Владимир умер на Берестове;  окружающие скрыли его смерть, потому что
Святополк был в Киеве;  и в ночь уже,  проломав пол между двумя клетьми,
на канатах спустили на землю тело, обвернутое в ковер, положили на сани,
привезли в Киев и поставили в Десятинной церкви.  Когда в городе  узнали
об  этом,  то  бесчисленное  множество народа сошлось в церковь и начали
плакаться по нем:  знатные - как по заступнике земли своей, убогие - как
о  заступнике  и  кормителе  своем;  положили  тело в мраморный гроб и с
плачем похоронили.  По всем вероятностям, хотели утаить смерть Владимира
для  того,  чтобы Святополк узнал о ней не прежде граждан киевских,  ибо
тогда ему труднее было действовать.
   Как скоро в Киеве разнеслась весть о кончине Владимира,  то Святополк
сел  на  отцовском месте,  созвал киевлян и начал раздавать им подарки -
это уже служило знаком,  что он боялся соперничества и желал  приобресть
расположение граждан;  граждане принимали подарки, говорит летописец, но
сердце их не было с Святополком,  потому что  братья  их  находились  на
войне с Борисом.  Следовательно, граждане были равнодушны; они опасались
одного что как вдруг братья их провозгласят князем Бориса,  а  Святополк
потребует  от  них помощи против последнего?  Их пугало это междоусобие.
Борис,  не нашедши печенегов, был уже на возвратном пути и стоял на реке
Альте,  когда  пришла к нему весть о смерти отцовской.  Бывшая с Борисом
дружина Владимирова,  бояре,  старые думцы предпочитали Бориса всем  его
братьям, потому что он постоянно находился при них. привык с ними думать
думу,  тогда как другие князья привели бы с собою других любимцев, что и
сделал  Святополк,  если обратим внимание на намек летописца о поведении
последнего:  "Люте бо граду тому,  в нем же князь ун,  любяй вино пити с
гусльми   и   с  младыми  советниками".  Вот  почему  отцовская  дружина
уговаривала Бориса идти на стол киевский;  но молодой князь отвечал, что
не поднимет руки на старшего брата, который будет ему вместо отца: тогда
войско разошлось,  оставя Бориса с малым числом приближенных служителей.
Святополк очень хорошо понимал опасность, могущую грозить ему со стороны
Бориса,  и потому на первых порах хотел и с ним поступить так же,  как с
гражданами,  послал сказать ему,  что хочет иметь с ним любовь и придаст
еще к волости,  которую тот  получил  от  отца;  узнав  же,  что  войско
разошлось  от  Бориса,  он решился на убийство последнего.  Мы не станем
объяснять этого поступка Святополкова желанием отомстить за смерть  отца
своего  Ярополка,  во-первых уже потому,  что это объяснение кажется нам
натянутым само по себе;  во-вторых,  основывается на странном толковании
слов   летописца,   который,  желая  объяснить  себе  зверский  поступок
Святополка,  предполагает,  что он был от двоих отцов,  тогда как, кроме
этого  предположения,  нет  в  рассказе ни малейшего намека на то,  чтоб
Святополк не был  сыном  Владимира;  вводить  какое-то  усыновление  для
предотвращения  мести  странно,  когда  мы  знаем,  что дядя без всякого
усыновления считался отцом племяннику;  потом еще  новое  предположение,
что  это усыновление охраняло Владимира от мести,  но не охраняло от нее
сыновей и проч.  Давняя ненависть Святополка  к  Борису  как  сопернику,
которому  отец хотел оставить старший стол мимо его;  явное расположение
дружины и войска к Борису,  который мог воспользоваться  им  при  первом
случае,  хотя  теперь  и отказался от старшинства;  наконец,  что,  быть
может,  важнее всего,  пример соседних государей,  с  одним  из  которых
Святополк находился в тесной связи, объясняют как нельзя легче поведение
Святополка:  вспомним,  что незадолго перед тем  в  соседних  славянских
странах  -  Богемии  и  Польше,  обнаружилось  стремление старших князей
отделываться  от  родичей  насильственными  средствами.   Первым   делом
Болеслава  Храброго  польского  по  восшествии  на престол было изгнание
младших братьев,  ослепление  других  родичей;  первым  делом  Болеслава
Рыжего  в  Богемии  было  оскопление  одного  брата,  покушение на жизнь
другого,  а Святополк был зять Болеслава польского;  почему  ж  то,  что
объясняется  само собою в польской и чешской истории,  в русской требует
для своего объяснения какого-то кодекса родовых прав?
   Летописец так рассказывает об убиении Бориса.  Святополк ночью пришел
в  Вышгород,  тайно  призвал  какого-то  Путшу и вышегородских боярцев -
Тальца,  Еловита и Лешька,  и спросил их: "Привержены ли они к нему всем
сердцем?" Путша с вышегородцами отвечали:  "Можем головы свои сложить за
тебя". Тогда он сказал им: "Не говоря никому ни слова, ступайте и убейте
брата  моего  Бориса".  Те  обещались  исполнить  его  желание как можно
скорее.  Здесь останавливает нас одно обстоятельство,  почему  Святополк
обратился  к  вышгородским  боярцам  с  предложением  убить Бориса?  Нам
кажется очень вероятным,  что по освобождении из темницы Владимир уже не
отдал Святополку волости Туровской, как ближайшей к границам польским, а
посадил его где-нибудь  подле  Киева,  чтоб  удобнее  наблюдать  за  его
поведением,  и  что  новая  волость  была  именно Вышгород,  куда теперь
Святополк и обратился к старым своим слугам, которые были готовы сложить
за него свои головы.
   Путша с  товарищами  пришли  ночью  на  Альту  и,  подошедши  к шатру
Борисову,  услыхали,  что князь поет заутреню; несмотря на осторожность,
Святополк  не  мог  утаить своих замыслов,  и Борис знал,  что сбираются
погубить его.  Убийцы дождались, пока князь, помолившись, лег в постель,
и  тогда  бросились  на  шатер,  начали тыкать в него копьями,  пронзили
Бориса и вместе слугу его,  который хотел защитить господина собственным
телом; этот отрок был родом венгр, именем Георгий. Борис его очень любил
и дал ему большую золотую гривну,  в которой тот и служил ему; убили тут
же и других многих отроков Борисовых,  а у этого Георгия отсекли голову,
потому что не могли скоро снять гривны с  шеи;  Бориса,  еще  дышавшего,
убийцы  завернули  в  шатерное  полотно,  положили на воз и повезли.  Но
Святополк,  узнав,  что Борис еще дышет,  послал двух варягов прикончить
его,  что  те и сделали,  пронзив его мечом в сердце;  тело его принесли
тайно в Вышгород и положили в церкви  св.  Василия.  За  этим  убийством
следовало другое - у Бориса оставался единоутробный брат Глеб,  сидевший
в Муроме.  "Бориса я убил,  как бы убить Глеба?" - говорит  Святополк  в
рассказе  летописца;  но  Глеб  был  далеко,  и  потому Святополк послал
сказать ему:  "Приезжай поскорее сюда: отец тебя зовет, он очень болен".
Глеб немедленно сел на коня и пошел с малою дружиною. Когда он пришел на
Волгу,  к устью Тмы,  то конь его споткнулся на поле во рве и намял  ему
немного  ногу,  после  чего князь пришел к Смоленску,  а отсюда поплыл в
барке и остановился в виду города на Смядыне.  В это  время  настиг  его
посланный  от брата Ярослава из Новгорода:  "Не ходи,  велел сказать ему
Ярослав: отец умер, а брата твоего Святополк убил". Глеб сильно тужил по
отце,  но еще больше по брате.  Между тем явились и убийцы, посланные от
Святополка;  они овладели Глебовою баркою  и  обнажили  оружие.  Глебовы
отроки потеряли дух;  тогда главный из убийц,  Горясер, велел немедленно
зарезать Глеба,  что и было исполнено поваром последнего;  этого  повара
звали Торчин:  имя указывает на происхождение. Сперва тело Глеба бросили
на берег между двумя колодами, потом свезли в Вышгород и положили вместе
с братом, уже в княжение Ярослава. Страдальческая кончина и прославление
двух братьев-друзей не  остались  без  сильного  влияния  в  последующей
истории.  Русская земля и преимущественно род княжеский приобрели святых
покровителей "молитвенников за новые люди христианские и сродники  свои,
земля  благословилась  их кровию!" Но кто же эти новые светильники?  Это
два князя,  погибшие от родного брата, который хотел единовластия! Можно
думать,  что  святость  Бориса  и  Глеба  и  проклятие,  тяготевшее  над
Святополком,  не раз удерживали впоследствии братоубийственные руки;  мы
увидим,   как   после   стесненный   князь   останавливал   притеснителя
напоминанием,  что он хочет быть вторым Святополком. Святые Борис и Глеб
и  проклятый  убийца их Святополк были беспрестанно в памяти князей,  и,
разумеется,  духовенство не пропускало случая напоминать  им  о  них.  С
другой  стороны,  Борис  пал жертвою уважения к родовым понятиям,  погиб
оттого,  что не хотел поднять руки на старшего  брата  и  своею  смертию
освятил  эти  родовые понятия;  пример его должен был сдерживать попытки
младших пользоваться обстоятельствами и вооружаться против  старших  для
отнятия у них этого старшинства.
   Ближайший к  Киеву  князь,  Святослав,  сидевший в земле Древлянской,
узнав о гибели Бориса и Глеба,  не стал  спокойно  дожидаться  такой  же
участи  и  бежал  в  Венгрию;  но  Святополк  послал за ним в погоню,  и
Святослав был убит в  Карпатских  горах.  Тогда,  по  словам  летописца,
Святополк начал думать: "Перебью всех братьев и приму один всю власть на
Руси". Но гроза пришла на него с севера. Ярослав новгородский для защиты
от отца призвал к себе заморских варягов; те стали обижать новгородцев и
жен их,  тогда новгородцы встали и перебили варягов на  дворе  какого-то
Парамона.  Ярослав  рассердился и задумал отомстить хитростию главным из
убийц;  он послал сказать им,  что на них не сердится более, позвал их к
себе и велел умертвить; по некоторым известиям, убито было 1000 человек,
а другие убежали. Но в ту же ночь пришла к нему весть из Киева от сестры
Предславы:  "Отец умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, послал и
на Глеба,  берегись его".  Ярослав стал тужить по отце,  по брате  и  по
новгородцам,  которых перебил вовсе не вовремя. На другой день он собрал
остальных новгородцев на вече в поле и сказал: "Ах, любимая моя дружина,
что вчера избил,  а нынче была бы надобна,  золотом бы купил", и, утерши
слезы,  продолжал:  "Отец мой умер,  а Святополк сидит в Киеве и убивает
братьев,  помогите  мне  на него".  Новгородцы отвечали:  "Хотя,  князь,
братья наши и перебиты.  однако может по тебе бороться".  Причину такого
решения   новгородцев   объяснить  легко.  Предприятие  Ярослава  против
Владимира было в выгоде новгородцев,  освобождавшихся oт платежа дани  в
Киев:  отказаться  помочь  Ярославу,  принудить  его к бегству - значило
возобновить прежние отношения к Киеву, принять опять посадника киевского
князя,  простого мужа,  чего очень не любили города, а между тем Ярослав
если убежит,  то может возвратиться с варягами,  как Владимир прежде,  и
уже,  конечно, не будет благосклонен к гражданам, выгнавшим его от себя,
тогда как в случае победы  Ярослава  над  Святополком  они  были  вправе
ожидать, что Ярослав не заставит их платить дани в Киев, уже потому, что
сам прежде отказался платить ее.  Что же касается до поступка Ярославова
с убийцами варягов, то мы должны смотреть на его следствия по отношениям
и понятиям того времени;  из  летописного  рассказа  мы  видим  уже  всю
неопределенность  этих отношений:  новгородцы ссорятся с варягами,  дело
доходит до драки,  в которой  граждане  бьют  варягов,  князь  хитростию
зазывает к себе виновников убийства и бьет их в свою очередь. В понятиях
новгородцев,  следовательно,  все это было очень естественно,  и  потому
трудно  было  им  за  это много сердиться;  у нас нет никакого основания
принимать убийство варягов за дело целого города; это была частная ссора
и  схватка,  на что указывает определение места - двор Парамонов;  число
жертв мести Ярославовой явно преувеличено:  трудно было обманом  зазвать
такое  количество  людей,  еще труднее перерезать их без сопротивления в
ограде княжеского двора;  мы видим,  что не все знатные новгородцы  были
перерезаны,  оставались бояре и старосты,  которые после собирают деньги
для найма варягов.  Отвечали на  вече  те,  которые  остались  в  живых,
остались  в живых те,  которые не участвовали в убийстве варягов,  а те,
которые  не  участвовали  в  убийстве  варягов,  были  по  этому  самому
равнодушны  к  делу.  Поступок  Ярослава  был совершенно в понятиях того
времени:  князь должен был каким бы то ни было способом  схватить  убийц
варяжских и отдать их на месть варягам, родственникам убитых. Итак, если
это было частное дело и обыкновенное,  то целому городу не для чего было
много  обращать на него внимания;  Ярослав жалеет не о том,  что перебил
новгородцев,  но о том только,  что этим убийством отнял у себя  воинов,
которые  в настоящих обстоятельствах были ему очень нужны,  и новгородцы
отвечают в этом же смысле:  "Хотя наши братья и перебиты,  но у нас  все
еще достаточно народа, чтоб биться за тебя".
   Впрочем, это место летописи нуждается еще в другом объяснении: почему
Ярослав так испугался следствий своего поступка с новгородцами? Для чего
так жалел об избитии дружины?  Ведь она была нужна ему и прежде,  ибо он
готовился к войне с отцом;  для чего же он не  подумал  об  этом  прежде
убиения новгородцев?  Дело объясняется тем, что Ярослав знал о медленных
сборах Владимира, о его болезни, которая мешала ему спешить походом, мог
надеяться  на  борьбу Святополка с Борисом,  которая надолго оставила бы
его в покое. Но теперь дела переменились: Владимир умер, Святополк начал
княжить,  убил  Бориса,  послал  убить  Глеба,  хочет бить всех братьев,
подобно соседним государям; опасность, следовательно, наступила страшная
для  Ярослава;  сестра  писала:  "Берегись!"  Оставаться в бездействии -
значило жить в беспрестанном страхе от убийц,  нужно было или бежать  за
море,  или  выступить  немедленно  против Святополка,  предупредить его,
одним словом, поступить по примеру отца своего Владимира.
   После того как новгородцы решились выступить в поход,  Ярослав собрал
оставшихся  у  него  варягов,  по одним известиям - тысячу,  по другим -
шесть тысяч,  да новгородцев 40000, и пошел на Святополка, призвавши имя
божие;  он говорил: "Не я начал избивать братьев, но Святополк; да будет
бог отместник крови братьев моих,  потому что  без  вины  пролита  кровь
праведных Бориса и Глеба;  пожалуй,  и со мной тоже сделает".  Мы слышим
здесь те же самые слова,  которые летописец влагает и в уста  Владимиру,
шедшему против Ярополка,  с тем только различием, что христианин Ярослав
призывает бога в мстители неповинной крови и отдает  свое  дело  на  суд
божий.  Святополк,  узнав,  что  Ярослав идет на него,  собрал множество
войска из Руси и печенегов и вышел к  Любечу;  он  стал  по  ту  сторону
Днепра,  а Ярослав - по эту.  Ярослав, без сомнения, приплыл в лодках, а
Святополк пришел из-за Десны с печенегами.  В  третий  раз  Днепр  видел
враждебное движение Северной Руси на Южную;  оба первые раза при Олеге и
Владимире сопротивления было мало со стороны юга,  но теперь  он  собрал
свои  силы,  и  как  север  явился  с  естественными своими союзниками -
варягами,  так юг соединился с  печенегами.  Три  месяца,  а  по  другим
известиям - только три недели, стояли враги по обеим сторонам Днепра; ни
те,  ни другие не смели перевезтись и напасть.  Был в  то  время  обычай
поддразнивать  врагов,  чтоб  побудить  их начать дело к своей невыгоде.
Видя,  что главная сила  Ярослава  состояла  из  новгородцев  горожан  и
сельчан,  воевода  Святополков  ездя  подле берега,  бранил новгородцев,
называл их ремесленниками,  а не воинами.  "Эй вы, плотники, - кричал он
им,  -  зачем  пришли  сюда  с хромым своим князем?  Вот мы вас заставим
рубить нам  хоромы".  Новгородцев  сильно  рассердила  насмешка,  и  они
сказали  Ярославу:  "Завтра  перевеземся на них,  а если кто не пойдет с
нами, того сами убьем".
   В лагере у Святополка Ярослав имел приятеля,  к которому послал ночью
спросить:  "Что делать? Меду мало варено, а дружины много"; тот отвечал,
что пусть Ярослав  к  вечеру  отдаст  мед  дружине;  новгородский  князь
догадался,  что ночью должно сделать нападение. Была заморозь; Святополк
стоял между двумя озерами и всю ночь пил с  дружиною,  а  Ярослав  перед
рассветом  исполчил  свое  войско  и  перевезся на другой берег,  причем
новгородцы, высадившись из лодок, оттолкнули их от берега, чтоб отнять у
себя  всякую  возможность  к  побегу;  Ярослав приказал дружине повязать
головы платками,  чтоб в сече узнавать своих.  Враги сошлись,  была сеча
злая;  печенеги, стоявшие за озером, не могли помочь Святополку, который
был притиснут с своею дружиною к озеру,  принужден вступить на лед,  лед
обломился,  и Ярослав одолел.  Святополк бежал в Польшу, а Ярослав сел в
Киеве на  столе  отцовском  и  дедовском,  проживя  на  севере  28  лет.
Новгородцы были отпущены домой и оделены щедро:  старосты получили по 10
гривен, смерды - по гривне, а горожане все - по 10.
   Но Святополк был жив,  и  потому  Ярослав  не  мог  успокоиться.  Для
Болеслава  польского открылись такие же теперь виды на восток,  какие он
имел прежде на запад;  на Руси,  как прежде у  чехов,  семейные  раздоры
приглашали  его  к  посредничеству  и к утверждению своего влияния,  тем
более,  что  теперь  Болеслав  должен  был  помочь   своему   зятю.   Он
воспользовался благоприятным случаем: по его наущению печенеги напали на
Киев;  под самым городом была злая  сеча;  едва  к  вечеру  Ярослав  мог
прогнать варваров. С своей стороны Ярослав выступил к польским границам,
заключив союз с врагом Болеславовым,  императором Генрихом II;  но поход
русского князя кончился неудачною осадою Бреста; поход императора против
Болеслава также не удался, он принужден был заключить с ним мир и, желая
избавиться от опасного врага,  обратить его деятельность на восток,  сам
советовал ему вооружиться против русского князя.  В 1017  году  Болеслав
выступил  в  поход,  усилив  свое войско 300 немцев,  500 венгров и 1000
печенегов, и 22 июля достиг берегов Буга, разделявшего польские владения
от  русских;  Ярослав  ждал его на другом берегу с русью (жителями Южной
Руси),  вырягами и славянами (новгородцами).  Здесь  повторилось  то  же
явление,  какое  видели  на  берегах Днепра у Любеча:  воевода Ярославов
Будый, ездя по берегу, начал смеяться над Болеславом; он кричал ему:"Вот
мы  тебе  проткнем  палкою  брюхо  твое толстое!" Был Болеслав,  говорит
летопись,  велик и тяжел, так что и на коне с трудом мог сидеть, но зато
был  смышлен.  Не  вытерпел он насмешки и,  обратившись к дружине своей,
сказал:  "Если вам это ничего,  так я один погибну",  - сел  на  коня  и
бросился  в  реку,  а  за ним - и все войско.  Полки Ярослава,  вовсе не
ожидая такого внезапного нападения, не успели приготовиться и обратились
в  бегство;  Ярослав  ушел  в  Новгород  только  сам-пять;  а Болеслав с
Святополком почти беспрепятственно вошли в Киев  14  августа.  В  городе
нашли  они  мачеху,  жену  и  сестер  Ярославовых,  из  которых  за одну
(Предславу) сватался прежде Болеслав,  получил отказ и теперь в отмщение
взял  ее  к  себе  в  наложницы.  Часть своего войска он отпустил назад,
другую велел развести по  русским  городам  на  покорм.  Но  и  в  Киеве
повторились  те  же  явления,  какие мы видели в Праге у чехов,  и,  как
видно,  по тем же причинам.  Русские вооружились против поляков и  стали
убивать  их;  летописец  приписывает  это  приказу Святополка,  но очень
вероятно известие, что поляки вели себя и на Руси так же, как в Богемии,
и   возбудили  против  себя  восстание;  очень  вероятно  также,  что  и
Святополк,  наскучив неприятным гостем, слишком долго зажившимся в Киеве
на  его  счет,  не  был  против  народной  мести полякам.  Это заставило
Болеслава  уйти  из  Киева;  пример  чешских  событий  научил  его  быть
осторожнее в подобных обстоятельствах. Половину войска он отослал домой,
разосланные  по  русским  городам   поляки   истреблены,   трудно   было
противиться, если бы вспыхнуло восстание; притом же, вероятно, он слышал
уже о новых приготовлениях Ярослава.  Но Болеслав ушел не без выгоды: он
захватил  себе  все  имущество Ярослава,  к которому приставил Анастаса:
хитрый грек умел подольститься к каждому  сильному  и  менял  отечество,
смотря  по  выгодам;  Болеслав  ему  вверился лестию,  говорит летопись.
Польский князь повел также с собою бояр Ярославовых,  двух сестер его  и
множество  пленников,  взятых  в  бою;  на  дороге  Болеслав  захватил и
Червенские города,  приобретение Владимира Святого;  впрочем,  вероятно,
что эти города были уступлены ему Святополком в награду за помощь.