В противоположность  князю  все  остальное   народонаселение   носило
название смердов.  В Русской Правде все княжеское,  княжие люди,  княжая
собственность постоянно противополагается смердьему.  Но как в  названии
мужа  и  дружины,  так  и  в названии смерда мы не можем с самого начала
искать точности,  определенности;  смерд означал  простого  человека  и,
следовательно,  это название могло употребляться относительно ко всякому
высшему  разряду;  так,  смерд  противополагается  мужу  княжому;   так,
сельское    народонаселение   под   именем   смердов   противополагается
городскому.  В противоположность мужу княжому простой человек  назывался
также   людин.  Вообще  сельское  народонаселение  в  описываемое  время
считалось ниже городского;  это прямо видно из свидетельства о том)  как
Ярослав  оделял  своих  воинов  после победы над Святополком;  старостам
(сельским) дал по 10 гривен,  смердам - по гривне,  а новгородцам всем -
по  десяти:  сельский  староста  приравнен к простому горожанину.  Подле
свободных людей,  горожан и сельчан, находим ряд людей зависимых. Первая
степень  зависимости  было  закупничество  или наймитство.  Закупнем или
наймитом  назывался  работник,  нанимавшийся  на  известный  срок  и  за
известную плату,  которую,  как видно,  он получал вперед, в виде займа.
Если наймит бежал от господина до срока, то становился за это ему полным
(обельным)  холопом,  обелью.  Наймит  был  обязан  платить господину за
всякий вред в хозяйстве,  причиненный его нерадением;  господин мог бить
наймита  за  вину;  но  если прибьет без вины,  то платит за обиду,  как
свободному,  наймит  в  этом  случае  волен  идти  к  князю  или  судьям
жаловаться.  Если  бы  господин  вздумал  продать наймита как обель,  то
наймит получал полную свободу без обязанности выплатить господину взятое
вперед,  а последний должен был еще платить за обиду определенную сумму.
За преступления наймита пред  правительством  отвечал  господин,  причем
закупень становился ему обельным холопом.  Полное или обельное холопство
проистекало, кроме того, следующими способами: рождением от холопа; если
кто купит холопа за какую бы то ни было цену, хотя бы даже за полгривну,
поставит свидетелей при купле и отдаст деньги пред самим  холопом;  если
кто женится на рабе без ряду,  без условий с господином ее, то поступает
к последнему в полные холопы,  если же женится с условиями, то они имеют
силу;  если  кто  пойдет  к  кому  в  тиуны или ключники также без ряду;
наконец,  невозможность заплатить долг вела должника также в  рабство  к
заимодавцу.  Значение холопа увеличивалось, смотря по значению господина
и по той пользе,  какую он ему  приносил:  так,  за  убийство  сельского
старосты  или  тиуна  княжеского и боярского платилось по 12 гривен,  за
простого холопа,  равно как за холопа, принадлежащего простому человеку,
смерду, платилось только пять гривен; за ремесленника и за ремесленницу,
за пестуна и за кормилицу платилось опять 12 гривен,  за женщину-рабу  -
шесть.  За  вред,  причиненный  холопом,  отвечал  господин;  если холоп
осмеливался бить свободного человека,  то, по уставу Ярославову, лишался
жизни. В Русской Правде находим положение, что за убийство чужого холопа
без вины убийца платил господину цену  убитого,  а  князю  -  12  гривен
продажи, пени, как за всякую порчу, истребление чужой собственности; как
видно,  господин  имел  право  безнаказанно  убить  своего  холопа,  как
безнаказанно   мог   истребить   всякую   другую   свою   собственность.
Произведения  или  приобретения  раба   составляли   собственность   его
господина.  Холоп  не мог быть свидетелем при следствии дела;  при нужде
позволялось сослаться на закупа.  Кроме означенных состояний,  встречаем
еще  особый  разряд  людей  под  именем  изгоев.  Из  одного позднейшего
свидетельства узнаем,  какие люди  принадлежали  к  этому  разряду:  сын
священника,  не  умеющий  грамоте,  холоп,  выкупившийся  из  холопства,
наконец,  задолжавший купец.  Из этого  видим,  что  изгоем  вообще  был
человек,  почему-либо  немогущий  оставаться  в  прежнем  состоянии и не
примкнувший еще ни к какому новому.
   Князья были призваны для правды вследствие того,  что особные роды не
могли  беспристрастно  разбирать дела при враждебных столкновениях своих
членов;  не было у них правды,  говорит летописец. Как разбирались роды,
нам  неизвестно,  но,  без  всякого  сомнения,  между ними бывали случаи
мирного разбирательства и соглашения,  и эти случаи служили примером; но
эти   случаи,   как  видно,  были  довольно  редки,  большею  же  частию
столкновения оканчивались враждебно - восстанием  рода  на  род,  что  и
повело  к  мысли  о  необходимости третьего судьи.  Если поэтому главное
значение князя было значение судьи,  разбирателя дел, исправителя кривд,
то  одною  из главных забот его был устав земский,  о котором он думал с
дружиною,  старцами  городскими,  а  после   принятия   христианства   с
епископами;  и вот Ярославу I приписывается подобный писаный устав,  под
именем Русской Правды.  Название Русской Правды получил этот  устав  как
видно для отличия от уставов греческих, которые по принятии христианства
имели такое сильное влияние на  юридический  быт  Руси.  Русская  Правда
первыми  строками  своими  напоминает  нам  о  древнем быте племен,  как
представляет его летописец;  но в то же время указывает и на  изменения,
происшедшие  в  этом быту после призвания князей.  При родовом,  особном
быте главная обязанность родичей состояла в защите друг друга,  в  мести
друг за друга;  и если целый род, как бы он ни был обширен и разветвлен,
составлял одно,  один союз под властию  одного  родоначальника,  то  все
члены его, в каких бы ни было степенях, имели одинаково эту обязанность.
В Русской Правде установлено,  что в случае убийства родственник убитого
должен   мстить   убийце;   но  эта  обязанность  ограничена  известными
ближайшими  степенями  родства  -  знак,  что  родовой  быт  начал   уже
ослабевать, что распространению родовых отношений уже положена преграда.
По Ярославову уставу, в случае убийства брат должен был мстить за брата,
отец  за  сына  и,  наоборот,  дядя  за племянника с братней и сестриной
стороны.  В случае если не было местника в означенных степенях  родства,
то убийца платил князю пеню, виру, смотря по значению убитого, был ли то
муж княж, или слуга княжий, которого способности князь дорого ценил, или
простой человек: в первом случае убийца платил двойную виру (80 гривен),
во втором - простую (40 гривен);  за  женщину  платилось  полвиры.  Так,
спустя полтора века после призвания князей в судном уставе еще сохранена
месть,    родовое    самоуправство,    остаток    родовой     особности,
самостоятельности;  но при этом мы видим,  во-первых,  что родовая месть
ограничена  ближайшими  степенями  родства,  во-вторых,  что  в   случае
отсутствия   родича-мстителя  убийца  должен  вознаградить  общество  за
убийство одного из его членов.  Но если  правительство  брало  с  убийцы
денежную  пеню,  денежное  вознаграждение,  то  было  ли  в обычае,  что
родич-мститель мог отказаться от своего права мстить убийце, взяв с него
денежное  вознаграждение?  На  этот  вопрос  Русская  Правда не дает нам
ответа;  из  ее  молчания  позволительно  предположить,   что   подобные
соглашения  были  малоупотребительны,  могли  считаться  постыдными  для
родичей:  у германцев они имели место,  но не всегда:  так, в одной саге
читаем,  что  отец,  отвергая  денежный  окуп  за  убийство сына своего,
говорит:  "Я не хочу моего убитого сына  носить  в  денежном  кошельке".
Обратив  внимание  на  большую  крепость  родовой связи у наших племен в
описываемое время,  чем  у  германцев,  можно  допустить,  что  подобные
чувства были у нас господствующими.
   Мы видели,  что  после  родовой мести существовала также общественная
пеня в том случае,  когда не  будет  мстителя;  но  если  при  последнем
обстоятельстве   убийство   будет   совершено   и  убийца  скроется,  то
правительство чрез это лишается виры;  для предотвращения такого лишения
в означенном случае вира платилась целым округом,  вервью, где совершено
убийство;  такая вира называлась общею или дикою вирою. Вервь не платила
в том случае,  когда находили в ней только кости,  свидетельствовавшие о
давности преступления,  не платила также за мертвеца, о котором никто не
знал.  Это установление дикой виры встречаем мы и в других новорожденных
обществах,  в которых правительственный организм еще не зрел;  при таком
состоянии   общества   полицейские  обязанности  обыкновенно  поручаются
отдельным округам,  которые и  отвечают  за  всякий  беспорядок,  в  них
случившийся.  Под дикою вирою разумелось также общее поручительство,  по
которому все или некоторые жители верви обязывались,  в случае если один
из  них совершит убийство,  помогать ему в платеже виры.  Существовал ли
обычай дикой виры в описываемое время или  явился  позднее?  Обязанность
верви  схватить  и представить убийцу или платить за него виру в случае,
если не отыщут его,  бесспорно явилась вместе с  определением  о  вирах;
труднее решить, когда явился обычай дикой виры в виде сотоварищества для
вспоможения  убийце  платить  виру;  если  этот  обычай  существовал   в
описываемое  время,  то  должен  был  особенно усилиться после Ярослава,
когда  месть  была  окончательно  заменена  вирами.   Правда   различает
разбойничество,  когда  человек  убил  другого  без  всякой  вражды,  от
убийства по  вражде,  в  пылу  ссоры,  драки.  Дикая  вира  относительно
разбойника  не  могла  иметь  места;  за разбойника люди не платили,  но
отдавали его с женою  и  детьми  князю  на  поток  (изгнание),  дом  его
отдавался на разграбление.  Различие разбойничества от убийства в ссоре,
по вражде должно было существовать  в  описываемое  время:  трудно  себе
представить,  чтобы  безразличность  между  этими двумя действиями могла
удержаться долго после принятия христианства, когда уже при Владимире мы
видим,  что епископы настаивают на необходимости казнить разбойников,  с
испытанием,  однако;  уже этот совет  духовенства  испытывать,  обращать
внимание  на  обстоятельства и побуждения вел необходимо к означенному в
Правде различению  между  разбоем  и  убийством  в  ссоре,  на  пиру,  в
нетрезвом виде:  кроме того, естественно было бы для общества требовать,
чтобы человек,  явно вредный, грозящий каждому гибелью, был исключаем из
общества,  не  мог  в нем долее оставаться.  Так же должно было общество
изначала смотреть и на зажигательство двора или гумна: зажигатель должен
был заплатить за вред,  причиненный пожаром, и потом осуждался так же на
поток, а дом его отдавался на разграбление.
   Относительно увечий  такое  же  постановление,  как  и   относительно
убийства:  обиженный  может  отомстить за себя обидчику тем же - удар за
удар,  увечье за увечье; если же не может мстить, то берет себе денежное
вознаграждение  и  плату лекарю;  в некоторых списках прибавляется,  что
князь получает при этом пеню или продажу.  Увечье  и  вознаграждение  за
него  различались,  смотря  по  тому,  каким образом оно будет нанесено;
также - смотря по тому,  мог ли излечиться поврежденный член или нет,  и
по важности члена;  обидою считалось действие,  в котором обнаруживалось
намерение нанести побои и увечье.  Относительно кражи похитивший  обязан
был возвратить похищенное и платить известную сумму за обиду,  смотря по
ценности украденного;  исключение составляет в некоторых списках коневый
тать,  которого  мир  выдавал  князю  на поток.  В числе похищений чужой
собственности полагался увод,  укрывательство  беглого  холопа,  помощь,
оказанная ему во время бегства, нерадение при поимке. Упоминаются случаи
порчи,  истребления  чужой  собственности.  Большую  пеню   платили   за
повреждение межевых знаков.  Убийство вора не считалось убийством,  если
было совершено при самом воровстве,  когда вор еще не  был  схвачен;  но
считалось убийством, если вор был убит связанный или во время бегства.
   Правда (следование   дела,  исправление  зла)  происходила  следующим
образом:  обиженный должен был представить свидетелей  своей  обиды;  но
ясные  знаки  побоев,  увечья  признавались  достаточным свидетельством;
свидетель должен был говорить слово в слово,  как сам жалующийся; прежде
всего  спрашивалось,  кто первый начал драться,  и зачинщик платил пеню.
Если придет жаловаться человек с ясными  признаками  побоев,  но  явятся
свидетели,  которые  покажут,  что  он  сам был зачинщиком драки,  то он
ничего не получает с противника и сам не платит:  побои вменяются ему  в
платеж.   Свидетель   должен  быть  человек  свободный;  если  не  будет
свободного, то по нужде можно сослаться на боярского тиуна; в малом иске
по нужде можно сослаться на закупня; впрочем, истец мог взять и холопа в
свидетели,  но в таком случае  если  ответчик  после  испытания  железом
оправдается,  то  истец  платил  ему  за  то,  что поклепал его по речам
холопа.  Если не найдется свидетель,  а обвинение будет в  убийстве,  то
обвиненный  должен  был  подвергнуться испытанию железом;  это испытание
употреблялось при обвинении в воровстве,  если поличного не было и  если
цена украденной вещи была не менее полгривны золота,  если же меньше, то
употреблялось испытание водою;  если же цена похищенного была менее двух
гривен  серебра,  то  обвиненный  присягал  в  своей невинности.  Обычай
испытания  железом  и  водою  у  соседних  Руси  народов  существовал  с
незапамятных времен, вследствие чего мы и решились отнести этот обычай к
описываемому времени.  Как у нас,  так  и  у  соседних  народов,  железо
предписывалось  только в тяжких обвинениях.  В Богемии подсудимый обязан
был простоять известное время на раскаленном железе, либо держать на нем
два  пальца  до  тех пор,  пока совершит предписанную присягу.  У сербов
обвиненный должен был опустить руку в раскаленный котел,  либо, выхватив
железо  из огня при дверях храма,  отнести его к алтарю.  Подвергавшийся
испытанию водою должен был сделать несколько шагов в глубину реки;  если
он  при  этом робел и мешался,  то проигрывал дело.  Здесь начало пытки.
Когда обокраденный объявит немедленно о своей пропаже во всеуслышание на
торгу,  то  по отыскании своей вещи имел право взять ее у кого нашел без
всяких судебных форм;  и тот,  у кого  найдена  вещь,  обязан  заплатить
хозяину за обиду,  а князю - продажу. Если же обокраденный не повестит о
своей пропаже на торгу и увидит ее у кого-нибудь другого,  то  не  может
сказать ему:  "Это мое",  но обязан вести его на свод, чтобы тот указал,
где взял вещь.  Свод в  одном  городе  продолжался  до  конца,  если  же
переходил черту города,  то останавливался на третьем ответчике, который
должен был платить истцу деньгами,  а сам брал вещь  и  отыскивал  снова
похитителя;  при  отыскивании  раба  свод шел во всяком случае только до
третьего  ответчика,  который   отдавал   истцу   своего   раба   вместо
украденного,  а сам отыскивал настоящего вора.  Свода из своего города в
чужую землю не было;  но ответчик мог только представить свидетелей  или
мытника (сборщика торговых податей),  при которых купил иск,  после чего
истец брал свою вещь,  не получая никакого  вознаграждения  за  то,  что
вместе  с  нею  пропало,  а  ответчик  терял  свои  деньги.  То же самое
происходило,  когда ответчик  хотя  и  мог  посредством  двух  свободных
свидетелей  или  мытника  доказать,  что он действительно купил вещь или
раба, но не знает, у кого именно; по отыскании же своего продавца он мог
взять  с него свои деньги,  и последний обязан был удовлетворить первого
истца за то,  что у него пропало вместе с краденым.  Если хозяин заметит
покражу, а вор уже убежал, то с свидетелями и с чужими людьми он гонится
по следам вора;  если след приведет к селу или шатру (товару)  и  жители
села или владетели шатра не отведут от себя следу, не пойдут на след или
станут отбиваться,  то должны платить и цену украденной вещи  и  продажу
князю;  если  же след исчезнет на большой дороге,  где нет ни людей,  ни
жилища их,  то никто не платит. В разных списках Правды встречаем уставы
о  процентах  (резе),  существовавшие  до  Владимира  Мономаха и при нем
изданные,  о  поклаже  (даче  имущества  на  сохранение),   о   долговых
взысканиях:  если заимодавец станет требовать с должника своих денег,  а
тот запрется,  что не брал,  то заимодавец выводит  свидетелей,  которые
если  присягнут,  то иск его правый,  то должник платит взятые деньги и,
кроме того,  за обиду;  в некоторых же списках говорится: "если кто чего
взыщет  на  другом  и последний начнет запираться,  то идти ему на извод
пред 12 мужей".  Если купец,  взявши в долг деньги,  потерпит убыток  от
кораблекрушения, рати или огня, то заимодавцы не имеют права требовать с
него денег  вдруг  -  он  выплачивает  им  понемногу;  если  же  должник
пропьется  или пробьется (вероятно,  если истеряет имущество на виры или
платежи за побои),  или своим нерадением погубит чужое имущество,  то от
заимодавцев зависит - ждать уплаты или продать должника.  Если последний
будет должен многим,  то заимодавцы могут вести его на торг  и  продать;
вырученными  деньгами  прежде  всего  удовлетворяются иностранные купцы,
гости, остальное делят свои заимодавцы; если же на должнике будут княжие
деньги, то князь удовлетворяется прежде всех.
   О наследстве в Русской Правде встречаем следующие статьи:  если умрет
простой человек,  смерд,  и сыновей у него не будет,  то  имущество  его
переходит к князю; если останутся у него дочери, то давать часть на них,
какую - не сказано: впрочем, она зависела от князя; если же дочери будут
замужем,  то  не  давать им части.  Если умрет боярин или дружинник,  то
имение нейдет к князю;  но если не будет  сыновей,  то  дочери  возьмут.
После   признания  князей  в  городах  родоначальника  заменил  князь  -
Рюрикович,  имение бездетного смерда переходило  в  распоряжение  князя,
дочь наследовала по старому обычаю, ибо ее назначение было оставить свой
род  для  чужого;  незамужняя  женщина  не  могла  быть  самостоятельною
владелицею,  самостоятельным  членом общества,  как прежде не могла быть
самостоятельным членом рода.  Что имение могло идти только к сыновьям, а
не  в  боковые  линии,  это было необходимо в описываемое время:  родич,
выделившийся из рода, прерывал с последним всякую связь, - ни он не имел
права  вступаться  в  общую  родовую собственность,  ни остальные родичи
также не имели права вступаться в его имущество.  Такое резкое выделение
было  необходимым  следствием  твердости родовой связи:  кто нарушал эту
связь,  тот нарушал ее совершенно,  становился совершенно чужим,  ничего
среднего  быть  не  могло.  Таким образом,  означенное положение Русской
Правды о наследстве служит признаком только что начавшегося перехода  от
родового  быта,  когда  еще  не  выработались отношения по одной кровной
связи, без всякого отношения к единству рода и к общему владению родовою
собственностию:  можно выразиться так,  что это положение Русской Правды
знаменует переход от родовых отношений к родственным.  Так как выделы из
родов  по означенным выше причинам должны были происходить в описываемый
период преимущественно в городах,  то мы  и  почли  приличным  упомянуть
здесь о положении Русской Правды относительно наследства,  тем более что
положение ее о наследстве  после  дружинника  бесспорно  носит  признаки
глубокой  древности.  Мы  заметили,  что  имущество  простого  человека,
смерда,  шло к князю,  потому что князь  Рюрикович  заменил  для  смерда
прежнего  князя  -  родоначальника,  но  вовсе  не таково было отношение
дружинника к князю.  Дружинник был вольный слуга  князя;  первоначальную
дружину составляли пришельцы,  варяги, которые могли оставаться в службе
князя,  сколько хотели; они получали содержание от князя за свою службу;
они  не  входили  вместе  со смердами в состав общества,  они составляли
особое от общества тело,  которое  общество  содержало  для  собственной
защиты;  отсюда  общество,  казна  общественная или княжеская,  не могла
брать имущества умершего дружинника,  которое представляло не иное  что,
как жалованье,  полученное дружинником за службу князю и земле;  вольный
дружинник,  вступая в службу к князю,  никак не мог  согласиться,  чтобы
добытое  им имущество на службе по его смерти отнималось у его дочерей и
переходило  к  обществу,  к  которому  он  мог  иметь  только  временное
отношение;  при этом очень часто могло случаться, что имущество это было
им накоплено в других странах, на службе другому князю, другой земле. Мы
назвали  этот обычай относительно боярского наследства древним,  отнесли
его к описываемому периоду именно потому,  что он предполагает особность
дружинника,   как   пришлеца,  могущего  быть  только  временным  слугою
княжеским; это же отношение особенно было сильно в начале нашей истории.
Из остальных положений о наследстве в Русской Правде читаем о праве отца
при смерти делить дом свой детям;  если  же  умрет  без  завещания  (без
ряда),  то  имение  идет всем детям,  которые обязаны дать часть по душе
умершего;  двор отцовский всегда идет меньшому сыну.  Сестра при братьях
не получала наследства,  но последние обязывались выдать ее замуж. Жена,
если остается жить с детьми,  имеет право на часть наследства;  но когда
муж  назначил или дал ей особый участок из своего имущества,  то она уже
не наследует вместе с детьми.  Мать может разделить свое имущество между
всеми  сыновьями  или  же  отдать  его какому-нибудь одному,  даже одной
дочери;  но если она умрет,  не распорядившись,  то наследство после нес
получает тот, у кого она жила в доме, кто ее кормил и у кого она умерла.
Из детей от двух разных отцов те и  другие  получают  только  наследство
после  своего  отца;  а если они от разных матерей,  то наследство после
своей матери.  Если  мать  малолетних  сирот  пойдет  замуж,  то  они  с
наследством  своим  поступают  в опеку к ближайшему родственнику;  отчим
также мог быть опекуном.  Опекун брал имение  малолетних  перед  добрыми
людьми  и  впоследствии  обязан  был  возвратить  его в целости вместе с
приплодом от скота и челяди,  имея право удержать у себя только проценты
или торговую прибыль в награду за свои попечения. Если жена, давши слово
сидеть по смерти мужа с детьми,  растеряет имущество последних и  пойдет
замуж,  то  должна  выплатить детям все ею потерянное.  Жена имеет право
оставаться по смерти мужа в его доме с  детьми,  и  последние  не  смеют
этому  противиться.  О  незаконных  детях встречаем следующее положение:
"если будут у мужа дети от рабы,  то они не имеют доли в наследстве,  но
получают  свободу  вместе  с  матерью".  Очень важно было бы знать время
появления этого устава.  Вероятно, духовенство с самого начала старалось
полагать различие между законными и незаконными детьми;  но сомнительно,
соблюдалось ли строго это различие во времена Ярослава.  Любопытно,  что
устав  обращает  внимание  на  детей  от  рабы,  признает  их,  хотя  не
совершенно:  хотя лишает их наследства,  однако дает им свободу вместе с
матерью. Полное признание незаконности их не допустило бы устав обратить
на них внимание.