Миндовг увидал, что не может противиться в одно время двум врагам - и
Романовичам и Ордену,  и потому принялся за другие средства:  он  послал
тайно  к  магистру  Ордена  Андрею  фон  Штукланду с богатыми дарами и с
следующим предложением:  "Если убьешь или  выгонишь  Тевтивила,  то  еще
больше  получишь".  Андрей принял дары и отвечал,  что питает к Миндовгу
сильную дружбу,  но не может помогать ему до тех пор,  пока он не примет
крещения.  Миндовг  просил личного свидания с магистром,  и за роскошным
обедом было улажено все дело.  Миндовг крестился, и папа был в восторге:
он принял литовского князя,  по обычаю,  под покровительство св.  Петра,
писал  к  ливонскому   епископу,   чтоб   никто   не   смел   оскорблять
новообращенного,    поручил   епископу   кульмскому   венчать   Миндовга
королевским венцом,  писал об установлении соборной  церкви  в  Литве  и
епископа;  но  Миндовг  принял  христианство  точно  так же,  как пруссы
принимали его под мечом рыцарей,  только для вида, до первой возможности
возвратиться  к  отцовской вере.  "Крещение его было льстиво,  - говорит
летописец,  - потому что втайне он не переставал приносить жертвы  своим
прежним богам,  сожигал мертвецов; а если, когда выедет на охоту, и заяц
перебежит дорогу,  то уж ни за что не пойдет в лес,  не посмеет и  ветки
сломить там".  Как бы то ни было, Миндовгу удалось отстранить опасность,
грозившую ему от Ордена, и Тевтивил должен был бежать из Риги в Жмудь, к
дяде   своему   Выкынту;   он   собрал   войско   из   ятвягов,   жмуди,
вспомогательного русского отряда,  присланного ему Даниилом,  и выступил
против   Миндовга,   на   помощь   к  которому  пришли  немцы  Война  не
ознаменовалась никаким решительным действием в 1252  году;  в  следующем
1253  сам  Даниил  принял в ней участие,  опустошил область Новгородскую
(Новогрудскую);  потом Василько с племянником Романом Данииловичем  взял
Городен,  а сын Миндовгов за то опустошил окрестности Турийска.  Но этот
набег не мог перевесить  успехов  русской  рати,  и  Миндовг  прислал  к
Даниилу  с  предложением  мира  и  руки  своей  дочери для Шварна,  сына
Даниилова;  литовский князь,  впрочем,  и тут нашел  средство  заставить
Даниила   благосклоннее  выслушать  его  предложения:  в  одно  время  с
Миндовговыми послами явился к Даниилу Тевтивил и  объявил,  что  Миндовг
подкупил ятвягов, и те не хотят больше воевать с ним. Даниил рассердился
на ятвягов,  но делать  было  нечего.  Почти  два  года  после  того  не
встречаем  известий  о  делах  литовских;  в  конце  1255 года летописец
рассказывает о мире  между  Даниилом  и  сыном  Миндовговым,  Воишелком,
князем  новгородским  (новогрудским);  характер  и  жизнь этого Воишелка
очень замечательны для нас,  потому что  подобные  явления  всего  лучше
показывают  состояние  нравов  в  известный  век,  в известном обществе.
Жесток был и  Миндовг,  но  бесчеловечие  Воишелка  превосходило  всякое
вероятие;  наивный рассказ летописца наводит ужас: "Воишелк стал княжить
в Новгороде,  будучи в поганстве,  и начал проливать крови много: убивал
всякий день по три, по четыре человека; в который день не убивал никого,
был печален,  а как убьет кого,  так и развеселится". И вдруг пронеслась
весть, что Воишелк - христианин; мало того, он оставляет княжение свое и
постригается в монахи.  Этот-то Воишелк явился  в  1255  году  к  королю
Даниилу посредником мира между ним и отцом своим Миндовгом; условия были
так выгодны, что нельзя было не принять их: Шварн Данилович получал руку
Миндовговой  дочери,  а старший брат его,  Роман,  получал Новогрудек от
Миндовга да Слоним с Волковыйском  и  другими  городами  от  Воишелка  с
обязанностию,   впрочем,  признавать  над  собою  власть  Миндовга.  При
заключении этого  мира  Воишелк  просил  Даниила  дать  ему  возможность
пробраться на Афонскую гору, и Даниил выхлопотал для него свободный путь
через венгерские владения;  но смуты,  происходившие тогда на Балканском
полуострове,  заставили  Воишелка возвратиться назад из Болгарии,  после
чего он построил себе свой особый монастырь на реке Немане между  Литвою
и Новогрудеком.
   Таким образом,   южным  Мономаховичам  удалось  снова  утвердиться  в
волостях,  занятых было Литвою;  но зато Изяславичи полоцкие должны были
уступить  свои  волости  князьям  литовским.  Последним  полоцким князем
является в наших летописях Брячислав,  которого имя  записано  под  1239
годом  по  случаю  брака Александра Невского на его дочери;  но потом (в
1262  г.)  полоцким  князем  является  уже  литвин  Тевтивил,  племянник
Миндовгов от сестры.  Но и Роману Даниловичу трудно было княжить в своей
новой волости,  среди родственников,  подобных Воишелку:  под 1260 годом
встречаем известие, что король Даниил и брат его Василько воевали Литву,
ища Романа Даниловича, схваченного Воишелком и Тевтивилом; чем кончилось
дело, как освободился Роман - неизвестно; известно только то, что в 1262
году Миндовг, желая отомстить Васильку, который вместе с татарами воевал
его землю,  послал на Волынь две рати,  набравшие добычи; но одну из них
Василько нагнал у города Небла;  литовцы  стояли  у  озера  и,  увидавши
неприятеля, сели в три ряда за щитами, по своему обычаю; Василько ударил
на них и победил,  причем не осталось из них ни  одного  человека:  одни
погибли  от  меча,  другие потонули в озере.  Василько отправил сайгат к
брату своему Даниилу,  который был тогда на дороге в  Венгрию  и  сильно
тосковал по брате и молодом племяннике Владимире,  зная, что они пошли в
поход,  как вдруг один из слуг начал говорить:  "Господин! какие-то люди
едут  за щитами с сулицами,  и кони с ними в поводах".  Король вскочил с
радостию и сказал:  "Слава тебе,  господи!  это Василько победил Литву!"
Посланный подъехал и привел сайгат: коней в седлах, щиты, сулицы, шлемы.
Эта война Романовичей с Литвою была последнею при жизни Миндовга.  В  то
время  как  сын  его  Воишелк  жил  в  монастыре,  Миндовг  ждал  случая
отвергнуть новую веру и прервать связь с  Орденом  или,  лучше  сказать,
зависимость  от  него;  он долго выказывал себя пред рыцарями ревностным
христианином, послушным сыном папы, союзником Ордена, уступил последнему
значительные  земли;  мало  того,  завещал  ему всю Литву в случае своей
беспотомственной  смерти,  а  между  тем  толпы  литовцев  в   1259   г.
вторгнулись  в  Курляндию  и  пустошили  там  орденские владения;  отряд
тевтонских рыцарей вышел к  ним  навстречу,  и  на  берегах  реки  Дурбы
произошла  битва,  которая  служила  печальным  предвещанием для Ордена:
литовцы одержали  блистательную  победу  и  отпраздновали  ее  сожжением
пленных  рыцарей  в  жертву  богам.  Эта  победа  Литвы служила знаком к
волнению пруссов,  подстрекнутых, как говорят, Миндовгом; а в 1260 г., в
условленный день,  вспыхнуло повсеместное восстание. Миндовг еще медлил,
все выжидал, наконец, видя, что час пробил, решился действовать открыто:
отрекся  от  христианства  и  королевского  титула,  вступил с войском в
Пруссию и страшно опустошил ее.  С другой стороны,  его войско счастливо
воевало польские владения,  убило одного князя,  взяло в плен другого; с
литовским войском в этом походе находился  рязанский  выходец  Евстафий,
сын известного нам братоубийцы князя Константина;  сын,  как видно,  был
похож на  отца,  потому  что  летописец  называет  Евстафия  окаянным  и
беззаконным.  Такие  успехи  не могли быть перевешены неудачею,  которую
литовцы в последнее время потерпели от Василька волынского,  и летописец
говорит,  что  Миндовг начал сильно гордиться и не признавал себе никого
равным.  В 1262 году умерла у него жена,  о которой он  очень  жалел.  У
покойной  была сестра за Довмонтом,  князем нальщанским;  Миндовг послал
сказать ей:  "Сестра твоя умерла,  приезжай сюда плакаться по  ней";  но
когда та приехала,  то он стал говорить ей: "Сестра твоя, умирая, велела
мне жениться на тебе,  чтоб другая детей ее не мучила",  - и женился  на
свояченице. Муж последней, Довмонт, озлобившись за это на Миндовга, стал
думать,  как бы убить его,  но открыто сделать этого не мог,  потому что
сила его была мала,  а Миндовгова велика; тогда Довмонт стал искать себе
союзника и нашел его в племяннике Миндовговом от сестры,  Треняте, князе
жмудском.  В 1263 году Миндовг послал все свои войска за Днепр, на князя
Романа брянского,  и Довмонт находился также в этом  ополчении;  усмотря
удобное время,  он объявил другим вожакам,  что волхвы предсказывают ему
дурное,  и потому не может продолжать  поход;  возвратившись  назад,  он
немедленно  отправился  ко  двору  Миндовга,  застал его врасплох и убил
вместе с двумя сыновьями.  Тренята,  вероятно вследствие прежнего ряда с
Довмонтом,  стал княжить в Литве,  на месте Миндовга, и в Жмуди и послал
сказать брату своему,  Тевтивилу  полоцкому:  "Приезжай  сюда,  разделим
землю  и все имение Миндовгово";  но дележ повел к ссоре между братьями:
Тевтивил стал  думать,  как  бы  убить  Треняту,  а  Тренята  -  как  бы
отделаться от Тевтивила;  боярин последнего,  Прокопий Полочанин,  донес
Треняте о замыслах своего князя,  тот предупредил брата, убил его и стал
княжить один, но недолго накняжил: четверо конюших Миндовговых составили
заговор отомстить убийцам прежнего князя своего и убили  Треняту,  когда
тот шел в баню.  Тогда начал действовать единственный оставшийся в живых
сын Миндовга Воишелк;  когда он узнал о смерти отца своего, то испугался
и  ушел  из  Литвы  в Пинск;  но когда услыхал,  что Тренята убит,  то с
пинским войском отправился в Новогрудек и,  взявши здесь  другие  полки,
пошел  в  Литву,  где  был  принят  с радостью отцовскими приверженцами.
Воишелк стал княжить и,  как бы желая привести в забвение,  что  он  был
когда-нибудь монахом, начал поступать точно так же, как поступал, будучи
князем в Новогрудке. "Он стал княжить по всей земле Литовской, - говорит
летописец,  -  и начал избивать своих врагов,  и перебил их бесчисленное
множество,  а другие разбежались".  Воишелк утвердился в Литве с помощью
зятя своего Шварна Даниловича и дяди его Василька Романовича волынского,
которого он назвал отцом своим и господином; вместе с Шварном, приведшим
в Литву сильное войско, Воишелк пошел на своих врагов, города их побрал,
самих перебил;  в числе убитых находился и рязанский изгнанник  Евстафий
Константинович.
   Таким образом,  отношения  литовские  при  жизни  Даниила кончились с
явною выгодою для Руси:  Миндовга не было  более,  а  сын  его  Воишелк,
обязанный   утверждением   своим   в   Литве  русскому  войску,  признал
зависимость свою от брата Даниилова,  ибо таково значение слов,  что  он
назвал  Василька  отцом и господином.  С таким же успехом шла борьба и с
другим соседним варварским  народом  -  ятвягами:  в  1248  году  ятвяги
потерпели  сильное  поражение  от  Василька  Романовича  при  Дрогичине,
потеряли сорок князьков своих.  В 1251 году отправились на  ятвягов  оба
Романовича  с поляками и половцами,  перешли болота и вошли в страну их,
причем  поляки  не  утерпели,  зажгли  первую  весь;  Романовичи  сильно
рассердились на них за это,  потому что пожар дал весть варварам о рати;
ятвяги собрались всею землею и,  как видно,  зная  о  гневе  Даниила  на
поляков, прислали сказать ему: "Оставь нам поляков, а сам ступай с миром
из  земли  нашей";  Даниил  не  согласился.  Ночью  ятвяги   напали   на
укрепленный  стан  польский  и готовились проломить острог,  но польский
князь Семовит послал просить стрельцов у Романовичей на помощь;  русские
князья насилу отпустили стрельцов, все еще сердясь на поляков. Стрельцам
удалось откинуть ятвягов от острога,  хотя во всю ночь не  было  от  них
покоя.  На  другой  день  Даниил двинулся вперед,  а брат его Василько с
Семовитом остался на месте, имея позади отряд половецкий; ятвяги ударили
на последний,  обратили его в бегство, отняли хоругвь и схватились потом
с Васильком и Семовитом;  сеча была лютая, и с обеих сторон падало много
народу;  известный нам Андрей дворский, крепкий сердцем и больной телом,
поскакал было по привычке на неприятеля,  но не  мог  удержать  копья  в
слабых  руках  и  едва  не  лишился  жизни;  Василько  послал к брату за
помощью,   и   возвращение   Даниила   дало   перевес   русским.   Земля
неприятельская  была  пожжена  и попленена,  много князей ее побито;  но
скоро к ятвягам пришли на помощь пруссы и борты;  русские и поляки сошли
с коней и пешком двинулись навстречу к врагам:  щиты их сияли, как заря,
шлемы,  как солнце восходящее, копья казались густым тростником, а князь
Даниил  разъезжал  на  коне  среди  полков и рядил войско.  Тогда пруссы
сказали ятвягам: "Можете ли дерево поддержать сулицами и дерзнуть на эту
рать?"   Ятвяги  отступили;  Даниил  также  возвратился  в  свою  землю,
избавивши от плена многих христиан,  которые  пели  победителям  славные
песни; как видно, эти песни имели влияние и на рассказ летописца.
   Через три  года  (в 1255 году) Даниил с сыном Львом и польским князем
Семовитом отправился опять на ятвягов,  молодой Лев Данилович,  узнавши,
что  один из князей ятвяжских,  Стекинт,  укрепился (осекся) со своими в
лесу,  пошел на него,  убил самого Стекинта,  ранил брата его, обратил в
бегство остальных ятвягов и принес к отцу оружие Стекинтово и брата его,
обличая тем свою победу:  королю была большая радость,  Ятвяги  прислали
просить  мира,  обещаясь  быть в подданстве у Даниила;  но это возбудило
зависть поляков,  и они стали  благоприятствовать  поганым;  узнавши  об
этом,  Даниил велел пустошить землю Ятвяжскую, причем истреблен был весь
дом Стекинтов, так что и теперь, говорит летописец, пусто на этом месте.
В 1256 году Даниил с сыновьями Львом,  Шварном,  Романом, который княжил
тогда в Новогрудке,  с двумя из остальных Изяславичей полоцких (минских)
и  с Семовитом польским наполнил ятвяжские болота своими многочисленными
полками.  Князья русские и польские собрали совет и сказали Даниилу: "Ты
король, голова всем полкам: если кого-нибудь из нас пошлешь напереди, то
другие не будут слушаться; а ты ратный чин знаешь, война тебе за обычай,
все тебя побоятся и постыдятся;  ступай сам напереди". Даниил, устроивши
полки,  поехал сам напереди с  небольшим  отрядом  вооруженных  отроков,
перед  собою  пустил стрельцов,  а другие стрельцы шли по обеим сторонам
дороги;  дворский ехал за королем,  к которому  присоединились  потом  и
сыновья  его Лев и Роман.  Узнавши,  что ятвяги дожидались неприятелей в
веси Привище,  Даниил послал сказать дворскому:  "Как скоро увидишь, что
мы  поскакали  вперед,  то немедленно ступай за нами,  распустивши полк,
чтоб всякий мог ехать как можно скорее";  но посланный молодой отрок  не
понял приказания и передал его совершенно иначе дворскому; это подвергло
короля  и  сыновей  его  страшной  опасности,  потому  что,  надеясь  на
подкрепление от дворского,  они ударили на весь,  крича:  "Беги!  беги!"
Ятвяги  точно  дрогнули  сначала  и  побежали,  но  потом   остановились
посередине  веси,  и  Даниилу со Львом стоило больших усилий обратить их
вторично в бегство;  дворский приехал уже  тогда,  когда  одержана  была
полная  победа,  следствием  которой было обычное опустошение страны" На
другой день ятвяги прислали просить мира и предлагали  заложников,  чтоб
только русские не убивали их пленных.  Неизвестно, какое следствие имело
это предложение: летописец говорит, что Даниил, возвратившись с честию и
славою домой,  сбирался опять идти на ятвягов, но те поспешили отправить
к нему послов с данью и с обещанием служить ему и строить города в земле
своей, в удостоверение чего прислали детей своих в заложники. Так Даниил
достиг того,  что начал отец его,  Роман Великий:  тот заставлял дикарей
расчищать  землю  под  пашни,  Даниил заставил их строить города в земле
своей;  торжество  галицкого  князя   над   ятвягами   было   торжеством
гражданственности  над  варварством в Восточной Европе,  и торжество это
тем замечательнее,  что в  описываемое  время  цивилизующее  племя  само
находилось  под  гнетом  азиатских  варваров.  В 1257 году Даниил послал
боярина  своего  взять  дань  с  ятвягов  черными  куницами,  белками  и
серебром;  часть  дани послана была польскому воеводе:  пусть узнает вся
земля Польская, что ятвяги платят дань королю Даниилу.
   Но не одною счастливою борьбою с варварами знаменит был король Даниил
в  соседних  государствах;  борьба  с  варварами не мешала ему принимать
участие в делах этих государств,  возвысить и  здесь  значение  Руси,  В
Польше борьба между Владиславом Ласконогим и племянником его Владиславом
Одоничем кончилась в 1231  году  смертию  Ласконогого,  вследствие  чего
Одонич  стал  единовластителем  великой  Польши,  Но  усобица началась с
другой стороны;  по смерти Лешка брат  его,  Конрад  мазовецкий,  спешил
взять  в  свои  руки  управление его волостями - Краковом и Сендомиром в
качестве опекуна над малолетним племянником своим Болеславом;  но мать и
вельможи  последнего  предложили эту опеку герцогу силезскому Генриху I;
отсюда война  между  Генрихом  и  Конрадом,  в  которой  Конрад  остался
победителем  и  удержал за собою опеку над Болеславом краковским.  Когда
Болеслав,  возмужав,  потребовал от дяди очищения отцовских владений, то
Конрад  захватил его в плен;  но племянник успел убежать из заключения и
опять обратился с просьбою о помощи к Генриху силезскому;  тот вступился
в  дело  и помог Болеславу Лешковичу против дяди;  но за эту помощь взял
себе Краков и часть Сендомирской волости.  С  таким  же  успехом  кончил
Генрих и войну с великопольским князем Владиславом Одоничем в 1234 году:
Одонич должен был уступить силезскому герцогу все свои земли,  лежащие к
югу  от  Варты.  Благодаря этим успехам Генриха силезского самая старшая
линия Пястов усилилась над всеми остальными  линиями.  Но,  пролагая,  с
одной  стороны,  путь  своему  потомству  к  усилению  себя на счет всех
остальных родичей и к собранию земли Польской, Генрих, с другой стороны,
сильно  содействовал  преобладанию  немецкой народности над славянскою в
областях  польских.  Не  раз  замечали  мы,  как  наши  русские   князья
тяготились  малонаселенностию земли своей и старались отовсюду призывать
в нее колонистов;  та же самая  потребность  чувствовалась  и  в  других
землях  славянских;  монастыри,  получившие  большие  земли во владение,
искали средств расчистить свои леса,  населить,  обработать пустоши: для
этого они стали перезывать к себе немецких колонистов. Князья перезывали
их частию с тою же целию, частию селили их в старых городах и основывали
для них новые,  дабы посредством них усилить промыслы,  торговлю и таким
образом увеличить  свои  доходы;  остальные  землевладельцы  последовали
примеру  духовенства  и  князей,  и  вот  немцы распространяются по всем
западнославянским землям. Пример к выводу немецких колонистов в польские
владения  должна была подать по своим особенным обстоятельствам Силезия.
Родоначальник силезских  князей,  Владислав  II,  по  изгнании  своем  с
старшего  стола  нашел  дружественный  прием  в  Германии;  сыновья его,
рожденные от немецкой  принцессы,  были  здесь  воспитаны  и  с  помощию
императора  Фридриха Барбаруссы получили от дядей волость в родной земле
- Силезию.  Это все повело к теснейшей связи их с  Германиею.  С  другой
стороны действовала церковь: монастыри, наполненные немецкими монахами и
монахинями,  рыцарские ордена, получившие себе земли от щедрости князей,
стали   с   позволения  последних  вызывать  в  свои  владения  немецких
колонистов;  скоро и города начали  также  наполняться  немцами,  причем
важно было то,  что последние сохраняли вполне свою народность, судились
и рядились своим правом.  Особенную склонность к немцам обнаружил Генрих
I силезский,  и легко понять, какое значение для всей Польши должна была
иметь эта склонность,  когда Генрих стал самым сильным из ее владетелей.
Генрих  умер  в 1238 году,  оставя сыну своему Генриху II Благочестивому
княжество,  которое  превосходило  величиною  владения  всех   остальных
Пястов;   но   впадение   монголов,   в  битве  с  которыми  пал  Генрих
Благочестивый,  воспрепятствовало  усилению  Силезии  на   счет   других
польских   областей:   владения  Генриха  разделились  между  тремя  его
сыновьями;  старший из них,  Болеслав,  которому достался Краков и часть
великой  Польши,  беспорядочным поведением и наследственною в своем роде
любовию к немцам вооружил против  себя  вельмож,  которые  провозгласили
своим князем Болеслава, Лешкова сына, а жители великой Польши передались
сыновьям старого своего князя Владислава Одонича.  Но этого мало:  скоро
началась  усобица  между Болеславом Генриховичем и его родными братьями,
причем соперники обращались к  немецким  князьям  и  платили  за  помощь
частию  своих  владений,  а между тем прелаты,  пользуясь недальновидною
щедростию князей и их ослаблением вследствие усобиц,  все более и  более
усиливали свое значение, и в Польше повторились явления, о которых начал
уже забывать дальнейший запад: в 1258 году Болеслав Генрихович принужден
был в одежде кающегося, босыми ногами отправиться в болеславскую церковь
Иоанна Крестителя, чтоб избавиться от проклятия, над ним тяготевшего.