Когда грамоты  были  написаны,  Владимир  послал  сказать  Мстиславу:
"Целуй крест на том,  что не отнимешь ничего у княгини моей и у  ребенка
Изяславы,  не  отдашь ее неволею ни за кого,  но за кого захочет княгиня
моя,  за того отдашь".  Мстислав поцеловал крест,  после чего поехал  во
Владимир,  в  Богородичную  церковь,  куда созваны были бояре и граждане
русские и немцы;  перед ними  прочли  Владимирову  духовную,  в  которой
отказана  была  вся  земля  Мстиславу,  и епископ благословил последнего
крестом воздвизальным на княжение; Мстислав уже хотел начать после этого
княжить,  но опять был остановлен больным Владимиром,  который велел ему
подождать до своей кончины. Мстислав отправился в свою Луцкую волость, а
Владимир из Рая переехал в Любомль, где лежал больной всю зиму, рассылая
слуг своих на охоту, потому что был страстный охотник и храбрый: завидит
вепря или медведя - не станет дожидаться слуг,  сам убьет всякого зверя.
Но больному князю не дали успокоиться;  как наступило  лето,  прислал  к
нему  Конрад Семовитович мазовецкий.  "Брат и господин!  - велел сказать
ему Конрад,  - ты был мне вместо отца,  держал под  своею  рукою,  своею
милостью;  тобою  я княжил и города свои держал,  от братьи отступился и
был грозен;  а теперь,  господин!  слышал я,  что ты отказал свои  земли
брату  своему  Мстиславу - так послал бы ты к нему своего посла вместе с
моим,  чтоб и он принял меня под свою руку и стоял бы за меня,  как ты".
Владимир исполнил желание Конрада, послал к Мстиславу, и тот обещался не
давать в обиду мазовецкого князя и,  если случится,  голову свою за него
сложить.  Мстиславу  хотелось  также  видеться  лично  с  Конрадом;  тот
согласился с радостию,  заехал сперва к Владимиру, в Любомль, где горько
плакал,  увидевши,  как болезнь истощила красивое тело князя волынского;
оттуда поехал к Мстиславу,  который встретил его  с  боярами  и  слугами
своими  и принял с честию и любовию под свою руку,  сказавши:  "Как тебя
брат мой Владимир честил и дарил,  так дай бог и  мне  честить  тебя,  и
дарить,  и стоять за тебя,  когда кто-нибудь тебя обидит".  Потом князья
начали веселиться:  Мстислав одарил Конрада конями  красивыми  в  седлах
дивных, платьем дорогим и другими дарами многими и так с честью отпустил
его.
   За Конрадом явился к больному Владимиру другой гость:  прислал  князь
Юрий Львович посла своего сказать дяде:  "Господин дядюшка! Бог знает, и
ты знаешь,  как я служил тебе со всею правдою, почитал я тебя, как отца;
чтоб тебе сжалиться за мою службу?  теперь отец прислал ко мне, отнимает
у меня города, что прежде дал, - Бельз, Червень и Холм, а велит мне быть
в  Дрогичине  и  Мельнике;  бью  челом  богу и тебе:  дай мне,  господин
дядюшка,  Брест".  Владимир велел отвечать ему:  "Племянник! не дам: сам
знаешь,  что  я  не двуречив и не лгун,  не могу нарушить договора,  что
заключил с братом Мстиславом:  дал ему всю землю и все города и  грамоты
написал".  Отправивши  с  этим ответом Юрьева посла,  Владимир отрядил к
брату Мстиславу верного слугу своего Ратьшу с таким  наказом:  "Присылал
ко  мне  племянник  Юрий просить Бреста,  но я не дал ему ни города,  ни
села" - и,  взявши из-под постели клок соломы,  прибавил:  "Не  давай  и
такого  клока соломы никому после моей смерти".  Мстислав велел отвечать
ему: "Ты мне и брат, ты мне и отец, Данило король, когда принял меня под
свои руки;  что ни велишь мне,  все с радостию исполню". Но этим дело не
кончилось:  чрез несколько времени  вошли  слуги  и  объявили  больному:
"Владыка,  господин,  приехал".  "Какой  владыка?"  -  спросил Владимир.
"Перемышльский  Мемнон,  от  брата  твоего  Льва   приехал".   Догадался
Владимир,  зачем  приехал  владыка,  но  делать  нечего,  велел позвать;
владыка  вошел,  поклонился  князю  до  земли,  промолвив:  "Брат   тебе
кланяется",  сел  и  начал  править  посольство:  "Брат  твой велел тебе
сказать,  господин:  дядя твой Данило король, а мой отец лежит в Холме у
св.  Богородицы, и сыновья его, братья мои и твои, Роман и Шварн, и всех
кости тут лежат;  а теперь, брат, слышал я про твою болезнь тяжкую: чтоб
тебе,  братец,  не погасить свечи над гробом дяди своего и братьи своей,
дать бы тебе свой город Брест? То бы твоя свеча была". Владимир, говорит
летописец,  разумел  всякие  притчи  и  темные слова и начал с епископом
длинный разговор от книг,  потому что был  книжник  большой  и  философ,
какого  не  было во всей земле,  да и по нем не будет;  наконец отпустил
епископа к брату с такими словами:  "Брат Лев! что ты думаешь, что я уже
из ума выжил и не пойму твоей хитрости?  мало тебе твоей земли,  что еще
Бреста захотел,  когда сам три княженья держишь: Галицкое, Перемышльское
и  Бельзское,  и  того  все  мало?  мой  отец,  а  твой дядя лежит у св.
Богородицы во Владимире,  а много ль ты над  ним  свеч  поставил?  какой
город дал, чтоб свеча была? сперва просил ты живым, а теперь уже мертвым
просишь;  не дам не только города,  села у меня не выпросишь,  разумею я
твою хитрость, не дам".
   Волость свою Владимир отдал брату;  что же касается движимого имения,
то,  еще будучи на ногах,  роздал его  бедным:  золото,  серебро,  камни
драгоценные,  пояса отцовские и свои,  золотые и серебряные, все роздал;
блюда большие серебряные,  кубки золотые и серебряные сам  пред  глазами
своими побил и полил в гривны,  полил и монисты, большие золотые бабки и
матери своей,  и разослал милостыню по всей земле; и стада роздал убогим
людям,  у  кого  лошадей  нет  и  кто  потерял  их  во  время Телебугина
нашествия.  Владимир умер в 1288 году,  после двадцатилетнего  княжения.
Княгиня и слуги придворные обмыли тело, обвили бархатом с кружевами, как
следует хоронить царей,  и,  положивши на сани (10 декабря),  повезли во
Владимир;  граждане  от мала до велика с громким плачем проводили своего
господина.  Привезши во Владимир вечером того же  дня,  на  другой  день
похоронили  в  соборной  Богородичной церкви,  причем княгиня причитала:
"Царь мой добрый,  кроткий, смиренный, правдивый! вправду назвали тебя в
крещеньи Иваном, всякими добродетелями похож ты был на него: много досад
принял ты от сродников своих,  но не видала я,  чтоб ты отомстил им злом
за зло";  а бояре причитали: "Хорошо б нам было с тобою умереть: как дед
твой Роман, ты освободил нас от всяких обид, поревновал ты деду своему и
наследовал путь его;  а уж теперь нельзя нам больше тебя видеть:  солнце
наше зашло и остались  мы  в  обиде".  Так  плакали  над  ним  множество
владимирцев,  мужчины,  женщины и дети, немцы, сурожцы, новгородцы; жиды
плакали точно так, как отцы их, ведомые в плен вавилонский.
   Мстислав, приехавши после похорон и поплакавши  над  братним  гробом,
спешил разослать засады (гарнизоны) по всем городам,  боясь Льва и Юрия.
Страх его не был напрасен:  на юге не все так охотно исполняли завещания
князей своих,  как на севере, и Мстиславу дали знать, что Юрьева дружина
уже сидит в трех городах:  Бресте, Каменце (Литовском) и Бельске. Еще во
время болезни Владимировой жители Бреста поклялись признать своим князем
Юрия,  и тот сейчас же после дядиной смерти приехал в Брест и стал здесь
княжить.  Но  бояре  Мстиславовы,  старые  луцкие  и новые владимирские,
начали говорить своему князю:  "Господин!  племянник осрамил тебя, отнял
то,  что дал тебе бог,  брат,  молитва отцовская и дедовская;  можем и с
детьми положить за тебя  свои  головы,  ступай,  возьми  сначала  Юрьевы
города - Бельз и Червень,  а потом пойдешь к Бресту".  Мстислав отвечал:
"Не дай мне бог пролить  кровь  неповинную;  я  исправлю  дело  богом  и
благословением  брата своего Владимира",  - и послал сказать племяннику:
"Племянник!  добро бы ты не был сам на том пути и ничего не слыхал, а то
сам  слышал и отец твой и вся рать слышала,  что брат Владимир отдал мне
землю свою и города все,  при хане и при его вельможах,  и мы оба,  я  и
Владимир,  вам  об этом объявляли:  если ты чего хотел,  то почему тогда
ничего не сказал мне при хане? теперь объяви мне: сам ли ты сел в Бресте
своею волею или по приказанию отца своего?  не на мне будет кровь,  а на
виноватом;  я пошлю за татарами,  а ты сиди, пожалуй, не поедешь добром,
так  злом  поедешь".  Потом отправил епископа владимирского к брату Льву
сказать ему:  "Жалуюсь богу и тебе,  потому что ты мне  больше  всех  по
боге, брат ты мне старший; скажи мне правду: своею ли волею сын твой сел
в Бресте или  по  твоему  приказанию?  если  по  твоему  приказанию,  то
объявляю тебе прямо: я послал за татарами и сам собираю войско; как меня
бог с вами рассудит".  Лев испугался,  потому что еще у  него  не  сошла
оскомина после Телебугина нашествия, говорит летописец, и велел отвечать
брату:  "Сын мой это сделал без моего ведома,  своим молодым умом,  и об
этом,  братец, не беспокойся, я пошлю к нему, чтоб он выехал из Бреста".
И действительно,  послал сказать Юрию:  "Ступай вон из города, не погуби
земли:  брат  послал  за  татарами;  если  же не поедешь,  то я сам буду
помогать брату на тебя и отрешу тебя  от  наследства,  все  отдам  брату
Мстиславу,  если  меня,  отца своего,  не послушаешься".  Юрий поехал из
Бреста с большим позором,  взявши с собою главных крамольников,  которых
поклялся  не  выдавать дяде,  пограбивши все дома дядины,  и не осталось
камня на камне ни в Бресте, ни в Каменце, ни в Бельске. Мстислав приехал
в  Брест  и  наказал  его жителей тем,  что заставил их содержать ловчих
княжеских, и тем, что известие о крамоле их велел внести в летопись.
   Покончив так удачно с родственниками, Мстислав был одинаково счастлив
и  в  отношениях  литовских:  двое тамошних князей отдали ему свой город
Волковыйск,  чтоб только был с ними в мире.  Со стороны Польши не  могло
быть  также  никакой  опасности:  в  то время,  когда Конрад Семовитович
мазовецкий был в Луцке у  Мстислава,  в  Любомль  к  больному  Владимиру
приехал  лях  из Люблина и объявил,  что ищет Конрада,  потому что Лешко
Черный краковский умер,  и люблинцы послали за Конрадом,  хотят, чтоб он
княжил в Кракове.  Владимир велел дать гонцу свежую лошадь,  и он нагнал
Конрада во Владимире;  тот сильно обрадовался  краковскому  княжению  и,
взявши у Владимира воеводу волынского Дуная, чтоб было почетнее приехать
в  Люблин,  немедленно  отправился  туда,  но  нашел  ворота   городские
запертыми.  Остановившись  в  монастыре,  он  послал  сказать гражданам:
"Зачем же вы привели меня, когда теперь город передо мною затворили?" Те
отвечали:  "Мы  тебя  не  приводили  и не посылали за тобою,  голова нам
Краков:  там воеводы наши и бояре большие;  если ты  станешь  княжить  в
Кракове,  то и мы будем твои".  После этого вдруг разнеслась весть,  что
рать идет литовская к городу:  Конрад переполошился и вбежал в  башню  к
монахам;  но оказалось, что рать была не литовская, а русская; привел ее
князь Юрий Львович,  хотевший овладеть Люблином,  но граждане не приняли
его,  стояли вооруженные на стенах и кричали ему:  "Князь! плохо ездишь,
рать с тобою малая,  придет ляхов много, позор тебе будет большой". Юрий
должен  был  удовольствоваться  опустошением  окрестностей  краковских и
отправился назад с добычею;  поехал назад и  Конрад  мазовецкий,  взявши
себе  позор  великий,  так  что  лучше  было  бы  ему  умереть,  говорит
летописец.
   Шляхта краковская  позвала  себе  на  престол  старшего  брата   его,
Болеслава   Семовитовича;   но   княжение   Болеслава   не   могло  быть
продолжительно и  спокойно,  ибо  если  прежде  в  Польше  на  княжеские
отношения  обнаруживали  сильное  влияние вельможи я прелаты,  то теперь
сюда присоединилось третье сословие, не туземное, как в Европе Западной,
так  называемое среднее сословие,  выступившее тогда на сцену вследствие
известных обстоятельств,  но иностранное,  немецкое.  Немцы  краковские,
сендомирские  и  из  других  городов,  которым не понравился новый князь
Болеслав,    обратили    свои    взоры    на    Генриха    IV,     князя
силезского-вратиславского    (бреславского),    Пяста,   но   совершенно
онемеченного,  который сочинял немецкие любовные песни  (Minnelieder)  и
был вассалом немецкого императора.  Генрих принял предложение краковских
граждан,  часть шляхты приняла также его сторону,  и  он  успел  выгнать
Болеслава.  Но тот не думал еще уступать ему: он собрал войско и призвал
на помощь  родного  брата  Конрада  и  двоюродного  Владислава  Локетка,
собственно  законного  наследника  Кракову по родном брате своем,  Лешке
Черном.  Мазовецкие князья пошли на Генриха,  и тот выехал в  Бреславль,
поручивши  охранять  краковскую  крепость  немцам,  лучшим  мужам своим,
задобрив их обещаниями даров и  волостей  и  оставя  им  много  съестных
припасов.  Немцы объявили, что сложат за него свои головы, а крепости не
сдадут,  и сдержали слово:  Болеслав вошел в город (посад),  но крепости
взять   не  мог;  при  этом  граждане  отказались  биться  с  крепостным
гарнизоном,  говоря:  "Кто будет княжить в Кракове,  тот наш  и  князь".
Целое  лето стояли мазовецкие князья под крепостью;  наконец на помощь к
ним явился Лев Данилович галицкий,  стал ездить около крепости,  стращая
гарнизон,  но  приступить  ниоткуда нельзя было:  вся она была каменная,
утверждена  пороками  и  самострелами,  большими   и   малыми,   которые
поворачивались  во все стороны.  Видя невозможность взять крепость,  Лев
послал войско в Силезию,  к Бреславлю,  пустошить наследственную волость
Генрихову,  и  галицкая рать взяла множество добычи,  потому что никакое
другое  войско  до  нее  не  входило  так   глубоко   в   эту   область.
Удовольствовавшись  этим,  Лев  окончил  поход  и  поехал  на свидание к
чешскому королю Вячеславу;  очень вероятно,  что при этом свидании  была
речь и уговор насчет Краковского княжества, ибо, когда по смерти Генриха
силезского (1290 г.) за Краков подняли вражду Пршемыслав великопольский,
внук  Владислава  Одонича,  с Владиславом Локетком мазовецким,  краковцы
послали к Вячеславу с предложением ему  короны,  и  Вячеслав  согласился
принять   ее.   Ни   Пршемыслав  великопольский,  ни  Владислав  Локетек
мазовецкий  не  хотели  сначала  отказаться  от  прав  своих  в   пользу
чужеземца,  следствием  чего была усобица:  кому из них помогали русские
князья Лев и Мстислав Данииловичи - неизвестно,  известно только то, что
они  во время этой усобицы входили в Сендомирскую землю и опустошили ее.
Наконец,  по смерти Пршемыслава Вячеславу чешскому удалось утвердиться в
Кракове:  Пясты,  княжившие  в  других  польских  областях,  должны были
признать свою зависимость от него,  как от короля  всей  Польши,  а  сам
Вячеслав был вассал императора немецкого (1300).
   Кроме потомков Романа Великого на западной стороне Днепра упоминаются
еще другие князья из других племен:  так,  под  1289  годом  упоминается
Юрий,  князь поросский,  служивший волынским князьям - Владимиру и потом
Мстиславу; под 1292 годом помещены известия о смерти пинского князя Юрия
Владимировича  и степанского князя Ивана Глебовича,  после которого стал
княжить сын его Владимир.
   Из князей на восточной  стороне  Днепра  мы  встретили  опять  Романа
брянского с сыном Олегом; этот Роман известен не по одной борьбе своей с
Литвою:  в 1286 году он приходил под Смоленск, пожег окрестности, посад,
приступал   к  крепости,  но,  не  взявши  ее,  ушел  прочь.  Из  других
черниговских Ольговичей упоминаются Олег, князь рыльский и волгорский, и
Святослав,  князь  липецкий,  по  поводу следующего происшествия.  Был в
Курске ханский баскак,  именем Ахмат,  сын Темиров;  он откупал  в  Орде
всякие дани Курского княжества, и тяжко было от него и князьям, и черным
людям;  мало того,  он построил себе две большие  слободы  во  владениях
князя Олега рыльского и волгорского и князя Святослава липецкого. Олег и
Святослав были родственники  между  собою,  но,  как  обыкновенно  тогда
водилось,  то жили в мире,  то воевали друг с другом;  нападали они и на
Ахматовы слободы,  враждовали с ним и опять мирились,  так  что  в  Орде
ничего  об этом не знали.  Но скоро князьям нельзя стало более терпеть у
себя  этих  слобод,  которых   народонаселение   увеличилось   беглецами
отовсюду,  и  окрестным  жителям стало от них уже слишком тяжко.  Олег и
Святослав начали думать,  как помочь злу,  и решили,  чтоб  Олег  шел  с
жалобою  в Орду,  к Телебуге.  Хан решил дело в пользу князей,  велел им
разорить слободы и жителей их вывести в свою волость;  князья  исполнили
приказ ханский.  Тогда Ахмат,  видя, что Телебуга принял сторону русских
князей, обратился с жалобою на них к сопернику Телебугину, Ногаю. "Князь
Олег и родственник его,  князь Святослав,  - говорил он Ногаю,  - именем
только князья,  а на самом деле разбойники и тебе  неприятели;  если  не
веришь,  то испытай:  есть в Олеговой волости много ловищ лебединых:  ты
пошли своих сокольников,  пусть наловят тебе лебедей, и князь Олег пусть
с  ними  же  ловит,  а  потом  пусть  они позовут его к тебе:  если Олег
послушается,  придет к тебе,  то я солгал, а Олег прав". Ногай сделал по
Ахматову, послал звать к себе Олега, и тот не пошел: он боялся, что хотя
сам он и не грабил слобод Ахматовых,  но  люди  его  и  князь  Святослав
липецкий  грабили;  к  этому  можно прибавить также,  что пойти к Ногаю,
признать над  собою  его  суд  и  власть  значило  рассердить  Телебугу.
Сокольники  возвратились  и  объявили Ногаю,  что Ахмат прав,  а Олег со
Святославом разбойничают и не слушаются хана. Ногай рассердился и послал
вместе   с   Ахматом   войско   для   опустошения   волости  Олеговой  и
Святославовой. Татары пришли к городу Ворголу в январе месяце, в сильную
стужу;  Олег,  услыхав о Ногаевой рати,  бросился бежать в Орду к своему
хану Телебуге с женою и детьми, а Святослав бежал в Рязанское княжество,
в  леса воронежские;  бояре Олеговы побежали было вслед за своим князем,
но были перехвачены татарами, в числе одиннадцати человек. Двадцать дней
стояли татары в Рыльском и Липецком княжествах, воюя повсюду и складывая
добычу в слободах Ахматовых,  которые наполнились людьми,  и  скотом,  и
всяким  богатством.  В  числе  пленников находились и купцы иностранные,
немецкие и цареградские,  которых привели закованных в железа  немецкие;
но татары, узнавши, что они купцы, освободили их и отдали им все товары,
сказавши:  "Вы  купцы,  торгуете,   ходите   по   всяким   землям,   так
рассказывайте  всюду,  что  бывает  тому,  кто  станет  спорить со своим
баскаком".  Бояр Олеговых Ахмат велел перебить и трупы их  развешать  по
деревьям,  а  в  слободах оставил двух своих братьев с отрядом войска из
татар и русских.
   В следующем году по весне случилось обоим братьям Ахматовым  идти  из
одной  слободы  в  другую,  а  с  ними  шло  35 человек русских слуг их.
Липецкий князь Святослав,  услыхав  об  этом,  подстерег  их  со  своими
боярами  и  дружиною,  ударил нечаянно,  убил 25 человек русских да двух
татар, а братья Ахматовы успели убежать в слободу; Святослав преследовал
их и туда,  но слобожане встретили его с оружием,  и с обеих сторон пало
много людей в бою. Братья Ахматовы побоялись, однако, оставаться долее в
слободе  и  побежали  в  Курск  к  брату,  а  за  ними разбежались и все
остальные слобожане.  Ахмат прислал к Святославу с миром,  но тот убил и
посла.  В это время возвратился из Орды от Телебуги князь Олег рыльский,
сделал поминки по боярам своим и всем побитым, после чего послал сказать
Святославу:  "Что это ты,  брат, сделал! правду нашу погубил, наложил на
себя и на меня имя разбойничье,  знаешь обычай татарский,  да и у нас на
Руси  разбойников  не любят,  ступай в Орду,  отвечай".  Святослав велел
сказать ему на это:  "Из чего ты хлопочешь,  какое тебе до меня дело?  я
сам знаю про себя, что хочу, то и делаю; а что баскаковы слободы грабил,
в том я прав,  не человека я обидел,  а зверя; врагам своим отомстил; не
буду  отвечать  ни  перед  богом,  ни  перед  людьми в том,  что поганых
кровопийцев избил".  Олег послал опять сказать ему: "Мы целовали с тобою
крест,  что  ходить нам по одной думе обоим;  когда рать была,  то ты со
мною к царю не бежал,  остался в Руси,  спрятался в  воронежских  лесах,
чтоб после разбойничать,  а теперь погубил и мою, и свою правду, нейдешь
ни к своему царю,  ни к Ногаю на исправу,  так  как  тебя  со  мною  бог
рассудит".  Объявивши войну Святославу,  Олег отправился в Орду,  пришел
оттуда с толпою татар и убил Святослава. Место последнего занял брат его
Александр; он не мог стерпеть, чтобы не отомстить за брата, пошел в Орду
с богатыми дарами и, взявши от хана войско, убил князя Олега рыльского с
двумя сыновьями. Летописец говорит о своем рассказе, что в нем пропущено
много подробностей,  потому что и малая  эта  повесть  может  исторгнуть
слезы у разумного человека.