Но событие было так велико,  так  сильно  всех  занимало,  что  одним
сказанием   не  могли  ограничиться.  О  подобных  событиях  обыкновенно
обращается в  народе  много  разных  подробностей,  верных  и  неверных;
подробности   верные  с  течением  времени,  переходя  из  уст  в  уста,
искажаются,  перемешиваются имена  лиц,  порядок  событий;  но  так  как
важность события не уменьшается, то является потребность собрать все эти
подробности  и  составить  из  них  новое   украшенное   сказание;   при
переписывании его вносятся новые подробности.  Это второго рода сказание
отличается   от   первого   преимущественно   большими    подробностями,
вероятными,  подозрительными, явно неверными. Но до нас дошел еще третий
род  сказания  о  Куликовской  битве,  Слово  о  великом  князе  Дмитрее
Ивановиче  и  о  брате  его  князе  Владимире  Андреевиче,  яко победили
супостата своего царя Мамая,  написанное  явно  по  подражанию  древнему
южнорусскому произведению,  Слову о полку Игореве.  Автор этого "Слова о
Димитрии" говорит,  что он написал  жалость  и  похвалу  великому  князю
Димитрию  Иоанновичу  и брату его,  чем выражает взгляд современников на
Куликовскую  битву,  представлявшуюся  им,  с  одной  стороны,  событием
славным,  с  другой  -  бедственным вследствие страшного урона убитыми с
русской стороны.  В кратком сказании  вовсе  не  говорится  о  поражении
русских  полков  вначале;  по  его словам,  битва происходила с одинаким
успехом для той и другой стороны:  "Много руси биено от татар, и от руси
татар, и паде труп на трупе, а инде видети русин за татарином гонится, а
татарин русина състигаше.  Мнози же небывальцы москвичи  устрашишаяся  и
живота  отчаяшися,  а  иные  сыны агарины на побег возвратишася от клича
великаго и зря злаго убийства".  После этого автор извещает о  поражении
татар,  не приводя никакой земной причины,  склонившей победу на сторону
русских,  указывая только на одну небесную помощь:  "По сих же в  9  час
дни,  призре  господь  милостивыма  очима  на  великаго  князя  Димитрия
Ивановича и на все князи  русьскыя,  и  на  крепкия  воеводы  и  на  вся
христпяны,  и  не  устрашишася християне,  дерзнуща яко велиции ратници.
Видеша вернии,  яко в 9 час биющеся,  ангели помогающе християном, и св.
мученик полкы, и воина великого Христова Георгия, и славнаго Димитрия, и
великых князей  тезоименитых  Бориса  и  Глеба,  в  них  же  бе  воевода
свершеннаго  полка  небесных  сил  великый  архистратиг  Михаил:  видеша
погании полци двои воеводы,  тресолнечныя полкы и пламенныя  их  стрелы,
яже  идуть  на  них;  безбожнии  же татарове от страха божия и от оружия
христианьского падаху.  Взнесе  бог  десницею  великаго  князя  Димитрия
Ивановича   на  победу  иноплеменник.  Безбожный  же  Мамай  со  страхом
встрепетав" и проч.  В пространном сказании говорится,  что татары везде
одолели;  но что тут внезапный удар из засады свежих сил под начальством
князя Владимира Андреевича и воеводы  Волынского  решил  дело  в  пользу
русских. Наконец, в третьем, по преимуществу поэтическом слове говорится
также о поражении русских  вначале,  почему  и  первая  часть  сочинения
является  как  жалость:  "На  том поле сильныи тучи ступишася,  а из них
часто сияли молыньи и загремели громы велицыи;  то ти ступишася  русские
удальцы с погаными татарами за свою великую обиду, а в них сияли сильные
доспехи злаченые,  а гремели князи русские  мечьми  булатными  о  шеломы
хиновские.  А  билися  из  утра  до  полудни  в  суботу  на Рожество св.
богородицы.  Не тури возгремели у Дунаю великаго на поле Куликове,  и не
тури  побеждении  у  Дунаю великаго;  но посечени князи руские и бояры и
воеводы великаго князя Димитрея Ивановича,  побеждены князи  белозерстии
от  поганых  татар,  Феодор Семенович,  да Семен Михайлович,  да Тимофей
Валуевич,  да Андрей Серкиаович,  да и Михайло Иванович  и  иная  многая
дружина Пересвета чернца,  брянскаго боярина,  на суженое место привели.
Восплакашася все княгини и боярыни и вси воеводские жены о избиенных..."
После  этого  плача  жен автор переходит к похвале,  к победе,  и здесь,
полусогласно  с  пространным  сказанием,  выставляет   князя   Владимира
Андреевича, который увещевает брата, великого князя, наступить на татар,
тот двигается - и победа одержана: "Того же дни в суботу на Рожество св.
богородицы  иссекша  христиана  поганые полки на поле Куликове,  на реке
Напряде;  и нюкнув князь великый Владимир Андреевич гораздо, и скакаше в
полцех  поганых  в  татарских,  а  злаченным тым шеломом посвечивает,  а
скакаше со всем своим войским,  и загремели мечьми  булатными  о  шеломы
хиновские.  И  восхвалит брата своего великаго князя Димитрея Ивановича:
свои полки понужай...  уже бо поганые татары поля поступают,  а  храбрую
дружину у нас потеряли, а в трупи человечьи борзи кони не могут скочити,
а в крови по колена бродят,  а уже  бо,  брате,  жалостно  видети  кровь
крестьянская.  И кн.  вел.  Димитрей Иванович рече своим боярам:  братия
бояра и воеводы и дети боярские!  то ти ваши московские сладкие  меды  и
великие  места,  туто  добудете себе места и своим женам,  туто,  брате,
стару помолодеть,  а молодому чести добыть.  И рече  кн.  вел.  Димитрей
Иванович:  Господи боже мой!  на тя уповах да не постыжуся в век,  ни да
посмиютмися враги моя;  и помолися богу и пречистой его  матери  и  всем
святым его,  и прослезися горько, и утер слезы. И тогда аки соколы борзо
полетели. И поскакивает князь вел. Димитрей Иванович" и проч.
   Таковы источники,  которыми должен пользоваться историк при  описании
Куликовской битвы.  В какое время составились эти сказания, мы не знаем;
на одном списке  пространного  сказания  означено,  что  оно  составлено
рязанцем,   иереем  Софронием:  в  одной  летописи  он  назван  Софонием
рязанцем,  брянским боярином;  автор поэтического слова поминает рязанца
Софония  как  своего  предшественника  в сочинении похвал великого князя
Димитрия.
   Нашествие Тохтамыша  на  Москву  послужило  также  предметом  особого
сказания:  "О  Московском  взятии  от  царя Тактамыша и о пленении земля
Руськыя". Это сказание носит такой же характер, как и краткое сказание о
Куликовской   битве,   но   отличается   от  него  большею  простотою  и
обстоятельностию рассказа.  Известия о Тамерлановом  нашествии  вошли  в
"Повесть   преславнаго   чудеси   от  иконы  пречистыя  богородицы,  еже
нарицается владимирская".  Здесь говорится о Тамерлане,  что он  родился
между заяицкими татарами,  в Самаркандской стране,  был простой,  бедный
человек,  ремеслом кузнец,  нравом хищник,  ябедник и вор.  В  молодости
украл  он  овцу,  хозяин  которой переломил ему за это ногу и бедро;  но
Тамерлан оковал  себе  ногу  железом,  отчего  и  был  прозван  Железным
Хромцом,  Темир-Аксаком. К выходу из русских владений побудил его сон, в
котором явилась ему на воздухе жена в багряных ризах,  воспрещавшая  ему
идти далее на Русскую землю. Особое сказание о битве русских под Рязанью
с татарами внесено в летопись под заглавием Повести о Мустафе  царевиче.
Битва на Ворскле послужила предметом также особого сказания.
   Если столкновения с татарами вообще и битва Куликовская в особенности
возбуждали сильное внимание народа,  вследствие  чего  являлись  разного
рода сказания об них,  то неудивительно,  что жизнь того князя,  который
впервые вывел русские полки против  татар  и  победил,  стала  предметом
украшенного  сказания.  В  этом сказании О житии и преставлении великаго
князя Димитрия Ивановича,  царя русьскаго мы не должны искать  подробных
известий  о  подвигах  Донского;  сказание  это  есть  не иное что,  как
похвальное слово,  касающееся почти исключительно нравственной  стороны.
Автор  начинает  с  происхождения  своего  героя,  потом  говорит  о его
душевных качествах,  которыми он отличался  в  молодости,  когда  принял
правление:  "Еще же млад сый возрастом,  и о духовных прилежа делесех, и
пустотных бесед не творяше,  и срамных  грагол  не  любляше,  злонравных
человек отвращашеся, а с благыми всегда беседоваше, божественных писаний
всегда со умилением  послушаше,  о  церквах  божиих  велми  печашеся,  а
стражбу   земли   Русьскыя   мужеством   своим  держаше,  злобою  отроча
обреташеся,  а умом свершен всегда бываше,  ратным же  всегда  в  бранех
страшен бываше,  и многы врагы,  встающая на ны,  победи, и славный град
свой Москву стенами чюдными огради,  и во всем мире  славен  бысть,  яко
кедр в Ливане умножися и яко финик в древесех процвете". Далее говорится
о женитьбе Димитрия,  после чего следуют известия  о  двух  победах  над
татарами,  при  Воже  и на Куликове поле.  Поход Мамая автор приписывает
зависти  людей,  окрест  живущих,  к  Димитрию;  говорит,  что   лукавые
советники,  которые  христианскую веру держат,  а поганские дела творят,
начали внушать Мамаю:  "Великий князь Димитрий московский называет  себя
царем  Русской  земли,  он  честнее  тебя  славою  и  противится  твоему
царству".  Мамай объявил своим вельможам,  что идет на Русь,  с тем чтоб
ввести  туда  магометанскую веру вместо христианской.  Куликовская битва
описывается кратко,  в общих выражениях.  Упомянувши о победах Вожской и
Куликовской,   автор   обращается   опять  к  нравственным  достоинствам
Димитрия,  которые выставляет с той целию,  чтоб цари и князья научились
подражать ему.  Описавши целомудрие,  воздержание, благочестие Димитрия,
автор переходит  к  описанию  его  кончины,  говорит  об  увещаниях  его
сыновьям,  боярам, о распределении волостей между сыновьями. Описывается
плач  великой  княгини  Евдокии,  которая  так  причитала:   "Почто   не
промолвиши ко мне,  цвете мой прекрасный?  что рано увядаеши?  винограде
многоплодный,  уже не подаси плода сердцу моему и  сладости  души  моей;
солнце мое,  рано заходиши; месяц мой прекрасный, рано погыбаеши; звездо
восточная, почто к западу грядеши?" и проч. Описавши погребение великого
князя,  автор продолжает:  "О страшно чюдо,  братие, и дива исполнено; о
трепетное видение и ужас обдержаше!  Слыши  небо  и  внуши  земле!  Како
въспишу  или  како  възглаголю  о  преставлении сего великаго князя?  от
горести души язык связается, уста загражаются, гортань премолкает, смысл
изменяется, зрак опусневает; крепость изнемогает; аще ли премолчю нудить
мя язык яснее рещи".  Слово оканчивается обычным прославлением  героя  в
виде  уподобления  его  другим  знаменитым лицам священной и гражданской
истории;  это  прославление  оканчивается   также   известным   образом:
"Похваляет бо царя Коньстантина Гречьская земля,  Володимера Киевская со
окрестными грады;  тебе же, великый князь Димитрей Иванович, вся Руськая
земля".  Надобно заметить, что это похвальное слово есть самое блестящее
литературное произведение из дошедших до нас от описываемого времени.
   По образцу похвального слова Димитрию Донскому составлена  повесть  о
житии соперника его,  Михаила Александровича тверского,  только написана
эта повесть гораздо проще.  В одной летописи сказано, что она составлена
по приказанию князя Бориса тверского.
   Уже выше  было  сказано  о характере летописи северной,  и собственно
северо-восточной,  о различии ее от летописи южной. Тяжек становится для
историка его труд в XIII и XIV веках, когда он остается с одною северною
летописью;  появление  грамот,  число  которых   все   более   и   более
увеличивается,  дает ему новый,  богатый материал,  но все не восполняет
того,  о чем молчат летописи,  а летописи  молчат  о  самом  главном,  о
причинах  событий,  не  дают  видеть  связи  явлений.  Нет  более живой,
драматической формы рассказа, к какой историк привык в южной летописи; в
северной летописи действующие лица действуют молча;  воюют,  мирятся: по
ни сами не скажут,  ни летописец от себя не прибавит,  за что они воюют,
вследствие чего мирятся;  в городе, на дворе княжеском ничего не слышно,
все тихо;  все сидят запершись и думают думу про себя; отворяются двери,
выходят  люди  на сцену,  делают что-нибудь,  но делают молча.  Конечно,
здесь  выражается  характер  эпохи,  характер  целого   народонаселения,
которого  действующие  лица  являются представителями:  летописец не мог
выдумывать речей,  которых он не слыхал; но, с другой стороны, нельзя не
заметить,   что   сам  летописец  неразговорчив,  ибо  в  его  характере
отражается также характер эпохи,  характер целого  народонаселения;  как
современник,  он знал подробности любопытного явления и, однако, записал
только, что "много нечто нестроение бысть".
   До сих пор,  называя северную летопись общим именем  Суздальской,  мы
рассматривали  ее  в  противоположности  с  южною летописью вообще.  Но,
рассматривая южную летопись, мы заметили, что в позднейших сборниках она
слагается   из   разных   местных   летописей   -  Киевской,  Волынской,
Черниговской  или   Северской.   Теперь,   приступая   к   подробнейшему
рассмотрению северной летописи,  мы должны решить вопрос: не повторяется
ли и здесь то же самое явление? Взглянем на известия о северных событиях
по  Лаврентьевскому  списку  летописи.  Мы уже видели,  что в рассказе о
убиении Андрея Боголюбского находится ясное свидетельство,  что  рассказ
этот написан при Всеволоде III и в его владениях;  в рассказе о событиях
по смерти Боголюбского в словах:  "не хотящих нам добра,  завистью граду
сему"  -  обозначается  летописец  именно владимирский;  под 1180 и 1185
годами находим те же признаки. Потом мы замечаем особенную привязанность
летописца  к  старшему  сыну Всеволода III,  Константину;  эта особенная
привязанность видна из рассказа о том,  как  этот  князь  отправлялся  в
Новгород,  о том, как он возвратился из Новгорода, о встрече его с отцом
в Москве;  видна из умолчания  о  поведении  Константина  перед  смертию
отцовскою.   В   дальнейшем   рассказе   изумляет   сперва  умолчание  о
подробностях вражды между Всеволодовичами,  о Липецкой  битве;  но  если
предположить, что летопись составлена приверженцем Константина, но после
его смерти,  когда вследствие новых отношений,  в интересах самих  детей
Константиновых  не  нужно было напоминать дяде их Юрию о Липецкой битве,
то мы поймем смысл этого  краткого  известия  о  вражде  Всеволодовичей,
этого старания указать преимущественно на великую любовь,  которая после
того начала господствовать между братьями.  Подробности  о  предсмертных
распоряжениях Константина,  пространная похвала ему, упоминовение, что в
1221 году погорел город Ярославль,  но двор княжий остался цел  молитвою
доброго  Константина,  утверждают  нас  именно в том предположении,  что
летопись продолжала писаться и по смерти Константина  его  приверженцем,
который поселился теперь в Ростове у старшего сына Константинова;  самое
выражение под 1227 годом в рассказе о посвящении епископа  владимирского
Митрофана:.   "Приключися   мне  грешному  ту  быти"  -  это  выражение,
указывающее на случайное в то время пребывание летописца  во  Владимире,
заставляет  нас также думать,  что постоянно он жил в Ростове.  Описание
посвящения ростовского епископа Кирилла,  встреча ему в Ростове, похвала
ему,  наконец, свидетельство, что автор рассказа сам записывал проповеди
Кирилловы,  убеждают нас  окончательно  в  том,  что  мы  имеем  дело  с
ростовским летописцем,  т.  е. живущим в Ростове. В известии о нашествии
Батыя  ростовского  же  летописца   обличают   подробности   о   кончине
ростовского князя Василька Константиновича похвала этому князю, особенно
же слова,  что бояре,  служившие доброму Васильку,  не могли  уже  после
служить никакому другому князю:  так он был добр до своих слуг!  Признак
ростовского летописца можно видеть и под 1260 годом в известии о приезде
Александра  Невского  в  Ростов;  также  под  1261  годом  в известии об
епископе Кирилле и об архимандрите Игнатии. Как известия этого летописца
относятся   к   указанным   прежде  известиям  владимирского  летописца,
определить с точностию нельзя;  очень быть может,  что  один  и  тот  же
летописец,  который  жил  сперва  во Владимире при Всеволоде III,  был в
числе приближенных людей к старшему сыну его Константину  и  переселился
вместе с ним в Ростов.
   Но в то же самое время,  как мы замечаем следы этого ростовского, или
владимирско-ростовского,   летописца,   приверженца   Константинова,   в
летописном сборнике,  носящем название Лаврентьевской летописи, в другом
сборнике при описании тех же самых  событий  замечаем  явственные  следы
переяславского летописца.  В сказании о смерти Андрея Боголюбского, там,
где упомянутый выше летописец просит Андрея,  чтобы тот молился за брата
своего  Всеволода,  летописец переяславский говорит:  "Молися помиловати
князя нашего и господина Ярослава,  своего же  приснаго  и  благороднаго
сыновца и дай же ему на противныя (победу),  и многа лета с княгинею,  и
прижитие  детий  благородных".  Последние  слова  о   детях   повели   к
правильному  заключению,  что  они  написаны  в то время,  когда Ярослав
Всеволодович был еще молод и княжил в Переяславле.  Потом,  при описании
событий,  последовавших  на севере за смертию Андрея,  везде,  там,  где
владимирский  летописец  говорит  об  одних  владимирцах,  переяславский
прибавляет  переяславцев.  Важное  значение  получают  для  нас известия
переяславского  летописца  с  1213  года,  когда  он  начинает  излагать
подробности   борьбы   между  Константином  ростовским  и  его  младшими
братьями,     подробности,     намеренно      умолчанные      летописцем
владимирско-ростовским.  К  сожалению,  мы  не  долго  пользуемся  этими
подробными известиями, ибо они прекращаются на 1214 году. Таким образом,
мы   лишены   описания   Липецкой  битвы,  которое  было  бы  составлено
приверженцем Ярослава Всеволодовича и, следовательно, союзника его Юрия;
мы  видели,  что приверженец Константина намеренно смолчал о ней;  то же
описание  Липецкой  битвы,  которое  находим  в   известных   летописях,
отзывается новгородским составлением.
   Мы видели  важнейшие  прибавки,  которые  находятся  у переяславского
летописца против  владимирско-ростовского,  в  Лаврентьевском  сборнике.
Большая  часть  известий  буквально  сходны;  но  есть  разности  и даже
противоречия.  Резкое  противоречие  находится  в  рассказе   о   борьбе
Всеволода  III  с  Рязанью  под  1208  годом:  в Лаврентьевском и других
списках говорится,  что Всеволод,  взявши Пронск,  посадил здесь  князем
Олега  Владимировича,  одного  из  рязанских князей;  а у переяславского
летописца говорится,  что Всеволод посадил в Пронске Давида,  муромского
князя,  и что в следующем году Олег, Глеб, Изяслав Владимировичи и князь
Михаил Всеволодович рязанские приходили к  Пронску  на  Давида,  говоря:
"Разве ему отчина Пронск, а не нам?" Давид послал им сказать: "Братья! я
бы сам не набился на Пронск, посадил меня в нем Всеволод, а теперь город
ваш,  я  иду  в  свою  волость".  В  Пронске  сел  кир  Михаил,  Олег же
Владимирович умер в Белгороде в том  же  году.  Из  двух  противоречивых
известий в нашем рассказе помещено то, которое находится в большем числе
списков; но не знаем, едва ли не справедливее будет предпочесть известие
переяславского  летописца,  ибо  трудно  предположить,  чтоб  известие о
приходе рязанских князей к Пронску на Давида было выдумано.  Под тем  же
1208   годом  у  переяславского  летописца  находится  новое  любопытное
известие,  что Всеволод III посылал воеводу своего Степана  Здиловича  к
Серенску,  и  город  был  пожжен.  Посылка  эта очень вероятна как месть
Всеволода  черниговским  князьям  за  изгнание  сына  его  Ярослава   из
Переяславля Южного.
   Мы сказали,     что    в    большей    части    известий    летописцы
владимирско-ростовский  и  переяславский  буквально  сходны.  Но  трудно
предположить,  чтоб они не были современниками, чтоб не составляли своих
летописей одновременно, и потому трудно предположить, чтоб один списывал
у другого,  прибавляя кой-что свое.  Гораздо легче предположить, что так
называемая  Персяславская  летопись  по  самому  составу   своему   есть
позднейший сборник, составитель которого, относительно событий конца XII
и начала XIII века,  пользовался обеими летописями,  и  Переяславскою  и
Владимирско-Ростовскою, написанными первоначально безо всякого отношения
друг к другу.  Можно даже найти след, как позднейший составитель, черпая
известия  из  двух различных летописей,  сбивался иногда их показаниями:
так,  после описания торжества князя Михаила Юрьевича и владимирцев  над
Ростиславичами  и  ростовцами  летописец владимирский говорит:  "И бысть
радость велика в Володимере граде,  видяще у себе  великаго  князя  всея
Ростовьскыя  земли".  В летописи Переяславской,  без сомнения,  в том же
самом  месте  говорилось  о  посажении  Михаилова  брата   Всеволода   в
Переяславле  и о радости переяславцев по этому случаю,  и вот позднейший
составитель,  смешавшись в  этих  двух  известиях,  захотел  к  известию
владимирского летописца прибавить собственное имя князя,  находившееся в
Переяславской  летописи,  и  написал:  "Бысть  радость  велика  в  граде
Володимири,  видяще  у  себе  великаго Всеволода всея Ростовскыя земля".
Итак,  мы думаем,  что в "Летописце русских  царей",  который  в  печати
назван "Летописцем Переяславля Суздальского", находятся известия, взятые
из Переяславской летописи XIII века;  но отсюда еще  никак  не  следует,
чтоб весь этот сборник в том виде,  в каком дошел до нас,  был составлен
переяславским летописцем жившим в XIII веке.