С 1285 года по Лаврентьевскому списку нельзя не заметить следов
тверского летописца: тверские события на первом плане, о тверском князе
Михаиле рассказывается в подробности. 1305 годом оканчивается
Лаврентьевский список, так важный для нас по своей относительной
древности; любопытен он и по точному указанию, когда, кем и для кого он
написан. Указания эти находятся в следующей приписи: "Радуется купец
прикуп створив, и кормьчий в отишье пристав, и странник в отечьство свое
пришед; тако же радуется и книжный списатель, дошед конца книгам, тако
же и аз худый, недостойный и многогрешный раб божий Лаврентей мних.
Начал есм писати книги сия, глаголемый летописец, месяца генваря в 14,
на память святых отец наших аввад, в Синаи и в Раифе избьеных, князю
великому Димитрию Константиновичю, а по благословенью священьнаго
епископа Дионисья, и кончал семь месяца марта в 20, на память святых
отец наших, иже в монастыри святаго Савы избьеных от Срацин, в лето 6885
(1377), при благовернем и христолюбивем князе великом Димитрии
Константиновичи, и при епископе нашем христолюбивом священном Дионисье
суждальском и новгородьском и городьском. И ныне, господа отци и братья,
оже ся где буду описал, или переписал, или не дописал, чтите исправливая
бога деля, а не клените, занеже книгы ветшаны, а ум молод не дошел;
слышите Павла апостола глаголюща: не клените, но благословите. А со
всеми нами хрестьяны Христос бог наш, сын бога живаго, ему же слава и
держава и честь и поклонянье со отцем и с пресвятым духом, и ныня и
присно в векы, аминь". Таким образом, Лаврентий, составляя летопись свою
в 1377 году, должен был окончить ее 1305 годом: значит, при всех
средствах своих, пиша для князя, не нашел описания любопытных событий от
начала борьбы между Москвою и Тверью.
В Никоновском сборнике и во второй половине XIII века видны следы
ростовского летописца, который подробнее всего рассказывает о князьях
ростовских, их поездках в Орду, женитьбах, характерах, усобицах. С
девяностых годов XIII века заметны и здесь следы тверского летописца. В
известиях о первой борьбе между Москвою и Тверью трудно распознать,
какому местному летописцу принадлежат они; но с 1345 года подле
московского летописца мы видим опять явственные следы тверского в
подробностях усобиц между потомками Михаила Ярославича, и эти
подробности продолжаются до двадцатых годов XV века. Но когда подробные
известия о тверских событиях прекращаются в Никоновском сборнике,
любопытные известия об отношениях тверских князей к московским в
княжение Ивана Михайловича находим в так называемой Тверской летописи,
еще не изданной и хранящейся теперь в императорской Публичной
библиотеке. Этот чрезвычайно любопытный летописный сборник, составленный
каким-то ростовцем во второй четверти XVI века, конечно, не может быть
назван Тверскою летописью только потому, что его составитель для
некоторого времени пользовался Тверскою летописью. Относительно тверских
событий сборник этот важен для нас не только по известиям позднейшим,
начиная с княжения Ивана Михайловича, но особенно по известию о
восстании на Шевкала в Твери. Давно уже мы выразили сильное сомнение
относительно справедливости известия, будто бы Шевкал хотел обращать
русских в магометанскую веру, и вот в упомянутом сборнике Шевкалово дело
рассказано подробнее, естественнее, чем в других летописях, и без
упоминовения о намерении Шевкала относительно веры. Шевкал, по обычаю
всех послов татарских, сильно притеснял тверичей, согнал князя
Александра со двора и сам стал жить на нем; тверичи просили князя
Александра об обороне; но князь приказывал им терпеть. Несмотря на то,
ожесточение тверичей дошло до такой степени, что они ждали только
первого случая восстать против притеснителей; этот случай представился
15 августа; дьякон Дюдко повел кобылу молодую и тучную на пойло; татары
стали ее у него отнимать, дьякон начал вопить о помощи, и сбежавшиеся
тверичи напали на татар.
Что существовало несколько летописей, в которых описывались события
конца первой половины XV века, видно ясно из Никоновского сборника под
1445 годом: приведши краткое известие о приходе литовцев на Калугу,
составитель вслед за этим помещает два других пространнейших известия о
том же самом событии, прямо говоря: "От инаго летописца о том же". Что
касается до современных понятий, религиозных, нравственных, политических
и научных, высказываемых в летописи, то в описываемое время в
северо-восточной летописи голос летописца слышится гораздо реже, чем
прежде. Описавши мученическую кончину князя Романа рязанского в Орде,
летописец обращается к князьям с таким наставлением: "Возлюбленные
князья русские! не прельщайтесь суетною и маловременною прелестною
славою света сего, которая хуже паутины, как тень проходит, как дым
исчезает; не принесли вы на этот свет с собою ничего, ничего и не
отнесете; не обижайте друг друга, не лукавствуйте между собою, не
похищайте чужого, не обижайте меньших родственников своих". Тверской
летописец, сказавши о примирении своих князей, прибавляет: "И радовахусь
бояре их, и вси вельможи их, тако же гости и купцы и вси работники,
людие роды и племена Адамова; вси бо сии един род и племя Адамово, и
цари, и князи, и бояре, и вельможи, и гости, и купцы, и ремественницы, и
работнии людие, един род и племя Адамово; и забывшеся друг на друга
враждуют и ненавидят, и грызут, и кусают, отстоящи от заповедей божиих,
еже любити искренняго своего яко сам себе". Особенно сильно раздается
голос московского летописца при описании Едигеева нашествия, бедствие
которого он приписывает неблагоразумной политике молодых бояр. "Подобает
нам разуметь, - говорит он, - вследствие чего агаряне так восстали на
нас; не явно ли, что за наши грехи наводит их господь бог, да обратимся
и покаемся?.. Быть может, некоторым покажется неприятно написанное нами,
быть может, найдут неприличным, что мы рассказали события, не очень для
нас лестные; но все сказанное нами клонится к тому, чтоб удержать от
зла, направить к добру. Мы написали это не в досаду, не в поношение
чье-либо, не из зависти к чести честных; мы пишем по примеру начального
летословца Киевского, который все события земские не обинуясь
показывает; да и первые наши властодержцы без гнева повелевали описывать
все, что ни случится доброго или недоброго в земле; хочешь, прочти
прилежно того великого Сильвестра Выдубицкого, без украшений писавшего
при Владимире Мономахе. Блага временные и вечные приобретаются не гневом
и гордостию, но простотою, умилением и смирением. Отцы наши безгневием,
простотою и смирением обрели блага настоящего и будущего века и нам
предали; мы же, поучаясь их примером, не преминули описать все
приключившееся во дни наши, да властодержцы наши прилежно внимают,
избирая лучшее; юноши да почитают старцев, и сами одни без опытнейших
старцев да не самочинствуют в земском правлении". Северный, теперь, как
видно, московский, летописец продолжает неприязненно смотреть на
Новгород и его быт, очень неблагосклонно отзывается о новгородцах,
называя их людьми суровыми, непокорными, упрямыми и вместе
непостоянными, вечниками, крамольниками. Из научных понятий летописца
можем привести только следующее объяснение случаев, когда молния убивает
и когда нет: "Если молния происходит только от столкновения облаков, то
не вредит, проходит мимо и угасает, если же при столкновении облаков к
ним сойдет небесный свет огненный, пламевидный, и соединится с молниею,
то последняя спускается вниз, к земле, и сожигает все, к чему
приразится".
Новгородская летопись отличается тем же самым характером, какой
показан был и прежде. Примету летописца находим в ней под 1230 годом:
сказавши о смерти юрьевского игумена Саввы, летописец прибавляет: "А дай
бог молитва его святая всем крестьяном и мне грешному Тимофею пономарю";
в других же списках вместо этого имени читаем: "и мне грешному Иоанну
попови". Под 1399 годом выказывается летописец-современник, принимавший
теплое участие в церкви Покрова на Зверинце. В так называемой
Новгородской четвертой летописи под 1384 годом при описании вечевой
смуты в Новгороде летописец говорит: "И стояху славляне по князе, и
звониша веча на Ярославли дворе по две недели, а здесе, на сей стороне,
три князи другое вече ставиша". Под 1418 годом опять виден
летописец-современник описанного события. При описании события 1255 года
летописец прямо дает знать, что он принадлежит к стороне меньших: "И
побежа Михалко из города к св. Георгию, како было ему своим полком
уразити нашю сторону". Если московский летописец неблагосклонно
отзывается о новгородцах, то и новгородский пользуется случаем сказать
дурное о москвичах, упрекнуть их в трусости; так, при описании Батыева
нашествия читаем: "Москвичи же побегоша, ничего же не видевше".
Мы упомянули о так называемой Новгородской четвертой летописи.
Всякому с первого же взгляда на нее будет ясно, что это название
неправильно, ибо означенная летопись есть довольно полный сборник разных
летописей, в том числе и Новгородской; но, конечно, он не может получить
названия от одной только составной части своей. Здесь под 1352 годом
встречаем мы летописца псковского, распространяющегося о моровой язве в
его городе; под 1371 годом встречаем летописца московского, который,
рассказывая о сражении москвичей с рязанцами, называет первых нашими,
видим явные сшивки из разных летописей; так, например, под 1386 годом
два раза рассказано об одном и том же событии, именно о походе
смоленских князей под Мстиславль, сначала короче, а потом пространнее; а
под 1404 годом два раза рассказано о взятии Смоленска Витовтом.
Мы видели, что в конце XIV и начале XV века распространилось мнение о
близком конце мира; мы видели, что новгородский владыка Иоанн в 1397
году уговаривал новгородцев помириться с псковичами, представляя им, что
уже приходит последнее время. В этом отношении замечательно следующее
место в сборнике, носящем название Новгородской четвертой летописи, под
1402 годом: "В великой пост, в марте месяце, являлось знамение на
небеси: в вечернюю зарю, на западе, звезда не малая в виде копья, а на
верху у нее как луч сиял. Это является ради наших грехов, преобразует и
претит и велит нам покаяться; смею сказать, сбывается слово
евангельское: знамения на небеси являются; встали и языки друг на друга:
татары, турки, фряги, ляхи, немцы, литва. Но что мне говорить о татарах
и турках и прочих языках неверных и некрещеных? Мы сами, называемые
христиане, правоверные и православные, ведем между собою брани и рати.
Случается так: встает правоверный князь на правоверного князя, на брата
своего родного или на дядю и от вражды, непокорения и гнева доходит дело
до кровопролития. Воины, с обеих сторон православные христиане, ратуют
каждый по своем князе, волею и неволею; в схватке секутся без милости:
поднимает руку христианин на христианина, кует копье брат на брата,
острит меч приятель на приятеля, стрелами стреляет ближний ближнего,
сулицею прободает сродник сродника, племенник своего племенника
низлагает и правоверный единоверного рассекает, юноша седин старческих
не стыдится и раб божий раба божиего не пощадит".
Начало псковских летописей можно отнести ко второй четверти XIII
века. Относительно состава списков их, до нас дошедших, встречаем
любопытное указание в так называемой второй Псковской летописи под 1352
годом: "Бысть мор зол во Пскове, и по селам, и по всей волости,
хракотный: о сем пространне обрящеши написано в Русском летописци". Это
пространное известие о море, написанное, как по всему видно, псковичом и
современником, находится во Псковской первой и в Новгородской четвертой
летописи; но какая летопись разумеется здесь под именем Русского
летописца? Мы думаем только, что здесь не может разуметься местная
Псковская. Что касается характера Псковских летописей, то рассказ их
отличается особенным простодушием; при этом замечаем в Псковских
летописцах сильную привязанность к одним и тем же обычным выражениям при
описании известных событий. Легко заметить, на каких отношениях
сосредоточивается преимущественно участие летописца - на отношениях к
немцам ливонским и к Новгороду; мы заметили, что жалоба на непособие от
новгородцев служит постоянным припевом псковского летописца.
В северо-восточной летописи вообще в описываемое время, именно с
конца XIV века, замечаем важную перемену: годы мироздания перестают
считаться с марта и начинают считаться с сентября. Заметим и перемену в
веществе рукописей: с XIV века вместо пергамена стали употреблять
бумагу, сделанную из хлопчатой, и тряпичную.
На юго-западе во второй четверти XIII века славился певец Митуса,
которого летописец называет словутным и говорит, что он по гордости не
хотел служить князю Даниилу; Митуса находился, как видно, в службе
владыки перемышльского, ибо взят был в плен вместе со слугами
последнего. До литовского владычества юго-западные русские князья -
Рюриковичи в любви к книгам подражали, как видно, своим
предшественникам: о Владимире Васильковиче волынском читаем, что он
говорил ясно от книг, потому что был философ великий. Этот князь сам
трудился над переписыванием книг: так, говорится, что он сам списал
Евангелие и Апостол, другие священные и богослужебные книги велел
переписывать и раздавал по церквам; молитвенник купил за 8 гривен кун.
Что касается юго-западной, т. е. Волынской, летописи, то к сказанному
прежде мы должны прибавить теперь, что эта летопись любопытна
отсутствием хронологии, ибо годы, выставленные в дошедших до нас
списках, выставлены позднейшими переписчиками; первоначально же летопись
составляла сплошной рассказ, как это, например, ясно видно между годами
1259 и 1260. Для объяснения этого служит следующее место летописи,
находящееся под 1254 годом: "В та же лета, времени минувшу, хронографу
же нужа есть писати все и вся бывшая, овогда же писати в передняя,
овогда же возступати в задняя; чьтый мудрый разумеет; число же летом вде
не писахом, в задняя впишем по Антивохыйскым сором алумпиядам, грьцкыми
же численицами, римськы же високостом, якоже Евсевий и Памьфил, инии
хронографи списаша от Адама до Хрестоса; вся же лета спишем росчетше во
заднья". Здесь слова "овогда же (нужа) писати в передняя, овогда же
возступати в задняя" показывают нам, что летописец тяготился
хронологическим порядком, который заставляет прерывать нить однородных
известий, понимал, что иногда нужно вести рассказ сплошь в продолжение
нескольких лет и потом опять возвращаться назад к другого рода событиям.
Должно прибавить также, что рассказ о кончине князя Владимира
Васильковича обличает современника-очевидца, писавшего в княжение
преемника Владимирова, Мстислава Даниловича; на это указывают следующие
слова в обращении к Владимиру: "Возстани, видь брата твоего, красящаго
стол земли твоея; к сему же вижь и благоверную свою княгиню, како
благоверье держит по преданью твоему". Касательно образованности
волынского Летописца мы должны заметить, что он знает Гомера; так, под
1232 годом читаем: "О лесть зла есть! якоже Омир пишет, до обличенья
сладка есть, обличена же зла есть". Русский язык остался господствующим,
письменным и правительственным, и после утверждения власти князей
литовских в Западной Руси. На русском же языке продолжались писаться и
летописи, следы которых можно отыскать в XIV веке: до нас дошла летопись
от первой половины XV века, в которой говорится, что она есть сокращение
древнейших; рассказ ее отличается особенною наивностию.
Мы окончили тот отдел русской истории, который по преимуществу носит
название древней истории; мы не можем расстаться с ним, не показавши его
общего значения, не показавши отношений его к следующему отделу, тем
более что теперь каждое слово наше будет находить подтверждение в
преждесказанном, читателю уже известном.
На великой Северо-Восточной равнине, на перекрестном открытом пути
между Европою и Азиею и между Северною Европою и Южною, т. е. между
новою Европою и старою, на пути из Варяг в Греки, основалось государство
Русское. "Земля наша велика и обильна",-сказали племена призываемым
князьям; но они не могли сказать, что великая и обильная страна их
хорошо населена. То была обширная, девственная страна, ожидавшая
населения, ожидавшая истории: отсюда древняя русская история есть
история страны, которая колонизуется. Отсюда постоянное сильное движение
народонаселения на огромных пространствах: леса горят, готовится богатая
почва, но поселенец не долго на ней останется; чуть труд станет тяжелее
он идет искать нового места, ибо везде простор, везде готовы принять
его; земельная собственность не имеет цены, ибо главное дело в
населении. Населить как можно скорее, перезвать отовсюду людей на пустые
места, приманить всякого рода льготами; уйти на новые, лучшие места, на
выгоднейшие условия, в более мирный, спокойный край; с другой стороны
удержать население, возвратить, заставить других не принимать его - вот
важные вопросы колонизующейся страны, вопросы, которые мы встречаем в
древней русской истории. Народонаселение движется; славянский колонист,
кочевник-земледелец с топором, косою и плугом, идет вперед все к
северо-востоку, сквозь финских звероловов. От такой расходчивости,
расплывчатости, привычки уходить при первом неудобстве происходила
полуоседлость, отсутствие привязанности к одному месту, что ослабляло
нравственную сосредоточенность, приучало к исканию легкого труда, к
безрасчетливости, какой-то междоумочной жизни, к жизни день за день. Но
рассматриваемая нами страна не была колония, удаленная океанами от
метрополии: в ней самой находилось средоточие государственной жизни;
государственные потребности увеличивались, государственные отправления
осложнялись все более и более, а между тем страна не лишилась характера
страны колонизующейся: легко понять, какие трудности должно было
встретить государство при подчинении своим интересам интересов частных;
легко понять происхождение этих разного рода льготных грамот, жалуемых
землевладельцам, населителям земель.
Если колонизация имеет такое важное значение в нашей истории, то
понятно, как должно быть важно для историка направление колонизации, ибо
это направление будет вместе и направлением общего исторического
движения. Направление колонизации мы узнаем из первых строк летописца,
который говорит о движении славянских племен с юго-запада к
северо-востоку, с берегов Дуная к берегам Днепра и далее на север и
восток. Таким образом, два племени, которым принадлежит новая история
Европы, славянское и германское, при разделении между собою европейской
почвы, будущей исторической сцены, движутся путями противоположными:
германское - от северо-востока к юго-западу, славянское, наоборот, - от
юго-запада к северо-востоку. Судьба этих племен определилась означенным
движением, определилась природою стран, занятых вследствие движения,
прежним бытом этих стран, их прежними отношениями. Здесь прежде всего
нам представляется вопрос, почему в древней истории главного славянского
государства, представителя славянских государств по могуществу и
самостоятельности, мы замечаем движение именно на северо-восток? Если
германские племена при своем западном движении разрушили Западную
Римскую империю, поселились в ее областях, основали здесь отдельные
государства, то почему же славянские племена при восточном движении не
разрушили Восточной Римской империи и не основали на ее развалинах новых
государств? Почему вместо юго-восточного направления они приняли
северо-восточное? Причин тому много.
назад
вперед
первая страничка
домашняя страничка