Мы видели,  что  князья  пользовались  остатками  своих  доходов  для
приобретения  имуществ недвижимых;  о движимости их можно иметь довольно
полное понятие из духовных завещаний.  Иоанн Калита оставил  после  себя
двенадцать цепей золотых, три пояса золотых, пояс большой с жемчугом и с
каменьем,  пояс золотой с капторгами,  пояс сердоничный окован  золотом,
пояс  золотой  фряжский с жемчугом и каменьем,  пояс золотой с крюком на
червчатом шелку,  пояс золотой царевский;  две чаши золотые с  жемчугом,
два овкача золотых,  две чашки круглые золотые, две чары золотые; блюдце
золотое с жемчугом и каменьем,  десять блюд серебряных, два чума золотых
больших,  два  чумка золотых поменьше,  коробочку золотую;  после первой
жены его,  княгини Елены, остались вещи: четырнадцать обручей, ожерелье,
монисто  кованое,  чело,  гривна.  Кроме  того,  Калита  упоминает еще о
золоте,  которое он придобыл, и о серебряных сосудах. Из дорогого платья
Калита оставил детям: кожух червленый жемчужный, кожух желтый объяринный
с жемчугом,  два кожуха с аламами и с жемчугом,  коц великую с  бармами,
бугай соболий с наплечками,  с жемчугом и каменьем,  скорлатное портище,
саженое с бармами, шапку золотую.
   Все это движимое имущество разделено было  между  тремя  сыновьями  и
женою;  вещи  первой  жены пошли ее дочери.  Доля князя Андрея Ивановича
серпуховского досталась сыну его Владимиру;  Симеон Гордый  завещал  все
жене  своей,  от  которой только некоторые вещи перешли к великому князю
Иоанну II;  последний оставил после себя три иконы,  пять цепей золотых,
из которых три с крестами, одну шапку золотую, одни бармы, четыре пояса,
из которых два с жемчугом и  каменьем,  две  сабли  золотые,  две  обязи
золотые,  две  серьги  с  жемчугом,  два  чекака  золотых  с  каменьем и
жемчугами,  три овкача золотых,  два ковша больших золотых, одну коробку
сердоничную,   золотом  окованную,  одну  бадью  серебряную  с  наливкою
серебряною,  один опашень скорлатный саженый,  алам жемчужный,  наплечки
золотые с кругами, с каменьем и жемчугами, алам малый с жемчугами, чашку
золотую и стакан цареградский,  кованный  золотом,  блюдо  серебряное  с
кольцами.  Будущим  зятьям своим великий князь оставил по цепи золотой и
поясу золотому.
   Димитрий Донской оставил после себя одну  икону,  одну  цепь,  восемь
поясов,  бармы, шапку золотую, вотолу саженую, снасть золотую, наплечки,
алам, два ковша золотых.
   Василий Димитриевич  оставил  своему  сыну:  страсти  большие,  крест
патриарха Филофея,  икону Парамшина дела, цепь кресчатую, шапку золотую,
бармы,  три пояса,  коробку  сердоничную,  ковш  золотой  князя  Симеона
Гордого,  сосуд, окованный золотом, каменный сосуд, присланный в подарок
от Витовта, кубок хрустальный, присланный в подарок от польского короля.
Удельный  князь  Юрий  Димитриевич звенигородский оставил после себя три
иконы, окованные золотом, три пояса и блюдо большое двухколечное.
   Великая княгиня Софья Витовтовна  оставила:  ящик  с  мощами,  икону,
окованную на мусии,  икону пречистыя богородицы с пеленою, большую икону
богородицы степную с пеленою и с убрусцами,  икону св. Козьмы и Дамиана,
икону св.  Федора Стратилата,  выбитую на серебре.  Кроме того, оставила
два дубовых ларчика, большой и малый, большой ящик и коробью с крестами,
иконами и мощами.
   Великий князь Василий Васильевич Темный оставил пять крестов золотых:
один из них Петра  чудотворца,  другой  Парамшинский,  третий  патриарха
Филофея; икону золотую и на изумруде, шапку, бармы, сердоликовую коробку
и два пояса.  Из этого перечисления мы  видим,  что  движимое  имущество
великих князей московских вовсе не увеличивается после Калиты, напротив,
уменьшается;  бедность завещанных вещей особенно поражает нас в духовной
Димитрия   Донского,  сына  и  внука  его.  Такое  оскудение  мы  должны
приписать,  во-первых,  разделению  между  сыновьями  и  передаче  вещей
дочерям;    потом    желанию   князей   увеличивать   более   недвижимую
собственность, чем движимую; Тохтамышеву нашествию и большим издержкам в
Орде  после  этого  нашествия;  большим  издержкам  в  Орде  при Василии
Димитриевиче для  приобретения  ярлыков  на  Нижний  Новгород  и  Муром;
наконец, смутному княжению Василия Васильевича и тому, что Василий Косой
и  Шемяка  грабили  в  Москве  казну  великокняжескую.   Золотая   шапка
завещается  постоянно  старшему сыну,  начиная с завещания Калиты;  барм
Калита не отказывает старшему сыну Семену,  отказывает одежды с  бармами
младшим  сыновьям;  но  с завещания Иоанна II мы видим бармы постоянно в
числе вещей, завещаемых старшему сыну; также, начиная с завещания Иоанна
II,   к  старшему  сыну  постоянно  переходит  коробка  сердоничная  или
сердоликовая,  золотом окованная;  впрочем, и Калита упоминает о золотой
коробочке,  которую он завещал княгине с дочерьми. Благословение иконами
встречаем впервые в  завещании  Иоанна  II;  замечательно,  что  оружие,
именно  две  золотые  сабли,  встречаем только между вещами этого князя,
равно как две серьги, завещанные сыновьям.
   В духовной Димитрия Донского встречаем очень мало платья;  в духовных
Василия Димитриевича и Василия Темного вовсе не встречаем его.  Движимое
богатство князей Юго-Западной Руси состояло,  как видно,  в тех же самых
вещах,  как  и  на северо-востоке;  так,  мы видели,  что князь Владимир
Васильевич волынский пред смертию роздал бедным все свое имение: золото,
серебро,  дорогие камни,  золотые и серебряные пояса,  отцовские и свои;
серебряные блюда большие и кубки золотые и серебряные побил  и  полил  в
гривны, так же поступил с золотыми монистами бабки и матери своей.
   Жизнь русского  князя  на  севере  и юге в описываемое время мало чем
разнилась от жизни прежних русских князей.  Замечаем,  что княжие  имена
выходят из употребления;  князья обыкновенно называются именами, взятыми
из греческих святцев;  из старых славянских  имен  употребляются  такие,
которые  принадлежали  святым прославленным князьям,  каковы:  Владимир,
Борис,  Глеб,  Всеволод. В потомстве Константина Всеволодовича встречаем
только  одного  Мстислава;  в  потомстве  Ярослава Всеволодовича находим
одного Ярослава и одного  Святослава;  чаще  встречаем  княжие  имена  в
областях,   принадлежавших   к   старой   Руси,  Смоленской,  Рязанской,
Черниговской.  Но  если  вышло  из  обычая  давать  князьям   славянские
языческие имена, то сохранялся обычай давать по два имени, хотя оба были
взяты из греческих святцев;  так, известно, что сын Василия Темного имел
два  имени  -  Иоанн  и  Тимофей,  из  которых употреблялось только одно
первое. Восприемниками при крещении князей встречаем духовные лица: так,
владыка  новгородский  Василий  ездил во Псков крестить сына (Михаила) у
князя Александра Михайловича тверского; митрополит Алексий крестил князя
Ивана  Борисовича нижегородского;  у Димитрия Донского сына Юрия крестил
св.  Сергий Радонежский;  у князя Василия Михайловича кашинского крестил
сына  Димитрия  троицкий  игумен Никон,  преемник св.  Сергия,  вместе с
бабкою новорожденного,  великою княгинею Евдокиею; у Василия Васильевича
Темного  крестил сына (Иоанна) троицкий же игумен Зиновий.  На княжеские
крестины бывали большие съезды,  приезжали князья-родственники с женами,
братьями,  детьми  и  боярами.  Обряд  пострига  сохранялся.  Касательно
воспитания  князей   встречаем   одно   известие,   что   князь   Михаил
Александрович тверской ездил в Новгород к крестному отцу своему, владыке
Василию,  учиться у него грамоте;  молодому князю было тогда  семь  лет.
Между  боярами  княжескими упоминаются дядьки.  Женились князья в первый
раз от четырнадцатилетнего до двадцатилетнего возраста;  как  и  прежде,
свадьбы  сопровождались богатыми пирами;  как видно,  венчались князья в
том городе,  где княжил отец невесты, у которого был первый пир, а потом
все родные и гости пировали у женихова отца; так, Глеб Васильевич, князь
ростовский,  женил сына Михаила  на  дочери  ярославского  князя  Федора
Ростиславича,  и  венчание  происходило  у последнего в Ярославле,  куда
приехал отец женихов и много других князей и бояр;  потом  женихов  отец
задал  большой  пир  в Ярославле же,  почтил свата своего,  князя Федора
Ростиславича,  и всех  гостей  -  князей,  бояр  и  слуг,  брачные  пиры
назывались кашею.  От обычая жениться в городе отца невестина происходит
выражение, что такой-то князь женился у такого-то князя. Но понятно, что
подобный  обычай  мог соблюдаться только тогда,  как жених был еще князь
молодой,  ниже или равный  по  достоинству  с  отцом  невесты,  и  когда
последний  был  жив;  но если женился князь не молодой уже или даже если
молодой, но важнее тестя или брал сироту, то жених не ездил сам в город,
невестин, а посылал за нею бояр своих: так, Симеон Гордый, великий князь
московский,  послал двух бояр привезти себе невесту  из  Твери,  сироту,
дочь  князя  Александра Михайловича.  Димитрий Донской женился на дочери
нижегородского князя Димитрия Константиновича,  но  свадьба  была  не  в
Москве и не в Нижнем,  а в Коломне,  на половине дороги, ибо из Москвы в
Нижний путь шел Москвою-рекою и Окою мимо Коломны;  выбор Коломны  здесь
объясняется  тем,  что  оба  великих  князя  не  хотели  нарушить своего
достоинства.  Московский  не  хотел   ехать   жениться   в   Нижний,   а
нижегородский   не   хотел   ехать  на  свадьбу  к  дочери  в  Москву  к
шестнадцатилетнему  зятю.  Так  и  Александр  Невский,  взявши  дочь   у
полоцкого князя, венчался с нею в Торопце, где был первый пир, и потом в
Новгороде - другой.  Венчали князей епископы; если в городе, где женился
князь,  не  было  епископского  стола,  то  приглашался для венчания тот
епископ,  к епархии которого принадлежало княжество;  так, венчать князя
Василия Ярославича в Кострому приезжал епископ из Ростова.  Из завещания
великого князя Иоанна II мы  видим,  что  было  в  обычае  тестю  дарить
зятьев:  так,  великий  князь  назначает  будущим  зятьям в завещании по
золотой цепи и по золотому поясу.  Мы видели, что обычай давать приданое
был  уже  и прежде;  по теперь встречаем в источниках и самое это слово;
так,  Димитрий Шемяка в договоре с великим князем Василием  Васильевичем
упоминает о своем приданом, которое было означено в духовной грамоте его
тестя и которое захватил брат его Василий Косой.  Женились  князья  и  в
описываемое время, как мы уже могли усмотреть, в своем роде, потом часто
женились на княжнах литовских и выдавали дочерей своих  замуж  в  Литву;
иногда  женились  в  Орде  на  княжнах татарских;  великий князь Василий
Димитриевич отдал дочь свою Анну за  греческого  царевича  Иоанна,  сына
Мануилова;  наконец,  князья  женились  на  дочерях  боярских и выдавали
дочерей своих за  бояр;  дочь  великого  князя  нижегородского  Димитрия
Константиновича   была   замужем   за   московским   боярином   Николаем
Васильевичем,  сыном тысяцкого Вельяминова;  дочери московского  боярина
Ивана   Димитриевича   были   -   одна  за  сыном  Владимира  Андреевича
серпуховского, Андреем, другая за одним из князей тверских; сын Донского
князь  Петр  дмитровский женился на дочери московского боярина Полиевкта
Васильевича;  один  из  сыновей   тверского   великого   князя   Михаила
Александровича женат был на дочери московского боярина Федора Андреевича
Кошки,  а внучка последнего была за князем  Ярославом,  сыном  Владимира
Андреевича серпуховского.  Из примера Симеона Гордого видим,  что князья
вступали в брак иногда до трех раз; тот же великий князь Симеон развелся
со  второю женою своею Евпраксиею и отослал ее к отцу,  одному из князей
смоленских;  князь Всеволод Александрович холмский также отослал княгиню
свою к родным в Рязань.
   О занятиях  княжеских  в описываемое время по характеру источников мы
имеем меньше известий,  чем в период предшествовавший.  Против  прежнего
для  князей прибавилась теперь новая,  важная и тяжкая обязанность - это
поездки в Орду;  Иоанн Калита ездил туда  девять  раз;  сын  его  Симеон
Гордый  в кратковременное княжение свое был там пять раз.  Иногда князья
отправлялись в Орду  и  с  женами  и  с  детьми,  иногда  собиралось  по
нескольку  князей  и  ехали  туда  вместе;  о  князе  Глебе  Васильевиче
ростовском говорится,  что он с  молодых  лет  служил  татарам  и  много
христиан  избавил  от их обид;  иногда князья должны были отправляться с
ханом в поход.
   Волынский летописец говорит,  что  князь  Даниил  галицкий,  поехавши
однажды  провожать свое войско,  убил на дороге сам рогатиною три вепря,
да отрок его  -  трех  же.  О  племяннике  Данииловом,  князе  Владимире
Васильевиче  волынском,  говорится,  что  он был ловец добрый и храбрый,
завидит вепря или медведя,  не станет дожидаться  слуг,  но  сам  сейчас
убьет  всякого  зверя.  Не  знаем,  в  такой  ли степени северные князья
разделяли эту страсть к охоте с своими южными соплеменниками мы  видели,
что  князь  Владимир Андреевич серпуховской запретил сыновьям в духовном
завещании охотиться без позволения в чужих уделах;  видели, что у князей
были ловчие,  псари и сокольники,  которыми они дорожили;  но,  с другой
стороны,  мы знаем,  что для князей охота составляла также промысел, что
они  посылали  без  себя  своих  ловчих добывать зверя и птицу.  Так,  в
сказании о Луке Колоцком говорится, что когда сокольники удельного князя
можайского   Андрея   Димитриевича  выезжали  по  княжескому  приказу  с
ястребами и соколами  на  ловлю,  то  Лука  бил  и  грабил  сокольников,
ястребов  и соколов себе брал,  и случалось это много раз.  Князь Андрей
Димитриевич терпел иногда и посылал к Луке,  но тот приказывал  отвечать
ему  жестоко  и  сурово  и  сам  не  переставал бить и грабить не только
сокольников,  но и ловчих княжеских,  отнимая у них  медведей.  Один  из
ловчих  решился отомстить Луке и нашел удобный случай:  поймавши однажды
медведя лютого,  он приказал вести его мимо Лукина двора; Лука, увидавши
медведя,  вышел  сам  к  нему  с  служкою  и приказал княжескому ловчему
пустить зверя на дворе;  тот воспользовался случаем и  выпустил  медведя
прежде, чем Лука успел уйти в комнаты: зверь бросился на него и истерзал
так,  что слуги отняли его едва живого.  Из этого  рассказа  видно,  что
ловили больших медведей живыми и употребляли их потом на утеху.
   Как северные  князья  проводили  свой  день,  видно отчасти из одного
известия,  именно из известия о Суздальской битве:  здесь  сказано,  что
великий  князь  Василий  Васильевич  ужинал  у  себя со всеми князьями и
боярами и пир продолжался до глубокой ночи. На другой день по восшествии
солнца  (7 июля) великий князь приказал служить заутреню,  после которой
пошел опять уснуть.  Видим,  что по утрам к князю являлись сыновья  его,
бояре  и  другие  люди с разными делами по управлению.  Смерти княжеской
предшествовало обыкновенно пострижение в иноки  и  в  схиму;  о  кончине
князя   Димитрия   Святославича  юрьевского  рассказывается,  что  когда
ростовский епископ постриг его в иноки и в схиму, то он внезапно лишился
употребления языка,  потом опять стал говорить и, взглянувши на епископа
радостными глазами, сказал ему: "Господин отец, владыка Игнатий! Исполни
господь  бог  твой труд,  что приготовил меня на долгий путь,  на вечное
лето,  снарядил меня воином истинному царю  Христу,  богу  нашему".  Вот
подробное    описание   кончины   великого   князя   тверского   Михаила
Александровича:  уже два года прошло,  как Михаил  отправил  в  Царьград
послов с милостынею к соборной церкви св. Софии и к патриарху, по своему
обычаю;  император и патриарх приняли  и  отпустили  послов  тверских  с
большою  честию,  и  патриарх  отправил  к Михаилу своего посла с иконою
страшного суда,  с мощами святых,  с честным миром.  Когда великий князь
узнал,  что  послы  приближаются  к  Твери,  то велел им войти в город к
вечеру:  пришла ему мысль - встретив икону от  святого  места  и  приняв
благословение от патриарха,  не возвращаться более домой. На другой день
утром,  когда сыновья,  другие князья,  бояре и разные люди ждали его  с
делами  по  обычному  городскому управлению,  Михаил не велел уже никому
входить к себе,  а позвал одного епископа Арсения,  которому  объявил  о
намерении своем постричься, прося его, чтоб он не говорил об этом никому
другому.  Несмотря на то,  уже по всему городу разнесся слух, что Михаил
хочет оставить княжение и постричься в монахи.  Народ изумился,  иные не
верили,  но все собирались,  как на дивное чудо;  бояре  и  отроки  его,
склоняясь  друг  к  другу,  проливали  слезы,  плакала княгиня,  молодые
князья,  но в присутствии Михаила никто не смел сказать ни слова, потому
что  все  боялись  его:  был он человек страшный,  и сердце у него точно
львиное.  Между тем послы из Царяграда вошли  в  город,  неся  священные
подарки;  епископ,  все  духовенство  и  множество  народа  вышли  к ним
навстречу со свечами и кадилами,  вышел и сам великий  князь,  с  трудом
вставши  с  постели,  и  встретил послов на своем дворе у церкви святого
Михаила.  Поклонившись иконе,  Михаил приказал  отнести  ее  в  соборную
церковь  св.  Спаса,  сам  ее проводил туда и,  когда икону поставили на
приготовленное для нее место,  вышел из церкви к народу, стал на высокую
ступень и,  поклонясь на все стороны,  сказал:  "Простите меня, братия и
дружина,  добрые сыны тверские!  Оставляю вам любимого и  старшего  сына
Ивана,  пусть  будет  вам  князем  вместо меня,  любите его,  как и меня
любили,  а он пусть  соблюдает  вас,  как  я  соблюдал".  Народ  отвечал
горькими слезами и похвалами своему старому князю, который смиренно всем
опять поклонился и пошел на пострижение в Афанасьевский  монастырь,  где
за известную плату выпросился жить у одного монаха,  именем Григория. На
четвертый день он принял пострижение под именем Матвея  и  через  восемь
дней  после  этого  обряда  умер.  В  рассказе  о кончине князя Димитрия
Юрьевича Красного говорится,  что его не хоронили семь дней,  до тех пор
пока приехал брат его Димитрий Шемяка;  тогда отпели, положили в колоду,
засмолили ее и повезли  в  Москву  для  погребения  в  церкви  архангела
Михаила  -  общем  месте  погребения  всех потомков Калиты,  как великих
князей,  так и удельных.  Великий князь Василий  Васильевич  Темный,  по
словам летописца, хотел пред смертию постричься в монахи, но ему не дали
воли;  умер он в субботу,  в третьем часу ночи,  а  на  другой  день,  в
воскресенье,  схоронили его - следовательно, без особенных обстоятельств
хоронили на другой  день.  На  юго-западе  погребение  волынского  князя
Владимира описывается так: княгиня с слугами дверными омыли тело, обвили
его аксамитом с кружевом,  положили на сани и повезли во  Владимир,  где
поставили в Богородичной церкви на сенях, потому что было уже поздно; на
другой день совершено было погребение с обычными  причитаниями.  Похвала
доброму  князю  в устах летописца мало рознится от прежней;  но в ней не
встречаем известных слов  об  отношениях  к  дружине;  о  великом  князе
Василии Ярославиче костромском говорится, что он был очень добродетелен,
любил бога от всего сердца,  без  лукавства,  был  милостив,  ко  святым
церквам прилежен, чтил много епископов как начальников и пастырей, любил
и чтил и весь священнический и монашеский  чин;  был  незлобив  и  легко
прощал  согрешающих  пред  ним.  О  князе  Глебе  Васильевиче ростовском
говорится,  что он пищи и питья не  щадил  и  подавал  требующим,  много
церквей   построил   и  украсил  иконами  и  книгами,  священнический  и
монашеский чин очень почитал,  ко всем был любовен и милостив,  гордости
ненавидел  и  отвращался  от  нее  как от змия;  когда умер,  то немалую
жалость и плач оставил по себе всем знающим его.  Об одежде княжеской мы
уже  могли  составить  понятие при исчислении вещей,  остававшихся после
князей  московских;  в  летописи  при  описании  бегства  князя  Василия
Михайловича  кашинского  сказано,  что  он  убежал в одном терлике и без
кивера.  При описании наружности волынского князя Владимира Васильковича
говорится, что он стриг бороду.