- Здесь мы со школьной подружкой белые грибы нашли. Я — пять, она семь. И все в одном месте. Так были рады. Сейчас этого уже не увидишь...
- Почему? Давай посмотрим.
Пошли по широко протоптанной дорожке, которая вела прямо к стадиону. Место многолюдное. Какие уж тут грибы! Я даже по сторонам не смотрю. А Коля вдруг приостановил шаг: "Смотри гриб!" И показывает в мою сторону от дорожки.
Подумала шутит, играет, и в тон ему говорю: "И рядом еще один!" Наклонилась, пригляделась и действительно, возле сосны увидела крепыша с темно-коричневой выпуклой шляпкой, и немного поодаль еще одного, такого же. Как тут не поверить в чудо!
Осень стояла теплая солнечная с небольшими грибными дождями. На душе тоже было спокойно и тепло. Не хотелось уезжать. Но короткое время отпуска не растянешь: скоро в дорогу. Поэтому решила навестить семью А. И. Хохрина, с которой была в родстве по маминой линии.
И только все сели за круглый обеденный стол, как в дверях появился Коля Рубцов.
Поздоровался и резко:
- Так вот ты где! А там тебя ждут! Я сказал, что найду...
Как не старался Аркадий Иванович уговорить его пройти, присоединиться к столу. Коля наотрез отказался и даже не перешагнул порог, а уселся на него. И не поднялся до тех пор, пока я не вышла из-за стола, чтобы уйти вместе с ним.
У тети Лили было шумно и весело, к Зине приехали гости из Бирякова – сестра с мужем.
По этому поводу накрыт стол. Помню, были пироги с палтусом, копченая, рыба. Коля не столько ел, сколько наблюдал за едой. И вот высказался:
- Неля любит корочки от пирога, а я люблю рыбу.
Но и любимую рыбу он ел понемногу. Стеснялся? Или уже привык так есть, "клевать" как птичка?
На следующий день, когда гостей и хозяев не было дома, .уговариваю Колю дать выстирать его рубашку, ту шелковистую, цвета морской волны, в которой встретила его в марте. Прошло столько времени, а он все в ней.
Он очень смущается, не соглашается. Но убеждаю, что не беда, что нет смены. День жаркий солнечный, рубашка высохнет быстро. Прошу принести мне из колодца воды. Наконец он решается, приносит воды, снимает пиджак, сдергивает рубашку. И тут же быстро, словно стесняясь нетронутого загаром тела, надевает пиджак: "Я пойду пока..."
Вскоре вернулись и хозяева, и гости.
- Как у вас дружно, - с порога говорит мне сестра Зины, - смотрю, рубашечка висит. Жили бы вы вместе...
Что я скажу на это? Когда сама не понимаю, что и зачем нас удерживает вместе и в то же время врозь.
Вскоре пошел дождь. Мелкий, нудный. Коли нет. Тревожусь: "Где же он в такую погоду? " Он пришел к вечеру, промокший, но радостный. И сразу сообщил: "Я чуть не заблудился". И стал доставать из карманов пиджака белые грибы. (В лесок, значит, слетал!)
Назавтра с утра день опять выдался солнечным. Начался уже сентябрь, но заморозков еще нет. Поэтому в палисадниках возле домов радовали глаз цветы. (Осень была похожа на лето.) Мы шли с Колей вдоль улицы. Он казался счастливым, улыбался и вдруг высказал: "Прав был поэт, что кроме свежевымытой сорочки ему ничего не надо, и действительно: ничего, ну ничего не надо..." Он даже приостановил шаг и восторженно развел руками.
Потом, как бы случайно, бросил взгляд на цветы:
- Это, кажется, георгины?
-Да.
- Они, наверно, последние..., - сказал тихо и печально.
Так мы дошли до магазина. Я остановилась (мне надо за покупками), а он со словами: "Мне в редакцию" - побежал дальше.
Вечером к ужину Коля не пришел. Я не думала ни о чем плохом. Раз ушел в редакцию, может у кого-то из друзей остался. Легли спать. А ночью разбудил стук в дверь. Выбежала, открыла. Коля. И не один, с мужчиной. Коля нетвердо стоит на ногах, улыбается и поминутно повторяет:
- Я вам говорил... Это она... самая, самая...
Мужчина поддерживает его и начинает извиняться: "Вы уж извините, мы его немножко подпортили..."
Коля убеждает, что был с хорошими людьми: "Это же рыбаки. Я был у них".
Не сержусь, закрываю на запор дверь. Коля спокойно, без шума устраивается спать на диван. Иду спать сама к тете Лиле в соседнюю комнату. Она проснулась, спрашивает: "Что это он так поздно? Кажется, пьяный..."
- Да, - говорю, - немножко... Быстро засыпаю.
Глубокой ночью тетя Лиля будит меня: "Он что-то говорит, зовет кого-то, сходи, посмотри...".
Встаю. Останавливаюсь в проеме двери. (В длинной ночной сорочке в темноте я, наверно, была похожа на привидение.) И тихо спрашиваю:
- Коля, ты что?
- Принеси воды попить, только не кипяченой.
Прохожу на кухню, зачерпнула ковшом холодной колодезной воды, подаю.
Он с жадностью, крупными глотками пьет эту воду. А когда я взяла в руки пустой ковш и пошла отнести его на кухню, он ни слова не говоря, ухватил меня за косу (я на ночь волосы заплетала).
Этот резкий жест мне не понравился, я увернулась, тоже не говоря ни слова, а про себя подумала: "И такой бывает Рубцов: грубый, невоспитанный. Хотя откуда этому быть..."
На другой день Коля казался выспавшимся, свежим, даже не похоже, что накануне был пьян.
Знаю, что обычно пьющие мужчины в таких случаях выглядят страдальцами, ищут, чем бы опохмелиться.
Стараюсь понять почему у него такое хорошее настроение. Он нетерпелив, ему что-то хочется мне сообщить, он даже говорит: "Пойдем, выйдем".
Вышли, идем по улице. Вдруг он останавливается, поворачивается ко мне и с паузами произносит: "Послушай... Как?.. Это тебе:
Замерзают мои георгины
И последние ночи близки
И на комья желтеющей глины
За ограду летят лепестки...
- Ну, как?
Мне стало жутко от этих строк. И я сказала: "Как это страшно! " Мне почему-то представилась железная могильная ограда, смерзшиеся комья желтой глины с лепестками опавших цветов. Но об этом я ему не сказала.
Коля был доволен впечатлением, которое произвели на меня его стихи. А я ощущала почти физическую боль в сердце.
Это состояние тревоги, постоянное ожидание чего-то ужасного так и осталось со мной на все время нашей дружбы. Понимала, что в жизни поэта есть что-то неприкосновенное, что он возвращается памятью в навсегда утраченное прошлое, которое оборачивается для него неизбежной катастрофой,
Сосновый приветливый Липин Бор. Природа еще хранит тепло уходящего лета. А у него и глубокая печаль. И еще - пожелание:
Не порвать мне мучительной связи
С долгой осенью нашей земли,
С деревцом у сырой коновязи,
С журавлями в холодной дали...
Но люблю тебя в дни непогоды
И желаю тебе навсегда,
Чтоб гудели твои пароходы,
Чтоб свистели твои поезда!
Но об этом я узнаю позже. Полностью стихи будут дописаны в Вологде. "Посвящение другу'' - так он их назовет. И каждый, кому был близок Рубцов, кто считал его своим другом, будет думать, что адресованы они только ему, но это касается не только этого стихотворения. Ребусов у него в стихах сколько хочешь.
Но я отвлеклась. Оставалось три дня до отъезда в Вологду. Двенадцатого сентября я должна быть в Харовском доме отдыха. Осталось нанести последние визиты знакомым. Если будет хорошая погода, то еще раз сходить за грибами. Правда, еще предстояло поддержать местную традицию - помыться в общественной бане.
Тетя Лиля с материнской заботливостью достает рубашку сына для Коли.
Мне до сих пор вспоминается он — свежий после бани, франтоватый, с отворотами яркой клетчатой рубашки поверх пиджака. Любуюсь им: "Какой он сияющий! " Он думает, что я смотрю на его выпущенный воротник, и виновато говорит: "Раньше так носили".
Этим же днем в огороде нашего дома, копаном и перекопанном, наверно, сто раз, я увидела металлический предмет. Что это? Беру в руки. Иконка! Зову Колю: "Смотри, что я нашла! " Он прямо выхватывает иконку из рук (я даже не успела разглядеть, что там изображено) и ложит в карман.
- Это мне.
- Как это сюда попало?
- Паломники, наверное, здесь проходили, - говорит Коля.
- Какие паломники? В огороде? Здесь и дороги не было. И поселок новый. После войны застраивался.
Во всяком случае, факт появления иконки был. Ни он, ни я не подумали о каком-то предзнаменовании нам свыше,
Куда потом Коля дел эту иконку, не спрашивала. Он любил раздаривать личные предметы. Наверное, подарил кому-нибудь из близких ему друзей. Но я и сейчас помню серый цвет, ощущаю тяжесть металла, ее размер (примерно 4x4 см), один край неровный (похоже, что створка).
На другой день Коля не спешил в редакцию. Я напомнила ему, что скоро уезжать и поэтому должна зайти к моей школьной подруге Лиде Ферапонтовой (по мужу Кузнецовой). Если хочет, можем пойти вместе. Он согласился. И мы пошли, предварительно купив конфет к чаю.
У Лиды я неосторожно пошутила над Колей, когда к нам из комнаты вышла ее маленькая девочка, и он умиленно воскликнул: "Ой, какой малыш!"
- Ну, - говорю, - Коля, ты уже девочку от мальчика отличить не можешь!
Он так вспылил, будто я ему нравоучение читаю. Резко выкрикнул: "Ты еще замечания мне будешь делать!"
Но быстро успокоился, тем более, что пришел с работы муж Лиды Михаил. Мы с Лидой ушли в другую комнату, а они остались беседовать вдвоем. Когда собрались уходить, Коля мне обрадовано сообщил, что нас приглашают в лес за волнушками. Поедут на машине, рано.
-Поедем!
- Конечно, поедем!
На улице уже было темно и прохладно, когда Лида и Михаил пошли нас провожать. Договорились о завтрашней встрече. А Коля (присматриваясь в темноте) выпалил: "Лида прижалась к мужу, как тополек, а мы так идем...".
Утром рано мы были на ногах. Сначала заехали за нами на машине, потом задруги-ми попутчиками. Там, видимо, удивились, что у Коли одежда не для леса. Пригласили его в дом. Смотрю, оттуда выходит в сапогах, в длинном плаще. Остановился у калитки, посмотрел сам на себя критически. (Он был очень смешон в этом наряде "как мужичек с ноготок" - в больших сапогах...). Махнул рукой, сказав, - "Нет, я лучше в том!" - побежал переодеваться. Так и поехал в лес в ботинках, в своем единственном на все случаи жизни коричневом костюме.
По дороге к лесу остановились в первой встречной деревеньке. Наши попутчики вылезли из машины и пошли в крайний дом воды напиться.
Пошел с ними и Коля, а я осталась, сказав ему, что не хочу пить. Не прошло и двух минут, как Коля уже бежит обратно, а в руках у него пол-литровая банка молока. И прямо ко мне: "На пей. Это же не вода, а молоко. Пей все, я уже пил". Выпила все, он остался довольным. Побежал отнести банку в дом. А я засомневалась: "Ведь, наверно, не пил он молоко. Если только глоток сделал, а остальное мне выпоил. Получилось, что я его водой поила, а он меня молоком".
Дальше мы нигде не останавливались и очень быстро доехали до леса. Чтобы добраться до грибного места, надо было еще пройти по травянистой тропе. Шли не разговаривая, наслаждаясь тишиной и пряными лесными запахами. Тишину нарушил Коля:
- Неля, смотри гриб!
- Где?
Коля бросился в сторону от дорожки и я за ним. Действительно под тоненькой березкой стоял крепкий, но уже переросший подберезовик.
Со стороны смотреть было очень забавно, как два взрослых человека ведут себя, как дети. Я заметила, как переглянулись наши попутчики: что они, мол, грибов никогда не видели?
Не умея ориентироваться в незнакомом лесу, старалась далеко не отходить от Коли. (Почему-то была уверена, что с ним не заблудишься.)
Волнушек было, как говорят, хоть лопатой греби. Корзины наполнялись быстро. Можно и в обратную дорогу собираться. А Коля вдруг зовет: "Неля, иди сюда, я рыжики нашел! " Подошла. И правда, они рыженькие, и так много! А у нас корзины полные. Что делать? Коля сразу нашел выход:
-Давай волнушки выложим. Кто-нибудь их возьмет, а мы рыжики соберем. Они же лучше...
Высыпали розовой горкой волнушки, набрали рыжиков. Коля очень доволен. Но грибная охота покоя не дает. Отошел в сторонку (ну совсем рядом, даже между деревьев видно его) и кричит: "Здесь белые грузди!" Набрали их уже сверху корзин. Коле пришлось пиджак снимать (некуда грузди класть, а оставлять жалко) и мне с головы платок.
На обратном пути опять остановились в деревне (наверное, в той же самой). Помню у нее особую знаменитость - невдалеке росли кедры, самые настоящие плодоносящие кедры. На память об этом нам шишечки, ему и мне. Они и сейчас у меня дома. Он так и сказал: "Пусть будут у тебя".
Так как грибы набрали быстро и домой возвращаться было рано (а может это заранее Михаилом было спланировано), местные мужички решили устроить рыбалку и угостить поэта свежей ухой.
Ловили не на удочку, а сетью, у самого берега озера, где чаще щурята водятся. Но вместо щук попались одни ерши. Довольны были и этим. Ершовая уха еще вкуснее.
Тут же на берегу развели костерок, поставили в чугуне воду. Хозяйничали возле костра наши благодетели, а мы с Колей были немножко в стороне, как самые почетные гости.
Надо сказать, что поэт Николай Рубцов был уже известен, отсюда и отношение к нему самое почтительное.
Когда закипела в чугуне вода, наши рыбаки стали бросать туда только что выловленную рыбу. Коля отошел далеко в сторону. А я подумала: "Что это мы на всем готовом, надо хоть немного мужчинам помочь''. И стала мелкую рыбу (ее не чистят) тоже опускать в воду. Не слышала даже, как приблизился Коля и прошептал: "Подойди сюда", _ и отошел в сторону. Он был рассержен:
- Что же ты делаешь? Как ты можешь? Они ведь живые!
Коля не подошел к костру, пока его не позвали. Когда уха была готова, появились миски, деревянные ложки и водка.
Угощались недолго, домой вернулись, когда было еще светло. Тетя Лиля похвалила нас, что набрали столько грибов:
- Вот завтра все домой и увезете, там засолите.
Завтра! Я даже внутренне вздрогнула от этого слова. Завтра мы уже будем далеко от всего, что нас стало сближать. Останутся ли прежними наши отношения? Как хотелось бы никогда не расставаться.
А Коля вдруг, будто бы наперекор моим мыслям, громко произносит, обращаясь к тете Лиле:
- Можно мне у вас остаться?
Тетя Лиля удивленно смотрит на него:
- С ней? Оставайтесь, живите...
- Нет, - твердо с решимостью произносит Коля, - нет, я хочу один.
- Один, нет, - серьезно отвечает ему тетя Лиля, - а с ней, пожалуйста, живите... Коля опечален. А я думаю: "Так вот почему он к тете Лиле подлизывался! Ему здесь хорошо дышится, пишется легко. Его устраивает добрая, заботливая по-матерински хозяйка. Может, такие хозяйки у него и раньше были? "
Или именно это свое желание он высказал в стихотворении: "По холодной осенней реке", где есть такие строки:
Я уйду по знакомой тропе
Над родной ледоносной рекой
И в заснеженной русской избе
Зазимую с веселой вдовой.
Зазимую без всяких забот.
Как зимует у пристани флот.
Последний вечер в Липином Бору, последняя ночь под общей крышей. Впереди ожидали дни и годы дружбы и тяжелые жизненные испытания.
После полубессонной ночи (которые у меня часто бывают, когда сильно волнуюсь), осталось ощущение глубокой тревоги. Коля, наоборот: утром был особенно весел.
Тетя Лиля нашла нам большой мешок, в каких обычно затаривают картошку. Мы осторожно, чтобы не поломать, уложили в него рыжики и грузди.
Позавтракали. Я взяла в руки свой маленький чемоданчик, Коля взвалил мешок на плечи и мы пошагали в аэропорт.
Пришли рано. Взяли билеты. Осталось ждать самолет.
Тревожные мысли не оставляли меня. Мне уже не хотелось никакого отдыха. Было такое чувство, что расстаюсь с Липиным Бором и с Колей навсегда. К глазам подступали слезы.
Коля был по-прежнему оживлен. Иногда поглядывал на меня. Чему-то своему улыбался. Держал в стороне. Даже ушел в заросли растущих рядом деревьев.
Почему он такой? Минут через десять (а мне показалось через вечность) он вышел из лесочка с гроздьями яркой, крупной рябины и прямо ко мне.
Откуда он знает, что я люблю рябину? На сердце немножко полегчало. "Значит какое-то чувство ко мне еще теплится. Но что будет в Вологде, точнее, через целых две недели, когда я вернусь из Дома отдыха?!"
Самолет "Аннушка", как мы его часто называли, прибыл. Мы, пассажиры, потянулись цепочкой на летное поле. Коля помог мне взобраться в самолет, помог затащить мешок с грибами. Потом стал поддерживать следом за мной влезавших в самолет молодых женщин. Сам поднялся последним.
Когда я положила руку рядом с собой на сиденье и сказала: "Садись", он сразу же серьезно возразил: "Почему это с тобой? " Прошел в противоположную сторону к только что вошедшим женщинам и стал вести деликатный и веселый разговор, ни разу не взглянув в мою сторону, как будто он меня никогда не знал.
Только, когда прилетели в Вологду, он подошел ко мне, помог снять мешок и спуститься с самолета.
Не успела я, как говорят, и глазом моргнуть, как Коля нашел такси, погрузил мешок и минут через двадцать мы были уже в моей квартире.
Здесь Коля опять стал другим: не тот, что в Липином Бору, и не тот, что был в самолете. Он занес мешок с виноватой улыбкой, со словами: "Я пошел", - быстро исчез за дверью.
Мама ко мне: "Куда это он?" Что я могу ответить? Коля непредсказуем ни в словах, ни в поведении.
Мама задает мне опять тот же вопрос, что говорила по телефону:
- Ты знаешь, зачем он в Липин Бор ездил?
- Знаю, - опять отвечаю я, - в командировку.
- Не в командировку он ездил, - говорит мне мама, - он поехал жениться на тебе!
- Как жениться? - удивляюсь я.
- Разве он тебе ничего не говорил?
- Что-то вроде намекал... Но его поведение..., - отвечаю я.
- А мне он прямо сказал, - говорит мне мама.
- Но почему ты мне об этом по телефону не сказала, а напротив - твое предостережение - "не заблудись!" Что за тайна такая?
- Так он же женат. И не собирается разводиться. И ребенок у них есть - девочка.
- Откуда ты все это знаешь?
- Приходила Нина Груздева и рассказала, что он очень любит свою жену и особенно дочку. Что он смотрит на девушек и других женщин как на временное развлечение. Уступят ему, а он потом сразу в сторону.
- Откуда Нина знает такие подробности? (Причем все похоже на правду.) Она тебе об этом не говорила?
- Он сам ей обо всем рассказывал. Она с ним давно знакома.
"Вот это да! - думаю. - Вот почему у него такое странное поведение Видимо права я была, когда подумала еще в Москве: он не свободен!"
"Ну что ж, такова моя судьба, - решаю я. - Лучше остаться другом, чем уступить минутной прихоти и быть брошенной. Это больно. Очень больно. И надо иметь много сил. Выдержу ли я такую дружбу? И будет ли он доволен этим?"
Коля пришел поздно вечером, пришел серьезным и чужим человеком. Он ждал, что скажу я. (Наверное, специально ушел, чтобы мы с мамой наговорили). И я первая спросила:
- Коля, это правда, что ты женат?
Он ждал, наверное, другого вопроса и очень смутился, стал грустным и чуть слышно, со вздохом произнес: "Ну, вот, успели, поговорили. Я мог бы сам... Но ведь я с ней не живу..."
- Но ты же любишь ее! - возражаю я, - и ребенка любишь.
Жду, что он мне ответит на это. А Коля молчит, он даже виновато опустил вниз голову.
"Значит все правда, - думаю я с захолонувшим сердцем. - Что же теперь будет с нами?"
Первое, что приходит в голову: разойтись, пока не поздно! Он больше не говорит ни слова. Он подавлен. Он не может ничего сказать, (или не хочет?!) быстро поворачивается к двери и уходит. "Вот это уже конец", - промелькнула мысль.
На второй день утром, не вникая в то, что время уже холодное, почти октябрь, беру с собой пару платьев и белье. Укладываю в чемодан и Колин подарок-книжку "Звезда полей". Надеваю плащ, на голову легкий капроновый платок. Колю уже не жду. (Не договорились, что придет провожать.) Не надеюсь на чудо.
Но это чудо произошло. Когда я садилась в автобус, к нему подбежал Коля вместе с Сережей Чухйным. Оба улыбались. В руках у них - гроздья рябины. Только успели мне сунуть в руку рябину, как дверцы захлопнулись, и автобус пошел на вокзал.
Так и остались в памяти: стоят рядышком и машут мне руками. Я рада тому, что Коля хоть так да пришел проводить. Но почему с Сережей? Чтобы подчеркнуть, что между нами уже ничего не может быть тайного? С такими мыслями, я уехала. И ни новая обстановка, ни светлые лица отдыхающих не смогли меня развеселить.
Пишутся грустные стихи: "Приснился сон: ты уезжаешь...", "Туман и дождь, какая злая сырость..."
Читаю и перечитываю Колины стихи. Почти не расстаюсь с ними. Вот так, когда я бродила с томиком в руках по тихому еловому лесопарку, повстречала свою любимую учительницу Л. Ю. Русиновскую (она тоже здесь отдыхала).
С этой минуты мы все свободное время проводили вместе. Говорили о разном. Вспоминали трудные послевоенные годы. Нашу медицинскую школу, где Людмила Ювенальевна преподавала литературу.
Много говорили о жизни. Я - о своей семейной неустроенности, дружбе с человеком, который для меня и близок, и далек — о Николае Рубцове. Я расхваливала его на все лады: он и добрый, и ласковый, и заботливый. Вроде бы любит меня. Даже книжку именно так подписал: "с любовью..."
Людмила Ювенальевна полистала книжку, почитала стихи, внимательно посмотрела на фотоснимок и сказала серьезно: "Нет, Неля, он не добрый. Поверь мне: я говорю правду. Я столько лет работала с людьми и по лицу сразу могу определить, что это за человек. Конечно, влюбиться проще, чем найти свою половину. А найти ее никогда не поздно. И счастье не обойдет стороной".
Моя учительница привела мне примеры из своей жизни, когда у нее родился поздний ребенок, то взрослая дочь носила братика на руках. Теперь уже и он вырос.
Поняла из ее откровения, что Рубцов не тот человек, который может дать мне счастье. Но это я и сама предчувствовала и в то же время ощущала его как бы частицей себя самой. В этом, наверное, и был весь парадокс.
Последние дни пребывания в Харовском Доме отдыха стали еще тягостнее. Погода окончательно испортилась. Подули сильные ветры. Пошел дождь со снегом. Невозможно было выйти из комнаты: на улице хозяйничала всесильная природа.
Это превосходство природы над человеком и пугало, и одновременно восхищало
У меня пишутся такие строчки:
"Смотри, смотри, что за окном творится!
И я смотрю, не в силах говорить.
Хочу взлететь и в вихре раствориться,
Вот так шуметь и буйствовать, и жить..."
Но одно дело хотеть, другое - мочь. Я не создана для буйства, моя суть - терпенье. И оно оказалось бесконечным.
Ко дню отъезда ударили морозы. Замерзаю, как рубцовские георгины. Выручила Людмила Ювенальевна: одолжила теплый пуховый шарф.
Чуть живая приехала домой. С трудом отогревалась домашним теплом. Мешал внутренний холод, какая-то опустошенность. И жить не хотелось.
Снова потянулись однообразные дни: дом - поликлиника, поликлиника - дом. Машинально делаю домашние дела. - Не спрашиваю - приходил ли без меня Коля? Отгоняю мысли о нем. Но перед глазами возникало неотступно его улыбающееся лицо. И тут же вспоминалась фраза: "Нет, Неля, он недобрый!" Вздыхаю: "Ну и Бог с ним! Пускай живет!"
Примерно через неделю после моего приезда пришла Нина Груздева, румяная, улыбающаяся. Пришла с новостью: Рубцову дали место в обкомовском общежитии-гостинице на Октябрьской улице. Он был доволен тем, что теперь у него своя койка. Проходили дни. Коля ничем не напоминал о себе. И вот, наконец, явился, как будто в первый раз, немного смущенный. К этому времени я уже прочитала в газете "Красный Север" его липиноборские стихи: "Замерзают мои георгины". Под названием - "Посвящение другу". Значит и он увидел единственный выход в наших отношениях - остаться друзьями.
Ошеломило меня стихотворение "Зачем?". Там все, как было. Казалось, неразлучными были, и вдруг все оборвалось. Остался только один вопрос - "Зачем?"
"Зачем же мы ходили лесом?
Зачем будили соловья?
Зачем стояла под навесом
Та одинокая скамья? "
Но аналогичное состояние было и у меня, когда я написала (тоже уже в Вологде):
"Теперь осталось только
вспоминать
Я девочкой с тобой в лесу
ходила
И рыжики в ладонях
приносила.
Чтобы одну корзину
наполнять.
Был на двоих спокойный
листопад,
И кисточка алеющей
брусники,
И на деревьях солнечные блики,
И тишина, когда не говорят.
Одна поляна на двоих была,
Одна тропа нас выводила
к дому
Да приключиться надо же
такому
Она нас мимо дома провела ".
Привела стихотворение полностью, потому что Колино "Зачем?" широко известно, даже положено на музыку и его часто исполняют. Но в исполнении и в последних публикациях допущена неточность.
Правильно следует читать:
"И часто с ней наедине
Мне и легко, и одиноко".
Мои стихи были напечатаны" в трагическом 1971 году в сборнике "День поэзии Севера". Но в рукописи 1967 года Коля их видел.
В том же, "Дне поэзии Севера", были опубликованы четыре стихотворения Рубцова. Одно - "В дороге" - оказалось адресованным той женщине, которая его убила, второе - мне: "В твоих глазах для пристального взгляда какой-то есть рассеянный ответ..."
Но я опередила события. Так уж получилось. Вернусь назад.
Примерно через месяц после моего приезда из Дома отдыха Коля явился как добрый старый знакомый. И сразу - о стихах:
- Ты что-нибудь написала? Покажи...
Читает "Приснился сон". Задумался. С любопытством посмотрел на меня (понял, что это о нем).
Меня охватило вдруг неудержимое веселье. Я смеялась до слез. Даже мама пристально посмотрела на меня: "Ты что?" Коля тоже улыбался и смотрел на меня с удивлением (в таком состоянии он меня еще не видел).
Я сквозь смех едва выговаривала слова, объясняя причину своего веселья. Представила Колю Рубцова не на коне, а на лошади, белом тяжеловозе. Лучше бы написать: на коне - легком, грациозном, а тут — лошадь. Еще хорошо, что не кляча.
"Приснился сон: ты уезжаешь
На белой лошади, совсем..."
Но причина моего веселья была, конечно, другая. Это прилив радости от того, что я видела его. Появилась какая-то надежда на лучшее. В стихотворении есть такие строки:
"Догнать тебя, вернуть
хотела,
А ты про это знать не знал... "
"Теперь, - думаю, - он все будет знать ".
Обсуждать эти стихи Коля не стал и сразу же переключился на другое - "Перед снегом". Стал часто вслух повторять первую строчку:
"Смотри, смотри, что за окном творится!"
На следующий день Коля вновь появился в моей квартире и сообщил, что провел эксперимент со своими друзьями.
Сел возле окна и вдруг громко вскрикнул: "Смотри, смотри, что за окном творится". Все бросились к окну, стараясь, что-то там разглядеть.
Представляю, как он довольный шуткой, взмахивает руками и смеется. О том, как он устроился в общежитии, как самому пишется - ни слова. Но чувствую, что о Липином Боре остались хорошие воспоминания. Это понятно из стихотворения "Гуляевска горка":
"И ничего не надо мне, пока.
Я просыпаюсь весело на зорьке
И все брожу по старой русской
горке,
О прежних днях задумавшись
слегка..."
Теперь Коля не остается у меня ночевать. К себе он тоже не приглашает. Что у него за жилье там? Даже не представляю... Видимо что-то не устраивало его в чем-то, он не подходил для проживания в подобном заведении. Во всяком случае, недолго он там продержался.
Теперь, сидя у меня по вечерам, часто поглядывает на часы, чтобы ему вернуться на ночлег вовремя. И всегда со вздохом, объяснял: "Мне надо уже идти. Там очень строго. В другое время уже нельзя".
Незадолго после нашей с ним беседы о моих стихах, мне позвонили из Союза писателей (Вологодского, разумеется) и попросили принести подборку стихов. А на следующий день опять звонок, чтобы зашла за рецензией, которую написал Рубцов. Поняла, что все это сделано по просьбе Коли. Он хотел, чтобы его отношение к стихам было изложено на бумаге. Вот как он отозвался о моих стихах: "...это добрые тихие стихи по преимуществу очень самостоятельного звучания. Она не придумывает их, пишет о том, чем живет, что видит, слышит, чувствует, переживает. Поэтому ее стихам свойственна полная достоверность".
Не понравилась ему "наивность, излишняя легкость'' (как он пишет) в стихотворении "Вот и расстались".
Поскольку все сугубо личные стихи относились к нему, он и эти увидел в том же ряду.
- Так нельзя (это уже не в рецензии, а на словах мне говорил). Невозможно так легко расстаться, как ты мне пишешь.
Пытаюсь объяснить, что это лишь увиденное со стороны. Это о двух знакомых мне людях. Это не я. Мне кажется, что он не поверил, он знал, что все мои стихи пропущены через себя, как у него. Получилось, что я оттолкнулась.
Вот и расстались
Легко и просто.
Ушли — растаяли,
Ушли, как гости.
А были вместе,
А были рады.
Слова, как песни.
Как песни взгляды.
И вот расстались
Легко и мирно.
Ушли – растаяли,
И счастье - мимо.
Да, если применить к себе последнюю строчку, то действительно счастье миновало нас обоих. Его лишили жизни, меня - его дружбы. И сразу же прекратились звонки из Союза писателей, некому было поинтересоваться моими стихами. Свою первую книжку "Черемушкино диво" так и не удалось издать в 1971 году.
"В целом поэтическая работа Н. Старичковой безусловно заслуживает внимания многих читателей, безусловно привлекают и будут привлекать ее стихи", - так писал Рубцов.
Может, он перехвалил меня. Или он прав был, когда говорил о себе, с каким трудом пробивались его первые стихи.
- Я тебе не помогаю, - говорил он. - Ты все сама. Я тоже все сам. Другим ведь - помогают...
Ловит мой удивленный, вопросительный взгляд и продолжает:
- Да, да, помогают. А мне - нет.
У меня нет сейчас ни сил, ни возможности вынести все написанное на суд читатели, хотя это было бы интересно уже тем что там чувствуется присутствие Рубцова.
Вот я опять, невольно, сделала отступление, всего лишь отступление, потому что еще рано ставить точку.
Шел 1967 год. И наши жизни могли бы сложиться иначе. Почему же это не произошло? Попытаюсь припомнить все день за днем, год за годом, чтобы был виден характер Рубцова и хоть мало-мальски приоткрылась тайна его поэзии.
Он, как и прежде, приходит в мою квартиру. Его появление стало настолько обычным, словно он был членом нашей семьи.
Я вспоминала уже, что уровень жизни в семье был невысок. Основной заготовкой к зиме стала засолка капусты. Солили мы ее очень много, потому что она шла в пищу каждый день.
И вот, в такой момент, когда капусту (уже заквашенную) надо было выносить в сарайчик, появился Коля.
На лице его было удивление: капуста, но почему так много? Недолго думая, не раздумывая, включился в работу. Быстро спустился вниз на первый этаж, чтобы открыть входную дверь. Вернулся и забрал пустую кадку, отнес. Вернулся вновь, чтобы отнести выложенную в ведра капусту. И все быстро, быстро. Почти бегом. Даже соседи это заметили:
- Кто это у вас небольшого роста шустрый такой? Видели, как он дверь открывал. Защелка высоко (ему не достать). Так он быстро сообразил, притащил откуда-то лестницу...
Капуста получилась удачная, потому с удовольствием ее пробовали. Предложили и Коле. Он стал жевать ее, похрустывая, медленно и долго, неестественно двигая скулами.
Почему он так жует? Удивляюсь, но не спрашиваю. А он, чувствуя мой интерес, отвечает с набитым ртом:
- Сено ем. А что? Разве это не сено?
- Какое сено?
- Капуста? Такое же сено!
Мне даже неловко стало, что человека угостили "сеном". И как назло, ну совершенно ничего не было в доме съестного.
Правда, было еще одно соленье: липиноборские рыжики и грузди. Предложили попробовать, но он отказался, попросил положить в банку, чтобы взять с собой.
Грибы, наверное, ему понравились, потому что на следующий день он пришел с таркой (так здесь бидончики под молоко называют), а потом еще и еще.
Заходит и прямо с порога: "Я за груздями..."
Так почти всю заготовку грибную и выносил. Мама повозмущалась немного, мол, и грибов не попробовали — все унес.
Но я убедила ее, что Коля сам их и собирал. Хочется же ему и друзей угостить.
Наверное, частые "угощения" стали мешать его творчеству, потому что я не вижу в газете его новых стихов и он приходит иногда в подавленном настроении...
Взял, однажды с книжной полки томик из собраний сочинений Ленина, подержал, как бы взвешивая на руках, тряхнул головой:
- Вот один человек, а что натворил!
Опять рубцовский двойной смысл: натворил - написал? Или натворил – наделал?
И сразу же продолжил:
- Как же понять, если "промедление смерти подобно" и в то же время говорят: "поспешишь - людей насмешишь"?
Задумался. Видимо, ему предстояло принять какое-то серьезное решение. Но какое? Так и осталось загадкой.
Коля ушел в свое общежитие с ленинской книжкой. На второй вечер принес ее, взял с полки "Педагогическую поэму" Макаренко. Уселся на диван. И погрузился в чтение.
Читал он долго. Я его не отвлекала. Потом встал, поежился, глубоко вздохнул: "Мне пора..."
Мы ни о чем, ну ни о чем не поговорили. Появился небольшой период затишья.
Вскоре Коля пришел серьезный, озабоченный: "Я сегодня уеду на Север, не могу никого видеть и хочу, чтобы ты меня проводила." Мы вышли, но он повел меня не в сторону вокзала, а в центр.
Со стороны улицы Ленина нам навстречу шел В. Аринин. Коля увидел его издалека и с вопросом ко мне: "Как ты думаешь, какой он?" Я говорю: "Тонкий." (Имела в виду особенность его натуры.) А когда поравнялись, Коля озорно и весело высказался: "Володя, Неля сказала, что ты тонкий." Аринин только улыбнулся и прошел мимо.
Этот случай сразу мне вспомнился, когда я совсем недавно, в разговоре, от В.И. Аринина узнала, что это он был инициатором и организатором клуба "Современник".
Оказывается, не только мы, начинающие авторы-литераторы, испытывали волнение на этом вечере. Волновался сам организатор. Действительно, было отчего волноваться. Вечер начался вяло. Искусствовед С. Ивенский утомительно долго рассказывал о книжных знаках.
Я заметила, что напротив меня и Б. Чулкова сидела Г. Бурмагина, то поднимала голову в нашу сторону, то опускала к листу бумаги и что-то чертила. Рисует? Но кого? Наверное, Чулкова. Рубцова ей не видно, Романова тоже.
- А ведь все-таки неплохо получилось, - думаю я сейчас, - сколько людей видели и слышали Рубцова. Наверное, и до сих пор помнят этот вечер.
Но я отвлеклась. Как я уже говорила, мы шли с Колей Рубцовым к центру. Возле магазина "Оптика" суетливая девчушка налетела на него. Коля даже головой покачал: -Такая маленькая, лет, наверное, тринадцать ей, а уже ищет... - Что ищет? Коля посмотрел в мою сторону и покачал головой опять:
- Ну, Неля, и наивная же ты, хотя и я такой же... (приостановился, сделал паузу) бываю.
Пересекая площадь, он повел меня в кафе "Колос" (сейчас это ресторан "Меркурий"). В зале было многолюдно, сидели целыми компаниями, а возле стены двухместные столики были свободны.
- Что тебе заказать?
- Мне — говорю, - ничего не нужно (я уже знала, что у него бывают карманы пустыми, а этот жест - шик).
- Так и будем сидеть?
- Ну, закажи тогда салат из свежей капусты. Он заказал официантке салат и бутылку пива. Сидим. Он молча пьет пиво, я ем салат.
Но вдруг сзади в компании кто-то громко стал читать фронтовые стихи. Осторожно оглянулись. Это Николай Задумкин, журналист. Он очень пьян, читает громко, с пафосом.
Коля недоволен. Очень не хочет, чтобы Задумкин его увидел, не хочет привлекать к себе внимание. Шепчет мне: - Надо уходить... Он жестом подзывает официантку (та оказалась рядом), быстро достает из кармана три купюры: десять, пять и один рубль, подает ей со словами:
- Сдачи не надо...
Смотрю на него удивленно и шепотом говорю: - Взяли всего на копейки. Почему так много даешь?
— Ладно, пусть это ей... Мимоходом он что-то шепнул юноше, сидящему в компании Задумкина и тот вышел следом за нами. Подхожу к раздевалке, а Коля в стороне остался разговаривать с этим молодым человеком. Оделись, вышли на улицу. Отошли от дома немного в сторону.
- Давай постоим, - говорит Коля.
Остановились. И буквально через несколько минут показывает мне в сторону кафе: "Посмотри".
Оттуда выходит целая ватага молодых парней и среди них Задумкин. Его даже поддерживают.
— Я сказал, чтобы его не оставляли, а довели домой. Это, говорю, известный поэт. И мне поверили.
Дальше мы пошли прямо на вокзал. Мне не верилось, что он уезжает. Даже чемоданчика в руках не было.
— Подожди здесь...
Остановилась недалеко от кассы. Он наклонился близко к окошечку, негромко назвал станцию, куда собрался уезжать, так что мне не было слышно. Но зато очень громко произнесла фразу кассир: "Какое место вам?"
- Любое, - уже громко и улыбаясь, ответил Коля. И сразу продолжил, широким жестом отводя правую руку в сторону: "Любое место, край любой". И чуть тише сказал дальше: "Прекрасно небо голубое, прекрасен поезд голубой!"
Получилось четверостишие, и оно стало началом стихотворения, где последние две строчки оказались первыми.
* * *
Во время отсутствия Коли все вечера у меня были свободными и я часто навещала Нину Груздеву. Она жила в Октябрьском поселке в квартире, где основную площадь занимали строгие соседи. Там, у Нины, частым гостем был Юрий Рыболовов, любитель поэзии, как представила его Нина.
Этот человек обратился ко мне с деликатной просьбой - дать мой адрес, чтобы его друг, пишущий стихи, мог послать мне их для рецензии.
- Почему же я? Как я могу оценить чужие стихи, если сама хожу в начинающих?
- Нет, ему нужно только Ваше мнение. И я дала свой адрес.
Каково же было мое удивление, когда через короткое время Юрий Рыболовов вошел в мою квартиру. Он появился без стука (почему-то двери были не заперты).
- Извините, у вас было открыто. "Всех ягод лучше - красная смородина." Смотрю на неожиданного гостя: "Что это он? Говорил: друг, стихи, рецензия... И строки из стихов Рубцова "В лесу". Совсем не к месту..."
Мне непонятен этот визит. Юрий, улыбаясь, начинает рассказывать, что знаком с Рубцовым.
- Пришел к нему в общежитие. Дверь его комнаты открыта. (Странно, и у него оказалась дверь открыта, - отметила я для себя.)
Шагнул внутрь и говорю: "Всех ягод лучше - красная смородина." Рубцову это понравилось. Разговорились.
Так "Красная смородина" после Рубцова послужила свободным пропуском и в мой дом. С тех пор посещения уже нашего общего знакомого с Колей стали постоянными все последующие годы.
Разумеется, что не все вечерние встречи у Рубцова были только со мной. Он не обременен службой, как я, времени свободного много. Он может позволить себе поездки, встречи с друзьями, со своими читателями. Но, где был? Как? Что? Об этом никогда не рассказывал. На одной встрече с читателями мне удалось побывать. (Для меня это было третье публичное его выступление.)
Пришел вечером, как всегда, неожиданно. Достал из кармана пальто бутылку красного вина, попросил стакан, налил половину, выпил. Потом еще. И вдруг говорит: "Сижу у тебя, вино пью, а мне надо сейчас стихи читать." Вопросительно смотрит на меня (что я скажу? ): "Может успеем? Пойдем! Это недалеко, в областной библиотеке."
Быстрехонько одеваюсь. И мы бежим. В библиотеке тихо. Встреча с писателями уже началась. Раздеваемся и так же быстро вбегаем по лестнице на второй этаж. Перед дверью вестибюля второго этажа Коля приостанавливается, поворачивается ко мне и говорит негромко:
- А что это мы с тобой вместе?
Шепчу в ответ:
- Но я же не иду в президиум. Смотри, тебя, кажется, встречают. К нам подошла дежурившая возле двери библиотечный работник и со словами к Рубцову: "Проходите, Вас уже ждут", - открыла дверь в читальный зал. Вопросительно посмотрела на меня.
- Мне, - говорю, - ближе к выходу.
- Проходите, проходите, - негромко дважды повторила мне женщина. Откуда-то появились стулья. Коля присоединился к столу, к своим друзьям-писателям. Я присела сбоку на приставной стул в крайнем к выходу ряду.
Зал был полный. Все молодежь. Очень много красивых девушек. Первый читает стихи Александр Романов. Как сейчас помню шумную веселую реакцию зала на стихотворение "Посвящение в родню"', где описана встреча невесты с матерью поэта. Особенно понравились девушкам строчки, что невеста "из Вологды самой", как будто это и к ним относится.
С откровенным взрывом смеха встречают слушатели глубокий юмор "Плотницких рассказов", отрывок из которых читает автор — Василий Белов. Завершает встречу чтением стихов Рубцов. Была удивлена подбору стихов, которые он стал читать. Поэт чутко оценил аудиторию, понял, что этот вечер - развлечение и стал развлекать (в то же время рассказывая о себе). Пусть знают, что у него пет невесты, он готов зазимовать у веселой вдовы, "как у пристани флот".
Это вызвало оживленный смех. Затем Рубцов преподносит другой вариант возможной своей жизни - "ты мне будешь тещей, а я тебе зятем". Зал еще больше развеселился
Закончил Рубцов выступление стихотворением "Поезд", как всегда энергично жестикулируя руками:
...вместе с ними я в просторе
мглистом
уж не смею мыслить о покое, —
мчусь куда-то с лязганьем
и свистом,
мчусь куда-то с грохотом и воем,
мчусь куда-то с полным
напряженьем.
Я, как есть, загадка мирозданья
Перед самым, может быть,
крушеньем
Я кричу кому-то: "До свиданья!... "
Но довольно! Быстрое движенье
Все смелее в мире год от году.
И какое может быть крушенье.
Если столько в поезде народу?
Вот к такому, уже оптимистическому, выводу подходит он в конце выступления, задавая общий бодрый настрой всей многочисленной аудитории. Встреча с писателями завершена. Легкий шум, шорох, задвигались стулья. Некоторые читатели стали подходить к столу, где сидели писатели, чтобы лично передать слова благодарности за вечер. Большинство ринулось к выходу - занять очередь в раздевалку. Я была близко к выходу, поэтому и вышла почти первой. Уже одевшись, остановилась в стороне, поджидая, когда выйдут писатели. И вот они вышли возбужденные, довольные встречей, продолжая разговаривать между собой. Впереди шел Коля, погрузившись в самого себя. Обычно такой зоркий, меня он конечно "не заметил", хотя я была в двух шагах от него. Его друзья тоже меня не увидели. Они - это понятно. Но Рубцов... Вот так: пришли вместе, ушли врозь. Но это было не первое и не последнее посещение библиотеки. Рубцов был постоянным ее читателем. И поэтому меня не удивило, когда однажды он, посидев у меня полчасика, вдруг объявил:
- Мне еще в библиотеку. Пойдем!
Не удивило меня и то, что я должна его сопровождать, он часто обращался ко мне с такой просьбой. То ли чувствовал себя со мной увереннее, то ли боялся за свое здоровье (часто брался рукой за грудь) и хотел, чтобы кто-то из близких находился рядом.
В абонементном отделе был свободный доступ к стеллажам. Мы прошли между ними. Коля быстро посмотрел на корешки книг и вышел к столу библиотекаря. Негромко поговорил и вернулся ко мне.
На книги он больше не смотрел, достал из кармана пиджака таблетку валидола и положил в рот. Шепотом спрашиваю: "Тебе плохо?" Он отрицательно качает головой.
Библиотекарь между тем звонит по телефону, разговаривает тихо, но внятно. Речь идет о редкой книге, которая находится в фонде и на руки читателю не выдается. На том конце провода, видимо, спросили для кого нужна книга: для писателя? А может даже для Рубцова? (это вполне возможно при его частых запросах.) Мы слышим ответное: "Да. да." Вскоре желаемую книгу для Коли принесли. Это была "История государства Российского" Карамзина.
Он очень доволен. Прямо на крыльце нетерпеливо раскрывает томик и пробегает глазами первые строки. Потом смотрит на меня и говорит:
"Ты послушай, как здесь написано", — и начинает читать вслух начальные строчки первой главы. Прочитал абзац, закрыл книгу и поучительно (то ли мне, то ли себе) проговорил: "Вот как надо писать!"
Через несколько дней направляюсь к остановке автобуса, что в центре города возле Дома офицеров, лицом к лицу встречаю Колю (он вышел из библиотеки).
- Ты куда? - спрашивает.
- К Нине Груздевой. Поедем?
Коля согласился. И мы поехали. Нина была не одна. У нее гостила кумыкская поэтесса Ш. Алишева.
Коля, большой охотник до разговоров, особенно с новыми людьми, быстро настраивается на диалог с милой черноволосой девушкой. Сначала просто любезности, а за ними сразу же лобовой вопрос: что она думает о русских? Алишева подчеркнуто с гордостью говорит о своих собратьях.
- А русские не такие, простоваты очень.
Я запомнила эту фразу, потому что сразу подумала: "Что это она нас за иванушек-дурачков принимает?" Что тут началось! Коля резко встал, грозно посмотрел насидевшую напротив, вмиг притихшую поэтессу и громовым голосом, подняв кверху кулаки, стал буквально сыпать примерами русской доблести, геройства. Прекрасный знаток истории (история была его любимым предметом в школе), он, как отличник на экзамене, без запинки, образно рассказывал о Дмитрии Донском. Он вел себя так, словно сам был участником Куликовской битвы. Вот он уже на Ледовом побоище и словно лично знал Александра Невского.
Девушка даже побледнела, сидела как пришибленная. Он не давал ей сказать ни единого слова. Он сражался, сражался не за себя оскорбленного. Он защищал Россию. Монолог Рубцова мог бы затянуться заполночь или до самого утра. Я напомнила, что скоро будет последний автобус, и если мы задержимся на десять минут, то придется из Октябрьского поселка идти домой пешком. Коля немножко опомнился, но не остыл. Мне кажется, что он не ощущал крепнувшего мороза, когда быстрым шагом по скрипучему снегу мы пошли к автобусной остановке. Он даже не обратил внимания на Усыпанное звездами темное небо (к чему он не был равнодушен).
Коля молчал всю дорогу. Не вымолвил ни слова. Я перетаптывалась с ноги на ногу и поглядывала вдаль с надеждой увидеть спасительный от холода автобус. Коля по-прежнему молчалив и задумчив.
Когда подошел автобус и я обрадовано стала в него входить, взявшись за поручень, Коля, стоявший сзади, вдруг говорит; "Я не поеду." - Как? — удивляюсь я, - Куда же ты? Отвечает: "У меня есть знакомые."
И тут дверь автобуса захлопнулась, Коля остался один на автобусной остановке. Думаю: "Куда же он пойдет?" И ответная мысль: "Скорей всего - завершать спор..." Каких знакомых он будет искать почти в полночь?! Это же нелепо... Но, кто знает, может для поэта Рубцова — это естественно! Во всяком случае такой "поворот" так и остался тайной.
В начале зимы 1967 года Коля переселился в новое общежитие. Но, по-видимому, особой радости у него это не вызвало. Сказал мне, между прочим, когда прожил какое-то время. Чувствовал он себя очень неуютно.
Пришел однажды около полуночи, едва на ногах держится, так пьян. Но не возбужденный, а с внутренним надломом, словно хотел укрыться от преследования, сел на диван, съежившись. Потом, как от толчка, резко встряхнул головой и сказал: "Я пойду!'"
Мы с мамой стали его уговаривать остаться на ночь у нас. На улице ночь, шел сильный снегопад. С трудом передвигая ноги, разве можно брести по такому снегу? Но Коля был упрям:
- Нет. Я пойду к себе. (К себе - это на улицу Ветошкина, дом 105, кв. 50.)
И он ушел. Я бросилась к окну: сможет ли он идти. Ругаю себя: надо было всеми силами задержать его. Так ведь и замерзнуть можно, если в вытрезвитель не подберут.
Но Коля пошел уверенно, держа равновесие, широко расставляя ноги. Верю в спасительное: он же моряк и не такие "штормы" выдерживал.
Но ночь прошла для меня в тревоге, видимо его напряженное состояние передалось и мне. Утром приняла решение пойти в его новое жилище.
Тротуары были еще не расчищены, ноги вязли в снегу. Прошел, наверное, целый час, пока я добрела до дома.
С бьющимся сердцем поднялась по лестнице, позвонила в квартиру. Открыл Коля, совершенно не похожий на вчерашнего: спокойный, уверенный в себе. Но озабоченность осталась. И когда я спросила: "У тебя все нормально? ", он сначала улыбнувшись (мне показалось - не мне, а своим мыслям), ответил: "Да, все нормально..."
В комнате, кроме Рубцова, были два молодых человека. Оба рослые, подтянутые. По сравнению с Колей они казались одеты для торжества: в одинаковых темных костюмах.
Коля не представил их мне. Они при моем появлении переглянулись и моментально ускользнули в кухню. Коля прошел следом за ними.
Остановившись в середине комнаты, огляделась. Типичное мужское общежитие: кровати, тумбочки, посередине стол. Две кровати заняли более удобное место: в стороне, у окна, с тумбочками. А эта - напротив двери, с выгнутым к наружу железным прутом спинки, кровать Коли Рубцова. Стол рядом, а на нем пепельница, переполненная окурками. От нее исходит удушающий запах. Разве можно этим дышать? Беру пепельницу, придерживая руками, чтобы не рассыпать окурки на пол и несу на кухню, где хозяева о чем-то разговаривают. Не вникаю в беседу, высыпаю окурки, ставлю пепельницу обратно на стол, Коля подходит ко мне и сердито:
- Что ты наделала?
- Как что? Убрала вашу грязь!
- Какая грязь!? Здесь еще можно было кое-что взять...
- А кровать эта искореженная, наверное, твоя? - уклоняюсь я от досадливого разговора об окурках. Он убедительно кивает головой.
- И железо так тоже ты?
Он опять кивает головой и спокойно, без хвастовства, произносит: "Я." "Ну, — думаю, — какая же должна быть силища, чтобы не только выгнуть, но и обломить толстый металлический прут!"'
Соседи, между тем, оделись и так же быстро исчезли за входной дверью.
- Почему они ушли? Они же не мешают. Пришла только узнать: "Как ты? " Я же не надолго.
Но он, не отвечая, подбегает к окну, выглядывает в него, зовет меня: "Иди сюда, быстрей, быстрей... Смотри! Видишь? "
Вижу, как его соседи вышли парой из подъезда и быстрым шагом (в ногу, как на параде) скрылись за углом.
- Видела? - вопрошает Коля. - Это не только сегодня. Они всегда так строем ходят. Это комсомольские ребята.
И тут вместо принятого в быту гостеприимства, мол, раздевайся, садись, будь как дома и тому подобного, Коля торопливо подошел к двери, повернул ключ, схватил меня в охапку, повалил меня поперек своей кровати и уткнувшись лицом в мой распахнутый ворот шубы, жарко и часто дыша, зашептал: "Гета, Гета, Гета! "
Словно молния пронзила мой мозг: "Он не видит меня, он видит ее, свою жену, он по-прежнему любит ее."
Резко освобождаюсь от сильных объятий, поднимаю упавшую с головы шапку и стараясь не смотреть на Колю (он, как вкопанный остановился посреди комнаты) открываю ключом дверь и опрометью, словно меня гонят, выбегаю на улицу.
"Почему он так повел себя со мной? "
Нахожу ответное: "Наверное жену ждал, может она уже приезжала к нему. Почему из этого делать тайну? И зачем отрицать, что не живет с ней? "
"Будем в Вологде 12, Челюскинцев 41, кв. 2. Гета, Леночка." Эта телеграмма, полученная 11 декабря 1967 года и бережно им хранимая, говорит о встрече у родственников жены, когда своего жилья у Коля еще не было.
Держу в руках потемневший от времени листочек, который буквально "выловила" из кучи мусора на квартире Рубцова. И эта телеграмма, и многие другие записки, письма подлежали сожжению после трагедии в январе 1971 года.
Теперь они, как живые свидетели прожитой жизни. Вот прямо передо мною "Сообщение" из вытрезвителя. (Все-таки он побывал там, может даже в тот злополучный день, когда получил новое жилье и отметил новоселье.)
Документ этот любопытен уже с исторической точки зрения (недаром Коля его хранил). Попробую его обрисовать. Сверху его написано: "Вывесить на видном месте", а под ним с левой стороны четверостишие:
Таких как он у нас единицы.
Но мимо их не вправе пройти,
Они мешают жить
и трудиться.
Они помеха на нашем пути.
Под этими строчками фотография посетителя вытрезвителя (в данном случае Рубцова). Коля сидит грустный задумчивый, сложив руки на коленях. Рядом на рисунке рабочий-передовик на фоне завода и станка показывает рукой на лежащего под ногами пьяницу в обнимку с бутылкой. В "Сообщении" выражалась просьба обсудить недостойное поведение гражданина Рубцова Н.М., о принятых мерах сообщить в медвытрезвитель. Определен штраф в сумме 10 рублей. Пять рублей Коля заплатил сразу - 7 декабря 1967 года (столько, видимо, и было в его кармане), а следующие уже с пеней в 30 копеек — 20 декабря. Обе квитанции приколоты к документу скрепочкой. Вот такая была страничка в биографии поэта Рубцова. Но это опять мое отступление.
Мой рассказ сам собой остановился на моем решительном поступке не видеться с Колей Рубцовым, и никого не спрашивать о нем. Так прошло довольно много времени. О себе он напомнил сам - радостным телефонным звонком в январе 1968 года.
- Неля, мне комнату дали на одного. Но там пока будет ремонт. Я сейчас приду к тебе, сходим в магазин, выберем обои. Я не хочу, как они. Может, там розовые, я не хочу такие.
"Откуда он звонил? Конечно от друзей, у кого есть телефон. Видимо, "обмывали" новое жилье."
Но Коля так и не пришел, и не звонил мне больше. Зато через несколько дней позвонили из нашего отделения Союза писателей. Говорила Лиза - секретарь-машинистка.
- Неля, Коля Рубцов заболел. Сходи к нему. Это недалеко, Набережная VI армии. 209, квартира 43.
"Заболел? Что же с ним? И почему в трубке веселый голос? "
Спрашиваю: "Что с ним случилось? " В телефонной трубке заминка, а затем тот же веселый голос: "У него грипп."
Без колебаний собралась навестить Колю. Может, думаю, температура высокая, врача надо вызвать. На всякий случай беру лекарство - тетрациклин (этот антибиотик, тогда свободно продавался в аптеке, беру со стола из вазы шоколадку, где на обертке алый кораблик, с такими же мачтами и парусами (образ Колиной юности). Иду почти бегом, не по мосту, а по реке, чтобы сократить расстояние. Перед выходом на другую сторон реки останавливаюсь: "Куда это меня занесло? " Высокий берег, казался еще выше из-за севшего изломами речного льда. И тропа потерялась. Не назад же идти. Карабкаюсь по "крутизне береговой", как потом в стихах Рубцов это назовет.
Вылезла наверх напротив дома, поднялась на 5-й этаж, позвонила. Через дверь женский голос спросил: "Кто? Кого нужно? " Пришлось назваться, объяснить ситуацию и дверь открылась. Передо мной стояла миловидная женщина. Она оглядела меня с ног до головы, потом показала в сторону двери: "Он там", - и ушла на свою половину. Это была соседка Коли Рубцова, с которой впоследствии Коля не раз конфликтовал.
Осторожно постучала в дверь и, не услышав ответа, тихонько приоткрыла ее, предвидя увидеть лежащего Колю, чуть ли не в бреду. Но... (я даже замерла в дверях от растерянности). Коля сидел, на раскладушке, одетый в пальто, нахохлившийся, обхватив голову руками. Видимо, услышав шорох, повернулся в мою сторону, сердито сверкнул глазами: "Ну чего стоишь, проходи! Приходишь ко мне как репортерка." И резко, грубо: "Написать, что ли обо мне хочешь? Так напиши."
Встал, прошел к окну комнаты, оглянулся. Увидев, что я по-прежнему стою, пришибленная, готовая разреветься, смягчился, и уже другим тоном с глубоким вздохом сказал: "Неля, я серьезно. Напиши обо мне." Недоумевая, вопросительно смотрю на него. А он опять повторяет: "Да, да, напиши, обязательно напиши. Все напиши."
Его уже спокойная рассудительность вернула мне равновесие, у я начинаю рассказывать о телефонном звонке, о цели моего визита. Подаю ему лекарство с шоколадкой. Он берет в руки, словно не зная, что с этим делать. Потом произносит: "А это зачем? " "Как зачем? Это же мечты, мечты твоей юности. Пусть принесут тебе удачу! " Говорю и в шутку, и всерьез. Я хочу очень, чтобы у него все сложилось в жизни хорошо. Но каким-то внутренним чутьем понимаю, что навряд ли это будет. Вот и комнату получил, а не рад. В подселении к семье партийного работника А. В. Сидоренкова, он не получил полной свободы. Для семьи эта комната была бы не лишней, но, видимо, распоряжение свыше принудило взять в соседство такого беспокойного жильца, как поэт Николай Рубцов. Комната узкая стиснута с боков, почти пенальная. Оклеена розовым обоями (чего так не хотел Коля). Единственное "окно в мир" - окно с видом на реку. Единственный стул, раскладушка, без матраца, подушки (не говоря о постельном белье), чемодан да десяток пустых бутылок из под вина - это внутренний "мир" этой комнаты. Главное же в комнате - чемодан, где сложены его нехитрые пожитки - книги, рукописи, переписка. Туда же он бережно кладет принесенную мой шоколадку и лекарство, достает мыльницу, быстро сует ее в карман пальто: "Мне надо в баню." Так без мочалки, без чистого белья с одной мыльницей в кармане он собрался в баню. Идем быстро и молча, мимо храма' Андрея Первозванного, в то время недействующего. Он увековечил этот храм в стихотворении "Вологодский пейзаж"
"...Живу вблизи пустого
храма,
На крутизне береговой..."
На мосту, то ли мне, то ли самому себе громко говорит:
- Это не любовь. Мы же с тобой не... (он не договаривает, следует догадаться: не спим вместе.)
- Ты же мне не... (опять не договаривает. Можно предположить: ты не предлагаешь себя.)
- Правда, - продолжает он дальше, - бывает платоническая любовь. Но я в это не верю.
Он резко останавливает своей быстрый бег и всплеснув сразу обеими руками, вновь повторяет:
- Я не верю... Любовь - это когда вместе...
И не давая вступить мне в разговор уходит от темы, рукой показывая вперед себя.
- Смотри, там вдали - опус, видишь? Такой желтый..!