Я показываю на хорошо видимое с моста желтое здание строительного техникума:
- Это, да? Вижу.
А Коля мне:
- Так ты думаешь это? Нет другое.
Он показывает на убогое здание ветеринарного техникума и лечебницу:
- Это опус. Хотя... (делает по обыкновению паузу) там тоже опус.
Ничего не укрылось от зоркого взгляда поэта, все вскоре вошло в стихотворные строчки уже названного мною "Вологодского пейзажа".
"...Сады. Желтеющие зданья,
Меж зеленеющих садов,
И темный будто из преданья.
Квартал дряхлеющих дворов.
Архитектурный чей-то опус.
Среди квартала дым густой...
И третий, кажется, автобус
Бежит по линии шестой. "
Пройдите летним днем к дому, где когда-то жил Рубцов, от дома к храму, поднимитесь на мост и почувствуете, как пульсирует жизнь, увиденная поэтом и как его волнение передается вам. "Как точно у тебя все подмечено, - говорила ему однажды я, - но откуда взялся третий автобус? " "Как откуда? " - в свою очередь удивился он.
- Разве мимо твоего дома не ходит тройка? Это же совсем рядом. А линию можно себе представить...
И я представляю. Представляю сегодня как было. Память позволяет мне видеть Колю Рубцова живым. Вот мы идем вместе с ним по Пионерской, и на перекрестке расходимся в разные стороны: он побежал в баню, а я к себе домой.
* * *
Через короткое время Коля явился ко мне с серьезным деловым видом и сразу же с порога, начал говорить:
- Я уезжаю, может быть, ненадолго. Вот тебе ключ от моей комнаты. Будет время, прибери там немножко. Только бумажки проверь, прежде чем вынести. В этой квартире все просматривается и сжигается в колонке. Чтобы лишнего рукописного ничего. Поняла?
Не откладывая в долгий ящик, решила в выходной день сходить на Колину новую квартиру.
По дороге отломила веточку от бордюрного кустика у своего дома. Мечтаю: "Приду, поставлю в воду, к приезду Коли пусть распустится на счастье."
Дверь (после расспросов, кто и зачем) открыла хозяйка квартиры и стала жаловаться на Колю:
- Очень шумно у него, всегда что-то кричат, спорят, постоянные звонки. Приходят, уходят, опять приходят. А у нас дети... Я за дочку свою боюсь, когда он пьян. Он всегда гак на нее смотрит...
Открыла дверь в Колину комнату и. ужаснулась: побоище что-ли было? Обрывки грязных газет, окурки. На свежевыкрашенном полу наслежено, словно человек десять топталось, не меньше. В воздухе стоял алкогольный запах, а также от малярных работ и табачного дыма.
Катя (так представилась мне Колина соседка) заглянула вслед за мной в полуоткрытую комнату.
- Ой, что тут делается, а вы в хорошем платье. Я вам сейчас что-нибудь принесу. Она принесла мне передник, таз, тряпку.
"Ну вот, я уже и уборщица" - думаю я про себя. Несколько раз сменив воду, наконец привожу комнату в порядок. Теперь можно уходить. Ветку в стакане с водой ставлю на подоконник. Отъезд Коли был недолгим. Примерно через неделю он вернулся.
Помню: он пришел в середине дня. Выглядел очень утомленным. Я подаю ему ключ, отрапортовала, что выполнила его поручение. Мне показалось, что он не торопится уходить, его не тянет в пустую квартиру. Ему хорошо здесь, но у него теперь есть свой угол. И наконец он решается:
- Пойдем ко мне, вместе... Пойдем?
- Ну ладно, - согласилась, - пойдем.
Горько усмехнулась про себя: "Была уборщицей, а сейчас, наверное, в телохранители определил."
Вышли на улицу. Он остановился, виновато посмотрел на меня (он принял другое решение): "Мне надо в Союз". Я уже хотела вернуться назад, но он остановил: "Ты... туда... тоже. Это ненадолго." Только вышли за угол, на улицу Ленина, возле к/т "Салют", прямо перед нами на тротуаре видим лежит голубенькая новая пятирублевка. Остановились. Коля взял деньги, повертел в руках. Оглянулся. Ни сзади, ни спереди никого не было, кто бы эту купюру обронил. Как сейчас помню его недоумение: что же делать? Он стоял, продолжая разглядывать деньги, потом обрадованно вскинул руку с купюрой кверху и громко крикнул издалека спешившему нам навстречу молодому человеку:
- Это не Вы потеряли деньги?
Тот даже не глядя на нас, что-то буркнул в ответ и как молния пронесся мимо.
Коля продолжал держать пятерку в руке, как пропуск, поджидая очередного прохожего. Никто не подходил. Тогда он положил деньги в карман и со словами: "Ну ладно", - повернул назад. Никакой "Союз" ему уже не нужен. Видимо, и спешил туда, чтобы занять денег.
В магазине возле своего дома Коля на даровую пятерку купил бутылку вина, полкило ветчины и пол кило хлеба. Все это положил на подоконник (стола у него тогда не было) рядом со стаканом, с уже начавшей распускаться хрупкой веточкой. Вопросительно посмотрел на меня: "А это что такое?"
- Это начало весны - твоих весенних успехов, - говорю я. - Разве тебя не удивляет, что еще идет зима, февраль, а на твоем окне распускаются листья?
- Да, это интересно, - машинально, без удивления говорит он. Чувствую, что он напряженно о чем-то своем думает. Может, даже обо мне:
- Дал мне Бог такую фантазерку, что мне теперь с ней делать?
Сажусь, не раздеваясь, на край раскладушки, он садится (тоже не раздеваясь) на свой единственный стул, опустив голову. Молчим. И вдруг Коля резко встает, открывает бутылку, наливает целый стакан, предлагает выпить мне. Я отказываюсь.
Он опускается передо мной и кладет голову на колени. Проходят минуты.
"Ну вот, опять новости, теперь я у него вместо няньки. Только колыбельной не хватает."
Словно прочтя мою мысль, Коля поднимает голову и, глядя в мое лицо, сердито говорит: "А раздеться ты не можешь? Совсем раздеться...'"
"Нет, не смогу, - внутренне возмущаюсь, - только такого спектакля мне еще не хватает!" Мне не нравится такая манера общения. Решаюсь уходить, но что-то продолжает меня здесь удерживать. Если это не любовь, то что?
Коля вновь берется за бутылку, опустошает еще один стакан, неловко (или специально) задевает сверток с колбасой и он шлепается на пол. Коля тяжело опускается ни стул и закрывает глаза. Я хожу по комнате, порываясь уйти, и не могу. Проходит мину десять-пятнадцать. Решилась подойти к нему и если не спит, сказать, что ухожу, но Коля не реагирует на мое приближение. Наклонилась низко к его лицу, так что щек; задела прядь волос. То же самое, видимо, уснул. И тут Коля, не открывая глаз, громко произносит:
- А эти твои кудряшки мне нравятся!
- Нравятся... - повторяю про себя. — А ведешь себя как? Я ведь не кукла для развлечений... - но ему ни слова. С этим и ухожу.
Это было первое, но не последнее мое посещение дома на Армейской набережной. Примерно через неделю после следующего Колиного отъезда (на этот раз устных наказов не было) получила телеграмму из Балашихи такого содержания:
"Извини пожалуйста будешь свободна закрой форточку комнате забыл приветом Николай".
Пошла закрывать форточку. Как и в прошлый раз, позвонила и объяснила причину моего нового появления (у Коли ключа от общей входной двери не было). На этот раз беспорядка в комнате не оказалось, я уже хотела уходить, но хозяин квартиры был дома и у него возникло желание поговорить со мной об особенностях жизни своего соседа.
Мы разговаривали с ним на крохотной кухне, которая считалась общей, но судя по тому, как обставлена, принадлежала одной семье. Тут были и шкафчики, и полочки с кухонной посудой, горшочки с комнатными цветами, Коле Рубцову места там просто не оставалось. Он "не вписывался" в эту кухоньку, ни вообще в квартиру. Не потому ли опять уехал? И сказал, что надолго...
А. В. Сидоренков, умный, рассудительный мужчина, не мог понять образ жизни поэта. Он принял Рубцова (как мне показалось) за опустившегося пьяницу. Пытаюсь объяснить, что Рубцов - это действительно поэт, а не самозванец, что это человек очень сложной натуры. Мой монолог, по-видимому, понемногу убедил хозяина квартиры иначе смотреть на шумного жильца, потому что он уже не стал больше его критиковать.
Быстро наступило весеннее тепло, зазвенела капель. Вот и 8 Марта. Но праздник для меня уже не тот, что в прошлом году. От Рубцова, как всегда, никаких вестей. Вот уже на календаре апрель. Потом - май, по-прежнему тихо.
- Неужели уехал совсем? Но у него теперь есть комната (не надо скитаться по чужим углам). Но он не едет, значит где-то там, далеко ему лучше, чем в Вологде.
Кто мне скажет о нем правду? О наших отношениях, пожалуй, лучше всех знает Нина Груздева и Сережа Чухин. Но их нет рядом. Спросить в "Союзе"? Но там тоже могут не знать, где он. Да и кто я для Рубцова? В таком неведении проходит половина июня.
Встречаю, к моей радости, Нину Груздеву. Уж она-то, наверняка, все знает о Коле.
И, действительно, она сразу же сообщает: "Коля в Вологду не приедет, он не собирается здесь жить."
- Как это? - удивляюсь я. - У него теперь есть комната...
- Что ему эта комната! - продолжает Нина, - Он не хочет в ней жить...
Верю Нине. Пожалуй, так оно и будет. Нина не могла это сама придумать. У них с Рубцовым особые отношения.
Недаром она часто позванивала мне по телефону, справлялась: был ли Коля? Когда ушел? Я даже подумала, что она выполняет поручение - приглядеть за ним (что-то вроде опеки).
- Нет, - успокаиваю себя, - он должен приехать. Он сказал, что уезжает надолго, но не навсегда.
Тут, как назло, у меня новость на работе: направляют в пионерский лагерь "Звездочка". Это недалеко, за поселком Молочное. Но придется два месяца быть вдали от дома. Коля приедет, а меня нет. И я его не увижу. И я принимаю решение: написать письмо в Москву, в общежитие Литинститута. Наверняка, он там.
Сегодня я держу в руках слегка помятый листочек из школьной тетради в клеточку, который сохранился среди бумаг Рубцова. И тоже, наверняка, сгорел бы, как и другие, что не интересовали следственные органы.
Поскольку это письмо раскрывает наши с ним отношения, привожу его целиком. Вот оно:
"Коля! Считай, что поручение твое выполнено (речь идет о форточке - примечание Н.С.). Нина Груздева сообщила мне, что ты больше не вернешься в Вологду. Почему ты это передаешь через Нину?
Я знаю, что в осиных гнездах не живут ласточки. Я знаю, что есть зло. Правда, меня почему-то берегли от него люди, были слишком добры. Вот и верю я в человека. К жужжанию ос я привыкла, к укусам - тоже. Я в тебя верю. Ты все скажешь мне сам. Только береги себя, пожалуйста. Принадлежишь ты (если говорить громко) уже не себе, а народу. А я маленькая частичка народа. Всего лишь маленькая частичка! И я не забываю об этом. Хотела я тебя увидеть перед отъездом, ждала тебя, но завтра я уже уезжаю (я тоже умею уезжать). Прости меня за бессвязное письмо, но я не такой сильный человек, если мне так плохо без тебя. Убежим куда-нибудь вместе!? 17/VI - 68 г. Неля."
Отправив письмо, на другой день я уехала.
Пионерский лагерь был километрах в двух-трех от поселка Молочное, на берегу реки Вологды, возле полуразрушенного храма и старого кладбища. Телефона, газет и радио там не было, поэтому жили, как в далекой глухомани.
В июле мне разрешили денек побывать дома. Для меня это такая радость: может, письмо от Коли ждет. А вдруг он сам приехал, и я его увижу!
Ноги сами бегут по протоптанным редкими прохожими тропинкам. Но мимо обилия полевых цветов разве пройдешь равнодушно? Собираю пышный букет.
...Дома меня не ждали. Время обеденное, а хлеба забыли купить. И я, поставив цветы в банку с водой, без лишних разговоров бегу в магазин, -
Прихожу в хорошем настроении (жду какого-то чуда) и в нетерпении спрашиваю: "От Коли письма не было?" Мама и тетя переглянулись и обе чуть не в один голос: "А разве ты его не видела?"
-Где?
- Он только что вышел. Заходил, спросил о тебе. А мы сказали, что тебя нет. Он посмотрел на цветы и сказал: "А цветы? Значит она..." Обе наперебой - то мама, то тетя стали мне рассказывать, что Коля несколько дней подряд приходил и справлялся обо мне. Они сказали Коле, что я уехала отдыхать на юг, и это ему не понравилось: "Там опасно."
Он рассказал случай (может, сочинил), когда лошадь спасла его перепрыгнув через пропасть: "Лошадь остановилась, посмотрела на меня, а я на нее. Прыгай! И она прыгнула..."
— Так он интересно рассказывал, так рассказывал, - продолжают перебивать друг друга мои домочадцы. Но я их не слушаю, я в расстройстве.
- Но почему вы человеку правду не сказали? Говорите приходил, сидел, развлекал даже вас... Как вы могли?
— А мы думали, - отвечает мама, - если скажем правду, он туда явится, как в Липин Бор. А там же дети... Вдруг еще и пьяный... Как потом на тебя будут смотреть?
Вот такая женская логика. Как говорят: хоть стой, хоть падай. Дело сделано.
Я пришла в дом с одной стороны (из центра), Коля ушел в другую. Надеялась, что он придет вечером, но он не пришел.
Только в 1971 году от Геты узнала, что он в это время приезжал в Тотъму.
Моя медицинская командировка окончилась в начале августа. Главная новость, которую узнала в городе, что умер поэт Александр Яшин. Похоронили его, по завещанию, у себя на родине, на Бобришном угоре. Очень много народу провожало поэта в последний путь.
Какая нелепая смерть! У меня вызывает страх даже напоминание о ней и я всегда ухожу в разговорах от таких тем. А Коля, как нарочно, очень часто говорит о своем печальном конце. Как будто ему даже нравится пугать меня, чувствовать мое смятение.
У него странная особенность характера - притягивать, как магнитом, и одновременно отталкивать от себя прочь.
Думаю о том, что принесет нам новая встреча? Что скажет на мое послание? Прошло почти полгода, как мы не виделись, но он не забывает дорогу в мой дом.
Как всегда, Коля Рубцов непредсказуем, но на этот раз (по рассказу мамы) что-то с ним произошло. После того, как "прогулялся" в Никольское, а возможно, после похорон Яшина, он напивался до такой степени, что не мог держаться на ногах. Или это было начало скрытой сердечной болезни, которая проявилась в сложных условиях.
Так или иначе, он добирался до моего дома, поднимался на чердачную площадку и сваливался там почти без сознания.
Однажды мама обнаружила его там лежащим в скрюченной позе. Он отреагировал на ее зов, но был очень слаб и бледен.
- Я, - говорит, - напоила его сладким чаем, потом он отлеживался на диване.
В другой раз его увидели лежащим на траве возле нашего дома ребятишки - моя маленькая племянница и Сережа Кошкин, соседский мальчик. Сережа потрогал его прутиком, а девочка громко сказала:
- Не трогай, это же дядя Коля Рубцов! И Коля открыл глаза:
-Ой, Жанна!
Дети прибежали сообщить бабушке (моей маме), что видели дядю Колю, что он там лежит. Мама, естественно, спустилась вниз, а Коля уже встал и виновато улыбался:
- Я плохо спал дома, а здесь, под деревьями, так хорошо! По просьбе мамы в квартиру поднялся.
Мама расстроена: соседи по дому мимо ходят, наверное, видели его лежащего. Осуждать будут — с кем твоя дочка связалась... Но что делать? Коля такой...
Встретились вновь неожиданно. Сижу на диване, где он обычно садится. Вдруг вижу отодвигается пружинистая створка двери (мы тогда днем на ключ не запирались), боком протискивается с поникшей головой Коля. Он сильно пьян. Но поднимает голову, видит меня и грозно кричит, как родитель, отчитывающий пришедшую в поздний час домой школьницу:
-Где ты была?
Вот и встретились, — думаю, - а я-то размечталась..."
-В пионерском лагере, - растерявшись, отвечаю я.
- Ты была на юге, - утверждает он, так же грозно.
"И азиатская чужбина,
Бог знает, что за сторона" -
декламирует, размахивая правой рукой.
Чуть не плачу: "Мама, мама, что же вы наделали? Вот как оборачивается для меня ваш обман."
Коля подходит к дивану, садится рядом со мной, низко опускает голову, и, не поднимая ее, говорит (не обреченно, а как о давно решенном, только надо маршрут уточнить): "Так куда же мы с тобой убежим?"
У меня сердце захолонуло: "Опять начинается балаган... Что я ему скажу, нетрезвому? Надеялась на серьезный, откровенный разговор, чтобы выйти из общего заколдованного круга. Не получилось."
Он отозвался на мое письмо своим приездом. Он приходил, справлялся обо мне. Он хотел быть нарядным (обычно стеснительный, сам попросил мою тетю постирать его белую рубашку). Но... судьба опять развела нас в разные стороны.
И все началось сначала. Пожалуй, его приходы стали чаще обычного. Все чаще он появляется пьяным. Это стало почти нормой.
Смотрю на него с жалостью и болью. Как это все остановить? Ему нравится, что я пo-прежнему к нему внимательна (что говорить, боготворила я его). Он улыбается, склонив голову на бок, с прищуром смотрит на меня. С коротким хохотком взмахивает руками:
- Ой, ты же меня и пьяного любишь. И тут же нараспев произносит стихотворное продолжение:
В твоих глазах любовь
кромешная.
Немая, дикая, безгрешная.
Он, как и раньше, разглядывает комнату, словно ищет что-нибудь знакомое. И находит.
- У тебя - на шторах олени, а у меня - на рубашке...
- Почему ты ее не носишь?
-Там такое пятно, что его невозможно отстирать.
- Принеси, я отстираю.
Коля отрицательно мотает головой:
— Но ее же невозможно... Ну просто невозможно... (он разводит руками в стороны). Настаиваю: "Все равно приноси." И он соглашается: "Ладно, завтра принесу". Вот так теперь мы и беседуем, что в голову лриходит, только не о наших отношениях. Однажды спрашивает (продолжая одному ему понятную мысль):
— Ты какие цветы любишь? Отвечаю:
— Розы и ландыши.
Коля с любопытством смотрит на меня и говорит негромко самому себе:
- Значит ты... - он произносит слово, характеризующее меня как человека почти шепотом, и я его не запомнила.
Рубашку он, как и обещал, принес. Развернул, смущаясь, словно что-то непристойное показывает:
- Вот, смотри...
Смотрю на это большое жирное пятно и вспоминаю, как мы с ним выводили такое же пятно с коричневого пиджака в прошлом 67-м году.
Сначала он принес мне пиджак с просьбой отнести в химчистку со словами: "Я уезжаю и не знаю на сколько, может на две недели."
Через два дня он является:
- Отнесла?
Говорю:
- Завтра собиралась отнести.
- Давай. Я могу и сам...
Через несколько дней приходит с пакетом, развертывает. Принес показать пиджак из химчистки. Пятно, как было, так и осталось (на виду, на правом лацкане). Возмущается:
- Почему так? Не умеют они, что ли? Зачем тогда берут?! Ясно, что такую вещь больше не наденешь.
- Давай сами попробуем.
Домашний способ — отпаривание - тоже не помог. Понимаю его огорчение: надо покупать новый костюм. А на что? Вот сейчас такое же пятно на любимой рубашке. Но на этот раз я с работой справилась. Помог порошок "Новость". Коля с интересом разглядывал чистую рубашку и все удивлялся:
- Как это ты смогла? Ведь было просто невозможно...
Все оставшиеся теплые августовские дни он ее почти не снимал. О том, где он был весной этого года и летом, Коля не рассказывает.
Он просто вновь и вновь перебирает в памяти прошедшее и проявляет себя неожиданной фразой:
"Как ты думаешь, Невзоров хороший человек?
Отвечаю: "Думаю, да!"
Коля согласно кивает головой:
- Понимаешь, я там должен быть. Все были, а я - нет, но я ему стихи напишу.
Или вдруг:
- Я рыбу сырую ел.
- Как это?
- У рыбаков традиция такая. Все ели и я ел.
Через паузу снова:
- Яшин мне книжку свою подарил.
Смотрю на него: "Ну что же тут удивительного?" Он понимает мой взгляд и поясняет:
- Это мы, когда на пароходе... Когда на берегу были. Там столик и книги. Все берут, берут, а я нет. Тогда он взял сам для меня. Понимаешь, сам... И подал мне. Помолчал и грустно продолжил:
- Все прощаются. Целуют, целуют. Я не поцеловал... (Понимаю: на похоронах Яшина не был.)
Вскоре в газете "Красный Север" появилось стихотворение, посвященное памяти А. Яшина "Последний пароход". Рада за него, что пишет.
А у меня ничего нового. В лагерном "аду" разве возможно что написать?
Но... меня поразило одно чудо. И я попыталась это изложить в стихотворной форме уже дома.
Когда, как обычно, Коля задал вопрос: "Что у тебя?" Я рассказала, что возле медпункта, у старого кладбища и напротив моего окна на елке свила гнездо чайка. Разве это не чудо? Трудно понять откуда появилась в неподходящем месте водоплавающая птица? Да еще и гнездо свила...
Показала Коле свои черновики и с огорчением:
-Не могу я ничего...
Коля улыбается: "А я бы смог!"
- Еще бы! - говорю. - Ведь ты же поэт - Николай Рубцов!
Коле нравится, когда хвалят. Он чувствует свою гениальность. Но ведет изнурительный образ жизни, не бережет себя.
Как всегда, следуя своему ходу мыслей, неожиданно спрашивает:
- Как ты думаешь, сколько ему лет? (имел в виду хозяина квартиры, где получил комнату).
- Тебя, наверное, старше. Может быть, около сорока...
- Нет, - восклицает, - ему уже пятьдесят. А кажется такой молодой...
- Что же, - говорю, - жена у него заботливая. Бережет его.
- Нет, - опять говорит Коля, - это он сам себя бережет, а я так не умею...
Жизнь по-прежнему у него идет неровно. Частые срывы. А как срыв, так и вино.
Как-то вечером раздался частый призывный дверной звонок. Открываю дверь. Стоит Коля в своем расстегнутом балахонном сером пальто, одна пола оттянута книзу бутылкой вина (такие бутылки в то время "огнетушителями" называли), рукав оторван. В глазах и беспокойство, и возмущение, и жалоба:
- Они на меня напали. Шесть человек, но я вырвался, убежал. Но они не ушли. Посмотри в окно. Наверное, там. Будут ждать. Мне нельзя сегодня выходить.
Мы, как можем, успокаиваем его. Мама стала зашивать порванное пальто. Я пошла на кухню кипятить чайник, готовить еду.
Коля понемногу успокаивается и уходит от нас только утром. Не так уж много времени прошло после этого случая. Коля пришел трезвый, но очень беспокойный, предупредил:
- Если будут звонить из Союза, не говорите, что со мной. Мне надо там быть, а я не смогу. Не могу же я так...
Он снимает шапку, показывает на голове только что наложенную повязку-наклейку на темени.
Со страхом смотрю на него:
- Коля, кто тебя так? Чем?
- Бутылкой...
Он не говорит как и где с ним это произошло. Просит пока побыть у нас и с возмущением повторяет, прижимая ладони к вискам:
- Третий раз, уже третий раз, и все по голове...
Не знаю, рассказывал ли он кому-нибудь об этом случае. Если нет, то это так и осталось тайной. А для меня загадкой. Встречался он больше с друзьями-писателями, журналистами. Не могли же они!?
Постоянная нехватка денег продолжает терзать Колю. Это чувствуется в его стихах ("Стукнул по карману - не звенит...").
Пусть того талантливее поэт, а на одни гонорары от подборок стихов в газетах не проживешь. Кроме того, требуется помощь подрастающей дочке. Зная его финансовую нужду, в редакции "Вологодского комсомольца" находят возможность взять его на работу литературным сотрудником. Первым материалом был обзор стихов Ольги Фокиной.
Много приходило в газету авторских писем, и на все поэту Рубцову надо было отвечать или включать в обзоры. Многочисленную почту Коля разбирал не в редакции, а у меня на квартире. Одним начинающим поэтам он тут же отвечал, других откладывал для обзора.
Засиживались мы за таким делом (а он, и меня привлекал) допоздна. Коля брал письмо, читал его вслух и спрашивал: "Как ты думаешь, отвечать или в обзор?"
Наши желания совпадали. Мне запомнилось, что на стихи школьницы он сам принял решение написать ответ.
- Я напишу ей. Пусть порадуется.
Начал он с того, что похвалил ее за то, что она любит свою учительницу.
Конверты он брал не первые, попавшие под руку, а придавал рисунку (там были рыбки, звери, цветы) особый смысл. Повертит в руках один-другой, а потом говорит, к примеру: "Давай ему тигра пошлем!"
В ответах не ограничивался одной-двумя фразами, что, мол, стихи не состоялись или что-нибудь подобное. Он в них давал советы.
В руках у меня недописанный лист, который сохранился с того давнего времени. Вот его содержание:
"Уважаемая Н. Маклакова!
Вы сами понимаете, что поэтическое дело -дело очень сложное. Это - искусство. Ваши стихи как раз и страдают тем, что написаны они как школьное сочинение. Причем написаны они не поэтично, а крайне прозаично. Вам нужно сначала как можно больше узнать о том, что же все-таки такое поэзия. Значит, в частности, надо больше читать."
Помню, один раз засиделись далеко заполночь. Дело было перед выходным (отдохнуть успею) и не хотелось прерывать Колино увлечение делом.
Он сам разогнулся от утомительного сидения, встряхнул руками, словно сбросил какой-то груз.
- Наверно, пора уже спать...
Я первой, выходя из комнаты, чтобы приготовить ему постель на диване, оглянулась, чтобы что-то сказать и ужаснулась. В комнате плавало густое облако дыма. (Коля, пока писал, не выпускал изо рта сигарету). Его увлечение работой передалось мне, и я даже не заметила, что отравляюсь. Хорошо, что жива осталась, но мне было плохо. Чувствовала, что куда-то проваливаюсь в пустоту, ничего не могу сказать, не пошевелить ни ногой, ни рукой. Как откуда-то издалека слышала Колин голос: "Неля, Неля, что это с тобой?" И все.
Утром он рассказал мне обо всем, что произошло, что он очень испугался. Больше с ним мы не разбирали письма. У меня осталась его записка:
"Неля! Все стихи и отзывы — на окне. В случае чего, занеси мне домой. Н."
P.S. И ту папку тоже, что в газете.
P.P.S. Занеси только сегодня же, мне нужно еще - обзор..."
У Коли опять срыв. Видимо, кто-то "завел" его, какая-то неприятность. Он приходит ко мне грустным и усталым. Мое подозрение, что у него начинает побаливать сердце, оправдалось.
Приступ случился, по-видимому, после "буйных" дней.
На вид спокойный и грустный, он сидел на диване, потом стал приваливаться на валик, побледнел, закрыл глаза, но успел крикнуть: "Воду... холодную... лейте..."
Я, хоть и медицинский работник, машинально последовала его приказу, а не своему решению - вызвать "Скорую помощь". Коля приоткрыл глаза, проговорил: "Еще...- лейте..." Приступ длился минуты две. Цвет лица восстановился. Коля открыл глаза. Улыбнулся грустно и виновато: "Напугал я вас..."
Теперь я его пугаю, что дело это серьезное, что если сердце прихватывает, то шутить с этим нельзя. Надо идти к врачу.
Кажется, уговорила. Утром повела его во 2-ю поликлинику, где я работала. (Так мне удобнее устроить на прием без записи). Приняла Колю в поликлинике врач К.И Осетрова. После осмотра я зашла в кабинет - узнать, что с ним.
Ксения Ивановна сказала мне, что это ангиоспазм коронарных сосудов сердца. Это случается при длительной нагрузке. Чего-чего, а нагрузок у Коли хватало! Какое-то время Коля аккуратно выполнял назначение врача - принимал по часам сердечные капли. Жил у меня, не показываясь знакомым.
Но вполне возможно, кое-кто узнал про это через Нину Груздеву. Нина часто бывала в моем доме. И пришла в тот момент, когда Коле надо было принимать лекарство.
Ничего не зная о серьезности болезни, она полушутливо, удивленно с порога произнесла: "Коля, капельки пьешь!?"
В ответ Коля мгновенно сорвался с места, схватил стакан со стола и швырнул его Нине под ноги со словами: "Я думаю, откуда враги все знают обо мне... Это от таких как ты..."
Надо сказать, что Коля очень хорошо относился к Нине Груздевой. А это, как я понимаю, было продолжение того срыва, который с ним произошел. И внутри у него еще ничего не улеглось.
Из коротких эпизодов Колиной жизни в 1968 году заметно, что он почти не бывает в полученной комнате.
Однажды прибежал ко мне возбужденный и не совсем трезвый, поздним вечером.
Кроме нас в квартире был родственник Виктор Иванов. Он поступил на учебу в политехнический институт и стал жить у нас, как член семьи.
Коле не нравилось, что он занял "его диван", не на шутку сердился:
- Ты что это улегся? Это же мой диван.
Когда Виктор пытается встать добродушно разрешает:
- Ладно, лежи, лежи...
На этот раз, вбегая в комнату, он не обращает на него внимания, сразу ко мне: "Неля, выходи за меня замуж!"
- Как это? Прямо сейчас?
Он восторженно улыбается: "Вот как у нас, писателей, бывает? Пойдем?" Смотрю на него вопросительно со смешанным чувством смущения и удивления. Коля сбивчиво, почти по-детски возмущаясь, начинает изливать жалобу:
- Она на меня кричит. Просит деньги. Я не могу. Лучше ты сама отдашь.
- Какие деньги? Кому?
- Три рубля за газ. Но я же уезжал! Меня там три месяца не было...
Выпалив все это, он выбегает, на балкон (осень в этом году затяжная, теплая), садится на скамеечку, начинает громко, на всю улицу читать стихи, жестикулируя руками.
Что читает? "В минуты музыки..." Я воспринимаю эти стихи, как "гимн любви".
"В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плес,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берез.
Как будто вечен час прощальный,
Как будто время не причем...
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чем".
Опять в моем воображении невидимая мне женщина, его к ней постоянная любовь. Поэтому не воспринимаю сделанное мне предложение всерьез.
Мама сидит на кровати (уже собиралась спать), Виктор - на диване. Я стою у комода с трешником в руке. Я слушаю его стихи.
Коля прочитал все стихотворение и вышел с балкона уже другим человеком. Подошел ко мне, пряча свои глаза.
Я стою в загипнотизированной позе от только что услышанных стихов, от необычного предложения.
- Ну? Пойдем?
Вздрагиваю от этих слов, как от толчка (выхожу из гипноза) поднимаю на него глаза, а он опускает свои. Но уже заметил в моей руке три рубля. И куда-то, в пол, произносит:
- Почему я так? Я могу и сам. Просто положить деньги на стол. Правда?
Чувствую, что Коля делает поворот на 180 градусов.
"Правда! - машинально отвечаю я. - Возьмешь свои рубашки?" (после стирки).
- Нет. Сама принесешь, - отвечает он.
- Хорошо. Принесу завтра рано утром, часов в восемь.
Коля берет из моих рук трешник и убегает так стремительно, словно боится, что буду его догонять.
- Обрадовался... Нужно-то всего три рубля... И такой устроил спектакль! Вот завтра проспится и поговорим.
Приняв такое решение, ложусь спать. Утром беру с собой рубашки и иду на Набережную VI Армии. Там меня поджидал сюрприз: Коли дома не оказалось.
- Ну, конечно, это был спектакль! - убеждаю себя и, не задерживаясь, иду домой. Вспоминаю, что меня приглашала учительница Л.Н. Хазова (она бала начальником пионерского лагеря, где я только что работала). На ходу принимаю решение: "Поеду в Молочное. Выходной день. Еще довольно рано. Успею сходить в лес за грибами." Мама удивляется моему быстрому возвращению.
- Что случилось?
- Ничего. Его просто нет дома.
Вернулась домой к вечеру. Мама сообщила, что сразу же после моего ухода приходил Коля, но не один, с мужчиной. Спросил обо мне. Взял приготовленный пакет с рубашками и ушел.
На второй день пришел вечером. Пришел, как обычно приходят домой. Ни слова о вчерашнем. Чем-то встревожен. Что-то хочет сказать, но не решается.
Спрашиваю сама: "Коля, что это было, шутка? "
Он виновато улыбается: "Я несерьезно, я играю. Поговорим еще всерьез."
Так и не решившись ничего сказать, поспешно уходит.
Что-то с ним неладное. Что-то произошло. Но что? Прошло два дня. Коля не появляется. Волнуюсь. Решаюсь после работы (после 1-ой смены), днем, пойти к нему.
Да. Я не ошиблась. Сорвался. Пьян.
- Как хорошо, что ты пришла, я собирался к тебе. Пойдем.
- Как ты пойдешь? Ты же пьян.
Он встал, прошелся по комнате, чтобы я убедилась, что он может идти.
Вышли на улицу. И... О, ужас! (Я не подумала, что это опять спектакль). Он стал рывками, как при сильном встречном ветре, расставив руки, продвигаться вперед, подбадривая себя громкими возгласами: "Вперед! Только вперед! "
Уговариваю его вернуться.
''Что его так развезло? Казалось, был не очень пьян. Нам же не добраться до дома..."
Коля продолжает продвигаться такими же рывками, словно "борется с ветром". Так мы добрались до перевоза (тогда перевозили на лодке, а уж потом — катер).
Веду его, помогаю усаживаться в лодке. Люди смотрят на меня: дал, мол, Бог мужичка, возится с ним. Но никто не сказал ни слова в поддержку, ни в осуждение.
Вышли на берег. Теперь Коля дает крен, уже ''не борется с ветром".
Дотащились до скверика на углу Советского проспекта и улицы Калинина.
- Давай посидим! - говорит.
Сели на скамью возле фонтанчика. Коля достает из кармана листок, развернул, чтобы я видела, что это письмо. "Не то ли это письмо, которое он скрывал от меня. А теперь так доверчиво, открыто: "На, читай! "
Но он не говорит "читай". Знает, что я его прочту, когда отдаст мне. Он пишет записку на обороте (на коленях) и подает мне со словами:
- Сходи в Союз, попроси у Лизы пять рублей для меня. Здесь все написано. Я подожду.
Читаю записку: "Лиза, ты говори с ней, полностью ей доверяю. Н. Рубцов".
И тут схитрил: "Не с Нелей, а с ней". (Словно с автором письма или с кем-то другим.)
Показала Лизе записку. Она улыбнулась: "Сам что ли не может? Где он? "
"На скамейке, - отвечаю, - сидит, ждет".
Лиза опять улыбнулась и вернула записку-письмо.
Читаю письмо. Так вот почему он сорвался! Он не может устроить свою семейную жизнь. Не может... А если не хочет? Связь поддерживает. Пишет. Сам приезжает. К нему приезжают. Шлет посылки. Но почему же из этого делать тайну?!
Поскольку это письмо было доверено Рубцовым мне и раскрывает взаимоотношения с Гетой, то привожу его, как ценный документ.
Вот какое письмо Коля получил осенью 1968 года (орфография сохранена):
"Привет из Николы!
Коля здравствуй!
С приветом к тебе Гета и Ленуська.
Твое письмо, конечно, очень короткое получили, за которое большое спасибо!
Я хотела выехать 27 августа, но получив письмо, не выехала! Где ты сейчас? Опять ничего не пишешь. Лена все собирается в Вологду к папе жить, а ты видимо не хочешь, чтобы мы были вместе с тобой. Давай лучше не будем сердиться друг на друга, решим все по-хорошему. Ведь тебе надоело так жить. А мне уже давно надоело ждать и сама не знаю чего, да и Лене нужен отец.
Погода бывает разная, тепло и холодно. Грибы не растут. За ягодами ходили один раз. Скоро, наверное, поеду в Тотьму, на семинар.
Ты представляешь, как мне надоело тут работать?! Были в отпуске С. Серков и В. Аносов. Вовка да и Сережка хотели заехать к тебе.
Нового больше ничего нет. Будут деньги, купи Лене зимнее пальто или шубу, еще надо бы комнатные тапочки 25 размера. Здесь ведь ничего нет. Ну, тапки и не купишь, ладно, а пальто обязательно, у нее не в чем ходить. Пиши купишь или нет, я буду заказывать куда-нибудь, если ты не купишь."
До свидания. Ждем письма. Пиши обязательно".
С таким письмом (теперь уже в моем кармане) иду обратно. Иду быстро, почти бегом.
Издали увидела, что Коли на скамье нет. Посмотрела туда - сюда. Пошел навстречу, увиделись бы. Да и как он один пойдет, если едва до скверика дотащились? Недоумевая, пошла домой.
Открываю дверь. Вижу Коля сидит за столом и "улыбка до ушей, хоть завязочки пришей". За компанию и мама с ним улыбается.
Оказывается, что шел следом за мной. Я - по его поручению, он - ко мне домой. И вовсе не такой пьяный, каким прикидывался.
Видимо, нервный срыв стал проходить. Коля успокаивался. Я призналась, что прочитала письмо и упрекнула за то, что столько времени старался это удержать от меня в тайне. Я не хочу, чтобы он ломал свою личную жизнь из-за меня.
Раз уж у него есть жена, то тут ничего не попишешь. Завидую ей. И очень хочу увидеть его дочку. Так ему и высказала.
На первое (о жене) никак не отозвался. Зато на вопрос о дочери весь просветлел.
- Какая она? - спрашиваю.
- Худенькая. Зубиков спереди нету. Ножки тоненькие. Я приходил... В садике ребятишки бегают, а она стоит такая грустная и все смотрит на меня.
Своим расспросом, наверное, разбередила Колину душу. Он стал вспоминать, как гулял с Леной на улице, как прутиком на снегу учил писать ее буквы. И она повторяла его: чертила знаки.
- Как она быстро все запомнила!
Коля говорит с такой нежностью, с такой любовью к дочери, что, кажется, для него нет ничего на свете выше отцовского чувства.
- Вышли мы с ней на улицу. (Продолжает рассказывать.) Там луна. Лена спрашивает: "Что это?" Говорю: "Луна". Прошло много времени. Вышил с ней гулять снова, повернула ко мне личико и говорит: "Нет луны". И как она все это запомнила?! Еще маленькая совсем...
- А один раз я был наверху (это он имел в виду кладовочку на чердаке, где обычно писал стихи). Смотрю: она ползет, ползет по лестнице ко мне, а в руках моя рубашка. Опрашиваю: "Лена, зачем ты мою рубашку несешь?" А она мне отвечает: "Чистая". Вот она у меня какая!
- Да, - соглашаюсь. - Чудесный у тебя ребенок!
А про себя думаю: у меня такого счастья нет и, возможно, не будет. На правах доброго знакомого Коля по-прежнему часто бывает в моей квартире. Ни он, ни я не переходим грань дозволенного. Я рада, что вижу его.
Сидит, молчит и вдруг выскажется: "У меня рот большой, у Геты - тоже, а у Нели - маленький". Улыбается чему-то своему.
В один из таких вечеров (незапертая дверь открылась) входит Юрий Рыболовов. Вернее, сначала слышим фразу - пароль: "Всех ягод лучше - красная смородина", а потом с улыбкой на лице появляется сам.
Рубцов смотрит на него удивленно: "Как ты сюда...?" Потом смотрит на меня и опять на него: "Ты к ней, что ли?" Юрий молчит и улыбается. Отвечаю я: "Он приходит туда, где ты."
- Да, - Коля согласно кивает головой - ко мне он приходит...
Не знаю, то ли Коля вспомнил наши грибные вылазки в Липином Бору, то ли взволновала моя неожиданная поездка за грибами в Молочное, так или иначе, он вдруг высказал желание съездить за грибами к Чухину, в Погорелово.
Я поддержала эту мысль. Согласился составить компанию Юрий и подошедший в это время Виктор.
Так как Юрий не вологжанин (останавливался на ночлег у знакомых), а вставать надо рано утром, решили, что он останется ночевать здесь. Коля уступил "свой диван' Виктору. Разложили рядышком тюфяки для Коли и Юрия. Я, по обыкновению, улеглась с мамой и очень долго не могла заснуть. И, видимо, совсем не спал Коля, потом) что громко прикрикнул на ворочавшегося соседа: "Да не лягайся ты!"
Собираемся в дорогу. Увидела у Юрия фотоаппарат. Говорю: "Возьми его с собой!' Немножко перекусили. Взяли одну корзину на всех и пошли на вокзал. Пошли через центр, где я купила пышную лепешку с картошкой.
Собирались не надолго. Но есть что-либо надо. Правда, Коля говорил, что не надо ничего брать: "Едем к Чухину!" И этим все сказано. К Сереже Чухину - что в свою родную семью.
Пока шли к вокзалу, сначала Виктор попросил отломить кусочек, а за ним и Коля: "А мне-е..?" Так дорогой и съели этот белый пирог.
Автобуса ждали недолго. Но в Погорелове с Сережей Мухиным только увиделись и все. Мы с автобуса вылезаем, а он навстречу бежит (уезжал в Москву, в институт).
Дом Мухина оказался на запоре. Постояли возле него. Виктор прилег на деревянном мосточке. По этому поводу Коля даже замечание сделал: "Ты что все время лежишь? (Видел часто лежащего на диване.) Ноги тебя что ли не держат?" Возле крыльца лежал почерневший от копоти котелок. Наверно, не раз они с Сережей на рыбалку брали. Коля бросил его в корзину со словами: "Там пригодится." Кстати, он и корзину нес.
Грибов в лесу было мало, да и ходили мы недалеко от поселка. Полкорзины все же набрали. Собрались домой, но, как говорят, "голод не тетка". И Коля предложил: "Давайте грибов сварим!"
Он, как опытный таежник, разложил костер, набрал болотной водицы в котелок, потом положил грибы. И все это с серьезным, деловым видом. Нам оставалось только сухие веточки подбрасывать, поддерживая пламя.
Когда варево было готово - опять проблема. Чем есть грибы? Ложек с собой не было.
Недалеко, возле старого трухлявого пня, росли целым семейством молодые березки. Я подошла и хотела отломить веточки, чтобы использовать вместо вилок. Только протянула руку, а Коля быстро перехватил ее и сердито, даже с испугом накричал на меня: "Это же береза? Ее нельзя трогать. Если бы это была осина..."
Посмотрели вокруг: ни одной осинки. Что делать? И опять выручил Коля. Побродил рядом, собрал бересту, сделал из нее черпачки. Получилось так удобно, как ложки.
Принялись за еду. Грибы варились без соли, но такие вкусные! С лесным ароматом.
Подкрепившись, собрались в дорогу. А кто корзину понесет? Переглянулись мои спутники, но никто к ней, не притронулся.
Тогда Коля подхватил ее на плечо и, придерживая руками, быстро зашагал впереди нас, совсем не чувствуя усталости. Мы за ним тянемся.
Едва успеваем. Юра всю дорогу задает нелепые вопросы. Сначала: "А какой Сушинов?" (Известный журналист.) Коля отвечает: "Красный." Потом Юра завел разговор о древней Руси. Об Александре Невском. Коля, не оборачиваясь, делает жест правой рукой полукругом и говорит: " Здесь похоронен Александр Невский". Юра удивляется ответу (или делает вид): "Правда?"
- Что за чушь ты говоришь? - вмешалась я. А Коля, так же не оборачиваясь:
- Какая чушь? Он похоронен на Руси. А это все кругом (опять делает полукруг рукой в сторону кустарников, перелесков) разве не Русь? Значит, здесь!
Ни с утра, ни после никакого ненастья в природе не замечалось. Солнечно. Тихо. Уже на подходе к поселку появилось сначала легкое дуновение в спину, потом сильнее. Стало темнеть. Оглянулись, а сзади по небу ползет огромная лиловая туча. Сверкнула молния. Громыхнуло, пока еще далеко. Прибавили шагу. И только успели войти в подошедший автобус, как налетел настоящий шквал. Что тут началось! Думали нас подимет ввысь вместе с автобусом.
Коля, сощурившись, стал смотреть в окно. Виктор сонно моргал глазами. Коля обернулся к нему (мы сидели впереди): "Опять спишь?!" И стал делать пассы, как гипнотизер. Резко и внятно сказал: "Спи!" Не знаю, как это назвать, но Виктор действительно моментально заснул и довольно крепко спал всю дорогу.
Между тем, гроза усиливалась. Она была уже над нами. Черное небо. Высверки молнии. Раскаты грома.
Коля ведет себя беспокойно. Приоткрыл окно, достал сигареты и стал втихомолку из кулака покуривать, то и дело бросая взгляды по сторонам. Наклонился ко мне и говорит негромко: "Послушай."
Внезапно небо прорвалось
С холодным пламенем
и громом!
И ветер начал вкривь и вкось '
Качать сады за
нашим домом.
Завеса мутная дождя
Заволокла лесные дали,
Кромсая мрак и бороздя,
На землю молнии слетали!
Я слушаю и восхищаюсь: "Вот как у него рождаются стихи!"
И туча игла...
Тут Коля на секунду задумался, сказал: "...какой-то там стеной". Но тут прошептала я, потому что все зримо виделось и мне: "И туча шла гора горой."
Он задумался: "Разве можно так?" Говорю: "А почему нельзя? Есть же такое выражение." Коля махнул рукой (дескать, пусть будет так) и продолжал читать:
Кричал пастух,
металось стадо...
- Какой пастух, - спрашиваю, - какое стадо?
- Но это вполне можно представить. Это же не в городе. И продолжал:
И только церковь под грозой
Молчала набожно и свято.
Автобус, между тем, мчится по шоссейной дороге, мелькают поля, взгорки. А наверху, прямо над нами, раскаты грома и уже совсем рядом яркая ветвистая молния.
— Смотри, - шепчет мне Коля.
На фоне черного небосклона в своем белом обличий стояла церковь. Блеснула молния возле ее. Грянул гром.
В сердце был неописуемый страх от нашей беззащитности перед этими загадочными силами, я даже в комок сжалась. А Коля продолжал читать:
Молчал, задумавшись, и я.
Привычным взглядом
созерцая
Зловещий праздник бытия,
Смятенный вид родного края.
И все раскалывалась высь,
Плач раздавался
колыбельный,
- Это тоже можно представить, - поясняет мне.
И стрелы молний
все неслись
В простор тревожный,
беспредельный...
Резко отбросил руку в сторону: "Ну, как?" Я, конечно, в восторге.
- Ой, - говорю. — Как здорово!
Он улыбается: "Вот только о грибниках ничего... Да это и не надо. Просто я. Один."
Когда приехали в Вологду, грозы уже не было (как будто вообще не бывало). Ярко светило солнце. В воздухе пахло свежестью. Сверкали чистые лужицы. Дымился, просыхая на солнышке, асфальт.
Мы, грибники, вышли из автобуса, словно обновленные, усталые, но жизнерадостные. Счастливым выглядел Коля. Еще бы! Экспромтом выдал такие чудесные стихи.
Жаль, что с этой прогулки снимков нет. Юрий не выполнил мою просьбу: не взял в лес фотоаппарат. Наверное, боялся его потерять.
С шумом ввалились прямо на кухню. Коля изъявил желание чистить грибы. Так и сказал: "Грибы буду чистить я!"
- А я, - говорю, - буду их жарить.
Вышло, что у нас продлился грибной день, как в общественной столовой, раз в неделю бывает рыбный.
Через пару дней Коля опять предлагает мне поехать за грибами в Погорелово (не за грибами, чувствую, - за стихами). Соглашаюсь.
- Только поедем вдвоем. Без этих грибников. Вечером поедем, переночуем, а утром - в лес.
Так и сделали. Поехали налегке. Опять полуголодные. Но дом Чухина опять оказался закрыт. Стоим перед домом. Задумались. Но вдруг появилась женщина в сероватой одежде, в темном платке, повязанном вокруг шеи и низко опущенном на лоб. (Что-то в облике скромное: монашеское - показалось мне). Это была родственница Сережи Чухина или соседка, которой поручили присматривать за домом. Видно было, что она хорошо знала Рубцова. И, поговорив что-то с ним в сторонке, сразу пустила нас в дом.
Посидела немножко с нами (вечер был уже поздний), потом вышла в сени и следом за ней Коля. - Куда это они?
Вскоре дверь приоткрылась, женщина (почему-то шепотом) сказала мне: "Николай ушел спать на веранду, а вы можете отдыхать здесь. Закройтесь на крючок!"
Мне было неуютно одной в чужой комнате. Я не стала ложиться спать. Но и пойти искать в темноте, куда и на какую веранду ушел Коля, не решилась. Правда, хотелось крикнуть: "Коля, где ты?"
Свернувшись калачиком, прилегла на детской кровати (видимо, Сережиной) и стала прислушиваться. Ни шороха, ни стука...
- Спит ли Коля? Не может быть, что спит. Два года назад, в Москве, в общежитии, он не спал и пытался открыть дверь... Может, и теперь? Но ведь у меня же крючок! Господи, от кого я закрылась? От Рубцова...
Быстро бегу к двери, откидываю крючок и возвращаюсь на кровать. В доме тишина: ни скрипа, ни шороха, ни стука. В окошко заглядывает луна, оставляя светлые дорожки на полу. Проходит довольно много времени.
Сон не идет. Я думаю о Рубцове. Почти плачу. Как тогда, в дни нашего знакомства, повторяю: "Что за человек этот Рубцов? Почему он держит меня около себя? Неужели и правда для того, чтобы я написала о нем? Хочет показать себя рыцарем? Или мое присутствие помогает ему писать стихи? (А это в его жизни - главное.) Все может быть!! Г
Когда стало светлее, ночные тени растворились, решилась найти веранду, где должен быть Рубцов.
Оказалось, дверь его рядом и тоже не заперта. ("Ждал моего прихода?")
Только чуть нажала, и она открылась. Коля лежал на диване на спине, положив руки за голову. Он не спал. Притворно веселым голосом сказала: "Доброе утро! Как спалось?"
Коля посмотрел на меня невесело и не поднялся навстречу. Когда я подошла к дивану, он легонько привлек меня к себе, как малолетнего ребенка, и произнес: "Ох, Неля, Неля..."
Встал со словами: "Ну, ладно! Солнце подсушит росу и пойдем." Вошли вместе в комнату. Коля - сразу к полке с книгами. Взял томик Чехова и углубился в книгу. Читал? А может, делал вид, что читает?! Наконец, оторвался от чтения: "Пойдем!" Шли молча. Он впереди, а я сзади.
Тропа, выводившая к лесу через поле, оказалась перепаханной трактором. Коля остановился, задумался (в обход идти дальше), потом махнул рукой: "Пойдем так!" Не пошел, а запрыгал с боровка на боровок. Мне сначала было" смешно: прыгаем, как козы. А потом уже стало не до смеха. Казалось, лес совсем рядом - рукой подать, а мы все прыгаем и прыгаем. Я молчу, а Коля еще ухитряется при этом говорить: "Такая она такая..." С обидой и горечью мотает головой.
- Кто она?
- Ее мама. Она не любит меня! И продолжает опять: "Такая она, такая..."
- Какая это такая? - спрашиваю.
И он находит сравнение: "Как жандарм!" Я даже остановилась: "Но почему?" Коля, оглянувшись на меня, тоже остановился и продолжил: "Сижу дома, открывается дверь. Она заходит. Высокая. И начинает громко кричать. Ну, как жандарм..." Пашня оборвалась почти у самого леса. Место не грибное: сплошной кустарник. Коля пробежал вперед, а я задержалась: приманили красные бусинки костяники. Наклонилась, рву, рву веточками, поглядываю, куда Коля ушел, чтобы не потеряться. Но вдруг он сам бежит назад.
- Ты что тут, грибы нашла?
- Нет, ягоды собираю. Я люблю их.
- Я тоже, - отвечает он.
Ягода сочная, свежая, кисловатая, как зернышки граната. (Слышала, что в самом деле, костянику называют северным гранатом.) Полакомились и пошли дальше.
В поведении Коли чувствовалась напряженность и недовольство: собой? Мной? Этой вылазкой? Молча брожу почти рядышком и ничего не нахожу. Слышу: Коля кричит: "Грибы есть?"
- Нет, - отвечаю.
- Иди сюда!
Пробираюсь к нему. Он стоит, улыбается и показывает рукой впереди себя: "Смотри!"
Смотрю: грибы!!! Под одной березой, под другой. Молоденькие, крепкие. Бросилась срезать, а они уже срезаны. Поднимаю глаза на Колю. Он продолжает стоять на том же месте, наблюдая за мной, и улыбается.
- Это ты?
Он кивает головой: "Чтобы порадовалась!" В лесу не чувствовалось ветра, на опушке - тоже. Видимо, плотный лесной массив задерживал его. Но шум был слышен, и Коля прислушивался, поглядывая на небо, словно ждал какого-то явления. Я тоже невольно стала следить за его взглядом. Заметила, что шум идет сверху: верхушки деревьев качаются, выравниваются и снова качаются, словно волны. И Коля наблюдает это. И вдруг говорит: "Когда ветер бежит по верхам..."
- Как ты думаешь, можно так сказать?
Говорю: "Наверно, можно. Ветер бежит с верхушки на верхушку. Похоже." Больше он не сказал ни строчки. Стихи не получились.
Быстро переключился: "Давай - костер!"
С большим старанием тащу высохшую елочку. Думаю: обрадуется, похвалит. А он как закричит: "Зачем ты это тащишь?" Рывком отбросил елочку в сторону. С серьезным, даже сердитым видом собрал сухой травы, бересты, мелких палочек. Запалил. Появился огонек. Получился не костер, а костерок. Скорее - костерочек. Наверно, так задумал. На нем ни сварить, ни обогреться было невозможно. Огонек для души.
Рядом, возле костерочка, наклонно полулежало надломленное, но уже высохшее деревце. Коля уселся на него, задумался. Я постояла у огонька и тоже села. Сидим, как две птицы, на жердочке. Молчим. Он первый нарушил молчание:
- Поедем домой. Все равно ничего нет. (Ничего нет... Грибов? Или ничего нет хорошего?)
И так и так верно. Непутевая получилась поездка. На обратном пути уже не прыгали по пашне, пошли вдоль опушки. Лес уже кончается. И тут Коля (жалко, видимо, так быстро расставаться с лесом) говорит:
- Ты посиди здесь. Я один попробую сюда зайти.
"Посиди здесь!" Место удобное, сухой бугорочек, травка примята, рядом пачка из-под папирос. Кто-то тут сидел. И даже совсем недавно. Хорошее выбрал место. И вдруг мне стало жутко. Кто-то был! Вот так и мы. Были - ушли. Завтра сюда придут уже Другие. И все останется в невозвратном прошлом. Мне стало так тяжело, что слезы навернулись на глаза.
Коля вернулся из леса тоже нерадостный: "Тут тоже ничего нет!" - еще издали кричит мне. Подходит, смотрит на меня: "Что с тобой?" Рассказала о своих ощущениях:
- Вот видишь, - пачка, кажется, только что была раскрыта...
-Да, - Коля согласно и грустно наклонил голову. Домой доехали без приключений. Выходя из автобуса, Коля подал мне корзину, где грибы были только на донышке.
- А ты разве не зайдешь?
- Нет. Я — к себе, - решительно и твердо ответил он.
В этом же 1968 году Рубцов стал брать меня к своим друзьям. И чаще приводил их в мой дом.
Самый первый визит был к Николаю Александрову. (Он жил от него совсем рядом, в начале улицы Разина.) Пришли напрасно. Вышла к нам его строгая мама и сказала, что сына нет дома. Коля огорченно вздохнул и мы ушли.
Сейчас, много лет спустя, я стала сомневаться, что Николая не было. В некоторых домах главы семейств боялись влияния Рубцова на своих домочадцев. К примеру, мама Николая Александрова говорила так сыну о Рубцове: "Какой он поэт? Такой же пьяница, как и ты!"
Совсем недавно в поликлинике (приходится поддерживать здоровье) призналась врачу, что пишу о Рубцове и снова - сердце, давление...
"Знала я этого Рубцова, - вмешалась медицинская сестра, - пьяница он был. Мой брат в этом доме жил, встречались на лестничной площадке, покуривали."
"Только сейчас о нем и заговорили, - уже от себя добавляет медсестра. — Жена брата боялась таких встреч: все время там пьянка, да и женщины к нему ходили. Еще и моего научит..."
Вот так: "На чужой роток не накинешь платок."
Неудачным был приход и к Леше Шилову. (Правда, это было уже в 1969 году, когда Рубцов жил на улице Яшина.)
- Это кто? Поэт?
- Нет. Он хорошо поет. И на гитаре играет. Другие тоже хорошо, а он поет так, как я. Выходит, что Рубцов оставил нам не только прекрасные стихи. Но некоторым, особенно любимым, свою музыку.
Подошли к дому. Я осталась на улице. (Он предупредил: "Подожди".) Вскоре вышел расстроенный. Спрашиваю: "Что случилось?" Он отвечает так, как когда-то я отвечала маме: "Ничего. Просто нет дома".
- С плохими я к тебе не приду, - предупреждал он меня о своих неожиданных визитах с друзьями.
И вот однажды пришел с молодым, уверенным в себе юношей.
- Это поэт, - представил Рубцов своего спутника, - Юрий Надточий.
Оба они казались трезвыми, но по их разговору (особенно Коли) заметно, что предварительно выпили.
Обычно немногословный, словно пришибленный, в трезвом состоянии, пьяненький Коля - говорун. На этот раз он не просто говорил, он что-то доказывал, спорил. Спорил горячо, то и дело взмахивая руками.
Юрий говорил негромко, но убедительным тоном, а Коля Рубцов накалялся после каждой ответной фразы. Сидели они за столом друг против друга. В комнате была только мама. Ну и я тоже, но я выходила часто на кухню (готовила обед), поэтому не следила за нитью разговора. Но то, что несколько раз вспоминалось слово Русь, напомнило мне давний спор Рубцова с кумыкской поэтессой в комнате Нины Груздевой.
Но спорить с девушкой - одно, а с мужчиной - другое. Спорщик, видимо, брал верх и тогда (я как раз вошла в комнату из кухни) в руках Рубцова появился нож. На мгновение — немая сцена, общее оцепенение.
Первой опомнилась мама. Она подошла к Коле, взяла из его рук охотничий нож (он и не пытался его удерживать) со словами: "Давай сюда. Еще чего выдумали..."
После этого Коля с мрачным видом вышел на кухню, а Юра сказал: "Если бы он только сделал одно движение, я бы успел перехватить и... в него".
Не одну неделю у нас лежал Колин нож, пока он не пришел и не обратился к маме, почти слезно: "Нож-то отдай. Даже хлеба нечем отрезать."
Вскоре Коля опять пришел не один. Первым вваливается Рубцов, а за ним нерешительно так ступает молодой человек.
Первая мысль: "О, Господи! Опять кого-то привел".
Незнакомец присел на диван и сразу же поник головой (вырубился).
- Кто это? - спрашиваю у Коли. - Поэт?
- Нет. Но он, как и я, только в своем деле...
Время клонилось к полуночи. Молодой спутник не просыпался, привалившись в уголок дивана. Это стало раздражать Рубцова.
- Что это он? Спать здесь собрался что ли?
Он схватил его за ворот и стал трясти. Мама пожалела даже: "Да оставь ты его, пусть проспится." Это прибавило масла в огонь.
- Как?! Он будет здесь?! Он останется с ней?
Коля встал в грозную позу, подняв кулаки кверху: "Я убью их обоих в этом гнездышке!" Он кричал так громко и гневно, что, наверное, слышали соседи. Но ни громовой голос, ни тряска не подействовали на пришельца. Тогда Рубцов, придерживая его за шиворот, поволок к двери и вытолкал на лестницу. И только потом успокоился и вскоре ушел тоже.
На диване вместо сидящего человека остался его красный шарф. А был это Николай Александров, тот, которого при нашем визите, со слов матери, не оказалось дома.