В начале - шок, потом смятение, опустошенность и в то же время ощущение присутствия самого поэта. Но как мысленный переход в прошедшее время, когда он был жив, так и в последующие дни, все воспринимается, словно это случилось только что. Оказалось, что писать стало еще тяжелее. Весь 1996 год я не могла подойти к столу. Присоединилось и свое нездоровье, и тяжелое болезненное состояние мамы, которой шел 88-й год. 2 марта 97-го года мама умерла. Тепло, по-матерински относилась она к Рубцову. Иногда и он называл ее мамой (я об этом уже говорила). Мама знала, что я пишу воспоминания о Николае и радовалась, когда я говорила, что 10-15 листов написала. Но последнее время, чувствуя свою кончину, часто мне повторяла: "Я знаю, что ты сейчас не пишешь. Меня не будет, времени станет больше - пиши, пиши..."
И вот я взялась за работу в черные для меня дни (еще нет и сорокового дня со смерти мамы). Такое мучительное состояние.
Потеря дорогого мне человека была и в те дни, когда похоронили Колю. Дни и ночи смешались в один тяжелый ком. Днем ныло, болело сердце, душили слезы. Ночью преследовали кошмары, где слышала слова Рубцова о том, что пытаются его уничтожить. Он умоляет меня спасти его... И плачет, плачет...
Не было утешительных звонков и визитов. Оставалась со своей болью наедине с Колей (но только уже во сне).
Не помню, через сколько времени (может, через неделю после похорон Рубцова), в мучительной тишине моей квартиры раздался резкий телефонный звонок, от которого я вздрогнула.
Это был звонок из Союза писателей. Мне сообщили, что в квартире Рубцова закончили работу следователи. Сейчас там Лиза разбирает оставшиеся записки, разный хлам, конверты, обрывки бумаги, рукописей. Там и мои записки сохранились. И что я могу их забрать.
Первое, что бросилось в глаза, когда я вошла в крохотный коридорчик, на полуоткрытой двери в комнату (на створке) висело черное пальто Рубцова.
"А вешалку так и не прибил" - мелькнуло в голове. Зеленая металлическая пластина с крючками лежала на полу под тем местом, где должна быть приколочена.
Лиза сидела на корточках на полу перед ворохом бумаг - конвертов, книжных обложек, газетных обрывков, мельком определяла ценность листочка и отбрасывала в сторону.
Подключилась к этой работе и я. Без труда увидела свое письмо, записку, женские послания поэт за подписями Таня, Гета. Одно из них на бланке управления связи, телеграмма от Ларисы. Но деловых телеграмм было больше. Очень много конвертов (к сожалению, только конвертов). А писем мало. Были ли они? Странно... Обычно Коля хранил все. Куда они могли исчезнуть? Уцелела пачка исписанных листов о любовных похождениях подруги Дербиной. Я сразу же отложила их в сторону. Надо отнести в Союз - это же вещественный документ.
Убийство Рубцова мне виделось непростым. "Что-то тут не так", - думаю про себя.
В ворохе обрывков, которые Лиза отложила на уничтожение, я увидела вырванный из газеты портрет Александра Яшина.
"Как же это можно выбросить? Вырванный... Ну и что? У Коли ведь дома не было ножниц."
В этой же отброшенной куче увидела раскрашенную глиняную статуэтку, протянула за ней руку. В ответ на этот жест Лиза укоризненно посмотрела на меня и покачала головой со словами:
- Ну, Неля, все-то ты хочешь взять...
- Но ведь это же можно склеить...
Она в ответ улыбнулась и опять укоризненно покачала головой. Видимо, она очень спешила, потому что еще раз мне пересмотреть все, что уже отброшено, не пришлось.
Весь хлам был быстро сложен на простыню, вынесен во двор и сожжен. (Наверное, такое указание получила.)
С полной сумкой колиных бумаг я пошла домой. Среди них не было моей поздравительной открытки с цветным изображением соснового бора и со словами предостережения беречь голову, пока не поздно. Этой открыткой, по-видимому, заинтересовались следственные органы и приобщили ее к "Делу".
Да, было у меня предчувствие беды. Оказалось, надо было бить тревогу еще раньше. Не дает покоя мысль: "Что-то тут не так!" В убийстве Рубцова остается тайна. "Но следствие разберется", - успокаиваю сама себя.
В моей сумке лежит толстое нераспечатанное письмо, адресованное Дербиной, которое я взяла из почтового ящика, спускаясь по дороге домой с лестницы.
Письмо жгло руки. "Что с ним делать? Снесу, - думаю, - в Союз вместе с теми листками, адресованными Дербиной, которые взяла из мусорной кучи. Подозрительная все-таки эта женщина..."
Не откладывая дело на завтра, отнесла письмо в Союз, передала Александру Романову со словами:
- Не знаю, что здесь. Но, наверное, есть и важное. Может, следователю... Романов согласился со мной и сказал, что знает следователя, который занимается этим делом, есть его телефон. Если что хочу сообщить, то могу и сама позвонить.
И я позвонила в надежде, что прислушаются к моим мыслям о неслучайном убийстве Рубцова.
Следователь (он не назвал мне своей фамилии) сказал, что очень хорошо, что я позвонила. Он сам намеревался поговорить со мной.
...Мы встретились в маленьком неуютном кабинетике, в который почему-то входили и выходили во время нашего разговора какие-то люди.
Первым делом меня попросили заполнить анкетные данные, партийность и тому подобное.
Первый вопрос следователя ко мне был о том, с какой целью я послала новогоднюю открытку и была ли это угроза?
Приготовилась высказать все свои подозрения, что в жизни Рубцова происходило что-то неладное. Вначале следователь что-то записывал, а потом подал мне листочек. Оказалось, что это вопросы. Их было больше десяти. На них предстояло мне ответить. Потом подал выполненные типографским способом листки для показаний и сказал:
- Идите домой. Подумайте. Ответите на все вопросы. Если у вас будет желание сообщить больше, то можете дополнить, сколько захотите.
Дома, читая вопросы, мне подумалось, что все-таки увидели в моей фразе угрозу (как же! Появилась другая женщина!).
Да, надо хорошую голову, чтобы во всем этом разобраться. Я решаюсь сделать дополнение. Пишу, печатаю на машинке в редакции газеты "За кадры", где работаю, свои размышления "Почему погиб поэт?"
Делаю это в двух экземплярах: один - для Союза (пусть тоже знают!), другой - для следователя.
Много лет спустя, когда поэт Виктор Коротаев работал с судебным архивом Рубцова и опубликовал книгу "Козырная дама", я спросила, видел ли в "Деле" он мои показания в машинописи? Он ответил: ''Нет. Ничего напечатанного на машинке я не видел."
Как я понимаю, исчезло мое изложение и из Союза. Сомневаюсь: читали ли его вообще? (Подумаешь, бред обиженной судьбой, случайной женщины в жизни Рубцова!) Но случайной ли?
Правда говорят, что рукописи не горят. Я нашла этот текст. И, не раздумывая, решила его опубликовать. Пусть через 27 лет документ (иначе его не назовешь) прочтут люди.
Почему погиб поэт?
"Сегодня две недели, как не стало среди нас Рубцова, а сердце по-прежнему не может смириться с такой утратой.
Болит, болит, болит.., боль почти не угасает, только немножко ослабевает, из острой превращается в тупую, саднящую.
Тогда я встаю из-за стола и начинаю ходить по кабинету. Такое чувство, что избита и кровоточит моя душа.
Галя, моя секретарша, видя, что я не могу нигде найти себе места, терпеливо молчит.
Потом, немножко успокоившись, снова сажусь за редакционный стол. (Газета должна выйти в срок!) Что-то пишу.
Отдаю Гале на машинку. И, сама за собой не замечая, задумавшись, смотрю или куда-то в угол, или в окно.
Галя, наверно, пугается, громко окликает меня. Я возвращаюсь к действительности, снова начинаю писать. Делаю макет газеты.
Потом, внезапно, словно сквозь туман, вижу Рубцова, что-то с ним говорю и даже улыбаюсь.
Галя внимательно смотрит на меня. Опять спохватываюсь: "Что это со мной? Кажется, начинаю терять рассудок. Нет, так нельзя. Надо все выдержать. Он хотел, чтобы я жила. А его нет. Как? Почему?"
По городу ходят слухи и разные, и одинаковые. Разные, потому что по-разному описывают ход убийства. (И откуда только все знают!) Одинаковые - сходятся к одному: так ему и надо, значит, заслужил!
Эти слухи тревожат меня. Тем более, что распускают их женщины. Причем те женщины, которых, пo-видимости, можно считать символом доброты, святости, теплоты и сердечности.
Женщина - убийца. И защищают ее женщины. Выходит, как говорят, на земле все зло от женщин... А как же материнство? Откуда в женщине злость? Вина - эмансипация?!
С этим я не могу согласиться. В ушах стоит то гул, то шум, то шепот. Вижу разгневанные женские лица. У некоторых просто улыбочки:
— Здоровая была бабища! Мужиченко-то и не угодил. Быка бы ей надо...
- Бедняжка, - говорят другие, - уж как он ее довел. От мужа из-за него уехала! Переманил ведь! Работу пришлось бросить.
- Давить мужиков надо! (Это еще одно восклицание.) Получки все пропивают...
А мужчины молчат. Почему молчат мужчины? Не слышу ни слова в защиту поэта.
Не знали? Не любили? Нет, конечно, знали. И любили. Но молчат. Боятся женщин? Видимо, боятся...
Одна, на вид культурная, женщина со сладенькой улыбочкой начинает описывать портрет убийцы (разыскала в газете подборку стихов с фотоснимком):
— Сразу видно добродетельная женщина. А он...
Тут она начинает обливать поэта такой грязью, что я не выдерживаю:
— Как вы смеете!
— А Вам-то откуда знать!?
Вопрос явно провокационный, но отчетливо отвечаю:
— Я была его другом!
- Еще одна! - и такой довольный смешок.
- Одна уж тут говорила, что он только ее одну и любил. А какой суп она ему варила! Как же вы его делили? Должно быть стыдно сейчас себя в такую грязь замешивать?!
И опять смешок. А на лице чувство превосходства и порядочности, что мне действительно становится стыдно, но за нее.
Теперь я поняла, почему женщины оправдывают убийцу и почему убивают. Такая тоже может убить. Узкий, сытый, почти животный мирок убил в женщине душу. А чистая любовь опорочена и оплевана. Дружба с мужчиной в их понятии - это обязательно что-то похотливое, животное, нечистое. Да, судят по себе - (как говорят, в меру своей испорченности). А таких, пожалуй, большинство. Их не переубедишь и ничего им не докажешь.
Такой была и "волчица". Именно - "волчица". Так я назвала убийцу про себя с тех пор, как почувствовала в ее стихах звериную натуру. И все последующее время жила в предчувствии страшного конца. И он наступил.
Наступила и тишина, идет следствие. Что-то будет? А будет, видится, скорей всего победа таких вот женщин, которые шепчут по углам:
- Пожалели бы ее! Его-то не вернешь. У нее ребенок. Он все равно шел на закат. И опять:
- Вызвал. Сам вызвал. С места сорвал бедную. Вот заслужил...
Сорвал с места? Но ведь такого же не было! Помню приезд Дербиной в Вологду летом 1969 года.
(Здесь я прерву пересказ - подробности о том, как это произошло, потому что уже говорила раньше.)
И, как бы отвечая тем, кто уверял, что Рубцов пригласил ее - переманил к себе, пишу, что это не так.
Оказывается, она явилась в нашу писательскую организацию, чтобы узнать адрес поэта. И странно... (Видимо, очаровала всех.) Ей дали его адрес. Мне вспомнилось вдруг, когда видела их вместе: "Мы еще к Белову!" Это пустое - к Белову далеко, а Астафьевы рядом. К ним они заходили. Там Дербина даже пожаловалась, что Рубцов уезжает, а ее не берет.
В своем машинописном изложении для следствия рассказала я о другой встрече с Дербиной (уже осенью). Она уже стала известной писательницей в Вологде и на собрании обсуждались его стихи.
Почти дословно я пересказала все предыдущее. Отрицательную реакцию писателей и Рубцова на ее признание - "люблю волков".
Рассказывала и о том, как уже у меня дома Рубцов возмущался по поводу ее "зверских" стихов. Провел аналогию со змеей (мол, и змей можно любить!).
- О том, как жила эта женщина раньше, я не знаю. - продолжаю давать свои показания следователю, - были ли у нее друзья - я не спрашивала ее об этом. После обсуждения стихов не встречались и совсем не потому (как могут подумать!), что вклинилась в нашу с Рубцовым почти пятилетнюю дружбу. Была органическая непереносимость не из-за ее внешности, из-за ее патологических стихов. Это, пожалуй, и есть суть ее жизни!
Об этом я узнала из писем ее подруги (я уже говорила, что подобрала рукописные листочки на полу в колиной квартире в куче мусора).
Вот отрывок из письма, говорящий, чем была заполнена жизнь этих двух женщин:
"...Ты пишешь, чтобы я плюнула на того человека, о котором писала. Я это сделаю непременно. Но тогда, когда он будет ходить за мной следом и ждать меня у проходной.
Я уверена, что это будет, но не скоро. А пока он принимает, вернее берет снисходительно все, что я даю ему по своей инициативе, а сам не проявляет ее. Мы не видимся месяцами, а когда случайно нас столкнет, он зовет меня к себе ночевать, а я, Люся, иду.
Всю ночь включен магнитофон. Он любит, знает музыку. У него богатейшие записи. И мы разговариваем. Когда он узнал от меня об аборте, то стал меня беречь. И мне с ним хорошо.
Когда утром я ухожу, он не назначает мне свидания и я молчу. И так до следующего случая."
(И так все письмо. К сожалению, одного, первого, не доставало.),
Вот несколько строк и о связи Дербиной с Рубцовым:
"...Люся, я вашу историю с Рубцовым предвидела. Я знаю, что у вас с ним все будет сложно. Но будут и прекрасные моменты. Когда ты будешь обливаться слезами. И ради этого можно жить.
Я простила бы многое человеку, если бы он дал мне хоть бы немного счастья, хотя бы один раз в месяц. И все гениальные люди били своих возлюбленных по щекам. Я не берусь ничего советовать, так как никогда не видела Рубцова. Но самое страшное - это одиночество.
...Затосковали мы с тобой, Дербина! А не надо. Надо самим строить жизнь и вырывать у нее хорошие дни. Ведь сама не даст. Я это понимаю, а без тебя не хочется делать..."
Вот такая скучающая женщина в поисках развлечений появилась в Вологде, и ее объект - поэт Рубцов. Один. Квартира. Имя. Возможно, и деньги.
И поэт сражен. Разве устоишь перед такой выдающейся внешностью, ангельским голосом и в то же время энергией, подкрепленной вином? А дальше? Дальше, говорят, - это "роковая любовь". Скорей всего - это роковая ошибка в образе жизни. Он удивлялся: "Почему все думают, что я все делаю правильно. Могу ведь и я ошибиться." Осознал, но, видимо, было уже поздно.
Слышала, что в городе шепотом говорилось о готовности поэта к страшной развязке - погибнуть от женщины, которую любил.
Да, победу над мужчиной-поэтом Рубцовым Дербина одержала. Но это не было победой над его разумом. Рано или поздно он справился бы с порывами своей страсти.
Возможно, дружки (я не говорю - друзья) в угоду поэту восторгались кипучим темпераментом и талантом женщины. Подогревали его ревность. И еще второе - позиция невмешательства ("милые дерутся - только тешатся").
Если бы не это, то конец мог бы быть совсем другим.
Сейчас снова и снова, думая о случившемся, вижу постоянный образ любимой женщины. Он в его стихах.
Поэт не мог ударить женщину. Частые ссоры, видимо, были потому, что он не нашел того, что требовала его душа.
Не в архивном хламе, а прямо на столе на чистом листе бумаги я прочитала строчки, написанные рукой поэта:
Горячий сок по жилам ее
хлещет.
Чужой бы бабе я всю глотку
переела...
Почему это не видели следователи? Или волнующая поэта мысль не имела к "Делу" никакого отношения?
Когда он это написал? Не в эту ли страшную ночь?
...И вот ползут, ползут по городу слухи, задают друг другу встречные вопросы: почему погиб поэт?
- Да, потому, люди, — хотелось мне сказать, - что он любил всех нас, любил каждую травинку в поле, каждый листик на дереве, любил и женщин, и детей, любил Россию. Его большой любви хватало на весь мир, а мы не сумели спасти его одного".
Кажется, написала все, что было мне известно об отношениях Дербиной и Рубцова. Но была и недосказанность. Ведь почти весь 70-й год я не была в квартире поэта. Не видала, что там творилось. Но кто-то был и, наверное, знал. Уверяю себя, что все раскроется на суде.
Мои ответы на вопросы следователя и печатный текст-дополнение передала следователю. Каждый день ждала звонка. Может, что-то осталось неясным? Звонков не было, приглашений на дополнительные беседы - тоже.
Тянулись мучительные дни в ожидании суда.
Вечерами, после работы, снова и снова перебирала принесенные из квартиры Рубцова бумаги.
На первый взгляд - мусор. Но я вглядываюсь в цветной ворох поздравительных открыток, конвертов. И вновь поражаюсь — почему одни конверты? Ведь Рубцов такой аккуратный: берег каждую бумажку. Изъято для следствия? Есть суперобложки поэтических сборников, а самих книжек нет.
Помню, Коля очень дорожил ими. Однажды мне показал дарственную надпись на тоненькой, наверное, первой книжке стихов. И несколько раз прочитал ее вслух. Написано: "Коле милому Рубцову."
— Это не потому, что он не знает, где ставить запятую, — уверят меня Коля. — Здесь двойной смысл. Можно читать по-разному: "Коле, милому Рубцову" и "Коле милому, Рубцову."
Держу в руках суперобложку книжки Станислава Куняева "Метель заходит в город". Раскрываю, а там на обрывке бумаги рукой Рубцова написан телефон Василия Белова. Ну как же можно было такое в огонь?!
А деловая переписка? Телеграммы и письма из издательств. Вот черновое заявление ректору Литературного института от студентов V курса с просьбой восстановить Рубцова в институте.
Вот товарищеские письма.
Одно за подписью: "Твой тезка Никола. " В письме сообщается адрес брата поэта Алика. Письмо написано 19.12.55 года.
Второе датировано 59-м годом. Написано Вл. Бидиным.
Необъяснимый внутренний толчок заставил подобрать оторванную корочку от школьной тетради, исписанную фиолетовыми полуразмытыми чернилами. Это оказалось письмо Сергея Багрова, написанное 5 августа 63 года. Читаю и тоже вроде бы переношусь в прошедшие молодые годы, и улыбаюсь.
"Какая обида, гнев и все на свете. - пишет Сергей, - пленка в бачке склеилась, осталось лишь 2 и то не снимки, а призраки. Ты себя, пожалуй, не узнаешь. Стыдно такое посылать. Но все же вышлю. Слышишь, колокол?!."
Письмо заканчивалось так:
"Ну, пока, жму твою худощавую лапу. Передавай кому-нибудь привет, даже тому, кого я не знаю. Желаю удачи в жизни, такой, чтобы слезы капали и подвиг совершить хотелось."
Как было не подобрать с полу фотографическую раскрашенную открытку, изображающую влюбленную пару с выразительным текстом "Дарю тому, кто дорог сердцу моему."
На обороте фиолетовыми чернилами написано: "Коле от Таи. 25.10.55 г. Прютино", а дальше четверостишие:
"Вспомни, когда мы
прощались,
Мы клялись друг друга любить.
Мы встречаться обещали
(было написано "обещались", две последние буквы закрашены синей пастой)
И клялись весь век не забыть. "
В скобках.- "Тая". И еще скобки "В дни нашей разлуки."
В конце - "Желаю Счастья!"
Беру в руки две сберкнижки. Вспоминаю, как Лиза с усмешкой посмотрела на меня и покачала головой, когда я взяла их из общей кучи, предназначенной для сжигания.
- Думаешь, там деньги?
- Нет, конечно.
- Тогда зачем?
Я не знаю, что ответить, но понимаю, что делаю все правильно.
Сберкнижки рассказали мне о материальном достатке поэта.
Вот одна запись: "4 мая принято 50 копеек. Остаток 50." Дальше книжка не заполнена.
В другой: "15 августа 1970 года положено 1000 рублей."
Согласитесь, что по тому времени это значительная сумма. Дальше записи идут по убывающей: выдано, выдано, выдано... Сначала взял 200 рублей, потом все меньше и меньше. Запас денег таял. 12 декабря 70-го года Коле выдано 90 рублей (видимо, брал на Новый 1971 год).
Но на 23 декабря у него этих денег уже не было. Он разделил оставшиеся 10 рублей пополам и оставил про запас пятерку. Но это ему уже не потребовалось.
Развернула вчетверо сложенный помятый листочек, где колйной рукой написано: "Совок, ножницы, посуда, молоток, лезвия, шторы на кухню, в ванную коврик и..."
Запись оборвалась. Наверное, в это время кто-нибудь пришел. Это было в 1969 году, когда Коля обустраивал свое жилище и гости к нему текли рекой.
Начата рецензия на рукопись И. Полунина. Прервана на полуслове. "Сердце на ладони" - так назвал автор свой стихотворный сборник.
Внутренне вздрогнула, когда увидела обертку от шоколада, которую приносила на Набережную. Даже это сохранил! Вот они - эти алые мачты на обложке сборника "Сосен шум". Яркие, но сломанные.
Опять задумываюсь: "Если Коля так бережно относился к каждой записке, пусть даже из нескольких слов, например: "Приходили В. Малыгин и Э. Федосеев", так почему все это в таком беспорядке рассыпано по полу с отпечатками грязной обуви?
Десятки раз читаю и перечитываю строчки, адресованные поэту.
Прошу у Бога разрешения опубликовать то, что взволновало больше всего - свернутый несколько раз, пожелтевший лист, потертый на сгибах (видно, долго носил с собой в кармане).
Развернула и ахнула. Письмо от Сергея Викулова.
На нем след от капли - воды? слезы?
Кто теперь это определит? Привожу письмо дословно.
"Дорогой Николай!
До ухода из "М.гв." я не смог поставить в номер (готовился № 9) твою подборку. Да, сказать тебе честно, и жалко было с нею расстаться в предвидении перехода в "Современник". И вот мой переход и предположения стали фактом. Твоя подборка со мной. Я ее сходу поставил в № 11 "Современника"! Пожалуйста, не сердись, что так получилось. Да и надо тебе расширять свою "аудиторию". У "Современника" совсем другой читатель, нежели у "М.гв." Пусть он услышит твой голос, узнает и полюбит тебя. Более того, я бы хотел, чтобы ты отныне стал постоянным автором "Современника". В моем к тебе расположении можешь быть уверен. Гонораром не обижу. В трудную минуту постараюсь помочь.
Крепко жму руку.
Желаю тебе новых талантливых строчек.
Напиши мне, что не сердишься.
С приветом - Сергей Викулов. 14.08.68 г."
А вот другой текст:
"Милый Коля, Николаша!
Присылай скорей стихи.
А то в "Гвардии"-то нашей
Все редакторы тихи...
И ответь, ради Бога, этой девочке хоть два слова. Она потом всю жизнь будет рассказывать и детям передаст письмо твое, как реликвию. Обнимаем все.
С любовью - И. Денисова."
Кто же эта девочка? Вновь по листочку перебираю архивные бумажки. И, наконец, нахожу письмо и строчки, имеющие отношение к Рубцову:
"Я очень рада, что выписала журнал "МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ". Я люблю стихи. Особенно нравятся стихи Николая Рубцова, напечатанные в журнале № 3.
Мне 16 лет. Я в этом году кончаю 8-й класс.
С приветом к вам Рая.
4.06.68 г."
Читаю письмо другой девочки, дочери поэта, первоклассницы (сама писала, старалась):
"Привет из Николы! Здравствуй, папа! С приветом к тебе - Лена... Папа, почему не посылаешь пальто и костюм. И конфет. Я все время жду и живу хорошо. И учусь на 5. Посылай скорее, а то мне холодно. И рукавички.
До свидания. Лена."
Вижу, рукой Геты приписано, но без подписи: "Еще пошли яблоков, ей очень хочется, а к нам не везут. Ну ладно, до дома доехала хорошо. Дома все в порядке. До свидания. 2.10."
Детство! Каким оно было у Рубцова?
Рассказывал он, как сейчас вижу, об этом не только в стихах, но и в коротких беседах. Поэт готовил к печати повесть. Да, я не оговорилась, нашла два машинописных листа (тоже со следом грязной обуви).
Первый - начало с заголовком "Старшая сестра" (Отрывок из повести "Детство").
Привожу - его дословно.
"Старшая сестра
(отрывок из повести "Детство")
Кто не замечал, что иногда то, что было вчера, помнится гораздо хуже того, что бывало в детстве? Это похоже, примерно, на то, как роман "Как закалялась сталь" гораздо живее и глубже сохраняется в сознании, чем другие такие же книжки, повторяющие его, хотя они и более близки к нам по времени. Да, сознание зависит от времени, но память не любит повторения во времени картин, событий или явлений, которые уже выразили однажды интерес нашего сознания и более не могут обогатить его. Мы скоро забываем эти повторения (даже вчерашние). Иногда вовсе не замечаем их, и с неиссякаемым интересом и волнением возвращаемся к своему духовному богатству - к чистым первородным впечатлениям, в том числе к впечатлениям детства, полным наиболее верным представлением Q неувядаемом разнообразии мира. Чтобы избежать скуки и всезнания в своей обыденной жизни, мы с такой же неиссякаемой надеждой и упорством стремимся к цели, достижение которой вознаграждает нас радостью нового открытия и духовного удовлетворения и обогащает нас.
Туг необходимо заметить, что повторения картин и явлений в природе имеют особый смысл. Они никогда не носят характер вынужденный, как бывает в жизни взрослого человека (например, кое-кто вынужден читать эпигонские книжки, да мало ли тут примеров!), они всегда носят характер только естественный, такой же, как дыхание. А все естественное, даже при внешнем сходстве, вечно свежо и первородно и никогда не может окончательно исчерпать интерес нашей души и сознания.
Поэтому более других счастлив тот человек, который за сво-"
Так оборвался первый лист.
Читаю второй.
"Оно очень шло к ней, придавало ей еще красоты и тихо звенело во время танца. И голос ее звенел, и слова непонятной песни тоже звенели, и все это было удивительно хорошо! И всю жизнь сопровождает меня, по временам возникая в душе, какой-то чудный-чудный, тихий звон, оставшийся, наверно, как память об этом пении, как золотой неотразимый отзвук ее славной души. Она тогда исполнила, как мне теперь известно, арию Земфиры: "Режь меня, жги меня! Я другого люблю!"
Гости еще больше оживились. Они от души произносили похвальные речи в честь Нади, а некоторые коротко говорили: "Вот какая нынче молодежь-то!" Но говорили это с таким видом собственного достоинства, гордости и даже самодовольства, как будто без слов давали понять, что, мол, не только молодежь, а все мы такой вот славный народ! Но этого я тогда не понимал. Я только запомнил выражение некоторых лиц и слов.
Не могу удержаться, чтобы не рассказать, чем закончился этот вечер. Закончился этот необыкновенный вечер тем, что все - и наши домашние, и гости - забыли погасить свет и по всему дому, кто где, заснули непробудным счастливым сном! Но я не мог уснуть, т.к. предельно был полон волнующих впечатлений. Я неслышно поднялся, кое-как вскарабкался на длинный праздничный стол, уставленный рюмками, тарелками, графинами, и пополз по нему, выпивая из всех рюмок подряд вино, которое там осталось...
После этого лихого похмелья я ничего не могу вспомнить из значительных событий, как я полагаю, почти целого года. Но Надя была активисткой в своем десятом классе и в своей школе. Поэтому к нам часто заходили. И поэ-"
Листок закончился на полуслове. Где же все-таки рукопись? Загадка, загадка, загадка...
Больше всего меня поразило письмо старшего брата Алика. "Он, как я", - так охарактеризовал его Коля. Видимо, эта переписка не была интересной для следствия. Конверты не распечатывались Колей, а были разорваны (чувствовалось, с каким нетерпением он их вскрывал). И когда я перечитывала письма, вновь и вновь путаясь в "лохмотьях", то решила обрезать их.
Постоянно вспоминала фразу "он, как я", пытаясь понять сходство братьев.
Алик тоже писал стихи. Неустроенный быт. Жизнь с другой женщиной оказалась временной, вернулся к жене и детям - Коле и Оле.
Начитавшись этих писем, я занялась поисками брата. Они привели меня в Свердловск к женщине Валентине Субботиной.
Из переписки я узнала, что жили они с Аликом на юге. Он был хорошим баянистом. Признался, что не может оставить бедствующую семью, что должен вернуться к детям.
- Я ему не перечила, согласилась с ним, - сообщила мне Валентина.
И еще призналась, что Коля приезжал в Свердловск, спрашивая о брате. Высказала, что, наверное, с ним произошло какое-то несчастье - "жаль бедолагу".
В последнем письме Валентина рассказала, что развелась с мужем, взяла свою фамилию - Игнатик. Подала мне фотографию Алика, на которой заметно сходство с Колей. Но исчезновение Алика так и осталось тайной.
И еще с одной тайной столкнулась я после смерти Рубцова в его квартире. В куче обрывков я обратила внимание на листок из записной книжки Коли (тоже по нему прошлись чьи-то сапоги). Стихи написаны карандашом. Уже полустертые. Черновик.
Оказалось, что это не один листок, а три. В середину вложен еще один (одинаковый по формату), но из другой записной книжки. На нем тоже написаны стихи, тоже карандашом, но другим почерком.
Вот рубцовские строчки:
Идет процессия за гробом,
А солнце льет горячий свет,
В его присутствии особом
На все.......есть ответ
Что невозможен путь
обратный.
И......тот последний был.
Он был и есть простор
нарядный,
Он был и есть весенний пыл.
На лицах скорбное смятенье.
Волнение первое прошло.
Огромен....., и удивление:
Как это все произошло?
Но есть еще вопрос угрюмый.
Он заставляет нас тужить.
Он заполняет наши души –
Как человеку нужно жить?
Как выбрать путь, где
нет обмана?
Как выбрать путь, который
тверд?
Какому крикнуть капитану:
— Эй, капитан, возьми на борт!
А вот что вложено между этими стихами:
За железною оградой
Уже вырыта могила,
И поет над ней надсадно
Ветер песнь свою уныло.
И бросает снег соленый
На лицо друзей и плечи,
Твой земной неугомонный
Кончен мир, потухли свечи.
И угас электропламень,
В темноте замолкла лира,
Символом на серый камень
На погост ушла от мира.
Но идет по стуже, холоду.
Все так же на огонь.
Вновь по волоку из Вологды
Твой старый добрый конь.
Согласитесь со мной, что автор этих строк много знал о последних днях жизни поэта Николая Рубцова. Иначе откуда такая уверенность и даже жестокость сообщить живому поэту о его смерти, как свершившемся факте? Эти строчки наводят на мысль, что смерть Рубцова не случайность.
В минуты таких раздумий опять из Союза писателей по телефону мне предложили сходить на квартиру поэта: "Там сейчас Гета. Приехала за вещами. Может, что-нибудь возьмешь..."
Так я познакомилась с женщиной, образ которой у меня складывался из Колиных стихов.
Когда я назвала себя, Гета улыбнулась со словами: "А я уже слышала о Вас. Мне соседка с Колиной квартиры на Набережной рассказывала, что какая-то Неля ходит и прибирает у него в комнате."
От Геты я узнала, что здесь побывала мать убийцы. Приехала за вещами дочери. Она забрала все, что можно было взять: мелкую увядшую картошку, рассыпанный на полу стиральный порошок.
А к голубому стеганому одеялу с обгоревшим уголком приникла со слезами: "Это мое. Это я его стегала."
- Неужели она так и сказала - "это мое"? - удивилась я.
(Я помню, что мы с Колей получали его в посылке на почте - в этом же доме - и это было еще до приезда Дербиной в наш город.)
С разрешения Геты я подобрала с полу портрет Гоголя с раздавленным стеклом, разбросанные на полу иконки, разбитый комнатный термометр, одежную щетку, охотничий нож, деревянную пепельницу в виде ладьи, расческу. На подоконнике, рядом с женскими заколками, шиньоном, вазочкой с былинками ковыля, лежала безопасная бритва. Меня поразило увиденное на столе. Казалось, что поэт только что встал из-за него. На нем стопкой лежали сероватые листы машинописной бумаги. Лежал и листок с началом стихотворения, который я видела при первом посещении опустевшей квартиры.
Читаю вновь: "Горячий сок по жилам ее хлещет..." И отвожу глаза. Жуткая запись.
На правом уголке стола лежит брошенная серая авоська, на другом - журналы "Наш современник", "Советская женщина" (который унес от меня в апреле 1970-го. А я так за ним и не пришла.). Тут же на столе рядышком лежали таблетки тетрациклина (приносила в 1968 году на Набережную) и таблетки валидола. Пожалуй, кроме меня это
никому ничто не сказало. Мои размышления над столом прервал неожиданный приход домоуправа. Он, как хозяин, начал похаживать по комнате, заглядывая во все утлы.
- Много мне не надо, - приговаривал он, - но что-нибудь на память. Наклонился над столом, стал внимательно разглядывать пластинку на проигрывателе.
Подошла и я. Сразу бросилось в глаза крупно выделенное - "Григ". Даже внутренне вздрогнула и отпрянула назад.
А домоуправ быстро снял пластинку с проигрывателя со словами: "Вот это я возьму." Потом приподнял на столе клеенку (словно искал какой-то тайник) и извлек оттуда фотографию и улыбнулся: "Это она. Я ее тоже возьму."
На фотографии Дербина вызывающе смотрела, как на картине Ренуара "Обнаженная".
Моя бы воля, я бы оставила эту квартиру, как музейную, со всей обстановкой. Но что я могла сделать. Единственно, что - хоть что-то сохранить. Взяла картину Саврасова "Грачи прилетели", шторы, настольную лампу, вешалку, дорожку.
- Надо бы сохранить его личные вещи, - говорю Гете.
- Я знаю, - ответила она. - Взяла все.
Мне (по моей просьбе) разрешила взять белую рубашечу, в которой Коля за грибами к Чухину в Погорелово ездил. Предложила мне Гета еще папаху. Я отказалась. При создании музея (в это я верю) обращаться, все-таки, будут к ней.
- Вот кресло надо бы сохранить. Но как? - высказалось у меня,
Гета приподняла его от пола и сказала: "Оставь у себя. Я на руках унесу".
Она взгромоздила кресло себе на голову, придерживая руками. Я взяла картину и мелкие вещи, и мы направились к моему дому. Это не близко. Но Гета ни разу не отдохнула. Казалось, несла не тяжелую вещь, а пушинку.
У меня дома разоткровенничались о том, как познакомились с Рубцовым. Гета поведала мне, что некоторый период жила с Рубцовым в Ленинграде. Работала в то время почтальоном.
А Лена родилась уже в Николе, когда отец жил в Москве. На эту весть он отозвался короткой телеграммой: "Поздравляю! Назови Леной."
(Думаю, что такая дорогая сердцу телеграмма сохранилась, и берегут ее. Как реликвию.)
Гета рассказала мне о трудном неординарном поведении поэта Рубцова в жизни.
- Пришел однажды без новых перчаток и на вопрос: "Где перчатки?" - ответил спокойно и коротко: "Другу подарил".
Ушел как-то на встречу с бывшей детдомовской знакомой, вернулся поздно. Видит, дверь заперта. И давай стекла бить. И не один раз так было. Сначала бьет, а потом сам и вставляет. И упаси Боже, назвать его за это дураком. Не любил он это слово. Обычными крестьянскими делами не занимался. Когда приходилось резать живность, он даже из дома убегал. Мужиков приходилось нанимать.
И я сразу вспомнила, как он говорил у меня, что они, мол, хотят, чтобы я быка кулаком убил, "Но я же этого не могу".
- За клюквой он любил ходить. Заготовляли мы ее очень много.
Рассказала мне Гета и о последней встрече с Рубцовым. Искренне вздыхала: "Если бы я знала, что так может случиться, увезла бы его тогда с собой..." Вот эта исповедь:
- Встретились мы в Тотьме. Я приехала на очередное совещание по своей работе. Но уже знала, что Николай знаком с Дербиной. (Недаром говорят, что земля слухом полнится.) Сообщили земляки из Николы, что твоего с "рыжей паклей" на теплоходе видели. Такая наглая. С мужиками ругалась. Без очереди за пивом в буфет лезла.
Уговаривал меня наш общий знакомый остаться с Николаем вместе на ночь. Даже комнату предлагал. Я наотрез отказалась.
Но в обратный путь мы поехали в одной каюте. Но не были с Рубцовым наедине. Каюта оказалась трехместной.
Ехала с нами старушка, которая все пыталась нас примирить. Все повторяла: "Какая вы хорошая пара!"
Николай был возбужден, встревожен, уговаривал меня жить вместе. "Ведь Лена! Знаешь, какая она у нас!"
Но примирения не получилось. Я вышла на своей пристани, оставив Николая спящим.
Получилось, что она отказалась от него.
В свою очередь поведала о своей дружбе с ним и я. Было у нас с Николаем что-то общее, даже в мелочах. Однажды купила платье для племянницы шерстяное, голубое, показала ему. Он даже опешил и тихо так сказал: "И я такое же - для Лены!"
- Знаю, знаю, - улыбнулась Гета. - Он мне рассказывал: "У моего друга такое же платье..."
Не скрываю от Геты, что и жениться на мне собирался, но все его что-то тревожило, что его осудят за это.
Рассказала Гете и о своем письме ему в Москву в 1968 году, надеясь на встречу. Но у него встреча получилась с семьей. Он примчался, но не застав меня дома, уехал в Николу.
- Помню, - опять улыбается Гета, - он приехал такой хороший. В белой рубашечке.
- Тогда, - говорю, - я всерьез поверила, что ваша связь неразрывна.
- Но после того, как связался с Дербиной, он мне был уже не нужен. Вот брала бы ты его...
Да, легко сейчас говорить об этом.
После ухода Геты я долго про себя повторяла эти слова. И мне казалось, что и моя, жизнь оборвалась. Как кадры в кино, замелькали передо мной прожитые годы. Я старалась понять себя. И главное: почему такой исход в отношениях с Рубцовым? Особенно живо воскресает в памяти детство. И уже ничего не замечаешь вокруг. Зато ясно видишь перед глазами то, что было десятки лет назад. И не только видишь. Чувствуешь запахи полевых цветов, ощущаешь на лице тепло солнечных лучей, легкое прикосновение ветерка. Одним словом, живешь в прошлом... В такой момент (двенадцатилетней девчонкой возвращалась в мыслях из леса с полной корзиной грибов, перелезая через изгородь, нечаянно рассыпала грибы) раздается резкий дверной звонок и возвращает меня к действительности. Принесли повестку в суд. Суд! Сердце вздрогнуло и упало. Вновь охватил ужас случившегося, ужас смерти.
Смотрю на фотографию Коли (там он живой), ту самую, которую вновь поставила на прежнее место, на приемник. Но она в трауре. Атласной черной ленты, положенной в шкатулку, хватило как раз на то, чтобы ее обрамить. Размер, подсказанный "чужой" мыслью... Разве такое возможно?! Мистика какая-то!
Ослабли руки. Но впереди суд! Как я это выдержу? Без того уже почерневшая от горя, лишившись нормального сна и еды, не живу, а тяну на последнем дыхании.
Убит любимый человек, друг, поэт. И вот повестка подтверждает, что все - не кошмарный сон. Сверху написано: "Пред. Гавриков." А дальше: "Судебная повестка по уголовному делу № 1 - 229.
Вологодский народный суд вызывает Вас к 12 часам 6 апреля 1971 года в качестве свидетеля по делу Грановской по адресу ул. Батюшкова, 18, каб. 7 - 8."
(Теперь в этом здании продовольственный магазин.)
Последнюю ночь перед судом ни на минуту не сомкнула глаз. Выдержу ли встречу с убийцей Рубцова?
Думаю, что человек, совершивший чудовищное преступление, должен чувствовать если не раскаяние, то хотя бы страх перед наказанием.
Никогда не бывала на судебных процессах, видела только в телевизионных передачах, как преступник идет на суд, идет, низко опустив голову, словно придавленный тяжестью совершенного преступления.
Что я увижу там? Что сейчас испытывает женщина, пишущая стихи, имеющая малолетнюю дочь и убившая человека?
Как посмотрит она в глаза людям, которые будут присутствовать в зале суда и за стенами которого сотни и тысячи других, которые ждали каждую строчку стихов Рубцова, как праздника. Представить это трудно. Да, только представить...
... День суда. Что же пришлось увидеть?
Возле здания толпа народу. Тесно и в коридоре перед закрытой дверью, где должен начаться судебный процесс.
Суд еще не начался. Убийцу не привезли. Но вот началось волнение, шум. Подъехал "черный ворон". Сквозь тесный строй столпившихся конвой сопровождает подсудимую.
Она шла, не опуская головы, самоуверенная, спокойная, даже с усмешкой на лице.
В зал никого из коридора не пропускают, объявляя заседание суда закрытым.
Одного за другим вызывают свидетелей. Обратно они не выходят. Никто не знает, что происходит за дверью. Люди стоят притихшие, стараясь хоть что-нибудь услышать.
Вот вызвали свидетелем мужа Дербиной. Дальше была моя очередь.
Вошла с гулко бьющимся сердцем.
Пригласили к трибуне, где я должна расписаться в правдивости показаний.
Чувствую на себе пристальный взгляд убийцы. (Она знает, что я не на ее стороне.)
Громко бросает реплику: "Да, она наговорит!"
Спрашивают меня о взаимоотношениях поэта и преступницы. Рассказываю все, что знаю: о появлении ее в квартире поэта, передаю услышанный там разговор.
Все вновь появилось в памяти, и предчувствие, что эта женщина явилась к поэту неспроста.
Рассказываю суду о ее стихах, где чувствовались проявления животного инстинкта. Вспоминаю, что Рубцов это не одобрял. Невозможно любить то, что причиняет зло. Поэт по этому поводу сочиняет экспромт "Люблю змею".
Дербина прямо сверлит меня своим взглядом.
Председатель суда обращается к подсудимой:
- Есть ли вопросы к свидетелю?
- Есть! - она не встает, а вскакивает, обращаясь в мою сторону. Глаза ее сверкают она готова уничтожить меня даже взглядом. Столько ненависти, злобы. А за что? За то что говорю нежелательную для нее правду? Под удар берется глубина и чистота моего чувства к поэту.
- Зачем Вы писали ему вот это?
Она громко, с выражением произносит: "Колокольчик! Где ты сейчас звенишь - в Москве или Ленинграде? Ты погибнешь без моей любви!"
Прозвучало потрясающе убедительно, так что кто-то за председательским столом суда вздохнул и негромко сказал: "Так и получилось!"
Даже я сама внутренне вздрогнула - чувствовала, что будет беда и не уберегла.
Преступница довольна. Вот, мол, почему Рубцова защищает - она его любила. Выходит, что любить - преступление, а убить - в порядке вещей. Видя, что ошеломила присутствующих сообщением, она тут же продолжила наступление и задала другой вопрос:
- Зачем Вы послали... (она сделала ударение на слове "послали", а не положили, как было на самом деле) три конфеты, три "Ласточки"? Он даже на это сказал: "Бабе 40 лет, а ведет себя, как ребенок!"
У меня даже в глазах потемнело: как он перед ней унижался, оправдывался. Даже лет мне прибавил. Ох, Коля, Коля!
Вот так я получила от убийцы еще один удар. Да какой! Еще один тонкий прием: уязвить, ужалить и побольнее. Чем? Возрастом? Детской чистотой души?
Верю, что поэт мог сказать такую фразу, скорее, продолжая этому удивляться, а не осуждать.
Но - "баба"! И - 40!? Это уже жестоко!
Дербина в такой форме выразила насмешку, зная, что возраст для женщины всегда имеет особый смысл. Она - лучше: молодая, сильная, красивая! Это - главное! И она торжествует, стоит в позе победителя, скрестив руки на груди.
Не выдерживает даже председатель суда, он повышает голос, обращаясь к убийце: "То, что перед вами кровь - это не волнует! Вас интересуют конфеты..." Но это не останавливает Дербину. Она уже разошлась.
Судья задает мне вопрос:
- Почему Вы послали на Новый год такую пророческую открытку поэту со словами: "Береги голову, пока не поздно!"
Говорю, что хотела предупредить, что связь с этой женщиной - недоразумение, которое не приведет ни к чему хорошему. Дербина вскипела, вновь подскочила на месте:
- Хотите ли Вы знать, что он сказал по поводу Вашей новогодней открытки?
Я поражена, хочу ли я знать?! Какое это теперь имеет значение..? Случилось то, от чего предостерегала. И это сделали женские руки.
На глазах навернулись слезы. И утереть нечем. (Думала, выдержу!) И я, чтобы не упасть, сунула руки в карманы пальто, крепко сжала кулаки, словно схватилась за опору.
Наступила пауза. Председатель суда объявил перерыв. После перерыва стали вызывать свидетелей, бывших у поэта 18 января, накануне убийства. Вошли женщины, которые жили поблизости с Дербиной. Слушаю их. Смотрю на преступницу. Как нагло она себя ведет! Вскакивает, подсказывает своим свидетелям, просто из кожи вон лезет, пытаясь доказать, что она ангел, а Рубцов злобный деградирующий пропойца.
- Мама, - обращается она к сидящей в зале матери, - скажи, как я в детстве относилась к животным.
И мать говорит, что она в детстве жалела покалеченную собачку. Как она тогда плакала!
Очень жалко смотреть на убитых горем отца и мать подсудимой. Они не оправдывают поступок дочери. Просят пожалеть хотя бы девочку, которую воспитывать придется им.
Немногословен и бывший муж Дербиной-Грановской:
- Когда жили вместе, ничего плохого за женой не замечал.
- Почему же вы разошлись? (Вопрос к Дербиной).
- У нас жилье было плохое, пришлось на время расстаться, так и отошли друг от друга.
- Вы с Вашей энергией могли бы решить квартирный вопрос. Наверное, не хотели. (Это замечание со стороны суда).
Одного за другим вызывает судья гостей Рубцова. Это журналисты. Один из них не считает себя участником постоянных застолий с Рубцовым и подробностей его жизни не знает. Подчеркнул: "Рубцов всегда пил вино, а я - водку." ( Это был фотокорреспондент Аркадий Кузнецов).
Николай Задумкин возмущен грубым поступком Рубцова: ударил женщину по лицу. (Случай, когда у моего журнала "Советская женщина", лежащего у него на столе, Дербина вместе со своей подругой вырезали рисунки новой модной одежды).
- Да, он меня ударил, обрадовано закивала головой убийца, — и сказал: "Как ты могла? Это же моего друга!"
Не так уж много свидетельских показаний о вечере перед преступлением. (Но что же ее разозлило? Такое мирное застолье, и вдруг- убийство? Месть за пощечину?)
Кто-то из присутствующих в зале вспомнил, что должен быть еще один свидетель - Рыболовов Юрий.
Судья просит пригласить из коридора названного свидетеля. Но его там не оказалось.
Думаю: "Что же знает Рыболовов? И почему его нет? Вспоминаю, что он уже после похорон Рубцова заходил ко мне и рассказывал, что видел назреваемую ссору, если бы он знал, чем все может кончиться, то остался бы. Но "мне нужно было на поезд к 2-м часам". Что же он знает еще?" Вот дают показания пожилые женщины из поселка Лоста, где жила Дербина. Они подтвердили, "как на духу", что она жаловалась: он ее обижает. "Даже при народе в магазине обозвал ее б... Мы советовали оставить его, уехать. Не знаем, почему она это не сделала."
После допросов свидетелям суд разрешил оставаться в Зале.
Рядом со мной сидела Гета.
Что-то переписывал и записывал в блокнот Виктор Коротаев. Это единственный представитель от писателей. И то ему разрешили присутствовать как журналисту без права выступать. Неужели никого нет, чтобы встать на сторону Рубцова и осудить поступок женщины-убийцы?
Выступление прокурора прозвучало неубедительно. Оно мне запомнилось тем, что он доказывал намеренный приезд Дербиной к поэту с целью продвинуть свои литературные планы. На это выступление подсудимая взметнулась и, прерывая прокурора, громко выкрикнула: "Я - к нему? Да я сама..."
Ей не дают договорить. Вновь и вновь судья делает замечания за неправильное поведение. Но ее не останавливает даже предупреждение, что за это может быть повышена мера наказания.
У Дербиной-Грановской адвокатом была женщина, которая, как и следует защите, пыталась задавать каверзные вопросы свидетелям, чтобы подвести личность Рубцова под опустившегося алкоголика.
Вот и ко мне обращение:
- Был ли разговор о лечении от алкоголизма?
Мне припомнилось наше посещение поликлиники К» 2, когда у Рубцова был сердечный приступ. Я рассказала об этом. И о том, что иногда принимал вино с целью самолечение. Но это ему не помогало.
Как мне хотелось, чтобы поддержали меня, но со стороны Рубцова адвоката не было. Могла быть представлена общественная защита от писателей. Но и ее тоже не было.
Когда мне судья задал вопрос: "Мог ли Рубцов убить человека?" - я думала, что ослышалась: "Кого все-таки судят — Рубцова или Дербину-Грановскую?"
Но вопрос повторили, видя, что я растерялась.
- Бывал ли он жестоким, агрессивным, способным убить человека?
—Он мог быть гневным, взбешенным, если встречал несправедливость. Но убить!? Нет!
Судья обращается к Гете как потерпевшей.
— Какая она потерпевшая?! - опять срывается с места подсудимая. В глазах ее сверкнули искры.
Даже Виктор Коротаев неожиданно для себя воскликнул: "Ого!" Со стороны судьи встречный вопрос:
- Кто же она, если вы убили отца ее ребенка?
(Да, она разрушила не только существующую семью, которую, заглушив свои чувства, берегла я. Она и меня... Даже на скамье подсудимых улыбается. А я поседела за одни сутки.)
Вопросов к Гете было несколько:
- Как Рубцов относился к семье? Помогал ли? Почему, имея дочь, не жили вместе?
Гета отвечала коротко: "Денег не посылал, помогал посылками".
- Что он мог посылать? - вклинивается убийца. - Это я ему помогала собрать посылку. (Хотела, видимо, сказать этим: на что он годен? Даже посылку не в состоянии послать самостоятельно.)
- Вот, видите, — слышно со стороны судебных заседателей, — посылал.
Гета поясняет, что жили врозь потому, что были сложности в характерах... Тут она споткнулась, помолчала и произнесла: "Он - поэт!"
"Мы судим здесь не поэта, а гражданина" - грозно обрывает ее адвокат Дербиной.
И Гета, смешавшись, замолкает. Больше ее ни о чем не спрашивают. А у меня в висках стучит: "Судим поэта?! За то, что его убили?!"
Смотрю на убийцу. Она довольна своим адвокатом. Выглядит эффектно: рыжая, волосы собраны на затылке, высокая, сильная. На ней трикотажная кофточка, обтягивающая грудь. Короткие рукава открывают полные сильные руки. Узкая юбка ту го обтягивает бедра и не закрывает толстые колени. На ногах чулки белого цвета, подчеркивают крепкие ноги.
Вот такой, наверное, и явилась к поэту, очаровывая женскими прелестями. Да и фотографию с себя в обнаженном виде оставила. Что же натолкнуло ее на это? Жажда развлечений? Пожалуй, да. Вот и доразвлекалась... Такой сильной женщине беречь бы поэта надо. Не хотела. Да и не любила она его. Только сама себя.
Даже на суде буквально кричала, сверкая глазами: "Я — поэтесса Дербина. Он принижал меня как поэтессу, заставлял готовить, убирать и не давал работать."
(Для любимого человека можно горы свернуть. А тут, оказывается, в тяжесть создать уют, приготовить обед.)
- Он издевался надо мной, - продолжает она (И судья ее не останавливает). - Бросал в меня горящие спички.
— Но почему же следствием не найдено на полу ни одной спички? - спрашивает председатель суда.
- Так я потом все подмела...
Вопрос: "Устраивал ли он вас как мужчина?"
— Да. Мужчина он был хороший...
Тут подсудимая замолчала. Потом, опомнившись, стала противоречить ранее сказанному:
- Он был очень умным. Воспитывал меня. Очень много мне дал. Мне никогда не найти такого мужчину...
(За что же ты его убивала? Я не понимаю. Тут нет никакой логики.) Суд дает обвиняемой последнее слово. И она начинает говорить. О чем? Воспроизводит сцену убийства.
- Вы все это говорили, - останавливает ее судья.
(Я же из уст Дербиной все это слышу впервые, так как свидетелей для дачи показаний вызывали позднее.)
Вместо самооценки содеянного и использования возможности высказать просьбу о смягчении наказания Дербина продолжает рассказывать, как она убивала Рубцова, словно не слыша замечания. Видимо, ей доставляет удовольствие повторять все детали преступления для нас, свидетелей, которые не были в начале суда. А может, она это делает для меня: "Смотри, слушай, как я убивала твоего друга!"
(Боже мой как только земля таких людей держит!)
Чуть сознание не теряю. Стараюсь не смотреть, как жестикулирует. Но все равно видится вся чудовищность поступка.
- Он звал меня с ним спать, но я отказалась. "Тогда уходи, - кричал он. - Нет, сначала я размозжу тебе череп". Потом пошел в ванную искать молоток. Вернулся с охапкой белья... Меня охватил смертельный ужас. Я поняла, что жизни у нас с ним не будет. Я набросилась на него. Я хорошо запомнила эту деталь: в его глазах был ужас, а волосы встали дыбом. Правда... (Тут она усмехнулась). И волос-то у него немного. Только на висках. Я никогда не видела, чтобы волосы поднимались. Подумала: "Что это он? Испугался меня, что ли?" Я, наверное, страшная тогда была. Такой - он меня никогда не видел. Он кричал: "Я люблю тебя!"
Вопрос: "Как же он мог кричать, если в это время вы его душили?" — Уверяю Вас, он кричал в это время. Я, наверное, его еще не очень сильно прижала. Потом смотрю: щека у него посинела. Я встала и отошла к балкону. Вопрос: "Почему он оказался вниз лицом?"
- Он перевернулся.
- Как же он мог перевернуться?
- Не знаю, но я сама видела. Он прямо откинулся. (Пожала плечами). Может, это была агония.
Весь рассказ продолжался с таким равнодушием, как будто речь шла не об убийстве. И тень погибшего не стояла с ней рядом.
Если верить ее словам, то она дала согласие жить с ним вместе из-за жалости. Пришла за вещами, а он уговорил остаться...
Тогда зачем убивать?
Из-за того, что поняла: не будут вместе? Да, она так и сказала на суде: "Я поняла, что мы не будем вместе и решила его уничтожить."
Вот так звучало последнее слово убийцы и никакого раскаяния о содеянном.
Она жалеет себя:
- Я погубила себя, как поэтессу. Буду всегда помнить, что Рубцов погиб от моей руки.
("От моей руки?" - как будто по приказу взмахнула, а он, как хрупкий цветок, - сломался.)
- Произошла трагедия... Он любил только меня одну!
Сказала с самодовольной улыбкой, сверкнув в мою сторону глазами.
(Какая же это трагедия? - возмущаюсь я. - Это же умышленное убийство и при том зверское, и это чудовище, палач в юбке живет и будет жить дальше.)
Когда вынесли по закону того времени высшую меру наказания за умышленное убийство - 8 лет, Дербина не дрогнула и не опустила головы.
Так с высоко поднятой головой, с усмешкой на лице, она проходила под конвоем и посматривала по сторонам на столпившихся людей в коридоре здания, на улице.
- Дура ты! - бросила она женщине в ответ, которая, возмущаясь, малым сроком наказания, крикнула: "Лет 15 надо бы дать за это!"
Вот и все. "Черный ворон" увозит подсудимую. А возбужденная толпа расходится медленно, продолжая обсуждать случившееся.
В марте 1997 года я поставила последнюю точку в своей рукописи. Казалось бы, все. Рубцов похоронен, убийца наказана. Но душа по-прежнему была не на месте, будто и после смерти Коля был рядом и наше общение продолжалось.
Вспоминаю, как в мае 1971 года приехала из Николы Гета, мы вместе с ней пошли на кладбище на могилу Коли, предварительно купив на рынке рассаду цветов "Анютины глазки". Выбирали голубые. Мне вспомнилось, что однажды в моем альбоме он рассматривал внимательно открытку, где были бархатистые, почти коричневые "Анютины глазки".
- Они? - тихо спросила его я.
- Нет, - Коля нахмурился, - это не то.
(Видимо, в это время вспоминал что-то далекое - свое).
- Они голубые.
Я еще при жизни поэта мечтала побывать на его родине. Поэтому с большой радостью приняла приглашение Геты приехать в Николу. Решила: обязательно приеду во время отпуска - в августе.
Гета встретила меня на пристани Толшма на грузовой машине. Автобусы тогда туда не ходили, да и легковые машины тоже, такая была беспролазная грязь. И об этом есть в стихотворении Рубцова "На автотрассе":
Какая зловещая трасса!
Какая суровая быль!
Шоферы высокого класса
Газуют сквозь ветер и пыль.
Газуют во мраке таежном
По рытвинам в грозной ночи...
- Эй, где тут начальник
дорожный?
Лежит у себя на печи...
Да. В сухое время - рытвины, пыль. А сейчас, в осеннее время, трясина. Нас подбрасывает в кузове, от борта к борту мечется мой чемоданчик. Машина газует, можно сказать, тонет в дорожной хляби, из которой уже выбирались впереди проехавшие. (Торчат из грязи свеженарубленные лапники придорожных елок).
Про себя думаю: "Только трактор может выползти из такой грязищи." Потом узнала, что действительно, только на тракторе привозили в Николу почту.
Но вот ужасы дорожные кончились. Подъезжаем к селу. И тут словно оживают Рубцовские стихи:
Хотя проклинает проезжий
Дороги моих побережий,
Люблю я деревню Николу,
Где кончил начальную школу!
С моста видно, как пасутся на взгорье кони, приютились на берегу черные деревенские баньки.
Дом, где жила Гета с дочерью Леной и мамой, был сельсоветом. В этом обшитом выкрашенном в голубой цвет двухэтажном особняке они занимали уголок в нижнем этаже. Рядом с ними была комната для приезжающих. И поэтому семья Геты и сторожила, и убирала это казенное учреждение. Рубцов назвал это заведение строгим. Видимо, не просто жилось ему в этом доме. Но... я опять цитирую самого поэта:
... Перед этим -
Строгим сельсоветом.
Перед этим
Стадом у моста,
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста.
Сердце мое гулко забилось, когда я увидела милую доченьку Рубцова, Леночку. Боже, как она похожа на своего отца. Этот быстрый взгляд из под ресниц. Эта застенчивая и добрая улыбка. Девочка приняла меня, как родного близкого человека. Когда отсутствовала мама (она ходила косить траву для нужд своего маленького хозяйства), мы все время проводили вдвоем. Лена демонстрировала мне свое умение - старательно мыла пол, на речке стирала платьице. Показывала мне игрушки, которые покупал ей папа. Воспетая в стихах кукла не сохранилась, хотя Лена ее очень любила и берегла. А вот пластмассовый селезень (в натуральную величину) сохранился. Лена рассказала мне, что бабушка всегда очень сердилась на папу:
— Все посылки шлет. Взять бы тебя и послать ему в посылке.
- Тетя Неля, ведь я бы там задохлась?.,. - Лена вопросительно поднимала на меня темные, как у отца, глаза.
Гета показала мне (уже известные по стихам) любимые Колины места: деревянную школу, заросшую речку ("...тина теперь и болотина, где я купаться любил"), над омутом старую ель, развалины церкви и березы, где они расставались.
С моста идет дорога в гору,
А на горе - какая грусть! -
Лежат развалины собора,
Как будто спит былая Русь...
Видела я и старый деревянный дом с крапивой под оконцем, где Рубцов работал над книгой стихов
"'Звезда полей". (Дом этот давно снесен).