ГЛАВА LIII ОБ АРМИИ
Назначения, которые Наполеон делал во время постоянных своих
смотров, опрашивая солдат и сообразуясь с мнением полка, были весьма
удачны; назначения, исходившие от князя Невшательского, никуда не го-
дились[1]. Ума, а тем более малейших признаков пылкой любви к родине
было достаточно, чтобы человека неизменно обходили повышением. Очевид-
но, однако, глупость считалась необходимой только для офицеров гвар-
дии, от которых прежде всего требовалась полная невозмутимость во
всем, что касалось политики. Они должны были быть слепыми орудиями во-
ли Магомета.
Общественное мнение считало желательным замену начальника главно-
го штаба герцогом Далматским или графом Лобау. Князю Невшательскому
назначение любого из них доставило бы большее удовольствие, нежели им
самим. Тяготы, связанные с этой должностью, неимоверно его утомляли;
он целыми днями сидел, положив ноги на письменный стол, развалясь в
кресле, и вместо того, чтобы отдавать распоряжения, на все обращенные
к нему вопросы отвечал посвистыванием.
Великолепны по своим качествам во французской армии были ун-
тер-офицеры и солдаты. Так как найти заместителя для военной службы
можно было только за большие деньги, то все сыновья мелкой буржуазии
волей-неволей шли в солдаты, а благодаря обучению в военных школах они
читали "Эмиля" и "Записки о галльской войне" Юлия Цезаря. Не было суб-
лейтенанта, который не питал бы уверенности, что стоит ему храбро сра-
жаться и не попасть под шальное ядро - и он станет маршалом Империи.
Эта блаженная иллюзия сохранялась до производства в чин бригадного ге-
нерала. Тогда в прихожей вице-коннетабля военным становилось ясно, что
преуспеть - если только не представится случай совершить подвиг на
глазах у великого человека - можно только путем интриг. Начальник
главного штаба окружил себя подобием двора, чтобы подчеркнуть свое
превосходство над теми маршалами, которые - он сам это сознавал - были
талантливее его. По своей должности князь Невшательский ведал произ-
водством во всех войсках, расположенных за пределами отечества, от во-
енного министра зависело лишь производство тех, кто служил в пределах
Франции, где, по общему правилу, повышение давалось только за боевые
заслуги. Однажды в заседании Совета министров почтенный генерал Дежан,
министр внутренних дел, генерал Гассенди и некоторые другие в один го-
лос стали упрашивать его величество назначить батальонным командиром
артиллерийского капитана, стяжавшего большие заслуги на службе внутри
страны. Военный министр напомнил, что за последние четыре года импера-
тор трижды вычеркивал фамилию этого офицера в декретах о производстве
в более высокий чин. Все, отбросив официальную сдержанность, уговари-
вали императора. "Нет, господа, я никогда не соглашусь дать повышение
человеку, который уже десять лет как не был в бою; но ведь всем из-
вестно, что мой военный министр умеет хитростью добиться моей подпи-
си". На другой день император, не читая, подписал декрет о назначении
этого достойного человека батальонным командиром.
На войне император после победы или просто удачного дела одной
какой-нибудь дивизии всегда устраивал смотр. Объехав в сопровождении
полковника ряды и поговорив со всеми солдатами, чем-либо отличившими-
ся, он приказывал бить сбор: офицеры толпой окружали его. Если кто-ли-
бо из эскадронных командиров был убит в бою, он громко вопрошал: "Кто
самый храбрый капитан?" В пылу энтузиазма, возбужденного победой и
присутствием великого полководца, люди говорили искренне, и ответы их
были чистосердечны. Если самый храбрый капитан не обладал нужными для
эскадронного командира способностями, его повышали в чине по ордену
Почетного Легиона, а затем император снова задавал вопрос: "После него
кто же самый храбрый?" Князь Невшательскнй карандашом отмечал награж-
дения, и как только император направлялся в другой полк, командир пол-
ка, в котором он побывал, утверждал офицеров в новых должностях.
В эти минуты мне нередко приходилось видеть, как солдаты плакали
от любви к великому человеку. Одержав победу, этот изумительный полко-
водец приказывал немедленно составить список тридцати - сорока чело-
век, представляемых к награждению орденом Почетного Легиона или к по-
вышению по службе. Списки эти, зачастую составленные на поле битвы,
нацарапанные карандашом, почти всегда собственноручно подписанные На-
полеоном и, следовательно, по сей день хранящиеся в государственных
архивах, когда-нибудь после его смерти явятся волнующим историческим
документом. В тех весьма редких случаях, когда генерал не догадывался
составить список, император грубовато заявлял: "Я жалую такому-то пол-
ку десять офицерских и десять солдатских крестов Почетного Легиона".
Такой способ награждения несовместим со славой.
Когда он посещал госпитали, перенесшие ампутацию и находившиеся
при смерти офицеры, над изголовьями которых булавками были приколоты
красные кресты Почетного Легиона, решались иной раз просить его о наг-
раждении орденом Железной короны. Однако он не всегда удовлетворял та-
кие просьбы: это была высшая военная награда.
Культ доблести, непредвиденность событий, всепоглощающее влечение
к славе, заставлявшие людей через четверть часа после награждения с
радостью идти на смерть, - все это отдаляло военных от интриг.
[1] Князь Невшательский обладал всеми нравственными качествами,
присущими порядочному человеку, но в его способностях позволительно
усомниться. В конце рукописи - следующее суждение: Князь Невшатель-
ский, последовательно занимавший в Версале ряд низших придворных долж-
ностей, сын человека, который своими географическими трудами снискал
расположение Людовика XV, никогда не испытывал того восторга перед
республикой, которым в молодости горело большинство наших генералов.
Это был законченный продукт того воспитания, которое давалось при дво-
ре Людовика XVI; весьма порядочный человек, ненавидевший все, что но-
сило отпечаток благородства или величия. Из всех военных он наименее
способен был постичь подлинно римский дух Наполеона; вот почему он хо-
тя и нравился деспоту своими замашками царедворца, однако постоянно
раздражал великого человека своими взглядами, проникнутыми духом ста-
рого порядка. Сделавшись начальником главного штаба и князем, он долго
раздумывал над тем, какой формулой вежливости ему надлежит заканчивать
свои письма. Известно, что приближенные к нему льстецы производили
тщательные розыски в Национальной библиотеке; но ни одно из предложе-
ний не показалось ему приемлемым; в конце концов он решил заканчивать
свои письма без всякой формулы вежливости и просто подписывать их сво-
им княжеским именем: Александр. Впрочем, в частной жизни он обладал
всеми добродетелями; он был ничтожен лишь как правитель и полководец.
Несмотря на некоторую резкость, он был приятен в обществе.
ГЛАВА LIV ЕЩЕ ОБ АРМИИ
Постепенно дух армии менялся; из суровой, республиканской, герои-
ческой, какою она была при Маренго, она становилась все более эгоис-
тичной и монархической. По мере того как шитье на мундирах делалось
все богаче, а орденов на них все прибавлялось, сердца, бившиеся под
ними, черствели. Те из генералов, которые с энтузиазмом отдавались во-
енному делу (например, генерал Дезэ), были удалены из армии или отод-
винуты на второй план. Восторжествовали интриганы, и с них император
не решался взыскивать за проступки. Один полковник, который обращался
в бегство или прятался где-нибудь во рву всякий раз, когда его полк
шел в атаку, был произведен в бригадные генералы и назначен в одну из
внутренних областей Франции. Ко времени похода в Россию армия уже до
такой степени прониклась эгоизмом и развратилась, что готова была ста-
вить условия своему полководцу[1]. Вдобавок бездарность[2] начальника
главного штаба, наглость гвардии, которой во всем оказывалось предпоч-
тение[3] и которая давно уже, на правах неприкосновенного резерва, не
участвовала в боях, отвращали от Наполеона множество сердец. Воинская
доблесть нисколько не уменьшилась (солдат из народа, обуреваемого
тщеславием, всегда будет готов тысячу раз рискнуть жизнью, чтобы прос-
лыть самым храбрым из всей роты), но, утратив привычку к повиновению,
солдаты перестали быть благоразумными и бессмысленно расточали свои
физические силы, вместе с которыми, естественно, гибла и храбрость.
Один из моих приятелей, полковник, по пути в Россию рассказал
мне, что за три года через его полк прошло тридцать шесть тысяч чело-
век. Образованность, дисциплина, выдержка, готовность повиноваться ос-
лабевали с каждым годом. Некоторые маршалы, как, например, Даву или
Сюше, еще имели власть над своими корпусами: большинство же, казалось,
сами насаждали беспорядок. Армия утратила сплоченность. Отсюда те по-
беды, которые казакам, этим плохо вооруженным крестьянам, суждено было
одержать над самой храброй армией всего мира. Я видел, как двадцать
два казака, из которых самому старшему, служившему второй год, было
лишь двадцать лет, расстроили и обратили в бегство конвойный отряд в
пятьсот французов; это случилось в 1813 году, во время Саксонской кам-
пании[4]. Эти казаки оказались бы бессильными против республиканской
армии времен Маренго. А так как подобной армии уже не будет, то мо-
нарх, повелевающий казаками, повелевает миром[5].
[1] "Ставить условия" кажется мне неточным: возможно, я запамято-
вал, как было дело.
[2] Осторожно: вместо "бездарность" - "ошибки". [3] Приказ по ар-
мии, объявленный в Москве 10 октября, относительно
тех унтер-офицеров и солдат, которые были не в силах делать по десять
лье в день.
[4] Под Герлицем, в нескольких шагах от дома, где только что
скончался герцог Фриульский.
[5] См. "Путешествие в Вену в 1809 году" г-на Каде-Гассикура. Он
не продажный писака. Эта глава связывает главы о Государственном сове-
те и о дворе с ходом событий.
ГЛАВА LV
Мысль о войне с Россией, осуществленная императором, была попу-
лярна во Франции с того времени, как Людовик XV, по своему безволию,
допустил раздел Польши. Так как Франция, где численность населения не
изменялась, расположена посреди государств, население которых увеличи-
валось, то ей предстояло рано или поздно либо вновь утвердиться на
первом месте, либо отойти на второстепенное. Всем монархам нужна была
успешная война с Россией, чтобы отнять у нее возможность вторгнуться в
среднюю Европу. Разве не было естественным воспользоваться в этих це-
лях моментом, когда Францией правил великий полководец, своим искусс-
твом возмещавший огромные невыгоды положения этой страны? Помимо этих
причин общего порядка, война 1812 года являлась естественным следстви-
ем Тильзитского мира, и справедливость была на стороне Наполеона. Рос-
сия, давшая слово не допускать английские товары, не смогла выполнить
свое обязательство. Наполеон вооружился, чтобы покарать ее за наруше-
ние договора, которому она обязана была своим существованием, ибо в
Тильзите Наполеон имел возможность сокрушить ее. Отныне государи будут
знать, что никогда не следует щадить побежденного монарха.
ГЛАВА LVI
Немногим более столетия тому назад местность, где построена прек-
раснейшая из столиц - Петербург, была пустынным болотом, а все окрест-
ные области находились под властью Швеции, в те времена союзницы и со-
седки Польши, - королевства, насчитывавшего семнадцать миллионов насе-
ления. Со времен Петра Великого Россия твердо верила, что в 1819 году,
если только у нее хватит на это энергии, она будет владычицей Европы и
что единственной державой, способной ей противостоять, будет Америка.
Мне могут сказать, что это значило загадывать очень далеко; посмотри-
те, какое огромное расстояние отделяет нас от Тильзитского мира 1807
года! С момента его заключения все военные предсказывали, что если
когда-либо произойдет война между Россией и Францией, она будет иметь
решающее значение для одного из этих двух государств; и лучшие шансы
были не на стороне Франции. Ее кажущееся превосходство зависело от су-
ществования одного человека. Силы России быстро возрастали и зависели
от естественных условий; вдобавок Россия была неприступна. Для русских
существует лишь одна преграда, а именно знойный климат. За три года
они в своей молдавской армии потеряли от болезней тридцать шесть гене-
ралов и сто двадцать тысяч солдат.
Поэтому Наполеон имел все основания стремиться остановить Россию,
пока во Франции абсолютным монархом был великий человек. Римский ко-
роль, рожденный на престоле, по всей вероятности, не стал бы великим
человеком, а еще менее - деспотическим государем. Рано или поздно Се-
нат и Законодательный корпус приобрели бы известную силу, и нет сомне-
ния, что господство французского императора после смерти Наполеона
рухнуло бы и в Италии и в Германии. Благодаря своим связям со Сток-
гольмом и Константинополем Польша была надежным оплотом для средней
Европы. Австрия и Пруссия по глупости, а Людовик XV по своей бездар-
ности содействовали разрушению этого единственного залога будущей их
безопасности. Наполеон не мог не стремиться восстановить этот оплот.
Быть может, история осудит его за то, что в Тильзите он заключил мир;
если только он имел возможность поступить иначе, это была великая
ошибка; русская армия была истощена и ослаблена, и сам Александр видел
все ее недостатки.
"Я выиграл время", - сказал он после Тильзита, и никогда еще отс-
рочка не была лучше использована. За пять лет русская армия, и без то-
го чрезвычайно храбрая, получила организацию, немногим уступающую
французской, обладая вдобавок тем огромным преимуществом, что четыре
русских солдата обходятся своей родине не дороже, чем Франции один ее
солдат. Все русское дворянство в той или иной мере заинтересовано в
коммерческих выгодах, требующих мирных отношений с Англией. Когда го-
сударь оказывает ему противодействие, оно его устраняет; поэтому Рос-
сии так же необходимо было воевать с Францией, как Франции - воевать с
Россией.
Если война была неизбежна, то правильно ли поступил Наполеон,
объявив ее в 1812 году? Он опасался, что Россия заключит мир с Турци-
ей, что английское влияние в Санкт-Петербурге усилится и, наконец, что
неудачи в Испании, которых уже нельзя было скрывать, дадут его союзни-
кам смелость вернуть себе былую независимость. Некоторые из его совет-
ников пытались доказать ему, что было бы благоразумно послать еще во-
семьдесят тысяч человек в Испанию и довершить начатое там дело, прежде
чем "ринуться в северные дебри" (подлинное их выражение). Наполеон от-
ветил, что считает более благоразумным задержать английскую армию в
Испании. "Если я выгоню их оттуда, они высадятся в Кенигсберге".
24 июня 1812 года Наполеон во главе четырехсоттысячной армии пе-
решел Неман у Ковно. Вся средняя Европа пыталась уничтожить будущего
своего властелина. Начало кампании ознаменовалось двумя крупными поли-
тическими неудачами. Турки, люди столь же глупые, как и порядочные,
заключили с Россией мир, а Швеция, трезво оценив свое положение, выс-
тупила против Франции.
После битвы под Москвой Наполеон получил возможность отвести
войска на зимние квартиры и восстановить Польшу, в чем и состояла ис-
тинная цель войны; он достиг этого почти без борьбы. Из тщеславия и
желания загладить свои испанские неудачи он решил взять Москву. Этот
неосторожный шаг не имел бы вредных последствий, если бы император ос-
тался в Кремле не более трех недель, но посредственность его полити-
ческого дарования проявилась и здесь: она была причиной того, что он
потерял свою армию.
Наполеон занял Москву 14 сентября 1812 года: ему следовало высту-
пить оттуда 1 октября. Он стал жертвой ложной надежды заключить мир:
если бы Москва была им эвакуирована своевременно, ее героическое сож-
жение[1] было бы смешным. Около 15 октября, хотя погода стояла прек-
расная и морозы не превышали трех градусов, всем стало ясно, что надо
срочно принять какое-нибудь решение; возможны были три плана:
1) отступить к Смоленску, занять линию Днепра и дать Польше проч-
ное устройство;
2) перезимовать в Москве, питаясь запасами, найденными в погребах
и подвалах, и пожертвовав лошадьми, мясо которых можно было засолить,
а весной двинуться на Петербург;
3) и, наконец, третий: пользуясь тем, что русская армия, 7 сен-
тября[2] понесшая сильный урон, отступила влево от Москвы, фланговым
движением двинуться вправо и занять беззащитный Петербург, жители ко-
торого отнюдь не испытывали желания сжечь город. При такой ситуации
заключение мира было бы обеспечено. Если бы французская армия обладала
энергией, окрылявшей ее в 1794 году, был бы принят именно этот план;
но одного только разговора о нем было бы достаточно, чтобы привести в
содрогание наших разбогатевших маршалов и вылощенных бригадных генера-
лов, вращавшихся в придворных сферах.
Одно из неудобств этого плана состояло в том, что пришлось бы в
продолжение пяти месяцев быть до известной степени разобщенными с
Францией, а между тем заговор Малле показал, каким людям была вверена
власть в отсутствие монарха, неусыпно за всем наблюдавшего. Если бы
Сенат или Законодательный корпус имели хоть какое-нибудь значение, от-
сутствие главы государства не явилось бы роковым. Во время похода из
Москвы на Петербург левый фланг был бы свободен, и Наполеон мог бы в
продолжение целого месяца ежедневно посылать курьеров в Париж и управ-
лять Францией. Назначив регентшей Марию-Луизу, начальником гражданско-
го управления Камбасереса, а военного - князя Экмюльского, можно было
наладить дело. Ней или Гувьон-Сен-Сир в Митаве и Риге могли каждый ме-
сяц посылать одного - двух курьеров, да и сам Наполеон мог побывать в
Париже, так как русская армия в России в продолжение трех месяцев была
бы обречена на бездействие. При тамошних жестоких морозах человек мо-
жет уцелеть только в том случае, если он десять часов в день проводит
у печки; русская армия прибыла в Вильну не в лучшем виде, чем наша. Из
трех возможных планов выбрали наихудший; по еще хуже было то, что его
выполнили самым нелепым образом, потому что Наполеон уже не был тем
полководцем, который предводительствовал армией в Египте.
Дисциплина в армии расшаталась до грабежей, которые поневоле
пришлось разрешить солдатам в Москве, раз их не снабжали продовольст-
вием. Ничто, при характере французов, не является столь опасным, как
отступление, а при опасности более всего необходима дисциплина, иначе
говоря - сила.
Следовало в пространном воззвании объявить армии, что ее ведут в
Смоленск; что за двадцать пять дней ей придется пройти девяносто три
лье, что каждый солдат получит по две бараньих шкуры, по подкове, по
два десятка гвоздей и по четыре сухаря; что на каждый полк можно дать
не более шести повозок и ста вьючных лошадей; наконец, что в продолже-
ние двадцати пяти дней всякий акт неповиновения будет караться смерт-
ной казнью. Всем полковникам и генералам должно было быть предоставле-
но право выносить при участии двух офицеров смертные приговоры солда-
там, уличенным в мародерстве и неповиновении, и немедленно расстрели-
вать виновных.
Следовало подготовить армию к походу достаточным питанием в тече-
ние недели и раздать немного вина и сахару. По пути из Витебска в
Москву солдатам пришлось сильно голодать, так как из-за недостаточной
распорядительности интендантство умудрилось остаться в Польше без хле-
ба.
Наконец, приняв все эти меры, следовало возвратиться в Смоленск,
по возможности уклоняясь от той опустошенной во время продвижения к
Москве дороги, на которой русские сожгли все города: Можайск, Гжатск,
Вязьму, Дорогобуж и т. д.
По всем этим пунктам поступили как раз обратно тону, что предпи-
сывалось благоразумием. Наполеон, уже не решавшийся приговорить к
расстрелу хотя бы одного солдата, тщательно избегал всякого напомина-
ния о дисциплине. На обратном пути из Москвы в Смоленск впереди армии
шло тридцать тысяч трусов, притворявшихся больными, а на самом деле
превосходно себя чувствовавших в течение первых десяти дней. Все, что
эти люди не съедали сами, они выбрасывали или сжигали. Солдат, верный
своему знамени, оказывался в дураках. А так как французу это ненавист-
нее всего, то вскоре под ружьем остались одни только солдаты героичес-
кого склада или же простофили. Во время отступления солдаты неоднок-
ратно говорили мне (хотя я не могу этому поверить, так как не видел
такого приказа), что князь Невшательский приказом по армии, объявлен-
ным в Москве около 10 октября, разрешил всем солдатам, чувствовавшим
себя не в силах делать по десять лье в день, покинуть Москву, не дожи-
даясь выступления армии. Умы немедленно разгорячились, и солдаты нача-
ли прикидывать, во сколько дней они могли бы добраться до Парижа.
[1] Пожар в Москве начался в ночь с 14 на 15 сентября. [2] При
Бородине.
ГЛАВА LVII
Наполеон говорил: "Если я добьюсь успеха в России, я буду влады-
кой мира". Он потерпел поражение - не от людей, а от собственной своей
гордыни и от климатических условий[1], - и Европа начала вести себя
по-иному. Мелкие государи перестали трепетать, сильные монархи отбро-
сили колебания; все они обратили взоры на Россию: она стала средоточи-
ем неодолимого сопротивления. Английские министры - люди, имеющие вли-
яние только потому, что они умеют извлекать выгоду из той самой свобо-
ды, которую ненавидят, - не учли этой возможности. Россия воспользует-
ся тем положением, которого она благодаря им достигла, чтобы возобно-
вить начинания Наполеона, притом гораздо более успешно ибо ее действия
не будут связаны с жизнью одного человека: мы еще увидим русских в Ин-
дии.
В России никто еще не изумляется господству деспотизма. Он нераз-
рывно связан с религией, и поскольку носителем его является человек
кроткий и любезный, как никто другой, деспотизмом так возмущаются лишь
немногие философски настроенные люди, побывавшие в чужих краях. Не
воззвания и не награды воодушевляют русских солдат на бой, а приказа-
ния святого угодника Николая. Маршал Массена рассказывал в моем при-
сутствии, что русский, когда рядом с ним падает смертельно раненный
его земляк, настолько уверен в том, что он воскреснет у себя на роди-
не, что поручает ему передать привет своей матери. Россия, подобно Ри-
му[2], имеет суеверных солдат, которыми командуют начальники, столь же
просвещенные, как и мы[3].
Когда Наполеон сказал в Варшаве: "От великого до смешного один
шаг", - он ясно сознавал, что поток истории изменил свое течение. Но к
этим словам он еще прибавил: "От успехов русские осмелеют; я дам им
два - три сражения между Эльбой и Одером и через полгода снова буду на
Немане".
Битвы под Люценом и Вурценом были последним напряжением сил вели-
кого народа, доблесть которого уничтожалась мертвящей тиранией. Под
Люценом сто пятьдесят тысяч солдат из тех когорт, которые никогда еще
не были в огне, впервые приняли участие в сражении. Зрелище ужасной
резни ошеломило этих молодых людей. Победа нисколько не подняла дух
армии. Перемирие было необходимо.
[1] Было бы ошибкой думать, что зима в 1812 году наступила рано;
напротив, в Москве стояла прекраснейшая погода. Когда мы выступили от-
туда 19 октября, было всего три градуса мороза, и солнце ярко светило.
[2] Монтескье о религии римлян. [3] См. памфлет сэра Роберта
Уильсона 1817 года. В 1810 и 1811
годах по приказу русского военного министра все военные распоряжения
Наполеона переводились на русский язык и осуществлялись.
ГЛАВА LVIII
26 мая 1813 года Наполеон был в Бреславле. Там он в трех отноше-
ниях проявил безрассудство: он переоценил свою армию, переоценил глу-
пость министров иностранных держав и переоценил дружеское расположение
к себе государей. В свое время он создал и спас от гибели Баварию, им-
ператор австрийский был его тестем и тем самым естественным врагом
России. Наполеон стал жертвой этих двух громких фраз.
Передышкой следовало воспользоваться для того, чтобы вконец исто-
щить покоренные страны и за десять дней до истечения срока перемирия
укрепиться во Франкфурте-на-Майне. Все неудачи похода в Россию были бы
заглажены, иными словами, в отношении Франции империя не была бы pacч-
ленена: но по ту сторону Эльбы Наполеон уже пользовался влиянием лишь
постольку, поскольку он был самым могущественным из европейских госу-
дарей.
Силезская кампания, ведение которой весьма неудачно было поручено
маршалу Макдональду, известному одними лишь поражениями, битва под
Дрезденом, оставление на произвол судьбы корпуса маршала Сен-Сира,
битва при Лейпциге, битва при Ганау - все это представляет собою скоп-
ление огромных ошибок[1], совершить которые мог только величайший из
полководцев, живших после Юлия Цезаря[2]. Что касается мира, заключить
который беспрестанно предлагали Наполеону, то когда-нибудь мы узнаем,
было ли во всем этом хоть сколько-нибудь искренности[3]. Лично я счи-
таю, что иностранные кабинеты в ту пору искренне желали мира, так как
мне кажется, что они боялись Наполеона. Однако дух приобретения - неч-
то совсем иное, чем дух сохранения приобретенного. Если бы на другой
день после Тильзитского мира гениальность Наполеона целиком заменилась
простым здравым смыслом, он и поныне властвовал бы над прекраснейшей
частью Европы.
Зато у вас, читатель, не было бы и половины тех либеральных идей,
которые вас волнуют; вы домогались бы должности камергера или же, бу-
дучи скромным армейским офицером, старались бы, выставляя напоказ сле-
пую преданность императору, добиться производства в следующий чин.
[1] Ярость Наполеона после капитуляции Дюпона. Совет, на котором
присутствовал г-н де Сен-Валье. Стекла окон Тюильри дребезжали от
гневных раскатов голоса Наполеона. Он большими шагами расхаживал взад
и вперед.
[2] Есть человек, который может стать превосходнейшим военным ис-
ториком этих великих событий: это освободитель графа Лавалета, генерал
Роберт Уильсон. Я думаю, во всем, что касается военной стороны дела,
"Записки" Наполеона будут вполне точны.
[3] См. о переговорах в Праге "Moniteur" за первые числа августа
1813 года и "Annual Register", изданный в Эдинбурге.
ГЛАВА LIX
В Дрездене после битвы двадцать шестого августа Наполеон, по-ви-
димому, стал жертвой ложного представления о чести; он не захотел пой-
ти на уступки. Привычка к верховной власти усилила природную его гор-
дость и ослабила в нем здравый смысл, столь замечательный в более ран-
ние годы.
Это полное исчезновение здравого смысла еще более резко проявля-
ется в действиях, касающихся внутреннего управления, В этом году он
заставил свой презренный Сенат отменить решение апелляционного суда в
Брюсселе, вынесенное на основании постановления присяжных, по делу об
антверпенском акцизе. Монарх оказался законодателем, обвинителем и
судьей в одном лице; все это с досады на то, что нашлись мошенники
настолько ловкие, что сумели обойти установленные им правила.
Другое решение Сената свидетельствует о том, что деспот оконча-
тельно лишился рассудка. Это решение, нелепое хотя бы уже потому, что
оно нарушало установления, именовавшиеся основными законами Империи,
гласило, что мир с Англией ни в коем случае не будет заключен, прежде
чем она вернет Гваделупу, только что уступленную ею Швеции. Члены Се-
ната, до вступления в него почти сплошь принадлежавшие к числу наибо-
лее выдающихся людей Франции, будучи призваны в Люксембургский дворец,
уже не состязались между собой ни в чем, кроме низости. Мужественная
оппозиция тщетно пыталась пробудить в них стыд; они отвечали: "Век Лю-
довика XIV снова настал; мы не хотим губить себя и свои семьи". Пос-
кольку заседания не были публичными, принадлежность к оппозиции была
связана лишь с опасностями, но не могла принести славы, и будущим по-
колениям надлежит с особой признательностью запомнить имена Траси,
Грегуара, Ланжюине, Кабаниса, Буасси д'Англа, Лануара-Лароша, Коло,
Шоле, Вольнея и нескольких других достойных людей, еще и поныне состо-
ящих в оппозиции и подвергающихся оскорблениям со стороны все тех же
льстецов, которые лишь переменили хозяина[1].
Наполеон разослал всем своим префектам приказ - поносить короля
шведского Бернадота в сотнях адресов, нелепых вдвойне, ибо, покинув
Францию, Бернадот стал шведом[2].
Тем временем Веллингтон, побеждая, силою обстоятельств, полковод-
ца более искусного, чем он сам приближался к Байонне. Голландия восс-
тала. Сорок четыре жандарма, составлявшие весь гарнизон Амстердама в
день, когда произошло самое мирное из всех когда-либо совершавшихся
восстаний, не в силах были помешать этой стране отложиться от Франции.
Самые неприступные крепости были заняты так же легко, как и деревни.
Во внутренних областях Голландии император не оставил ни одного солда-
та, ни одного снаряда, а самое главное - ни одного дельного человека.
Все, что смогли сделать, - это удержать Берг-оп-Зоом, и вскоре фран-
цузский гарнизон, взяв в плен корпус английских войск, осадивший кре-
пость, явил миру disjecta membra poetae. После отпадения Голландии бы-
ла опубликована франкфуртская декларация: она предлагала Франции Бель-
гию и левый берег Рейна; но в чем заключались гарантии этого обещания?
Что могло помешать союзникам через месяц после заключения мира возоб-
новить военные действия? Будущие поколения запомнят вероломство, про-
явленное ими после дрезденской и данцигской капитуляций.
[1] To see (посмотреть) "Размышления" г-жи де Сталь for the names
(для имен).
[2] См. все тот же "Moniteur". Самыми подлыми из числа людей,
подписавших эти адреса, были те, что два года спустя оказались самыми
смехотворными и кровожадными роялистами. См. речь г-на Сегье.