В XVII в. охотно носится шапка с тремя лопастями — треух, это название впервые упоминается в описи имущества Михаила Татищева 1608 г.: «...треух рысей сукно вишнево, ветчан, цена 10 алтын». Слово треух как имя собственное известно по расходной книге Болдин-Дорогобужского монастыря с 1598 г. Треухи получили общерусское признание, хотя приверженцы старых обычаев осуждали их ношение. Например, известный протопоп Аввакум в 1671 г. выговаривал своей стороннице боярыне Морозовой: «Да не носи себе треухов тех, сделай шапку, чтоб и рожу-то всю закрыли, а то беда на меня твои треухи-те». Этот головной убор носили мужчины и женщины, причем независимо от социального положения. Они упоминаются в описях имущества знатных бояр, обычны они и в одежде простолюдинов, поэтому слово треух широко и быстро закрепилось в общерусском употреблении.
Треухи изредка использовали как подшлемники. Такие уборы получали второе название — наушники. Упоминаются в описи имущества Голицыных 1689 г.: «...два наушника по объяри шиты шелками, на собольих пупках, цена 101 алт.». Со слова наушник началось развитие целого гнезда однокоренных слов, в том числе и широко известного в наши дни ушанка.
Высокая меховая шапка или колпак с круглым верхом, входившие в царский наряд, назывались столбуном. Правда, это название встречено всего один раз в духовной князя Дмитрия Ивановича 1509 г.: «А саженово моего платья: колпак столбун полици сажены жемчугом». Похожий головной убор с высоким цилиндрическим верхом, который носили бояре, имел название шапка горлатная. Небольшие шапочки с высоким верхом — столбунцы надевали девушки и девочки-подростки, по, как правило, в богатых семьях. Вероятнее всего, именно это и повлияло на скорый выход из активного употребления всех этих слов.
Во все времена на Руси в каждой местности были свои типы шапок и свои названия для них. На востоке южнорусской территории часто употреблялось наименование вершень — мужская шапка из сукна вишневого цвета, отороченная мерлушкой. Там же зафиксировано слово трухмен: «...шапка из смушки, с круглым верхом, узкая». Близко к нему по структуре шепень - видоизмененное от шап «А на нем платья: зипун, рукавицы, шепень черлена на лисице». Это описание взято из записи допроса беглых холопов, сделанной в 1620 г. В Сибири местная разновидность меховых мужских шапок с наушниками и задником до плеч называлась малахай. Слово заимствовано из монгольского языка и первоначально известно лишь в текстах, связанных с Томском и Якутском. Наш земляк Ерофей Хабаров в 1652 г. писал из Якутска об одежде и обычаях местного населения: «У того мужика богдойского платье на нем камчатое все и на голове у него малахай соболей». В наши дни слово наиболее широко известно в севернорусских и сибирских говорах как название меховой шапки с широкими наушниками и задником до плеч, а также верхней широкой одежды.
Меховые шапки черного цвета и особого покроя назывались мурманки. История этого простого названия пока не изучена, связывать его прямо с географическим термином Мурман вряд ли возможно. Некоторый свет на происхождение слова проливает одно замечание в русско-немецком разговорнике, составленном в Пскове в 1607 г.: «...лисицы-морманки — с нацветом лисица». В описи теплого платья знатных людей Строгановых, составленной в 1627 г. в Сольвычегодске, читаем: «...2 шапки мурманки лисицы черные». Может быть, вначале мурманка обозначало «черно-бурая лисица», а затем приобрело значение «шапка из меха темно-бурой лисицы, шапка из темного меха». Позднее шапка мурманка встречается в фольклорных произведениях.
Среди названий меховых головных уборов были и иноязычные заимствования, но лишь некоторые из них получили широкое распространение. Большинство подобных слов употреблялось на русских окраинах, в зонах непосредственных контактов с иноязычными народами. Так, тюркское по происхождению слово курпек 'смушка, овчина' эпизодически употреблялось как название шапки из овчины, в частности и на Русском Севере, что доказывает опись имущества Кирилло-Белозерского монастыря за 1699 г.: «...шапка червчата с соболем, другой курпек вишневой пух овчинной». Приведу описание головного убора крестьянина, сделанное в Москве в 1673 г.: «Микитка Родионов... шапка на нем курпечик вершек белой». Первое употребление слова курпи в перечне названий головных уборов обнаружено нами в уже упоминавшемся русско-немецком разговорнике 1607 г. Судьба этого слова позволяет понаблюдать за процессом формирования значений у слова вообще. Оказывается, в языке тоже ведется проба материала, своеобразный эксперимент, который осуществляется коллективными усилиями всех, пользующихся данным языком. Попытка создать особое название шапок из смушки путем переноса слова-наименования с материала на изделие из этого материала в данном случае не удалось: слово ксурпек не смогло оторваться от родового названия шапка и употреблялось только в сочетании шапка курпек как конкретизатор, уточнитель родового обозначения, а шапка в свою очереди, устраняло двусмысленность в значении лексемы курпек. Дальнейшего продолжения в истории языка курпек 'шапка' не имело.
Не нашло широкого распространения: в языке слово кучма 'меховая шапка, ушанка', наблюдаемое в письменных источниках с XV в. Известно, что соболью кучму с золотой запоной носил Борис Годунов. В XIX в. кучма считалось старинным названием крестьянской шапки, а теперь вообще не употребляется. Зато в белорусском и польском языках оно известно несколько шире.
Из названий мужских головных уборов общерусским являлось слово колпак 'остроконечная шапка с подкладкой и отворотами', которое усвоено из тюркских языков. Самые первые случаи его употребления относятся к XV в. и характеризуют одежду иностранцев, как, например, в сказании «О человецех незнаемых в восточной стране»: «А коли ядят и они крошат мясо или рыбу да кладут под колпак или под шапку». Колпаки были вторым головным убором, их надевали на комнатные шапочки — тафейки, а поверх колпака иногда водружали горлатную шапку с высоким верхом. Свидетельства такого рода обнаруживаем в челобитных и явках о грабежах, как, например, в такой записи, сделанной в Москве в 1543 г.: «А грабежу у него взяли... сняли колпак да шапку черну да тафью камчату». Шапка и колпак внешне различались, а функционально дополняли друг друга, поэтому состоятельные люди носили шапку и колпак одновременно, а бедные — какой-либо один убор. Неразлучность известной пары Фомы и Еремы из «Повести о Фоме и Ереме», сочиненной не позднее XVII в., как раз в том и состоит, что на двоих у них есть то, что положено иметь одному человеку: «На Ереме зипун, на Фоме кафтан, на Ереме шапка, на Фоме колпак».
Головной убор, аналогичный колпаку, в западной части южнорусской территории получил название мегерка, известное также в старобелорусском и старопольском языках и часто употребляемое в сочетании магерка литовская: «Выехали из деревни человек с пятнадцать, а на них магирки литовские, а почали им говорить по-литовски» — свидетельствуют акты Московского государства 1890 г. «Куплено в казну магирка литовская на голову» — помечено в приходо-расходной книге Свирского монастыря за 1658 г. В национальный период магирка 'род колпака без кисти, валяная белая шапка' употребляется в западных районах России.
К названиям колпаков принадлежит и шлык 'высокий колпак из меха или ткани, носимый поверх шапки'. Фактически шлык и колпак — это одно и тоже, но слово шлык вошло в русский язык позднее, лишь со второй половины XVI в., поэтому оно и не получило столь широкого распространения. Вначале шлык обозначало 'часть головного убора, подзатыльник', а в XVII в. шлык 'колпак' уже встречается в описаниях одежды иностранцев. Сравним два значения этого слова в старых русских текстах: «...шапка авчинная без шлыка»; «...шлык немецкой, дороги зелены, стеган».
Судьба слова шлык выглядит так: в середине XVI в. оно было заимствовано русским языком из старобелорусского и старопольского (кстати, в старопольских текстах оно отмечается с 1325 г.), причем непосредственно в форме шлык, а не башлык, как это иногда предполагают. Башлык отмечается в русском языке несколько позже и лишь как имя собственное: Башлык Леонтьевич Кокорев (1566). Нарицательное башлык известно лишь в первой трети XIX в., а шлык 'шапка, чепец, колпак' в то время уже популярно по всей России.
В описаниях царских нарядов в старомосковский период было отмечено тюркское слово науруз, которое обозначало головной убор с полями, украшенный оригинальными пуговицами и кистями. Такой убор носил царь Иван Грозный. Во второй половине XVII в. тот же предмет называется мурмолкой, но и слово мурмолка употребляется также очень редко.
Слово шляпа, которым называли общий для мужчин и женщин головной убор, фиксируется с 1565 г.: «...дочери моей княжне Огрофене приданые... снур сажен жемчюгом на шляпу». Этот пример взят из духовной грамоты князя Оболенского. Слово заимствовано из немецкого языка, причем вместе с соответствующим предметом; в текстах часто упоминаются немецкие шляпы. Любопытно, что, став общерусским, слово шляпа не стало общеупотребительным в жанрово-стилевом отношении Оно так и не проникло в традиционные книжные жанры, зато свободно употреблялось в живой речи, деловой письменности и в художественных текстах демократического содержания.
Для именования мужских головных повязок нерусских народов в русском языке использовались два способа : развитие новых значений у исконных слов (завой 'головной убор вообще', завой 'головной убор вое точных народов, тюрбан, чалма') и заимствование иноязычных слов (чалма, феска). Первый способ был характерен для книжной письменности, второй — для живой речи и деловых текстов.
С языческих времен на Руси существовал обычай «ряжения» В наряд ряженых и скоморохов, кроме прочей одежды, входили маски, которые имели свои названия. Позднее русские знакомятся с иноземным обычаем карнавалов и маскарадов и усваивают несколько иноязычных наименований масок. Таким образом, некоторое время существовали как свои, исконные, так и заимствованные названия для масок. Особенно в XVII в. Первоначально были известны латинское заимствование скурата и собственно русское личина. В описании русского посольства во Флоренцию 1659 г читаем: «Мужи и жены честные и дети ходят все в скуратах, сиречь в личинах всяких цветов». Непростой была и история слова маска. Вначале оно известно как машкара — мышкарь, более характерное для польского языка, усвоившего в свою очередь это наименование из итальянского. Князь Андрей Курбский в «Истории о великом князе Московском» писал о русских обычаях той поры: «Упившися начал и с скоморохами в машкарах плясати. и взявши машкару (скурату або — личину) класти начал на лице его». В то же время известно и русское соответствие харя (из ухаря — от слова ухо). Вот пример из текста XVII в.: «Поде испроси у некоего мышкарь а по нашему харю с великою седою брадою». Стольник П. А. Толстой, побывавший в 1698 г. в Венеции, так описывал свои впечатления от посещения оперы: «В Венеции приходят в те оперы множество людей в машкарах, по-славянски в харях, чтоб никто никого не познавал». Борьба наименований харя и машкара — мышкарь — машера завершается в национальный период формированием на иноязычной основе слова маска.
Возвращаясь к известной пословице «По Сеньке и шапка», впервые зафиксированной в русской письменности еще в XVII в., можно сказать, что у Сеньки из пословицы был богатый выбор головных уборов, но имущественные возможности позволяли ему в будние дни носить войлочный колпак и шапку из овчины, а в праздники веселиться в кругу со скоморохами, надев ярко разрисованную харю. Богаче одевался боярин Семен Иванович: он носил зимой соболью шапку, а под ней теплый колпак, летом — пуховую шляпу, а дома отдыхал в нарядно расшитой тафейке.
РУКАВИЦЫ — ВАРЕГАМ РОДНЫЕ СЕСТРЫ.
Распространенность того или иного предмета одежды на разных территориях Русского государства была неодинаковой. А вот рукавицы использовались во всех областях России. Приведем свидетельство на этот счет грека П. Аллепского, путешествовавшего по России в 1596 г.: «Русские не снимают с рук больших вязаных из шерсти перчаток с мехом, обтянутых кожей, согревающих, как огонь, зимою, в которых они исполняют все свои работы, даже достают воду и исполняют иные службы. Летом же носят перчатки из кожи и в них работают, чтоб не повредить рук». Действительно, рукавицы использовались и на уборке урожая в страду, и при разделке дров, во время выполнения кузнечных работ, и при солке рыбы. Их даже брали в парную, чтобы легче было переносить жар.
Материал же, который шел на рукавицы, и способ их изготовления в каждом районе были своими. Так, например, на Севере больше применялись шерсть, шкуры пушных зверей, что прежде всего сказывалось на разнообразии названий. Нашим предкам были знакомы рукавицы: дубленые — дубленицы, вязаные — вязаницы, голые — голицы, шубные — шубницы. Всего же в русском языке, судя по показаниям письменных источников, уже в московский период употреблялось свыше пятидесяти названий более чем от двадцати корней.
Наиболее древнее из них — рукавица, известно с XIII в., но, по археологическим данным, кожаные использовались в Новгородце даже с X в. Любопытно, что само это на звание — единственное в своей группе употреблявшееся свободно во всех видах старорусской письменности: деловых текстах, летописях, художественных произведениях. Уменьшительное обозначение рукавки с одинаковым успехом могло обозначать рукавицы или муфту. Впрочем, муфту в те времена называли даже рукавом: «Рукавка шита по белому отласу золотом и серебром, и тое рукавку взяли ко государю» (начало XVII в.); «Велено ему купить камки на архимандричий рукав» (1638).
Особенно были распространены вязаные рукавицы — вязаницы, которые на юге называли еще везенками, а в Белозерье — везяниками.
Кожаные рукавицы, не обшитые тканью, не имеющие меха, - голицы. Это тоже очень распространенное общерусское название, которое стало известно с начала XVI в, но вначале как имя собственное: Михаил Иванович Голица Куракин. Лишь во второй половине XVII в. находим упоминание о голицах в южнорусских текстах. Причем в таможенных книгах г. Вязьмы чаще их называют рукавицы голье.
Зато вареги возникло и употреблялось чаще на Севере, хотя варьги знали в Воронеже, а варги — в Кашире. Долгое время считали, что название вареги — от сочетания варяжские рукавицы или от глагола варити 'сохранять, беречь, защищать'. Московский профессор В. Я. Дерягин предложил другое объяснение: вареги — от варить 'кипятить, обваривать', ведь связанные рукавицы опускали в кипящую воду, отчего они становились прочнее. Не случайно в говорах есть и слово варенга.
Весьма похожее на него вачега имеет другое происхождение и другое значение. Оно пришло из языка лопарей и саамов, живших на Кольском полуострове, и обозначало суконные шитые рукавицы. Как в старину, так и сейчас известно лишь на Севере. Из языка северян оно проникло в профессиональную речь металлургов, которые вачегами называют свои грубые рабочие рукавицы.
На Севере привыкли носить сразу по две пары рукавиц: вязаные нижние и суконные (или кожаные) верхние. Верхние назывались: верхи, верхоньки, верхницы, позднее к ним присоединяется воронежское вершки. Русские в Сибири иногда прятали руки и в три пары: сначала надевали шерстяные исподки, на них — меховые рукавицы, а сверху голые, кожаные. Слово верхницы проникло к югу до Белева и Волоколамска, такую же территорию «занимают» и исподки. «Дано испотьки новые под рукавицы верхницы волчьи» (1688); «Купили старцу Павлу рукавицы верхи с ысподками» (1607); «Купил рукавицы себе старец Иосиф верхницы и с ысподками» (1615). Исподкой в севернорусских местах могли называть также внутреннюю, пришитую к верхней оболочке часть рукавиц. В Тарноге исподние рукавицы именовали раньше исподницами.
С Новгородчины пришло в наши края слово деяница, которое тоже обозначало вязаную шерстяную исподнюю рукавицу. В расходной книге Свирского монастыря за 1631 г. сообщается: «Дано деяничнику найму отвязенья деяниц 14 алтын». Деяница — от деяти, деть, то есть поместить.
На реке Онеге и по Двине употреблялось также слово дельницы — от дель 'нитка для вязания'. В тех: же местах, от Свиридо Двины, употребляется и название деяльницы, образованное в результате взаимодействия деяльницы и деяницы.
Несомненно севернорусскими следует признать слова дубленицы и дубленки, «рукавицы дубленицы»; «верхонки дубленицы», «рукавицы дубленки». Они фиксируются в письменности второй половины XVII в. А вот шубницы известно с 1578 г. Но это слово так и осталось только в севернорусском наречии.
Общаясь с северными аборигенами, русские усвоили от них названия камас 'шкура с оленьих ног' и ровдуга 'выделанная оленья шкура', отсюда возникли слова камошницы — рукавицы из камасов и ровдужницы — верхние рукавицы из ровдуги.
По особенностям изготовления называют вязаные исподние рукавицы в Белозерске и Пошехонье — плетеницы. А вот слово надолонки восходит от старинного обозначения ладони — долонь. Надолонками на довольно большой территории от берега Белого моря до Вологды и от Устюга до Старой Руссы называли верхние рабочие рукавицы, которые имели на ладонной части кожаную нашивку. В платяной книге Антониев-Сийского монастыря за 1686 г. записано: «Даны ему верхонки надолонки февраля в 11 день; ему ж даны рукавицы надолонки да исподки новые».
Названия, производные от корня перст (перстянки, перстятицы, персницы, перчатки), можно было услышать в древности в основном в западной части севернорусской территории. В старорусских текстах находим немало свидетельств того, что перстянка, перстятица возникли из выражения перстятая рукавица. Наиболее древнее в этом ряду слово перстятица зафиксировано в Псковской 3 летописи по списку, относящемуся к 60-м годам XVI в. В говоре псковичей, судя по данным разговорников, перстятица. и перстянка употреблялись вполне свободно. Персницы отмечены среди привозных товаров в таможенной книге Сольвычегодска за 1635 г.: «Микитка Шашков явил товару 13 кож аленьих 6-ры рукавицы персницы». Все эти слова называли рукавицы, имеющие мешочки для пальцев.
Современное перчатки впервые употреблено в курском документе 1620 г., а также в смоленских текстах второй половины XVII в. Оно неоднократно включалось в словари XVIII в. Возможно, сам тип этих рукавиц был заимствован у западноевропейцев. Первое упоминание о персчатых — перщатых рукавицах встречается в договоре Смоленска с Ригою 1229 г.: «Дати им тивуну волочьскому рукавице пьрстаты готьские».
Рыбаки работали в водяницах, то есть в кожаных промысловых рукавицах. Это белозерское название до сих пор известно местным говорам.
Из татарского языка усвоено в ряде мест слово биле или биляй. Встречалось оно редко. А вот слово манька имело большее хождение, да и судьба его своеобразна. Оно усвоено из латинского языка через немецкое посредство, обозначало муфту. В разговорнике 1696 г. приводится такая фраза: «Есть ли у тебя пара соболей на женьску маньку?» Вообще в русских текстах встречается со второй половины XVII в., а в XVIII в. попадает в словари. В «Словаре Академии Российской» дается следующая квалификация: «Манька — слово низкое, значит женскую муфту». До XIX в. название манька соперничало со словом рукав в значении 'муфта', а уже в XVIII в. появляется иноязычное заимствование муфта, завоевавшее общее признание. Правда, слово манька известно и сейчас в вологодских, псковских, тверских, ярославских и владимирских говорах.
В заключение напомню хронологию формирования данной группы обозначений. В памятниках древнерусского периода до XVI в. зафиксировано только слово рукавица. К XVI в. относятся упоминания о перстатице, голице, вареге, верхнице, деннице, шубнице, деяльнице, вязенице, верхонке, везонке, вачеге. Остальные названия отмечены лишь в текстах XVII в. Но здесь надо учесть, что малозначимость самого предмета (рукавицы — все же не шуба) обусловила редкое употребление названий рукавиц, причем только в деловых текстах. А памятники такого рода представлены в основном со второй половины XVI в. Поэтому основная масса названий и фиксируется с этого времени, хотя вполне вероятно их употребление и в более ранний период. Формирование всей группы названий завершилось в донациональный период. После XVII в. появилось лишь слово варежка.
«КАКОВ ЖЕНИШОК, ТАКОВ ЕГО И САПОЖОК»
Слово обувь знакомо всем славянским языкам и в русской письменности известно по самым древним текстам. Оно обозначало самые разные типы изделий, надеваемых на ноги, и даже служило счетной единицей при перечислении обуви. Так, в Устюжской таможенной книге за 1650 г. записано: «...65 обувей сапог телятинных больших да малья пятеры обуви». В Тверской таможенной книге 1675 г. по обуви считали и другие предметы: «Явил уломец Петр Тимофеев тысячю обувеи сох с присошками... пятдесят обувеи сапогов».
Вторым по частоте употребления в старом русском языке было слово обутка или обуток. И прежде всего в северных местах. В одной вологодской челобитной за 1645 г. рассказывается о несчастной доле женщины, выданной замуж в дальнюю деревню: «Тот Лазарь и свекор ея Григорей не кормят хлебом и одежи и обутки на нея не кладут. А нынечи тот ея муж Лазарь сшел безвестно и хлеба и соли и одежи и обуви на нея не оставил». Важское обувок и северо-восточное обуй, обуя — из разговорной речи. В книжной же встречались наименования обувение, обутель, обуща.
Детскую обувь малых размеров на Севере называли малье. А вот у других размеров такого специального слова не было.
Лапти — обувь, плетенная из коры деревьев. Упоминание о лапотниках, то есть о людях, которые их носили, встречается в «Повести временных лет» под 985 г. Значит, можно предположить, что слово это появилось в древнерусский период, хотя в текстах лапоть фиксируется с XIV в. Значение лаптей для крестьян и работного люда России часто преувеличивается, хотя их действительно носил и в московский период на всей русской территории.
По материалу они делились на лычные и липовые, по размеру — на малые и большие. А как изготовлялись? Об этом пословицы рассказывают: «Аз не вяз и содрав лыко не сплести лаптей»; «Лапти сплел да и концы схоронил»; «Кошира в рогожи нас обшила, а Тула в лапти обула». Лапти были рабочей обувью, только крайняя бедность принуждала носить их постоянно. Поэтому в письменности сапоги выступают как символ обеспеченности, а лапти — знак бедности, как, например, в челобитной из Калуги за XVII век.: «Ужо де здес и иконик станет лапти плести и я то вижу над собою что ис сапогов в лапти обуваюсь». Или вот выдержка из посольской речи, записанной в 1656 г.: «Похотят великому государю служить, и им де всем будет ходить в лаптех и в онучах, а будет де они похотят служить крымскому хану, и они де учнут носить платье цветное и ходить в сафьяновых сапогах». «А ты, душе, много ли имеешь при них? Разве мешок да горшок, а третье — лапти на ногах»,— сказано в Житии протопопа Аввакума. Выражение «отец твой лаптем щи хлебал» по указу о бесчестьях 1700 г считалось в ту пору одним из самых сильных оскорблений.
В Сольвычегодске для обозначения пары лаптей употреблялось сочетание лапти дружки.
Лыченицы, упомянутые в «Молении Даниила Заточника»,— тоже лапти: «Лучше бы ми ноги своя видети в лыченицы в дому твоем нежели в черлене сапозе в боярстем дворе». Известный историк языка Ф. П. Филин считал, что это название пришло в наш язык из польского.
Лапти, сплетенные из конского волоса, назывались волосяники, их носили в Тихвине, Вологде, Ярославле, но делали их исключительно в Ярославле. Правда, в XIX в. волосяники стали носить и в других местах.
Берестяники плели из бересты. Может быть, они впервые появились в Вологде? Само название известно только по вологодским приходо-расходным книгам 1664—1665 гг.: « Купил три кошеля сеных да трои ступни берестеников дал два алтына»; «Купил лаптей берестеников тритцетеры». Зато в национальный период замечены в вятских, ярославских, владимирских, псковских и смоленских деревнях. В Костроме славились свои, изготовленные по особой технологии: пятерики и шестерики.
Факты говорят о том, что в старорусский период по сравнению с более поздним временем в ходу было немного названий лаптей, что косвенно свидетельствует о меньшей значимости в тот период этой обуви, Аналогичный вывод на основе результатов археологических раскопок делают А. В. Арциховский и М. М. Громов. Лаптей найдено всего-то несколько штук, а вот кожаной обуви — тысячи и тысячи.
Чем же вызвана острая потребности в лаптях, скажем, в начале нашего столетия? Нуждой! Неравенство в крестьянской среде, обнищание русской деревни нарастали. Чуть беднее человек — не носить ему дорогой добротной обуви. А лапти плести — привычное дело для крестьянина. Вот и появлялись у него обутки из одного сырья — лыка. Самая дешевая обувь из рабочей превратилась в повседневную, а в центральных промышленных и черноземных областях — даже в праздничную и обрядовую. Специалисты вообще отмечают в XIX — начале XX в. значительное число разновидностей лаптей. Например, на Вологодчине были известны липовики, шоптаники, ошеметки, востроносики, тупоносики, упаки.
Самой многочисленной находкой после керамики на раскопках в Новгороде являются изделия из кожи. Среди них — обувь разнообразных моделей, в том числе и сапоги. Не только в городах, но и в деревнях почти все древнерусское население уже было обуто в кожу. Слово сапог зафиксировано в древнейших русских текстах; оно, как считают, заимствовано из иранских языков.
Шили сапоги разные по форме, но долгое время — на одну колодку. Кривые и полукривые (то есть отдельные для левой и правой ноги), да еще украшенные подвязками, носили только женщины. Если подобные сапоги или башмаки обували мужчины, это вызывало всеобщее осуждение: «Тот дьяк живет не по монастырскому чину: ходит в церков в кривых башмаках а сапоги носит с подвяски». Эта цитата взята из челобитной Вологодского уезда 1671 г. Местные особенности в покрое сапог, как и другой обуви, сразу замечались: «сапоги немецкие», «сапоги на сысольскую руку», «польские сапоги», «сапоги могилевской работы». Различались они и так: мужские, женские и детские. Ловчие и баламутные годились для охоты и рыбной ловли, дорожные — для поездок. А у царских банщиков были даже мовные сапоги.
Сапоги, сшитые из целого куска кожи, важане называли исцеловыми. На Вологодчине сапоги из свиной кожи с неопаленной щетиной именовали ошетнями.
Давно стали известны притачки, которые были сшиты тачным швом — встык, вплотную. Их носили на работу, а также в ненастную погоду. С 1583 г. фиксируется в текстах слово притачки, оно было в ходу на западной и севернорусской территориях, а затем распространялось до Рязани. С того же времени известны и пришвы — сапоги с пришивныгми голенищами. Вот пример из расходной книги Корельского монастыря 1563 г.: «Сапожник: шыл трои сапоги ловчия изцелныя, пришвы ловчия да двои изцелные красные да белые, да десятеры пришвы». Пришитками называли такие сапоги в Великом Новгороде, Тихвине, на реке Онеге и в нижнем Подвинье.
Названия подшивки и подшитки указывали на способ соединения деталей при изготовлении сапог. Это тоже северные слова. Сапоги с пришитыми головками, естественно, именовали сапоги головы, а обувь с долгими голенищами, которую носили рыбаки, — долгарями.
Единственное наименование по цвету материала отмечено в московском судном деле 1639 г.: «Наряжу де я курку свою гречанку в желтые сапоги да в шупку... да и сама де царица недорога знали ее коли она хаживала в жолтиках». Желтики — старинное название простых женских чеботов.
Рабочая обувь уледи (уледни) шилась из дубленой или просмоленной кожи. Широкие их голенища прижимались к ногам ременными оборами. Уледи носили только на севере России и Сибири. Само название, вероятно, усвоено из языка коми.
Грубая обувь из сыромятной кожи, или упаки,— тоже примета севернорусского быта. Упаками называли вообще любую грубую и неуклюжую обувь. В словарике, составленном в Великом Устюге в 1757 г., упаки толкуется как «уледи, обутки из сырой кожи». Название упаки — финское, а вот упани образовано из упаки под влиянием русских слов бродни, ступни.
Сходна с упаками по покрою и назначению обувь, которую носили в районе Валдая и Торжка,— ходаки. Их похожесть подчеркнута смысловым сближением названий в следующем отрывке из судебного дела, рассмотренного в Торжке в 1699 г.: «Приехал к ним в деревню с Белой горы старец, а как ему имя, того он не ведает, и сказал той деревни всем жителям: лежат де подле дороги упоки да кафтан, а человека никого не видать, и он де Федка да Якимко Петров по его старцовым словам, где он им сказал, ходили искать и на пустоши де Иванкове подле дороги нашли кафтан его Демкин синей да ходоки да бердыш и тот де кафтан и ходоки в лесу они схоронили». Слово ходаки известно было и в украинском языке, до сих пор существует в русских народных говорах.
В московских актах зафиксирован полонизм чижмы — название вытяжных сапожек турецкого покроя. Чижмы носили южные и западные славяне, россиянам они не пришлись по вкусу.
Основное название обуви без голенищ — башмак заимствовано у тюркских: народов. Башмаки различались мужские и женские, а по материалу: телятинные, козловые, сафьянные или бархатные. В старой Руси любили цветные башмаки: красные, алые, лазоревые, желтые, рудожелтые. По особенностям покроя выделялись прямые и кривые, немецкие, на азовское дело, на мужское дело и т. п. Первое упоминание о башмаках относится к началу XVI в., а в первой половине XVII в. они отмечаются только в перечне обуви состоятельных людей. Во второй половине столетия башмаки начинают носить люди всех сословий, но в основном — горожане.
Тюркское по происхождению чебот (1489) обозначало глубокий башмак на каблуках с острыми, загнутыми вверх носками. Предназначалась эта обувь и для мужчин, и женщин, и детей. Шили чеботы из бархата, сафьяна, атласа, то есть из дорогих материалов и исключительно для царской семьи. Государь и его родня надевали их только затем, чтобы по комнатам ходить. А выходной комплект состоял из исподней мягкой обуви и башмаков с жесткой подошвой. Поэтому мало кто знал чеботы, а значит, и название «привилегированной» обуви, хотя оно вошло в русский язык раньше, чем башмак. А вот в украинском языке донационального периода было известно гораздо шире, так как обозначало любую «добротную мужскую и женскую обувь с долгими голенищами».
Разновидностью кожаных башмаков или полусапожек, иногда с опушкой, были коты, порой имеющие и голенища. Самоназвание заимствовано из коми языка и фиксируется с начала XVII в. Известно лишь в Сибири и на севере России. Вначале коты носили мужчины, а в конце XVII в. на среднерусской территории и даже на юге они становятся преимущественно женскими. В словарях XVIII в. котами называют уже крестьянскую обувь — тип башмаков с высокими передками, обтянутыми ремнями.
Чарки — тоже из башмаков. Первые упоминания о них относятся ко второй четверти XVII в., вначале — в мангазейских таможенных книгах, а затем — в великоустюжских, холмогорских, сольвычегодских, якутских и томских источниках. Кстати, в якутском языке чарки — название женских замшевых торбасов (обуви без голенищ). Вариант чарыки мог быть заимствован и из южных тюркских языков. Для южнорусской и среднерусской зоны чарки так и остались малоизвестными. Зато в севернорусских областях их знают очень хорошо.
Дважды заимствовали русские тюркское слово чирики: вначале как название единицы измерения, равной русской четверти (XV в.), а затем (первая половина XVI в) как название мягкой обуви без голенищ из сафьяна или другой кожи. Правда, слово осталось лишь донским диалектизмом, но некоторое время существовали его производные чирки, чиры.
Сказочные черевики — из славянских слов. Эта обувь имела высокий подъем и каблуки, а пошивали ее из тонкой шкуры, снятой с живота зверя. В старорусский период это название экзотической обуви употребляется редко, но к XIX в. под влиянием украинского языка чуть активизируется в русском.
Чеботы, черевики хоть и добротными были, да мало кто их знал. Нашим предкам больше известны ступни — невысокие башма ки для улицы, для дальних походов. Из коки нерпы, овцы, теленка. Их обували реже, чем сапоги, но обувь эта жила все-таки долго. Начиная с XVIII в., ступни из кожи начинают носить женщины на Севере и в Подмосковье. В остальных же местах так называли рабочую обувь из бересты или лыка.
А вот еще одно экзотическое слово — ичетыги. Это исподняя обувь из мягкой кожи или ткани тоже для дома, а знатные люди их надевали при выходе под башмаки. Барановые же были в ходу у простолюдинов. Название ичетыги взято у тюркских народов. Оно плохо приживалось в русском языке, поэтому имело много вариантов: иточиги, итычиги, иточеги, ичеготы, ичедоги, ичедоки, ичедыги, ичетоги, ичитоги, ичотоги, ичетыги, ичитыги, ичиги, точеги, чедоги, чедыги.
У наших предков была и специальная рабочая обувь. Простая повседневная без голенищ или с короткими голенищами — это бахилы. Название не было закреплено за каким-то одним типом обуви. Кстати, Разин был везен на казнь, как сообщает очевидец, «в кафтанишке в черном в сермяжном да в чюлках белых, да в бахилках в салдацких». Бахилы до сих пор носят жители сел.
Рабочая обувь в зависимости от климатической зоны и хозяйственных занятий населения отличалась на разных территориях своим внешним видом. В Московской Руси особенно были популярны поршни — башмаки, гнутые из одного или двух кусков кожи, которые привязывали к ноге ремнями. Обувь эта была настолько привычной для северян, что в 1641 г. вологодский архиепископ был вынужден издать распоряжение: «Досмотреть у попов и заказ им учинити чтобы им сырых их коровьях поршен не носити и в таких поршнях в церковь в олтарь не ходить и о том заказывати старостам церковным накрепко оне ходят в таких скверных обущах во святилище». Поршни не и мели каблуков, их делали из сырой или дубленой кожи, пропитывали ворванью, голенища опушивали. Обувались они на чулки. Привязывались бечевками. В каждом месте они имели свои особенности в покрое, что отражено в названиях «поршни каргопольские — каргополы», «карельские», «стречни». В поршнях работали на коровьих дворах, в поварнях, на соляных промыслах. Их носили в ненастную погоду, в них ходили в лес. У бедноты это — повседневная обувь. «Ерема в лаптях, Фома в поршнях» — так выглядела обувь героев «Повести о Фоме и Ереме».
Известно, что на Соловках поршнями называли и куски кожи, заготовленные для шитья обуви. Происхождение самого слова окончательно не выяснено. Одни связывают его с порт 'лоскут', другие с диалектньим словом порхлый 'рыхлый, мягкий', третьи — с глаголом рушати 'двигать'. Но если учесть, что первоначально слово отмечается лишь на северо-востоке европейской части России, в зоне активных контактов русских с финно-угорскими аборигенами, то можно думать, что обувь, сшитую из свиных грубо выделанных кож, русские переняли у финнов или коми, в языке которых поре имеет значение 'свинья, поросенок'. Из-за жесткости материала и особого способа крепления на ноге поршни имели неразгибающиеся складки — морщины. Отсюда ее русское название моршень. Правда, можно считать по-другому: допустима аналогия со словом морх 'кисть', поскольку моршни имели завязки — кисти. Несомненна взаимосвязь слов поршень и моршень. В данном случае именно моршень, как появившееся раньше (имя собственное Моршень известно со второй половины XIII в.), определило структуру слова поршень. Таким образом, одна и та же обувь получила два разных названия, хотя внешний вид, назначение и даже цена поршен и моршен совпадали. Об этом свидетельствует выписка из «расходной книги Важского Богословского монастыря за 1599 г.: «Купил четверы моршни нешытие дал 3 алтына 3 денгою». В дальнейшем слово моршень как название обуви утрачивается, а поршень в народных говорах употребляется до сих пор.
Пока остается загадочным слово скрешни, которое встретилось в актах Корнильево-Комельского монастыря, а в национальный период известно в костромских говорах как название обуви, сделанной из
старых сапог, у которых обрезаны голенища. В. И. Даль считал, что скрешни — от скроботати, то есть стучать, шаркать, но от скроботати образовано более правильное скроботень. Так в калининских местах называют определенный вид обуви. Может быть, скрешни — от слова скрещивать. При таком способе шитья края кожи накладываются один на другой, скрещиваются и прошиваются сквозным швом.
Близкое к рассмотренному на именование стречни — стрешни образовано от встретить, встречный (в говорах стречный, стрешный). Слово указывает на способ изготовления обуви: края кожи сдвигаются навстречу друг другу и пришиваются встречным швом. Стречни и стреченки носили на севере России, что подтверждает и приходо-расходная книга вологодского архиепископа за 1632 г.: «Купил малому Еске поршни стречежки». И приходо-расходная книга Онежского монастыря за 1665 г.: «Две кожицы дубленные яловечьи неболшие и из них выкроены шестеры стречни».
Древнее слово скорни — от скора 'шкура, мех'. В русском языке скорни употреблялось лишь в старом Ростове. Вот какая запись найдена в переписной книге Ростова Великого за вторую половину XVII в.: «Дворишко бобыля Тимошки Иванова сына Недошивина подшивает скорни». Более известно оно в старопольском и староукраинском языках, в болгарском скорнями и сейчас называют сапоги.
Простые люди северных окраин, как и дворцовая знать, для тепла носили сразу по две пары обуви. Верхняя — это каньги из оленьих шкур с мягкой подошвой. Название заимствовано из угро-финских языков, а встречается оно в севернорусских источниках с конца XVI в. В «Словаре Академии Российской» канги — кеньги описаны следующим образом: «...зимняя из кожи с шерстью обувь, которая внутри подпушена мехом или байкою, похожая на коты и надеваемая для тепла сверх башмаков или сапогов».
Многие названия обуви живут уже давно в народном языке: боты — с XVII в., выступни — с начала XVI в., плесницы — с XIII в., хотя и употребляются в настоящее время редко. Интерес среди подобных наименований представляет слово калиги, заимствованное из латинского. Оно обозначает погребальную обувь, изредка калиги носили монахи и священники. Слово появилось в XII в. В национальный период в Подмосковье, а также в калининских и ярославских местах название калиги перешло на крестьянскую обувь из кожи или бересты. В псковских и тверских деревнях в старое время носили курпы — мужские грубые башмаки или пеньковые лапти. Название усвоено из балтийских языков через польское посредство в конце XVII в.
В самом конце XVII в. в русских текстах появляется слово туфли, проникшее из немецкого языка.
Теперь — о специальной меховой обуви, которая была известна лишь там, где царствуют жестокие холода.
Наиболее знакомы пимы, заимствованные вместе с названием у тунгусов, ненцев, или самоедов. Эти меховые сапоги из оленьей шкуры шерстью наружу в старину носили в Подвинье, за Уралом и в Сибири. Вот как описывается одеяние якута в актах XVII в.: «На нем Звероуме шуба тунгуская сабачья с рукавами, на ногах пимы». Позднее пимами стали именовать и валяную обувь.
Торбосы — якутское слово. Так называли высокие сапоги из любой шкуры мехом наружу. На архангельском побережье Белого моря во второй половине XVI в. носили яры-сапоги, сшитые вместе со
штанами. На изготовление их шли оленьи камасы. Лопари носили такую одежду еще в начале нашего века.
Слово унты отмечается с начала XVII в. в холмогорских, тихвинских и нерчинских бумагах. Сейчас оно употребляется повсеместно.
А когда появилась валяная обувь? Все сведения говорят о том, что до XVIII в. ее еще не было. Во-первых, слова валенки, катаники не фиксируются в исторических словарях русского языка, не упоминаются в научных работах по исторической лексикологии. Во-вторых, они не упоминаются в исторических документах. Уникальным можно считать поэтому пример из платяной книги Спасо-Прилуцкого монастыря за 1627 г.: «Дал старцу Галахтиону катаников». Но это только один пример! Сейчас катаники в смысле «валенки» употребляются в севернорусских и сибирских говорах, а валенки является литературным словом.
Рассмотрим теперь некоторые названия исподних оберток, а также меховых и вязаных исподних одеяний на ноги.
Слово онуча возникло у славян в дописьменную эпоху, образовано от слова нудить, нутить 'стеснять, угнетать'. Носили онучи вместе с чулками. Их применение известно с XIV в. До этого онуча обозначало любую обувь.
Ногавицы — поколенные чулки. Вот описание одежды важского крестьянина по судному делу 1612 г.: «На Петре платья: одет зипуном белым, подержан в полдержь, а зипун овечей, да ногавицы на ногах овечьи белые в пол держаны, рубашка и портки конопляные». Портки и штаны в ту пору были короткими, до середины голени. Причем они сужались книзу, поэтому прямо на них до колен или выше надевались ногавицы, на которые потом наматывались онучи и надевалась обувь. Носили их чаще монахи, иногда крестьяне и знать.
Слово чулки стало известно только в XVI в., но быстро распространилось в языке, поскольку сам предмет был удобен для носкя и прост в изготовлении: чулки были шитыми, а чаще вязаными. С появлением слова чулок и ногавицы стали чаще называть этим тюркским наименованием. Чулок вытеснило и старорусское обозначение копытце. Это — вязаные короткие одеяния на ноги. Чулки русского производства, преимущественно вязаные, носили больше на Севере. Привозные из шелка и другой ткани доставлялись из Германии и Англии во дворцы московской знати. Известны и меховые чулки.
Более древними по времени употребления чем чулок, являются названия, возникшие на русской почве путем метафорического переноса по сходству формы: копытце, или великоустюгское прикопытье. Позднее слово изменилось в прикопотки или прикопутки, но на востоке Вологодской области до сих пор сохраняются прикопытки — шерстяные и оски до щиколоток. Если прикопытье обозначало чулки без голяшек, то полуголенки и паголенки (от голень) имело значение 'чулки без ступни'.
Короткие чулки знати называли полонизмом шкарпетки. В русском просторечии XVII в. более распространено карпетка. В «Словаре Академии Российской» дано такое толкование: 'носок вязаной или сшитой из холста, из замши, надеваемый на ногу сверх чулок так, чтобы из-под башмаков не можно было его видеть'. Карпетками сейчас в говорах называют различные типы чулок или онуч.
И еще один вид чулок — панчохи. Впервые они появились в Курске и Смоленске. Жители этих городов переняли их от поляков и украинцев. Это — мужская и женская обувь из ткани. Надевается на колени. В польском и украинском языках название существует с XVI в., в русском — с середины XVII столетия. Сейчас панчохами называются обертки на ноги, чулки и даже валенки.
...На все случаи жизни, на разную погоду наши предки придумывали и шили свою обувь. Кое-что перенимали у других народов. Менялась мода — менялись названия. Они жили вместе. Самые необходимые известны и по сей день. Выходит, быль остается явью.
КОГДА ПОЯВИЛИСЬ ФАРТУКИ
Фартуки, или передники, знакомы едва ли не каждому человеку. При работе он и — надежные защитники от грязи. К тому же это хорошее украшение женского наряда, а рабочие передники входили в комплект профессиональной одежды.
Названия передников отмечаются в письменности с XVII в., более древние свидетельства касаются лишь слова передовик. Большая часть наименований возникла на русской почве. Значение 'передник' сочетается со значениями 'завеса, занавес', 'разновидность одежды; деталь одежды', 'пояс'.
От общеславянского глагола запинати 'закрывать, задерживать' возникло название запон, которое в актах Кирилло-Белозерского монастыря с 1601 г. обозначает закрытый передник. Запоны использовали в хлебнях, на рыбных промыслах, в кузницах. То есть это были рабочие мужские передники.
Рыбацкие передники называли также занавесками: «Велено послать в Соколове 7 кож телятинных на занавески рыбным ловцом» — отмечено в расходных книгах московских приказов за 1673 г. Занавеска и позднее используется в ряде народных говоров. Иногда кожаный рабочий передник называли завеска.
Другие названия: нагрудник, передовик и передник. Слово передовик впервые отмечено в белозерской письменности и, судя по историческим данным, это было местное слово. А вот слово передник лишь однажды употреблено в тексте 1675 г. Причем при описании иноземного платья актеров в первом русском театре: «15 пар чюлков немецких розных же цветов киндячных, 10 передников розных же». Но уже в XVIII в. слово передник приобретает большую популярность и теснит название запон.
С 1626 г. отмечается в письменности нагрудник — кухонный передник. Это значение у слова сохраняется в архангельских, вологодских, новгородских и смоленских говорах до сих пор.
Все остальные названия передников имеют иноязычное происхождение. Фартук упоминается в русских текстах с 1663 г., а в польском известно с 1498 г. Через польский это наименование и пришло к нам из немецкого языка. Как и все остальные названия передников, фартук в значении 'завеса' изредка употреблялся в русских источниках XVI в. Значение 'передник' отмечено первоначально в западнорусских текстах. В Москву слово проникает в 80-х годах XVII в. и первоначально употребляется мало. Вероятно, фартук отличался от русского запона своим покроем и чаще использовался в одежде иностранцев. С XVIII в. слово фартук употребляется повсеместно, что говорит о распространении и самого предмета.
В Белозерске с древних времен рыбаки имели специальные кожаные фартуки — хамгла, хамла. Названия заимствованы из финского языка. С конца XVII в. в воронежских местах закрепилось польское по происхождению обозначение передника — запаска. Запаски носили также в украинских и белорусских селах.
В одежде передники имели второстепенное значение, поэтому исторические сведения о них немногочисленны. У русских сам тип передника появляется поздно: почти все известные нам названия фиксируются в письменности с XVII в.
ЗА КАКОЙ ПОЯС ЗАТЫКАЛИ ОБИДЧИКОВ
У славянских народов в древности был обычай подпоясывать как нательную, так и верхнюю одежду. Без пояса, как и без креста, нельзя было ходить. Поэтому упоминания о поясах мы находим уже в первых русских текстах. Различались пояса нижние — для штанов и верхние— для рубах и верхней одежды: «Пояс верхний шелк лазорев з золотом, кисти шелк зелен з золотом, цена рубль 28 алтын 4 денги, пояс нижней тесма крушковая шелкова с оковы серебряными, цена рубль 15 алтын» (1646). Имели отличия друг от друга пояс и опояска. Опояска была только матерчатой. Отличалась также меньшей длиной и шириной. На поясе носили мошну, а на опояске нож и мусат, то есть брусок для затачивания ножа. Пояс чаще носили на штанах, опояску — на рубашке или верхней одежде.
Белозерец в 1616 г. обращается с челобитной к воеводе: «Снял государь пояс с мошнею в мошне дватцат ал(тын) да нож с опояскою». Правда, позже слово опояска стало достоянием диалектной речи, а пояс закрепилось в общем употреблении. На юге вместо опояски носили подпояски, но разница была лишь в названии предмета, а функции их совпадали: «У Артема Вожева подпояску де с ножем и с мусатом оборвали» (1648). Запояска — тоже местное название опояски.
Тюркское по происхождению кушак (1489) обозначало верхний пояс из ткани, повязываемый на рубашку или верхнюю одежду, кушак носили люди всех сословий. Появление этого слова позволило различать, нижние и верхние пояса (верхний пояс называли кушаком, а нижний — просто поясом), хотя в живой речи и в письменности эти слова, долго употреблялись в одном значении. Правда, кушаки небольших размеров называли полукушачьем. Известны они, в частности, в Казанском уезде. Гораздо меньше, чем пояс и кушак, знали кожаные пояса — татауры и ремни. Слово татаур заимствовано из монгольского в конце XIV в. Обозначало ременный пояс с металлическими наконечниками. Название до сих пор употребляется в говорах.
Древнее общеславянское ремень обозначало пояс для одежды с начала XIV в, а до этого так называли лишь часть пояса без пряжки. С XVII в. особенно модными становятся пояса из кожи. Кто имел возможность, украшал их драгоценными пряжками. Люди победнее по-прежнему носили одни лишь ремни, считая пряжки лишней роскошью. К слову сказать, кожаные пояса вообще-то всегда охотнее использовали простолюдины.
По-разному называли их. В Томске вначале — тюркским словом тасма. В Москве в XVII в. иногда — тесьмой: «Царь по кафтану подпоясан тесмою, по ней запоны золоты»,— отчитывался посол Толочанов в 1651 г.
У охотников были специальные пояса для своих принадлежностей. Вот как описана одежда погибшего в шуйской отписке 1649 г.: «Платье на нем кафтанишко сермяжное смуро худенько, а рубашенко да порты да штанишки серые, онучишки серые худые ж, натрусченко поясенко жичаные, лаптей и креста на нем нет». Натруска и есть этот верхний специальный пояс.
Существовали и другие названия нижних поясов — гачник (от гачи — штаны). Он мог быть поясом или шнурком, вдетым в штаны. В «Описании Московского государства», составленном неизвестным лицом в XVII в., читаем: «Носят они штаны, которые наверху набором собраны на гашнике, а по произволению возможна их содвигат».
В ряде мест вместо тканевых и шитых поясов использовали ленты из ткани, отрезанные с края куска материи. Это — нижние пояса бедных людей. Они имели местные названия: кромка — Тарногский городок, Важскиж уезд; покром — Свирь, Белозерск, Тарнога, Москва. В Рязани и Воронеже покромью называли женские пояса. Покромь упоминается в «Сказании о молодце и о девице» по списку XVII в.: «Сороко-отцов еси сын, рогозанная свита, холщевы порты, мочалная покромца, войлучная шапка».
Давным-давно известны на Руси пояса. Развивались ремесла — увеличивались разновидности поясов, а значит, становилось больше и названий, которые, однако, мало различались по значению.
В ЧЕМ НОСИЛИ ДЕНЬГИ ДРЕВНИЕ РУСИЧИ
Представьте себе нашего предка, отправляющегося за покупками на тогдашний базар, и... пожалейте его, ведь ему приходилось брать кучу денег. Тяжелых денег, ведь до XVIII в. на Руси была только монетная система. Вес одной монеты в XVI в. составлял 0,68 г, к концу XVII в. он уменьшился до 0,28 г. Но и в этом случае сумма в несколько десятков рублей весила больше килограмма. Носить ее в кармане было обременительно: много да и тяжеловато. Поэтому-то в старой Руси для денег и мелких вещей шили сумку или мешочек, которые крепили обычно на поясе или на шее. Иногда для этих целей использовали полый внутри пояс, редко карманы в одежде. Для хранения и перевозки больших сумм годился мешок или ящик, но главными оставались сумки и мешочки.
Приведем два упоминания о денежных мешках из старорусских памятников письменности. Например, из приходо-расходной книги Волоколамского монастыря: «Да в келейном чюлане в ларце 100 рублев да в малом мешочке разсходных денег 4 рубли». Каковы же были эти денежные мешки? Сначала появилась мошна, о чем и свидетельствует популярное слово общерусского распространения, впервые отмеченное уже в XII в. Мошна представляла собою вязаный, меховой или матерчатый мешочек с замочком, завязками или на вздержке. В «Домострое» XVI в. читаем: «И дает людем держати на руках сорочка, порты, пояс с мошною, в мошне золотые».
В немецко-русском разговорнике, написанном в 1607 г. в Пскове Т. Фенне, приводится такая русская фраза: «Отоври мошну да дай сем задаток. Заври мошну, добро ты денег не выронишь». Сравним эти слова с цитатой из астраханской расспросной речи, записанной в 1654 г.: «Да с него сняли пояс шелковой красной, на поясу мошну ременную, а в ней де было тритцать алтын денег». Еще один интересный документ прошлого — «Служба кабаку» В нем читаем: «А в ноче у пьяных мошни холостишь»; «В мошне было денег алтын десять, то все вычистили». В старой Руси, как свидетельствует пословица, хорошо знали: «У рака мочь в клешне, а у богатого в мошне».
В то же время в севернорусских: областях был широко известен вариант мошня. Он встречался в деловой письменности Ваги, Великого Устюга, Свири, Олонца, Кунгура, Яренска, Белозерска, Енисейска. Например, в явке за 1613 г.: «А в те поры тот Агейко сорвал з бедры у меня мошню, а в мошне у меня было 30 алт. денег»; а вот пословица той же поры: «Есть мошня, будет и квашня». Вариант мошня и в настоящее время характерен преимущественно для севернорусских говоров.
Существовали и уменьшительные формы слова. В рязанских и самарских местах мошенка сохранило свое старое значение до настоящего времени: это мешочек для денег, затягиваемый шнурком, носят его на шее.
Не все ясно в происхождении слова карман: не восстановлена полностью история его бытования на русской почве. До сих пор остается одиноким ранний пример его употребления в качестве имени собственного посадник Корман Постник — во всех трех Псковских летописях в записи под 1343 г. С конца XVI и до середины XVII в. отмечается исключительно уменьшительное образование корманец — карманец в значении 'сумка для хранения бумаг'. Причем особенно часто в донесениях русских послов из Персии. Так, посол в Персии в 1594—1596 гг. А. А. Звенигородский писал: «И шах велел к себе принести корманец и показывал князю Ондрею из корманца посольские персоны писаны на бумагах». С середины XVII в. в текстах употребляется форма карман со значением 'мешочек, сумка для денег и бумаг, носимая у пояса' и производное от нее кармашек. Другой пример. Теперь уже из астраханского судного дела за 1653 г.: «А как он Доюнко ево Киятка у себя на дворе везал и он де снял с нево опояску кумачнуо красную с карманом, а в кармане де была полтина денег». Любопытно, что в то время мешочек, пришитый к одежде, для мелких вещей и денег еще не называли карманом, хотя это название уже закрепилось в речевом обиходе, о чем свидетельствует пословица XVII в.: «Тело в кармане, душа в кульке». Историю слова можно представить следующим образом: оно, первоначально заимствованное новгородско-псковским говором около XIV в, может быть, в результате общения с Золотой Ордой, существовало как экзотическое в составе собственных имен. С конца XVI в. начинается второй этап его внедрения в русский язык в форме карманец (из-за малого размера) со значением 'сумка для бумаг'. Источник заимствования — тюркские языки. Этим объясняется употребление слова в текстах о жизни и быте тюрко-язычных народов. Появляется более регулярное для русского словообразования противопоставление: карман — кармашек.
В XVIII в., по данным словарей той эпохи, слово продолжает сохранять значение 'сумка, мошна', которое в забайкальских и терских говорах присуще ему и в более позднее время. В газете «Санкт-Петербургские ведомости» за 1 июня 1798 г. было напечатано объявление следующего содержания: «Некая барыня, идущая по Фонтанке, обронила карман с разными записками...» В одной из народных песен XIX в. есть такие слова: «Он пришел ко мне не рано. Он принес мне три кармана первый карман с пирогами, второй карман с орехами, третий карман со деньгами». Современное значение 'вшитый в платье мешочек для денег и мелких вещей' слово приобретает в конце XVIII в., о чем сообщает «Словарь Академии Российской».
Северо-восточнорусским диалектизмом было в древности хамьян, которое обозначало небольшой мешочек для денег, шитый из ткани или кожи и носимый на шее или на поясе. В челобитной из Холмогор за 1579 г. сказано «А в те поры с меня сорвал хамиян мухоярной, а в хамияне было 5 рублей денег». Отмечалось это слово также в Усольском и Яренском уездах. Аргументом в пользу тюркского происхождения слова является факт его употребления в «Хожении купца Федора Котова в Персию» по списку второй половины XVII в.: «Что у них есть каково живота и платье и то постелют на ковры, и по всему по тому валяются, и денгами себя обсыпают, а у кого не великие денги, и он их в хамьяне беспрестани пересыпает. А говорит то, чтобы де у нас в новый год на всякой день прибывало». Не случайно также и то, что слово хамьян закрепилось в северо-восточной Руси, то есть в зоне наиболее вероятных контактов русских с тюркоязычными народами.
Козица, козушка — 'кожаный мешок для денег' ведет свое начало от корня коз- (первоначально эти мешки делали из кожи коз). Наиболее живуче козица: оно отмечается с XVI в., зафиксировано словарями и известно в современных говорах. А вот примеры из древнерусской эпохи — из расспросной речи 1676 г.: «А взял де он Феоктист из казны денег монастырских из сундука в четырех мешках, в дву козицах», и из описи вещей 1630 г.: «...денег в козушке 9 алтын 2 денги».
Нет свидетельств об использовании в допетровскую эпоху кошельков для хранения денег и мелких ценных вещей, хотя это слово употреблялось как уменьшительное к кошель. В XVIII в. в кошельке уже хранят деньги, но это еще не что иное, как сумка, мошна. Современное назначение закрепляется за кошельком в XIX в. У Пушкина в «Капитанской дочке» читаем: «Савельич вынул из кармана длинный вязаный кошелек, полный серебра».
Через — дорожный кожаный толстый пояс на подкладке, шириною в ладонь, внутри которого хранились деньги, он застегивался пряжкой, а иногда запирался замочком. Слово образовано от праславянского предлога, значение которого 'поперек, через' оказалось весьма удобным для обозначения пояса. Фиксируется в текстах с конца XIV в. Наиболее употребительно слово в актах северной Руси, хотя встречалось в центре и на юге. Уменьшительное чересок отмечено только на севернорусской территории. В явке 1603 г сказано: «Сорвали чересок з денгами, а в череску денег полпята рубля». Слово через употреблялось в XVIII в., отражено и в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля.
Пока не обнаружено контекстов, позволяющих точно определить семантику редко употреблявшегося слова кишень (от кишка). Значение его толкуется и как 'карман', и как 'мешок для денег, кошелек'. В челобитной из Смоленска за 1652 г. говорится: «...вынул из кишени хустку, в которой было завернуто 60 злотых».
Интересна история слова калита — 'кожаная сумка, мешок, кошель, пришиваемый или пристегивающийся к поясу'. Калита служила для хранения денег, бумаг и мелких ценных вещей. Слово могло быть заимствовано из татарского, казахского или алтайского языков. Впервые зафиксировано в завещании князя Дмитрия Ивановича 1389 г, известно и как прозвище московского князя — Иван Калита. В XV—XVI вв. употреблялось в своем прямом значении: «А в калите полтора рубля денег да на 10 рублев кабал монастырских» — отмечено в челобитной 1535 г BTVII в. слово произносится реже. И только в текстах, связанных с севером и центром России. В это время и позднее сама сумка служит для хранения и переноски различных вещей.
Общерусское зепь — 'карман в одежде для денег и бумаг' заимствовано из арабского языка. Известно также в болгарском, сербском и словенском языках. В русский проникло, вероятно, через южнославянское посредство в XVI в. По данным письменных источников, зепь употреблялось в XVI—XVII вв. почти повсеместно. Приведем примеры: «Да к той же ряске куплено на зепи аршин крашенины лазоревы» — эта запись сделана в расходной книге новгородского митрополита 1593 г.; «Да в том же зипуне в зепе 6 рублей денег, да в другой стороне в зепе ж проезжая грамота» — записано в челобитной 1639 г. из Смоленска. В современных говорах есть и значение 'мошна, кошель, подвешивающийся у пояса, котомка'.
В церковнокнижных текстах употреблялось слово чпаг в значении 'карман'. Московский профессор И. Г. Добродомов высказал предположение, что зепь и чпаг от одного арабского корня, но пришли в русский через разные языки-посредники. Этот вывод хорошо объясняет и семантическую близость обоих слов, и различие в их звуковом облике. Чпаг употребляли еще в XVIII-XIX вв., но уже в значении 'сумка, мошна'.
В письменности XVII в отражен процесс формирования специальных названий предметов для хранения ценных бумаг: бумажник и бумажница. Примеры употребления слова бумажник в данном значении отмечаются с 1639 г. в актах Великого Устюга, Кириллова, Великого Новгорода, Тихвина, Холмогор, Вологды, изредка и в московских, рязанских источниках. В явке из Великого Устюга 1639 г. есть такая фраза: «Осип познал на нем, малом, кабалы на устюжских стрелцов в бумажнике, и тот бумажник с писмями отнял», «В то время бумажник мужа моего с писмами пропал а какие в том бумажнике писма записи и кабалы были и инные какие крепости и про то ведает муж мои Козма»,— написано в челобитной из Вологды в 1687 г. Слово бумажница (1620) было известно лишь на северо востоке России и только в первой половине XVII в. Обратимся за примером к явке 1620 г. из Гарногского городка: «С меня, с Михалки, сорвали бумажницу, а в бумажнице было кабал на 15 рублев». По-видимому, возникнув первоначально на Севере, слово бумажник вытеснило бытовавший здесь же местный вариант бумажница. Со второй половины XVII в. оно распространилось повсеместно на Руси.
Из всех названий денежных мешочков с древнерусской поры до наших дней «дошла» лишь мошна. Тюркизм налита не имел успеха из-за активности названия мошна. Временно возникшее у слова шита значение 'карман' не задержало процесса утраты слова. После XVIII в оно окончательно переходит в разряд архаизмов. Слова хамьян и кишеня не могли соперничать с общерусскими употребительными средствами и употреблялись только на ограниченной территории.
Из названий карманов наиболее долго существовало слово чпаг, которое в старорусский период в связи с появлением лексемы зепь приобретает архаично-книжный характер и меняет свое конкретное значение на обобщенный смысл. Изменилась роль и названия зепь: с конца XVIII в. в связи с приобретением современного значения словом карман название зепь становится просторечно-диалектным средством. Наименование через, обозначавшее деталь костюма лиц среднего и низшего сословия, употреблялось лишь в просторечии, а затем перешло в народные говоры. Активизация слов кошелек и бумажник, ставших в национальный период основными названиями денежных сумочек, происходит лишь с середины XVII в, причем бумажник сразу приобретает современное значение, кошелек же постепенно специализируется как название мешочка для ценных бумаг и денег.
Слова этой группы удивительны. Они тесно связаны и с историей обозначаемых вещей, но вместе с тем демонстрируют приспособляемость друг к другу. В языке нет лишнего, в нем только необходимое, поэтому новое теснит старое или начинает выражать смысл, пришедший с новыми веяниями в быту и культуре. Конечно, кошелек и карман — вещи малые, но их назначение давно оценила народная мудрость: «Было бы в амбаре, будет и в кармане»; «Что не досмотришь, то карманом доплатишь»; «И больно хочется, да в кармане не можется».
«ВСЯКОЕ ПОСУДЬЕ...»
Бытовой словарь старой Руси хранит немало сокровищ, удивительных по своей смысловой емкости, ярких и выразительных. Продолжая знакомить с ними читателя, расскажем о названиях посуды.
Само слово посуда и производное от него посудье появились, очевидно, в конце XVI — начале XVII в., о чем свидетельствуют памятники письменности этого времени. В письме подьячего В. И. Торокана из Смоленска, датированном 1609 г., читаем: «Да грехом моим на посаде двор вызжен, и посудья и хлебца немало погорела». В одной из челобитных, относящейся к 1634 г., записано: « ...жена его и сын… продают деревни и мельницы, и котлы, и кубы, и всякую житейскую посуду».
Более древним общим названием любой посуды является судно (мн. число cуды) и производное суденко. В книге записей явок жителей Великого Новгорода за 1650 г. есть пример синонимичного употребления посуда и суды: «И что де было в хоромех железного всякого запасу и замков висучих и личинных и всякой домовой деревянной посуды, то все пограбили, что было одеял и серебряных судов и всякого медного и оловяного и погребцов, и то де все розломали».
К тому же корневому гнезду принадлежало слово сосуд, которое обозначало посуду столовую и «питейную». Как сообщает публицист XVII в. Григорий Котошихин, «...гречаня приезжают к Москве ежегодь и привозят с собою товары всякие: сосуды столовые и питейные, золотые и серебряные». Более полный перечень приведен в Домострое XVI в.: «А столовые сосуды: оловяники и братины, и ковши, уксусници, перечници, росолници, солоници, ставци, блюда, лошки, скатерти, фаты — всегда бы было чисто и готово». Сосуд — это и «единица измерения» посуды. В духовной грамоте 1640 г. читаем: «...да белой посуды оловянной и блюд и мисок 20 сосудов». А что же вообще входило в старорусский сервиз? Блюдо, латка, миска, плошка, став, тарелка. Из этих слов чаще употреблялось известное со времен древней Руси слово блюдо, а также распространившееся с XVII в.— тарелка.
Блюдо упоминается в русских текстах с XI в., оно было заимствовано из древнегерманского языка еще в дописьменную эпоху и сохраняется в ряде славянских языков. Блюда известны серебряные, оловянные, медные, ценинные (керамические), стеклянные и деревянные, белые или расписные. Посуда из дерева называлась щепьем, щепой: «Привезено с Вологды 80 блюд щепы сковоротчатых» (1650). В «Молении Даниила Заточника» отмечалось: «Не добра словеса предложенна, добра колбаса предложенна на блюде». Блюдо не было столовым прибором индивидуального пользования, оно служило для подачи пищи для нескольких человек, сидящих рядом. Вот свидетельство очевидца одной из трапез 1653 г. Арсения Суханова: «Сидели патриарх армянский с нашим патриархом вместе и ели с одного блюда». Пища раскладывалась на тарелки. А вот как описывает царскую трапезу Григорий Котошихин: «Да в то ж время пред царем стоит на столе, на большом блюде, хлеб да сыр, и тот хлеб и сыр начнут резати и класть на тарелки».
В языке Московской Руси бытовало выражение сидети в блюде, что значило 'сидеть за столом около одного блюда, рядом, по соседству'. «А стол ему, архиепископу, поставлен был одному, поперек братскому столу стороною, а в блюде с ним сидел игумен да старец Филарет». Запись взята из расходной книги Кирилло-Белозерского монастыря (1622).
Тарелки как посуда индивидуального пользования были меньших размеров, а поскольку посуда малого размера именовалась также словом блюдце, возможны случаи отождествления этих названий, о чем свидетельствует пометка в приходо-расходной книге Тотемского соляного промысла (1655): «...блюдец торелок купил деревянных одиннатцать». Тарелка — русское новообразование начала XVII в. от усвоенного в XVI в. немецкого по происхождению слова таргль. Впервые тарель отмечено в завещании князя Дмитрия Ивановича 1509 г. В XVII в. оно становится понятным почти на всей русской территории, появляются уменьшительно-оценочные варианты тарелка и тарелочка. На одном из предметов, хранящихся в Оружейной палате, в 1694 г. было написано: «Сию золотую тарелку пожаловала великая княгиня благоверная царица к великая государыня Наталья Кириловна внука своего благороднаго государя царевича и великого князя Алексея Петровича».
Слово миса было известно многим славянским языкам, так как оно усвоено в общеславянский период из латинского. В русских текстах отмечается с XII в. Широкие и плоские мисы большого размера служили для подачи нескольких блюд и хлеба на стол. Сказать по-другому, походили на поднос. Для хозяйства вологодского архиепископа в 1652 г. сделали «три мисы, что на стол хлеб носят», об этом говорится в приходо-расходной книге вологодского архиерейского дома, хранящейся в областном краеведческом музее.