В музыке Гаврилина поражает... тишина. Не в метафорическом, а в прямом смысле. Эти 3-4 секунды между частями. Скажем, между вокальной и инструментальной частями какого-либо произведения, между нежным женским или детским голоском и мощным оркестровым tutti. Тут проявлена, по-моему, известная деликатность по отношению ко мне, слушателю. Мне как бы дают дочувствовать то, что я услышал. А потом уже воспринять другое, новое. Это, мне кажется, штрих гаврилинского художественного демократизма.
Впечатляют также контрасты частей и их соотношение — ритмическое, инструментальное, эмоциональное. Упаси Бог, я не претендую на музыковедение — я просто завидую Гаврилину как режиссер. Завидую выдающемуся композитору. Мы, режиссеры, тоже ведь занимаемся композицией, но где они — наши ясные, стройные, осмысленные композиции? Путаемся. Путаемся и поэтому сбиваем и чувство, и мысль. Так что учиться режиссерам композиционной ясности еще надо. И очень полезно учиться у Валерия Гаврилина.
Музыка Гаврилина полна разных голосов. Это и замечательное пение и прекрасное как бы непение, т. е. музыкальное человеческое размышление. Голоса печали, тоски, предчувствий... И инструменты у Гаврилина звучат, как голоса, чисто по-человечески звучат, например, флейта, дудочка...
Мне посчастливилось многие годы дружить с Валерием Гаврилиным. Я беру смелость так — лестно для себя — назвать наши отношения, хотя встречались мы в общем-то редко. Тем не менее Валерий одаривал меня своим теплым отношением. И я этим горжусь.
Сперва был ТЮЗ, потом, помнится, нас связала Ольга Яковлевна Штейнберг— теща Валерия. Она посмотрела мой первый спектакль в ТЮЗе и похвалила его Валерию.
Мы встречались еще тогда, когда Гаврилины жили на Озерном, потом на Пестеля, потом — о, удача! — я встречал Валерия с Наташей гуляющими на Мойке, на Крюковом канале — последнее время они жили в районе Театральной площади. Короткие встречи, минуты, которые потом долго-долго носишь в душе. Валерий улыбался, излучал добро, говорил о театральных делах — грустно, нервно, пристрастно.
Он любил, мне кажется, драматический театр, хотя в силу занятости произведениями отошел от него.
В последние встречи я уже не просил Валерия написать музыку к какому-нибудь спектаклю — знал, что он не станет этого делать. Оставалось только мечтать, что когда-нибудь — Гаврилин! — для тебя что-то напишет...
А в молодости мы работали вместе три раза. Во-первых, это были «Весенние перевертыши» по повести Владимира Тендрякова, где я сорежиссировал 3. Я. Корогодскому. Во-вторых, — и это была моя главная встреча с Гаврилиным, — спектакль «Сын полка» по В. Катаеву в Малом драматическом театре (еще во времена Е. М. Падве). Помню, я пришел к Валерию на Пестеля и стал что-то долго и, видимо, невнятно объяснять про войну, про детство.
— Постой, ведь он пастушок, этот Ваня Солнцев? -Да.
— Тогда у нас должна быть деревенская «коровья» музыка.
И он написал удивительную мелодию — музыку поля, перелеска, неяркого солнышка, поникшей осенней травы, музыку русского пейзажа! Пейзаж и в то же время ощущение, что где-то рядом война, беда, сиротство...
Третья наша встреча... Впрочем, она была раньше, до «Сына полка», еще в 74 году. Я ставил в ТЮЗе спектакль, посвященный блокаде — «Жила-была девочка». И упрашивал Валерия написать музыку. Он отказывался — некогда. Но тем не менее в одну из этих «упрашивающих» встреч он вдруг сказал важнейшее:
— Что такое блокада? Это санки. Люди идут и тянут, тянут за собою санки... Бесконечность, монотон, повторяемость, скрип санок по снегу. Тут должен быть вальс.
Музыку он писать не стал, но идея уже была дана.(Он как-то говорил: «Главное в музыке — музыкальная мысль»). И я тогда не стал приглашать другого композитора, а просто взял старинные русские вальсы в исполнении духового оркестра — «Березку», «Орхидею» и другие.
Художником спектакля был Э. Кочергин. Он предложил прекрасное и очень адекватное музыкальному замыслу сценографическое решение. Идут люди по большому кругу тюзовской сцены, вокруг полузакопанной в землю скульптуры (конь со всадником) и тянут по снегу, впрягшись в веревки, железные листы, на которых разместился их нехитрый блокадный скарб. И вот тогда-то, когда двигалась эта печальная вереница, и звучали старинные вальсы в исполнении духового оркестра. На зрителей, как оказалось, именно эти моменты и производили наиболее сильное впечатление. Так что, хотя музыку к этому спектаклю Валерий не писал, «музыкальная мысль» была его, и он, я считаю, стал одним из авторов этого спектакля.
Бесконечно грустно, что Валерия Гаврилина нет в живых, но его искусство остается камертоном чистоты, естественности, человечности, красоты.
Май 2000 г., Санкт-Петербург