Первая подробная номенклатура структуры и размеров прямых податей посадских людей Устюжны Железопольской подробно представлена в сотной 1567 года. С указанного года устюженцы несли тягло как в пользу государства, так и в пользу старицы Александры, которой была передана в кормление часть государственных доходов с посада и уезда.

      Основную тяжесть государственного налогового бремени составляли пищальные деньги [86]. В приказ Большого прихода посадские люди выплачивали 105 рублей 56 копеек, что составляло немногим более 10 рублей на соху. Эта сумма распределялась посадскими людьми «промеж собя по животам и по промыслам» следующим образом: «лутчие» люди с 50 дворов платили по 30 копеек с двора, «середине» люди с 250 дворов – по 20 копеек с двора, «молотчие» люди с 213 дворов – по 12 копеек с двора, а «которые люди добре худы» с 200 дворов – по 7,5 копейки [87].
     

      Таблица 5

      СТРУКТУРА И ОБЪЕМ ГОСУДАРСТВЕННЫХ НАЛОГОВ ПОСАДСКОГО НАСЕЛЕНИЯ УСТЮЖНЫ ЖЕЛЕЗОПОЛЬСКОЙ В СЕРЕДИНЕ XVI - СЕРЕДИНЕ XVII ВЕКА

     

      * В 1567 году Устюжна Железопольская была отдана в кормление старице Александре. Общие платежи посада в ее пользу составляли 173 рубля 07 копеек.

      ** Конкретный размер не установлен – «почем государь укажет».

      *** В числе фиксированных платежей посада указаны таможенные пошлины – 122 рубля 50 копеек и свальные пошлины – 8 рублей 91 копейка. Они не включены в общую сумму, так как не были в прямом смысле податями. Видимо, торговые пошлины в конце XVI века были за посадом на откупе, поэтому и попали в число регламентированных платежей.
 

      Источники: Сотная 1567 г. С. 160-162, 164, 166-169, 174-177; Сотная 1597 г. С. 156-157; Сотная 1626 г. Л. 142 об. - 215; АПД. Т. 1. № 83. С 109; Т. 2. Вып. 1. № 24. С. 54-57. Вып. 2. № 83-87. С. 218-226; Колесников П. А. Дозорные книги как источник производительной деятельности народных масс в первой четверти XVII века. Приложение: 1626 г. – Роспись перечневая ... // Земледельческое производство и сельскохозяйственный опыт на Европейском Севере. Вологда, 1985. С. 104-106.
     

      На оброке за всеми посадскими людьми находились хозяйственные угодья посада: пашни, животинные выпуски, сенокосы, лес, рыболовные угодья и перевоз. Доля участия в оброчных платежах каждого посадского человека была либо пропорциональна его тяглой способности (с выпусков, лесных угодий, рыбных ловель, перевоза), либо определялась размерами его земельных владений (с пашен и сенокосов). Общий объем этих оброчных денег вместе с пошлинами составлял 44 рубля 07 копеек. Оброк платили в приказ Углецкого дворца. Исключение составляли сенокосы, за них оброк платили в Конюшенный приказ. При исчислении оброка с пашни учитывалось качество земли. С худой земли платили по 2 копейки с чети, а с «добре» худой – по 1,5 копейки [88].

      В эти платежи были втянуты и оброчные дворы, которые не считались посадскими и не включались в сошное письмо. В основном они принадлежали посадским людям. Поэтому, за исключением ямских, приметных, полоняничных и пищальных денег, все остальные подати и оброки они должны были «тянуть со всеми посадцкими людьми в ряд в их розметы и в сошное писмо по их животом, и по промыслом для того, что те посадцкие люди, которые в тех оброчных дворех живут, теми всякими угоди владеют со всеми посадцкими людьми в ряд» [89].

      Единственным оброком, который не распространялся на всех тяглых посадских людей, были платежи «с лавок». Они касались только владельцев лавок. Лучшие люди платили по 10 копеек на год с лавки (40 лавок), середние – по 7,5 копейки (40 лавок), молотчие – по 6 копеек (44 лавки). Оброк посадские люди платили в приказ Углецкого дворца [90]. В целом тяглая способность посада была очень высокая. Всего 53 посадских двора (или 7,4%), которые принадлежали нищим и вдовам, не были включены в сошное письмо. Но и с этих дворов в счет сошного оклада посада брали по 6 копеек с двора: «...в их розметы в подмогу за пищалные и за ямские, и за приметные, и за по-лоняничные деньги, и за наместнич откуп, и за иные за всякие подати», или: «...чем кого посадские люди обложат по их промыслишком и животишком» [91].

      По итогам описания 1567 года сошное письмо Устюжны Железо-польской составило 10 сох и 1/6 сохи. Кроме общего итога, в сотной были определены размеры посадской сохи: «...лутчих и отрадных людей по 35 дворов в соху, а середних людей по 60 дворов в соху, а молотчих людей по 85 дворов в соху, а которые люди добре худы, казаков и молотников по 100 дворов в соху» [92]. С каждой сохи посадские люди, как и прежде, «по государеву указу» должны были платить по 15 рублей на год. Все посошные доходы государство передало в кормление старице Александре. За ней же остались «впред ежегод с сошного писма по розводу ... ямские и приметные, и полоняничные денги, и иные доходы», которые со всех посадских людей шли «преж сего на обиход княж Юрьевы Васильевича княгини». Они составляли большую часть сошного оклада [93]. Кроме того, к старице Александре перешла часть оброчных платежей за новые оброчные посадские сенокосы и лес. Все платежи посадского мира в пользу старицы Александры составили 173 рубля 12 копеек, что в среднем составляло около 24-х копеек на 1 двор, или 21 копейку на одного человека.
     

      Таблица 6
      ПЛАТЕЖИ ПОСАДСКОГО НАСЕЛЕНИЯ УСТЮЖНЫ ЖЕЛЕЗОПОЛЬСКОЙ В ПОЛЬЗУ СТАРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ В 1567 ГОДУ
     

      Источник: Сотная 1567 г. С. 160 – 177.
     

      Таким образом, общий объем государственных и кормленых денежных податей и оброков посадских людей составлял 334 рубля 94 копейки в год. В среднем в 1567 году на 1 посадский двор приходилось по 46 копеек прямых налогов, а на 1 человека – 41 копейка. Тяглая способность различных категорий дворов по отношению друг к другу составляла примерно следующее соотношение: 4 (добрые) к 2,7 (середние), к 1,6 (молотчие), к 1 (худые). Следовательно, с 50 «лутчих» дворов посадские люди платили такую же сумму, как и с 200 «худых» дворов. Правда, это соотношение каждый год менялось, так как «верстались все посадские люди в тех во всяких податех и в откупех сошного писма, и во всяких в тех денежных оброкех ежегод самим промеж собя по их животом и по промыслом». В целом в 60-е годы XVI века экономический потенциал посадской общины Устюжны Железопольской позволял выдержать налоговое бремя без существенного ущерба для внутреннего развития. Значительную часть посадского населения (42,1%) составляли дворы «добрых и середних» людей. Это была торгово-ремесленная верхушка посада, которая оплачивала большую часть государственных податей [94].

      Через 30 лет ситуация изменилась кардинальным образом. В первую очередь это касалось объемов податей, поступающих в казну. К концу XVI века в Устюжне Железопольской значительно сократилось не только количество податного посадского населения, но и изменился уровень его тяглой способности. В 1597 году писцы насчитали в городе всего 134 полнотяглых посадских двора (7 «середних» и 127 «молотчих»). В число «убогих, бобыльских и вдов» были записаны 76 посадских дворов. Они в сошное письмо писцами «не положены для их убожества, скитаются по миру» [95].

      Общий объем сошного письма посада был определен в 1 и 7/8 сохи. За 30 лет он уменьшился более чем в 5 раз. Многократное сокращение тяглого населения не оказало существенного влияния на уровень налогового бремени для посадского человека. Общий объем прямых податей в пересчете на 1 соху за это время вырос незначительно. Он составил, по подсчетам С. Б. Веселовского, около 30 рублей [96].

      Более того, по отдельным налогам, в силу обнищания посадского населения, произошло даже их сокращение. Так, в 1597 году нормы платежей с одного посадского двора «за пищальные деньги» не изменились – 20 копеек с «середнего» двора и 12 копеек с «молотчего» двора. Но сократился общий объем пищальных денег в расчете на 1 соху: в 1567 году их приходилось более 10 рублей, а в 1597 году – менее 9 рублей. Гораздо меньше приходилось на 1 соху и наместничьих доходов – немногим более 9 рублей [97].

      В целом посадский мир Устюжны Железопольской на протяжении всего XVI века, даже в последней его четверти, не испытывал чрезмерного, непосильного налогового бремени, что, невзирая на все неблагоприятные обстоятельства, позволило городу сохранить свой хозяйственный потенциал и своеобразие социально-экономического облика. Значительное запустение посада было вызвано иными причинами, в первую очередь всеобщим хозяйственным кризисом в стране и моровым поветрием в Устюжне.

      Совершенно иной уровень взаимоотношений посада и государства в области налогообложения наблюдается в первой половине XVII века. В большей степени он был сведен к жесткому, зачастую непосильному по своим масштабам феодальному диктату со стороны государства. В этих условиях у посадского мира оставалось не так много возможностей для борьбы за свои права. Наиболее реальным, отвечающим в том числе и интересам государства был путь борьбы за тяглецов [98].

      Но, несмотря на все усилия в борьбе с белыми слободами, для конкретного посадского человека закладничество или уход с посада оставались иногда единственным выходом. Это заставляло посадскую общину вести борьбу за самосохранение, т. е. снижение размеров податей и повинностей. Ее трудно назвать активной, скорее посадские люди постоянно напоминали государству о непосильном бремени и обращали внимание правительства на последствия этой политики – запустение посада и желание посадских людей избавиться от тягла любой ценой.

      В первой половине XVII века основными постоянными податями посада были: прямая государева подать, стрелецкие деньги, ямские деньги, полоняночные деньги. Кроме того, взимались и чрезвычайные сборы – пятая деньга, десятая деньга. На посадских людей возлагалось выполнение и различных тяглых служб: подводной повинности, постойной повинности, постройка и ремонт городских укреплений (городовое дело), ямская повинность и т. д. Чрезвычайные сборы и повинности часто превышали по своим размерам прямые налоги.

      Тяжелое финансовое положение страны в начале XVI века, прежде всего армии, заставляло правительство искать новые источники доходов. Особенно тяжело на положении посадских людей сказывались дополнительные чрезвычайные налоги, так называемые пятины. Они составляли 1/5 движимого имущества и взимались со всевозможных доходов – торгов, промыслов и т. д. Со временем из чрезвычайного этот налог превратился в регулярный и составлял 120 – 150 рублей с сохи [99].

      В 1616 году Земский собор принял решение об очередном, третьем по счету, сборе пятой деньги. Налог должны были собирать выборные представители местного населения, хотя в 1614 году для сбора пятой деньги на места посылались представители центра. С. Б. Веселовс-кий связывает эту перемену с переходом к окладному обложению, т. е. к установлению заранее необходимой суммы сбора. Это было удобно как для казны (можно было определить размеры поступлений), так и для населения, которое получало выгоду «собирать деньги самим и не иметь дела с особыми сборщиками, что всегда обходилось ему дорого» [100].

      Летом 1617 года с посада Устюжны Железопольской земские целовальники собрали больше 426 рублей пятинных денег. Это, видимо, было меньше, чем полагалось «по розводу». Воевода в свое оправдание писал, что больше денег взять не с кого: «...многие посадцкие люди от скудости померли, а иные розбрелися» [101].

      Посадские люди стремились использовать любую возможность, чтобы избавиться от тягла, тем более если это был законный, на их взгляд, способ. Одним из таких способов был переход в категорию «служилых по прибору» – стрельцов. В Смутное время с возведением в Устюжне крепости появился и достаточно большой военный гарнизон. Он состоял как из дворян, так и из стрельцов. Первоначально большую часть стрельцов набирали из числа устюженцев – посадских людей. Хотя переход посадского человека в стрельцы не освобождал его от тягла, многие отказывались его платить. В октябре 1613 года, после того как в Устюжне набрали новых 100 человек стрельцов, земские целовальники в очередной раз жаловались в Москву на то, что посадские люди, перейдя в стрельцы, «не хотят никаких податей и мирских расходов давать». А воевода, князь А. Сицкий, их защищает, «податей и мирских расходов давать не велит», и поэтому «многие посадские люди бьют челом в стрельцы» [102].

      Посадский мир быстро добился своего. Реальная угроза подорвать тяглую способность посада вынудила правительство принять меры. Воеводе впредь запрещалось брать «устюжан, посадских людей, в стрельцы», а те, которые служат, должны были «всякие подати тянуть с посадскими людьми вместе по-прежнему». Со временем вместо них воеводе предписывалось набрать стрельцов из вольных людей [103]. Весной 1615 года в Устюжне вновь набирали 50 стрельцов, но уже только из «охочих людей ... а ис тяглых людей в стрельцы не прибирали» [104].

      В первой половине XVII века тяжелой ношей на посадское население ложились различные повинности, в первую очередь ямская (подводная) и городовая.

      В Северо-Восточной Руси ямские деньги взимались с городского и сельского населения уже в первой трети XVI века. Кроме того, население отбывало и натуральную ямскую повинность.

      Когда появился ям в Устюжне – неизвестно. Видимо, в конце первой половины XVI века. В 1560-е годы в городе, на реке Вороже, уже был большой ямской двор: «...а на дворе хором 2 избы да 2 сенника, а около двора тын дубов, а ворота тщаные, а живут в нем дворники ямские». Вдоль реки Ворожи и ямского двора тянулась довольно большая, в 20 дворов, Ямская улица [105].

      В конце XVI века, в описании 1597 года, ямской двор не встречается, посадское население платило только ямские деньги. Ямская улица сохранилась, но на ней стояли только 5 дворов, и те принадлежали нищим, вдовам и бобылям [106].

      Потребности в подводах в Устюжне, особенно в первой половине XVII века, всегда были большие. Город стоял на перекрестке общегосударственных дорог из центра в Поморье и на северо-запад России. В одной из царских грамот, отправленной устюженскому воеводе в октябре 1613 года, эта проблема, видимо, по подсказке посадских властей, была обозначена достаточно определенно: «...гонцы-де от нас к воеводам и к нам к Москве гоняют со всякими наши делы и з зелейною казною ездят через Устюжну, и которые-де подводы емлют на Устюжне на посаде и в уезде, и те подводы ... назад на Устюжну не воротятца ни одна» [107].

      О степени тяжести этой повинности для посадских людей говорят данные о числе проезжавших через Устюжну Железопольскую «государевых людей». Н. П. Воскобойникова в «Описании древнейших документов архивов Московских приказов» за XVI – начало XVII века приводит данные о более чем 250 списках с подорожных грамот за 1606 – 1628 годы, выданных в Ямском приказе [108]. Более трети этих подорожных грамот (85) даны из Устюжны или в Устюжну (не считая тех, что даны через Устюжну в Тихвин, к шведскому рубежу и т. д.). А. М. Гневушев опубликовал 48 подорожных, относящихся к 1606 – 1608 годам [109]. Абсолютное большинство из них (41) имеет отношение к Устюжне. Количество подвод или саней, требуемых для проезда государевых людей, различно – от 1 до 32. Большая часть подорожных грамот (около 75 %) была на 1 или 2 подводы, но встречаются подорожные на 4 (3 грамоты), 6 (1 грамота), 8 (2 грамоты), И (2 грамоты), 12 (1 грамота), 17 (1 грамота) и 32 (1 грамота) подводы. Наибольшее количество подвод требовалось на транспортировку из Устюжны государственных заказов в Москву или перевозку «колодников», т. е. заключенных. Так, в феврале 1607 года кузнецу Михаилу Олферьеву и «устюжскому розсыльщику» Трешке Ярославкину от Устюжны до Москвы потребовалось 11 подвод под ядра, а в марте 1608 года Самойло Микулин из Устюжны «взял под ядра и под собя 32 подводы». Летом 1608 года Елизарию Онаньину требовалось 17 подвод с проводниками: 2 – для себя, а 15 – «под колодников под 30 человек, 2 человеком подводу с телегами да проводника» [110]. При этом надо иметь в виду, что в большинстве случаев подорожные были «в обе стороны», кроме подвод посаду приходилось в ряде случаев в обязательном порядке выделять проводников.

      Посадские люди в своих челобитных постоянно жаловались, что посад с уездом – всего 520 четей, а через Устюжну «гоняют ... гонцы и посланники и с зелейною, и с свинцовою казною с Москвы и с Вологды, и с Кашина, и с иных многих городов» на Тихвин и за рубеж «много и силой правят подводы, а их на Устюжне нет» [111].

      Жалобы возымели свое действие. В 1613 году посадские люди получили подтверждение о том, что за ними сохраняются как тяглые ряд волостей соседних уездов: «...Белозерского уезду волости Петушская, Сухацкая, Тырпицкая, Андожская, Холицкая, Суцкая, Пушбалецкая, Ваксадовская да Бежецково Верху Городецково уезду волости Семути-но да Васильеве, Никитино, Любегощ, Федорково, Кестьма и Колынево, Кузмодемьянское». Эти волости были приписаны к Устюжне для «подвод, кормов и городового дела» по боярским грамотам в октябре 1612 года. Через год потребовалось подтвердить это решение, особенно в ямской повинности, так как «ныне к Устюжне подводами и кормами» эти волости не тянут. Воеводе поручалось строго следить за исполнением волостными крестьянами своих повинностей, а в случае необходимости посылать по «ослушников» стрельцов и казаков, привозить их в Устюжну, «бить батогами и сажать в тюрьму, чтоб иных волостей крестьяне не ослушались» [112].

      Видимо, в этой деятельности местные власти переусердствовали. В октябре 1613 года устюженскому воеводе П. И. Загрязскому было строго наказано не привлекать и «не ведать» крестьян дворцовых сел Хрипелево, Микифорово и Тухани к посадскому тяглу без разрешения государя [113].

      О размерах тяглого бремени, связанного с выполнением посадом ямской (подводной) повинности, говорят следующие факты. На Устюжне, видимо, в 1614 или 1615 году был организован ям «для посольских скорых гонцов и посланников», где стояли ямщики из Ярославля (15 подвод), Кинешмы, Романова и Сухорского яма (15 подвод). Но вскоре они разбежались, и посадским людям пришлось нанимать подводы под гонцов и казну за свой счет. Осенью и зимой 1616/17 года найм 1 подводы у крестьян до Тихвина стоил 40 алтын (1 рубль 20 копеек), а до Острошка – 1 рубль 50 копеек. Так, за сентябрь – декабрь 1616 года было нанято до Тихвина 80 подвод, а за январь 1617 года – 44, уже по 1 рублю 50 копеек за подводу. Таким образом, за несколько месяцев 1616 и 1617 годов убытков у посада было более чем на 250 рублей. Это в 5 с лишним раз превышало размер всех прямых податей с посада. В этот период с посада собирали еще казачьи хлебные запасы для Тихвина и кормили посольских лошадей. Поэтому посадские люди «стоят на правеже, и от того правежу достальные посадские люди бредут розно» [114].

      Постоянный налоговый пресс и значительный рост податей, особенно повинностей, создавал напряжение не только во взаимоотношениях посадского мира с государством, но и посадского мира с беломестцами и тарханщиками. Он повышал социальное напряжение и внутри посадской общины. Главным источником противоречий стала борьба за социально справедливое распределение налогов.

      Весной 1615 года внутри посадской общины произошел серьезный конфликт между зажиточной посадской торговой верхушкой и молотчими людьми, в который вынужден был вмешаться воевода. В 1614/15 году в Устюжну Железопольскую приехал Михайло Пушкин собирать «зборные» деньги. Это был чрезвычайный 20-процентный налог, который не брался с молотчих людей. Социальный статус определялся по поверстному окладу. Земские старосты и целовальники жаловались на то, что «мелкие посадские люди в поверстном окладе в книгах проведены дешево», после оклада у них объявились торги и промыслы. В одностороннем порядке, без решения посадской общины, земские власти произвели перераспределение поверстных окладов молотчим людям, что вызвало настоящий бунт. Как писали земские целовальники, «те мелкие люди завели на Устюжне казачий быт, всех черных людей привели к вере, знаменовались образом и учинили заговор на том, что им земских целовальников не слушать и в те торговые расходы по сыскному верстанью не платить, и на правеж друг друга не дата». Они пошли на земских целовальников и на всех лучших людей «скопом и заговором и шумом великим» и хотели побить насмерть. При этом молотчие люди не отказывались платить свои налоги, они выступали против несправедливого перераспределения тягла.

      После того как М. Пушкин, собрав «зборные» деньги, уехал в Москву, земские целовальники Ивашко Ховроньин и Ивашко Дарьин, и земской дьячок Фочка «с товарищи», «умысля воровством с прожиточными людьми», попытались часть своих расходов переложить на молотчих людей, поставив их на правеж. Пришлось вмешаться воеводе. Он обязан был пресекать любые беспорядки – виновных молотчих людей «имать, бить батогами и сажать в тюрьму до указу» [115].

      Рост налогового бремени, социальные противоречия, развитие феодального землевладения и т. д. привели к обострению криминогенной ситуации как в самой Устюжне Железопольской, так и в уезде. В январе 1616 года в городе вновь был сформирован местный судебный орган – губная изба. Как писали посадские люди: «...без губного старосты и без целовальников быть не мочно, потому что на Устюжне разбой и татьба, и многое воровство чинятся великое, а ... в том воровстве сыску никоторого нет» [116].

      Расположение Устюжны Железопольской на перекрестке стратегически важных общегосударственных дорог для посадских людей обернулось еще одной обременительной службой. Значительные расходы посада как денежные, так и натуральные были связаны с обеспечением потребностей посольств, следующих через город. Каждый из таких проездов, а они были, видимо, достаточно частыми, являлся ощутимым Ударом по материальному положению посадских людей.

      7 февраля 1617 года от посла, князя И. Д. Мезецкого, в Устюжну пришло распоряжение из кабацких и таможенных доходов «купить и привезти в Новгород про английского посла запасов: 100 пудов меду, 10 яловиц, 150 куров, 3 пуда масла коровья, 1000 яиц». Земской целовальник Нечайко Иванов от имени посадских людей жаловался в Москву, что доходы кабацкие и таможенные (630 рублей) почти все истрачены по грамотам на корм английскому послу и на жалованье пушкарям и стрельцам. Оставшиеся 160 рублей предназначены для изготовления 200 пищалей. Недостающие средства воеводе нередко приходилось выбивать силой – от этих «посольских запасов многие посадские люди с Устюжны розбрелися розно, а достальные ... в посольских запасах стоят на правеже» [117].

      Особенно пострадал город, когда через него проезжали князь И. Д. Мезецкий «с товарищи», английское посольство князя Ивана Ульянова с королевскими дворянами и отряд московских стрельцов во главе с Б. Полтевым [118]. Они мобилизовали с посада на 200 верст до Тихвина мостовщиков, запасы и суда со всей снастью, кормщиков и гребцов, «учинив убытки многие» [119].

      8 условиях непрерывного роста налогового бремени земские власти шли на любые шаги, которые позволяли увеличить доходы посада. В июле 1618 года земские целовальники И. Ховриньин, И. Жуков и О. Грибушин «доправили» на 30 крестьянах М. Я. Сулешева, проживавших в Устюжне, 200 рублей и «вымучили поручную запись, что им жить на посаде и всякое тягло тянуть» с посадскими людьми заодно. Чуть позже они же, взяв у воеводы стрельцов, «доправили» на крестьянах Д. Лодыгина Понизовской волости 11 подвод и, как писал Д. Лодыгин, «крестьян перебили и переграбили ... взяли грабежом ... на 25 рублей с полтиною» [120].

      Одной из наиболее важных и больших статей доходов Устюжны Железопольской были таможенные и кабацкие деньги. Как правило, большая их часть расходовалась в самой Устюжне на государственные нужды. Так, за 1613/14 год «у кабацких и у таможенных целовальников у Ивашки Обрютина с товарищи взято по государевым грамотам на всякие росходы кабацких и таможенных откупных денег 474 рубля и 20 алтын», а за 1614/15 год – 666 рублей и 20 алтын [121]. Почти все доходы воевода полностью пустил «в росход на пищали и дворянам, и детям боярским, и стрельцам, и покупать старице царице Дарье запасы» [122].

      Стрельцы находились на государственном жалованье. Денежный оклад им платили, как правило, с таможенных и кабацких доходов Устюжны, а хлеб собирали с посада, уезда и дворцовых сел, «со всяких людей с сох по платежным книгам и по сошному розводу». В Устюжне средств катастрофически не хватало. Жалованье стрельцам и пушкарям выплачивали нерегулярно, с задержкой, редко за целый год вперед. Особенно тяжелое положение сложилось с доходами в 1613 году. Основной источник доходов – кабак и тамга – был отдан на откуп, крестьян отписали к Дворцу, и они «ни в городовые подати и поделки не тянут и кормов не дают, а устюженскому воеводе их ни в чем не ведать». Небольшие доходы с уезда, всего с 1 сохи, не обеспечивали расходов. В такой ситуации посадские и уездные тяглые люди в стрелецких кормах отказали и сказали, что «им одним стрельцов не прокормить». Не получив жалованья, стрельцы «розбрелися розно, и по воротам, и на карауле нет никого, кроме посадских людеи» [123].

      Налоговое бремя по содержанию «служилых людей по прибору» в некоторой степени облегчалось тем, что в ряде случаев в него втягивались дополнительные территории. В апреле 1612 года воевода Д. Погожее посылал «дворян и детей боярских добрых в Белозерский уезд собрати с белозерских сел, которые подошли близко к Устюжне, деньги на жалование дворянам и детем боярским, и служивым людем, которые ныне на земской службе на Устюжне к устюжским деньгам в прибавку и людцкой, и конский корм» [124].

      Из таможенных и кабацких доходов выплачивали жалованье не только стрельцам и подьячим съезжей избы, но и служилым дворянам, в том числе и воеводам [125].

      Значительные расходы посада были связаны с уплатой корма царице-старице Дарье. В течение 10 лет, с 1614 по 1624 год, посад платил ей натуральный и денежный оброк. Только за 1623 год старице была выплачена из таможенных и кабацких доходов значительная сумма – 167 рублей 44 копейки [126].

      На посадское население государство возлагало и все расходы по укреплению обороноспособности города. Так, в 1619 году воевода Ф. Бутурлин взял из таможенных и кабацких доходов 25 рублей для оплаты работы кузнецов (за железные ядра и за каракули для устюженского наряда). Правительство посчитало эти расходы земскими, а не государственными. Новому воеводе Я. С. Дубровскому пришлось их «на всех посадцких людях доправить, потому что те каракули и ядра делали они для себя, берегучи своих голов, и те каракули и ядра и ныне У них на Устюжне» [127].

      Посадскому миру постоянно приходилось содержать из своих доходов и ряд ружных городских храмов и местных монастырей – выплачивать им деньги и хлебные припасы [128].

      В конце 1619 года сложилась критическая ситуация со сбором таможенных пошлин. По мнению посадского мира, недостаток сбора таможенных денег был потому, что «на Устюжне и в Устюжском уезде торговых людей, грамотчиков и тарханщиков много, всякими товары торгуют беспошлинно ... таможенных пошлин збирати не с ково, и недобор таможенной пошлине ставитца великой». В этих условиях воеводе Ф. Бутурлину пришлось пойти на чрезвычайные меры и ввести новый порядок – брать таможенные пошлины «со всяких людей ... чей хто ни буди, без выбору, а кто платить не будет ... имать протаможье по уставной грамоте» [129], т. е. фактически временно отменить в Устюжне и уезде все таможенные льготы.

      Окончание Смуты требовало от правительства иных методов взаимоотношений центральной власти с тяглым населением. Вопрос обсуждался на самом высоком уровне – Земском соборе 1619 года. Для выяснения действительного состояния дел с мест в Москву приглашались выборные люди. От Устюжны было «велено выбрать из духовного чину человека или двух, а из детей боярских и из посадских людей по 2 человека, добрых и разумных, которые умели бы рассказать обиды и насильства, и разорение» [130]. Собор принял ряд решений в области внутренней политики. Главным образом они относились к налогообложению и затрагивали интересы казны. Единовременные сборы запросных и пятинных денег, взимавшихся наряду с другими налогами, не могли стать постоянным источником средств для казны. Они только разоряли население. Для определения реальной базы налогообложения, т. е. численности посадского населения и его способности нести тягло, было решено провести новую перепись. В города, разоренные в Смуту, посылали дозорщиков, в остальные – писцов. Особое внимание при этом обращалось на посильное для посадских людей налогообложение.

      В 1619 году посад Устюжны Железопольской «дозирали» Филат Маслов и подьячий Матвей Лужин. Результат этого дозора не может не вызывать удивления. В городе оказалось только 16 тяглых посадских дворов, в которых жил 31 человек. Кроме них, в числе посадских были записаны 27 бобыльских дворов (45 человек), но они в сошное письмо положены не были. Со времени прежнего дозора, который был в 1614 году, запустели 30 дворов и 8 мест дворовых: «а посадские люди ис тех дворов сошли безвесно, а иные померли». Посад был положен в сошное письмо в полчети сохи, т. е. в 100 четвертей. Всех денежных доходов, которые шли с посадских людей Устюжны Железопольской, было 44 рубля 63 копейки [131]. Таким образом, по итогам дозора 1619 года приходилось платить по 2 рубля 79 копеек на один тяглый посадский двор и 1 рубль 44 копейки на одного человека прямых податей в год. Это по сравнению с концом XVI века не менее чем 4 – 5-кратный рост обложения на 1 двор. В пересчете на 1 соху рост также значителен – почти в 2,5 раза (с 30 рублей до 73 рублей 61 копейки) [132].

      Значительная убыль посадского населения явилась прямым следствием непомерного тяглого бремени, обрушившегося на посад. Главная задача дозоров 1619 года – установить справедливое налогообложение, по крайней мере относительно Устюжны, – не была выполнена. Новый посошный оклад никак нельзя отнести к числу тех, которые способствовали бы увеличению численности посадского населения.

      Посадский мир постоянно вел борьбу за свое монопольное право на промыслы и торговлю и за привлечение к тяглу дополнительного населения. Наиболее активно и результативно эта борьба шла с привилегиями монастырей, особенно местных. Одним из них был Моденский монастырь. Сохранившийся комплекс монастырской документации за первую половину XVII века позволяет достаточно подробно проследить этапы этой борьбы.

      До 1620-х годов монастырь был независим от местной власти, а тем более посада, и фактически обладал полным иммунитетом на свои владения. В основе его статуса лежали жалованные грамоты московских государей. В октябре 1607 года монастырь получил очередную жалованную тарханную грамоту от В. И. Шуйского [133]. В основе ее содержания были грамоты Ивана IV от 1578 года [134] и его сына, Федора Ивановича, – от 1585 года [135]. Жалованная грамота перечисляла льготы, которыми пользовались монастырь и его зависимое население, и предоставляла монастырю практически полный податной [136], таможенный [137] и судебный [138] иммунитеты. Кроме того, жалованная грамота освобождала монастырь от экономического и административного подчинения новгородскому владыке [139].

      В 1620 и 1623 годах Моденский монастырь получил от имени Михаила Федоровича новые жалованные грамоты. Оговаривая преемственность и подтверждая грамоты, выданные Иваном IV, правительство ограничивало и конкретно очерчивало пределы феодального иммунитета монастыря. Сохраняя практически в неизменном виде административные и судебные права монастыря как вотчинника, правительство в значительной степени ограничило его административно-финансовую независимость от государства и посадских властей. Теперь на него распространялись наиболее тяжелые и обременительные налоги и повинности – ямские деньги, стрелецкие хлебные запасы, городовое и острожное дело, которые монастырь тянул наравне с податным населением города и уезда «по писцовым книгам и по дозорным з живущаго с сошными людьми вместе» [140].

      Значительно сократились таможенные привилегии монастыря. Он освобождался от торговых и таможенных пошлин для покупки «на монастырский обиход» только на 50 рублей в год. В неурожайные годы монастырь имел еще право беспошлинно закупить 100 четвертей ржи, 50 четвертей овса и 200 пудов соли [141].

      Правда, задолго до этого монастырь уже участвовал в посадском тягле. Но это было вызвано чрезвычайными обстоятельствами. В годы Смуты Моденский монастырь, Шалочская пустынь и их деревни были разрушены: «...тех монастырей старцы и бобылишка от литовский людей высечены и деревни пожгли, стали пусты» [142]. После разорения монастыри перебрались под защиту крепостных стен Устюжны Железопольской. Их земельные владения настолько запустели, что не были даже положены «в сошное письмо ... для их убожества». С 1609 по 1613 год они платили «всякие подати и острог ставили, и пушки ковали с устюженцы с посадцкими людьми вместе». В 1613 году владения Моденского монастыря, Шалочской пустыни и соборного Рождественского храма были подвергнуты дозору. Оказалось, что «сошного письма» (налогооблагаемой пашни) по дозору только 24 чети, это в 2,7 раза меньше, чем в конце XVI века (по описанию Дм. Вельского 1597 года – 65 четей). Несмотря на столь значительное сокращение налогооблагаемой пашни, игумен Моденского монастыря просил оставить их в посадском тягле, чтобы всякие подати «платить с посадом вместе, а в уезд к сохам не приписывать ... и доходов никаких с уездными сохами не имать» [143].

      Подобная ситуация была с льготами другого монастыря – Тихвинского Введенского девичья монастыря. В 1626 году он получил жалованную грамоту на новые владения в Устюженском крае – село Микифорово с деревнями. Объем и характер его привилегий были примерно такие же, как у Моденского монастыря. Тихвинский монастырь и его крестьяне освобождались от всех податей и кормов, кроме «ямских денег, стрелецких хлебных запасов и городового и острожного дела, которые должны были делать по писцовым и по дозорным книгам с четвертные пашни ... с сошными людьми вместе». Частично, на 70 рублей в год, освобождались они и от таможенных пошлин [144].

      Иногда, не дожидаясь правительственных решений, посадские власти игнорировали и нарушали те права монастырей, которые затрагивали их интересы. Поэтому монастырям приходилось тщательно следить и бороться за соблюдение оставшихся своих привилегий [145].

      Так, в 1626 году игумен Елизар жаловался на таможенного и кабацкого голову Устюжны Железопольской Малюту Шиловцева: тот отказался на 134 (1625/26) год выплатить монастырю «ис таможенных доходов ружные деньги и за слободку», мотивируя это тем, что «жалованная грамота дана им (монастырю. – И. П.) не из Устюжские четверти и ружных де денег, по той жалованной грамоте без ... (государева. – И. П.) указу дата им не смеет». Государству пришлось подтверждать льготы, предоставленные Моденскому и Воскресенскому монастырям. В грамоте на Устюжну Железопольскую были подтверждены обязательства посада перед монастырем в выплате ежегодно 10 рублей ружных денег [146].

      Все, что касалось финансовой деятельности посада, находилось под постоянным и жестким контролем земских властей. Земские целовальники Устюжны Железопольской никогда не упускали случая увеличить посадские доходы. Характерным примером могут служить два сюжета, в которых раскрывается борьба посада за увеличение поступлений доходов в городскую, а соответственно и в государственную казну.

      В 1623 году дьячок съезжей избы Устюжны Железопольской Сидорка Кузмин известил Михаила Смывалова, дьяка Устюжской четверти, о том, что Воскресенский монастырь владеет мельницей на реке Вороже, а оброк в государеву казну не платит. Ранее это была оброчная мельница, принадлежавшая посадскому человеку В. Тормасову. Оброк с нее он «платил на Устюжне ж земским целовальникам по 6 алтын 4 деньги на год» [147]. В 1603 году В. Тормасов продал половину мельницы, двора и огорода «со всякою мелничною снастью и запасом в колесах, и в жерновах, и в анбаре, и во всяком запасе половину» за 13 рублей Воскресенскому монастырю. Вторую половину двора «с хоромы», половину земли, огорода и мельницы он завещал монастырю после своей смерти как вклад «по своей душе и по родителях своих».

      Вскоре губному старосте Путилу Бирилеву пришли грамоты, по которым ему необходимо было провести обыск. Опросив более 50 человек посадских людей, в апреле 1623 года Путала Бирилев отправил в Москву результаты обыска – расспросные речи и с крепостей списки, и обыски. Выяснилось, что мельница «исстари была посадцкая». В 1567 году она была на оброке за посадским человеком И. И. Загородским и двумя городскими храмами. Завладел «тем мельничным двором и мельницею, обеими половинами», В. Тормасов «после большого мору», т. е. после 1570 года. Выяснилось и то, что монастырь, начиная с 1603 года, оброк с мельницы не платил. В мае 1623 года от имени государя устюженскому воеводе Микифору Олферьевичу Колычеву пришел приговор – оставить мельницу за монастырем, но взять с него оброк за 10 лет, с 1613 по 1623 год, по 2 гривны на год, всего – 2 рубля, и впредь платить ежегодно в казну по 16 алтын 4 деньги. Кроме того, с игумена Елизария воеводе необходимо было взять поручную запись, гарантирующую погашение оброчного долга [148].

      Второй пример, закончившийся не столь благополучно для посада, не менее показателен. В 1626 году две деревни, Огибь и Порослая, по государеву указу и сыску были отписаны от посада и переданы в Воскресенский монастырь. После этого устюженские головы и целовальники, как писали монастырские власти, начали с монастырских крестьян и с монастыря брать повышенную таможенную пошлину, «иногороднюю, а не устюженскую», хотя, когда деревни были «за ус-тюженцы за посацкими людьми, с тех деревень со крестьян устюжские головы и целовальники таможенную пошлину имали тутошнюю, устюженскую, малую». Настоятель монастыря, строитель Герасим, просил сохранить для монастыря льготные таможенные тарифы и брать с «их деревень таможенную пошлину устюженскую, что и с посацких людей ... потому, что те их деревни ... в одних писцовых книгах с Устюжною с посадом написаны». Борьба посада и монастырских властей растянулась на несколько лет. Только в марте 1629 года вопрос был решен в пользу монастыря [149].

      Борьба, в которую посад был втянут постоянно, не всегда приносила ощутимый материальный доход. Она имела и другую, более важную задачу – расширить число потенциально тяглого населения и утвердить свое монопольное право на торгово-ремесленную деятельность.

      Постоянный рост налогового бремени оказывал влияние на уровень социального напряжения среди посадских людей. В ноябре 1625 года внутри посадского мира возник очередной конфликт. Его причиной стал расклад податей на новый 134 (1625/26) год. Земский целовальник Васька Пестов с товарищами (12 человек) отказались подписать окладные книги, т. к. их «окладывают без сыску, не по их животам», посчитав, видимо, завышенным свой податной оклад. Кроме того, пользуясь служебным положением, они препятствовали окладчикам: «...податей и писцам на корм, и в мирские расходы по тем книгам збирати не велят, и грозят им продажи и поклепные иски». Конфликт вышел за пределы посада, в него пришлось вмешаться правительству и местной администрации. Правительство возложило контроль за исполнением решений земских властей по раскладу податей на воеводу. Ему предписывалось «велеть земским целовальникам и окладчикам посадских людей окла-дывать по их мировому выбору и по окладным книгам вправду по нашему крестному целованию, не боясь никого, чтоб никто в избытых не был, а лишних бы податей ни на ково, будет кому платити невозможно, не клали». Особо решался вопрос с главным бунтовщиком: «...а Ваське Пестову за его непослушание велел бити батоги да посадить в тюрьму на неделю, чтоб, на то смотря, иным неповадно было так дуровать» [150].

      За 7 лет, с 1619 до 1626 года, благодаря настойчивой борьбе посадского мира за посадских тяглецов и организационным мерам правительства и местной администрации, число полнотяглых посадских дворов увеличилось более чем в 11 раз (с 16 до 178), а тяглых людей – более чем в 8 раз (с 31 до 254). В значительной степени изменился и социальный состав посадского населения. В числе посадских людей появились «лутчие» люди – 12 дворов (21 человек), «середине» – 15 дворов (23 человека). Улучшилось материальное положение части беднейших слоев посада: 69 дворов «молотчих» посадских людей (91 человек), «которые государева тягла не тянули», стали полнотяглыми посадскими дворами. Но большая часть дворов этой категории все еще оставалась за пределами сошного оклада: 100 молотчих дворов посадских людей «в государево тягло не положены для их бедности» [151].

      При столь значительном повышении количества и качества тяглого посадского населения размер сошного оклада посада увеличился только в 2 раза, со 100 четвертей до 200 четвертей. Соответственно и в денежном выражении рост прямых податей увеличился в 2 раза, с 44 рублей 63 копеек до 89 рублей 56 копеек [152]. Таким образом, буквально за несколько лет реальные размеры тягла, приходившегося на 1 двор и одного человека, резко сократились и достигли уровня конца XVI века.

      Несмотря на это, сразу же после описания города посадские люди стали жаловаться на непомерный сошный оклад: «...ни в которых городех твоих государевых такия великия нужи и бедности нет» [153]. Он, как оказалось после описания, действительно был чрезмерным и значительно превышал сошные оклады многих более крупных городов вместе взятых. Как писали посадские люди в своих челобитных, в 1625/26 году, когда писали и меряли посад Устюжны Железопольской писцы Иван Кутузов да подьячий Посник Трофимов, они «по недружбе положили в тягло в 200 чети больши 7-ми городов: Углеча, Твери, Кашина, Городецка, Торшка, Лук Великих, Дмитрова».

      Волей или неволей посаду приходилось нести это бремя. Результат такой податной политики был заранее предсказуем. По словам посадских людей, они от такого «немернова окладу и от правежу, и в тюрьме сидя, и от московские волокиты вконец погибли, и многие розно розбрелися, и помирают напрасною голодною смертию».

      Из челобитной в челобитную посадские люди повторяли одну и ту же просьбу: «...збавить и поверстать, хотя против коева ни есть адна-во города, чтоб твой государев и достоль город не запустел, а нам бы, сиротам твоим, в тюрьме сидя и на правеже стоя, голодную напрасною смертию не помереть и замученым не быть» [154].

      Несмотря на очевидную несправедливость, посадскому миру так и не удалось добиться снижения сошного оклада. Посад платил «на всякой год пущи пятые деньги, со 134-го (1625/26) году да по 150-й (1641/42) год противо девяти городов» [155].

      Одной из наиболее обременительных повинностей тяглого населения Московской Руси было «городовое дело» – строительство и ремонт крепостей. Оно распространялось на городское и уездное население. Иногда, когда город располагал незначительной сельской округой, к нему приписывали территории соседних уездов. Одним из таких городов была Устюжна Железопольская, где строительство острога в 1609 – 1614 годах велось не только силами посадского населения города и уезда, но и жителями ряда волостей соседних уездов.

      К Устюжне был приписан ряд владений из Бежецкого Верха, Уг-лицкого Новгородского и Белозерского уездов, которые находились от Устюжны в 50 верстах, и «наперед сего на Устюжне острого ставили». В октябре 1612 года посадские люди жаловались на то, что большинство дворян своим крестьянам «в городовую поделку и в стрелецкие кормы, и во всякие подати тянуть не велят». Объясняют это по-разному: одни, – что их поместья «с Городецка не отписаны и к Устюжне не приписаны», другие, особенно из Устюженского уезда, – что «со своих поместий сами служат». Поэтому все налоговое бремя и повинности по содержанию крепости и гарнизона ложились на плечи посадских людей [156]. В то время в Устюжне находилось 100 стрельцов, набранных из местного населения. Их денежное и хлебное жалованье было достаточно большим – более 350 рублей – и должно было выплачиваться из кабацких и таможенных денег [157]. Хотя в самом городе в осаде находились на земской службе многие дворяне и их крестьяне, другие уездные люди, но «в городовую поделку и во всякие подати, и в стрелецкие кормы», как писали посадские люди, «не дают».

      В 1612 году посадские люди, точнее воеводы Устюжны князь Андрей Васильевич Сицкий и Петр Иванович Загрязский, получили от правительства значительное облегчение в своем налоговом бремени. Теперь все живущие «на Устюжне в осаде» уездные люди или приписанные к Устюжне поместья и вотчины должны «в городовые поделки и во всякие розметы» тянуть вместе с посадскими людьми [158].

      От Бежецкого Верха к Устюжне были приписаны села: Любегощи, Кесьма, Тухани, Кузмодемьянское и Федоровское, Егна, Василево, Сандово и Шипино с деревнями. В январе 1614 года по государеву указу и по челобитью посадских людей «к Устюжне к посаду и к Устю-женскому уезду были приписаны Белозерского уезду волости, которые подошли к Устюжне: волость Петушская да Сухацкая, да Тырпицкая, да Андоская, и Холицкая, и Ваксоловская, и Дуброва ... а которых волостей крестьяне не учнут слушатца, на Устюжну тянуть не учнут, привозить на Устюжну и наказане им чинить» [159].

      По окончании Смуты крепость Устюжны Железопольской утратила свое военное значение. В 1618 году был распущен гарнизон и перестали ремонтировать крепостные укрепления. К началу 1630-х годов острог окончательно пришел в негодное состояние и ему требовался капитальный ремонт. Было еще одно, более важное обстоятельство. Заканчивались «розмирные годы» с Польшей. В срочном порядке по всей стране ремонтировались и строились новые городские укрепления. Непосредственно перед Смоленской войной чрезвычайно возросли городовые и ямские повинности. Как правило, они целиком ложились на плечи тяглого населения.

      16 июля 1631 года вопрос о строительстве нового острога в Устюжне докладывали государю. Он указал: «...на Устюжне острог делать ... по-прежнему Устюжною посадом и розных городов уезды и своих государевых дворцовых сел, и монастырскими, и дворян московских, и стольников, и стряпчих, и жильцов, и дворян, и детей боярских городовых поместными и вотчинными землями, которые ... стоят около Устюжны Железопольской по 50 верст» [160]. Это решение соответствовало той практике, которая сложилась при строительстве старой крепости.

      Воевода получил подробную память, в которой указывалось на необходимость составить новый чертеж и смету острога, сопоставив со старым острогом по размерам, затратам и т. д. Особое внимание в памяти обращалось на размеры острога. Он должен был быть таким, чтобы «осадным людям ... сидеть было крепко и безстрашно». Решения воевода обязан был принимать вместе с посадскими и уездными людьми: «...по совету всяких людей делать новый острог по новому чертежу» [161]. Вскоре воевода отправил в Москву чертеж и смету старого и нового острога, список всех, кто был приписан к городовому делу Устюжны при строительстве старой крепости. Все решения, как оказалось впоследствии, он принимал единолично [162].

      В октябре 1631 года посадские люди жаловались государю, что устюженский воевода А. С. Бедов, которому было поручено составить новый чертеж крепости и смету расходов на строительство, «по старому острогу и по новому мерил и чертежи старому острогу и новому написал, и послал ... к Москве с нами не по совету». По их мнению, этот проект нового острога был велик и не под силу посаду. Крепость была меньше прежней на 270 сажен, двое ворот и одну башню. Общая длина стен острога составляла 975 сажен. На его территории оставались все наиболее важные объекты города: монастыри, храмы, административные и торговые объекты и 254 двора. Сокращалась территория крепости за счет южной части старой крепости: «в убавке по новому чертежу» был Благовещенский монастырь и 90 дворов горожан [163]. «Посоветовав меж собой», посадские люди предлагали построить острог только на правой стороне реки Ворожи, просили государя, «чтоб нам меру и чертеж учинили около соборные церкви Пречистые Богородицы по Пречистинской стороне, вдоль по речку по Ворожу». Обращаясь к государю в очередной раз, посадские люди просили уменьшить размеры острога, чтобы «мы, сироты твои, от того острожного дела в конец не погибли и в остальные розно не розбрелися» [164].

      Аргументы посадского мира, видимо, подействовали на власть. Вскоре в Устюжну была послана государева грамота, в которой воеводе было велено «советовать со всякими людьми про острожное дело, как быть новому острогу с убылкою, и смету лесу прислать к Москве скоро [165].

      Для окончательного решения вопроса о строительстве острога воевода А. С. Бедов созвал к себе в съезжую избу «изо всех чинов всяких людей, которым на Устюжне для осадного времени острог делать», – дворян и детей боярских, духовенство и посадских людей. Они должны были решить ряд важных вопросов. Во-первых, «по которому месту острог делать и сколькими людьми мочно будет тот острог делать». Во-вторых, составить «по мирскому совету новый чертеж ... и сметную роспись» расходов на строительство крепости и прислать их в Москву дьяку Устюжской чети Пантелею Чиркову [166].

      В ходе этого «совета» предложения посада полностью не были приняты. Появился новый проект, так называемый «середний чертеж» острога. Он предполагал строительство крепости общей протяженностью стен в 720 сажен, а с 21 башней – около 800 сажен. Как и прежде, острог должен был располагаться на обоих берегах реки Ворожи [167].

      Беспокойство у посадского мира вызывал ряд обстоятельств, в силу которых, по их мнению, большая часть строительства перекладывалась на плечи посада. Во-первых, то, что у «Устюжны, у посадишка, уезду нет ни единые волости, потому что после ставления первого устюжского острогу те волости от Устюжны все отписаны к Угличу и к Городецку, и к Новгороду, и Белозеру». Во-вторых, из волостей, которые до этого с посадскими людьми «на Устюжне прежний острог делали», на «совет были немногие люди». Дворян, которые «били челом», чтоб им острог делать вместе с посадскими людьми, оказалось немного. Фактически, как писали посадские люди в своей челобитной, «дворян и детей боярских по сошному письму всех немного, и острог теми людьми делать некем». Наконец, зримо проявилась первая реакция посада на предполагаемое строительство острога, т. е. усиление тягла. Оно еще не началось, «а посадцкие людишки, слыша то острожное дело, из Устюжны бредут многие розно» [168].

      Действительно, местность вокруг Устюжны была довольно пустынна. Посадские люди жаловались, что в пределах 50 верст от Устюжны в Белозерском уезде только Сухацкая и Колоденская волости, но там «малые чети», в Новгородском – на 50 верст пустые места, в Городецком – «малые места», а в Пошехонском уезде – одна Уломская волость, но она выходила за 50-верстную зону притяжения. Устюжане просили приписать и ее, так как Уломская волость от Устюжны в 50 верстах, а от своего уездного центра в 150 верстах. Они обращали внимание власти и на то, что в Угличе, Кашине, Городецке, Белозерске «делали остроги многими четвертями около города верст по 200 и больши». В Угличе, например, по разверстке на 1 четь налогооблагаемой пашни приходилось меньше чем полсажени крепостной стены, и многие, кто прежде делали острог в Устюжне, «сами метались острожново дела делать, чтоб им на Углече было легко» [169].

      Учитывая все это, посадские люди оговаривали для себя ряд условий, облегчающих, насколько это возможно, их положение. Они просили, чтобы за ними сохранили прежнюю против уездных людей долю в строительстве крепости: делать острог «по-прежнему, четвертную долю ... своими головами, а не по сошному письму»; для снижения расходов на заготовку и транспортировку леса рубить его «безпенно и безъявоч-но, в чьем лесу ни буди, где пригодица», и делать свою долю острога без приставов, «чтоб нам, сиротам твоим, от твоих государевых приставов в том острожном деле не было великие продажи и насильства» [170].

      Почти год, с осени 1631 года до конца лета 1632 года, продолжалась борьба посадского мира за уменьшение размеров острога, т. е. за сокращение объемов тягла. В эту борьбу включились и уездные люди.

      В апреле 1632 года воевода получил распоряжение о строительстве острога по «середнему» чертежу. В нем определялась и граница территории, включенной в «городовое дело». Все население дворцовых и монастырских сел, поместий и вотчин дворян московских и городовых в радиусе 50 верст вокруг Устюжны Железопольской попадало в тяглую зону строительства острога: «велено на Устюжне зделати острог устюжскими посадцкими и уездными, и всякими людьми, которые волости ... от Устюжны за 50 верст – Углицкого уезду, Бежицкого Верху, Новгородцкого и Белозерского уезду» [171].

      Теперь важнейшей задачей для всех сторон – воеводы, посада, уездных людей – стало распределение объемов городовой повинности. Главным распорядителем работ был воевода. Он же нес и персональную ответственность за строительство крепости. Для воеводы было важно не просто распределить объемы работ между посадом и уездом, но и юридически оформить тягло – взять поручные записи. А это было непросто, постоянно приходилось применять силу [172].

      В июне – июле 1632 года воевода три раза посылал пушкарей и «розсыльщиков» в Углицкий и Бежецкий уезды с наказными памятями о строительстве острога. Однако старосты и крестьяне, как писал воевода, «твоего государева указу не послушали ... в острожном деле отказали ... для острожного дела ко мне ... на Устюжну не поехали и записей по себе в лесу и острожном деле не дали», «а розмирные годы блиско, а острогу делать и не починывали, а иные непослушны и лесу не кладывали на острог, и в деле отказали в острожном, твоего государева указу не послушали» [173].

      Была и другая, более мягкая форма протеста. В мае 1632 года воевода И. С. Благово посылал «розсыльщиков» в ряд волостей соседних уездов, чтобы взять на поруки «з записьми прикащиков и старост, и целовальников для разверстки государева острожново дела», но без большого успеха. Старосты 12 поместий и вотчин Уломской волости Пошехонского уезда, старосты и крестьяне 6 поместий Сухацкой волости и князя И. А. Дашкова Колоденской волости Белозерского уезда поручных не подписали, сославшись на то, что в 1630 – 1632 годах участвовали в строительстве крепостей в Белом Селе [174] или на Белоозере [175].

      В начале лета 1632 года посадские и уездные люди принесли воеводе очередную челобитную о том, что по «середнему» чертежу острог делать невозможно. Воевода, видимо, внес предложения посадских людей в свою отписку и 20 июня 1632 года отправил новые чертеж и смету в Москву. 29 июля он получил распоряжение строить крепость «неоплошно с великим радением по прежнему указу и чертежу», т. е. по «середнему».

      У посадских людей не было ни формальных, ни фактических мотивов для отказа от городового дела. Их протест и недовольство выражались в иной форме. Система круговой поруки и непосильное налоговое бремя вызвали значительное бегство посадских людей. Как писал летом 1632 года воевода, «еще острогу не починывали делать, а посадцкие люди бегут розно». Всего от городового дела и от «сошного большого письма» с посада ушло 30 «лутчих, середних и молотчих» людей с разным социальным и общественным статусом. Сбежали «лутчей по-садцкий человек Осипко Ондреев сын, прозвище Коледа, и преж того лутчей же посадцкой человек Микитка Семенов сын Быков». Первый – Осипко Коледа – был выбран от всего посада «в целовальники к острожному делу, и выбор за руками посадцких людей» дал воеводе [176].

      Значительные масштабы бегства посадских людей были вызваны, прежде всего, поведением воеводы И. С. Благово, который добросовестно исполнял «государево острожное дело». Посадских людей, чтобы взять с них поручные записи, воевода «в тюрьму сажал и на правеже бил, и записи ... в острожном деле по середнему чертежу правил». Как писали в своей челобитной земские челобитчики царю, «мы, сироты твои, тюрьмы и правеж не перетерпели, и запись в острожном деле Иван Степанович (воевода И. С. Благово. – И. П.) на нас доправил, что нам ... на острожное дело лес положить и острожное дело всякое делати». Они вновь повторяли, что предполагаемый острог велик, что он и по меньшему чертежу, который предлагали посадские люди, много больше, чем в Угличе, Белозерске или Кашине, что от «того острожного дела и от дорогого сошного письма с Устюжны многие людишки бредут врознь». И в который раз вновь просили делать острог по меньшему чертежу, чтобы остальным посадским людям «врознь не розбрестися и в конец не погибнуть» [177].

      Только консолидация усилий посадского мира и уездного дворянства позволила изменить ситуацию. В августе 1632 года стольник П. И. Лодыгин и жилец И. А. Отрепьев вместе с посадскими выборными людьми В. Игнатьевым и А. Григорьевым подали воеводе совместную челобитную, в которой поддержали все требования посадских людей. Представители дворянства объясняли невозможность делать острог по «середнему» чертежу той же причиной: «...поместьишки малы, и от тово великово острожново дела у нас ... крестьянишки бредут розно, а иные розбрелися». Они предлагали ставить острог только на Заворожской стороне. Даже в этом случае он будет больше, чем в Угличе, Кашине, Городецке или Белозерске [178].

      Только к концу лета 1632 года закончилась борьба вокруг будущего острога. Правительство уступило, но победа посада была частичной. 30 августа устюженскому воеводе пришла государева грамота о строительстве острога по меньшему чертежу, по «сметной росписи и по челобитной всяких чинов людей», но «по сошному розводу». Это значило, что большая часть расходов, почти 3/4 объема строительства, падала на посадское население. По сошному письму за посадом было 200 четей, а на уездных людей приходилось только 86 четей.

      Однако посадский мир добился того, чтобы «делать город своими головами», т. е. свою долю крепости строить собственными силами либо самим нанимать строителей – «охотников на лес и на городовое дело». Правда, такое право было и у воеводы, но он обязан был их нанимать по согласованию с посадскими старостами и целовальниками. От посада были выбраны целовальники, которые вели организационные и хозяйственные вопросы строительства своей доли острога. Ими стали посадские люди Яков Беляев и Ромашка Мезихин [179].

      Крепость начали строить осенью 1632 года. Темпы строительства были незначительные. В декабре 1632 года воевода жаловался в Москву на то, что посадские люди свою долю делают всего «8-ю плотниками». При такой работе, по его мнению, посадские люди не смогут сделать свою долю и за полтора года. Все распоряжения воеводы посадским старостам Ивану Семенову и Богдану Шишкину об ускорении работ, попытки с целью сбора денег на строительство взять с них разрубные книги, в которых на 141 (1632/33) год были разложены налоги на посадских людей, не дали результата. Воевода посылал за ними в земскую избу недели «три и больши», но так и не получил. Претензий у воеводы было много. Он жаловался на то, что старосты нанимают плотников «своим произволом» и что лес не на что купить и плотников нанять, а земские старосты посадские «зборные» деньги не передают на строительство. По данным воеводы, оказалось, что на посаде живут не переписанными, т. е. «не положены в тягло», 48 человек посадских и слободских людей. Кроме того, в городе находилось более 15 плотников из уезда, и «все гуляют», а посад их на работу не нанимает и т. д. Вообще, по мнению воеводы, у посадских целовальников и посадских людей «в городовом деле непослушание великое» [180].

      Аналогичная ситуация была и с уездными людьми. Воевода жаловался, что ряд дворян и детей боярских, старост и крестьян Новгородского и Городецкого уездов «город делать не едут и отписей платежных» не дают. Более того, «розсыльщиков», которых посылал воевода, «куды ни пошли, везде не слушают, а инде и бьют» [181].

      Медленные темпы строительства острога вызывали озабоченность у власти. Но реакция правительства оказалась типичной. В феврале 1633 года воевода получил из Москвы распоряжение – взять в помощь к «розсыльщикам» человек 20 посадских и уездных людей и послать «по ослушников», «непослушных в острожном деле» крестьян, привозить их в Устюжну и «порознь», т. е. отдельно, определять им объем необходимых работ. Если кто-то и на этот раз «указа не послушает и город на Устюжне делать не поедет», тех «метать в тюрьму дни на 2 или на 3», а тех, кто оказал или окажет сопротивление детям боярским и «розсыльщикам», – бить батогами [182].

      Для ускорения работы посадских людей, точнее денежного финансирования этих работ, воеводе необходимо было взять с разрубных книг список «за руками земских старост из земской избы» и передать его выборным целовальникам, которые по нему должны были собрать деньги на «всякое городовое дело». После таких полномочий посадский мир отказать воеводе в финансовых документах не мог [183]

      Предпринятые правительственные меры и усилия местной администрации привели к улучшению ситуации. В марте 1633 года оставалось сделать, не считая ворот и башен, около 60 сажен стены [184].

      С большим трудом и напряжением строительство новой крепости закончилось в Устюжне Железопольской к осени 1633 года. В течение двух лет посадский мир вел активную борьбу за уменьшение размеров тяжелой городовой повинности, чрезвычайно значимой для государства, и добился в этой борьбе ощутимых результатов. Правда, надо сказать, что в этом была заслуга не только посада. Положительный результат для посадской общины был достигнут на фоне ряда благоприятных обстоятельств: посад поддержали уездные люди, а проект острога, предложенный посадом, был больше, чем во многих крупных городах.

      Во второй четверти XVII века произошел не только количественный рост налогов, чрезвычайных сборов и повинностей. Существенно изменились принципы налогообложения. В начале 30-х годов XVII века в поземельную систему оклада была введена существенная поправка – «живущая четверть». С этого времени, как правило, все новые срочные сборы собирались подворно. Это подготовило переход к подворному обложению, вытеснившему старое сошное письмо. Оно позволило привлечь к тяглу новые разряды плательщиков. В условиях усиления централизации государственной власти во всех сферах, особенно на местах, подворная подать была «более доступна непосредственному контролю администрации и могла быть изъята из ведения автономной областной раскладочной организации» [185].

      Накануне и во время Смоленской войны правительство ввело ряд дополнительных сборов. Особенно тяжелыми оказались «немецкие кормы». С близлежащих к Москве городов и уездов в радиусе 500 верст корм собирали натурой, что очень тяготило посадское население. Не менее обременительным был во время войны сбор людей – 4 человека с сохи, а также лошадей и подвод с посадов и черных волостей. Как правило, даточные посошные люди, выделяемые для военной службы, нанимались посадскими и волостными людьми, начиная с 1631 года ежегодно. В Поморье цена такого найма колебалась от 2 до 8 рублей (обычно 3 – 5 рублей) в месяц. Кроме того, в 1632 году был объявлен сбор запросных подвод. Из добровольного этот сбор превратился в обязательный [186].

К титульной странице
Вперед
Назад