С конца 30-х годов XVII века правительство широко начинает вводить подворное обложение в денежной форме. Так, в декабре 1637 года пришла грамота воеводе Ивану Елизарову о сборе денег ратным людям Для войны с Крымским ханством. Размер налога был чрезвычайно высоким и срочным: «...с двора по 2 рубли собрать тотчас, а собирали бы есте те деньги с дворов, розвытя промеж себя, чтоб бедным людем перед прожиточными людми тягости не было». На владельческих крестьян накладывалась своего рода рекрутская повинность: со светских владений с 20 дворов – одного ратного человека; с монастырей, в зависимости от размеров владений, с 10 дворов – одного даточного человека или 4 лошади под ратных людей [187].

      В 1638 – 1639 годах был проведен «подымный сбор», с дворовладельцев взимались и пятинные деньги. В середине XVII века на подворное обложение было переведено взимание полоняничных денег [188].

      Были еще обстоятельства, которые с течением времени постоянно усиливали налоговое бремя посадских людей. Во-первых, во второй четверти XVII века идет дальнейшее увеличение размеров сошных платежей. В Устюжне Железопольской за период с 1626 по 1646 год при сошном окладе в 200 четвертей они выросли почти в 4 раза – с 89 рублей 56 копеек до 326 рублей 64 копеек.

      Во-вторых, что было, видимо, более существенно, по размеру сошного оклада в первой половине XVII века рассчитывались все остальные сборы и повинности. Поэтому важнейшим показателем, который определял степень или уровень тяглого бремени, было количество дворов, приходящихся на единицу сошного письма. В Устюжне Железо-польской этот показатель для второй четверти XVII века составлял от 1,4 до 3-х дворов на 1 четверть, значительно превышая средние устоявшиеся нормы.

      Таким образом, сформировавшаяся во второй четверти XVII века система налогообложения со всей тяжестью обрушилась на платежеспособные слои населения города и уезда.

      Все это неизбежно вело к убыли посадского населения, побег оставался единственным способом избавиться, хотя бы временно, от тягла. Между 1626 и 1634 годами с посада разбежались «против сотные Ивана Кутузова да подьчего Постника Трофимова 118 дворов», т. е. почти половина посада. По мнению воеводы, лучшие посадские люди разошлись в Спасскую слободу, что против Романова на Волге, в Кострому и Нижний, а молотчие – по другим городам [189].

      Только в 1645 году, через 20 лет непрерывных напоминаний и жалоб, с посада по государеву указу было «збавлено» 50 четей. Это уменьшение кардинально не изменило податную ситуацию для посадских людей Устюжны Железопольской. Теперь они платили «всякие государевы подати со 150 чети против шти городов: Твери, Углеча, Тор-шку, Кашина, Лук Великих, Бежецково Верху посадов» [190].

      Видимо, в конце лета 1648 года, накануне посадской реформы, согласно царскому указу велено было посадским людям «подавать челобитные и росписи о своих нужах, что которому городу нужа и обида». В сентябре 1648 года выборные из Устюжны от посадских людей, Васка Игнатьев и Еуфимка Степанов, были уже в Москве и подали Алексею Михайловичу очередную челобитную.

      За несколько лет (до конца 1649 года) устюжане подали более 30 челобитных. В них посадские люди подробно описывали свое положение и повторяли одну и ту же просьбу – уменьшить размер сошного оклада. Они, возможно, эмоционально, но пытались апеллировать к здравому смыслу правительства. Приведем выдержки наиболее важных аргументов из посадских челобитных. Во-первых, от такого «великого немерного окладу посадцкие людишка розно розбрелися, а мы, государь, достальные людишка, против всех шти городов платили тебе, государю, с того большого окладу деньги, займуючи в кабалы по вся годы и закладывая дворишка свои и животишка из великих понедельных ростов. И ныне, государь, и достальные людишка по закладным кабалам дворишка свои отказывают и бредут розно от такого великого немерного окладу и неокупных долгов».

      Во-вторых, несмотря ни на что, посадские люди платили и при этих обстоятельствах все подати. Но какие! «На всякой год пущи пятые деньги, со 134-го году да по 150-й год противо девяти городов ... и со 151-го году ... противо шти городов и больши, а не стоим мы, сироты твои, адново города Углеча или Торшка ни доли, ни трети».

      При сохранении размеров сошного письма перспектив у посада, кроме долгов, кабалы, обнищания и усиливающихся побегов, по мнению посадских людей, нет. Они настоятельно просили: «...збавить и поверстать, хотя против коева ни есть аднаво города, чтоб твой государев и достоль город не запустел, а нам бы, сиротам твоим, в тюрьме сидя и на правеже стоя, голодною напрасною смертию не помереть и замученым не быть ... и чтоб нам, бедным, с кручины самим на себя рук не поднять» [191]

      Действительно, понять логику писцов, определявших размер сошного письма, а тем более многолетнее отсутствие реакции правительства на столь очевидную несправедливость невозможно. Таблица 7 дает наглядное представление о неравных условиях восстановления и дальнейшего развития Устюжны Железопольской на фоне других городов.

      В этих 6 городах было 1868 посадских дворов – больше, чем в 6 раз, по сравнению с Устюжной (300), а четвертной живущей пашни меньше, чем в Устюжне, – 143 чети без четверика против 150 четвертей. Если в Устюжне на 1 четверть сошного письма после его снижения с 200 до 150 четвертей приходилось 2 посадских двора, то в данных городах в 5 – 8 раз больше – от 10 до 15,5 двора. Только суммарные денежные платежи 6 городов были несколько выше – около 391 рубля против 326 рублей.

      Таблица 7
      РАЗМЕРЫ СОШНОГО И ДЕНЕЖНОГО ОКЛАДА РЯДА ГОРОДОВ ВО ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XVII ВЕКА

      Источник: АПД. Т. 2. Вып. 2. № 86. С. 224-226.
     

      Таким образом, в среднем каждый устюженский посадский двор с 1626 по 1641 год включительно был обложен государственными податями, а следовательно, и повинностями почти в 10 раз, а с 1642 по 1645 год в 6,5 раза тяжелее, чем 1 посадский двор в вышеназванных городах:

      В августе 1650 года сошный оклад посада был значительно снижен – со 150 до 100 четей. В денежном выражении это составляло около 108 рублей, или 36 копеек на 1 двор. Незначительно уменьшились соответственно и размеры некоторых податей. Так, размер оброчных, пищальных и кормовых денег был сокращен на треть и равнялся 7 рублям 70,5 копейки. Эти сокращения составили всего 3 рубля 85 копеек. Остальные «всякие доходы и оброчные деньги устюженцом, посацким людем» необходимо было платить «по прежнему окладу против писцовых книг». Снятые с Устюжны 50 четей оклада и 3 рубля 85 копеек денежных платежей разложили на 6 городов192. Повышение размера платежей на один тяглый двор в этих городах в среднем составило 6 копеек.

      Почему с Устюжны было сбавлено такое количество тягла (именно 50 четей, а не больше или меньше) и положено по 3 двора на четь, когда в подобных городах на четь приходилось более 10 – 15 дворов, понять, по словам С. Б. Веселовского, невозможно. Из доклада Устюжской чети видно, что устюженцы в сошном окладе и в платежах действительно были очень «утяжелены» перед другими городами. Но все приказные выкладки, по мнению С. Б. Веселовского, оказались совершенно ни при чем. Сама сбавка и ее размер имели вид простой подачки докучливым челобитчикам, сделанной на глаз [193].

      Оценка С. Б. Веселовским представляется совершенно верной. Но важно не только констатировать отсутствие какой-либо здравой налоговой политики по отношению к разным городам, но и оценить ее последствия для социально-экономического развития Устюжны Железопольской в первой половине XVII века.

      На протяжении XVI – первой половины XVII века идет неуклонный рост тяжести податей и повинностей посадских людей Устюжны Железопольской. В пересчете на одну соху динамика этого роста выглядит, по самым общим и далеко не полным данным, следующим образом.

      В 1567 году вместе с платежами в пользу старицы Александры посадские люди платили с 1 сохи примерно 26 рублей. К концу XVI века платежи составляли уже около 30 рублей. Однако значительный рост (почти в 2,5 раза) произошел в первой четверти XVI века. В 1626 году в пересчете на 1 соху посадским людям Устюжны Железопольской приходилось платить 73 рубля 63 копейки194. За вторую четверть XVII века платежи устюженцев еще выросли более чем в 4 раза. С 1626 по 1646 год их общий размер увеличился с 89 рублей 56 копеек до 326 рублей 64 копеек, т. е. в 3,6 раза, при том, что сошный оклад сократился на четверть (с 200 до 150 четвертей). Таким образом, с 60-х годов XVI века до середины XVII века относительный рост прямой сошной подати посадских людей Устюжны Железопольской значительно превысил 10-кратный размер.

      В отдельные периоды наблюдался значительный рост прямых налогов в расчете на 1 тяглый посадский двор и 1 тяглого посадского человека.


      Таблица 8
      РАЗМЕР ГОСУДАРСТВЕННОГО ТЯГЛА ПОСАДСКОГО НАСЕЛЕНИЯ УСТЮЖНЫ ЖЕЛЕЗОПОЛЬСКОЙ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVI - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII ВЕКА

     

      * В таблице указаны только полнотяглые посадские дворы и числящиеся в них люди, положенные писцами в сошное письмо.

      ** Размер тягла в расчете на 1 двор и на 1 человека был выше. Неизвестен размер ямских денег, взимаемых с посада.

      *** Количество тяглых дворов неизвестно, взяты данные за 1649 год.


      Источники: Сотная 1567 г. С. 160-162, 164, 166-169, 174-177; Сотная 1597 г. С. 156-157; Сотная 1626 г. Л. 204-215; АПД. Т. 1. № 83. С. 109; Т. 2. Вып. 1. № 24. С. 54-57. Вып. 2. № 83-87. С. 218-226; Колесников П. А. Дозорные книги как источник производительной деятельности народных масс в первой четверти XVII века. Приложение: 1626 г. – Роспись перечневая ... // Земледельческое производство и сельскохозяйственный опыт на Европейском Севере. Вологда, 1985. С. 104-106.

     

      В первой половине XVII века основная доля тягла приходилась на различного рода чрезвычайные посошные или подворные сборы и повинности. Надо иметь в виду, что зачастую один единовременный чрезвычайный налог с 1 посадского двора мог значительно превышать годовую сумму прямых податей. Так, летом 1617 года с посада Устюжны Железопольской земские целовальники собрали огромную сумму – больше 426 рублей пятинных денег, а в конце 1637 года для войны с Крымским ханством с каждого посадского двора было взято по 2 рубля.

      По справедливому замечанию Е. Д. Сташевского, в России к середине XVII века «обложение было доведено до предела тяглоспособности, и дальнейшее повышение налогов могло снова вызвать ряд экономических потрясений в народном и государственном организме» [195]. Яркой иллюстрацией этого положения служит пример Устюжны Железопольской. Здесь предел тяглоспособности правительством не только был достигнут, но и значительно перекрыт уже в первой четверти XVII века.

      Конкретная податная политика в отношении Устюжны Железо-польской, этого торгово-промышленного города-посада, была противоречивой и подавляла элементарные правила экономического развития, присущие любому уровню товарно-денежных отношений. Непомерное государственное тягло и круговая порука внутри посадской общины лишали часть посадского населения, особенно тех, кто был ориентирован на рынок, стимула хозяйственной деятельности. В этих условиях посадский мир на уровне инстинкта самосохранения боролся за увеличение числа тяглецов.

      По мнению С. Б. Веселовского, право привлекать в тягло всех людей независимо от их юридической принадлежности к посадскому миру, провозглашенное еще в XVI веке, вырабатывается с течением времени в более широкое правило. Оно перерастает в правило тягла по посадскому промыслу: все, кто промышляет и торгует на посаде, независимо от того, на какой земле они живут, обязан нести тягло с посадом. Нежелающие вступить в посадское тягло должны прекратить свои торги и промыслы и продать свою недвижимость тяглым людям. Введения этого правила посадские люди настойчиво добивались в силу значительного роста налогового бремени. Правительство, по мере правового и хозяйственного обособления посадов от уездов, не могло не признавать основательности этих требований и шло им навстречу [196]. Но это движение было направлено не в сторону посада, а в сторону интересов казны, что часто подрывало экономический потенциал тех городов, где преобладало посадское население.


      Глава III. Борьба с беломестцами и закладчиками


      В большинстве русских средневековых городов значительная часть дворов и населения находилась на землях, принадлежавших отдельным феодалам и монастырям. Население этих земель освобождалось от посадского тягла и в связи с этим называлось «белым». Белые слободы постоянно пополнялись стремившимися освободиться от государственного тягла выходцами из черного посада, что сокращало число тяглецов государственной казны и увеличивало уровень налогового бремени на посадских людей. Поэтому посадские люди в своих сословных интересах требовали ликвидации белых слобод, возврата закладчиков на посад.

      Борьба с белыми слободами в городах началась еще при Иване III. С середины XVI века, после принятия закона о слободах от 15 сентября 1550 года, государство начало проводить активную политику по сокращению владельческих привилегий и ограничению роста слобод в государевых городах [197].

      Первые белые слободские дворы появились в Устюжне не позднее первой четверти XVI века и принадлежали ружным городским храмам и монастырям. В 30-е годы XVI века небольшая слободка на юго-восточной окраине города была передана новому Богородице-Рождественскому монастырю «на воск и на темьян, и на ладан, и на церковное вино». Достаточно быстро она превратилась в крупную белую слободу. В 1537 году «по Семенову Бутурлина с товарищи писму» монастырская слобода состояла из 52 дворов. «По государеве цареве и великого князя» жалованной грамоте это были дворы «нетяглые и к посаду и в тягло, и в сошное писмо не приписаны и с тяглыми посадцкими людми ни в какие подати не тянут» [198].

      Законодательство неоднократно выдвигало различные запреты, стремясь ограничить привилегии белослободчиков в торгово-ремесленной деятельности, но белые слободы продолжали ими заниматься. Беломестцы переманивали к себе людей, увеличивая население своих слобод и уменьшая тем самым число тяглецов города. В XVI веке шел активный рост нетяглого городского населения, с которым как власти, так и посадскому миру приходилось вести активную борьбу. В Устюжне Железопольской, где позиции посадского мира были достаточно сильны, они, пользуясь решением Стоглавого собора и Судебника 1550 года о запрете роста населения слобод, добились включения в число тяглых новых белых дворов [199].

      Так произошло с владениями Рождественского монастыря. Более чем за четверть века, с 1537 по 1564 год, когда посад описывал Григорий Белкин, монастырская слобода выросла до 77 дворов. Но 25 новых дворов, несмотря на то, что они были поставлены «на монастырской же земле», были записаны «в тяглые и в сошное писмо, и за наместничи доходы откуп на них положен был» [200].

      Получив Устюжну Железопольскую в кормление, старица Александра, пользуясь тем, что «стали те дворы на монастырской же не на тяглой земле», передала доходы с них «с лета 7074 году» (т. е. с сентября 1565 года) в монастырь «на ладон и на милостыню ... на церковное и монастырское строене» [201].

      Через два года, в 1567 году, описывая посад, государевы писцы в сотной посадским людям официально подтвердили запрет роста монастырской слободы за счет посадских тяглых людей: «А что в монастырской слободке дворы нетяглые и государевых податей с них никоторых не идет, и в те дворы и вперед игумену з братею посадц-ких тяглых людей не приимати и с посаду их не вывозити. А которых посадцких тяглых людей вперед будет они в монастырскую слободку примут и с посаду вывезут, и с тех тяглых людей, которых они вперед с посаду примут, и из их монастырской слоботки вывозити назад на посад, в старые их в тяглые ж в посадцкие дворы, для государевых податей» [202].

      В это же время «к посаду ж к черным дворам в тяглые черные подати и в их розметы и в сошное писмо» была включена бывшая оброчная слободка Рыболовля, а ее рыболовные угодья переданы на оброк посадскому миру. Она состояла из 26 дворов и располагалась в Заречной части города [203].

      В начале 70-х годов XVI века в центральной части города, на Ильинской улице, возникла еще одна белая монастырская слобода. Ее поставил игумен Моденского монастыря Иосиф с братиею «на черных местях после пожару Илина писма Плещеева». Видимо, слобода была совместная, Моденского и Ильинского монастырей. Место под слободу посад передал в счет руги, которую выплачивал Ильинскому монастырю. За несколько лет на пустом месте выросла слобода в 26 дворов. Большая часть из них (22 двора), принадлежала бывшим посадским людям. Не позднее 1581 года по челобитью «устюжан посацких людей 22 двора, оприч белых 4 дворов, которые даны под монастырь», были приписаны к посаду. За это посадский мир платил «с тех 22 дворов вперед игуменом или строителем в монастырь по 10 рублев на год ис таможенных денег ... ежегод безпереводно» [204].

      Перевод слободы в состав посада неблагоприятно отразился на численности ее населения. К 1597 году, когда слободка описывалась в составе посада, она состояла только из 10 дворов, в которых было 20 «людей». Посад все так же платил за нее ругу в Ильинский монастырь – «10 рублев на год» [205].

      Становление крупной феодальной вотчины в крае привело не только к сокращению тяглого черного землевладения, но и к активному проникновению белослободчиков и в посадскую среду. В конце XVI века приказчик Годуновых Григорий Олтуфьев отнял у посадских людей мельничный двор и мельницу, которые были на оброке за посадскими людьми. Кроме того, крестьяне села Хрипелева, принадлежавшего Годуновым, поставили ряд дворов на посадской земле. Только после смерти Б. Ф. Годунова, при В. И. Шуйском, посадским людям удалось добиться указа о том, чтобы все дворы, принадлежавшие хрипелевским крестьянам, были у них отобраны и отданы в посад [206].

      В царствование Б. Ф. Годунова борьба с белыми слободами усилилась. Приговор церковно-земского Собора 1584 года против беломестцев, а затем и посадское строение 1600-1602 годов фактически ввели в практику режим «заповедных и урочных лет» для посадских людей. Происхождение из посадской среды и наличие на посаде торгов, промыслов или ремесленных мастерских лишали человека права покинуть посад. Феодалам, имевшим владения в городах, запрещалось принимать закладчиков из числа горожан, плативших налоги государству [207].

      Уставные грамоты конца XVI – начала XVII века давали право посадскому миру возвращать своих «старинных тяглецов» обратно на посад, в тягло. Это положение было повторено и подтверждено в жалованной уставной грамоте посадским людям Устюжны Железопольской от 5 июня 1614 года.

      Посадская община Устюжны Железопольской активно пользовалась этим правом, привлекая в посадское тягло всех горожан, владеющих дворами или лавками, стоящими на черных посадских землях, или посадскими пашнями и пожнями. Земские целовальники всех уездных людей, «за коими на Устюжне на посаде тяглые дворы и лавки, и пашни, и пожни есть», расписывали в посадское тягло, и «те уездные люди во всякия наши подати и в мирские росходы деньги платили с посадскими людьми в ряд». Это положение действовало и на будущее: «...а кто учнет жити на черной земле, сын боярский или приказной человек, или митрополич, или владычн, или монастырской, или чей кто ни буди ... и тягло им с тех дворов оброки и всякие розметы тянуть по вытно, что на них целовальники положат». Все люди, поставившие дворы на черной посадской земле, попадали в финансовую и судебную зависимость от посадского мира и местных властей. Отказ вступить в посадское тягло влек за собой финансовую и административную ответственность. Деньги в таком случае с них доправлял доводчик устюженского волостеля [208].

      После строительства в Устюжне крепости, начиная с 1609 года, в городе появляется большое число осадных дворов дворян, детей боярских, стрельцов и «всяких съезжих уездных людей». Как правило, под осадные дворы они покупали в остроге «у посадских людей дворы и посадскую землю, пашню и пожни, и в рядех лавки тяглыя». Некоторые свои осадные дворы ставили «на тяглой на посадской земле на огородех». После Смуты большинство дворян и уездных людей из Устюжны «розъехались по себе», но продолжали владеть дворами и хозяйственными угодьями, которые стояли на посадской земле. Особое беспокойство у посада вызывали владения людей, чьи «осадные дворы розломаны и хоромы розвожены». Они продолжали владеть дворовою и огородною землею, но податей с «посадскими людьми с тех своих дворов и с лавок, и с земли» не платили. За них всякие подати, городовые расходы и земские службы несли посадские люди, отчего «им чинятся лишние многие убытки».

      Посадская община не могла взыскать с них ни подати за дворы и земли, ни тем более привлечь их к выполнению повинностей. Посадские люди объясняли это тем, что «ныне-де уездные люди учинились силны» и отказываются платить подати и мирские расходы с посадскими людьми «в ряд». Они просили запустевшие дворы, дворовые и огородные места уездных людей передать посадским людям в тягло [209].

      По дозору 1619 года в пределах острога на черной посадской земле стояли 167 осадных и жилых дворов дворян, детей боярских, стрельцов и уездных крестьян. Их число значительно (почти в 4 раза) превышало число тяглых дворов, которых было только 43 – 16 посадских и 27 бобыльских.

      Абсолютное большинство «уездных людей» владели посадскою землею «безданно», т. е. без государевых грамот. Они покупали двор посадского человека или его землю, на которой ставили свой осадный двор. Это обстоятельство, по мнению посадского мира, сохраняло их в числе тяглых или оброчных посадских земель, что подтверждалось всеми жалованными и уставными грамотами Устюжне Железопольской XVI – начала XVII века.

      Посадский мир требовал включить их «во всякие наши подати и в городовые расходы, деньги платить по нашей жалованной грамоте, с посадскими людьми в ряд, по окладу земских целовальников, как и наперед сего платили».

      Решение правительства было следующим. Все дворяне, дети боярские и уездные люди, кто купил у посадских людей посадскую тяглую землю (пашни, пожни, дворы и лавки) в осадное время и продолжал ею владеть, были обязаны «всякие подати и городовые мирские розметы платить ... с посадскими людьми в ряд, по окладу земских целовальников». В отношении тех, кто не захочет вместе с посадскими людьми нести тягло, действовал принцип, ставший всеобщим только после Соборного уложения 1649 года: «...те б люди на черных местех не жили, с посадских черных тяглых мест хоромы свои понесли долой». Запустевшие дворы, дворовые и огородные места уездных людей, поставленные на посадской земле, фактически конфисковывались и передавались посадским людям при условии введения их в посадское тягло [210].

      Несмотря на все законодательные инициативы и решения правительства, закладничество и продажа посадских дворов не прекращались. Более того, ухудшение экономической и демографической ситуации усиливало эти тенденции. Посаду приходилось вести постоянную борьбу за сохранение всех своих потенциальных тяглецов. В своих челобитных посадские люди постоянно напоминали, что только за ними закреплено право жить на черной земле.

      Периодически под давлением посадского мира власти предпринимали усилия по возвращению закладчиков. Так, 28 марта 1616 года думный дьяк Петр Третьяков подписал грамоту к воеводе Устюжны Железопольской, в которой велел «посадцких людей и волостных крестьян, которые живут в закладчиках за какими людми ни буди, всех вывести жить на посаде и в слободы на старые их дворы и пашни, где хто жил наперед сего». За невыполнение указа или злоупотребление служебным положением воеводе грозила смертная казнь: «...поноровите в том которому нашему боярину или ближнему человеку, и вам за то от нас быти в смертной казни» [211].

      Регулярные сыски закладчиков не останавливали желания части посадских людей избавиться от государева тягла. Разрабатывая принципы посадского строения 1619 – 1620 годов, правительство опиралось не только на старые традиции XVI века, но и конкретные практические мероприятия по возвращению закладчиков, выработанные в начале XVlI века, в том числе и насильственные меры назидательного порядка. Так, воевода Устюжны Железопольской И. С. Урусов в апреле 1619 года получил строгое распоряжение бить кнутом и посадить в тюрьму до государева указа двух посадских людей, которые «заложились» за Троице-Сергиев монастырь. Кроме того, воевода должен был оповестить посадское население о последствиях закладничества: «...да и клич велел бы еси прокликать, чтоб с Устюжны с посаду и ис слободы никакое человек ни за кого в заклад не шел, а хто пойдет, и мы велим того сыскать и велим бить кнутом безо всякие пощады» [212].

      Соборный приговор 1619 года не говорил прямо об обязательности телесных наказаний или заключения в тюрьму за закладничество.

      Закладчики возвращались в тягло без битья кнутом и без заключения в тюрьмы. Возвращались, согласно писцовым наказам, по посадской старине не только они, но и их семьи.

      Несли ответственность, в первую очередь финансовую, и те, кто их принял в заклад. На них накладывались все недоимки: «...на тех людех, за кем оне в закладе были, сыскав и счетчи, подати за прошлые годы доправить» [213].

      Для восстановления численности тяглого населения в городах Собор принял решение о возвращении всех посадских людей в тягло. Таким образом, впредь посадским людям фактически запрещался уход из посада, они прикреплялись к тяглу по месту жительства. Такое решение отвечало интересам как казны, так и посадской общины. Оно сохраняло тяглоспособное население в городах.

      На посады посылали царские грамоты с приговором Земского собора. В них подробно излагалось описание розыска беглых посадских тяглецов. По получении царской грамоты воеводы должны были призвать в съезжую избу посадских старост, целовальников, посадских людей и провести повальный обыск – расспросить у них как о пришлых людях в городе, так и о покинувших посад тяглецах. Выявленных пришлых людей отправляли на старое место жительства. О выбывших подробно расспрашивали соседей и должностных лиц, причем расспросные листы подписывали не только опрашиваемые, но их «духовные отцы» – священники. При этом с феодалов, «за которыми жили» беглые посадские люди, взыскивали «всякие подати за прошлые годы» [214]

      С 1619 года правительство начинает активно проводить сыск закладчиков, т. е. посадских людей, перешедших в белые слободы и тем самым освободившихся от государственного тягла [215]. По мнению П. П. Смирнова, закрепощение посадских людей, законодательство об их сыске и прикреплении к тяглу опережало темпы закрепощения частновладельческих крестьян. Так, срок сыска посадских тяглецов в 1619 году составлял 10, а в 1637 – 1639 годах – 25 лет, беглых же крестьян могли «сыскивать» от 5 до 15 лет [216].

      Несмотря на жесткие предписания правительства по борьбе с закладничеством, часть посадских людей стремилась любым способом избавиться от посадского тягла. В 1618 и 1619 годах, по данным посадских земских целовальников, в закладчиках было 46 посадских людей, которые платили всякие подати. Они пришли в Устюжну из разных городов (с 1600 по 1618 год), а иные и родились в Устюжне. Переход в закладчики половины тяглого населения привел к резкому повышению размеров тягла и вызвал естественную и закономерную ответную реакцию. Как писали земские старосты, «посадские люди, платя за них, оскудели и разошлись врознь» [217].

      Посадские люди жаловались в своих челобитных на то, что большая часть тяглецов «заложилась» за татарского мурзу М. Я. Сулешева. Во время дозора 1619 года боярин князь Ю. Я. Сулешев, видимо брат мурзы, записал закладчиков за собой. Это вызвало протест посадских людей, закладчики жили «в старых своих посадских дворах, а преж сего те устюженцы в писцовых и дозорных книгах за боярином за князем Юрьем Яншеевичем Сулешовым написаны не бывали» [218].

      В июле 1619 года воеводе Бутурлину пришло распоряжение «сыскать» всех закладчиков, возвратить всех в тягло и взыскать за все годы закладничества все подати. Взять их на поруки, кто откажется – сажать в тюрьму [219].

      Иногда посадская община, не дождавшись действий власти, шла на крайние меры, насильственно изгоняя нетяглое население с посадских мест. Так, были изгнаны крестьяне М. Я. Сулешева из деревни Пески, которые «на Устюжне на посаде для осадного времени дворы покупали, а иные поставили собою, и устюжане-де посадцкие люди тех ево крестьян ис тех их дворов выбили и дворы им не отдали» [220].

      Иногда, пользуясь служебным положением, закладничество поощряли и должностные лица, призванные бороться с этим явлением. Так, в 1620 – 1621 годах, во времена своего воеводства на Устюжне, Я. С. Дубровский и его родственники «за себя во крестьянство повыво-дили» 6 человек посадских людей. За 3 года посадские люди заплатили за них всяких податей и мирских расходов и наняли подвод на 30 рублей 70 копеек [221].

      В августе 1623 года к воеводе М. О. Колычеву пришли две царские грамоты. Одна – о приезде в Устюжну Железопольскую пристава Богдана Есипова [222], другая – о сыске устюженцев, тяглых посадских людей, покинувших город [223]. В Устюжну Б. Есипов прибыл 16 сентября 1623 года. Его главная задача состояла в том, чтобы в Устюжне, в уезде, других городах «сыскивать посадских людей, которые, покиня свои тяглые дворы, с Устюжны из посаду вышли после Московского разоренья в розные городы, а на Устюжну на житье по-прежнему жить нейдуть».

      Всех беглых посадских людей, которые сошли с посада, независимо от того, за кем они живут – за монастырем, дворянами или детьми боярскими, «с женами и с детьми, и со всеми животы» необходимо было вернуть жить «на Устюжне в посаде в тягло с своею братьею, с посадскими людми тянуть по-прежнему». Всех выявленных беглецов брали на «крепкие поруки с записьми». Воевода обязан был дать

      Б. Есипову пушкарей, «сколько человек пригоже», для того чтобы «сыскное дело про посадских людей не стало» и чтобы никто «за тех людей не стоял и не вступался», или если посадские люди «по себе в житье поручных записей давать не станут». Вместе с приставом в качестве свидетеля в сыске участвовал и посадский человек Первушка Семенов – «для тех сошлых посадских людей, кому их узнавать» [224].

      Приезд стройщика Богдана Есипова в значительной степени активизировал борьбу за тяглое население не только посадского мира, но и местных феодалов.

      Старица Дарья отстаивала своих крестьян, «старинных уроженцев вотчины ее села Микифоровского» – Ондрюшку Вороновского, Федьку Павлова, Ондрюшку Юркина, Еремку Квасника, Олешку Латышева и Ондрюшку Еркина. Они пришли жить в Устюжну «в литовское разоренье», купили дворы и владели ими по купчим. Посадские же люди числили их в новых закладчиках, а Еремка Квасник и Олешка Латышев «исстари» были посадскими людьми, которые платили подати и за царицей в закладчиках никогда не были [225].

      Подобные сыски проводились по челобитным и других устюженских дворян – И. Терпигорева, Б. Неплюева, И. Наумова, М. Перского и др. [226]

      В марте 1624 года устюженский помещик Митрофан Перский пытался, видимо, вернуть себе посадского кузнеца Осташку Максимова сына Кузнецова, который сбежал в 1622 году из его деревни Черной с женой и детьми в Устюжну, на посад. За полтора года до этого, в марте 1621 года, он дал по себе порядную запись о том, что будет жить во крестьянах за М. Перским в его деревне Черной и «доход платить и изделье всякое на него делать». В случае нарушения порядной материальная ответственность О. Максимова определялась в 30 рублей. Чем закончилась эта тяжба – неизвестно. Но по духу наказа для того, чтобы оставить Осташку Максимова на посаде, воеводе было достаточно убедиться, что тот – тяглый посадский человек [227].

      Иногда возврат закладчиков на посад затруднялся имущественными спорами между сторонами. Так, стройщик Б. Есипов вывез из вотчины А. М. Годунова посадского человека Трофимку Степанова с матерью, женой и детьми на посад, в старый его тяглый двор. Он взял по нему поручную о том, что «ему жити на Устюжне, на посаде и тягло тянуть с посадскими людьми по-прежнему». Однако все имущество Т. Степанова приказчик А. М. Годунова Ивашко Павлов не отдал [228].

      Земские власти также всеми силами стремились не только сохранить, но и увеличить количество тяглых дворов, заведомо записывая в их число пришлых людей, поселившихся временно на посадской земле. Так, иск посада летом 1623 года к И. В. Наумову о том, что за ним живут посадские люди Ивашко Папышев, Русинко Иванов и Первушка Савельев, закончился не в его пользу – они остались «во крестьянах по-прежнему за Ильей Наумовым» [229].

      Весной 1624 года посадские люди, выборные земские целовальники Оксентейко Папышев и Стахейко Попов, подговорили крестьянина дьяка Василия Ларионова Фильку Иванова перебраться в Устюжну. Он переехал со всей семьей, с женой и детьми, со всем хозяйством. Вскоре воеводе Лихареву пришлось расследовать это дело. Он должен был всех, втянутых в скандал, поставить «пред собой» и «управу учинить безволо-китно», а затем «тех посадцких людей и тово беглово крестьянина Фильку Иванова з женою и з детьми поставить к ответу на Москве» [230].

      Вполне логичным и закономерным шагом в борьбе с сокращением числа посадских тяглецов и ростом закладничества был государственный указ от 4 июня 1624 года о запрете посадским и уездным людям продавать, дарить или закладывать в монастыри тяглые дворы, землю и угодья. В грамоте от 1 июля 7132 (1624) года из Устюжской чети к воеводе Устюжны Железопольской с изложением указа запрет касался прежде всего посадских дворов и лавок. В монастыри и монастырским служкам «вкладу не давать ... в заклады не закладывать». Если же кто-то захочет дать в качестве вклада двор или лавку, то было необходимо, «тот двор продав посацкому же тяглому человеку, дата в монастырь вкладу деньгами, а дворами и лавками не давати». Нарушение запрета влекло за собой опалу и конфискацию вклада с последующей продажей посадским людям [231].

      При определенных обстоятельствах государство позволяло посаду закрепить за собой пришлого крестьянина. Если сыск посадских людей, покинувших тягло, был фактически бессрочным, то для крестьян, осевших в городах на посадской земле, он ограничивался определенным сроком и условиями.

      В грамотах к воеводам Устюжны Железопольской есть ряд любопытных указаний на сроки сыска беглых крестьян, проживающих на посаде: «...суд давать на всяких людей во крестьянстве за 5 лет, а больши наших урочных 5 лет во крестьянстве суда давать не велел» [232]. Об этом в марте 1625 года воеводе Лихареву напоминали из Москвы по поводу жалобы князя Ю. Мещерского о возвращении его беглой крестьянки Оксиньицы, жены посадского человека Кондратия Савина, которую посадские люди укрывали. Воевода должен был дать суд, если только не прошло 5 лет ее проживания в Устюжне, или если Оксинья сама «во крестьянстве повинится» [233].

      Столь неравные условия приводили иногда к открытым столкновениям. Одна из таких стычек произошла в апреле 1625 года. Устюженские дворяне, боярские дети Иван и Федор Перские, Федор Новокще-нов и Никон Линев, вместе со своими людьми и крестьянами приехали в Устюжну: «...посадцких и всяких людей секли саблями и побивали насмерть, и насильство, и налоги от них чинятся великие» [234].

      После описания посада Устюжны Железопольской в 1624 – 1626 годах посадский мир получил сотную на посад, в которой отсутствовало описание ряда традиционно относящихся к компетенции посада объектов, в первую очередь соборного Рождественского храма и его слободы. Это вызвало беспокойство посадских людей. Более того, настоятель собора получил отдельную выпись на храм и его владения, что делало их независимыми от посада. Собор и церковное имущество всегда составляли «посадское строение», т. е. были общинной посадской собственностью и описывались в составе посада. Теперь посад мог потерять контроль над ней и над тем, сколько «церковного мирского приношения и строенья прибудет». В своей челобитной посадские люди приводили аргументы, в силу которых просили «соборный храм и все церковное строенье, и слободку написати с новых с писцовых книг по-прежнему в Устюженскую в посадцкую сотную, чтобы то церковное строенье вперед в переменке от попов не порушилось и не изгибло, и крестьян бы из слободки попы не изогнали» [235]. Посадский мир добился своего. В новой сотной с описания 1626 года, которая сохранилась, собор и его владения, кроме слободы, были записаны за посадом [236].

      Кроме того, посад предъявил в обыск 81 человека, проживающего на черных посадских землях или обязанного нести государево тягло. При этом перечислялись «4 человека чорных попов, чорной дьякон, 24 человека старцев, 6 человек белых попов, дьякон, 2 человека детей боярских и 43 человека крестьян» [237].

      Борьба с закладничеством на Устюженском посаде не прекращалась и во второй четверти XVII века. Она проходила в новых условиях. С одной стороны, мероприятия по возвращению в тягло посадских людей дали свои результаты. По итогам описания 1626 года значительно выросло число дворов посадского населения. Теперь их вместе с бобыльскими дворами было 278, что составляло более 70 % всего городского населения [238]. Но вместе с тем выросло и налоговое бремя, которое значительно превосходило по своим размерам налогообложение многих городов. Кроме того, в начале 1630-х годов началось строительство новой крепости. Эти обстоятельства вызвали целую волну бегства посадских людей.

      Массовые мероприятия правительства по сыску закладников на территории всей страны способствовали возвращению устюженских посадских людей даже из дальних городов. Так, в 1628 году в Устюжской чети рассматривали дело Мокейки Перфильева. Он ушел с Устюжны Железопольской лет за 10 до этого. В 1623 году пришел в Москву и порядился жить в Екатерининскую слободу за великую государыню – старицу инокиню Марфу Ивановну (мать царя Михаила Федоровича). Несмотря на столь высокое покровительство, с Мокейки взяли житейскую запись и велели идти жить обратно на Устюжну [239].

      В 1632 году посадский мир начал борьбу за возвращение своих тяглецов, заложившихся за Д. В. Лодыгина. Во многом это было следствием роста закладничества в связи с усилением налогового бремени, вызванным строительством острога. Посадские земские целовальники били челом в Устюжскую четь о том, что 11 человек посадских людей заложились за Д. В. Лодыгина и называются его крестьянами. Они живут по-прежнему на посаде, в тяглых своих посадских дворах, на тяглых местах, но «никаких податей и мирских всяких росходов не хотят платити». Смотря на них, за Д. В. Лодыгина стали закладываться и другие посадские люди, всего заложилось 18 человек. Земские целовальники жаловались, что приказчик Лодыгина, Данило Федоров, им «о тех закладчиках о посадских людех с отказом приходит, и твоих государевых всяких податей и мирских расходов нам ... имати на них не дает, и твоего государева острожново дела с нами делати не велит, и достальных твоих государевых посадских людишек тяглых бьют и грабят, и насильства, и продажи чинят великие, что суда на них и управы на Устюжне нет» [240].

      Собрав выписи из писцовых и таможенных книг, допросив посадских посыльщиков, дьяк Пантелей Чирков 3 сентября 1632 года доложил дело государю. Следствием было установлено, что все закладчики записаны в писцовых книгах Ивана Кутузова и подьячего Постника Трофимова 1626 года в тяглых дворах как посадские люди, а значит, был нарушен государев указ о том, что устюженцам «посадским никаким тяглым людем в закладчиках ни за кем жити не велено». В назидание другим и для укрепления тяглой способности посада государь указал: закладчиков «бить батоги нещадно и посадить в тюрьму на неделю, чтоб, на то смотря, вперед неповадно было их братье, иным посадцким людем закладыватца за монастыри и за дворян, и за детей боярских и подавать на крепкие поруки з записми, что им впредь жить на Устюжне в посаде в тягле в старых своих в тяглых дворех и государевы всякие подати и в мирские розметы платить с своею братьею с посадцкими людми по-прежнему, а ис посаду ни за кого в закладчики не выходить и закладчиками не называтца» [241].

      Во второй четверти XVII века посад вел длительную борьбу и с Богородице-Рождественским собором за включение в состав тяглых дворов его белой слободы.

      В 1634 году земские целовальники подали в Устюжскую четь новую челобитную, в которой просили включить слободских крестьян в посадские службы на кабаке, в таможне и у государева ядерного дела, давать целовальников и посыльщиков, а также подводы под гонцов и в ямскую гоньбу. Это требование посад мотивировал тем, что «торгуют ... слободские крестьяне на Устюжне всякими большими торгами, и лавки, и онбары стоят в рядех за городом на их посадцкой на тяглой земле, и пожнями, и пашнями владеют по купчим и по закладным их же посадцкими, а государева ... ядерного и всякого дела они, слободские крестьяне, куют много».

      По мнению П. П. Смирнова, в подобного рода челобитных посадских людей выражено требование признания торговли и ремесла монополией, более того, привилегией посадских людей. Не только по посадской старине и родству, но и по торгу, и промыслам человек должен подлежать обязательному обращению в посад и составлять сословие посадских людей [242].

      Устюжская четверть согласилась с требованием устюженцев и предписала слободским крестьянам «быть в помочь с посадцкими людми вместе». Жалованную грамоту, по которой соборные священники владели слободой, воевода должен был у них отобрать и прислать в Москву. Воевода выполнил все распоряжения Устюжской чети. Слобожане, в свою очередь, обратились в приказ Большого дворца, в чьей юрисдикции находились. Не взирая на «государеву грамоту» из Устюжской чети, Приказ подтвердил их свободу от посадских служб и тягла.

      Бюрократическая тяжба посада и городских властей за включение церковной слободы в тягло растянулась на 4 года. В 1635 году по новому челобитью посадских людей Устюжская четь подтвердила их право брать церковных крестьян в посадское тягло. Новый воевода Ф. Тютчев бил слобожан на правеже и заставил их дать людей в целовальники в 1636 году. Он стал сам судить их во всяких делах, а старую и вновь полученную жалованные грамоты Рождественского храма на слободу воевода «порудил», т. е. не признал действующими. 22 ноября 1638 года Устюжская четь в ответ на жалобу соборных священников вновь подтвердила принадлежность церковной слободы к посаду, а ее жителей обязала нести службы наравне с посадскими людьми. Правда, приписали слободу к посаду не по принципу «посадского принуждения» – по ремеслу и торговле, а по формальным соображениям. Крестьяне соборной церкви должны помогать в службах посадским людям потому, что на Устюжне яма нет, уезд к городу не приписан, поэтому службы посадских людей тяжелы [243].

      Таким образом, посад стремился не только вернуть своих тяглецов, но и расширить их число за счет традиционных белослободчиков.

      Меры правительства не всегда давали ожидаемый результат. В 1642 году свозчик Иван Малечкин вывез на посад Устюжны Железо-польской 20 человек посадских людей. Из них 12 человек по различным причинам снова выбыли из числа посадских тяглецов. Остальные жили на Устюжне, приняли на себя часть посадского тягла, но не увеличили доходы казны с посада [244].

      В 1645 году в конце царствования М. Ф. Романова посадские люди Устюжны Железопольской снова обратились к нему с челобитьем о том, что на их тяглой посадской земле стоят дворы людей, которые «и в лавках, и в рядех, и отъезжими торгами с ними торгуют и всякими промыслы промышляют, а с тех своих дворов и с лавок, и с пашен, и с промыслов тягла платить не хотят». В основном это были закладчики Алексея Годунова [245]. Ссылаясь на свою уставную жалованную грамоту 1614 года, устюженцы просили заставить их платить с ними тягло или выселить с посадской земли. Решение было принято в пользу посада [246].

      Правда, в связи со смертью М. Ф. Романова посадским людям потребовалось подтвердить старое решение в новом правительстве. В сентябре 1645 года дьяк Устюжской чети Мина Грязев послал губному старосте Устюжны Железопольской Ивану Отрепьеву грамоту с распоряжением сослать с тяглой земли закладчиков, которые не вошли в посадское тягло, очистить тяглую землю и лавки и отвести их посадским людям. При отказе закладчиков губному старосте предписывалось взять с них поручные записи о том, «что им с тех дворов и с лавок, и с пашен, и с промыслов с посадскими людьми тягло тянуть, во что их посадцкие люди обложат, и твой государев оброк платить без ослушанья». Губной староста вызвал закладчиков к себе и после их отказа очистить землю или дать поручные о вступлении в посадское тягло посадил в тюрьму [247].

      Методы пополнения посада тяглецами местные власти использовали разнообразные. Архимандрит, келарь и братия Симонова монастыря так описывали процесс сыска и вывоза тяглецов на посад в Устюжну Железопольскую из монастырской вотчины. В 1649 году в их вотчину, село Весь Егонскую, из Устюжны приехали воевода, который заменял на Устюжне стройщика, и посадские люди – Ефим Пестов, Анкидинко Емельянов и Савинко Болтунов «со многими устюженцы посадцкими людьми». Они должны были сыскать и вывезти на посад всех «посадских людей, которые жили на пристанье для промыслу и работы у наших монастырских крестьянец». Методы, которыми действовали воевода и представители посада, были достаточно своеобразные. Монастырские власти описывали их действия в своей челобитной государю следующим образом: «Устюженцы посадские люди многих монастырских крестьян перехватили и перевязали, и в подполье пометали. А иных, государь, наших же монастырских крестьянец ... то ж связали и свезли их к себе на Устюжну, и кинули в тюрьму». Сидели они в тюрьме «многое время», пока не дали по себе поручные крестоцеловальные записи, что «им жить на Устюжне в посаде». Но и такие суровые методы не остановили «нововывозных тяглецов». Некоторые из них, те, кого вывезли насильственно и незаконно, «з женами и детьми» вскоре снова бежали в монастырскую вотчину, в Весь Егонскую» [248].

      Борьба против закладничества накануне посадской реформы принесла определенный результат. По данным строельных книг прирост тяглых дворов в Устюжне Железопольской с 1646 по 1649 год составил 11,4 % (с 294 до 332). Это было значительно ниже, чем в среднем как по западной половине Замосковного края (30,4 %), так и городам, относящимся к ведению Устюжской четверти (38,4 %) [249]. Столь существенная разница не является показателем эффективности работы местной и центральной властей. В большей степени данные результаты отражают темпы борьбы с закладничеством на протяжении первой половины XVII века. В Устюжне Железопольской, которая имела важное значение для государства как металлургический центр, борьба с закладничеством велась более интенсивно на начальном этапе, в 20 – 30-е годы XVII века.

      Конкретная реализация «посадского строения» в городах возлагалась на Приказ сыскных дел, который посылал в большинство городов «стройщиков» или «строельщиков». Их задача не ограничивалась только сыском беглых посадских людей и возвращением их в тягло. Они должны были «устроить к посаду отбираемые слободы и земли или устроить на посаде вывезенных сюда людей, которых брали не только по посадской старине или родству, но, главным образом, по торгу и промыслу, независимо от того, являлись ли они закладчиками, крестьянами или бобылями владельцев» [250].

      Кроме «стройщиков» в ряде городов, в том числе и в Устюжне, аналогичные функции выполняли местные воеводы, которые получали специальные инструкции Приказа сыскных дел [251].

      В Устюжне Железопольской этим занимался воевода Федор Иванович Лаптев. Сохранились отрывки строельной свозной книги, посланной воеводой в Приказ. Не все вывезенные на посад люди становились полноценными тяглецами. В 1649 году в Устюжну на посад из села Весь Егонская Федор Лаптев вывез беглых посадских людей 7 человек с детьми. Из них в 160 (1651/52) году только 3 человека несли государственные повинности. Остальные, «Первушка да Архипко Патрекеевы дети Ожегова да Онисимко Кирилов з братом с Ылюшкою, в тягло не положены для того, что они люди скудные, ходят по миру» [252].

      Соборное уложение 1649 года подвело итог почти столетней борьбы государства и посадских людей с белослободчиками и закладчиками. Оно превратило ремесло, торги и промыслы в городах в монопольное занятие посадских людей, а «посадское строение» 1649 – 1652 годов привело в число посадских тяглецов более 10 тысяч дворов жителей беломестных слобод [253]. Для разных городов, в зависимости от их роли и значения в жизни страны, а также конкретных обстоятельств, результаты этой борьбы были различны.

      В Устюжне Железопольской задолго до посадской реформы середины XVII века были ликвидированы не только белые слободы, но и отдельные элементы самой системы. Многие положения «посадского строения» 1649 – 1652 годов – ликвидация частного феодального землевладения, бессрочный сыск беглых посадских людей, монопольное право посадских людей на ремесленную и торговую деятельность и т. д. активно внедрялись в практику борьбы за тяглое население. Это отвечало интересам как государства, так и посадской общины, для которой уход посадского человека при существовавшей круговой поруке автоматически повышал размер государевых податей и повинностей для оставшихся тяглецов.


      Глава IV. Посадское землевладение


      Хозяйственные угодья посада складывались постепенно в ходе освоения и внутренней колонизации бассейна реки Мологи и ее притоков. Их территориальное формирование завершилось в середине XVI века. К этому времени хозяйственные угодья посада – пашня, сенокосы, леса, рыбные ловли – вышли далеко за пределы городской черты. Посадские земли были вытянуты вдоль реки Мологи и ее притоков более чем на 100 верст. Они начинались от устья реки Кирвы и тянулись до владений Симонова монастыря – деревень села Весь Егонская.

      Развитие феодального землевладения в Устюженском уезде шло за счет черносошного землевладения, в том числе и посадского. Для служилого дворянства Устюженский уезд в XVI веке был малопривлекательным местом получения феодальных владений. Раздача черных земель шла достаточно медленно. Это позволяло посаду сохранять за собой большую часть своих хозяйственных угодий. Хотя в официальных документах (сотных и грамотах) постоянно подчеркивалось, что посаду отдается земля (пашня, сенокосы, лес) на оброк «до государева указу» и только потому, что «в поместья и в вотчины, и на оброк, и на льготу не взял их никто» [254].

      Первые потери хозяйственных угодий города приходятся на середину XVI века. В это время посадскому миру пришлось выдержать борьбу с могущественным противником – Московским Симоновым монастырем. За посадскими людьми по реке Мологе были закреплены обширные оброчные рыболовные угодья. Они начинались выше посада и тянулись вниз по течению до устья реки Рени, состояли из двух участков. Верхний участок протяженностью более 50 верст охватывал участок реки Мологи в пределах черной Понизовской волости. Он начинался возле Устюжны и тянулся до Липенского езу [255]. Нижний участок рыбных ловель, около 15 верст, вклинивался во владения Симонова монастыря и заканчивался у границ села Весь Егонская – административного центра монастырской вотчины на Мологе.

      За ним начинались оброчные рыбные ловли монастыря – Изуб-реевский ез, участок реки Мологи от устья реки Рени до устья реки Ламы. Монастырские власти, ссылаясь на значительность посадских рыболовных владений и на то, что нижний участок, от Липенского езу до устья Рени, проходил по владениям Симонова монастыря, просили отдать им на оброк этот участок реки Мологи. В декабре 1558 года просьба монастыря была удовлетворена. Он получил грамоту «на рыбные ловли в реке в Мологе от верхнего Липенского езу до реки до Рени и до нижнего езу в Ызубреево, усть реки Ламы» и право ловить здесь «рыбу всеми ловлями по вся годы». Значительное, почти в 2 раза, увеличение монастырских рыболовных угодий не повлекло за собой увеличения размера оброка. Он остался прежний: «...4 рубли на год, да пошлин 5 копеек». Симонов монастырь владел этим участком до начала XVII века. Данное пожалование без изменений подтвердили последующие московские государи – Федор Иванович в 1584 году и Борис Годунов в 1599 году [256].

      Часть посадских земель в середине XVI века перешла к городским монастырям и ружным храмам. В 60-е годы XVI века за ними числилось 208,5 десятины паханой и 93 десятины запустевшей пашни (по отношению к посадской пашне – около 45 %) [257] и 930 копен сенокосов. Большая часть этих земель находилась в непосредственной близости от города, в зоне посадского землевладения. Монастырские и церковные пашни, «луги и пожни» располагались «меж посадцких пашен» и «промеж посадцких и оброчных покосов», что усложняло поземельные отношения [258].

      Процесс дальнейшего сокращения хозяйственных угодий посада усиливается в 60-е годы XVI века. Посадские земли в силу своего статуса черных государевых земель находились во временном обладании посадской общины – «до указу» и, в лучшем случае, на оброке. При необходимости они могли быть розданы государем феодалам, что и происходило. Так, все посадские земли – пашни, сенокосы, лес, расположенные по реке Мологе и ее притокам выше пригородных черных деревень Соловцово и Берняково, в это время перешли к дворянам. В 1566/67 году «по государеву наказу» они были пожалованы «безоброчно розным помещикам и вотчинникам к их новым поместьям и вотчинам в угодья ... а иные и за вотчинные пашни ... против старых их поместий и вотчин, которые в розных городах у них на государя в опришнину к дворцовым селам взяты были» [259].

      В ходе описания 1567 года оставшиеся земельные владения посада были юридически оформлены и закреплены за посадским миром. За ним государство оставило только те удаленные от города земли, которые не были розданы в поместья и вотчины или не взяты на оброк и льготу.

      Пашня посадских людей располагалась вокруг города в непосредственной близости от жилой зоны. Основная ее часть находилась на правом берегу реки Мологи. По данным сотной 1567 года общая площадь пашни составляла 375 десятин (250 четей в одном поле). Уровень плодородия почвы был низким. 60 % (150 четей) пашни записаны в категорию «худой» земли, а 40 % (100 четей) – «добре худой» земли.

      Посадское землевладение устюженцев середины XVI века можно охарактеризовать как коллективное и мелкое чересполосное. Более половины (54,6 %) всей пашни находилось в совместном владении всего лишь нескольких горожан. Около 2/3 (63,6 %) земельных владений состояли из двух и более отдельных участков и были разбросаны «в розни местех». В среднем на один посадский двор приходилось чуть более 0,5 десятины пашни [260].

      В 60-е годы XVI века наблюдается и процесс естественного сокращения пашенных угодий. Часть оброчных пашен, особенно тех, где земля была «добре худа», были заброшены и переведены в разряд пастбищ – «приданы ко всему посаду на выпуски для лошадей и животины». Старинные выпуски располагались в двух местах: на западной окраине города за рекой Ижиной, за посадскими пашнями, и за рекой Мологой, от деревни Соловцово вниз по течению. Они тянулись до поместных, вотчинных и оброчных покосов и лесов. К ним из оброку были приданы пашни посадских людей – более 110 четвертей худой земли. В состав посадских выгонов были включены и оброчные хозяйственные угодья запустевшей черной посадской деревни Смелцово. В середине 60-х годов XVI века 3 двора посадских людей – Власко Кривошеина, Пятунки Мишина и Порошки Васильева – по их челобитью были перенесены на посад. Деревня вскоре запустела, а более 55 десятин ее хозяйственных угодий, из них 60 четвертей пашни, вошли в разряд посадских выпусков [261].

      Наиболее обширными и разбросанными по площади были сенокосные угодья. Долгое время значительную часть сенокосных угодий, особенно выше посада по рекам Мологе, Кобоже и Кирве, посадские люди и черносошные крестьяне косили «безоброчно», наездом. В писцовых книгах С. Бутурлина 1538 года и Г. Белкина 1564 года эти сенокосы «к посаду не написаны были, и оброк за сено на них не положен был». Горожане и крестьяне черных деревень владели ими «без государева указу и безоброчно, потому что у прежних писцов обведены и не написаны были ни за кем» [262].

      Именно их в 60-е годы XVI века правительство раздало дворянам. За посадом сохранились сенокосы, расположенные по реке Мологе ниже города. По письму Г. Белкина, их было 3880 копен, с которых посадские люди вместе с черносошными крестьянами платили оброк – 10 рублей в год «в их розметы» [263]. Через 3 года (с 1564 по 1567 год) количество оброчных пожен значительно возросло. В их число были записаны еще 2300 копен сенокосов.

      Это были «луги и пожни оброчные врозни, которые в роздачу не розданы, а преж сего были на оброке ж за посадцкими ж людми, а ныне даны на оброк тем же посадцким людем до государева указу». Всего на оброке за посадскими людьми находилось 6180 копен. Они располагались по реке Мологе ниже посада. Большая часть сенокосных угодий – 5780 копен (или 93,5 %), находилась на правом берегу, «в Заворожской стороне». Остальные 400 копен (или 6,5 %) – за Мологой, среди лесных угодий.

      Как правило, владение пожнями и лугами было индивидуальным. Только 14 из 133 пожен (или 10,5 %) принадлежали двум владельцам. Незначительной была и территориальная разрозненность сенокосных владений: 16 из 133 (или 12 %) были разбросаны в двух или трех местах. Площадь сенокосов была различна, но в основном редко превышала 10 копен. Очень редкой была, видимо, аренда сенокосов. В сотной 1567 года такой случай отмечен только один: Оксенко Оверкиев косил сено «на пожнях Якуши Бухрова да Богдана Гридина» [264].

      Уже в 60-е годы XVI века пожни были активным объектом поземельных сделок посадских людей. В это время ряд оброчных сенокосов посада перешли к помещикам и вотчинникам. Государство и здесь вмешалось и подтвердило свое право собственника земли. По итогам описания 1567 года, 650 копен сенокосов, находящиеся ниже города, были из поместных и вотчинных владений возвращены к посаду, потому что «имали их в заклады и в купли у посадцких же людей без государева указу» [265].

      Помимо сенокосов, посад располагал значительными лесными угодьями. Посадские леса – «боровые сеченые, редкие промеж мшарин и болот», состояли из 3 участков и располагались по левому берегу реки Мологи. Первый, самый крупный, тянулся от деревни Соловцово до устья реки Чагодощи более чем на 40 километров: «...по смете на 20 верст, а поперег от реки от Мологи от берегу на 2 версты». Другие были значительно меньше. Между хозяйственными угодьями черной деревни Лентьево и починка Попчиха располагался второй участок: «... в длину 5 верст, а поперег 2 версты». Третий – «берегом 3 версты, а в гору от реки Мологи на 4 версты» – находился между Попчихой и деревней Ванское [266].

      Юридическое закрепление за посадом лесов сохраняло старую оброчную повинность. Посадские люди и крестьяне черной Понизовской волости во всех прежних лесных угодьях обязаны были ежегодно собирать рыжики и отправлять их в приказ Большого дворца [267].

      По результатам описания 1567 года, посадский мир закрепил за собой и рыбные ловли, принадлежавшие до этого устюженской рыболовной слободе. Они охватывали участок реки Мологи от деревни Соловцово до владений Моденского монастыря и Шалочской пустыни и «ниже тех монастырских деревень и починков до черной деревни Лип-ницы и против лесов черной ж понизовской деревни Мартыновской». За 10 лет до этого на оброк к посаду (рыболовной слободе) перешел «государев царев и великого князя Липенский ез на Мологе» [268].

      Таким образом, в 60-е годы XVI века государство, проведя общий поземельный кадастр в уезде, утвердило свое право верховного собственника земли. Оно определило принципы своей земельной политики, в том числе и по отношению к посадскому землевладению. Основные положения, которые охраняли его интересы, прежде всего финансовые, зафиксированы в описании 1567 года. Они сформулированы только по отношению к сенокосам, но, видимо, касались и других хозяйственных угодий посадских людей: «...а у которых людей преж сего сенокосов не было (оформленных, видимо, законно, по государевым грамотам. – И. П.) и вперед те оброчные покосы всем посадцким людем по их челобитью промеж собя розделити самим повытно. А докуды за ними на оброке те луги и пожни будут, и им те ж покосов от посаду к поместным и к вотчинным, и к оброчным землям не продавати и в заклады не давати никому ни которыми делы. А беречи того надо всеми посадцкими людми устюженским земским целовалником накрепко. А которые учнут вперед покосы продавати, и тем быти от государя в опале и в продаже» [269].

      К концу XVI века произошли значительные количественные и качественные изменения уровня экономического развития Устюжны Железопольской, что не могло не сказаться на составе и структуре посадского землевладения [270].

      Пашенные угодья посада располагались в нескольких местах вокруг города. По обоим берегам Мологи за пределами жилой зоны находились участки общей площадью примерно 62 и 114 четвертей. За рекой Ижиной – около 23 четвертей и за Мологой – 43 четверти. Всего в описании выделено более 60 участков. Они принадлежали в основном отдельным владельцам. Располагались участки компактно, в одном месте.

      Земля была, видимо, активным объектом поземельных сделок. Более 95 % участков в прошлом имели другого владельца, как правило, посадского человека. Вероятно, время от времени посадский мир проводил перераспределение пашенных угодий между собой. О возможности такого передела говорит факт перераспределения оброчных сенокосов между посадскими людьми во второй половине 60-х годов XVI века.

      Сенокосные угодья посадских людей, как и прежде, располагались по обоим берегам Мологи ниже города. Их общая площадь, по сравнению с 1567 годом, сократилась примерно на 20 % – с 6180 до 5188 копен. Значительные изменения за 30 лет произошли в территориальном распределении сенокосов. Если в 60-е годы XVI века около 95 % копен оброчных пожен (5780 из 6180) располагались по правому берегу Мологи, «в Заижинской стороне», то в 1597 году здесь находилось только 60 % пожен – 3136 из 5188 копен. Остальные 2052 копны сенокосов находились за Мологой, где общая площадь пожен увеличилась в 5 раз.

К титульной странице
Вперед
Назад