В одном из стихотворений начальной, во многом романтической поры — "Деревенские ночи" (1953) — все же преобладает светлое, жизнеутверждающее начало. Внимание лирического героя "в сумерках полей" привлекает прежде всего "ранних звезд мерцание", о себе он говорит: "выбегу из мрака я..." Но к этому мы еще вернемся. Те же мотивы света, преодолевающего тьму, характерны и для написанного десятью годами позже стихотворения "В звездную ночь" (1963), представляющего собой первоначальный вариант более позднего — "В горнице" (1966). И здесь общее настроение определяется строкой: "Светит нам земная ночь..." Одинаково и начало этих стихотворений:
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды...
Первый вариант состоял из пяти строф, в окончательный попали только две из них, а остальные были сокращены автором, хотя именно в них прояснялась ситуация сновидения, разговора с давно умершей матерью (" — Матушка, — который час? / Что же ты уходишь прочь?"), само настойчивое упоминание о сне возникало троекратным повтором в заключительной строфе: "Сон, сон, сон / Тихо затуманит все".
Работая над стихотворением, Рубцов написал две новые строфы, текст получил особую художественную цельность и завершенность. В своеобразном, складывающемся как бы на наших глазах жанре "видения" совершенно реальные детали и явления ("ночная звезда", "красные цветы", "лодка на речной мели", "ивы кружевная тень") приобретают обобщенно-символическое значение, становятся емкими образами, вбирающими давний, изначальный, народно-поэтический смысл и содержание и одновременно — глубоко личностными, несущими отпечаток души поэта, индивидуальную мету его самобытного художественного мира.
Пространство и время этого поэтического мира не ограничиваются понятиями "здесь и сейчас". Оно протянулось от горницы до ночной звезды, включает категории памяти и судьбы, прошлого и будущего. Не случайно в финале возникает мотив напряженного и хлопотливого завтрашнего дня, который придет на смену ночи с ее тревожными, бередящими душу воспоминаниями:
Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе...
В свою очередь "Ночь на перевозе" (1964—1966) пронизана образными мотивами поздней осени, первых заморозков, "безлюдья и мрака" ("И болотная пленка воды / Замерзает при звездном свете"; "Мне мерещится в темных волнах / Затонувший какой-то флот"; "Выйдет бакенщик-великан / И во мгле / промелькнет / на лодке..."). Образы тьмы и беспросветного одиночества определяют эмоциональную атмосферу стихотворения "Полночное пенье" (1966), начинающегося строкой: "Когда за окном / потемнело..."
И если "Ночь на родине" (1967) открывается картиной безмятежной тишины и покоя ("Высокий, дуб. Глубокая вода. / Спокойные кругом ложатся тени") и завершается пушкинским мотивом, когда душой поэта "овладевает светлая печаль", то в написанном в том же году стихотворении "Последняя ночь", где речь идет о трагической гибели Дмитрия Кедрина, перед читателем уже с первых строк встает "целый мир / зловещ и ветрен", а человек-поэт оказывается в нем "один в осенней мгле..."
Наконец, в 1969 году Рубцов пишет сразу три стихотворения, в названиях которых звучит этот преследующий его мотив: "Наступление ночи", "Ночное ощущение", "Зимняя ночь". В первом из них сама смена времени суток, картина вечерней зари перетекает в сферу лирических переживаний и образов, связанных с гибелью, концом, умиранием:
Когда заря
Смеркается и брезжит,
Как будто тонет
В смутной ночи
И в гробовом
Затишье побережий
Скользят ее
Последние лучи...
И отсюда — встающий "как будто... вдруг из-под земли" — "весь ужас ночи", ассоциирующийся со смертью. А дальше эта неутихающая тревога поэта, которая охватывает его "В час перед набегом / Кромешной тьмы / Без жизни и следа", — приобретает поистине вселенский, космический масштаб, наводя на мысль о конце мира. И вновь пейзажная зарисовка приобретает апокалиптический характер:
... Как будто солнце
Красное под снегом,
Огромное,
Погасло навсегда...
Это "Ночное ощущение", постоянно сопровождающее поэта, непосредственно воплотилось в следующем стихотворении — в самом его названии и всей художественной структуре — от развернутой цепочки мыслей-переживаний, образных ассоциаций до тревожных вопросов, задаваемых самому себе и связанных с надеждой все же преодолеть эту экзистенциальную тоску и "ужас ночи": "Когда стою во мгле, / Душе покоя нет, — / И омуты страшней, / И резче дух болотный..."; "И гор передо мной / Вдруг возникает цепь, / Как сумрачная цепь / Загадок и вопросов..."; "Зачем стою во мгле? / Зачем не сплю в постели? / Скорее спать! / Ночами надо спать!"
В последнем из названных стихотворений — "Зимняя ночь" — образы тьмы и холода, мрака, бурана, метели уже абсолютно доминируют, более того, они олицетворяются в жутких ночных видениях, предвещающих гибель. Известно, что в фольклоре подобная "ночная" символика чаще всего связана с оживающими в эту пору темными, зловещими силами, нередко с мотивами угрозы, несчастья, приближения смерти.
Кто-то стонет на темном кладбище,
Кто-то глухо стучится ко мне,
Кто-то пристально смотрит в жилище,
Показавшись в полночном окне.
И если в процитированной начальной строфе звуко-зрительные образы еще несут оттенок неопределенности и как бы случайности ("Кто-то глухо стучится", "показавшись"), то в финале стихотворения, построенного по принципу кольцевой композиции, ощущение "жуткой тайны" и всеобщей, не только собственной, обреченности, неизбежности гибели, отсутствия надежд на спасение становится как бы всеобъемлющим, захватывая ночное пространство и время целиком, без остатка:
Кто-то стонет всю ночь на кладбище,
Кто-то гибнет в буране — невмочь,
И мерещится мне, что в жилище
Кто-то пристально смотрит всю ночь...