А разорвать эту паутину нет сил, нет воли. И даже любовь чудесной девушки Нади Светлановой не в силах пробудить в нем желание бороться.
Трагедия Волжина в том, что он понимает свое бессилие. Нет у него путеводной звезды, нет большой идеи, ради которой мог бы он пробудиться от пьяного угара, порвать путы, которыми окружила его затхлая провинциальная жизнь. «Бороться! Да... А силы где? Где силы взять? Из какого источника их черпать?» — с горечью думает Волжин. Он отлично понимает, что так бесконечно продолжаться не может, что это жизнь недостойная человека. И он решает: «Если... не можешь бороться, не можешь жить истинно по-человечески, — умри! Не тяготи, по крайней мере, землю лишним бременем!» Волжин не нашел другого пути и ушел из жизни.
Нет, автор не оправдывает своего героя. Самоубийство далеко не лучший выход. Как, впрочем, не выход самоусовершенствование и мелкая благотворительность, о которых Волжин говорит очень скептически. Все эти «мелкие дела» не в силах что-либо серьезно изменить. Но и положительной программы писатель тоже не указывает. Не указывает потому, что сам не знал ее.
Большой интерес представляют газетные статьи Засодимского этого периода. Как всегда, писатель стремится быть в гуще событий, как всегда, он стремится высказать свои мысли о происходящих событиях в области общественной, политической и литературной жизни, как всегда, он спешит поделиться с читателями тем, что его волнует, тревожит, огорчает или радует.
Так, в газете «Русская жизнь» Павел Владимирович печатает целую серию статей под общим названием «Наши литературные нравы и дела», являющиеся своеобразным эстетическим манифестом писателя.
Острие этих статей Засодимского направлено прежде всего против «пенкоснимателей» в литературе, против тех, кто видит в священном для писателя деле источник легкого заработка и популярности. «... Человек должен браться за перо лишь тогда, — говорит писатель, — когда он чувствует потребность высказаться, когда у него есть что сказать, когда образы создающиеся в его воображении сами, так сказать, просятся на бумагу, когда он чувствует потребность сообщить людям свои думы, поставить на очередь вопрос, выдвигаемый текущей жизнью, но не замечаемый почему-либо другими, или дать свое, новое решение для одного из тех «проклятых вопросов», над которыми из века в век бьется бедное человечество, как рыба об лед. Писать же только ради денег — безнравственно; что своего рода проституция, столь же гнусная и позорная (если еще не более), как и торговля телом...» [20) «Русская жизнь», 1894, № 10, 12 января.].
Засодимский резко выступает против тех писателей, которые говорят о предметах, в которых сами до конца не разобрались и судят о них по слухам. Он осуждает натуралистические произведения, которых все больше и больше стало появляться на литературном рынке. «Фотографии — не художество, — говорит писатель, — где начинается фотографирование, там искусство кончается...» [21) Там же, № 17, 18 января.]. Ему претят произведения безыдейные, неодухотворенные высокими мыслями. Говоря о поставщиках подобного рода литературы, Засодимский восклицает: «Невозможно усмотреть: каким принципом руководствуются они в своей литературной деятельности, к какому идеалу стремятся, что хотят сказать, о чем хлопочут!..» [22) Там же.].
В своих статьях писатель выступил как защитник революционно-демократической эстетики, эстетики Чернышевского и Добролюбова, Писарева и Шелгунова.
В конце 90-х годов вокруг газеты «Сын отечества» сплотился круг писателей-народников, среди которых было много друзей и близких знакомых Засодимского. Это А. Шеллер-Михайлов, ставший редактором «Сына отечества», С. Кривенко, А. Скабичевский, К. Станюкович и другие. К сотрудничеству в газете был привлечен и Павел Владимирович. В течение 1897 — 1900-х годов он регулярно помещал на страницах «Сына отечества» свои рассказы, публицистические статьи и заметки.
В центре внимания писателя, как и прежде, находятся вопросы современной ему действительности. Он не устает вскрывать язвы окружающего его буржуазного общества, лживую мораль «сытых», не устает поднимать свой голос в защиту обиженных и угнетенных. Так, в статье «Доброе дело» писатель стремится привлечь внимание широкой общественности к бедственному положению, в котором находились сельские фельдшеры.
Но не только события внутренней жизни привлекают внимание Засодимского. Все, что происходит за пределами его родной страны, его волнует не в меньшей степени. Как и многие передовые люди того времени, писатель с возмущением следил за стремлением Англии задушить Трансваальскую республику. В ноябре 1899 года в газете «Сын отечества» появилось «Открытое письмо м-ру Чемберлену», подписанное Засодимским.
Обращаясь к английскому министру колоний Д. Чемберлену, писатель с гневом говорит об агрессии Англии против трансваальских боэров (*Слово «боэры» обычно произносится «буры».). Засодимский с негодованием раскрывает истинную причину английской агрессии против Трансвааля, которая, по его глубокому убеждению, заключаются в стремлении Англии «обратить в свои колонии, то есть попросту сказать — «завоевать» по возможности все свободные, независимые и полунезависимые страны Черного Материка — с исключительной целью дать возможность «лордам хлопка» наживать миллионные состояния» [23) «Сын отечества», 1899, № 299, 4 ноября.].
Писатель пишет о нелепой и ненужной войне, о бессмысленной гибели тысяч людей — боэров и англичан. «И это злое, кровавое дело совершается на пороге XX столетия... И кем же? Одной из цивилизованнейших стран в мире!» — восклицает он.
За время сотрудничества Засодимского в «Сыне отечества» были опубликованы также рассказ «Ночь настала», где повествуется о трагической судьбе талантливого художника Пеплова, статьи «Отголоски прошлого», «Читальщики» и другие.
Публицистические выступления Засодимского в «Сыне отечества» точно так же, как и его товарища по редакции К. Станюковича, во многом определяли лицо газеты. Они же привлекали к газете пристальное внимание цензуры. «Сын отечества» неоднократно получал предупреждения. Бесконечные цензурные преследования вынудили уйти из газеты Станюковича, а вскоре — и Засодимского.
* * *
Давно собирался Павел Владимирович издать собрание своих сочинений. Это было, по его словам, «задушевное, заветное желание». Правда, в разное время издавались отдельные сборники его рассказов и повестей, выходили отдельными изданиями его романы. Но хотелось собрать воедино все лучшее, написанное почти за тридцать лет литературной деятельности. Однако осуществить свое намерение Засодимскому удалось не сразу. То денег не было, то ссылка, то болезнь, то цензурные препятствия откладывали это предприятие на неопределенный срок. Только в 1895 году Павел Владимирович подготовил и выпустил в свет два больших тома своих сочинений.
Как только в печати появилось объявление о готовящемся к изданию собрания сочинений Засодимского, буквально отовсюду стали поступать многочисленные запросы, заявки, письма с просьбой прислать произведения любимого писателя. Писали частные лица и учреждения, молодые и старые, знакомые и незнакомые люди, писали из Сибири, с юга, с севера, писали из-за границы.
Павел Владимирович получил письма от всех братьев Филатовых, которых когда-то учил. Они напоминали о себе и спрашивали, где можно купить его сочинения. Глубоко растрогало писателя письмо, присланное из далекого Омска и подписанное «читатель-друг Н. П. Лоскутов».
«Многоуважаемый П. В.! — писал он. — С величайшим удовольствием встретил я давно ожидаемое объявление об издании Ваших сочинений. Сердечно радуюсь за читателей: одни получат возможность вновь побеседовать с дорогим любвеобильным, самым искренним другом, поборником высоких идеалов, защитником слабых и угнетенных; другие увидят то, что в контраст лжи и лицемерия жизни — представляли в мечтах. Позвольте же, П. В., присоединиться к первым и пожелать Вам доброго здоровья к долго, долго еще жечь сердца читателей огнем своего сердца!» [24) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203. оп. 1,ед. хр. 78.].
А из далекой Швейцарии, из Цюриха, пришло письмо такого содержания:
«Высокочтимый г-н Засодимский!
При всем том живом интересе, с каким мы, учащиеся за границей, зачитываемся Вашими произведениями, несмотря на сильное наше желание, читальня наша, по недостатку средств, не может подписаться на готовящееся к печати новое издание Ваших сочинений. Поэтому комитет «Русской читальни в Цюрихе» осмеливается обратиться к Вам с просьбой о высылке читальне одного экземпляра Ваших сочинений бесплатно. Мы надеемся, что Вы отнесетесь с уважением к нашей просьбе и дадите нам возможность, читая Ваши сочинения, лишний раз перенестись на далекую родину и пережить вместе с ней все те моменты народной жизни, которые так живо воспроизведены Вами в целом ряде картин нашего народного быта...» [25) Там же, ед. хр. 123.].
Надо ли говорить, что как только книги вышли из печати, они немедленно были посланы в Швейцарию.
Собрание сочинений Засодимского открывалось небольшим предисловием «К читателю», где писатель изложил программу своей литературной деятельности.
«Я писал потому, что всегда был убежден и теперь убежден в том, что я по мере моих сил исполняю известную часть общей работы, забрасывая в душу читателя добрые чувства и мысли, — говорится в предисловии. — Если бы хотя на миг это убеждение во мне поколебалось, я перестал бы жить...» [26) П. В. 3асодимский. Собр. соч., т. 1, стр. 1.].
Отвечая на упреки в пристрастии к мрачным сторонам жизни, Засодимский писал: «Я сознательно не ищу мрачного в жизни; напротив, я бываю очень рад, когда мне удастся отдохнуть душой на каком-нибудь, действительно, светлом, отрадном явлении... Я люблю человека, кто бы он ни был и где бы ни стоял, вверху или самом низу общественной лестницы... Но, каюсь, я по натуре чужд олимпийской объективности: добро и зло, выражающиеся в человеческой личности, для меня не безразличны... Не нахожу нужным скрывать, что все мои горячие симпатии всегда были и остались на стороне бедных, обездоленных, на стороне рабочих масс. Ни в одной строке, написанной мною, читатель не найдет ни одного выражения, которое противоречило бы этой основной идее моей жизни и деятельности...» [27) Там же, стр. II—III.].
В свое собрание сочинений Засодимский включил многое из того, что было им написано с начала выступления в литературе. Сюда вошли его наиболее значительные романы, повести, рассказы, отдельные критические и публицистические статьи. Основная же масса статей писателя так и осталась похороненной в многочисленных журналах, газетах и других изданиях.
Трудно представить себе, сколько сил, времени, здоровья отняло у писателя издание своих сочинений. А цензура! В архиве писателя хранится целая пачка вызовов в цензурный комитет, куда его приглашали для «необходимых объяснений». Несмотря на свою настойчивость и умение обходить цензурные рогатки, Засодимскому тем не менее приходилось бороться за каждую страницу своих произведений, спасая их от безжалостных красных чернил цензоров. Наконец, все хлопоты остались позади. Сочинения вышли в свет.
Двухтомник сочинений Павла Владимировича включает в себя произведения в художественном отношении далеко не равноценные. Но это позволяет проследить взлеты и срывы таланта писателя, позволяет в известной степени проследить становление его художественного метода, развитие его мировоззрения.
Выход в свет собрания сочинений писателя, имя которого вот уже почти тридцать лет не сходило со страниц русских газет и журналов, не прошло незамеченным. Только по-разному откликнулись на это событие критики.
Журнал «Русское богатство», с которым в это время Засодимский разошелся, опубликовал статью М. Протопопова над названием «Писатель-оптимист». Как потом писал Павел Владимирович, это был «просто пасквиль под видом критической статьи» [28) «Минувшие годы», 1913, № 5, стр. 149.].
Протопопов очень пристрастно прокомментировал предисловие «К читателю» и обвинил Засодимского в самовлюбленности, нескромности и других подобных грехах» Пытаясь охарактеризовать творчество писателя, критик делает такой вывод: «Трафаретная скорбь и шаблонный протест, с одной стороны, неудержимое стремление к идеалистическому оптимизму, с другой — вот вся писательская сущность г. Засодимского, как народника» [29) «Русское богатство», 1895, № 9, стр. 115.]. Протопопов говорит, что вместо правды у автора сочинений есть только «слащавая идеализация.., благонамеренно-сентиментальная фальшь..., оптимистическое приукрашивание суровой и невеселой действительности» [30) Там же, стр. 117.], что всем его произведениям свойственен ничем не оправданный «оптимизм».
Нет нужды говорить, что в статье Протопопова содержится очень много голословных и бездоказательных обвинений, что статья написана с явной целью дескридитировать писателя в глазах общественности. Причем вызвано это было, по всей вероятности, тем, что Засодимский не разделял взглядов тогдашней редакции «Русского богатства», которая в это время все больше и больше скатывалась на позиции либерализма.
В защиту несправедливо оскорбленного писателя выступили критики М. Цебрикова со статьей «Беллетрист-народник», опубликованной в журнале «Русская мысль», и А. Скабичевский со статьей «Павел Владимирович Засодимский», напечатанной на страницах «Нового слова».
М. Цебрикова обстоятельно и подробно анализирует творчество Засодимского. Она видит слабые и сильные стороны таланта писателя, отмечает своеобразие его литературного дарования. Она говорит о тенденциозности большинства его произведений, говорит, что «яркость колорита не далась ему: окраска образов его переходит иногда в серые тона гравюры или рисунки карандашом; но и в этих серых тонах видна жизненная правда» [31) «Русская мысль», 1896, № 2, стр. 66.].
Критик А. Скабичевский, отвечая Протопопову, писал: «П. Bл. Засодимский подвергался недавно обвинению в оптимизме, как в чем-то очень якобы постыдном. Мы же, со своей стороны, употребляем это самое слово оптимизм по отношению к П. Вл. Засодимскому в смысле самой лучшей похвалы, которой только может быть удостоен русский писатель. Перед нами отнюдь не оптимизм «ликующих праздно-болтающих», а тех мужественных борцов, которые не покладают оружия в уверенности, что так или иначе добро и правда восторжествуют над злом. Слава всем тем русским писателям, и П. Вл. Засодимскому в том числе, которые исполнены такого доблестного оптимизма. Довольно с нас унылых, малодушных и растленных пессимистов!» [32) «Новое слово», 1896, № 5, стр. 139.].
Неоправданными нападками отдельных критиков не удалось ослабить внимание общественности к выходу в свет собраний сочинений Засодимского, У писателя уже была своя читательская аудитория, свои почитатели и поклонники. Но спор вокруг творчества одного из ветеранов народнической литературы тем не менее весьма знаменателен. Он свидетельствует о расколе в лагере народников. Одни из них остались верны старым идеалам, идеалам 60—70-х годов, другие — резко поправели, скатились в лагерь либерального народничества.
* * *
Сергиевская улица. На скромной двери дощечка: «Александра Николаевна Толиверова». Рядом с ней другая — «Иллюстрированный детский журнал «Игрушечка» и объявление о часах приема и подписке.
Засодимский стал часто бывать в квартире Толиверовой после 1887 года, когда в журнале «Игрушечка» была напечатана его повесть для детей «Полкан и леди». Вслед за этим произведения Павла Владимировича довольно часто появлялись на страницах журнала.
Александра Николаевна Толиверова, по мужу Пешкова, была яркой личностью. Живя в Италии, она познакомилась с Гарибальди и принимала участие в борьбе гарибальдийцев. Вернувшись в Россию, Александра Николаевна с головой окунулась в общественную деятельность: издает журналы, создает всякого рода благотворительные общества.
Засодимский любил бывать в редакции «Игрушечки». Здесь он встретился и познакомился с И. А. Буниным, Д. Н. Маминым-Сибиряком и другими широко известными писателями.
В эти годы Засодимский по-прежнему интенсивно работает в детских журналах. Его произведения печатались, помимо «Игрушечки», в журналах «Родник» и «Детское чтение».
Редакция «Детское чтение», где когда-то начинал свою деятельность в качестве детского писателя Павел Владимирович, в 1895 году переехала в Москву. И новый редактор журнала Тихомиров сразу же пишет Засодимскому письмо, где просит прислать для «Детского чтения» свое новое произведение. Он, в частности, писал: «Ваши труды, независимо от внешней их величины, — дорогие гости для «Детского чтения», и мы с величайшим удовольствием и глубокою благодарностью открываем для Вас страница нашего журнала... Вы так много поработали вообще для детей, в частности для «Детского чтения» (которое всегда памятует о добром Вашем расположении), что я позволил себе откровенно говорить с Вами и о будущем. Перечитывая в последнее время Ваши сборники для детей, я поражался Вашим необыкновенно редким мастерством в коротеньком рассказе, небольшой сцене передать и картинку, и интересное — полное глубокой мысли — содержание... Всю Вашу прошлую деятельность я так высоко ценю и глубоко уважаю, что искренне радуюсь случаю ставить на страницах одного и того же журнала Ваше имя и свое...» [33) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 107, л. 2—3.].
Приблизительно в то же время Засодимский, по рекомендации близкой своей знакомой писательницы К. Лукашевич, отправил в журнал «Детский отдых» свою повесть «Милочка». Однако, когда писатель познакомился с направлением журнала и с произведениями, которые печатались на его страницах, он потребовал свою повесть обратно. В письме к редактору «Детского отдыха» Я. Л. Барскову Павел Владимирович так мотивировал свое решение: «... Отдавая Вам свою повесть, я вовсе не подозревал, что в направлении «Д. О.» может быть какой-нибудь политический оттенок, оттенок партийности, ибо всегда думал, что для детских журналов мыслимо лишь одно направление — проповедь гуманности и ознакомление юных читателей с природой. Между тем... я случайно узнал, и потом сам убедился, что на страницах «Д. О.» встречаются такие рассуждения, с которыми я никак согласиться не могу и не соглашусь никогда. Напр. Каткова, Петровского (*С. А. Петровский — известный реакционер, после смерти Каткова ставший редактором газеты «Московские ведомости».), кн. Мещерского (*В. П. Мещерский — издатель реакционной газеты «Гражданин», известен своими крайне правыми взглядами.) и т. под. я не считаю людьми, заслуживающими того, чтобы слова их начертывались золотыми буквами на память потомству. Я даже позволяю себе думать, что чем скорее русское общество забудет о них, тем для него же будет лучше...» [34) БЛ, архив Я. Л. Барскова, фонд 16, разд. II, ед. хр. 76-а.].
В этом письме весьма полно отразилась личность Засодимского, его непримиримая ненависть к реакции, его честность и неподкупность, его нежелание идти на какой бы то ни было компромисс.
Кстати, надежда писателя на то, что журнал «Детский отдых» под редакторством Барскова изменит свое направление, оправдалась, и вскоре имя Засодимского появилось на его страницах. С Барсковым Павел Владимирович близко сошелся, вел активную переписку, советовался с ним по многим вопросам, а чаще — сам давал советы как литературные, так и житейские. В письмах Засодимского к Барскову содержится много интересных суждений писателя по самым различным вопросам. Так как Барсков тогда еще только начинал свою редакторскую деятельность, он, естественно, нуждался в добрых советах опытных и доброжелательных людей. В лице Павла Владимировича он нашел такого мудрого наставника.
Засодимский говорит о необходимости быть последовательным в решении общественных и литературных вопросов. «Общественный деятель, — писал он, — не может быть ни рыбой, ни мясом, — если же он станет лавировать, то значит от одного берега отстанет, к другому не пристанет, и будет ни в городе Богдан, ни в селе Селифан. Должна быть ясная, определенная программа (не на бумаге, но в голове, в душе)» [35) Там же, ед. хр. 76-6.].
Почти каждый номер «Детского отдыха» Засодимский внимательно читал и все свои замечания, свои предложения по улучшению содержания журнала излагал в письмах к Барскову. В них мы найдем резкие суждения писателя о современной буржуазии; об Ученом комитете Министерства народного просвещения, который он называл «квинтэссенцией глупости и светобоязни»; о Николае I, который после своей смерти, по словам Засодимского, оставил России «неистовство помещиков, бесправие и бессудие, взяточничество, казнокрадство, цензурное неистовство, отсутствие гласности, административный произвол, эти прелести — внутри; а извне — ненависть и презрение к России всех цивилизованных наций... Когда народы будут свергать памятники, недостойные тяготить собою землю, памятник Николаю I будет разрушен ими первым...» [З6) Там же.].
Даже из этих немногочисленных выдержек видно, как бьется живая мысль писателя, как стремится он откликаться на злободневные вопросы современности, как искренне хочет поделиться своим литературным и житейским опытом с людьми, которых он уважает и любит.
* * *
Прошло уже более пяти лет, после высылки Засодимсксго из Петербурга и запрещения жить в Москве. В столицу писатель давно вернулся, а вот в Москву дорога до сих пор была заказана. Каждый раз отправляясь туда, он вынужден был обращаться в департамент полиции за разрешением. А так как в Москве приходилось бывать довольно часто, то все это всегда отнимало массу времени. Много раз обращался Павел Владимирович с просьбой отменить нелепое распоряжение и каждый раз встречал вежливый, но категорический отказ. И только в конце 1896 года писатель получил наконец бумагу, где значилось: «От департамента полиции сим объявляется дворянину Павлу Владимировичу Засодимскому, что ему разрешено жительство в Москве и Московской губернии» [37) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 143.].
Шли годы. Незаметно подбиралась старость. Но Павел Владимирович точно не замечал, что ему давно уже перевалило за пятьдесят. По-прежнему он в самой гуще общественных событий, по-прежнему с энтузиазмом, которому могли позавидовать молодые, выступает на всякого рода благотворительных вечерах: то в помощь голодающим, то переселенцам, то на вечере, средства от которого должны пойти на устройство школ и библиотек в Сибири. Он выступает с выдающимися деятелями искусства и литературы И. Буниным, П. Стрепетовой, П. Орленевым и многими другими. Чаще всего Павел Владимирович читал стихотворения Некрасова «Песня Еремушке», Плещеева «Две дороги» и Огарева «Монологи».
Когда на сцене появлялась стройная фигура писателя в темной бархатной блузе, зал встречал его горячими аплодисментами. Красивая голова Засодимского с густыми и длинными серебряными волосами в ярких лучах осветительных фонарей четко выделялась на фоне темного занавеса. Но вот наступала тишина, и первые строки «Монологов» Огарева, произнесенные тихим, но проникновенным голосом, глубоко западали в сердца слушателей:
Чего хочу!.. Чего?.. О! так желаний много,
Так к выходу их силе нужен путь,
Что кажется порой — их внутренней тревогой
Сожжется мозг и разорвется грудь.
Чего хочу? Всего со всею полнотою!
Я жажду знать, я подвигов хочу.
Еще любить с безумною тоскою,
Весь трепет жизни чувствовать хочу!..
Выступления Засодимского сопровождались неизменным успехом, и его всегда провожали восторженными овациями.
Павел Владимирович с Александрой Николаевной жили очень скромно. Они занимали маленькую квартирку на пятом этаже большого дома. Три маленьких комнатки были обставлены дешевой мебелью. Наверное, самым ценным в обстановке были книги. В скромной квартире Засодимских всегда кто-нибудь был из гостей. Заходили друзья, знакомые, заходили по делу, просто так, поговорить, отдохнуть у радушных хозяев.
Чаше других бывала здесь старинный друг семьи Засодимских Людмила Петровна Шелгунова. До своей тяжелой болезни, которая почти лишила ее возможности передвигаться, она несмотря на свою полноту легко взбиралась в «храм воздуха», как шутливо называл свою квартиру Засодимский. Часами сидели старые друзья, вспоминали молодость, друзей, А Людмиле Петровне было что вспомнить. Ведь ей довелось встречаться и быть в близких отношениях со многими замечательными русскими литературными и общественными деятелями. Она знала Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Н. Огарева, Писарева, М. Михайлова и многих других. У Шелгуновой был альбом, куда ее знакомые писатели и поэты вписывали стихи, посвященные Людмиле Петровне. Там рукою Некрасова, М. Михайлова, Я. Полонского, В. Бенедиктова. Л. Мея, Н. Огарева и других были записаны их произведения. Как-то в один из своих визитов к Шелгуновой Павел Владимирович тоже вписал свои стихи:
В тяжелое времячко жить нам пришлось:
Темные тучи — над нами,
Змеи во мраке шипят...
Но солнце проглянет, я верю, —
И мир, утопавший в крови,
Восстанет могуч и прекрасен,
Как юноша, полный любви.
[38) Там же, ед. хр. 19, лист 4.]
В самом конце 90-х годов у Засодимского произошла очень интересная встреча. В Россию приехал известный болгарский общественный деятель социалист Г. Недялков. Еще раньше, по его просьбе, Павел Владимирович послал ему в Болгарию собрание своих сочинений и сборник детских рассказов. Некоторые произведения Засодимского Г. Недялков перевел на болгарский язык и издал у себя на родине (*Произведения Засодимского неоднократно издавались в Болгарии вплоть до 30-х годов нынешнего столетия.).
Засодимский переписывался с Недялковым и еще одним болгарским деятелем М. Вачковым. И вот теперь Недялков, приехав в Петербург, встретился с Павлом Владимировичем и предложил ему переехать в Болгарию. Он обещал провести его в палату депутатов, обещал открыть для него широкие перспективы для общественной деятельности. Однако Засодимский отказался:
«Болгария — страна мне очень симпатичная. Я всем сердцем люблю ее и ее народ. Но я родился на русской земле, жил и страдал вместе с русским народом, с ним и останусь до конца» [39) «Голос», 1908, № 4, Харьков, стр. 51.].
ГЛАВА VIII
НА ЗАКАТЕ ЖИЗНИ
Начало нового века ознаменовалось бурными событиями. Промышленный кризис, гнет самодержавия, обострение классовых противоречий — все это вызывало глубокое недовольство в самых широких кругах русского общества.
В стране активизировалось рабочее движение. Отовсюду приходили сведения и донесения полицейских о стачках, забастовках, маевках.
Подъем рабочего движения вызвал усиление студенческого движения, которое началось еще в конце минувшего столетия.
Студенты открыто выступали против полицейского режима, установленного в высших учебных заведениях, против реакционного устава высшей школы.
Правительство применило жесточайшие репрессии, стремясь задушить студенческие волнения. В начале 1901 года 183 студента Киевского университета согласно «Временных правил» (*«Временные правила» были введены в 1899 году и предусматривали отдачу студентов, участвовавших в беспорядках, в солдаты.) «за учинение скопом беспорядков» были отданы в солдаты. В феврале студент Карпович стрелял в Министра просвещения Боголепова, за что был отдан под суд. В ответ на это 4 марта студенты организовали массовую демонстрацию, которая была разогнана с невероятной жестокостью. Среди молодежи были убитые и раненые.
Никогда Засодимский не оставался равнодушным к подобным фактам произвола и насилия. Возмущенный до глубины души, он пишет письмо в редакцию газеты «Новое время», проводившую политику, близкую к правительственным кругам. Отвечая на приказ нового Министра просвещения ген. Ванновского, обещавшего «коренной пересмотр и исправление нашего учебного строя», Засодимский говорит, что «не слов, но дела ждет русская молодежь и русское общество...», что нужно немедленно отменить «Временные правила», а «несчастные жертвы этой роковой ошибки и всех молодых людей, зачисленных насильственно в солдаты, возвратить университетам...
Но это еще недостаточно: еще остается четвертое марта... Для того, чтобы в будущем были невозможны зверства, подобные бойне 4 марта, — инициаторы, виновники этой бойни должны быть привлечены к строжайшей ответственности за самоуправство, за пролитие крови — и удалены; одновременно с тем, всем лицам, административным порядком высланным из Петербурга, по делу 4 марта должна быть возвращена свобода для выбора местожительства — без всяких ограничений. Наконец, должны быть отменены такие полицейские распоряжения, как закрытие Союза Взаимопомощи русских писателей, и вообще все те меры, при существовании которых полиция становится выше закона и приводит общество к состоянию, близкому к анархии...» [1) ИРЛИ, архив А. Ф. Кони, ф. 134, оп. 4, № 564, листы 3—6.].
Реакционная газета «Новое время», часто кичившаяся своей объективностью и беспристрастием, на этот раз промолчала и письмо Засодимского не напечатала.
* * *
Летом Засодимский отправился в Крым. В первый раз он побывал там в минувшем 1900 году. Любопытно, что едва Павел Владимирович тогда выехал из Петербурга, как в Вологду из департамента полиции было отправлено секретное предписание, где говорилось, что состоящий под негласным полицейским надзором литератор Засодимский выехал в Вологодскую губернию и что за ним необходимо установить наблюдение. В свою очередь, из Вологодского жандармского управления Кадниковскому уездному исправнику под грифом «секретно» было отправлено официальное уведомление, где, в частности, говорилось: «учредить за означенным Засодимским негласный надзор, во время проживания его во вверенном Вам уезде и о времени прибытия уведомить жандармское управление, как равно сообщить о выезде Засодимского из Кадниковского уезда, с присовокуплением сведений, полученных при наблюдении за ним» [2) ВОГА, архив Вологодского жандармского управления, ф. 259, лист 90.].
Однако, прождав почти месяц, кадниковский исправник вынужден был доложить, что «состоящий под негласным надзором полиции дворянин Павел Владимирович Засодимский по настоящее время в Карбангскую волость не прибыл, — за прибытием имею наблюдение» [3) Там же, стр. 98.].
Вот так и было: куда ни направлялся Засодимский, куда бы ни ехал, всюду вслед за ним летели бумаги, предписывавшие зорко следить за «неблагонадежным литератором». Даже в Крыму «недреманное око» жандармов следило за каждым шагом писателя. Стоило ему выехать домой, на север, как севастопольский полицмейстер спешил уведомить своего вологодского собрата о том, что, по имеющимся у него данным, «состоящий под негласным надзором полиции дворянин Павел Владимирович Засодимский 30 октября 1900 года выехал в Вологду» [4) Там же, архив Вологодского полицмейстера, ф. 129, ед. хр. 305, лист 774.].
Только зря старался севастопольский полицмейстер, лишние хлопоты доставил он вологодским полицейским — Засодимский в Вологду не поехал.
И вот теперь снова Павел Владимирович отправился на юг. Ехал он по настоянию врачей. Здоровье писателя с каждым годом становилось все хуже, и лечащий доктор настойчиво рекомендовал подышать морским воздухом.
В Ялту Павел Владимирович приехал в половине сентября, в самый разгар так называемого «сезона». Город напоминал встревоженный муравейник. На набережной, в парке, ресторанах — всюду масса гуляющих. Еще совсем недавно здесь было сравнительно тихо. Правда, и тогда в Ялте отдыхало немало людей. Но это были студенты, курсистки, учителя, люди скромные, неизбалованные. С наступлением сезона город преображался. Повсюду гремела бравурная музыка, цены на квартиры, гостиницы, а также на продукты взлетели так, что ошеломленные отдыхающие только руками разводили.
Ялта не нравилась Засодимскому. Не нравилась сутолокой, обилием праздных людей, запущенностью окраинных улиц, бесцеремонностью жителей. Но море, горы — восхитили писателя. Он часами просиживал на берегу, среди огромных камней, и глаз не мог отвести от безбрежной лазури, расстилавшейся перед ним, и где-то далеко-далеко почти сливавшейся с небом.
Море... То спокойное и сверкающее, то темное и грозное, — оно наполняло душу безотчетным восторгом. Все вокруг: и стройные кипарисы, и живописные скалы, и пышный зеленый наряд, покрывающий горы, было прекрасно. И все-таки... «Почему эти живописные виды не затрагивают моего сердца? — невольно спрашивал себя писатель, — не заставляют его сильнее биться? Почему от всех этих прелестей южной природы, от этих очаровательных картин мысль моя так настойчиво, упорно рвется в даль, туда, на север, за эти горы?.. Почему с веселого, роскошного юга, блистающего такими яркими красками, обвеянного чудными ароматами, воображение уносит меня в край холодный — в бедный край под бледно-голубые небеса, к убогим деревушкам с соломенными стрехами, в поля, волнующиеся полосатой рожью, в луга с мягкою шелковистою травой, пестреющей скромными цветами, с морских утесистых берегов, словно вздрагивающих от грохота прибоя, оно уносит меня на берег озера или ручья, медленно текущего под зеленой сенью ив и ольх, ведет в затишье леса — в его тенистые уголки? Почему?..» [5) П. 3асодимский. В Крыму, М., 1902, стр. 5.]
Вряд ли на эти вопросы нужен ответ. Он содержится в самих вопросах. Живя на юге, Засодимский всегда всем сердцем был там, на родном и близком ему севере, на родной вологодской стороне.
В Ялте Засодимский прожил до конца октября. Горячка сезона постепенно начала стихать. Вершины гор все чаще окутывались облаками. Меньше людей стало на улицах, умолкла музыка в парке. Облака сползали по ущельям вниз, принося с собой дождь. А наверху, на Ай-Петри, уже появился снег.
Пора было уезжать.
* * *
В том году исполнилось тридцать лет со дня выхода в свет первого детского рассказа Засодимского. И благодарные юные читатели не забыли этого дня. Писателю был торжественно преподнесен красиво оформленный адрес, где говорилось:
«Дорогой Павел Владимирович!
Тридцать лет тому назад, в одну из белых ночей, Вы рассказали нашим отцам и матерям, в то время таким же детям, как мы, свою первую чудесную сказку «Заговор сов»; с тех пор, вот уже тридцать лет, Вы не устаете беседовать с нами, — подрастающим поколением. В своих «Задушевных рассказах», «Дедушкиных рассказах и сказках», «Свете и тенях», — страница за страницей Вы развертываете перед нами «сказки жизни», согретые Вашим прекрасным, любящим сердцем. Тридцать лет, как неустанный сеятель-пахарь, Вы забрасываете в наши души семена добрых чувств и мыслей, любви к ближнему, сострадания к несчастью и отвращение к злу и насилию... Мы хотим сказать Вам простыми, безыскусственными словами, написанными на этом простом листке, украшенным Вашим дорогим изображением, что труды Ваши не прошли даром, что заброшенные Вами добрые семена взошли и жатву обильную соберут, если не мы сами, то дети наши, или дети наших детей. Вместе с Вами мы глубоко верим, что солнце, прекрасное солнце, всегда будет всходить над миром и благодетельные лучи его, — мысли Ваши и Вам подобных наставников, — когда-нибудь прогонят из жизни «злых филинов» [6) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского. ф. 203, оп. 1, ед. хр. 149.].
До слез растрогали Павла Владимировича эти простые, идущие от самого сердца слова. «Нет, видимо недаром я потрудился на своем веку, — думал он. — Недаром!»
А там пришли будни. Как всегда, каждый день Павел Владимирович внимательно читает газеты, журналы. Его интересует не только то, что происходит в столице, но и в далекой, глухой провинции. Он чутко прислушивается к тому, что происходит в деревне, как живут крестьяне. 11равда, далеко не все понимал писатель в сложных общественных явлениях, происходивших вокруг него. Не понимал он растущего с каждым днем влияния социал-демократических идей среди рабочих, не представлял себе могучей преобразующей силы пролетариата, не верил в жизненность программы новой социал-демократической рабочей партии, которая, как он слышал, была создана в России и даже начала издавать свою газету «Искра». Все надежды, чаяния Засодимского были по-прежнему связаны с русским крестьянством. Вера его в незыблемость крестьянской общины осталась непреклонной. Только она, по его убеждению, могла спасти Россию от победоносного шествия капитализма.
Взгляды Засодимского с 80-х годов мало изменились. Жизнь шла вперед. Новые идеи рождались, боролись за право быть господствующими; появлялись новые люди, звавшие к новой жизни, жизни, добытой в бою, в огне революции. А Засодимский все надеялся, что мир можно перестроить мирным путем, не прибегая к силе оружия, без жертв и кровопролитий.
При всем этом Павел Владимирович по-прежнему оставался писателем-демократом, последовательно отстаивающим общедемократические идеи, идеи гуманизма, добра и справедливости. Именно этими идеями и была окрашена его литературная деятельность последнего периода жизни.
В эти годы произведения Засодимского печатались во многих журналах, таких как «Образование», «Научное обозрение», «Родник», «Голос» и других, а также в столичных и провинциальных газетах: «Сын Отечества», «Северный край», «Северная земля», «Петербургские ведомости», «Русь», «Наша жизнь» и других.
Работает Павел Владимирович, как всегда, очень много. Пишет повести, рассказы, публицистические статьи, работает над историческими исследованиями, создает свои замечательные воспоминания. И почти всюду он с горечью говорит о том, что несмотря на стремление некоторых деятелей успокоить общественное мнение рассуждениями о растущем благополучии человечества, о его стремительном движении по пути прогресса, вокруг ничего не меняется. В статье «Дьявольские качели» писатель говорит, что рост благосостояния и цивилизации — одна видимость, что по-прежнему «одни — меньшинство — изнемогают от материальных излишеств и пресыщений, другие — от материальных недостатков. Народ страдает от излишка физического труда и недостатка умственной пищи» [7) «Сын отечества», 1900, № 13.].
В 1902—1903 годах в журнале «Образование» появляется серия статей Засодимского под общим названием «Родные картины». Писатель, по его словам, собирается «взглянуть на качество и количество того культурного багажа, с коим мы вступили в новый век» [8) «Образование», 1902, № 10, стр. 82.]. Опираясь на огромный фактический материал, Засодимский показывает, в каком жалком состоянии находится в России народное образование, в каких нечеловеческих условиях работают учителя, о препятствиях, которые воздвигаются на путях внешкольного образования, говорит об отсутствии и о боязни гласности, печатного слова, боязни, «доходящей до мании, до умопомешательства». Писатель приводит факты, свидетельствующие о страшной темноте, невежестве, суеверии, царящих не только в глухих деревнях, но и в городе.
«Когда мы поближе, попристальнее присмотримся к жизни наших городов и весей, — говорит он, — нас поражает обилие фактов самого грубого, почти невероятного невежества, насилий, жестокостей, издевательства над человеком, над беззащитностью ближнего, фактов злоупотребления физической силой, богатством, общественным положением, причем перед нами раскрывается во всем своем ужасе полное отсутствие каких бы то ни было гарантий спокойствия и безопасности обывателей... В деревне мы находим и в XX веке человека-зверя, находим первобытную дикость в ее страшной наготе; в городах при культурной обстановке мы встречаем одичание — не менее жестокое, не менее ужасное, чем деревенская темнота» [9) Там же, 1903, № 4, стр. 103—104.].
И так почти в каждой статье, каждой заметке Засодимский поднимает свой возмущенный голос протеста, голос писателя-демократа, не желающего мириться с бедственным положением своей многострадальной отчизны и своего замордованного народа, страстно мечтавшего о том времени, когда исчезнет с лица земли гнет, насилие, произвол и невежество.
* * *
Тревожно начинался 1905 год, год больших надежд и великих потрясений. Исход русско-японской войны к тому времени был уже по существу предрешен. Всем было ясно, что Россия потерпела в войне сокрушительное поражение. В стране росло недовольство. Отовсюду приходили вести о новых массовых стачках рабочих, об участившихся выступлениях крестьян. В бумагах Засодимского сохранилась статья, по-видимому, предназначавшаяся для какой-нибудь газеты, но не отправленная по той простой причине, что ни один печатный орган не осмелился бы ее напечатать. Писатель стремился дать в ней оценку сложившегося в стране положения. Подводя итоги минувшего года, он пишет: «Год войны уже истек. Начался он нападением японцев на нашу эскадру, а закончился уничтожением порт-артурской эскадры, сдачей Порт-Артура и нашей 25-тысячной армии. Кампания 1904 г. безусловно проиграна нами на суше и на море. Кампания 1905 г. также началась для нас несчастливо...
Безумная, нелепая война, не оправдываемая никакими государственными соображениями...
Поражение нашей армии и флота, обострившаяся смута внутри государства, наше экономическое — а отсюда и финансовое — расстройство, унижение России почти до потери ею международного престижа суть ничто иное, как для всех видимый результат 23-летней реакции, — борьбы, поглощавшей все внимание правительства, с неосязаемым «внутренним врагом» [10) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 20, л. 1—3.]. Именно господство реакции, господство самого реакционного самодержавного правления, по мысли писателя, привели страну на грань катастрофы.
Люди еще не пришли в себя после известия о сдаче Порт-Артура, как всю Россию потрясло сообщение о кровавых событиях 9 января. В тот день более 150 тысяч рабочих с женами, детьми со всех концов Петербурга двинулись к Дворцовой площади, чтобы вручить царю петицию. Мирную демонстрацию рабочих правительство встретило залпами. Более пяти тысяч рабочих было убито и ранено.
«Кровавое воскресенье» окончательно убило веру народа в царя и послужило сигналом к началу первой русской революции в России.
* * *
Давно собирался Засодимский уехать из города и навсегда поселиться в деревне. Самой сокровенной мечтой писателя было вернуться на родину, в родные и близкие его сердцу вологодские леса. Но поселиться пришлось в Новгородской губернии, недалеко от местечка Опеченский Посад, где Павел Владимирович в течение нескольких лет арендовал небольшой дом в имении Жадины. Первое время писатель искренне наслаждался деревенской жизнью.
Однако чем ближе чувствовалось приближение осени, тем нестерпимее хотелось вернуться в Петербург. Назревали такие события, что, по мнению писателя, было бы просто преступлением узнавать о них из отрывочных сообщений печати. Павел Владимирович хотел видеть все своими глазами, сам хотел быть участником событий.
В начале октября 1903 года Засодимский уже в столице. Жадно прислушивается писатель ко всему, что говорят вокруг, внимательно читает столичные и провинциальные газеты. А они последние дни были переполнены сообщениями о нарастающей с каждым днем волне стачек. Начиная с 13 октября, стачка стала всеобщей. Бастовали рабочие промышленных предприятий, железнодорожники, мелкие чиновники, приказчики магазинов, служащие почты и телеграфа, врачи, инженеры, педагоги, актеры, адвокаты. Бастовали студенты, бастовали все. Общее количество бастующих превысило два миллиона человек. Никогда и ничего подобного не видела Россия. «Всероссийская политическая стачка, — писал В. И. Ленин,— охватила на этот раз действительно всю страну, объединив в геройском подъеме самого угнетенного и самого передового класса все народы проклятой «империи» Российской» [11) В. И. Ленин, Соч., т. 9, стр. 362.].
Всеобщая стачка вызвала небывалую панику в правительственных кругах. Петербург напоминал собой осажденный город. Движение транспорта прекратилось, не было света, не работала почта, телеграф, перестали выходить газеты. Попытки правящих сфер организовать отпор революционному движению не увенчались успехом. Царизм вынужден был пойти на уступки.
17 октября царь Николай II подписал манифест, где обещал «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов», а также обещал созвать законодательную думу.
Либеральная буржуазия восторженно приветствовала царский манифест. Но рабочие продолжали борьбу. В. И. Ленин призвал пролетариат не верить обещаниям и продолжать борьбу вплоть до полного уничтожения самодержавия.
Среди тех, у кого царские обещания ничего, кроме глубокого возмущения, не вызывали, был и Засодимский. Прочитав манифест царя, Павел Владимирович написал и послал письмо только что назначенному на пост председателя Совета министров графу С. Ю. Витте. В письме говорилось:
«Правовый порядок немыслим при самодержавии, деспотическом правлении, когда одним росчерком пера («высочайшим повелением») действие каждого закона может быть парализовано и могут быть нарушены права частных лиц или всего общества. При правлении самодержавном, деспотическом немыслимо признание человеческого достоинства и человеческих прав, немыслима гражданская свобода, — неприкосновенность личности, свобода слова, собраний и т. д.; немыслимы ни земские, ни городские самоуправления — в настоящем значении этого слова; немыслим правый, для всех равный суд, не зависимый от администрации; немыслима свобода науки и ее учений. Одна из главных прерогатив самодержавия именно и состоит в том, что самодержавный правитель может всегда и безнаказанно нарушить права всех...
Все это, конечно, азбучные истины Вам хорошо известные. Но я счел нужным повторить их для того, чтобы Вы могли лучше ориентироваться в общественном настроении, чтобы выяснить Вам причину того горького разочарования или — вернее — того равнодушия, с каким мыслящая часть нашего образованного общества и народа встретила манифест 17 октября...
Для нашего несчастного, исстрадавшегося отечества наступит прочное спокойствие и взойдет для него, воистину, «новый день» лишь тогда, когда вместо произвола и насилия установится господство закона, народными представителями санкционированного, то есть когда самодержавие будет строго ограниченно и для самоуправства не останется места в России, когда Государственная Дума будет действительным собранием нар[одных] предста[вителей], т. е. когда будет введено действительное конституционное правление, причем государь и армия присягнут на верность и Конституции» [12) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203 он 1 ел хр. 133.].
Письмо к Витте чрезвычайно любопытный документ, раскрывающий политические взгляды и симпатии Засодимского в этот период. Они далеки от взглядов социал-демократов и в известной мере перекликаются со взглядами левых кадетов, хотя сам писатель ни в какой партии не состоял. Он считал себя просто писателем-демократом, борцом за общедемократические свободы.
Следует отметить, что Засодимский очень скоро разочаровался в личности С. Ю. Витте. Об этом свидетельствует один интересный факт.
В конце 1905 года Павел Владимирович получил из Вологды письмо от известного там общественного деятеля А. А. Колычева, который сообщал, что с начала нового года он предполагает издавать ежедневную газету «Северная земля». «В силу местных условий, — писал Колычев,— она не будет органом какой-либо из существующих партий и в настоящий момент ставит своим лозунгом: демократическую конституцию, демократические местные самоуправления, наделение крестьян землей и широкое законодательство об охране труда... Редакция покорнейше просит Вас, как Вологжанина, оказать свое содействие первому частному органу печати в Вологде путем участия в нем...» [13) Там же, ед. хр. 65, лист. 1.].
Программа газеты в целом не расходилась с убеждениями писателя, и он дал свое согласие сотрудничать в ней. В мартовских номерах газеты «Северная земля» был опубликован очерк Засодимского «Наши сатирические журналы», подписанный псевдонимом «Жюст».
Очерк Засодимского интересен прежде всего тем, что в нем он высказал глубочайшую уверенность в могучую силу и талантливость своего народа. «В нашем народе, — говорил писатель, — таятся под спудом громадные интеллектуальные силы, ожидающие лишь освобождения для того, чтобы забить ключом для блага родины И всего мира. Оттуда, из недр этой — теперь серой, задавленной, оскорбленной, униженной — народной массы, лишь только во мрак нашей жизни пробьется луч свободы, — выйдут великие мыслители, ученые, реформаторы, великие писатели, Художники, изобретатели» [14) «Северная земля», 1906, № 6, 26 марта.].
Кроме того, очерк интересен стремлением писателя познакомить провинциальных читателей с содержанием огромного количества сатирических произведений, в изобилии появившихся в канун и после революции 1905 года. Причем Засодимский отбирал наиболее хлесткие, наиболее острые в политическом отношении образцы. И самое любопытное то, что среди отобранных Павлом Владимировичем произведений большое количество посвящено графу Витте. Писатель целиком разделяет теперь взгляды на председателя Совета Министров, высказанные авторами таких сатирических строк:
За все, за все тебя благодарю я:
За пять тобой обещанных свобод,
За произвол мундирного холуя,
За тюрьмы, за расстрелянный народ,
За то, что Русь ты обратил в пустыню,
За все, чем я тобой обманут был!
Но дай, господь, чтобы тебя отныне
Не долго я еще благодарил.
[15) Там же, № 65, 29 марта.]
Вот каким предстает теперь в глазах Засодимского граф Витте, с именем которого он, да и многие другие представители интеллигенции, связывали много надежд.
* * *
В 1907 году исполнилось сорок лет литературной деятельности писателя. Сорок лет неустанной борьбы, огромного творческого труда, напряженных исканий.
Юбилей прошел незамеченным. Только в газете «Голос правды» появилась большая статья А. Коринфского «Сеятель, разумного доброго» (к юбилею П. В. Засодимского)». Автор статьи попытался определить значение творчества Засодимского для русской литературы. «...У писателей типа Засодимского, — писал он, — есть та, громадная заслуга перед литературой (одновременно и перед обществом), что они не высасывали из пальца свои произведения, не «изобретали» своих героев, не смаковали самовлюбленно тот или иной «уголок души»..., а брали живую жизнь во всей ее полноте, освещали ее светом идеи и давали широкие обобщения — каждой сообразно с их талантом и степенью их прозорливости. Уж что другое, а народная-то жизнь была для них открытой книгой.
...Произведения его читались с большим интересом и производили впечатление на читателей. Молодежь увлекалась им, шла за ним, но не создавала ему особой популярности, ибо это была совсем иная молодежь, чем теперь — молодежь скромная, трудящаяся, стремившаяся к идеалам жизни..,, беззаветно приносившая себя и свои силы в жертву на общее благо» [16) «Голос правды», 1907, № '643, 4 ноября.].
Это были очень справедливые и, наверное, единственные теплые слова, сказанные в знаменательный для писателя день.
Правда, спустя некоторое время журнал «Голос», издававшийся в Харькове, задумал подготовить целый номер, посвященный Засодимскому. Однако Павел Владимирович сам воспротивился этой инициативе журнала. Решено было только опубликовать «Письмо к редактору «Голоса», написанное Засодимским. Кроме того, журнал поместил портрет писателя и напечатал его рассказ «Видение» и повесть «Хулиган». В своем письме к редактору Павел Владимирович, в частности, говорил: «Теперь не время для юбилеев. Надо быть слишком влюбленным и слишком ослепленным своими достоинствами и заслугами, чтобы допустить в свою честь какие бы то ни было торжества. В тяжелые дни, переживаемые нами, нечему радоваться, не на что глядя веселиться, работать надо, работать изо всех сил, до кровавого пота, а не обеды затевать, ибо такие обеды теперь являются «пиром во время чумы...» [17) «Голос», 1908, № 4, стр. 51.].
* * *
Тихо и уединенно жил Засодимский. Совсем мало осталось прежних друзей. Не стало Н. К. Михайловского, С. Н. Кривенко, А. И. Эртеля, Н. Ф. Бажина и многих других, с кем была прожита жизнь, с кем рука об руку он прошел тернистый путь русского литератора-труженика. Особенно горевал Павел Владимирович, когда узнал о смерти Бажина. Ведь с ним он переписывался буквально до последних дней. В своем последнем письме Бажин утешал своего старого друга, жаловавшегося на свои болезни, на грусть и тоску, которые часто его посещают. Бажин писал: «Я — больной, необеспеченный, глухой, совершенно одинокий, и то нахожу больше и больше, что в старости много, очень много чрезвычайно хорошего, неведомого и недоступного молодежи» [18) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 31, л. 8.].
Нет, Засодимский не мог и не хотел успокаиваться, не хотел тихой созерцательной жизни, не находил особой прелести в том, что вот в конце жизни он оказался никому не нужным, одиноким и всеми забытым. С горечью говорил он своим теперь очень немногочисленным друзьям:
«Если в прежнее время в моем распоряжении бывали и газеты, и журналы, когда случалось бывать и редактором, то теснила цензура, приходилось говорить эзоповским языком или, прямо, умалчивать о некоторых вопросах. Теперь — полегчало. Теперь можно писать об очень многом, избегая лишь 2—3 колючих пунктов. Только теперь нет для меня ни журнала, ни газеты, где бы я мог быть своим человеком, мог бы беседовать с читателем... А высказаться есть потребность. И мне думается, что я даже выстрадал право на беседу с читателем. Только вряд ли дождусь я этого. Времени для надежд и ожиданий у меня осталось уже мало...» [19) БЛ, архив Н. Н. Степаненко, ф. 178. Муз. № 3733, ед. хр. 1.].
Вот поэтому Павел Владимирович с живейшим интересом откликался на любое предложение сотрудничать в каких-нибудь журналах и газетах, если их направление не противоречило его убеждениям, в любом сборнике, издаваемом с благотворительной целью.
«Посылаю Вам небольшой рассказ для сборника (в пользу голодающих)» [20) Там же.], — пишет Засодимский журналисту Н. Н. Степаненко, с которым только что подружился и который в последние годы жизни писателя был с ним наиболее близок.
«...Я всегда готов участвовать в Вашем журнале, поскольку позволят мои силы» [21) Там же.], — говорил писатель в другом своем письме к Степаненко.
Отвечая на предложение А. А. Колычева принять участие в журнале «Друг провинции», Засодимский сообщает: «...Я прочитал три книжки Вашего журнала с большим интересом. Журнал полезный, деловой, — именно «Друг провинции». Конечно, я буду Вашим сотрудником...» [22) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1,ед. хр. 1, лист 2.].
И так всегда. Не было ни одного случая, когда бы писатель оставил без внимания предложение выступить в печати. До конца своих дней он продолжал работать, продолжал живо интересоваться общественными и литературными делами.
Все эти годы Павел Владимирович работал над своими воспоминаниями. Отдельные главы их начали печататься давно, еще в конце 80-х годов. Печатались они и позднее.
Много их было рассеяно по всякого рода журналам и газетам. Теперь предстояло все это собрать воедино, дописать отдельные главы, восполнить недостающие звенья.
Книга писателя под названием «Из воспоминаний» вышла в 1908 году. Это было одно из самых интересных произведений Засодимского. Перед нами рассказ о детстве, о жизни в гимназическом пансионе, о работе в сельской школе, о встречах с замечательными людьми прошлого века П. Л. Лавровым, Н. В. Шелгуновым, А. И. Левитовым, В. С. Курочкиным, Г. И. Успенским, М. Е. Салтыковым-Щедриным, А. И. Эртелем, С. Н. Кривенко, В. М. Гаршиным, Н. К. Михайловским и многими, многими другими.
Воспоминания Засодимского написаны свежо, ярко, убедительно. Перед глазами читателей как живые встают образы выдающихся деятелей русской общественной мысли и литературы. Писатель правдиво воссоздает атмосферу литературной и общественной жизни второй половины прошлого века. «Из воспоминаний» — книга больших раздумий писателя о жизни, литературе, писательском труде, о судьбах родины.
Редко теперь выезжал Павел Владимирович из своего деревенского захолустья. Кругом были новые и чужие для него люди. Среди них он чувствовал себя безнадежно устарелым и, что самое страшное, ненужным.
Произведения писателя тем не менее изредка печатались в журналах, выходили отдельными изданиями. Как-то, приехав в Москву по своим делам, Засодимский вместе с Н. Н. Степаненко отправились к Н. Н. Златовратскому, жившему на Малой Бронной, около Патриарших прудов.
Был холодный декабрьский день, ветер и снег били в лицо. В такую погоду не хотелось выходить из дому. Но не идти было нельзя — у Николая Николаевича был день рождения, да и повидать старого друга очень хотелось.
В маленькой квартирке Златовратского собрались друзья и почитатели старого писателя, главным образом начинающие поэты и писатели из рабочих. После традиционного пирога и скромного ужина завязалась оживленная беседа. Говорили о литературных направлениях, положении писателей, о рабочем вопросе, вспоминали прежних друзей.
— О чем теперь пишут? — спрашивал Златовратский, нервно шагая по комнате. — Как пишут? Для кого?
И не дождавшись ответа, горячо продолжал:
— В наше время, когда мы писали, перед нашими глазами стоял многомиллионный трудовой народ; мы говорили перед его лицом, перед ним и ответ держали!.. А теперь?! [23) И. Белоусов. Литературная Москва, М., 1929, стр. 66.].
Не мог старый писатель быть спокойным, когда после поражения революции 1905 года в литературе царил разброд, когда отдельные литераторы демонстративно провозгласили отказ от великих завоеваний русской демократической литературы, когда на свет выползли поклонники всякого рода символических и мистических течений в литературе.
Засодимский целиком разделял взгляды своего друга.
Немного успокоившись, Николай Николаевич предложил:
— Давайте споем!
Мигом организовался импровизированный хор. И люди солидные, с убеленными сединой головами, оживились и с воодушевлением запели старые песни, песни шестидесятых годов. Пели студенческие песни, песни на слова Некрасова, Плещеева, Михайлова, украинские песни.
Лица поющих преобразились. Казалось, все они вновь переживали эпоху светлых надежд и верований.
Потом, когда все разошлись, Засодимский и Златовратский долго еще сидели в маленьком кабинете Николая Николаевича. Говорили о многом, а больше молчали, изредка обмениваясь короткими фразами. Они и без слов понимали друг друга эти два ветерана-писателя, два ветерана-народника.
— Вот недавно рассказ написал, — прервал молчание Павел Владимирович, — только цензура не пропустила.
И он с увлечением начал передавать содержание своего рассказа. Одному уряднику после основательной попойки, едва пришедшему в себя, мерещится крамола: висит она в воздухе, и ничего с ней поделать нельзя. Урядник слышит как кто-то поет крамольные песни, а где — понять не может. Пойдет в один конец села, а голоса по какой-то странной причине перескакивают вдруг на другой конец. Бегает растерявшийся урядник по селу и ничего сделать не может. Так и не удалось ему крамолу схватить «за хвост».
Николай Николаевич внимательно слушал, перебирая пальцами свою густую и длинную бороду.
— Да, — сказал он с улыбкой на своем добром мягком лице, — бывает! [24) «Голос минувшего», 1913, № 5, стр. 154—155.].
В каждый свой приезд в Москву Павел Владимирович покупал огромное количество книг. И не только для себя, сколько для сельских библиотек, которые не имели достаточных средств для приобретения литературы. Номер, где жил Засодимский, всегда напоминал книжную лавку. Книги лежали всюду: на столе, на диване, на комоде, на стульях, всюду, где только можно.
Человек скромный до застенчивости, Павел Владимирович никогда не афишировал свои добрые дела. А делал он их много. Любой человек, обратившийся к нему за помощью, всегда находил и теплое задушевное слово утешения и материальную поддержку. И особенно он был внимателен к своим друзьям. После смерти Кривенко, Засодимский хлопочет о выдаче пенсии его вдове, а когда не стало Эртеля, он берется хлопотать о делах его жены.
В архиве Засодимского хранится огромное количество благодарственных писем от близких и совсем незнакомых людей, от актеров, писателей и издателей, от сельских читален и уездных училищ и т. д.
«...Благодарю за доброту и участие ко мне... Я знала к кому обратилась! — благодарю, благодарю бесконечно» [25) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, on. 1, ед. хр. 39, л. 1.], — пишет некто Е. Белякова. «Позвольте нам принести... душевный привет Вам... как человеку, который... так сочувственно, так по-человечески отнесся к нашему горю и своим сердечным словом, насколько можно было, облегчить ею » [26) Там же, ед. хр. 41, лист 1.], — писали супруги Бардовские.
* * *
В последние годы жизни Засодимский создал несколько своеобразных работ исторического характера. Это брошюры «Урок народам» (историческое Memento mori)» и «Два эпизода из истории Франции. Генеральные штаты 1488 г. и 1614 г.», изданные в 1908 году, а также книга «Деспотизм. Его принципы, применение их и борьба за деспотизм», вышедшие из печати спустя три года.
В первой брошюре писатель говорит о том, что умственная и экономическая отсталость Испании на протяжении последних столетий является ничем иным, как следствием беспощадного угнетения, деспотизма и произвола, царившего в стране.
В брошюре «Два эпизода из истории Франции» Засодимский рассказал о неудачной, но весьма поучительной борьбе французского народа с королевской властью Людовика XI и Людовика XIII, которая в конце концов привела к революции 1789 года.
Но самой значительной из этих работ была книга о деспотизме. Написанная в форме живых исторических очерков о западно-европейских тиранах и королях начиная с Нерона и кончая Георгом IV, эта книга является своеобразным уроком из теории государственного права.
На целом ряде исторических фактов Засодимский показал, что, как правило, власть одного человека в конце концов вырождалась в беспощадную тиранию, в попирание всех прав народа, его достоинства и т. п., что деспотизм несет с собой горе, страдания и несчастия всем людям и прежде всего простым труженикам.
Книга Засодимского «Деспотизм» несмотря на то, что рассказывала о далеком прошлом, была очень современна. Писатель как бы хотел сказать, что недавняя русская революция 1905 года как раз и является следствием господства в России самодержавия, что пока будет существовать в стране единовластие, до тех пор будут происходить выступления широких народных масс, направленные на его свержение.
Вся книга Засодимского пронизана глубокой любовью к людям, ненавистью ко всему, что мешает им жить счастливо и радостно, ненавистью к тиранам, деспотизму и произволу. Недаром один из рецензентов, говоря о новой книге писателя, отмечал, что судя по ней, «старый народник Засодимский до сих пор обладает отзывчивой и молодой душой и ближе всего принимает к своему честному сердцу все те же интересы трудящихся масс» [27) Там же, ед. хр. 197.].
Вместе с тем книга о деспотизме не лишена и серьезных недочетов. В своей рецензии на это произведение Засодимского академик Е. Тарле, тогда еще начинающий ученый, писал, что «автор грубыми мазками рисует своих «деспотов», что часто он несколько упрощает процесс образования монархии, что многие исторические анекдоты «принимаются автором всецело за веру, и при том едва ли не из третьих рук» [28) «Современный мир», 1911, № 5, стр. 355.]. Особенно это касается глав, посвященных древнему Риму. Другие главы, по мнению Тарле, написаны лучше. Отмеченные недостатки, в целом, не снижали ценность и злободневность работы Засодимского.
* * *
Здоровье Павла Владимировича с каждым днем ухудшалось. В своих многочисленных письмах к Степаненко, который был в это время ему всех ближе, писатель все чаще жалуется: «За последние дни мне что-то неможется» [29) БЛ, архив Н. Н. Степаненко, ф. 178, Муз. № 3733, ед. хр. 1.]. «Но все-таки здоровье мое ненадежно. Иногда бывает такой упадок сил, что с трудом встаю с постели... Лежал бы, лежал бы, без всяких мыслей, без дум, без чувств, Лишь смутно сознавая, что как будто еще живешь» [30) Там же.]. Эти письма написаны летом 1911 года.
Последнее время жить в деревне стало трудно. Старый дом в Жадинах, который снимал Засодимский, все-таки мало был годен для жизни в нем зимой. Отовсюду дуло, углы промерзали насквозь. К тому же, владельцы имения, у которых писатель снимал дом, оказались людьми малосимпатичными.
«Мне пришлось жить в таких условиях, — говорил Павел Владимирович в письмах Степаненко, — каких я не ожидал. Мелочные неприятности, дрязги, каверзы выживают меня отсюда. Вероятно, мне скоро придется искать другого уголка, где бы я мог спокойно пожить и спокойно умереть...» [31) «Голос минувшего», 1913, № 5, стр. 153.].
Вскоре Засодимский переехал из деревни в местечко Опеченский Посад, где приобрел небольшой домик. Здесь он и поселился.
Место, где жили Засодимские, находилось на берегу Меты, недалеко от пристани. Опеченский Посад был местом довольно бойким. Здесь не было той тишины, которая окружала Павла Владимировича в Жадинах. Здесь жили купцы, торговцы, мещане. Через Посад шли товары по Вышневолоцкому водному пути, который к тому времени уже захирел. Однако и до сих пор довольно часто у пристани швартовались суда и баржи.
Особенно шумно на улицах Посада было в воскресные и праздничные дни. Шум и суета большого торгового села беспокоили старого писателя и на лето он перебирался в урочище «Светынька».
После переезда в Опеченский Посад Александра Николаевна Засодимская стала попечительницей Великопорожской школы. Учитель этой школы Ананий Федорович Новиков был частым гостем в доме Засодимских. Он подолгу беседовал с Павлом Владимировичем, брал книги из его библиотеки. В своих воспоминаниях Новиков писал: «Жили Засодимские в то время очень скромно. В их доме не было излишней мебели или дорогих вещей. Книжный шкаф занимал половину стены гостиной. Большой стол, несколько стульев, кресло и диван — вот и все убранство комнаты. Туда же входила и лежанка, крытая глазированным кирпичом. Павел Владимирович в последние годы жизни боялся холода и любил погреться. Все вещи были так расставлены в комнате, что создавали какой-то особый уют. Чистота и порядок производили впечатление, будто дом только что построен, а жильцы поселились в нем лишь несколько месяцев назад» [32) Цит. по кн. Г. И. Ивановский, Л. Р. Фрумкин, П. В. Засодимский в нашем крае, Новгород, 1962, стр. 36—39.].