Звонки песни распевать.
Можно петь, в душе-то маяться,
Можно петь и – тосковать.
Можно в песне утешения
Лютой горести искать.
Кабы крылья мне, соловушко,
Кабы мог и я летать!
Кабы мог, куда мне вздумалось,
В ту сторонку и лететь,
Кабы мог, как ты, соловушко,
Жизнь на месте не сидеть.
Я б взмахнул крылами радостно,
Выше б под небо взвился,
Полетел бы и, наверное,
Громче б песней залился...
1881 г.
* * *
Просим Любе, Ларе, Маше
Передать почтенье наше,
Просим нас не забывать
И почаще вспоминать.
Да скажите также Мише:
Пусть ведет себя потише.
Я ведь знаю, иногда
С ним и горе, и беда -
Нашумит и наболтает,
Нашалит и убегает...
У! Какой бедовый он!
Оле, Нине мой поклон...
Пусть плутовка Оля знает:
Кто хозяйничать желает,
Тот смирнее должен быть,
Не шуметь, не кипятиться,
Без нужды не торопиться,
Чашек, блюдечек не бить...
Вот и Нина-хлопотунья,
С ней немалая беда,
Эта милая шалунья
Любит плакать иногда...
И по этой-то причине
Я желаю милой Нине
Мелких горестей не знать,
Меньше плакать в час ученья,
А для этого терпенья
Надо больше припасать.
Самой маленькой, Джульете,
Я прошу Вас передать,
Что смирней ее на свете
Не видать и не слыхать.
Кстати, с почтою недавней
Из-за дальних невских вод
Нина, мой котенок славный,
Ей поклон глубокий шлет,
Написать ее просила:
Хорошо ль живется ей?
Иль Джульета позабыла
О подруге прежних дней?
Виноват за отступленье,
Для нее нравоученье
Небольшое напишу...
Не шутя ее прошу:
Не шалить и не смеяться,
Снов ужасных не видать,
Сладко кушать, сладко спать,
Но жарким не объедаться
И желудком не страдать.
В заключенье свой рассказ
Поведу теперь о нас:
Петя, Жуля, я – втроем
Мы превесело живем...
Мы усы и баки бреем,
От учения толстеем,
Хорошо едим и пьем...
Вам того же всем желаем,
По поклону посылаем,
Просим жить, да не тужить,
Не царапаться, не драться,
Не браниться, не кусаться
И про нас не позабыть!..
1883 г.
Мечты о севере (письмо из ссылки)
Немой осенний сон простерся над полями,
Печально обнажен густой когда-то сад,
Лишь сосны грустные зелеными ветвями
Одни, по-прежнему задумчиво шумят.
С какой отрадою, с какой тревогой тайной
Я б заглянул теперь в далекий старый дом,
Где долгим вечером в беседе пред огнем,
Быть может, обо мне припомнит кто случайно.
Я вижу мать мою, с заботою немой
Тихонько к детскому склоняясь изголовью,
Я знаю, обо мне грустит она порой,
Прощая все, за все платя любовью.
Быть может, о былом, тревожных дум полна,
Дни дружбы ласковой, дни счастья вспоминая,
Ты, незабвенный друг, печальна и бледна
Грустишь, свои мечты роялю поверяя.
В гостиной полумрак задумчивый царит,
Теснятся на душу все сумрачные грезы...
А вальс шопеновский так трепетно звучит,
Что, кажется, из глаз готовы брызнуть слезы.
Туда заветная мечта меня влечет,
Но на ее призыв, томительный и сладкий,
Нет, не вернуться мне из южных стран украдкой
К пределам севера по глади сонных вод.
Кутаиси, 20 октября 1884 г.
Столкновение Ивана Ивановича с Volap(k
«Французский – я не понимаю,
Немецкий – мало мне знаком,
А над английским языком
Я уж давно язык ломаю,
Но, слышно, народился вдруг
Нам всем на радость Valap(k», -
Так в ресторане за обедом
Иван Иваныч размышляд
И даже разговор с соседом
О Valop(k`е начинал:
«Вы не слыхали ль, милый друг,
Какой язык есть – Valap(k?»
Сосед исправно ел, молчал,
Но речь о языке прослушал
И в заключенье вдруг сказал:
«Неть! Я з такой припраф не кушаль!»
И слышен общий смех вокруг:
То – Valap(k, то – Valap(k!
«Ах! Чтобы черт тебя побрал!
Какая с немчурой беседа...
Хотя бы Valap(k он знал», -
Косясь ворчит он на соседа.
И вдруг – весьма понятный звук,
То – Valap(k, то – Valap(k!
Вскочил Иван Иваныч живо:
«Mein Jundig, Вы – совсем свинья!»
«Нет, сам свинья! Колбасник я!», -
Ответил немец горделиво,
Да по щеке его как вдруг...
То – Valap(k, то – Valap(k!
5 мая 1886 года.
Руставели (перевод с грузинского)
Все сокровища царицы
Я с заботой беспримерной
Охранял всю жизнь, Тамара,
Был твоею тенью верной.
Пел тебе в часы досуга,
Пел твою я славу бранную,
Долго, честно нес, Тамара,
Я мою службу неустанную.
Но не смог я, сердце бедное,
Устоять пред обольщением:
Из твоих сокровищ лучшее утаим,
Объят смущением...
И его давно лелею я,
Спрятав в тайнике глубоком.
Кто в него проникнет мыслями,
Кто туда заглянет оком?
То сокровище, Тамара,
Дорогой мне чудный образ твой,
А родник тот – мое сердце,
Вечно полное тоски немой.
Не позже 1886 г.
* * *
Из яркого пышного зала,
Где флейты и скрипки звучат,
Царица роскошного бала
Украдкой спускается в сад.
Отыщет глухую аллею,
Меня обоймет горячо,
Кудрявой головкой своею
Приляжет ко мне на плечо.
И скажет так робко, так мило,
Задумчивой грусти полна,
Как скучно сегодня ей было,
Как много страдала она.
* * *
И сад, и улицы пустынны и безмолвны,
Мы вышли за город и очутились там,
Где с тихим ропотом задумчивые волны
Стремятся к берегам,
Где лунные лучи, как золотые стрелы,
Рассыпались снопом, упали в лоно вод,
И парус вдалеке, подобно тучке белой,
Колеблется, плывет.
Нам звезды яркие приветно смотрят вниз,
Прибрежные сады лепечут в чутком сне,
И грезы прежние, под блеск и говор неги,
Закрались в душу мне.
Вновь сердце пылкое забилося мятежно,
И вдруг, доверчиво склонясь на грудь мою,
Ты прошептала мне задумчиво и нежно:
«Я Вас люблю.»
Папаша, Сергей, сын и «Вперед»
Папаша сел писать «Вперед»,
Сергей дела ему сует,
А сын безделью очень рад,
Поехал шляться в маскарад.
Папаша пишет свой «Вперед»,
Сергей дела ему сует,
А сын, не в меру нашаля,
Усердно пишет вензеля.
Папаша кончил свой «Вперед»,
Сергей дела ему сует,
А сын стоит в немой тоске:
Нет больше денег в кошельке.
Осень
Отцветают георгины,
Отцвела гвоздика,
Осень садит на рябины
Огненные блики.
Окна в доме все закрыты,
Сад так пуст и беден,
Все мечты мои разбиты,
Я, как призрак, бледен.
Дождь сечет мне шляпу, щеки,
По усам струится,
Одиночества уроки
Мне дает и злится.
Одиночество – ведь это
Демон гордый страшно!
Им не мало песен спето,
Слушать их опасно.
Фея
Цветет красавица весна,
Смеётся ярко солнце.
Стряхни же, сердце, цепи сна,
Любовь стучит в оконце!
Ток! Ток! Пусти меня, – я здесь,
Я фея, я малютка,
Но мне весь мир подвластен, весь!
И власть моя не шутка!
К тебе подруг я привожу -
Бессонницу и грезу,
В тебя, глупышка, я вонжу
Волшебную занозу.
Ты будешь славить власть мою,
Но мир твой прогоню я,
Тебя, любя, я опою
Отравой поцелуя.
Потом ты будешь тосковать
От горечи и горя,
Но будешь звать меня опять,
С рассудком бедным споря!
Вериги
Я давно забросил дело,
Цитру, трубку, книги ...
Ты, шаля, меня одела
В крепкие вериги.
Не легка мне эта ноша,
Часто я вздыхаю,
Бледен стал и, как святоша,
При луне мечтаю.
А тебе все смех да шутки,
Стрекозе беспутной!
Знай, сбирай ей незабудки!
Или, шелк распутай!
Ну нашла опять стихия -
Смех веселый, звонкий.
Ведь бывают же такие
Милые чертовки!
Страшный яд
Вчера мне улыбнулась ты
И покраснела мило(
Вчера и зелень и цветы
Все так красиво было.
Сегодня штора на окне
Опущена так низко(
Ты кажешься далекой мне,
А ты была так близко.
Померкло солнце, небеса,
Печален шорох веток ...
Твой взгляд свершает чудеса,
Он ядовит и меток.
Лукава рожица твоя,
Глазенки – как два мага,
И околдован ими я...
Где, где моя отвага (
Где аппетит, спокойный сон
Без вздохов и видений(
Я страшным ядом опоен!
Да! В этом нет сомнений!
Поцелуй
У цветов так бледны краски,
Твой румянец ярче.
Солнца луч не скуп на ласки,
Поцелуй твой жарче.
А в глазах – ясней небесной
Бездна голубая,
В глубине её чудесной
Прелесть неземная.
Точно музыка твой голос...
Боже! Вот блаженство!
Сердце даже не боролось,
Ты ведь совершенство!
Ну! Я стал совсем поэтом!
Только как я скрою,
Что меня ты любишь летом,
А других зимою(
Болезнь
Солнце жарит, все сжигая,
В комнате, как в печке,
А в саду жара такая,
Хоть сиди всё в речке.
Полегли цветы и ветки
В лени полусонной,
Бьется сердце, точно в клетке
Чиж неугомонный.
Бьется глупо, смело, жарко ...
Не болезнь ли это(
Не поможет тут припарка
И ничто на свете.
Да! Болезни в этом роде
Всех болезней гаже, -
Зной, и в сердце, и в природе -
Мне уж страшно даже!
Элегии необыкновенные
(пародия)
№ 1. Луч отстал от зари, расцветил облако,
Пронеслись серебристые птицы,
Но прозрачная фея любви далеко...
Погребально звучали цевницы...
Скалы чешут туман, ветер стонет, – и вот
Звезды гаснут, шипят и – упали...
Плачут струны души, эхо молча зовет...
Крылья филина... Дети печали!!
«Декадент»
№ 2. Складки таинственной мантии горя
Веют в сиянии луны...
Перл загорелся, и нимфа из моря
Манит... Разметаны сны!
Череп уставил глаз безотрадно.
Свиток развился... Рыдания в тиши...
Звезды на землю закапали жадно...
Нету одежд у души!!
«Символист»
№ 3. Вот плещется море, и музы жуют,
Раздранный хитон господина...
Седой рулевой покидает свой ют...
По клумбам гуляет скотина...
И сон фиолетовый всходит на ум...
Правдиво червяк выражался...
Буланую женщину душит Наум...
То палевый гнев разыгрался.
О, Боже, гроза! Нет, то радуги луч;
Грохочут глаза человека!!
Колодец холодный правдив и колюч
Окраской вертлявого века...
«Ультрадекадент»
«Кузнецовская хроника», 1894, № 8.
Элегия пресловутая
(пародия)
Я ощущал душой болезненно-унылой,
Я ощущал мечтой, что ощутить нет сил,
И рвался вдаль физическую силой,
И был мне новый мир таинственен, но мил...
Душевной радуги запятнанные складки
Сплетались в дикий рой с лучами бытия...
И звуки облаков и трепетны, и сладки...
За грезой неземной стремилась песнь моя...
«Константин Фофанов»
«Кузнецовская хроника», 1894, № 8.
Летний зной
Воротилось солнце яркое,
Полилась краса лучей...
Над покинутою баркою
Стих обычный гул речей...
Улыбнулись бирюзовые
Грозди персиков в садах,
Скачут своры густопсовые...
Ландыш нежится в садах...
Так и ты, душа мятежная,
Не внимаешь ничему...
И раскидисто-небрежная
Ты – не знаю почему.
«Константин Фофанов»
«Кузнецовская хроника», 1894, № 8.
Рыцарская баллада
(подражание)
Вьется ворон, ворон черный,
И болтливых галок стая.
Посреди дороги торной
Стонет рыцарь, умирая.
А по той дороге торной
Герцогиня проезжала...
И все вьется ворон черный
Так, как вился он сначала.
Стонет рыцарь, слабый, бледный,
Герцогиню замечает;
Вдруг своею каской медной
Рыцарь ей в лицо бросает:
«Дам тебе я знак позорный!»
Герцогиня завизжала...
И все вьется ворон черный
Так, как вился он сначала.
Умер рыцарь, не отпетый,
Герцогини тоже нету,
Но о странной были этой
Песня носится по свету.
А над той дорогой торной,
Хоть там много встреч бывало,
Уж не вьется ворон черный
Так, как вился он сначала.
«Завиратель»
«Кузнецовская хроника», 1894, № 8.
Серенада
Под балконом паж с гитарой -
Звонко льется серенада,
Вдруг он слышит голос старый:
«Серенады мне не надо.
Я не дама, я не фея,
Я портной из Сарагоссы,
Я не знал, что тут еврея
Чтут, как дам, молокососы».
А напротив, у окошка,
Смех там весело раздался,
Что безусый паж, немножко
Всхлипнув, чуть не разрыдался:
«Я ошибся, право, право!
Не сердись, о, радость дева!
Я хотел ведь спеть направо,
Но ошибкой спел налево».
«Дон Кихот»
«Кузнецовская хроника», 1894, № 8.
Романтическая идиллия
Вдвоем под вечерок читали мы в гостиной
Роман классический, старинный, длинный-длинный...
В нём с героинею герой был разлучен,
И цепко с правдою сплетались небылицы,
А мы, едва прочли всего две-три страницы,
Как погрузилися в какой-то странный сон,
И в этом сне, я помню, или мне казалось,
Что героиня вдруг со мной поцеловалась,
Что, будто бы, и я так страстно, горячо
Ей руки целовал и щеку, и плечо...
Я слышал как у ней сердечко билось шибко,
Как смех вдруг прерывал стыдливые слова...
Я зрел( смущение сменялося улыбкой.
Ну, словом, мы роман не кончили едва.
Ах! Те мгновения всей жизни были краше!
Как вдруг! Мы на глаза попалися мамаше.
Я жарко покраснел и побледнел опять,
Смущенно принял вид совсем невинный,
Она же волосы вдруг стала поправлять.
И под надзором, вновь мы принялись в гостиной
Оканчивать роман безбожно длинный-длинный!
«Кузнецовская хроника», 1894, № 8.
* * *
Теплый вечер, плес широкий,
Мягкий свет луны...
Шорох лодки одинокой,
Мерный плеск волны...
Шепот листьев, тишь залива,
Очерки кустов...
Взор потупленный стыдливо...
Разговор без слов.
Октябрь 1894 г.
* * *
Лес посеребренный словно очарован,
Лунным светом облит, чутким сном объят.
Я иду безмолвно, покорен, взволнован,
Грезы песни снова манят и томят.
Призраки и тени, все, что миновало,
Все, что обмануло, все опять зовет
К новой жизни, счастью, словно вновь настало
Золотое время, чуждое забот.
Если что туманит душу, если надо
Отдохнуть, забыться от тяжелых дум,
Ночь одна такая – и покой, отрада
Покоряют тело, душу, сердце, ум.
Песня зазвучала... Яркий свет, мечтая
В полусне, безмолвно внемлет ей один.
Чу! Проснулся ветер, тихо колебая
Море посребренных призрачных вершин.
Кубин Бор. Ноябрь, 1894 г.
* * *
Старые липы, алея тенистая,
Арки зеленых ветвей,
Яркие просветы, даль золотистая
Солнцем залитых полей.
Утром – невидимый хор щебетанья,
Вечером – теней канва,
В полночь – томительный трепет свиданья,
Взгляды, улыбки, слова...
25 июля 1895 г.
Послание из Кубина Бора
Лизе с Мишей, Кате с Машей,
Нилу, дяде тоже,
Словом всей державе Вашей
Делать так негоже.
Кубин Бор в зеленом боре
Вырос не недавно,
Под горою на просторе
Он уселся славно.
Здесь похмелье не измает,
Не томят печали,
И исправник не заглянет
(Раз лишь был вначале,
Осмотрел подвал, взяв свечку,
И давай Бог ноги.)
Кубин Бор глядит за речку,
А за речкой стоги,
А кругом все сосны, елки.
Бор живет тихонько,
Хоть, бывает, воют волки,
Да и то легонько.
На реке есть перебор,
Пылоть есть, хаури,
Над рекой другие горы
Наклонились хмуро.
По горам леса взбежали -
Чудный вид... Но что же
Вы в Бору не побывали?
Делать так – негоже!
* * *
Он говорил нам музыкальной речью:
Ручей журчал, качалась колыбель,
То металлической картечью
Вдруг рассыпалась звонко трель,
То там, в заоблачной лазури,
Струился бисерный каскад,
То вдруг в порыве страшной бури
Рыдал в ответ аккордов ряд.
Конец... Минута ожиданья...
Застыла в воздухе рука, -
И сорвались рукоплесканья!
Так разъяренная река,
Прорвав могучую плотину;
Так зверь бросается в долину.
* * *
Сверкает запад в час заката,
Огнями зыблется река...
Садится солнце... Ярче злата
Горят и рдеют облака.
Восток померк и ждет лишь утра,
Когда при блеске янтаря
В прозрачной дымке перламутра
Взойдет румяная заря.
Сентябрь 1895 г.
На бале
Твой невнимательный наряд
И голос твой, твои движенья
Так ясно взору говорят -
Тебе милей уединенье.
Покорна прихоти подруг,
Тоску улыбкою скрывая,
Ты входишь в этот шумный круг,
Но в нем ты гостья, всем чужая.
Тебя пленяет мир иной,
Ты отдалась ему душою,
Но крепко связана судьбою
С их равнодушною толпой.
Глядишь в таинственную даль,
Надежды ласковой не зная
И никому не поверяя,
Мечты, сомненья и печаль.
Так точно пальма молодая,
Дитя полуденных степей,
Случайный гость оранжерей,
Стоит, заметно увядая.
Напрасен солнца яркий зной
И неба чудное сиянье, –
Ее томит воспоминанье
О красоте страны иной.
* * *
Эту полночь, эти тени,
Эти трели соловья,
Аромат густой сирени
Полюби, мой друг, как я.
Шумный город, блеск мишурный
В эту полночь позабудь,
Звезды, месяц, свод лазурный
Исцелят больную грудь.
Выйди! Нас никто не слышит,
Разве только соловей,
Но он сам влюблен и дышит
Только розою своей.
Май 1896 г.
* * *
Неизведанные ласки,
Неразгаданные взоры,
Недослушанные сказки,
Неоконченные споры...
Потревоженные грезы
Золотого сновиденья
И не пролитые слезы
Накипевшего терпенья.
8 января 1897 г
Михаилу Юльевичу Зубову
О, Маэстро! Фортепьяно
Не терзай ты слишком рьяно!
В Рубинштейны не дерзай!
Плоть водой не обливай!
Учениц учи не строго,
Им, смотри,
Не слишком много
Экзерсисов задавай.
Да, смотри, – не ошибися,
В ученицу не влюбися,
А не то, беда придет.
Обливаны – не поможет!
Червь любви тебя изгложет,
Контрапункт вас не спасет.
Вместо «sol» и «re» бемоля
Слышно будет: «Оля, Оля!
(Иль Тереза!) Страстно я
Вас люблю, душа моя!
Вами полн я дозареза!
О, жестокая! Диеза
Вы не можете понять,
В «do» минор – и то наврать!»
Ой! Pianissimo у ней
Так гремит,
Как рев зверей.
«Ой! Любить Вас – хуже смерти!
А учить? Ей-ей, поверьте,
От любви я не могу...
Я с ума схожу, схожу...»
«Иль стошнит меня от страсти...
Слышать этакие сласти,
Как фальшивый «do» бемоль!
И в желудке даже боль
Лучше этакой бемоли!»
«Замолчите лучше, что ли,
А не то пьянино я
Разобью, душа моя!
Разорву все ноты, папки,
Поцелую Ваши лапки,
Даже буду Вам платить,
Чтобы только не учить!»
Ах! Маэстро! Фортепьяно
Не терзай ты слишком рьяно!
Да, смотри, не ошибись -
В ученицу не влюбись.
15 января 1897 года.
* * *
Скажи мне, дорожка, куда ты ведешь?
Куда ты пугливою змейкой ползешь?
Трясины, валежник, кусты, бурелом,
Рытвины и кочки тебе нипочем.
А я спотыкаюсь на каждом шагу
И дальше не в силах идти не могу.
Где кончится долгий томительный путь?
Куда я уставший приду отдохнуть?
Деревня ль то будет, разрушенный мост,
Плетень сучковатый иль просто погост,
Радушный и тихий, как сторож лесной,
Готовый делиться постелью одной?
Скажи мне, дорожка, куда ты ведешь,
Куда ты пугливою змейкой ползешь?
Январь 1897 г.
Роза
В роскошной долине Кашмира,
Где жизнь так ярка и светла,
Дитя голубого зефира -
Волшебная роза цвела.
В тот час, когда звезды несмело
Кидали улыбку земле,
Заря догорая бледнела,
Долина тонула во мгле,
А месяц уж пролил сиянье,
И ночь голубела ясней,
Ждал с розой-царицей свиданья
Влюбленный певец-соловей.
Ей пел он... Всю негу, всю муку,
Истому и грезы любви
Он влил в гармоничные звуки,
В безумные песни свои...
И бредила роза украдкой,
Бутоны румянцем горят...
И в воздухе тонкий и сладкий
Струился ее аромат.
Но гордым стыдом пламенея,
Очнувшись от странного сна,
Вонзила в певца-чародея
Холодные иглы она.
В чаду вдохновенья и страсти
Он отдал ей жизнь и мечты,
Покорен чарующей власти
Волшебной ее красоты.
На листья красавицы-розы,
Печальным залогом конца,
Горячие падали слезы -
То кровь молодого певца.
А роза, горда и прекрасна,
Под месяца ярким лучом,
Как прежде, нема и бесстрастна,
Алеет румяным венцом.
* * *
В полночь песни соловья –
Слышу твои речи,
Вижу твои очи,
К утру на небе заря -
Вижу твой румянец,
Рано солнышко взойдет –
То твоя улыбка.
18 августа 1897 г.
Сафо
Лиру бросила в море она и во мгле,
Гордой грудью приникнув к земле,
До рассвета рыдала без слез, без ума,
После бросилась в волны сама.
Не камея ли там в голубой глубине
Долго в мертвом покое белела на дне?
Там кораллы цвели, и сверкала над ней
Золотистая лира меж ярких ветвей.
День ли рдеет, иль ночь совершает полет, -
Все дремало под пологом вод,
Только в бурную пору случайно волна
Проникала до тихого дна.
Призрак жизни тогда веял тихим крылом,
Кудри слабо взметались над бледным лицом,
Лира чутко дрожала, но струн ее звон
Был так робок, как слезы, как жалобный стон.
Долго месяц любил, пробегая свой путь,
Хоть на миг ей в лицо заглянуть;
Звезды часто, в венцах разноцветных лучей,
Отражались во влаге над ней.
Но размыли пески тот глубокий приют,
Помертвели кораллы, давно не цветут,
Бледный труп погребен под сребристым песком
В голубой глубине, на кладбище морском.
Кубин Бор. 2 ноября 1897 г.
Бен-Оглы
И встал Бен-Оглы, очень быстро он встал,
И выхватил грозно свой острый кинжал,
Сверкая очами безмолвно идет ...
И, прыгнув, за шею её он берет ...
И курицу режет, а, вытерев кровь,
Он в ножны кинжал опускает свой вновь.
* * *
Я знаю истину давно:
Писать в альбом стихи напрасно...
Писать всю правду мудрено,
Таить в себе ее ужасно.
Но есть еще один исход;
Положим, мысль моя не нова,
Кто любит, тот меня поймет:
Сказать о всем, не молвив слова...
Ноябрь 1897 г.
Муза
Не помню – наяву иль в жутком сновидении
Мелькнул мне образ твой неясный, но живой,
Твой голос прозвучал, задумчивый, как пенье,
И взгляд твой ласковый блеснул передо мной.
И связан я с тех пор таинственно и свято
С тем ярким миром грез и вдохновенных снов,
Где идеала луч все расцветил богато,
Где образ – красота, где речь – аккорды слов.
Но жизнь взяла меня..., и, обрученный с нею,
Как много светлых грез разбил я..., и тебе
Служить одной теперь не в силах я, не смею
И не могу простить ни жизни, ни себе.
Кубин Бор. 1897 г.
Эхо
В лучах заката, близь реки,
На месте тайного свиданья
Она ждала, полна тоски,
Любви, сомнений и желанья.
Чу! Слышен шорох, он пришел,
И в этот миг желанной встречи
Какие пламенные речи,
Какие ласки он нашел.
Так тихо вечер догорал,
Прохладный ветер замирал,
Едва концы ветвей волнуя.
Все тихо, всюду сон глухой,
И только эхо над рекой
Промчало отзвук поцелуя.
Прошли года... Полна тоски,
Полна невыразимой муки,
Она бродила у реки
И вся в слезах ломала руки.
Роскошный вечер догорал,
На дальний лес ложились тени...
Никто про грусть ее не знал
И не видал ее мучений.
И только эхо – роковой
Свидетель счастья и страданья -
Промчало звук ее рыданья
Над отуманенной рекой.
Танец смерти
С легким треском струился жемчужный фонтан,
Речь пирующих буйно звучала.
Все замолкли... Под портиком там
Тихо флейта звучала, ей вторил тимпан...
Пред гостями гречанка плясала.
В неге быстрой одежду она развила,
Разметала... Порывы так страстны,
Взгляд так ласков, улыбка, как юность, светла,
Очерк тела, изгибы – прекрасны.
Ей мечи принесли, вверх концом лезвия,
Их в полу утвердили рядами...
И она поднялась, и гибка, как змея,
Извивалась, скользя над мечами.
Все движенья ровны и мягки у ней,
Каждый мускул упруго спокоен,
Только взгляд ее черных глубоких очей
Стал тревожен, томителен, зноен.
Кубки налиты снова, и капли вина
Блещут падая... Смех раздается...
Тихий стон... В утомлении упала она
С легким криком..., и кровь ее льется.
Что-то шепчут уста, тихо слезы дрожат
На ресницах от боли и муки...
Состраданья и помощи жалобный взгляд
Молит, просит – протянуты руки.
Шум и говор затих... В благовонном дыму
Тускло кровь на полу заалела...
Кто-то крикнул рабам... Повинуясь ему,
Взяли прочь это бедное тело.
* * *
Ты улыбнулась... под дымкой вуали
Я видел: слезы в глазах дрожали...
Ты улыбнулась нам всем.
Встретиться нам придется едва ли,
И знаю: долго жгучей печали
Мне не рассеять ничем.
Годы пройдут, я тебя не забуду,
Тобою бредить буду повсюду,
Скорбное чувство тая.
Но отчего же в минуту разлуки,
Целуя грустно милые руки,
Все не сказал тебе я?
О! Если б слышать я мог хоть украдкой
Твой смех веселый, голос твой сладкий!
Он в мою душу проник.
Как я хочу твои ясные глазки,
Твою улыбку, полную ласки,
Видеть опять хоть на миг.
30 января 1898 г.
* * *
Нимфа дремала под тенью оливы душистой,
Тихо подкрался Силен, обнял красавицу. С криком
Нимфа умчалась, задорно звенел ее смех серебристый...
К ложу ее он склонился в волнении диком,
Песню безумно запел, полную страстной печали...
Ветер напев подхватил и промчал над долиной тенистой.
Дрогнули рощи, и скалы в ответ зазвучали,
В неге поникли цветы... Волны потока лениво,
Бег замедляя, о берег ласкались украдкой.
Влажный тростник расступился, и нимфа пугливо,
Тихо к певцу подошла в неге томительно сладкой,
Робко колени склонила, внимая ему молчаливо.
* * *
Не цветут под окном твоим розы,
Не поют на заре соловьи,
А не то ты давно бы узнала
Сокровенные думы мои.
Я бы тихою лунною ночью
Вылил душу свою соловью;
Он поведал бы розе махровой
Как тебя я безумно люблю.
И ты б жадною грудью вдохнула
С ароматом и грезы любви...
О, зачем не цветут еще розы,
Не поют на заре соловьи?
* * *
Я уснуть не могу... Время медлит, томит,
Только полночь, далеко до дня.
Подойду ли к окну, – словно призрак, глядит
Эта бледная ночь на меня.
И такая тоска! Сердце вдруг защемит,
На глаза навернется слеза...
Перетерпеть – напрасно! Уж пусть прогремит,
Разрешится скорее гроза.
Май 1898 г.
* * *
Шуми, шуми, зеленый лес,
Пока еще луч солнца греет,
Пока сияет свод небес
И ветерок ласкает, веет.
Не жди, когда в твоих ветвях
Затеет ветер бурный танец
И на поблекнувших листах
Зардеет осени румянец.
Не жди!
Люби, мой друг, люби пока
Румянец щек твоих пылает,
Как алебастр, бела рука
И взор алмазами сверкает.
Не жди, когда в твоих кудрях
Седая прядь засеребрится,
Морщины лягут на щеках
И осень в двери постучится.
Не жди!
21 августа 1898 г.
Там на дне...
Там на дне, в том омуте глубоко,
Кто там спит волшебным тихим сном?
Заплелись вокруг него широко
Водяные лилии венком.
То не призрак там белеет ярко,
То русалка, светом облита,
И она его целует жарко,
Безответно в бледные уста.
Развился покровом изумрудным,
Пал по плечи шелк ее волос.
Они светят дико светом чудным,
На ресницах блещут искры слез.
Ей в нем все так бесконечно мило.
Он недвижим... Он в оковах сна...
И печально руки заломила,
Застонала жалобно она.
Точно струй далеких слышно пенье -
Не волна ли там звенит в тиши,
То не вздох ли ветра в отдаленье,
Или шепчут робко камыши?
13 сентября 1898 г.
* * *
Очи звезд мерцают так пугливо,
Быстро мчатся тени облаков,
Лунный свет скользит нетерпеливо
По воде, по склонам берегов.
На полянах зыблются туманы,
Волны громко с ветром говорят...
Тенью черной, будто великаны,
Сосны стали в бесконечный ряд.
Стонет лес, вершины загудели,
Буря властно хлещет их крылом,
Закачались, стройно гнутся ели,
Ветер плачет в сумраке ночном.
Пусть роса кропит лицо и ноги,
Ветер треплет волосы, платок,
Пусть трепещет сердце от тревоги -
Одинокий путь твой недалек.
Яркий свет мелькнул в конце дороги,
Потянуло дымом и теплом,
Скрипнет дверь, и быстро на пороге
Станешь ты пред теплым огоньком.
Разметались косы прихотливо,
Грудь от бега дышит тяжело,
Смех звучит так ласково, счастливо,
И глаза смеются так светло.
14 сентября 1898 г.
* * *
Как тиха, хороша эта ночь!
Только чудится шепот в тиши...
То, качаясь, шуршат камыши.
Как тиха, хороша эта ночь!
В эту ночь я люблю беззаветно...
Серебрится на небе луна.
И несутся часы незаметно,
Как виденья здорового сна.
Под зеленою веткой сирени
Я дождался зари золотой...
Пошатнулись пугливые тени
И бегут торопливой толпой.
Опустилась роса над лугами,
Пробуждается жизнь не спеша...
И шумит ветерок камышами:
«Как была эта ночь хороша!»
Второй вариант.
Как тиха, хороша эта ночь!
Только чудится шепот в тиши...
То, качаясь, шуршат камыши.
Как тиха, хороша эта ночь!
В эту ночь я безумно люблю...
До рассвета покоя не знаю
И, тоскуя, зарю ожидаю...
В эту ночь я безумно люблю.
Разгорается алая даль,
Тени ночи качнулись пугливо
И ползут по углам молчаливо...
Разгорается алая даль.
Как роса, подымается ночь,
Только чудится шепот в тиши...
То, качаясь, шуршат камыши.
Как была хороша эта ночь!
19 июля 1898 г.
* * *
Гаснут звезды пред рассветом,
Меркнут поздние огни,
И неясные виденья
Пошатнулися в тени.
Не жалею я о звездах
И померкнувших огнях:
Надо мной заря зарделась
В серебристых облаках.
8 ноября 1898 г.
Сонет
Моя мечта летит далеко,
А там вдали ее манит
Родник поэзии высокой,
Где ночь волшебная звучит.
Ах! Там не место для сомнений,
Роскошных грез там яркий мир!
И много слез и вдохновений
Там ждет меня, а здесь я сир,
А здесь я полон сожалений.
Лоре
По утесу мох зеленый...
Фея там поет мечтая.
Струны арфы золотистой
Звонко вторят ей рыдая.
Блещет золотом повязка
У нее над волосами,
Хороша как сон, как сказка...
Власть дана ей над сердцами.
Под утесом Рейн сердито
Волны вспененные гонит,
Там кружится челн разбитый,
В нем отважный рыцарь тонет.
С феи он не сводит взора,
Руки к ней простер тоскуя:
«Мое сердце, моя Лора,
Воротись ко мне, молю я.
Я искал тебя повсюду,
Я изведал счастья цену,
Позабудь мою измену
И рабом твоим я буду.
Опустел мой замок темный,
Словно смерть над ним витала,
Без тебя на свете все мне
Так мертво и горько стало».
Тонет рыцарь... С арфы звучной
Лора струны оборвала.
И для ней теперь все скучно,
Все мертво на свете стало.
И, объятья раскрывая,
В волны пенистой пучины,
Вновь любя, томясь, рыдая,
Фея бросилась с вершины.
* * *
Как выросший в поле цветок,
Ты солнца лучами согрета,
Ласкает тебя ветерок,
Румянит горячее лето.
И жизнь так светла впереди,
Ничто не сулит испытаний,
А сердце в горячей груди
Трепещет от чистых желаний.
Кто знает, быть может, опять
Мы встретимся где-нибудь снова.
Мне трудно твой смех не узнать,
Улыбку, движенье иль слово.
Мы вспомним былые мечты,
Я вновь полюблю бесконечно
Всем сердцем... Но будешь ли ты
Все также мила и беспечна?
Чаша слез
Не ива шумела, не ива шептала
Своею зеленой листвой,
То мать об утраченном сыне рыдала,
Убитая скорбью немой.
И ангел небесный склонился над ней,
Он взорами кротко сиял,
И в чудную чашу рукою своей
Те чистые слезы собрал.
И видел я – небо раскрылась, пылало,
И ангел пропал в вышине,
Недолго оттуда еще долетало
Небесное пенье ко мне.
* * *
Я бежал из тюрьмы, я бегу от людей,
Я дойду до приветливых гор,
Где не носит никто ненавистных цепей,
Где шумит темнолиственный бор.
Ни друзей, ни приюта не надобно мне,
Ненавистен мне голос людской.
Но зачем же порою в томительном сне
Грустный образ встает предо мной?
Моя радость, прости мне измену мою,
Я люблю, я глубоко люблю.
Но я в горы иду, я бегу от людей -
Мне не надо и этих цепей.
* * *
Давно ли вечером у чайного стола
Вдвоем нам было так уютно.
Заря всю комнату румянцем залила,
И шелест ветерка в окно струился смутно.
Лукавый взгляд смеялся мне,
Слова шутливые звучали лаской,
Как близки были мы, и в сердца глубине
Вновь расцветал порыв и чаровала сказка.
Те вечера прошли. Я – с книгой у стола.
Шумит мой самовар ворчливо.
Заря по-прежнему румяна и светла,
Но все вокруг так сиротливо!
Опять, опять ревнивая тоска
Умчала мысль мою далеко...
Зачем не понял я, что жизнь была близка,
Что одиночество и скучно, и жестоко?
Загробное послание от Г. Гейне
Говорят теперь на свете
Женский пол пришел в волненье.
Долетели вести эти
К нам в загробное селенье.
Говорят: пол женский, споря,
Все о равенстве хлопочет ...
Мы уверены, что вскоре
Будет так, как он захочет.
Мы при жизни испытали,
Что все Евы – душегубки.
Все мужчины это знали
И всегда шли на уступки.
Спорить с женщиной – кто хочет(
Это дерзко, неуместно ...
Будет – как она захочет,
Это всем давно известно.
Да и в воплях нету толку,
Не взывайте и к морали ...
Ищут женщины иголку
Ту, что сами потеряли.
Коль найдут, – мы рады, право,
Только б снова не бросали!
Равноправность – не забава.
Власть мужчинам-то сладка ли(
Да и где там власть( Вернее,
Просто черная работа.
А кому она милее(
Делай тот, кому охота!
Да и власть мужчины – бредни!
Что история открыла(
Ева правила намедни,
После много разных было.
Их я не поименую,
Испытал я власть мужскую!
По сей час настойки пью я,
Раны прежние врачую.
Легкой туфелькой Цирцея
Не одна их наносила,
Испытала моя шея...
Впрочем, ведь нема могила!
Умер я и, права слова,
Как мертвец, лишен вполне я,
Но душа моя готова
Вновь служить тебе, Цирцея!
А сирены( О, сирену
Хоть одну послушать... Боже!
Я сейчас поддамся плену...
Нет! На что это похоже(
Человеку и поэту
Вдруг чистилища напасти!
Иль за то, что дал он свету
Гимн в честь женщины и страсти,
Красоты, свободы, счастья(
Справедливы ли страданья(
Нет! Как мог сюда попасть я(
Ну! А, впрочем, до свиданья.
