ЗУБОВ ПЕТРО ЮЛЬЕВИЧ (1871-1942)
СТИХОТВОРЕНИЯ
(из семейного архива Н.В. Лукиной)
* * *
Исполняя желанье Нинуши,
Ненаглядной скрипачки моей,
Я тетрадку с моими стихами
Написал ей рукою своей.
Но за подвиг такой, без сомненья,
Ты по-царски меня наградишь,
И со мною на виолончели
Терпеливо ты час пропилишь.
Пусть в струнах мой смычок заблудился,
Иногда беспощадно скрипит,
Все же дух мой, тревожный и пылкий,
Вдаль за скрипкой твоей улетит.
И витая на звучных аккордах,
Я забуду тревоги земли,
Будто эти волшебные звуки
И меня далеко унесли.
Эолова Арфа
Ночью ветер беззаботный
В сад тенистый завернул,
И к висящей стройной арфе
С страстным шепотом прильнул.
С каждым нежным поцелуем
Струны плачут, как во сне,
И в тиши деревья грезят
О волшебнице весне.
И в душе поэта арфа
Скрыта где-то в глубине.
Ах! Когда бы с добрым сердцем
Арфу дивную и мне.
Только сердцем прикоснется
Жизни новая волна –
И польется в дивных звуках
Мысль – ясна, стройна, полна.
* * *
Розовая тучка
С южных гор стремилась
И над гордой льдиной
Горько прослезилась.
И растаяв льдина
Потекла рекой,
Бурной и ревнивой,
Тучка, – за тобой.
Невзгода
Отчего склонила ты головку
И глядишь задумчивая вдаль?
Что кручинит так мою плутовку?
Ты поведай мне свою печаль.
Не грусти, забудь свою невзгоду!...
Посмотри, как солнышко горит,
Посмотри на птичек, на погоду –
Все кругом о счастье говорит.
Улыбнись! Отри слезу с ресницы...
(Посмотри, шалит как ветерок.),
И в угоду вновь своей царице
Завертится маленький мирок.
Будут смех и песни раздаваться,
Весь в цветах шалунью ждет лужок...
Ну не плачь!.. К чему так волноваться?
Что с тобой? Скажи мне, мой дружок!...
1888 г.
Запретная книжка
Поздно. Уж полночь пробило,
В доме все тихо, темно.
Только лишь месяц лукаво
Смотрит сквозь шторку в окно.
Видит: подруги-шалуньи
Всё то не думают спать.
Свечку они засветили,
Вздумали книжку читать.
Тихо поднявши салфетку,
Ящик открыли тайком,
Вынув запретную книжку,
Стали читать шепотком.
Модный роман так прекрасен –
В нем и любовь, и мечты...
Бьются тревожно сердечки:
«Милый! Герой этот – ты.
Ты все преграды раздвинешь,
Трудности все победишь,
Вырвешь из сети коварной,
В дальние страны умчишь».
Глазки сверкают восторгом,
Кровь молодая кипит...
Ах! Что такое? За дверью
Папочка строгий стоит.
Скрипка
Чудные звуки волною летят,
Струны про новую жизнь говорят.
В звуках скрипач утонул глубоко,
Нет у него кроме них никого...
Нет скрипача. Уж не дрогнет рука.
Скрипка от гроба его далека.
Нету ни звуков, ни счастья, ни мук –
Свил паутину над нею паук.
Новый скрипач эту скрипку достал,
Стер паутину, аккорда три взял
И улыбнулся: «Амати! Ей-ей!».
Скрипка поет и звучней, и нежней.
Нежно любовь прикоснулась души,
Жизнь заиграла, забилась в тиши,
Словно на море волна за волной –
Счастье и горе, прибой и отбой.
Быстро, как буря, промчалась любовь,
Нету тревог, не волнуется кровь.
Грусть паутину над нею свила;
Время, как вьюга, тоской замела.
Жизнь успокойся! Скрипач не придет,
Новая страсть эту грусть не сотрет.
Сердце разбито, любви не найдет,
Жизнь, словно песня, аккордом замрет.
* * *
Море бушует и плещет
На берег мутною влагой.
Молча сижу я. Трепещет
Пылкое сердце отвагой.
Знаю, коварное море,
Что впереди мне готовишь –
Ветер пошлешь мне на горе,
Бурей челнок мой потопишь.
Все же я парус поставлю,
Берег покину и море
Спорить с собою заставлю,
Спорить на радость иль горе
Там, за седыми волнами,
Ждут меня черные очи,
Ждут – и тревожными снами
Мучат их долгие ночи...
Пусть же бушует и плещет
Море соленою влагой...
Парус надулся... Трепещет
Пылкое сердце отвагой!
3 марта 1892 г.
Елка
У дверей закрытых дети
Тихо в комнате сидят
И порою с любопытством
В щелку узкую глядят.
Там в гостиной убирают
Елку чудную для них;
И в тревожном ожидании
Шум их резвых игр затих.
Дверь откроют. Засияет
Елка множеством огней,
И счастливые детишки
Будут прыгать перед ней.
Блестки, звезды и гостинцы
Дети резвые сорвут.
Догорят, потухнут свечи,
Спать детишек позовут.
Быстро сломаны игрушки.
А гостинцы! Где они?
Ах, до новой чудной елки
Ты, дитя мое, усни.
Посмотри – и мы пред дверью
Нашей жизни уж стоим,
С любопытством смотрим в щелку
И мечтаем, и грустим.
Там для нас готовят елку,
Вкруг которой мы пойдем,
И мечты свои, как дети
Звезды, скоро оборвем.
Разобьем мечты, успеем
Дом, как елку, позабыть
И вокруг тельца златого
Будем прыгать, может быть.
Веселый порыв
В час свободный от уроков
Мы старушку окружили
И у ног её со смехом
Кастаньеты положили:
«Дорогая, протанцуйте
Нам качучу». – «Дети, что вы!
Я стара, мой стан согнулся».
«Нет, бабуся, вы здоровы!
«Эх! стара я, вся седая,
Нет зубов, глаза не видят,
Даже глохнуть начинаю –
Скоро немощи осилят.
А бывало, лишь польются
Удалой качучи звуки,
Я беру с веселым смехом
Кастаньеты в обе руки.
Я стройна, как тополь южный,
Смех беспечный, серебристый,
Щеки – розы, зубы – жемчуг,
Плечи – первый снег пушистый.
Но напрасно взор мой страстный
У него пощады просит;
Грусть красу мою – румянец,
Смех, огонь очей уносит.
А уж как я танцевала!
Ни одной во всей столице
Не пройтись такой качучей
Гордой, чопорной девице.
Не один поэт-мечтатель
Мне писал свое посланье,
Не один гусар-повеса
Мне дрожа шептал признанье.
Но любви безумный ропот
Я насмешкою клеймила
И завлечь, и посмеяться
Над поклонником любила.
Но один из них ни разу
Не следил за мной украдкой,
Не шептал и клятв любовных
Мне с улыбкой робкой, сладкой.
У одних моих знакомых
Редко я его встречала
И всегда лукавым взглядом
Нежный взор его искала.
Ведь и прошлым воскресеньем
Как мазурку заиграли,
Вас не только наши гости
И свои то не узнали.
Гордо стан Вы распрямили,
Всех окинув властным взором,
И прошлись лихой мазуркой», –
Мы твердили общим хором.
Но напрасно... Сердце бьется –
В нем досада запылала,
Злость желания – и впервые
Я любовь к нему узнала.
Сколько слез безумной грусти
Я лила во время ночи,
Сколько раз во сне с восторгом
Целовала его очи.
Вяньте розы, плачьте очи –
Не видать вам больше счастья!
Вам остались только слезы,
Да осенние ненастья...
Нет!.. Как солнышко весною,
Он взглянул с улыбкой ясной,
И с тех пор мне стала снова
Жизнь и милой, и прекрасной.
На щеках моих пышнее
Распустились те же розы,
Смех беспечный, серебристый
Залечил ночные слезы.
Бейте ж громче кастаньеты,
И блистайте ярче очи –
Поцелуй его осушит
Слезы вам в безумье ночи».
И окинула нас взором,
Полным гордости и счастья;
И забыла в увлечении
Наша бабушка ненастья.
И в восторге хором стройным
Мы качучу все запели,
А в руках старушки звонко
Кастаньеты загремели.
Весна
Шум ручейков, и солнца луч,
И жаворонка пенье,
И первый дождь из южных туч,
И трепет и волненье.
И луч любви, и сердца стук,
И жизнь, и свет, и нега,
И поцелуя страстный звук,
И первая телега.
Весна
Тают сугробы,
Плачет зима,
Плачет и тает
С горя сама.
Нивы проснулись
Вновь ото сна.
В сердце стучится
Жизнью весна.
6 марта 1892 г.
Ода на Сережу
или «Роман на Каме» в III-х песнях
(Сергею Сергеевичу Волконскому)
Песнь 1-ая. Ожидание
Как на Камском бережку,
Во зеленом во лужку
Есть село Болохчино,
Все в садах, в цветах оно.
Там и я имею связь,
В нем гостит приятель князь.
Все-то лето он скучал,
Ничего не замечал.
Вдруг однажды вечерком
Говорит ему тайком
Его милая мамаша:
«Едет Трубникова Саша».
Серж воскрес. Он оживлен,
Поражен и удивлен.
Ничего не говоря,
Оседлать велит коня.
И в Мурзиху – ну, лететь,
Чтобы Пуговку узреть.
Ждет. Уж гаснет белый свет,
Парохода нет как нет.
Чует Серж несчастье. Вмиг
В Каму с горя бедный прыг...
Вдруг мамаша, сестры тут
Все спасать его бегут.
И на берег без хлопот
Серж мой вытащен из вод
Да и пароход свистит,
Прямо к станции катит.
Песнь II-ая. Свидание
Сашенька мила, ей-ей,
И поет, как соловей;
И костюм прозрачный весь,
Вкуса и кокетства смесь;
Её русая коса –
Так и бросится в глаза.
Серж мой тоже не дурен.
Он немножко изумлен
Её тальей и головкой,
Да и вообще плутовкой.
Поражается очам,
Даже бредит по ночам...
А она? Влюбилась?... Нет?...
Вот идут играть в крокет.
Серж ударит в её шар,
Изливает сердца жар,
А глаза – так и горят,
Хоть без слов, а говорят:
«Поражен я Вами в пух,
И без Вас не князь – пастух!»
А её глаза в ответ:
«Без тебя мне жизни нет!»
Сердце Пуговки, как печь,
На устах же – страстна речь,
И слова летят, как град...
Серж признаньем очень рад.
Ей клянется: «С той поры
Бросим молотки, шары,
Будем вместе мы мечтать
И дуэты распевать».
«Как у наших у ворот», –
Серж ей вторит во весь рот.
Но любовь ведь, как цветы:
Отцветут, падут листы,
И исчезнет красота,
Словно в воду без следа.
Так и тут – наш Серж остыл,
Хоть все ж был он очень мил.
Песнь III-ая. Разлука
Серж стал Саши избегать,
Пуше каждый день писать
Штук по тридцати листов,
Форм различных и сортов.
Саша ж ревностью горит
И Сереже говорит:
«Ты ужасный человек,
Погубил мой краткий век,
Хочешь мне вдруг изменить
К другу Пуше укатить».
Серж клянется ей тогда:
«Я любил тебя всегда!»
«Докажи ж любовь свою».
«Серенаду я спою
Под твоим, о, друг, окном».
Сад и дом объяты сном
Под окном одним; как вдруг
Раздается слабый звук,
Но потом сильней, сильней,
Словно звонкий соловей.
«О, проснись на звон гитары
И улыбкою согрей,
Промочил я шаровары
И охрипну вмиг, ей-ей.
Звени, струна моя, в тиши,
И жар души не потуши.
Тускло месяц в тучах светит.
Здесь так сыро и темно,
Что никто нас не заметит.
Друг! Прыгни ко мне в окно.
Звени, струна моя, в тиши
И жар души не потуши.
Я промок, мой друг, ужасно
На росе и под дождем.
Выйди, если любишь страстно,
Дождь в беседке переждем.
Звени, струна моя, в тиши
И жар души не потуши».
Распахнулось вдруг окно
И, хоть было там темно,
Все ж в испуге Серж узнал,
Что он не туда попал.
Жена дворника кричит:
«Какой дьявол голосит
Здесь в саду? Антон беги
И мазурика слови...».
На другой день Серж сказал:
«Пуша в гости меня звал.
Как ни грустно мне, друзья,
Должен вас покинуть я».
Дядя с теткою грустит,
Плачет Пуговка, не спит;
Все расстроены. Они
Лихорадкою больны.
Её мама плачет с ней:
«Серж, меня хоть пожалей,
И на старость моих лет
Так карать меня не след».
Сержа плач тот не смутил
И он к Пуше укатил.
И теперь он здесь, друзья,
Дальше, что – не знаю я.
Как узнаю – напишу.
Ну-с, прощения прошу.
Нечто сатирическое
Люди в селении давно уже спят...
Медленно колокол бьет похоронный;
Душу тревожит тот звон монотонный...
Фельдшер, исправник и власти стоят.
Твердую землю копает старик,
Вздох лишь порой прерывает молчание,
Кончилось грустное с телом прощание...
Как у исправника вытянут лик!
Пала ты жертвой медведя иль пуль?!
Баба ревет над коровой сраженной,
Рев раздается по улице сонной...
Плачь! За корову получишь ты нуль.
Первая классическая баллада
(Посвящается Гирею, лишенному бороды)
Гирей сидит, повеся нос,
С застывшей на устах молитвой:
Увы! Лишался он волос
На бороде, под острой бритвой.
Кругом него жужжит, как рой, –
Рабы толпились дружной кликой
Следя за бритвою, порой
Вопили с радостью великой.
Один безмолвно капитан,
Намылив бороду Гирею,
Расставив руки, сгорбив стан,
Свершал с достоинством идею
Одной из дев. Увы, Гирей
Забыл кровавые набеги,
Он садит лук и сельдерей
Для дев..., поклонник сладкой неги.
Для них забыты – славы шум
И дым, и кровь кровавой сечи...
И он, исполнен горьких дум,
Сидит, покрыв салфеткой плечи
И молвит: «О, Аллах! Прости,
В придел блетящущего рая
Мою ты бороду впусти
И сохрани; да умирая
Опять приемлю я, твой раб,
И буду гордо ей кичиться.
Прости, я стал и стар, и слаб –
От дев долго ль с толку сбиться».
И очи поднял, и глядит,
И видит гурий без одежды,
А посреди пророк стоит
И молвит, опуская вежди:
«Не бойся страшного суда,
Есть у тебя в раю приметы:
Висит Гирея борода
Под подбородком Магомета!»
Вторая классическая баллада
Скучно, что ни говори:
Скотный двор, иль l'ecurie
Там гумно, амбар...
И сосед-то Богом дан:
Из Швейцарии Богдан –
Немец-сыровар.
С ним ли к музам в небеса?
Больше сыр и колбаса –
Разговор их весь.
Так Гирей со скуки чах...
Вдруг блеснул огонь в очах:
Он узнал, что здесь
Поселилася в глуши,
Для спасения души,
Пышная Надин!
Брови черные, как смоль,
Жаль, что косу съела моль!
Вот, – он не один.
Взяв в карман виолончель,
Он летит,
За ним Мишель
Под ее крыльцо.
Блещут звезды в небесах,
Воют лешие в лесах,
Мерзкое лицо
Прячет ведьма в помело.
Все дороги замело...
Для любви преград
Быть не может...
Вьюга, снег
И Савраски ровный бег...
Боже! Как он рад!
Вот горит в окне у ней
Лампа в сорок фитилей
И она сидит.
Опершися на косяк,
Поразится его всяк,
Вдаль она глядит.
Он настроил в «ля-бемоль»,
Взял смычком тревожно «соль»,
А за ней и «ля».
Звуки градом полились,
С визгом ведьмы вверх взвились,
Треснула земля!
Гнева гордого полна,
Скрылась в комнате она,
Свет в окне погас...
А Гирей назад лупил,
Кто-то вслед ему вопил:
«Вот ужо я вас!»
С той поры тот помнят день
Все, кого скрывает сень
Девственных лесов...
1894
Башмачок (Китайская баллада)
Посвящение
Чьи-то миленькие глазки
Часто смотрят на меня.
В этих глазках много ласки,
Смеха, жизни и огня.
Часто ручки чьи-то больно
Бьют меня без дальних слов.
Что же делать? Я невольно
Покориться им готов.
Для тебя в часы досуга
Я балладу написал.
Невелика в ней заслуга,
Но одно лишь я желал
Чтобы ты прочла балладу,
Призадумалась над ней
И писателю в награду
Улыбнулась веселей.
I
Утомленный заседаньем,
Посреди дворцовых зал
Богдыхан перед собраньем
Мандаринов задремал.
Шумно спорят мандарины,
Звонко шарики стучат,
И народных бед картины
Из ученых уст летят.
Косы длинные, как змеи,
На полу сметают сор.
Богдыхану их затеи –
Непонятный скучный вздор.
Тихо веет опахало,
Умеряя жар ланит...
Шум, собранье – все пропало.
Богдыхан спокойно спит.
Спит и видит сон чудесный:
Он один в саду идет,
Слышит – голос неизвестный
Песню грустную поет.
Видит он – под сенью розы
На скамье тоски полна
Китаянка плачет. Слезы
Льются. Песнь поет она.
Звуки тают. Их напевы
Тише шепота листов.
Цвет ланит китайской девы
Ярче розовых цветов.
Словно звезды среди ночи,
Из-под дуг бровей
Полны грусти блещут очи.
Притаясь в тени ветвей,
Все на свете забывая,
Глаз не смея оторвать,
Тихой песенке внимая,
Громко начал он рыдать.
Услыхавши плачь владыки,
Мандарины вмиг молчат.
Грусть окутала их лики.
Только шарики стучат.
Вот Ней-Ко встает. Волненья
Взор исполнен. Говорит:
«О несчастьях, без сомненья,
Своих подданных грустит
Наш сын солнца, наш владыка.
Так же он велик для нас,
Как любовь его велика!».
И течет слеза из глаз
Мудреца Ней-Ко. Проснулся
Богдыхан от слез своих,
К мандаринам обернулся,
Видит – грусть на лицах их,
Слышит – Ней-Ко восхваляет
Богдыханову любовь.
И лицо его сияет...
Но он видит деву вновь,
Слышит чудной песни звуки,
Видит контур нежных губ.
И простер он к небу руки,
И промолвил: «Как я глуп».
II
Сад окутан дымкой ночи.
Звезды яркие горят,
Как влюбленной девы очи.
Листья с ветром говорят.
Громко квакают лягушки.
По камням журчит ручей.
Сына солнца жгут подушки,
Сон бежит его очей.
Смотрит он с тоской глубокой
Из открытого окна.
Много звезд в выси далекой,
Но светлее всех одна.
Луч её ласкает взоры,
Сердцу что-то говорит.
Сквозь румяных туч узоры
Богдыхан за ней следит.
Отдался он весь надежде –
По звезде судьбу узнать.
Будет счастлив он, как прежде,
Или станет век страдать?
Меркнет звездочка, упала:
«Будет жизнь моя пуста!
Доля лучшая пропала».
Шепчут бледные уста:
«Повелитель суши, моря,
Всех народов и племен!
Ты избавь меня от горя,
Фо великий! Я влюблен...
В сновидении мне явился
Образ девы неземной,
В страстном сердце поселился
И с тех пор всегда со мной.
Я ж за то тебе построю
Чудный колокола храм
И молиться там порою
Буду жарко по утрам.
Отолью из чистой бронзы
Звонкий колокол. В него
Ударяя будут бонзы
Славить бога своего».
Дав обет, в постель ложится.
Убаюканный мечтой,
Он заснул. И тут же снится
Образ девы молодой.
III
Заслужил Ней-Ко почета:
Знатен он, умен, богат,
Шелку, золота без счета
Посреди его палат.
Он добро повсюду сеет
И не чтит своих заслуг,
И судьба его лелеет,
Счастье – лучший его друг.
«Отчего ж он так скучает,
Жизнь презрением клеймит,
Благ земных не замечает
И о смерти лишь твердит?»
Так толкуют меж собою
У Ней-Ко его друзья.
«Недоволен я судьбою
Оттого, что счастлив я», –
Отвечал Ней-Ко, зевая.
Старый бонза, в кубок свой
Виноградный сок вливая,
Встал качая головой:
«Я тебе, Ней-Ко, желаю
Чашу горькую испить.
После бедствия, я знаю,
Будешь счастье ты ценить.
О, великий Фо! Пусть горе
На главу Ней-Ко падет,
Пусть с бедой в неравном споре
Твою благость он поймет.
Пусть поймет, что кто судьбою
Не умеет дорожить,
Тот, отверженный тобою,
Вечно с горем будет жить».
Он умолк. Ней-Ко смеется
И за тост благодарит...
Чу!... Какой-то шум несется,
Чей-то голос говорит:
«О, Ней-Ко! Кончай обедать.
Нетерпением горя,
Жду тебя, чтобы поведать
Милость нашего царя».
Тихо веет опахало,
Умеряя жар ланит.
Всё посланнику внимало.
Он с приветом говорит:
«Властелин всего Китая
Хочет храм соорудить,
Фо великого желая
За добро благодарить.
В этот храм из чистой бронзы
Нужно колокол отлить,
Чтоб могли, трезвоня, бонзы
Новых благ у Фо молить,
Чтобы Пекин многолюдный
В нем молился, Фо любя.
Этот храм построить чудный
Он избрал, Ней-Ко, тебя».
IV
Посреди лугов и пашен
Храм роскошный поднялся.
Вкруг его колонн и башен
Плющ зеленый обвился,
Легких арок вереницы
Вверх несутся до небес.
И народ со всей столицы
Смотрит – чудо из чудес.
Дочь Ней-Ко, Леу, гуляя
Утром, входит в чудный храм.
Там, головку преклоняя,
Благодарность шлет богам:
«Фо великий, Фо могучий!
Как тебя благодарить?
Скажет взор, пускай, мой жгучий,
Как могу тебя любить.
Всё Ней-Ко на долю счастья
До сих пор ты посылал.
И вперед пускай ненастье
И житейский бурный вал
Мимо нас пройдут. Пусть льется
В форму колокол. Звончей
Гул его пусть раздается
Льстивых, злых людских речей».
И молитву кончив, очи
Подняла Леу. Сильней
Света звезд лазурной ночи
Блещут взоры перед ней.
Стройный юноша с мольбою
Взгляд на деву устремил:
«Сжалься!... Я люблю... С тобою
Мне расстаться нету сил.
Ты, как легкий сон, явилась
В этот храм, Ней-Ко любя,
За него ты Фо молилась.
Недостоин он тебя...
Он любви совсем не зная,
Не сумеет оценить
Твое сердце. Я ж, страдая,
Буду век тебя любить.
Образ твой во сне мне снится,
И страдаю я с тех пор».
И пред девой он склонился,
Опустив стыдливо взор.
Но она молчит – ни слова.
Поднял взор он и глядит.
В храме пусто. Будто снова
Прежний сон его манит.
«О, великий Фо! Пусть горе
На главу Ней-Ко падет,
Пусть его поглотит море,
Пусть в огне он смерть найдет».
Так от ревности сгорая
И забыв высокий сан,
В даль туманную взирая,
В храме юный богдыхан
Клялся жизнью, честью, властью,
Что Ней-Ко он отомстит.
Кто его лишает счастья?
О, тому он не простит!
V
Утром солнышко сияет,
На цветах блестит роса.
Здесь с подругою гуляет
Дочь Ней-Ко. Её краса
Ярче солнечного света,
Чище неба глубины,
Взгляд очей теплее лета
И прозрачнее волны.
Ах, уж эти очи, очи!
Сколько мук вы дали мне.
Вижу вас в мерцанье ночи,
В звездной неба глубине.
Утром вы в цветах горите
Изумрудом дорогим
И без слов мне говорите:
«Брось сомненья – ты любим».
Улыбнитесь же мне, очи,
Ярче солнечных лучей,
Разгоните сумрак ночи,
Жгите сердце горячей.
Пусть из сердца льются звуки
Гармоничною волной...
Сколько счастья, сколько муки
В нашей юдоли земной!
Ах! Мечта, куда ты мчишься,
Точно вихрь в глухой степи,
Иль баллады ты боишься?
Нет, опять в Китай вступи.
Дочь Ней-Ко, Леу, смеется,
День печали ей далек.
И любуется, как вьется
Меж цветами мотылек,
Как над гладью вод кружится
Стая вольная стрекоз,
Полосой на луг ложится
Тень от лавров и мимоз,
Как у ней на резвой ножке
Из фарфора башмачок
Отражает на дорожке
Света яркого пучок.
И подруге поверяет
Сердца тайного секрет.
Молча ей Фа-Ка внимает,
И смеясь дает совет:
«Посмотри, как под водою
Стая рыбок проплыла,
Так я до сих пор с тобою
Вольной рыбкою жила.
А теперь пропала воля,
Отняла её любовь,
Ждет меня иная доля,
И мечты волнуют кровь».
Утро, храм и света волны,
Аромат и пенье птиц.
Смотрят очи страсти полны
Из-под бархатных ресниц.
«Кто он, я, Фа-Ка, не знаю.
Я смутилась и ушла.
А теперь о нем мечтаю,
В нем лишь счастье я нашла».
VI
Ночь не сыплется звездами,
Не поит цветы росой.
Над душистыми садами
Темно-синей полосой
Мчатся тучи, точно грезы,
К югу, в дальние края,
И роняют тихо слезы,
Нивы тучные поя.
Дремлет всё в прохладе ночи...
Нет, не всё – Леу не спит.
Перед ней, потупив очи,
Няня старая сидит.
«Знаешь, няня, отливали
В форму колокол. И вот
Как-то щелку прозевали
И наделали хлопот.
Вышел колокол с дырою.
Богдыхан был рассержен,
А сегодня вестью злою
Пекин весь был поражен:
Богдыхан велел вторичный,
Лучший колокол отлить –
Дивной формы, блеск отличный,
На сто верст чтоб мог звонить.
Но при том, чтоб звон приятный
Сердце с Богом помирил
И чтоб голос всем понятный
Повесть жизни говорил.
Если ж завтра не сумеет
Он так колокол отлить,
Богдыхан не пожалеет
И велит Ней-Ко казнить.
Плачьте ж, горько плачьте, очи,
Горе вылейте до дна.
С вами плачут звезды ночи,
Стонет бурная волна».
И она на грудь к старушке
Клонит личико свое.
Разметались по подушке
Косы длинные её.
«Светик мой, не плачь так горько!
Плачем горю не помочь,
Ты себя терзаешь только...»
«Няня, няня! Я ведь дочь!»
«Осыпал Ней-Ко дарами
Фо, от бед его хранил;
Меж наукой и пирами
Благость Фо Ней-Ко забыл.
Фо разгневан, жертвы просит.
Пусть смирится он пред ним
И в металл текущий бросит
Он того, кем был любим.
Эта кровь с последним стоном
С Фо поможет помирить,
И тогда могучим звоном
Повесть жизни говорить
Будет колокол. Преданье
Так из уст в уста идет».
На лице Леу страданье
Видно. Сердце часто бьет
В грудь...«Отец мой! Я готова,
Я должна тебя спасти».
И она рыдает снова:
«Незнакомец мой, прости!
Будь счастлив, любим другою
И забудь Леу! А я
Сражена судьбою злою,
Жизнь окончена моя».
VII
Пышной свитой окруженный,
В паланкине восседал
Сам сын солнца. Погруженный
В думы мрачные мечтал.
Так лучи светила жгучи,
Так прозрачен неба свод.
Отчего же бродят тучи
По лицу его? Но вот
Встал он, гордо озираясь,
Знак условный подает.
Тяжкой цепью поднимаясь,
Шлюз потоку путь дает...
И, шипя, металл тягучий
Полился... Но вот, как сон,
Взор Леу, как солнце, жгучий,
Полный горя, видит он...
Миг... И всё оцепенело
В общем ужасе... Поток
Обнял трепетное тело
И в волнах огня увлек...
Точно серна молодая,
Богдыхан туда бежал.
Там Ней-Ко стоял рыдая,
Башмачок в руках держал...
«Фо! В душе моей тревожной
Благодарность я скрывал,
Полный гордости ничтожной
Благ твоих не замечал.
Оттого счастливой долей
Недоволен был. Тебя
Оскорбил. Твоею волей
Погубил я сам себя.
Дочь моя, прости! Тобою,
Недостойный, был любим!»
К небу взор подняв с мольбою,
Богдыхан стоял пред ним.
«Дочь! А я, к нему ревнуя,
Погубил её!» И сам
У Ней-Ко, с мольбой целуя
Руки, пал к его ногам.
VIII
На сто верст могучим звоном
Чудный колокол гремит
И, как будто, с тихим стоном
Смутно сердцу говорит:
«Бим, бам, бум... Мне возвратите
Башмачок мой... Тили бом,
Тили бом, бим, бум...
Смотрите – как рыдаю я по нём!»
И качая головами,
По домам народ идет.
Звон всё теми же словами
Песню грустную поет:
«Бим, бам, бум... Мне возвратите
Башмачок мой... Тили бом,
Тили бом, бим, бум...
Смотрите – как рыдаю я по нём!»
Слыша звон, Ней-Ко подъемлет
В даль туманную глаза,
Чудной песне молча внемлет.
Тихо катится слеза.
Колесо молитвы грешной
Он быстрее повернет
И с тоскою неутешной
О Леу своей вздохнет.
Во дворце, в парадном зале,
Башмачок Леу стоял
На роскошном пьедестале,
Солнца луч на нем сиял.
Часто, горестью томимый
Царь Леу напрасно звал
И фарфор с ноги любимой
Долго, страстно целовал.
Элегия (Переложение Пушкинской)
Посвящается Вологодскому Реальному Училищу
Безумных лет угасшее безделье
Мне тяжело, как смутное похмелье,
Но, как вино, так лет минувших дней
Во мне, друзья, чем старше, тем сильней.
Мой путь ужель сулит мне кол отменный,
И немец, и Эпюр*, коварный и надменный.
Но не хочу, о други, умирать!
Я жить хочу, чтоб пары получать.
И ведаю, мне будут, без сомненья,
Меж ленью и бездельем развлеченья.
Порой опять очищенный ученьем
За вымыслом в канаву закачусь
И, может быть, на мой заказ печальный
Махнет рукой городовой случайный.
Элегия (поэта, занимающегося мнемоникой)
Увы, промчались те года,
Когда я молод был!!!
Они умчалися туда...
А вот куда? Забыл...
С тех пор бродил я, как во сне,
Пока не полюбил;
Любовь спустилась в душу мне...
К кому? Вот позабыл...
Но, все равно... Скажу всегда.
Когда я все изжил,
Нашел я счастье тогда...
А в чем? Совсем забыл.
И умирая, лишь постиг,
Что не напрасно жил,
Что жизнью многого достиг...
А вот чего? Забыл...
Не даром, труп засыпав мой,
Сказал священник всем:
«Он жизни путь направил свой –
Куда? Забыл совсем!
1894 г.
* * *
В небе голубом, в дали бледно-розовой
Вольные тучки плывут...
Нет, то не тучки, а дума за думою
Вдаль за собою зовут.
Нет, то не звезды горят мириадами
Отблеском чудных лучей,
То отражение в своде лазоревом
Жгучих, волшебных очей...
В роще сосновой, где пар подымается,
Звонко поет соловей...
Ах! Эту песню поэта влюбленного
Я не спою уже ей.
И неужели насмешкой жестокою
Нужно меня заклеймить
Только за то, что всем сердцем осмелился
Раз, но на век, полюбить?
* * *
Ах! Тяжки, тяжки вы, житейские ненастья.
Ужасная борьба страшна с собой самим.
Зачем себе хочу я теплого участья?
Зачем так горячо сочувствую другим?
Я к храму истины шел узкою тропою,
И факел веры мне дорогу освещал;
Но вот уж он погас. И во вражде с собою
Одни сомненья лишь я жизни завещал.
Ах! Друга дайте мне, чтоб свет любви могучей
Рассеял мрак души, цель жизни осветил.
И гордо б я пошел на брань с житейской тучей,
И жизнь мятежную сильнее полюбил.
* * *
Покинув город суетливый,
Вновь посетил я край родной,
Где дышит грудь моя свободно,
Где веселит мой взор невольно
И лес, качая головой,
И в нем источник говорливый,
Что прошлогодний лист, волной
Смывая, манит за собой.
Там жаворонок над полями,
Где он гнездо свое совьет?
И звонкой песней рассыпаясь
И выше неба подымаясь,
Свой гимн любви и счастья шлет,
Блестя на солнышке крылами
Своей подруге молодой,
Купаясь в выси голубой.
И здесь, страстями не волнуя,
Мила мне жизнь без суеты,
И я навеки б тут остался
И этой жизнью наслаждался,
Когда бы здесь явилась ты,
И, всё вокруг себя чаруя,
Как гений чистой красоты,
Мне отдала б свои мечты.
Гроза
Под грозой в лесу могучий дуб стоял
И зеленой головой своей качал.
«Ты откуда мчишься, вольная гроза,
И куда тебя несут твои глаза,
И по ком поток горючих слез ты льешь,
И кому свой зычный голос подаешь?»
Так в ответ ему могучая гроза:
«Улетела я из моря в небеса...
Тяжелы мне показались корабли,
Я и ветер их в пучине погребли.
В берегах потом мне стало тесно жить,
Их в песок я захотела раскрошить;
И с гранитом я пошла на страшный бой,
Но гранит лишь посмеялся надо мной.
Утомил меня, взбесил с гранитом спор,
Улетела я из моря на простор.
С той поры забыто счастье и покой,
По отчизне милой слезы лью рекой.
Ей и голос свой могучий подаю,
Про неё и звездам песни я пою.
И прольюся я над дальнею страной,
И помчуся с гор кипучею волной,
Потеку я многоводною рекой
И найду я море, счастье и покой».
«Подожди же!» – гордый дуб ей отвечал
И зелеными ветвями закачал:
«Не пущу тебя к отчизне дорогой,
Не найдешь ты море, счастье и покой».
И ветвями, и зеленой головой
Заслонил дорогу туче грозовой.
Потряслись и осветились небеса,
Наклонились темнокудрые леса.
Дуб могучий пошатнулся, застонал
И на луг зеленый замертво упал.
Туча грозная над ним же пролилась
И к отчизне ручейками понеслась.
* * *
По темному небу, крылом рассекая
Эфирные волны, посланник небес
На землю спешил. Его чудному пенью
Внимали и поле, и лес.
Мечты золотые о небе далеком
И грустная повесть ничтожной земли
В той песне волшебной так нежно звучали,
Что темные ели ветвями качали
И Богу молитвы несли.
И ангел склонился к страдалице юной,
И снова ту чудную песню пропел,
И звал, простирая эфирные крылья:
«Оставь этот скорби удел.
Оставь это тело – тюрьму роковую,
Земные оковы не долго порвать,
И в небо умчимся мы, вольные птицы,
Где тучек румяных плывут вереницы,
Туда, где не будешь страдать!».
И чудному пенью с тревогой внимая,
Душа встрепенулась надежды полна...
Оковы разбиты, темница пустеет,
И вот уж на воле она.
С посланником Бога на небо несется,
Чтоб правду, любовь и блаженство узнать.
Но что это?... Жаль ей страданья земного!
Ужель невозможно вернуться ей снова
В темницу, что б снова страдать?
Но нет, уже поздно. Крылом рассекая
Эфирные волны, посланник небес
Её уносил, и волшебному пенью
Внимали и поле, и лес.
