Какое счастье жить, дышать, смотреть
На красоту людей, земли, светил!
И мыслить, и любить, и петь
От полноты душевных сил!

Любовь Зубова-Моор, 1967 г.

ЗУБОВА-МООР ЛЮБОВЬ ЮЛЬЕВНА
(1881 – 1970) – актриса, чтец-декламатор, преподаватель, лектор и поэтесса, узник ГУЛАГа в 1930-1934 годах

      Любовь Юльевна Зубова-Моор (26.03.1881-07.04.1970) – актриса, чтец-декламатор, преподаватель, лектор и поэтесса, узница ГУЛАГа в 1932-1934 годах
    
      Люба (или Буба) – последняя дочь Юлия Михайловича и Софьи Петровны Зубовых. Она родилась в имении Кузнецове 26 марта 1881 года, вместе со своей двойняшкой, которая очень быстро скончалась. После Рождества 1892 года Люба поступила в первый класс Вологодской женской гимназии. В это время она брала также уроки музыки у Анны Платоновны Матафтиной, которая учила многих детей Зубовых игре на фортепьяно. А в 1894 году Любу отвезли учиться в Петербург в Смольный институт благородных девиц, который закончила её мама [1].

      Училась Люба неплохо: по русскому языку на 10 и 11 баллов, по французскому на 11, по поведению имела 12; продолжала учиться музыке, хотела рисовать. В Институте ее постоянно навещала сестра Нина, учившееся в Санкт-Петербургской консерватории, а также подруги Нины Вера и Оля Степановские. Люба часто писала родителям «прелесть какие письма, ласковые, сердечные». Но сама, видимо, плохо привыкала к казенной жизни. По воскресеньям, когда сестра Нина после встречи уезжала, Люба всегда плакала, боясь, что она не приедет в следующий раз. По ночам у нее случались «припадки» – крики, плач, а на другой день слабость, так что доктор прописал ей валерьяновые капли. Софья Петровна относила все это за счет того, что Люба была «двойняшняя» и просила Нину сообщить об этом в Институт

      В связи с кончиной Государя Александра III в Смольном был объявлен траур и состоялась панихида, а на следующий день учениц повели «в церковь к молебну за вновь вступившего на престол Императора Николая Александровича и за ныне вдовствующую Императрицу Марию Федоровну» [2].

      Рождество 1895 года Люба провела в Вологде. Была в гостях у тети Евлалии Алексеевны, где ее угощали конфетами и мандаринами, а потом позволили играть на «Пиано-Мелодико». Затем присутствовала на обеде, устроенном двоюродным братом Нилом (Николаевичем). Обед был чудный: «на первое суп с гренками, на второе рыба с соусом, на третье дичь с пикулями, на четвертое безе со взбитыми сливками и на пятое фрукты, да еще после обеда чай» [2].

      В марте 1895 года Люба пишет матери письмо великолепным каллиграфическим почерком уже на французском языке; учит также немецкий и английский языки [1].

      Во время летних каникул Люба играет на сцене Кадниковского театра отца. «Я до сих пор помню, – пишет она в одном из писем, – как, играя Раутенделепа, чувствовала себя сказочным существом (пьеса Гауптмана «Одинокие»), сидя на краю колодца и разговаривая с Водяным, а длинные белокурые волосы, распущенные по плечам создавали, вернее, усиливали, чувство сказочности» [2].

      В 1899 году в Смольном институте отмечался Пушкинский юбилей, и из всего 1-го (т. е. последнего выпускного) класса в нем участвовала только Любовь Зубова. Она декламировала монолог из «Бориса Годунова» «Достиг я высшей власти». После выпуска 26 июня, некоторые девочки, в том числе и Люба, остались в Институте с двумя гувернантками – француженкой и немкой, которые практиковались с ними в разговоре, учили стряпать, возили на экскурсию в Петергоф и т. д. Но Люба с нетерпением ждала июля, когда можно будет уехать домой в Кузнецово и принять участие в спектаклях Кадниковского театра отца. Она просит прислать ей для разучивания роль Клодинэ, чтобы по приезде сразу начать репетировать, и очень хочет участвовать в спектакле «Два подростка» [1].

      Осенью 1899 года княжна перевела Любовь Зубову, как «бесплатную ученицу» по музыке, в класс к профессору консерватории Дубасову, чтобы он усовершенствовал ее игру на фортепьяно. На первом же уроке Дубасов задал ей играть «Ноктюрн» Шопена и трудные этюды Крамера. Дубасов был замечательно внимателен к Любе и занимался с ней с интересом, а Люба мечтала продемонстрировать свои успехи в музыке маме [1].

Люба Зубова в Кузнецове 17 июля 1892 года (Фото из семейного архива автора)	14-летняя Люба в Вологде в августе 1895 года
Люба – ученица Смольного института, 8 апреля 1897 года	Любовь Зубова в форме ученицы Смольного института благородных девиц (Фото из архива автора)
Любовь Зубова в форме ученицы Смольного института благородных девиц (Фото из архива автора)

      Люба решила остаться в Институте в пепиньерках, т. к. хотела «учиться и учиться всему»: много заниматься музыкой и вообще самообразованием, «побольше читать книг по всем отраслям знаний». Она начала сочинять стихи и прозу. Знала, что «на пепиньерских курсах очень интересные лекции, в особенности по русскому, французскому языкам, по педагогике и истории». Вообще, Люба стала очень серьезной, но при этом оставалась общительной и имела подруг во всех классах: с маленькими она играла, с большими дружила и всех смешила, когда они начинали «киснуть». Люба мечтала, что, наконец, сможет познакомиться со всеми достопримечательностями Петербурга, побывать в Эрмитаже, в музеях, на выставках и в концертах, т. к. пепиньерок отпускали из Института на субботу и воскресенье [2].

      Конец лета 1900 года она провела в Кузнецове, где в это время гостил ее друг детства Саша Зеленецкий. На обороте фотографии, где они снялись вместе, Люба написала: «Проказнику жениху Сашке от его веселой шалуньи-невесты Любаши, его феи, которая в Кузнецове сидела по правую руку и, как настоящая деревенская русская Любаша, с аппетитом кушала двойные порции за обедом. Любимому, дорогому, ненаглядному, родному Саше, другу детства, юности и всей будущей счастливой, счастливой жизни на память о лете 1900 года, о Вологде и дороге в Петербург; какие мы бедовые – приятно будет вспомнить невесте Любаше» [1].

      Позднее Саша писал Нине Юльевне: «Семья и дом Зубовых (Вологда и Кузнецово) сыграли в моей жизни роль того «родного гнезда», которого мы, Зеленецкие, не имели со дня смерти мамы. Это сделалось само собой, т. к. в духовном облике Вашей семьи было очень много общего с нашей. Я всегда, даже в детстве, чувствовал, что полюбил Любу, главным образом (если не исключительно), потому, что она – из гнезда Зубовых, к которому у меня с детства было какое-то необъяснимое влечение. ... С залом (вологодского дома Зубовых) у меня связано много воспоминаний, начиная с костюмированного бала (вероятно, на Рождество 1993 года, когда я был во 2-ом классе гимназии), на котором я в первый раз ухаживал за Любой...» [3].

      По приезде с Сашей в Петербург в конце августа 1900 года Люба была в тот же вечер в гостях у Зеленецких, а также и на следующий день. Отец Саши, Александр Александрович, целовал и даже благословлял молодых, видя, что они любят друг друга. Действительно, для Любы и Саши, несмотря на их молодость, уже было ясно, что они жених и невеста. Проблема была в том, чтобы кто-то из родных или знакомых брал бы Любу по воскресеньям из Института, чтобы она могла повидаться и погулять с Сашей. Саша в это время поступил на юридический факультет Петербургского университета и, при первой возможности, навещал Любу, а также свою сестру Веру в дни приема в Смольном. Все трое очень горевали по поводу случившейся кончины отца Саши и Верочки, Александра Александровича Зеленецкого. Мама, Олимпиада Аполлоновна, умерла еще раньше [1].

      Новый 1901 год Люба встретила вместе с Сашей дома у тети Имеди (Надежды) Николаевны Зубовой, ночевала там, а на следующий день Саша отвез Любу в Институт. Их приглашали к себе в гости и двоюродная сестра Нина Николаевна вместе с мужем Александром Ивановичем (Гиппиус), и Екатерина Николаевна, и двоюродный брат Георгий Николаевич с женой Маней, которые все в это время жили в Петербурге. Саше хотелось как можно скорее жениться на Любе, и он даже думал о том, чтобы уйти из университета на частную службу, но Люба настояла на том, что он должен закончить обучение [2].

      В 1901 году Любовь Зубова завершила учебу в Смольном институте и конец лета провела в Кузнецове;. Саша писал ей письма из Петербурга, где он продолжал заниматься в университете. Его сестра Вера решила выйти из Смольного института и посвятить себя преподаванию игре на арфе. Было решено, что когда Люба и Саша поженятся, Вера будет жить с ними [2].
 

Родители Саши Зеленецкого: Олимпиада Аполлоновна и Александр Александрович (Фото из семейного архива автора)
Саша Зеленецкий в Казани       (Фото из семейного архива автора)	Люба и Саша в Вологде летом 1900 года
Любовь Юрьевна Зубова в первый год замужества

      В январе 1902 года в Вологде состоялось венчание Любови Юльевны Зубовой и Александра Александровича Зеленецкого. Сестра Ларисса Юльевна вспоминала: «Саша Зеленецкий приехал 10 в одном поезде с «кавказскими» (детьми Николая Михайловича) Зубова), а вчера 11-го была, свадьба, и вчера же вечером они уехали в Петербург. Нил, Александр Платонович Матафтин, Костя Величковский и дядя Митя Макшеев были свидетелями, шаферами были Костя и Алек.[сандр] Пл.[атонович]... В церкви не было никого, кроме Саши с Любой, двух шаферов и дяди Мити... Провожали их все мы, кроме мамочки (мамочке весь день нездоровилось). Дядя Митя с Костей и Аней, Ольга «кавказская», Анна Пл.[атоновна] с Алекс.[андром Платоновичем]. После венчанья дядя Николай (Михайлович Зубов) позвал Сашу и Любу вниз, поздравил их и выпил за них целый бокал шампанского. Перед венчанием папочка с мамочкой благословляли их иконами и хлебом, а когда они вернулись из церкви, мы встретили их вверху у Миши в комнате, которая теперь столовая, с шампанским, а тетя Надя (Имеди Николаевна) опять благословила их хлебом. Наша Оля и Ольга «кавк.[азская]» сыпанули им под ноги ячменя» [4].

      В Петербурге молодые сняли хорошую квартиру и зажили «на широкую ногу». 9 ноября 1902 года у них родился сын Александр (ХХП-31), Сашенька [1]. На крестинах присутствовал брат Михаил Юльевич Зубов, и «даже не пили за здоровье Сашеньки; выпил только 3 рюмки водки церковный сторож и то экспромтом, а, главное, смешно то, что водка эта предназначалась для вспрыскивания волос». Любовь Юльевна была «привязана» к ребенку целый день, т. к. сама кормила Сашу и никуда не выезжала. А по хозяйству ей помогала приехавшая из Кузнецова «няня» [2].

      Однако уже в 1903 году Любовь Юльевна решила с мужем разойтись, что не одобряли сестры и родители. Маленького Сашеньку она отвезла в Кузнецово, где он с малых лет рос и воспитывался у бабушки Софьи Петровны [1].

      В 1906 году Любовь Юльевна училась на драматических курсах, играла Жанну Д'Арк и другие роли. В апреле, в день своего рождения, она собрала гостей и подруг и была счастлива тем, что ее навестил отец Юлий Михайлович. Он «всем страшно понравился, со всеми познакомился сразу и просидел до 3-х часов ночи (ушел вместе со всеми). Было очень весело, пели, играли на рояле, читали стихи и папочка даже читал. ...звала Мишу, но он написал, что в незнакомом обществе тяжело. Это очень жаль, потому что все мои друзья такие простые, милые, и Миша сразу бы ко всем привык». Любовь Юльевна послала с отцом для Сашеньки туфли и башмаки, а «Саша посылает Сасику несколько русских сказок, которые у нас были куплены для него, когда мы еще жили на Моховой». Любовь Юльевна писала, что Саша приходит иногда к ней, расстроит, «поскулит». Она просила его не приходить, а он все-таки приходил «то с одной, то с другой просьбой. Да, Бог с ним, пускай приходит, лишь бы не устраивал сцен, а то и теперь не может оставить меня в покое своим характером. Сегодня пришел и разобиделся зачем вчера его не пригласила к себе, когда у меня были мои друзья. Ведь все знают, что я разошлась с ним, следов.[ательно], было бы ему очень неловко, а он не хочет этого понять. (Уверяет, что, как своего знакомого, я должна была его пригласить.) Я его сегодня угощаю пасхальными разными кушаньями, а он отвечает, что не хочет есть объедки моих гостей. Вообще, все это очень скучно и тяжело. Сказал, что больше ко мне не придет, но, конечно, через несколько дней опять [явится]» [2].

      В 1908 году Любовь Юльевна познакомилась с доктором медицины Вильямом Овид Моором, венгром по происхождению, закончившим Колумбийский университет и много лет прожившим в Америке. В России с ним оказалась и его дочь Анжела. Вильям Моор сделал предложение Любовь Юльевне выйти за него замуж, но этому мешал так и не оформленный развод с Сашей Зеленецким. «Саша дал полное согласие и даже берет вину на себя», – писала Любовь Юльевна матери, но на развод нет денег. «Хотя, говорят, что развод должны дать, в конце концов, и без денег, если есть обоюдное согласие, но тогда он протянется несколько лет. Все это очень тяжело. Вот когда начинаю жалеть так глупо прожитые деньги за проданный лес и все, что было так неудачно и нехорошо в моей жизни. Но старого не вернешь, а жить надо... Как мне не совестно, но я прошу Вас и папочку не отказать мне в помощи. Теперь, когда я ближе познакомилась с делами доктора, то узнала, что он

Саша Зеленецкий(Фото из семейного архива автора)	Любовь Юльевна с сыном Георгием в 1914 году (Фото из семейного архива автора)

      совершенно не может взять на себя расходы по моему разводу. Он даже еще не совсем самостоятелен, потому, что отец его покойной жены дает ему деньги на образование внучки и отказаться от этих денег он сейчас не может, а если он официально будет моим женихом, то не может быть и речи о том, чтобы принимать деньги, хотя бы и для Анжелы. Кроме того, всего так много всяких житейских комбинаций и препятствий, что нечего и думать о скором исполнении нашего желания. Первый шаг должен быть сделан мною самостоятельно – это мой развод с Сашей, а, между тем, даже это мне без помощи не выполнить. И я теперь падаю духом. О том, чтобы бросить службу..., я теперь и не думаю. Это было бы слишком легкомысленно. Служба мне дает возможность платить за свою каждодневную жизнь и хоть плохо, но одеваться для службы. Но здоровье мое подорвано, и я теперь совершенно не могу спать, и даже лекарство не помогает... Доктор делает сейчас для меня что он может. Я часто обедаю у них, пью вечерний чай каждый день, почти все вечера провожу в его доме. Он часто посылает меня в театр и платит за мой билет и т.д., но это вовсе не приближает нашего будущего. У него денег на развод нет, и он думает, что родители мне помогут, хотя я уже сказала ему, что от папочки уже получила все, на что имела право. Но он этого не понимает и думает, что если есть имение, то есть и средства. Он совершенно не знает помещичьей и вообще русской жизни. И, правда, понять это ему трудно, потому что он живет каждодневным заработком, и пока жив и здоров и есть практика – все благополучно, а умри он завтра, и дочери не останется ничего, кроме обстановки и, может быть, нескольких сотен рублей, лежащих про запас в банке. Поэтому я понимаю, что он и не может рисковать и истратить эти несколько сот рублей на меня, на мой развод, а ждет, что я сделаю это сама. Конечно, если бы он был человеком богатым, то все было бы иначе, но он только 5 лет в России, а до того скитался из-за семьи по Европе и, несмотря на то, что он один из лучших докторов в Петербурге, а может быть и лучший, и потому, что он иностранец и плохо говорит по-русски, у него очень ограничен круг пациентов – все больше иностранцы, многие из которых из-за холеры уехали за границу. Теперь, значит, все зависит от практики. Будет много работы, и все будет хорошо, а мало и, может быть, придеться ждать довольно долго пока он не будет совершенно самостоятелен и не будет бояться за завтрашний день. Ведь не только я, но и Сашенька будет на его ответственности, потому что на Сашу полагаться нельзя. И я ничего не могу, даже брать уроки английского языка, которые мне необходимы, т. к. это родной язык моей будущей семьи, если таковая когда-нибудь будет» [2].

      Конечно, нам интересно, что же сблизило Любовь Юльевну Зубову с Вильямом Моором? Ответ находим в ее письме матери: «Доктор начал немного, когда свободен, заниматься со мной пением. Он уверен, что у меня можно еще развить голос. После операции в горле, которую я делала нынче летом, у меня голос увеличился. Мешает еще бронхит, но я все время лечусь, а доктор находит, что у меня звук красивый. Сам он чудесно поет и, когда был молодым человеком, то брал уроки пения и собирался на сцену, но родные не пустили, и он уже был доктором медицины» [2].

      В 1909 году Любовь Юльевна ездила в Москву, останавливалась, скорее всего, у сестры Лизы. Может быть, этот отъезд окончательно определил ее отношения с доктором В. Моором, т. к. в 1910 году ее брак с ним был зарегистрирован. Любовь Юльевна взяла фамилию Зубова-Моор. Лето 1911 года она собиралась провести в Кузнецове вместе с Сашенькой и Анжелой. А 30 ноября 1911 года в Петербурге родился сын Георгий Вильямович Моор (Жорж) (ХХII-32)[1].

      «Маленький Георгий теперь нас всех еще больше соединил и сроднил»; привезли из Кузнецова в Петербург и Сашеньку Зеленецкого. И он, и Анжела учились хорошо. Сашенька поглощал множество книг и прекрасным литературным языком рассказывал мифы из прочитанного [2].

      Любовь Юльевна сделала большие успехи не только в актерстве, пять раз в неделю она участвовала в концертах в лазаретах – танцевала разные танцы. «Тарантеллу свою, – писала она сестре Нине, – отделала в совершенстве и танцую ее по 2, 3 раза подряд почти без передышки.

Любовь Юльевна с 10-месячным Сашенькой Зеленецким в Вологде 10 сентября 1903 года (Фото из семейного архива автора)	Любовь Юльевна с сыном Сашей в Кузнецове (Фото из семейного архива автора)
Сашенька Зеленецкий в 1906 году	Любовь Юльевна с сыном Сашей (Фото из семейного архива Р.В. Зубова)

      А вчера в одном лазарете меня даже 4 раза заставили повторить. Кроме того, выучила два новых русских, испанский танец (андалузский) и учу «Danse de la Gipsy» под музыку Сен-Санса. Схожу сама с ума от этого танца – так он мне нравится... Я пять раз в неделю хожу к своей учительнице, делаю большой экзерсис у палки и прохожу танцы. Такая постоянная работа сделала то, что я очень похудела, что, конечно, мне только полезно... Пение же забросила, решила заниматься сама (петь дома гаммы, этюды и разучивать романсы) и раз в неделю ходить к аккомпаниаторше» [2].

      В 1916 году Любовь Юльевна поехала с 14-летним Сашенькой в Ялту. Этого требовало состояние его здоровья, т. к. «врач считал, что он более 15 лет не проживет». Возможно, что мальчик некоторое время даже учился в Ялтинской гимназии. Во время революционных событий 1917 года дети жили в Саранске, откуда были возвращены в Петербург в 1918 г. [1].

      Об отношениях в семье Любови Юльевны можно судить по воспоминаниям ее невестки (жены Георгия) Любовь Карловны Шмидт: «Я хорошо помню как тетя Люба рассказывала следующее: в 1920 году или немного раньше она заболела дизентерией. Докторчик (так мы его ласково называли) не согласился на госпитализацию, и ему, как врачу, разрешили лечить жену в домашней обстановке. Квартира была большая – 6 комнат, и была для больной выделена отдельная] комната, в кот.[орую] никто, кроме дяди Вилли не смел заходить. Тетя Люба очень страдала, ничего не могла есть, сразу начинались сильные боли, рвота, поносы. Докторчик был прекрасным химиком и постоянно по неск.[олько] часов работал в химической лаборатории, кот.[орая] была недалеко от дома. Там он экспериментировал, создавая удивительные сочетания, кот.[орые] помогали его пациентам. Провизоры аптеки, кот.[орая] была напротив дома, где жили Моор, говорили, что его рецепты нестандартны, как рецепты других врачей. Всячески исследуя тетю Любу, он установил, что главные мучения от множества язвочек в желудке и кишках. Вскоре он из лаборатории принес бутылку прозрачной масляной жидкости и стал давать тете Любе несколько раз в день по столовой ложке. Боли стали меньше с каждым днем, пища (протертая) стала усваиваться, поносы прекратились. Дядя Вилли решился на рискованный эксперимент – «угостил» т.[етю] Любу куском селедки. Никакой отрицательной реакции не было, больная явно пошла на поправку. Это было химически чистое вазелиновое масло» [5].

      О жизни семьи писала матери и сама Любовь Юльевна: «Стыдно падать духом, когда живешь сравнительно с Вами с удобствами, имеешь прислугу и не занимаешься никакой тяжелой физической работой. Условия городской жизни подавляют человека не физически, а нравственно, делают его малодушным. Год прошел благополучно сравнительно, все мы живы и более или менее здоровы. Доктор весь год увлекался спиритизмом (чтением книг о спиритизме он занимался уже давно): сеансами, которые сильно расстроили ему и без того не крепкие нервы. На этой почве у меня с ним было много столкновений и ссор. Если бы он был человеком спокойным, я не имела бы ничего против сеансов, но каждый раз столько было волнений, что мне казалось прямо пагубным это занятие. Правда, доктор добился очень многого, исследовал всё научно и опытом убедился, что существует загробная жизнь, что человек умирает не весь и что можно сообщаться с умершими. Он даже пишет об этом книгу. Он не только разговаривал, получал сообщения, но даже слышал и видел духа... Усталый, целый день занятый больными то в лечебнице, то на квартире, то дома, доктор по вечерам устраивал сеансы, кот.[орые] иногда продолжались за полночь, что, конечно, никому из нас не было полезно. Я иногда прямо уходила из дома, так меня это угнетало. Доктору же было обидно, что я не отношусь к этому с таким же горячим интересом. Но, правда, я верю в загробную жизнь без всяких научных исследований и доказательств. Сейчас, слава Богу, сеансы прекратились, п.[отому] ч.[то] всё, что могло быть интересного – было, и доктор убедился, что это все слишком волнует и потрясает. Еще портит ему настроение, что условия жизни в столице таковы, что, работая целый день, он всё же не может заработать достаточно денег на покрытие всех расходов и что мне приходится постоянно что-нибудь продавать. Но ведь так живут здесь решительно все, кроме спекулянтов и торговцев. У меня за этот месяц
 

Любовь Юльевна в 1905 году	Любовь Юльевна Зубова в начале XX века
Любовь Юльевна Зубова к русском костюме для «Русской пляски». Январь-февраль 1915 г. (Фото из семейного архива автора)
Любовь Юльевна Зубова-Моор в Ялте в 1916 году (Фото из семейного архива автора)

      вышло 650 т.[ысяч] только на дрова (без березовых дров) и все-таки температура не выше 10° тепла в комнатах. На питание надо минимум 100 т.[ысяч] в день. Конечно, иногда голова идет кругом. Сашенька бросил службу, т. к. она, кроме ничтожного пайка, ничего не давала и отнимала целый день. В университете дают паек такой же, как давали на службе, а жалования хватило бы только для парикмахера. Сашенька усердно занимается, сдает экзамен за экзаменом, читает какие-то рефераты, словом, намеревается кончить университет к 1 сентября будущего года. Кроме того, он пишет стихи и рассказы, и очень интересные. Ходит иногда в театр и, когда бывают симфонические концерты, то старается их не пропускать, т. к. страшно любит серьезную музыку. Жоржик занимается в консерватории уже 2-ую зиму. Часто ездит туда и обратно на коньках. У него новый профессор Савшинский (тоже ученик Николаева)... Савшинский осень строгий и требовательный. Сейчас держит Жоржика на Бахе и Бетховене; находит его очень Даровитым, но с ленцой. Действительно, в этом году Жоржик особенно увлечен спортом – на улице на коньках, дома на роликах. Увлекается дракой с мальчишками соседних дворов и побеждает их, даже более старших (Жоржику 30 октября минуло 10 лет) – боксом. Словом, Жоржик наш – смесь гениальности и разбойничества. Когда сидит за роялем, видишь что-то большое, изумительное подчас, а встретишь его на улице в растрепанных чувствах после хорошей потасовки с товарищами – это, кажется, вам просто маленький хулиган. Уберечь от улицы невозможно, держать целый день взаперти в комнатах невозможно. Удивительную кротость и послушание он проявляет только с свей учительницей английского языка, 70-летней старушкой... Её он безусловно слушается и занимается с ней великолепно, делая большие успехи. За роялем, приготовляя музыкальный урок, его невозможно удержать более 3/4 часа или часа в день. Причем, в дни консерватории, где он играет с профессором какие-нибудь 20 минут (два раза в неделю), он уже дома не играет, а частенько еще и прогуливает музыку, катаясь на коньках где-нибудь совсем не на Васильевском острове, а в Александровском саду у Исаакия или еще дальше. Я с ним по этому поводу воюю, но, благодаря изумительной музыкальной памяти и способностям, он все-таки делает успехи... Я делю свое время между уборкой комнат, штопаньем для всех невозможно рваных носков и чулок и своими занятиями в школе, где я провожу вечера 3 или 4 в неделю на практических уроках. На спектакле буду играть Жанну Д'Арк в прологе из «Орлеанской девы» Шиллера. В классе сейчас прохожу Марию Стюарт – сцену с королевой Елизаветой в саду. Здоровье мое не совсем благополучно. У меня на шее распухла лимфатическая железа, и я лечу ее рентгеновскими лучами. Вырезать ее нельзя, массажем тоже нельзя. Доктор говорит, что это на почве питания. Надо было бы есть как можно больше масла, но ведь это немыслимо здесь. В общем, мы все малокровны, и доктор, и я, и дети. Жоржик очень вырос, но худ и бледен, несмотря на свою ловкость и развитые мускулы. Он хороший гимнаст. У него есть большой друг «клешник», т. е. матрос Иван Федорович Платонов, т. е. просто Ваня – 24-летний здоровенный парень, выжимающий по неск.[олько] пудов одной рукой. Он приходит к Жоржику слушать музыку, при этом Жоржик играет ему все современные советские танцы, марши, куплеты (конечно, все по слуху), а потом начинается представление. Ваня бросает Жоржика в воздух, ставит себе на плечи и т. д., начинаются всякие акробатические фокусы. Иногда Жоржик идет в гости к Ване, и тот заставляет Жоржика опять играть его любимые вещи, а потом угощает вкусным, приготовленном на буржуйке обедом и, если темно, то провожает домой. Жоржик с восторгом рассказывает про три трехпудовки и всякие принадлежности атлетики. Словом, у доктора свой круг интересующихся спиритов, у Жоржика – друг Ваня и дворовая банда, у Сашеньки товарищи и подруги, еще прежние школьные, а у меня решительно никакого общества. В школу прихожу на урок, во время которого и думать нечего отвлекаться даже разговором, после урока бежишь из Александринки домой одна, т. к. из моих товарищей никто не живет на Вас.[ильевском] острове, и всегда спешишь, т. к. дома еще тысяча дел. Никуда не хожу, ко мне тоже решительно никто не приходит, и поэтому иногда тоже хандрю за полным отсутствием какого-либо общества или развлечения. Занимаемся мы в кабинете у Евтихия Павловича Карпова в театре, т.к. у него тепло, и иногда смотришь из его ложи часть спектакля. Возвращаться одной жутко, т. к. теперь новая мода грабежа – раздевают на улице, если запоздаешь. Ну, часто и не досмотришь пьесу до конца, что, конечно, очень досадно. Изредка выступаю в концертах. У нас еще новый член семьи в этом году, котенок. Мне привезли крошечного из деревни. Мы назвали [его] Тигруша (это она), т. к. серая с правильными тигровыми разводами на шкурке. Тигруша общая любимица и игрушка – озорная, грациозная. Она спит по очереди то у доктора, то у Жоржика. У доктора она засовывает мордочку подмышку, так ей теплее, а у Жоржика часто кладет головку рядом с его лицом прямо на подушку. Это выглядит очень мило. Я раньше терпеть не могла кошек и даже боялась их, но получив Тигрушу крошечной, настолько привыкла к ней, что тоже не имею ничего против, когда она утром является ко мне, прыгает на постель и забирается под одеяло погреться около меня. Но она и сама такая мягкая и тепленькая, как грелка. Мышей у нас теперь совсем нет. Тигруша пугает теперь и черных тараканов, кот.[орые] выползали иногда ночью. Еще у нас жива «гулька», ручной египетский голубок, и была пара ангорских кроликов, очень хорошеньких, но с ними было трудно возиться, они бегали по всем комнатам, рвали обои, и пришлось их зарезать и съесть...» [2].

      Примерно в 1920 году Л.Ю. Зубова-Моор стала слушать лекции по театроведению в Институте истории искусств [1], созданном и до 1924 года руководимом графом Валентином Платоновичем Зубовым [6].

      В 1922 году, после кончины в Кузнецове отца Юлия Михайловича, Любовь Юльевна писала матери: «Дорогая милая родная мамочка, простите меня, что я так долго не решалась написать Вам, получив известие о смерти папочки. Я в то время была больна воспалением легких и, главное, мучилась мыслью, что за все эти годы не сумела устроить так свои дела, чтобы съездить и проведать Вас и папочку в Кузнецове и ничем никогда не могла Вам помочь и облегчить эти ужасные годы или доставить хоть небольшую радость. Мне очень больно теперь и бесконечно грустно на сердце, что я не увижу больше, никогда не увижу дорогого папочку. Я все-таки надеялась, несмотря на его преклонный возраст, что доживу до встречи. Дети были тоже огорчены, даже Анжела, т. к. она очень хорошо помнила папочку. И помнила как он, приезжая в Петербург, привозил ей всякий раз конфеты и цветы. Она была ему совсем посторонней и, несмотря на это, он доставлял ей радость. Я лично много получила от него и всегда это чувствовала – стремление и любовь к театру, способность увлекаться своими фантазиями. Сейчас это единственное, что поддерживает мое духовное равновесие» [2].

      И в том же письме Любовь Юльевна впервые раскрывает некоторые тяжелые подробности своей жизни: «31 мая по старому стилю было ровно 12 лет как я живу в сумасшедшем доме (12 лет как я замужем) и, если бы я время от времени не уклонялась душою и сердцем куда-то в сторону и не жила своими фантазиями и мечтами, – я повесилась бы. В течение 12 лет я и Сашенька слышим ежедневно от доктора упреки в том, что мы едим его хлеб. Особенно это обострилось теперь, когда Сашеньке остался всего год до окончания университета. Он – «паразит», я – «преступница», пот. [ому] что у меня есть Сашенька, кот.[орого] я ему, доктору, навязала. Сашенька глубоко несчастный человек, живя в этом аду столько лет, он, и без того слабый и болезненный, стал ужасно нервным и сегодня еще признался мне, что нет дня, когда бы он не думал о самоубийстве. Счастливая только Анжела, потому что она живет над нами в другой квартире и приходит только питаться – обедать, ужинать и пить чай. (В это время Анжела была уже студенткой медицинского института.) Доктор высоко талантливый человек, может быть, выше и лучше нас всех, но он «иностранец», и для нашего славянского христианского мировоззрения, которым проникнута душа русского интеллигентного человека, доктор – «некультурная душа». Из-за своей нервности он выливает на нас все помои своей души. У нас нет семьи, нет родного дома, мы счастливы или спокойны только вне нашего дома; нет любви, которая спаивала бы нас в одну семью. Каждый живет своим миром, в своем углу, глубоко несчастный и одинокий. Мы теперь не голодаем, но голод по любви и по ласке у нас ужасный. И вот, думая о нас, я невольно сравниваю и, вспоминая и представляя Вашу жизнь с папочкой, я прихожу в умиление и преклоняюсь перед Вами... Ваша жизнь семейная с папочкой – идеал жизни. Я бесконечно благодарна Вам за это; за то, что так светло было мое детство; за то, что получила от Вас и папочки силу воли, мужество и душевную бодрость и молодость душевную. Во мне течет Ваша и папочкина кровь, и я ценю это, и люблю Вас, и горжусь этой кровью, потому что чувствую ее благородство. Не будь [этого], я, при существующей ненормальной обстановке, действительно могла бы превратиться в преступницу. Доктор объясняет, что это у него только нервность и заботы, что, если бы не было у него забот, он был бы самый добрый человек на свете» [2].

      В этот, 1922-ой, год Л.Ю. Зубова-Моор «перешла на 3-ий курс (Института истории искусств), выдержала 6 экзаменов: по эстетике, истории искусства, русской литературе, русскому театру, испанскому театру и декоративному искусству». Сашеньке «осталось два или три экзамена до окончания университета, но он хочет быть оставлен при университете, и ему надо написать еще много научных работ» [2].

      От тягостной домашней обстановки Любовь Юльевна в 1923 году «сбежала» в Москву – «приехала искать себе ангажемент хоть на маленькие роли, только бы в Петербурге или в Москве» [1]. По этому поводу доктор В. Моор послал Нине Юльевне письмо, в котором написал: «...я не позволяю моей жене жить отдельно от меня в Москве. Уговорите Любу, чтобы она вернулась ко мне около 1-го октября. Я не могу и не хочу поддерживать два отдельных хозяйства. Я Любе больше писать не буду...» [7]. Любовь Юльевна вернулась в Петербург и продолжила учебу в Институте истории искусств [1].

      В августе 1925 году она смогла побывать в Вологде на дне рождения матери Софьи Петровны и «очень счастлива была всех видеть... Нашла всех очень благополучными в смысле душевного здоровья. Мамочку нашла бодрой... Словом, запаслась хорошим зарядом душевных сердечных настроений» [2], а через два месяца, 25 октября, Софья Петровна скончалась [1].

      В 1926 году, после окончания Института Л.Ю. Зубова-Моор начала давать свои концерты-лекции; только в ноябре у нее должно было состояться их 3 или 4 [1].

      В 1929 году Любовь Юльевна писала сестре Нине: «Доктор вышел на пенсию, но зато больше занят частной практикой и своими научными работами. Жоржик занят композицией, кроме того зарабатывает. Играет на «Спартаке» и служит в «Живой газете», для которой пишет и исполняет музыку. Сашенька служит. (К этому времени он уже владеет несколькими языками.) Я пишу бесполезные стихи. Недавно по заказу написала лито-монтаж «Бой на войне», который и исполняется теперь по клубам «Васильеостровской живой газетой», где играет Жоржик». Любовь Юльевна уже член Московского союза поэтов, хочет побывать в столице, показать там новые стихи [2].

      13 апреля 1930 года в Москве она попала под облаву и оказалась в «Бутырках», т.е. в тюрьме, в общей женской камере вместе с уголовными. Спали «ложками», т. к. 40 человек лежали на одной большой из досок голой койке. Ночью Любовь Юльевна написала стихотворение «В камере» и почти сразу еще одно – «Разговор в тюрьме» [1]. Вот первое из них:      

      «Окна известью залиты,
      Прокопченый потолок,
      Скользки каменные плиты
      И в дверях – тугой замок.      

      Нары горбятся коряво,
      Воздух густ и нестерпим,
      Полуголые «халявы»
      Бранью хлещутся сквозь дым.      

      На веревках самодельных
      Тряпок мокрых вороха.
      И в тупой тоске безделья
      В каждом слове смрад греха...      

      Карты, песни воровские,
      Боль, пронзающая плоть...
      Цепенею от тоски я,
      Чем бы душу расколоть?      

      Так средь адова гноища
      Подбасила, пой не пой!
      Но Любовь, в отрепьях нищей, –
      Поводырь, как у слепой.      

      Пусть кругом черней могилы,
      Прокаженные сердца...
      Чьи то губы шепчут: «Милый»
      С побледневшего лица» [2].      

      Любовь Юльевну вскоре выпустили. Ее «мнимая» смерть, когда «доктор уже жег неугасимую лампаду» перед ее портретом, пошла в Петербурге ей «на пользу». Все к ней стали очень ласковы. Докторчик называл ее «вновь найденная». Все ее баловали – покупали билеты в театр и концерты. Она слушала Оборина, Качалова, которому передала его фотографию, и он ее подписал. «Была три раза в Драматическом театре, смотрела «Дон-Карлоса», «Враги» и «Слугу двух господ». Собиралась еще пойти «в клуб Дома Ученых слушать Закушняка и уже [лежал] в кармане билет на концерт итальянского пианиста Карло Цекки... Была даже в цирке один раз» [2].

      А на Пасху в семье Моор ничего должного сделать не удалось, т. к. «по карточкам не дают, а в вольной продаже бешеные цены. ...намерение посылать Мише белые сухари не осуществимо, к сожалению, потому что белого хлеба дают нам на 7 человек одну французскую булку в день. Сами сушим черный хлеб и едим его в сухарях». Откуда 7 человек? В семье жила некая Люба, которая «окончила драматические курсы и поступила в коллектив», и еще из Новороссийска приехала служить в Ленинград племянница Кира, младшая дочь Нила Николаевича и Варвары Стратоновны Зубовых, и, значит, троюродная сестра Жоржа [2].

      По настоянию Жоржа Любовь Юльевна заполнила анкету для прохождения квалификации декламатора, которую она успешно выдержала и была поставлена в Посредрабисе на учет. Жорж очень помог маме, сделав пять вещей под музыку, которую сочинил и аккомпанировал ей на квалификации. Одно из произведений – это «Наш марш» Владимира Маяковского. Теперь мать и сын почти ежедневно стали работать над новыми вещами. Уже сделали «Погасло дневное светило» и готовят «Анчар» А.С. Пушкина и что-то «первомайское». Была Любовь Юльевна и в Радиоцентре, где «предложили прийти на просмотр в одну из суббот с новым репертуаром». Она решила идти с Жоржем, который хотел с ней работать [2].

      В июне 1930 года в семье Моор произошло несчастье – арестовали Сашу по делу (о котором он ничего не знал) бывшего начальства Этнографического музея Академии наук, где он работал несколько лет тому назад и где уже все арестованы. В Доме предварительного заключения у Любови Юльевны было с ним свидание, она сразу же подала заявление со справкой из диспансера о том, что у Саши туберкулез легких и желез. «Благодаря этому ему разрешили передачи, дают прогулку и держат в камере на двоих. Доктор тоже подал заявление, в котором просил дать его [Сашу] на поруки двум коммунистам... Следователь звонил ему по телефону, что на поруки взять нельзя, что они содержат его в приличных условиях и сказал, что даст доктору с Сашенькой свидание. Доктор писал, чтобы Сашу допросили скорее и окончательно, что он не умеет говорить неправду. ...вся его вина в том, что он не марксист и, вероятно, при допросе откровенно сказал свое мировоззрение» [2]. А, может быть, Сашу арестовали как ученика репрессированного историка Е.В. Тарле? [1].

      Летом 1930 года жившая у них Люба уехала со своим драматическим коллективом на Урал, Жорж уехал по Волге на специальном агит-пароходе Осоавиахима, «с зарплатой больше 100 руб. в месяц и на готовом содержании». Кира поехала к матери в Новороссийск в отпуск.

      И осталась Любовь Юльевна с Докторчиком и еще с каким-то жильцом. (Скорее всего, их семью «уплотнили».) Лето было жаркое. На острове Декабристов вокруг залива устроили пляж в целую версту длиной с чистым желтым песком. Народ купался и загорал как в Крыму. Выше пляжа – аллея со скамейками. «Прямо Европа!» «Вообще, – пишет Любовь Юльевна, – Ленинград с каждым годом хорошеет. Наш Васильевский остров тоже не узнать. По всем линиям панели из асфальта шириной как на Невском проспекте и насаждения, а Большой проспект сплошной сад – газоны, деревья, скамейки, площадки для игр детей, цветы. Все сады тоже один другого лучше» [2].

      Вот в этом то прекрасном городе Любовь Юльевна была вновь арестована и после обыска в квартире посажена в Кресты (известную ленинградскую тюрьму). Большая тетрадь ее стихов, исписанных «подозрительным почерком», была конфискована [1].

      Как писал в одном из писем Михаил Юльевич Зубов, который в это время служил в Ленинграде и жил в семье сестры Любы, «Жоржу разрешили придти на свидание с матерью, а когда он пришел, то не допустили. А сегодня он получил, вернувшись со службы, телеграмму от матери, чтобы он приходил на свидание завтра утром и принес вещи. Очевидно, ее высылают... Жорж был у матери с сестрой (Анжелой). Говорит, что она седая, и плачет, и хохочет, нервная, болела и болеет (ноги распухли, лихорадит и идет процесс туберкулезный). [Ее отправляют] на три года в концентрационный лагерь. Ее обвиняют в том, что она была руководительницей антисоветского салона (это, что гости у них бывали). Энергии у нее уже нет; словом, это тень, производящая неприятное впечатление. О смерти мужа она узнала от женщины, которая была на его похоронах и которую посадили в общую камеру с ней. Те, кто у нее бывал, старались выгородить себя, кроме одного. Однако им дали по 10 лет» [8]. По сведениям родных, после ареста жены доктор В. Моор бросился «ее выручать» был тоже арестован и 26 марта 1932 года скончался; хоронили его родственники жены [1].

      Перед высылкой матери «Жорж продал кое-что из мебели», которая загромождала обе комнаты, хотел собрать что-то из одежды, но... – «одно рванье вместо белья, нечего надеть на ноги, нет верхней одежды, платья... В докторской комнате, которая распечатана не менее недели, если не более, поселилась какая-то дама. Она еще не ночует, т. к. нет света и, очевидно, не все налажено, но уже привезли мебель, и какая-то женщина приходила мыть окно и пол в коридоре и кухне. Как-то (вначале) был слесарь с этой дамой. (Ключ от выходной двери в коридор оказался утерянным.) Теперь она не ходит через нас» [8].

      Из лагеря «была получена открытка от Любы. Пишет, что кругом лес, деревянные бараки, сперва будет баня, потом карантин, потом распределение на работы. Адрес еще не знает. Надо будет мыла прежде всего, а затем сообщит что еще...» [8]. А адрес был такой: Станция Потьма Московско-Казанской ж/д, Темлаг (Темниковский лагерь) ОГПУ, 13-ый лагерный пункт [1]. Это в Поволжье, в Мордовской АССР, менее, чем в 200 км к западу от города Саранска. Поразительно, но соседняя с Потьмой станция до сих пор носит название «Зубова Поляна». Мистика какая-то! [9].

      Через некоторое время Жорж получил от матери письмо на 6 страницах. «Ей можно получать письма в любом количестве, а самой писать только два раза в месяц. Лагерь в лесу. Одна ночь от Москвы. Есть ларьки, где все в общем для них есть и дешево. Если заслужит, то дадут разрешение приехать туда к ней и провести от недели до 20 дней. Она работает в драмат. [ическом] кружке. Ну, конечно, все жили, когда оказались в лесу при хорошей погоде и на чистом воздухе. Какая еще у нее работа – не знаю. Жорж ...предполагает послать в Москву какого-то человека, чтобы хлопотать об освобождении» [8].

      В апреле 1933 года был арестован и выслан в Казахстан на 5 лет и Михаил Юльевич, по причине отсутствия у него паспорта [1].

      Ситуация с арестами Саши, Любовь Юльевны, доктора В. Моора и Михаила Юльевича аналогична той, о которой Любовь Юльевна писала матери еще в 1921 году: «У нас тут по соседству происходили свои драмы. Арестовали 10 сентября одну даму в нашем доме, очень симпатичную. Увезли, запечатали ее квартиру, а дочь ее, 12-летнюю девочку, следователь поручил нам. Мать исчезла бесследно, видимо, расстреляна. Дочка жила у нас два месяца и уехала к тете в Архангельск. Без нее уже раскрыли квартиру (приехал какой-то комиссар из ЧК), вывезли все, кроме мебели, и поселились сотрудники из ЧК, так что теперь не осталось и воспоминания о жившей там семье... И такие современные драмы в столице бывают часто, ...и, думаю я, немало страдает невинных» [2]. А в семье Моор бывал в гостях Андрей Голов из ГПУ, который мог быть инициатором этих арестов и позже высылки всей семьи в корыстных интересах [1].

      В начале 1933 года уже из лагеря (из с. Кривякино) Любовь Юльевна писала сестре Нине: «Дорогая моя Ниночка, спасибо тебе, что откликнулась на мою просьбу и послала мне белых сухарей, сахару и конфет. Доставила мне этим большое удовольствие...», а в июле того же года (уже из Потьмы) писала так: «Я из Воскресенска приехала в Назаровку, в Первомайское отделение нашего Темлага, где и пробыла ровно месяц. Там я работала в околотке медицинской сестрой. Принимала больных амбулаторных вместе с «лекпомом», а часто и без него, ежедневно ходила на лесоповал к лесорубам с обходом за 5 км от лагеря. Лес лиственный – дуб, липа, береза. В июне еще пели все птицы, масса соловьев, которые заливались все вечера и ночи под самыми окнами лазарета. Лежащих больных было мало. Одновременно 5 человек, больше с поранениями, порубами..., что главное лечение перевязки. На прием же приходило иногда до 70 человек. Я писала по латыни, разбиралась в лекарствах и справлялась с делом, т. к. амбулаторное лечение стандартное – всевозможные готовые капли, микстуры, порошки и мази. Самые распространенные болезни – сердечные, фурункулез, желудок и тому подобное. В начале июля меня откомандировали сюда сопровождать и отвезти этап больных и слабосильных в Сангородок и в Центральный Темниковский лазарет Барашево. Я сдала 3 вагона людей, два дня отдохнула сама. Меня хотели оставить в Барашево медсестрой, но я не согласилась, т. к. там огромные бараки, помногу больных, и дежурство суточное (сутки дежурить, сутки отдых). Я сбежала с коммутатора из-за бессонных ночей, которые меня измучили, так что не чувствую достаточно физич.[еских] сил, хотя работа медсестры мне симпатична, и я охотно работала в Первомайске. Хоть и уставала очень, но много была зато на свежем воздухе. В лес ходила с большой палкой, чтобы перебираться в болотистых местах по сваленным деревьям, перескакивать через лужи. Раз меня застала гроза, и ливнем меня промочило до нитки, а потом опять засияло солнце» [2].

      Жизнь в лесу, по-видимому, способствовала выздоровлению Любови Юльевны от туберкулеза. Подробности лагерной жизни она описала в весьма оптимистичной и полной юмора поэме «Темлаг» (приводится ниже среди стихов) [1].

      Любовь Юльевна позже вспоминала: «...в сталинское время меня отправили в концентр, [ационный] лагерь на Потьму на 3 года, но я пробыла там 2 года. Я так честно трудилась и так безупречно себя вела, что лагерное начальство удивлялось – зачем меня лишили свободы и в чем можно меня исправить? Начальник лагеря снимал фуражку, встречая меня, и мне было разрешено гулять вне лагеря на природе. Я была так занята: 8 часов канцелярской службы, затем репетиции спектаклей, в которых я играла главные женские роли. Режиссером был артист МХАТ'а, тоже, видимо, по недоразумению высланный в Темниковский лагерь. Затем моей обязанностью было писать стихотворение к очередному номеру выходящей в лагере газеты. Бывали Съезды всех лагпунктов, и меня всегда усаживали около Президиума, потому что я, от имени заключенных, должна была приветствовать Съезд. Спать было почти некогда. Дело в том, что ложилась я очень поздно, а вставать в половине 7-го. К тому же спальные бараки были построены так: две доски и между ними засыпаны опилки, в которых было множество клопов. У каждой спальной койки стояла мисочка с водой, в которой мы топили нападающих на нас насекомых. Здоровье мое поддерживали ежедневные водные души (в лагере была водолечебница), когда в одной только резиновой шапочке становишься в стеклянный шкаф, и со всех сторон тебя поливает теплая вода... Через два года пребывания в лагере мне дали такую характеристику, что я могла вернуться в Ленинград, где был мой сын Жорж» [2].
 

Любовь Юльевна Зубова-Моор в роли в пьесе «Мятеж» Спектакль в Темниковском лагере в 1934 году (переснято в Ленинграде) (Фото из семейного архива автора)

      Действительно, в марте 1934 года небольшая открытка сестре Нине пришла уже из Ленинграда: «Живу у Жоржика. Он работает по музыкальной линии. Пишет для эстрадников. Пока без определенной службы. Внучата у меня чудные. Ариадна (Ариадночка) (ХХIII-11), 2 года 8 месяцев (родилась где-то в августе 1931 года), зовет меня Любовь Юлина, баба Люба... и молодая бабушка» [2]. Вторая внучка Ирэна (Рэночка) (XXIII-12), названная так в честь сестры доктора В. Моора (Радловой), не упоминается – ей, видимо, всего месяц или два (родилась в январе или феврале 1934 года) [1]. «Надеюсь, – пишет Любовь Юльевна, – что останусь с детьми» [2].

      Однако через год семью выслали на пять лет в Оренбург. «Из нашего дома, – писала Любовь Юльевна, – выслали шесть семейств, а когда мы через два дня сели в вагон, то весь поезд оказался переполненный коренными ленинградцами, отправленными на 5 лет в Оренбург, без предъявления какого-либо обвинения» [2]. Сын Саша (Александр I Александрович Зеленецкий) был выслан на Урал в город Шадринск, где женился на Марочке, потом уже вместе они перебрались в Оренбург [1].

      2 декабря 1935 года в Оренбург к Жоржу приехала Кира с дочкой Ирэной или Рэночкой (1 год 8 месяцев). «Девочка оч.[ень] здоровенькая, – пишет в январском письме 1936 года сестре Нине Любовь Юльевна, – бойкая, бегает, болтает на своем языке. Живем мы в квартире из двух комнат и кухни, из кот.[орой] сделали столовую, т. к. она довольно большая... Платим мы 100 руб. в месяц без дров, без освещения. Жорж с 12-ти дня до 10-ти вечера работает. Играет в джазе на вокзале и в кино в фойе... Мы с Кирой весь день одни с ребенком. Кира готовит, я все покупаю, убираю и, кроме того, сплю с Рэночкой. Она встает в 6 часов утра. Я ложусь в 12, в 1 час ночи. Среди ночи встаю неск.[олько] раз к ребенку. Ужасно устаю от постоянной бессонницы и от тысячи дел по дому. Печи топлю тоже я. Готовлю утром завтрак. Варю кофе. Очень трудно и очень скучно. С Кирой можно говорить только о еде (она любит покушать) и о собаках, кот.[орых] она обожает. У нас целый день в комнатах валяется на кресле дворняжка с соседнего двора, а вчера было даже две. Кира гораздо внимательнее к собакам, чем к людям. Я так хотела ее возвращения, а теперь разочарована и думаю, что как только будет возможность – уйду жить к Сашеньке. Его жена – человек одной культуры, воспитанная, образованная и в высшей степени деликатная, чего о Кире сказать нельзя... К Саше уйти сейчас не могу, потому что у него одна комната. Они хотят найти две, и тогда I возьмут меня к себе. А всего лучше было бы жить отдельно и самостоятельно, но при 1 отсутствии заработка это трудно выполнимо... Словом, мне очень тяжело, несмотря на то, что я очень привязана к ребенку. Ни о каком писании стихов в такой обстановке не приходится думать. За весь день не присядешь, только, когда садишься поесть... Я привыкла к жизни более культурной и творческой» [2].

      Тем не менее, у Л.Ю. Зубовой-Моор есть отдушина – это ее художественное чтение, преимущественно стихов и отрывков из поэм А.С. Пушкина. В 1936 году ее пригласил в библиотеку лектор, который слышал как весной прошлого года она читала в Доме Красной Армии «Медного всадника». Ходила она еще к директору театра. Он сказал: «Почему Вы пришли среди сезона, когда вакансий нет?» Любови Юльевне хочется работать. «А то умру от тоски и переутомления и отсутствия сна, – пишет она. Может быть удастся устроиться руководить в драмкружке при каком-нибудь Союзе?» [2].

      Все-таки в 1936 году она «несколько раз читала Пушкина на Пушкинских вечерах и лекциях в нескольких школах, в Педвузе, в Педтехникуме, в ДК и, как все говорят, «замечательно». В программе «много лирических стихов, монолог Татьяны, «Осень» и «Медный всадник», ...в первый раз читала «Бесы», и вышло потрясающе... Мне студенты говорили, что не только слушать, а смотреть на мое лицо и фигуру в исполнении – захватывает. Как будто я все вижу, о чем говорю, и они видят» [2].

      В декабре 1936 года Жорж уехал в Комсомольск. Любовь Юльевна решила вообще не бывать вечерами дома – ходить в библиотеку, в театр, в кино. А с 15 января 1937 года она начала работать в Педагогическом техникуме как преподаватель художественного чтения. Сразу стала готовить к 15-летию техникума со студентами спектакль «Цыганы» А.С.

      Пушкина и «несколько индивидуальных номеров чтения к очередным выступлениям на Пушкинских вечерах и лекциях, которых будет целый цикл». К одному из вечеров она подготовила выступления четверых студентов, «и директор, и весь учительский персонал были очень довольны». Теперь Любовь Юльевна спокойна, что работа до лета будет. С месяц она работала руководителем драматического кружка в Доме культуры, надеялась устроиться режиссером в Дом учителя. «Я бы, – пишет она в одном из писем, – поставила бы «Грозу» и сыграла Катерину. Волосы седые спрятала бы под парик, а фигура у меня молодая, и на лице морщин нет» [2].

      Тем не менее, Любовь Юльевна очень тоскует по настоящей культуре большого города: «9-ю симфонию [Бетховена] хочу послушать, в музей сходить, посмотреть какую-нибудь замечательную постановку. Хочу видеть «Отелло» в Малом театре и т. д., и т. д., и, наверно, больше никогда этого не увижу и не услышу, потому что, если можно будет уехать, то ведь ни в Москве, ни в Ленинграде площади нет. Только разве проездом на день, на два...» [2]. А пока Любовь Юльевна, по возможности, читает все газеты и журналы об искусстве, следит за всем, что в столицах играют, и жалеет, что сама не видит и не слышит всего этого.

      На работе Любовь Юльевну должна была выглядеть прилично, поэтому она просит сестру Нину купить ей кое-что в Москве и выслать посылкой: во-первых, «надо радамэ на подкладку к костюму, т. к. старая подкладка изодралась окончательно. Потом маркизета и шелк.[ового] полотна на две блузки (осталась одна только блуза к костюму и та старенькая), какой-нибудь одноцветной ткани на ночную рубашку (муслин, ситец), белых катушек штуки 4 и пары две чулок. Если легко можно получить, то пару летних туфель коричневых (есть рябенькие парусиновые) на низком каблуке... Здесь ничего этого нет, а когда бывает, то в один, два часа все скупают рыночные спекулянты. И в магазин даже не попасть – такая давка. Раз в карете скорой помощи увезли женщину из магазина, так ее затоптали. Еще... сколько стоит джемпер бумажный с шелковой ниткой? Я затрепала костюм, кот.[орый] всю зиму ношу вместо зимнего платья. Надо его чистить и возобновить подкладку. Ведь весной опять в этом костюме ходить придется на занятия» [2].

      Юбилейный Пушкинский вечер в техникуме прошел успешно. Любовь Юльевна поставила со своими студентами «Цыган», 1-ый акт «Русалки», «Сцену у фонтана»; ее ученики читали «Сказку о золотом петушке», «Письмо Татьяны», отрывок из «Полтавы», а сама она прочитала «Осень», «Бесы» и «На смерть поэта» М. Лермонтова. Далее началась подготовка ко Дню Красной Армии – постановка пьесы в 1-ом акте из жизни летчиков; отрывки из прозы и стихи; сама же решила читать рассказ «Песня» Избаха о жизни во время Гражданской войны. Затем подготовка ко Дню 8 марта. Любовь Юльевна «составила программу из двух отд.[елений]: 1-ое «Женщины в прошлом» и 2-ое «Женщины в настоящем». В 1-ом отд.[елении] поставила сцены из «Горячего сердца» Островского..., с выхода Параши, где она мечтает о вольной жизни. После отрывка читали стихи Некрасова. Я – Анну Каренину: свидание Анны с сыном. Я очень хорошо ее читаю. Во 2-ом отделении шла одноактная пьеска «Встреча». (Колхозница и Комбайнер.) Потом стихи, отрывки прозы на тему о современной женщине. Потом частушки пели под гармошку на тему: «Знатные женщины нашей страны», которые сочинил студент 1-го курса, наш поэт Берковский. Заключительным номером было выступление физкультурниц-женщин с красивыми пирамидами. Это художественная часть, а в торжественной части был доклад и премирование. Было шумно и весело. Теперь готовлюсь к 18 марта, потом к Олимпиаде и т. д.» [2].

      В марте 1937 года у Любови Юльевны большая радость – ей выдали пятилетний паспорт [2]. Кира с Рэночкой и родившимся в ноябре 1936 года Вилли (XXIII-13) уехала к Жоржу в Комсомольск. В декабре там родился Владимир (Вова) (XXIII-14) [1].

      Учителя Педагогического техникума захотели под руководством Л.Ю. Зубовой-Моор ставить пьесу. А саму ее пригласили в литературный кружок при газете «Оренбургская коммуна», в редакции которой два раза в месяц бывают собрания, доклады, встречи со знатными людьми... «Словом, я поневоле опять буду писать стихи и, может быть, и прозу [2].

Любовь Юльевна с внучкой Рэночкой в Оренбурге в 1937 году	Саша Зеленецкий с женой Марочкой и ее племянником Женей
Любовь Юльевна в роли Катерины («Гроза» А.Н. Островского) ( Фото из семейного архива автора)	Любовь Юльевна Зубова-Моор с 8-летним внуком Вовой, Ташкент, 9 мая 1945 года.
Любовь Юльевна с любимым внуком Вовой	Любовь Юльевна Зубова-Моор с 11-внуком внуком Вовой, город Чкалов, 15 августа 1948 г.
	Любовь Юльевна Зубова-Моор в роли Маргариты в пьесе «Мачеха» О. Бальзака, город Чкалов,сентябрь 1948 г

      Из Комсомольска от Жоржа пришло длинное письмо. Он жил там в хорошей квартире и работал по специальности. Жорж был потрясен своим 5-месячным хорошеньким и черноглазым сыном Вилли, который уже крепко стоял на ногах и, главное, любил музыку. Когда ему пели, то он явно пытался подтягивать [2].

      На Педагогической Олимпиаде ученики Л.Ю. Зубовой-Моор были премированы, так что свою работу она показала достойно. Ей очень хотелось «дать свой вечер художественного чтения», но надо было готовить учеников к 1 мая. Начала писать поэму «Чапаев»; надеялась, что на литературном собрании в «Оренбургской коммуне» будут разбирать ее стихи, ведь она дала туда целую тетрадь [2].

      Мечтала Любовь Юльевна съездить летом в Москву или Ленинград, но «надо много денег, да и работа не отпустит». Весь год, с осени 1937-го до осени 1938 года, она «пробавлялась уроками немецкого и русского языка», но эти уроки давали ей так мало денег, что за год она «съела все свои книги, зеркало, одежду и т. д.». Нужно было «опять выбираться и карабкаться вверх из нужды. За год этот и похудела, и постарела, но уроки все же дали [ей] в другом смысле». Теперь ее «уже зовут преподавать немецкий язык в школу», но она пока не хочет бросать свою специальность. Любовь Юльевна снова начинает работать художественным руководителем драматического кружка, теперь уже в Педагогическом институте, и одновременно преподавателем художественного чтения в лучшей школе города Оренбурга [2].

      Видимо, семья Жоржа вернулась в Оренбург, так как Любовь Юльевна пишет как не нарадуется на своего младшего внука Вову, которому 10 месяцев. Но он уже «платит бабушке взаимностью». Когда он был болен, она «чуть не умерла от тревоги... Несколько суток не отходила от него». Теперь Любовь Юльевна живет отдельно от семьи сына в большой комнате (3 окна по одной стороне и 2 по другой) вместе с приятельницей. Друг другу они не мешают – приятельнице на работу к 9-ти часам утра, а Любовь Юльевна занята по вечерам. Как-то она еще и заменяла свою знакомую и две недели проработала регистраторшей в амбулатории: «возилась с больн.[ичными] карточками, писала бюллетени, ставила градусники, брала кровь на исследование, так что приобрела еще одну квалификацию» [2].

      В ноябре 1940 года Л.Ю. Зубова-Моор оказалась в Ташкенте вместе с семьей Жоржа. Видимо, он туда переехал по служебным делам. Сначала Любовь Юльевна жила на квартире у сына, а потом нашла себе «комнатку на уплотнение в самом центре города и недалеко от Жоржа и от Дворца пионеров», где начала преподавать [2, 10].

      В первые дни начала Великой Отечественной войны 1941 года Георгий Вильямович Моор был призван в армию и ушел на фронт. В это тяжелое время Любовь Юльевна отдавала внукам «все свои материальные и душевные силы, и они не знали нужды» пока она не заболела пеллагрой (авитаминозом, вызывающим неудержимый понос). А когда через два месяца, «едва держась на ногах, [она] пришла к ним», то оказалось, что матери нет (Киру, говорят, украли), а дети в «таком запустении, что вспомнить страшно», и спасти их не удалось [2]. В живых остался только Вова. В День Победы 9 мая 1945 года Любовь Юльевна сфотографировалась с ним, чтобы послать фотокарточку сыну Саше [1].

      После войны и демобилизации Георгий Вильямович Моор оказался в Ленинграде, а Александр Александрович Зеленецкий с женой Марочкой – в городе Чкалове (областном). Любовь Юльевна, видимо, переехала с Вовой к младшему сыну, т. к. есть фотографии 1948 года, где в этом городе она снялась в роли Маргариты в пьесе «Мачеха» О. Бальзака, а также вместе с 11-летним Вовой [1].

      Георгий Вильямович в конце 1940-ых годов нашел домашний «очаг» в Ленинграде у Любовь Карловны Шмидт, жившей еще в 1930-м году в семье Моор. Вову отправили к ним. Мальчик, не привыкший к отцу (ему было 3,5 года, когда тот ушел на фронт), вынужденный быть все время с чужой, очень нервной и педантичной женщиной (Жорж много работал), безумно скучал по любимой бабушке и, в конце концов, в 1951 году покончил жизнь самоубийством, когда ему было всего 13 или 14 лет [1]. 

      Любовь Юльевна писала о себе: «Я сирота-бабушка, и это мне всегда очень больно. И все-таки, несмотря на преждевременную смерть Вовика, я с благодарностью вспоминаю, что он все-таки жил и доставил мне очень много радости» [2].

      Когда Сашу (Александра Александровича Зеленецкого) в 1952 году перевели работать в Днепропетровск, Любовь Юльевна тоже переехала туда [1]. В ожидании обещанной квартиры жили сначала тесно, но при этом очень дружно. Саша работал, Марочка вела хозяйство, Любовь Юльевна помогала ей. Сама она занялась просветительской работой как лектор, для чего много читала, занималась в библиотеке и только потом писала текст. Темы лекций были, в основном, литературные, исторические или «на злобу дня». Например, «Гражданская война» (к 40-летию Октября) или «Народы мира в борьбе за мир в художественной литературе». Но душа требовала более возвышенных впечатлений, без которых она «не мыслила жизни», и поэтому часто ходила на концерты, в театр и кино. С наслаждением слушала Игоря Ойстраха, Льва Оборина; была на спектаклях театра «Ромэн»; с интересом посмотрела в кино «Тихий Дон» и «Сестры». [2]. Летом 1953 года отдыхала в Крыму [1].

      Весной 1958 года семье Саши Зеленецкого, наконец, удалось переехать в новую квартиру: со всеми удобствами, солнечную, с балконом и великолепным видом на Днепр. Несмотря на свои 77 лет, Любовь Юльевна продолжала читать лекции. Но она не была удовлетворена своей жизнью, т. к. считала, что, имея артистическую натуру, могла бы «стать более значительным и полезным человеком» или профессиональным поэтом. «Но, – писала она дочери Нины Юльевны, племяннице Соне, – без постоянного труда ничего нельзя достигнуть, или очень мало. К музыке, как говорили все мои учителя в юности, у меня был талант, и его я не развила, к театру тоже, хотя, казалось, была с детства прирожденной актрисой. А всему этому развитию помешала любовь к обыкновенной жизни и любовь самая земная. Что я читаю хорошо лекции и меня с удовольствием слушает аудитория – это пришло уже в зрелые годы, да и для моих данных от природы это очень мало. Это ничтожная доля той пользы для людей, какую могла бы дать и, отнесясь серьезно к своим природным данным, могла бы доставить себе удовлетворение и радости жизни. А сегодня мне 76 лет и, хотя я и не сдаюсь и энергична, но увы: будущего нет, осталось прошлое и немного настоящего, только еще ненадолго...» [2]

      В марте 1959 года Л.Ю. Зубова-Моор и чета Зеленецких получили, наконец, возможность переехать в родной Ленинград и не жалели, что уехали из Днепропетровска. Александр Александрович стал работать научным сотрудником во Всесоюзном научно-исследовательском геологическом институте (ВСЕГЕИ), делая переводы научных работ с 3-х языков: английского, французского и немецкого. По состоянию здоровья ему разрешили ходить на работу не ежедневно, и он часто работал дома, сразу печатая перевод на пишущей машинке. Работа поддерживала его морально и материально, т. к. до полной пенсии оставалось еще 3 года, а на пенсию по инвалидности – не прожить. Встали на учет на получение квартиры, а пока за 300 рублей в месяц жили на 11-ой линии Васильевского острова в частой комнате на 1 – ом этаже, где «в коридоре и в местах общего пользования холод и сырость такая, что иней бывает на стенах в морозные дни. Сама комната хорошо обставлена, два окна небольших выходят во двор, весь заставленный штабелями дров, т. к. все дома отапливаются печами». Марочка ежедневно топила печку, чтобы не было сырости, от которой у Любови Юльевны началась астма. Каждый день она с 12-ти дня и до самого вечера бывала у Любы и Жоржа, где сухо, тепло и свело, а когда Жорж был в поездке, то и ночевала у Любы [2].

      Несмотря на свой преклонный возраст, Л.Ю. Зубова-Моор продолжала читать лекции, и ее «хорошо слушали и любили самые разные аудитории: и интеллигенция, и рабочие». Когда в 75-летнем возрасте она получила почетную грамоту, то ответила так:      

      «Конечно, жизнь прожить – не поле перейти», –
      Так в старину говаривали деды.
      От мудрости народной – не уйти,
      Но я хочу сказать не только это:

Любовь Юльевна Зубова-Моор читает свою лекцию, Днепропетровск, 1952 г	Любовь Юльевна Зубова-Моор на отдыхе в Ялте, 1953 год
Любовь Юльевна Зубова-Моор, Днепропетровск, 1956 г.	Любовь Юльевна Зубова-Моор, Ленинград, 1959 г.
Любовь Юльевна Зубова-Моор (Фото из семейного архива автора)

      Любовь рождает жизнь и светит нам в пути.
      Отец и мать – Любовь – мне имя дали
      Спасибо им. Мне лучше не найти
      Советника в труде и друга в час печали!      

      А в жизни все бывает иногда.
      Благодарю за чуткость и вниманье.
      Я счастлива в труде, так значит молода!
      Вот так счастливой быть – одно мое желанье!» [2].      

      Любовь Юльевна часто бывала на концертах в филармонии, слушала по радио и телевидению Вана Клиберна, надеялась, что он, может быть, приедет в Ленинград, и тогда удастся его увидеть и услышать. «Без музыки, – писала она, – не могу жить... По-прежнему люблю искусство, музыку и театр. На днях начну ходить по музеям. Словом, все та же... Старость меня еще не совсем уходила». Лето она хотела провести в деревне, «жить на природе, среди среднерусских ее красот в Пушкинских горах и гулять в Михайловском заповеднике». Нина Юльевна звала сестру Любовь эпикурейцем за ее жизнелюбие [2].

      С Ваном Клиберном Любови Юльевне все-таки удалось не только встретиться в подъезде филармонии днем, когда он выходил после репетиции, но и пожать ему руку, пожелать счастья, а также подарить букетик незабудок, вручить письмо, посвященные ему стихи и дать подписать купленное на Невском проспекте его фото. На нем он написал по-английски следующее: «Зубовой-Моор. Моя глубокая благодарность за чудесные цветы. Мои горячие пожелания всегда искреннего Вана Клиберна. 15.06.60». Любовь Юльевна считала Вана Клиберна не только талантливым музыкантом, но и чудесным человеком. Она надеялась услышать его в будущий приезд, т. к. в новой записи на его концерты она была под № 26 (ее «отмечала» в очереди одна знакомая), а в прошлый раз – под № 2400 [2].

      Летом 1960 года скончался Саша (Александр Александрович Зеленецкий), Марочка стала еще ближе и сердечнее по отношению в Любови Юльевне. У нее было замечательное свойство характера – уметь смешить, и это чувство юмора помогало жить. Они теперь надеялись получить однокомнатную квартиру и хотели бы потом соединиться с Жоржем и Любой, у которых была неплохая комната. Весной 1961 года Любовь Юльевна и Марочка, «после мучительного неудобства, кот.[орое], казалось, никогда не кончится», получили, наконец, отдельную однокомнатную квартиру в новом доме. В день 80-летия Любови Юльевны справили заодно и новоселье. Теперь у нее появилась возможность сидеть за своим (!) письменным столом и писать [2].

      После юбилея Любовь Юльевна стала много болеть, у нее начались головокружения, и она перестала зимой выходить из дома, а поэтому и читать лекции. В октябре 1962 года она упала на каменный пол в ванной комнате и рассекла себе кожу на голове до самой кости, так что пришлось накладывать швы и долго ходить с перевязанной головой и рыжими от крови волосами, которые нельзя было мыть. Упав через несколько месяцев во второй раз, она отделалась шишкой на затылке. Но бодрости духа не теряла, и летом ходила и на почту, и в библиотеку, и в книжный магазин, а иногда даже и в кино [2].

      В эти годы Любовь Юльевна начала писать «Воспоминания» о своей долгой жизни, в которой «было много и радостного, и печального, и интересного, особенно при встрече с замечательными людьми, о которых обязательно надо рассказать, потому что они украшали эту жизнь. Только бы успеть написать правдивый искренний рассказ». Вела Любовь Юльевна и большую переписку со всеми родными, в основном, с москвичами. В письмах она не только рассказывала о себе и своих близких, но и давала некоторые жизненные советы и поддерживала тех, кто в этом нуждался. Из ее писем мы узнаем, чем занимался ее сын Георгий. Оказывается он, работал в коллективе «Цирк на сцене» и, как член Художественного совета, партийный человек и музыкант, «занят больше всех и за все отвечает... Он часто переезжает из одного города в другой. Некоторые города похожи больше на села. Ведь «Цирк на сцене» должен обслуживать, главное, те города и веси, где нет постоянного цирка. Во всем остальном «Цирк на сцене» вполне профессиональный и квалифицированный. Сейчас с ним [работают] еще двое музыкантов – один электро-гитара, другой саксофон, а также кларнет. И вот Жорж – рояль. А где нет рояля, он играет на аккордеоне. Таких нот трио для такого ансамбля не существует, и Жорж создает эту музыку (как композитор) и, кроме того, это трио, выступая как отдельный музыкальный номер, сопровождает все номера циркового искусства, да так, что это не музыкальный фон, а один из (только в виде музыки) частей номера, воздушного, партерного, любого. Это не просто, а Жорж все это создает. Его очень уважают, ценят и знают, что он незаменим и единственный. Ведь и в других коллективах тоже есть музыканты, но они играют что-нибудь только как фон. На каком-то просмотре был большой человек и музыкант и, услышав Жоржа, он развел руками и спросил: «Неужели это все Вы создаете?» Жорж мог только односложно ответить: «Конечно, а как же иначе?» Ведь музыкальность его неисчерпаема. 8-ми лет Глазунов принял его в консерваторию, и Жорж играл не только прелюд Шопена, марш Мендельсона, но и свои композиции. Его взял учеником лучший профессор консерватории, но почему Жорж не остался там, виновато голодное и холодное время и родители – я и Докторчик, кот.[орые] не знали, что для музыкальной карьеры надо получить музыкальное образование и [иметь] бумажку об этом, т. е. диплом. Сейчас Жорж устал от своей неспокойной жизни, но она обеспечивает материально... Ведь Люба не работает и пенсии тоже не имеет. Да еще Жорж и мне, к моей небольшой пенсии, ежемесячно прибавляет, и получается пенсия..., которую я отдаю Марочке, [она] ведет хозяйство, и мы благополучно сводим концы с концами... Я своего сына не только люблю и уважаю, но и горжусь им. Встает ранним рано и сразу за работу и никогда не жалуется ни на какие трудности» [2].

      Летом 1965 года в Ленинград приехал Ван Клиберн. Любовь Юльевна слушала 1-ый концерт по телевизору, «потом два раза по радио и последний его концерт – фортепьянный вечер – уже из 8-го ряда зала филармонии. Была с Марочкой... Поднесла Вану альбом с видами Ленинграда (около 100 цветных фото) и стихи от лица ленинградцев-любителей музыки. [Стихи] были красиво оформлены акварельными рисунками и сделан подстрочный перевод на англ.[ийский] язык. Ван очень вырос как исполнитель и играл просто гениально. Ему 30 лет, но на вид меньше. На концерте присутствовали его отец и мать... Публика приветствовала и их. Было море цветов, и вся сцена была ими усыпана. Чтобы как-то передать Вану альбом, мне пришлось вытянуть руки над головой, держа альбом. Ван увидел, подошел, протянул руки, приветливо улыбнулся и взял альбом. Марочка держала меня за талию, чтобы я не упала... На бис играл много, и мне было стыдно за молодежь, кот.[орая] беспощадно кричала «бис». Но, наконец, опомнившись, весь зал скандировал: «Спасибо!» Родители Вана говорили, что нигде его не встречали так, как в Ленинграде. Мы ждали его пять лет... Помимо гениальных данных Вана, как пианиста, у него еще и огромный молодой темперамент» [2].

      Несмотря на недомогания, Любовь Юльевна все-таки сумела приехать в Москву и повидать всех своих родных. А в Ленинграде ей помогали жить дети. Когда она выходила и садилась на скамейку около подъезда, то дети бежали к ней и, «немного потолкавшись друг с другом из-за того кому сидеть рядом», смеясь, рассказывали. Было радостно и весело смотреть на их милые румяные лица, глаза – такие добрые, ласковые». Любовь Юльевна «целовала их, малышей забирала на колени, и все это было чудесно, ...они чувствуют, что я их искренне и горячо люблю... У меня много подарков от них: кусочек мрамора, каштан, куколка в ванночке, какая-то самоделка из цветной проволоки, рисунок и т. д. Они не зовут меня бабушкой, хотя я уже и прабабушка, а Любовь Юльевна, что очень симпатично, т. к. подчеркивает не возраст, а индивидуальность». Любовь Юльевна писала детям стихи ко дню рождения или просто, когда хотела доставить им удовольствие ласковым словом. «Если бы не дети, – писала она, – я бы давно распрощалась с жизнью, настолько она ограничена болезнями и старческим возрастом!» [2].

      «Дети – все дети, чужие, свои, все, что на свете, – все внуки мои» [2].

      Свою любовь, заботу и моральную поддержку Любовь Юльевна постоянно выражала в письмах своей племяннице Соне (дочери сестры Нины Юльевны), ее дочери, т. е. двоюродной внучке Нине Беликовой (после замужества Нине Владимировне Лукиной – автору книги), а затем и ее сыну Сереже, которому специально покупала и посылала детские книжки, радуясь его успехам в учебе, спорте и занятиях музыкой [1].

      Потом пошли от них ответные письма благодарности и восхищения мужеством Любови Юльевны. Вот один из ее ответов на них: «Дорогая ласковая внучка Ниночка! Своим письмом ты меня и обрадовала и тронула. Спасибо за это, ...я своим долголетием и крепостью обязана моим родителям... Я очень любила жизнь и люблю ее в старости. Это вовсе не качество, а свойство характера. Во всем остальном я самая обыкновенная женщина. Ты мне очень, очень нравишься именно теми качествами, которых у меня нет. Твое поколение – славное, творческое, даже героическое. Я люблю тебя не только как внучку, а как человека... Я хотела бы быть твоей матерью, чтобы ты чувствовала, как ты мне бесконечно дорога... Я напишу о тебе хорошее стихотворение» [2].

      В 1967 году Л.Ю. Зубова-Моор стала посылать главы своих «Воспоминаний» и стихи Заведующему Вологодским отделением книжного издательства Владимиру Михайловичу Малкову в надежде, что что-то из ее сочинений будет напечатано. В ответ на его заинтересованное письмо она отвечала: «Мои «Воспоминания» пишу как историю трудовой дворянской интеллигенции родного северного края... Перед каждой главой фотография. Пишу о родном гнезде Кузнецове – Кузнецовский старинный красавец-дом, пишу об отце – фотография отца, о маме – фотография матери и т. д. Получилась бы полная картина прошлой жизни и быта живших тогда людей. Я ничего не преувеличиваю и, вообще, стараюсь быть предельно искренней и правдивой... От руки приходится переписывать с черновиков, что подвигается медленно... Стихи и поэму «Беломорканал» посылаю». Есть еще цикл стихов «Архитектурный Ленинград» (14 стихотворений). Любовь Юльевна «не знала, что быть напечатанной можно только, посылая рукопись, уже заранее говорить о том, что отдаешь часть гонорара в пользу издателя...» [2] Поэтому ее прекрасные стихи так и остались в рукописи у родных [1].

      В 1968 году Л.Ю. Зубова-Моор писала: «Я уже с трудом терплю мои 87 лет и болею. Постоянно делают мне уколы камфары и новокаина от слабости, так что веселого мало, но горжусь, смотря и слушая по телевизору наши великие достижения». В письмах она сформулировала и свои жизненные кредо: «Я ничего не беру ...ни от кого, а только даю, даю и даю. Ведь это много лучше и достойнее, чем брать... Любить людей больше, чем себя самое, может быть, трудно, но [это] лучшее качество человека»; «Я горжусь своей Родиной и горжусь, что мне посчастливилось родиться в России, которую считаю самой замечательной страной в мире, горжусь русским человеком, всегда патриотом...» [2].

      Любовь Юльевна Зубова-Моор скончалась 7 апреля 1970 года, ее сын, Георгий Вильямович Моор, умер в 1985 году.
     

      Источники:

      1. Материалы семейного архива автора (письма, воспоминания родителей и родных).

      2. Письма Любови Юльевны Зубовой (из семейного архива автора).

      3. Письма А.А. Зеленецкого (старшего) Н.Ю. Герман-Зубовой (из семейного архива автора).

      4. Письма Лариссы Юльевны сестре Нине Юльевне (из семейного архива автора).

      5. Воспоминания Л.К. Шмидт о семье Моор (из семейного архива автора).

      6. Исмагулова Т.Д. «Страдные годы» графа В.П. Зубова на фоне серебряного века // Зубов В.П. Страдные годы России» М.: Изд-во «Индрик, 2004. С. 6-38.

      7. Письмо В. Моора Н.Ю. Герман-Зубовой из Петербурга в Москву от 20 сентября 1923 года (из семейного архив автора).

      8. Письма Михаила Юльевича Зубова (из семейного архива автора).

      9. Атлас схем железных дорог СССР. М.: ГУГК, 1976. С. 42а.

      10. Открытка А.А. Зеленецкого (младшего) Н.Ю. Герман-Зубовой из Чкалова (областного) в Москву от 24 февраля 1941 года (из семейного архива автора).

Георгий Вильямович Моор с женой Любовью Карловной Шмидт двоюродным внуком Алешей (Алексеем Михайловичем Аникиным), город Ленинград, 1976 год (Фото автора)

далее