|
ЗУБОВА-МООР ЛЮБОВЬ ЮРЬЕВНА (1881-1970)
СТИХОТВОРЕНИЯ
(из архива Н.В. Лукиной и Р.В. Зубова)
* * *
В мятежных снах проходит ночь...
Я слышу вопли Антигоны...
Несчастного Эдипа дочь
Шлет в безответность гнев и стоны.
Проснулась. Слезы на глазах,
Сочится кровью в сердце рана,
В душе смятение и страх, –
Не доиграв, проснулась рано.
Подмостков нет, и нет колонн...
Где занавес? Где хор? Где сцена?
Где зрители? Где царь Креон?
Где изменившая Исмена?
Зачем я родилась с мечтой,
С душой страдающей и нежной,
И расточительно простой,
К себе ж суровой и небрежной?
Так много страсти, много сил
Скрываешь, топишь в буднях жизни,
И бьешься с буднями без сил,
Тоскуя по иной Отчизне!
Июль 1926 г.
В шестнадцать лет
Тоски не побороть, хоть выбросись в окно!
И дом родной не мил, не милы близких лица.
Ведь детская душа – не детская давно,
Она и мудрый змий, и хитрая лисица.
Она уязвлена, она желает скрыть
И смехом подавить, и заглушить рыдания.
В глазах немой вопрос ей: «Быть или не быть?»
А за плечами черных крыл шуршанье.
Кругом веселья шум и музыки раскат...
Скорей, скорее скрыться в темный сад,
Где, может быть у звезд, у сонного пруда,
Где так тиха и глубока вода,
Душа смятенная найдет ответ:
«Он – любит или нет!?»
Сентябрь 1926 г.
Марфа и Мария
Молчит, умолкла арфа,
День – не ее стихия.
Днем я ведь только Марфа,
Лишь ночью я Мария.
Во сне беру я арфу,
Во сне пишу стихи я...
В забвении тело – Марфа,
Пришла душа – Мария.
Слагай же гимны, арфа!
Ночь, сон – моя стихия...
Ушли и день, и Марфа,
Мария я, Мария!
Ноябрь 1926 г.
Посмертная песня.
Сергею Есенину
Ушел поэт, ушел поэт...
Он разве был не брат?
О, дайте, дайте нам ответ –
Кто в этом виноват?
Вина ужасна и тяжка
Для вдумчивых сердец...
Зачем, зачем его рука?
Зачем такой конец?
Он молод был и он любил
Цветы и солнца свет,
Он песни пел и в песнях жил,
Как истинный поэт.
Один..., кусок веревки..., ночь...
Ночь, ночь уже навек!
О, скройся, скройся призрак прочь,
Ведь он был человек!
Их много там, он не один...
Кто даст за всех ответ?
Что гений нам, что гражданин,
Что молодой поэт?!
Они ушли, они не ждут
И ранят нам сердца...
Могила ранняя – приют
Для песен и певца.
Ушел поэт, ушел поэт...
Он разве был не брат?
О, дайте, дайте нам ответ –
Кто в этом виноват?
Декабрь 1926 г.
Сладость мифов
I
Ты меня заворожила
Древних мифов лепота;
Слез потоки в грудь вложила
Мне Эдипа слепота;
Подвиг гордый Антигоны
Указал мне верный путь;
Ариадны нежной стоны
Напоили болью грудь.
Эвридики и Орфея
Вздохи – музыка моя;
Раны, крики Прометея –
Скорби вечная змея;
Гнев Медеи, муки ада –
Все излюбленные сны...
Персефона! Мне услада
Рвать цветы твоей весны!
II
Афродиты сладость,
Елены красота...
Солнце, блеск и радость –
Любви моей мечта.
Песни Сапфо нежной,
И Леда у пруда...
Лебедь белоснежный,
Как серебро, вода...
Гимны лунной ночи,
Шуршанье камыша...
Спи, закрой же очи,
Забвенная душа!
Март 1927 г.
* * *
Любовью раненое сердце
Всегда таит в себе Любовь.
Открой же в это сердце дверцу,
Оно полюбит вновь и вновь.
Стучись, стучись рукою властной,
Раскрой и ласки не жалей!
В моей душе, большой и страстной,
Мгновения в вечность перелей!
Август 1927 г.
* * *
Что мне в словах твоих? Дай мне улыбку,
Нежно целуй, обними горячей.
Ты не колдуй меня голоса скрипкой,
Дай блеск очей!
Дай мне весь трепет неизжитой страсти,
Вздохов смятенных и ласк не жалей.
Чаша страданий разбилась на части, –
Радость лишь пей!
Жизнь промелькнет, как стрела из колчана,
Пусть же полет ее будет звончей!
В вихре Любви забываются раны,
В солнце ночей!
Октябрь 1927 г.
* * *
Два ритма Жизни, два биения:
Один – реки степной разлив,
Другой – он пляшет без смущения,
Как водопад, искрист, бурлив!
Ему преграды не помеха,
Он, как скакун без удила.
Его трагического смеха
В душе мы часто слышим эхо, –
В нем тайна Жизни залегла.
Две меры чувств и два сознанья:
Спокойной ясности души,
Где все понятно, все желания,
Все зреет медленно в тиши.
О, как неясно, неизвестно,
Что будет с тем, с другим, иным?
Но как несказанно чудесно
То, что ничто в нем неизвестно.
Хоть в бездну, но иду за ним!
Ноябрь 1927 г.
Лидии Яковлевне Липковской
Нам жемчуга, рассыпанные в чаше,
В прозрачном хрустале, ласкают взор,
Так голос твой пленяет сердце наше,
Плетет тончайший звуковой узор:
Как жаворонок сыплет нежной трелью,
Как соловей мечтательно томит
Задумчивой пастушеской свирелью,
Как первая Любовь волнует и томит.
То смех беспечной юности, то слезы,
Как капельки росы душистой на цветах...
Искусство дивное не знает прозы,
Вся в трепетных, волнующих мечтах!
Когда стоишь в блестящем круге света,
И шумный зал послушно весь затих,
Закрыв глаза, я вижу солнце, лето
И море незабудок голубых!
Декабрь 1927 г.
На берегу Суллы
Средь темных зарослей густого очерета
Серебряной змеей ты вьешься и блестишь,
Как сладостны мне сны украинского лета,
Как нежно шепчутся и воды, и камыш.
В полуденных лучах мне золото загара
И жизнь, и жар в крови ты, солнце, подаришь;
Мятежный алый пыл возникшего пожара
Умерит вечера задумчивая тишь.
Рука с рукой, вдвоем тропинкою гористой,
Как чуток каждый шаг, как нежен каждый взгляд,
Идти, идти всегда под южным небом чистым,
Всегда вдвоем, вперед, и никогда – назад.
Вдыхать полыни дух, пить поцелуя сладость,
Смотреть на звезды глаз и сердцем песни петь,
Впивать родной души печаль и жизни радость,
В объятьях милых рук безвольно умереть.
На берегу Суллы
Полдень жгучий, полдень алый.
Сад фруктовый спит усталый,
Ароматом напоен.
Ароматом фруктов спелых,
Мяты, мальвы, кашек белых;
Не запомнишь всех имен.
С непокрытой головою,
Подставляя плечи зною,
В сарафане, босиком,
К речке светлой и прохладной,
В полдень сердцу так отрадной,
Я с горы спущусь бегом!
Там у речки смех и крики,
Всплески струй и солнца блики,
И веселости разгар.
По зеленым травам брега
Состязание в силе бега
Золотистых тел загар.
А на бережку высоком
Рыболов серьезным оком,
Лет восьми иль девяти,
Совершенно без улыбки
Смотрит, как шныряют рыбки...
От него им не уйти!
Вот и я в прохладных струях
Охлаждаю поцелуи
Бога Солнца... и плыву
К камышам, живой стеною
Стройно зыблемым водою,
Мыслью Лебедя зову.
Он же, будто ненароком,
Смотрит зорким, жадным оком,
Как на берег выхожу.
Вот я вышла освеженной
И под солнцем обнаженной
В травах ласковых лежу,
Вся пронизанная светом!
Мой загар ему приветом,
На немой вопрос – ответ!
Знаю: вечером, позднее,
Снова встретимся в аллее
Тополей, а лунный свет
Нас заманит к речке спящей,
В серебро воды звенящей,
Под напевы камыша,
Тишину июльской ночи
Всплеском струй и, очи в очи,
Поцелуем нарушать!
Декабрь 1927 г.
На берегу Суллы
О, ночь! Твой бархатный покров
Нас негой властно обнимает!
Идем на твой весенний зов,
На зов Любви, что сердце знает!
С горы, чуть видною тропой
К реке, заснувшей под звездами,
Встревожить ей ночной покой,
Слить страсти жар с ее водами.
Вот берег, заросли куста,
Вот пень – то трон речной русалки...
Боишься ты, твои уста трепещут...
О!... Как люди жалки!
Будь рыбкой ты, но без тенет,
Дай руку мне и, обнаженный,
Разбей стекло ленивых вод,
Буди камыш, в волну влюбленный.
О, как прохладные струи ласкают,
Шепчутся, волнуя!
Приди в объятия мои,
Сольемся в неге поцелуя!
О, ночь! Твой бархатный покров
Любовь соединил с любовью!
Всесилен твой могучий зов
Для всех земных с русальей кровью!
Роза
Среди цветов, соперниц розе нет!
У гордой лилии холодный цвет.
У розы же и пурпур, и заря,
И страсти жар, и прелесть янтаря.
Богатством красок напоила
Живительная солнца сила!
Незабудка
На дне овражка, где ручейка поток
Журчит, бурлит чуть слышно, есть цветок,
Как небо голубой, и с ясным взглядом...
Сорву его, поставлю с розой рядом!
Чертополох
Чертополох – какое слово!
Названье злое для цветка:
Он сух, колюч, он нездоровый!
Не торопись судить пока.
Ни на один цветок несхожий,
Никем не признанный цветком!
Не торопись, вглядись, прохожий,
Ты с ним, наверно, незнаком!
А он душист, изящен, тонок...
Возьми его, поставь в стакан,
И из шершавого бутона
Появится сиреневый султан.
* * *
Храня старинное поверье,
Я положила в ожерелье
Твой локон шелковый волос.
В нем есть магическая сила,
Я на груди его носила,
И он мне счастье принес.
Мне так легко теперь и ясно,
И бытие мое прекрасно,
Пряду я новой Жизни нить.
Свое я знаю назначение,
Я отдалась вся на служение
Искусству всех искусств – любить!
Как чудно мир преобразился,
Печалей сон – мне только снился,
Зима мне кажется весной.
Лежи, мой локон в ожерелье,
Во славу старого поверья,
Колдуй и властвуй надо мной!
Декабрь 1927 г.
* * *
Я Жизнь люблю, но Смерти страх
Не ведаю, – какой?
Удар ножа! Повержен в прах, –
Навеки сон, покой...
Так Смерть придет в нежданный час,
А с ней забвенье мук...
Приди сегодня, нет – сейчас,
Не заломлю я рук!
Лицом к лицу, глаза в глаза,
Возьми меня, схвати,
И – набежавшая гроза,
Как лист сухой, смети!
Коси коса, глаза в глаза,
Лицом к лицу всегда!
Приди, нежданная гроза...
Страх Смерти? Никогда!
Декабрь 1927 г.
* * *
Лес дышит влагой и корой,
Благоуханьем близкой ночи.
Зажглись на небе звезды-очи
Осенней позднею порой.
Вздыхаю я земли дыханье,
Родной и близкий этот прах.
Меня не мучит Смерти страх
И наше не страшит свиданье.
Вот там овраг, кусты и мох...
Там ждет мой милый в час вечерний,
И, пробираясь между терний,
Я затаила сердца вздох.
Познать любовь и вечность в ней,
Как сладко силе, с равной силой,
И перед верною могилой
Любить и быть еще сильней!
* * *
Просторна торная дорога,
Широки торные пути.
Моя Любовь не так убога,
Чтоб по дорогам тем идти.
Я проторю свою тропинку
В лесу, в горах, под сенью вод,
Прославлю каждую былинку
И соберу по каплям мед.
Душистый мед цветов и сказки
Нездешних былей и услад,
Их ослепляющие краски
И их пьянящий аромат.
Из чаши, как эфир прозрачной,
Пригубим вместе, ты и я.
В одежде бедной и невзрачной
Не может быть Любовь моя!
Февраль 1928 г.
* * *
Очи милого – два голубых борвинка
В синеве, мне их жизнь так ясна и легка.
Над очами волос золотое руно,
Как гречиха, на солнце сияет оно!
А плоды свежих уст к поцелуям манят,
Соком сладким желанья и жгут, и томят.
Рост, как тополь, высок; строен стан, как сосна...
Весь он – Жизнь, Красота и Любовь, и Весна!
Февраль 1928 г.
Цветок любви
Я все ищу цветок Любви,
Найти его необходимо.
Скажи мне ты, идущий мимо,
Где я найду цветок Любви?
Должна найти цветок Любви,
Хотя бы рос он под землею!
Идущий мимо, я не скрою –
Должна найти цветок Любви.
И я сорву цветок Любви...
Его красы ты не измеришь
Идущий мимо, ты не веришь,
Что я сорву цветок Любви?
Я принесу цветок Любви
Во всей красе, чрез все земное,
Идущий мимо, нас ведь двое,
Мы пронесем цветок Любви!
Да, я нашла цветок Любви
На самом бездорожном месте!
Идущий мимо, правда, вместе
Нашли с тобой цветок Любви!
Июнь 1928 г.
* * *
Смотрю в окно усталым взором,
Напрасно жду, – ты не пришел...
Вон тополя стоят дозором,
Вливая в грудь дыханье смол.
Быть может, ароматом крепким
Они дают друг другу весть,
Чтобы дрожащим листьям цепким
Душистый поцелуй принесть.
Я шлю тебе всех чувств дыхание,
И мыслей нежная волна
Всей силой страстного желания
Тобой, одним тобой, полна!
Как тополь трепетом объята,
Полна я крепких, терпких смол...
Бледнеет зарево заката, –
Напрасно жду, – ты не пришел!
Июнь 1928 г.
* * *
Текучесть дней, как вод потока,
Не задержать, ни полонить.
Так не прервать законов рока –
Стремлений кованую нить.
Я жду тебя всю жизнь, быть может,
На всех дорогах бытия!
Огонь Любви мне силы множит,
Где след твой, – там иду и я.
Быть может след пути обманный,
И я лишь к пропасти приду,
Но ты – единственный, желанный,
И я иду к тебе, иду!
Любовь не может знать сомнений,
У ней ведь только два конца:
Иль счастья солнечного гений,
Иль маска мертвого лица!
Цветы ромашки
Снежно-белые перышки кружевом,
Середина, как солнечный круг.
В нем вопрос, вечно новый, о суженом:
«Да иль нет? Правда, да? Милый друг!»
В поле радостном, вешнем, не кошенном
Я стою, как в волнах снеговых,
Сколько тайн и вопросов не спрошенных
И надежд в тех цветах полевых!
Ах, как солнечны дни эти юные,
Расплетенные локоны кос,
Лепестки, ветерком окрыленные,
И всегда тот же самый вопрос!
Снежно-белые перышки кружевом,
Золотой, заколдованный круг...
В нем вопрос, вечно новый, о суженом:
«Да иль нет? Правда, да? Милый друг!»
Июль 1928 г.
* * *
Я иду с тобою тихо, рядом,
Ты спокоен, ты совсем не рад.
Я боюсь с тобой встречаться взглядом,
Потому, что холоден твой взгляд.
А еще недавно трепетали
И мелькали мотыльки-глаза...
Но теперь глаза твои – из стали,
Заблудилась на моих – слеза.
Я все та же. Сердце ненасытно,
Сердце чувством скорбным проросло.
Но зачем с твоим оно не слито?
От кого пришло нежданно зло?
Я иду с тобою рядом тихо,
Сердце плачет, бедное, в груди...
Между нами встало чье-то лихо,
А Любовь плетется позади!
Июль 1928 г.
Отрывок
Любовь твоя горька. Быть может,
Ее горячий, страстный пыл
Мне сердце вечной жаждой гложет,
Тебя досадою тревожит,
Но ты, мой друг, одно забыл:
Под солнцем, зноем раскаленной,
Где неба празелена синь,
Без влаги, жаждой иссушенной,
В земле, сухой и обнаженной,
Растет лишь горькая полынь!
Июль 1928 г.
* * *
Две с половиной сажени
Прорезь окна на стене,
Письменный стол в светотени,
Все, что мне надо вполне.
Кресло из гнутой соломы,
Вдоль по стене ряд картин,
Их теневые изломы –
Сеть колдовских паутин!
Тайна тетради раскрытой,
Песня дождя за окном,
Золото свечки забытой,
Все неземное в земном...
Воздух насыщен и сладок,
Твой поцелуй на губах,
В платье чуть-чуть беспорядок...
Тише! Любовь? Счастье? Ах!
* * *
Сумерки тихо подкрались
Тени сгустились вокруг...
Грустно – мечты затерялись
Где-то... Ах, где Вы, мой друг?
К раме прильнув сиротливо,
Тихо лелея мечту,
Я Вас ждала терпеливо,
С сердцем, как роза, в цвету.
Вы не пришли, – не хотели...
Верно, моя в том вина!
И лепестки облетели...
Выпита ль радость до дна?
Но ароматны и алы
Падали сны-лепестки...
Сердце любить не устало,
Полное нежной тоски!
Октябрь 1928 г.
* * *
Прозрачен воздух, как весною,
А, между тем, мы – в Ноябре.
Нева-красавица волною
Струит опалы в серебре.
Как город сказочно прекрасен,
Как четки линии домов.
Сегодня он так прост и ясен,
И величав, и снова нов!
Сойти с моста и взять налево,
Где Медный всадник, как живой,
В порыве творческого гнева
Взвился и замер над Невой...
Тогда понятно, что весною
«Была осенняя пора»,
Когда над девственной Невою
Встал гений города Петра!
Ноябрь 1928 г.
* * *
Не страшна мне Судьбы неизбежность,
Предосенние муки Любви.
Не бесплодно растрачена нежность,
И «несчастной» меня не зови!
Под лучами палящего лета
Вянут травы и блекнут цветы,
Так и тонкие чувства поэта
Терпят только пределы мечты.
Жизнь проходит жестоко и грубо,
Обнажая звериный оскал...
Ей кусаться и лаяться любо,
Но... За Жизнь поднимая бокал!
Пусть расплещется все без остатка,
Пусть хрусталь разлетится во прах,
Это с Жизнью свирепая схватка,
И пред нею не чувствую страх.
Каждой капле найдется оправа
В ожерелье из творческих слов...
Что для смертного только отрава,
Для поэта – к бессмертию зов!
Декабрь 1928 г.
* * *
Люблю бродяжить я, когда душа в печали,
По бездорожьям мысль скитается вослед...
Подставить ветру грудь, дать взорам ширь и дали
И прошлое стряхнуть, как с плеч ненужный плед!
И так принять душой, стихиям всем открытой,
От солнца – блеск и зной, от ветра – ритм и хмель,
Желания – от земли, желаниями несытой,
От Жизни, данной нам, – навеки колыбель.
И в бездорожный путь, мечту свободных песен,
Впивая сок земли и аромат цветов...
Как сердцу вновь светло, как снова мир не тесен
И счастье страстное без тяжести оков!
Январь 1929 г.
* * *
Не пишешь ты, и Жизнь опять гневлива:
Мороз сильнее, небо – черный креп,
Холодный ветер дует из залива,
Весь город как-то сумрачен и слеп.
Огни не зажжены, ни день, ни вечер,
Как горы серой ваты, снег вокруг.
Двух-трех прохожих согнутые плечи,
Трамвая резкий, жесткий стук.
Тоска! Тоска! Сжимаешь крепче зубы,
Чтоб заглушить невольный долгий стон.
О, город серый, призрачный, – сугубо,
Не снесть твой снежно-каменный полон!
Зачатая на севере суровом,
Душа моя для солнца рождена,
И южной кровью, ярким алым словом,
Как соком сладким, без вина пьяна.
Сегодня же так холодно и серо,
Застыла кровь, не разбудить мечты,
Во все живое побледнела вера,
И рвешь стихов бездарные листы.
Январь, 1929 г.
* * *
У всех поэтов есть родная Муза,
И Мельпомена улыбалась мне.
Я не расторгнула бы с нею узы
Ни по чужой, ни по своей вине.
Но в Жизни нашей есть такие встречи,
Такие перепутья и пути,
Когда, закинув прошлое за плечи,
Вперед, без дум, решаешься идти.
Вопросов больше нет, ничто не мучит,
И камни под ногой, как легкий пух,
А впереди – Любви призыв могучий,
Как гимн ласкает и волнует слух.
Я изменила древней, старой маске,
Другая Муза мне улыбки шлет.
Как небо и земля меняют краски,
Живое все должно идти вперед!
И я, идя с Восхода до Заката,
Взглянула на тебя: прекрасен ты!
И Муза нежно-струнная Эрато,
Вложила лиру в робкие персты.
Январь 1929 г.
Песня
Плачет небо белыми цветами,
Засыпает землю понемногу,
Сахарными, хрусткими пластами
Устилает поле и дорогу.
Выйдя потихоньку за ворота,
Посмотрю на гладкую равнину,
Ни конца, ни края белым сотам,
Как моей по милому кручине.
Милый мой забыл меня, – не пишет.
Постою у мягкого сугроба...
Бьется сердце медленней и тише,
Снег мне будет саваном и гробом!
Январь 1929 г.
* * *
На заре, изумрудной стезей,
Что с небесной слилась бирюзою,
На Восход я иду по росе,
Ветерок – в расплетенной косе.
Загорелой рукою, смеясь,
Завиваю цветочную вязь,
Привязав к стебельку стебелек
В разноцветный душистый венок.
Он забрызган алмазной росой,
Утра раннего чистой слезой.
Слезы те, на колени припав,
Пью губами из чашечек трав.
Риза солнца на небе ярчей,
Хоры птичек в лазури звончей,
Заиграл вдалеке пастушок
В берестяный пастуший рожок...
На вечерней заре, по росе,
Я иду по пурпурной стезе,
Путь к Закату держу, а венок
Разметал бурной жизни поток!
Февраль 1929 г.
В филармонии. Дирижеру Фрицу Буш
Черное пламя средь белых колонн,
Мечется, бьется и плещет,
Факелом черным над ним вознесен...
Руки, как птицы, трепещут...
Пара голубок и мощных орла,
Нежность и гордая сила...
В эти парящие гордо крыла
Музыка душу вложила.
Вспоминая гибель Амундсена
На полярном море, в грозном океане
Горы ледяные, как хрустальный лес...
Летчик, гость отважный, на аэроплане
Рассекает поле северных небес!
На плавучих льдинах сонные тюлени,
В полуночном солнце пара медвежат,
Белые, как сахар, томные от лени...
Птицы снегом белым в воздухе кружат.
Переливы света... Воды океана –
Чаша изумрудных, искристых камней.
Крылья задрожали у аэроплана...
Летчик, осторожней! Летчик, будь зорчей!
Не любуйся сказкой ледяных просторов,
Где художник-солнце смело набросал
Самоцветы красок... Прихотливый норов
У полярных зыбей, у хрустальных скал!
Ветер бурь полночных налетит нежданно,
Потускнеют воды, потемнеет твердь...
Чайкою нырнешь ты в волны океана
Со стальною птицей, догоняя Смерть!
Февраль 1929 г.
Снежная баллада
Белой ночью, в белом вихре,
Сбился конь с пути.
Нет следов на снеге рыхлом,
Нет, и не найти.
Стал, как сфинкс, в немой пустыне,
Шагу – никуда.
Лепит в очи белый иней,
Брошу повода...
Ты свободен, друг мой верный,
Без меня иди.
Налегке и шагом мерным
Путь один найди!
Конь стоял, как лебедь белый,
Гневно задрожал,
Вскинул голову и смело,
Звонко вдруг заржал...
И по полю мчится эхо,
Ветер взмылил снег.
Прокатился гулким смехом
Дикий конский бег!
Рвутся снежные чертоги,
Мчится, рвется мгла...
Легче ветер, ветер ночи,
Брошу удила!
К звездам, к небу, к белым тучам
Искры, топот, стон...
Лепит в очи снег летучий,
Бешен белый сон!
Мчится лебедь, конь крылатый,
Как безумный, стал;
Клочья пены белой ватой,
И с разбегу – пал!
Я стою одна в пустыне,
Тихо..., солнце..., снег!
Как алмазы, слезный иней,
Кончен снежный бег!
Февраль 1929 г.
* * *
Бывают дни с тоскою дикой,
Душа покоя не найдет;
И, содрогаясь вольным криком,
В безумстве гнева цепи рвет.
И разум жалкий и холодный
Молчит, пред бурей преклонясь.
А чувство лавою свободной
Рисует огненную вязь.
Но затихают всплески бури,
Усталость... Вольный гнев заснул.
И долг, как вол в ярме, понурый,
Телегу Жизни потянул.
Но верю я, что ждать недолго,
И сбросит вол ярмо свое...
Я не раба слепого долга,
Любовь и Смерть – лицо мое.
Март 1929 г.
* * *
День склоняется. Низкое солнце
Рассыпает последних червонцев
Предвечерне-косые лучи.
На высоком песчаном откосе,
Среди трав, золотящихся в осень,
Ложе нам, как ковер из парчи.
Труд сложил загорелые руки,
Час покоя настал. Смолкли звуки
Человека и зверя, и птиц.
На лице твоем, нежном и строгом,
С гордым профилем древнего бога,
Тень от пламенных солнца ресниц.
Тихо. Травы душисты и пряны,
Красотою и счастьем мы пьяны;
И кругом – все родные места.
А Любовь и желание, как песня,
Все замкнули в объятии телесном,
И сливают с устами уста.
Март 1929 г.
Весна в марте
Весна, как Снегурочка в беленькой шубке,
Пришла, рассмеялась, в глазах – бирюза;
Пылают на солнце надутые губки,
Дрожит на ресницах от смеха слеза.
Две маленьких ножки промчались проворно
Вдоль улиц, каналов, садов, площадей;
И все, покорясь, улыбалось невольно
В природе и в сердце у хмурых людей.
В карнизах сосулек хрустальных сережки,
Капель зазвенела, вздохнул ветерок,
На крыше раскланялись вежливо кошки,
И снег, как разорванный, смятый платок.
Весна! Мостовой обнаженные камни
Лоснятся, стучат под ударом скребков...
Снегурочки образ, воздушный, недавний,
Растаял на солнце, как песня без слов!
Март 1929 г.
* * *
Город линий прямых, величавых и строгих,
Водных лент, устремленных в просторы морей,
Город – первых прошедших и будущих дней!
Бедой ночью твой пленный, тоскующий гений,
Только встанет над ним молодая весна,
Вызывает из прошлого бледные тени,
Под плащом невидимкою бродит без сна.
И безмолвно проходят они, растекаясь,
На пустых площадях неподвижно стоят.
Вдоль Невы и каналов, бесшумно скитаясь,
Проплывают, как прошлого белый парад.
Город, мифом насыщенный, в водной оправе,
Точно дремлющий днем и живущий в ночи,
Странных призраков прошлого, полный отравы,
И Петровского гения выжженной славы,
Где от тайны твоей золотые ключи?
Апрель 1929 г.
* * *
Желание земное и земное ложе
Ты, Эрос, Бог Любви, все превращаешь в храм,
Где в литургии страсти все одно и то же:
Мольба о вечности восходит к небесам.
Как Прометей, к скале прикованный и пленный,
Плодотворящий муж, ликуя и стеня,
В объятиях жены, в цепях земных и тленных, –
Все тот же светлый бог бессмертного огня!
Май 1929 г.
На островах
Желтые розы заката
В синих полях расцвели.
Белых барашков, крылаты,
Стаей плывут корабли.
Бабочки легкие тают
В темных фиалках воды.
Лилии снов расцветают,
Вечера нежны лады.
Песня и в красках, и в звуках
Тает в полночный прилив,
Месяц серебряным луком
Стрелы вонзает в залив.
Май 1929 г.
* * *
Майский дождь, обильный, бурный...
Все деревья в свежих почках,
Словно в платьицах ажурных
И в зелененьких платочках.
Сетка дождика на лужах
Блещет радугой пригожей,
Рассыпает брызги кружев
В прорезиненных прохожих.
Воробьи и дети звонким
Криком правят новоселье...
Ароматом хмельным, тонким,
Льется в грудь весна, как зелье!
* * *
Над ляписом воды – благоуханный лес,
Прозрачная листва на меди неба –
Гравюра тонкая. Здесь весел ровный всплеск...
На горизонте парус – белый лебедь...
Здесь яшма сонная полуденной травы
Раскинулась полуденною ленью.
Румяный поцелуй полудня уловив,
Я не ищу прохлады или тени.
Когда ж вода, живой размывчивостью струй,
Позолотит мне бронзовую кожу,
Я милому отдам свой брачный поцелуй
На солнечном и изумрудном ложе.
Май 1929 г.
Песня для гавайской гитары
Над Тихим океаном,
Над темным Папалите,
Над городом Мамбайя
Встает янтарный месяц.
Благоуханный город,
Немой и полусонный...
Над бухтой мачт судовых
В волне ложатся тени.
Растрепанные пальмы
И шелест теплый ветра,
Дыхание прибоя,
Как долгий шумный ропот.
Прекрасная Арайя,
Как черный жемчуг моря,
Он^а стройна, как пальма,
Стоит в волнах прилива.
Ей шепот нежный ветра
Ласкает грудь и плечи,
И, тихо отлетая,
Мечты уносит вдали.
Ей бронзу ног целует
Прилив, полночный, теплый;
Как в раковине пенной,
Блестит краса Арайи...
Над Тихим океаном,
Над темным Папалите,
Над городом Мамбайя
Встает янтарный месяц.
Июнь 1929 г.
В белую ночь
Где до Невы широко разлились,
Подковой каменной, площадка над водами,
И высоко над нею поднялись
Колонны стройные плывущими ладьями.
Облокотясь рукою о гранит,
Смотрю я вглубь времен прошедших и грядущих...
Всю тайну Жизни призрачной хранит.
О, как отраден плеск свободных волн поющих!
Молочно-голубые, в тонкой дымке воды,
Луна, как матовое солнце без лучей.
Волшба весенняя, весенний сон природы,
Немая тайна белых северных ночей!
Как творчески звучит весь город в белом свете!
Пастель и тушь на небе. Как узор,
Дворцы и купола, прохожих силуэты.
Задумчив Петропавловский собор.
Старик Нептун, как страж, напротив – Нереида.
Мосты – две тени длинных цепких рук,
Прямой пробор реки, звенящей, как Пектида,
Все – колдовство, таинствен каждый звук.
Душа внимает им и, растворясь, не плачет,
Ее ласкают тени синей мглы.
Вот медный Петр, поправший змея, звонко скачет,
Вот крест Исаакия и острие иглы.
А там Восток уже рассеял мифы ночи,
И весь порозовел державный вождь.
Заря, раскрыв широко пламенные очи,
На город льет лучей червонный дождь.
Июль 1929 г.
Шахматы
На шахматной доске король и королева,
Два офицера, две туры и два коня.
Я вся взволнована: ты атакуешь слева,
Ты красных пешек рать направил на меня.
Мои придворные, рассеянны от злости,
Столпились жалкою, беспомощной толпой.
И королева, из слоновой белой кости,
Закрыла короля с бездушностью слепой.
«Гардэ!»... Я не хочу, я не могу поверить,
Что жалких пешех строй меня разбить готов,
Но гордости моей пришлось вполне измерить
Всю горечь и позор пленения и оков!
Король спасается один, без королевы,
Он вправо бросился, – войска его спасут!
Но красные ряды, теснившие налево,
И справа, строй на строй, атаку вновь ведут.
«Мат королю!» Увы, тебе я проиграла.
На шахматной доске алеет красный строй.
Но я реванш хочу, хочу начать сначала
И ставлю шахматы дрожащею рукой.
Август 1929 г.
* * *
Прозрачной, иссиня-зеленой глубины,
Раскрылась даль. Светила – голубые...
Луна – хрустальный шар, он льется с вышины
На две Невы, в объятия живые.
Они, струя волну, подобно сотням звезд,
Их расцветают вновь, все преломляя краски.
Из серебра в воде расплавлен мост,
Людей скользящих тень – мелькающие маски.
В объятиях воды и светом напоен
Мой город в эту ночь так благостно настроен,
И всадник на коне, прозрев закон времен,
На цоколе застыл, навеки успокоен!
Сентябрь 1929 г.
* * *
В первой детской сказке,
В играх и слезах,
В отроческой ласке,
В юности мечтах,
В женских муках страсти,
В счастье и борьбе,
О, Любовь всевластна, –
Ты в моей судьбе!
Сентябрь 1929 г.
* * *
За печалью песни не поются,
Скорбен рот и изогнулась бровь,
А глаза суровы, не смеются, –
Иссушила горькая Любовь!
День не светел. Солнце кровь не греет,
Ночь придет, – бессонная сова
В изголовье плачет, и бледнеют
Творческие яркие слова.
За печалью песни не поются,
Умолкаю, запеваю ль вновь,
Струны стонут, струны больно рвутся –
Запретила горькая Любовь!
Октябрь 1929 г.
* * *
По длинным залам Эрмитажа
В толпе затеряны вдвоем;
Где в латах рыцари на страже,
С тобой мы больше не идем...
И от картины Тициана,
Печалью тайною полна,
К Мадонне Литте утром рано
Я грустно подойду одна.
Но лик сияющей Мадонны
Обожествит мою печаль,
И ясновидяще-бездонно
Очам души раскроет даль.
И, потрясенная виденьем,
С пронзенным сердцем, буду ждать
Души померкшей исцеленье
У ног святой – земная мать!
Октябрь 1929 г.
* * *
Если Жизнь твоя полна Любовью,
Если знаешь, что жива твоя Любовь, –
Счастлив будь одной твоей Любовью,
Прах целуй, где шла твоя Любовь.
Если ты рожден с Любовью к Жизни,
Если знаешь ты, какое счастье – Жизнь,
Радуйся с Любовью этой Жизни,
Прославляй Любовь свою и Жизнь!
Если же Любовь и Жизнь со Смертью
По одной дороге... Впереди всех Смерть, –
Обручись любовно ты со Смертью,
Ведь бессмертны Жизнь, Любовь и Смерть!
Ноябрь 1929 г.
* * *
Печаль, как бледный мой двойник,
Меня нигде не покидает.
Живой Любви моей родник
Бессолнечно в печали тает.
О, если б знал ты, как глубок,
Как чист, источник этой боли,
Ты б утолить его помог
И полюбил бы поневоле!
Ноябрь 1929 г.
Доктору
Врач, врачевание – дело святое!
Трудно гуманное, очень земное.
Дать безнадежно больному надежду,
Крошку лечить лишь с улыбкою нежной,
Мнимобольному совет дать, пока,
Чуть намекнув, не валять дурака!
Музыка
В этих звуках нарастающих,
В этой ласке расцветающей,
Я стою окаменев.
Волны теплые и властные,
Стрелы острые и страстные, –
Вихрей солнечных напев.
Сердце сердцу обнаженное,
Силой звуков истомленное,
Боль пронзающих мечей!
Чьи-то звезды глаз горящие
И уста, уста манящие,
Сноп ликующих лучей!
Ноябрь 1929 г.
Письмо
Склоняюсь над листом бесчувственной бумаги,
Хочу вложить в него всю нежность, всю любовь,
Рука моя дрожит, тоскует в сердце кровь,
Ах, разве ты поймешь мои хмельные саги!
Мечтать, всегда мечтать, а жить одной тоской,
Носить, как нож в груди, заостренные чувства,
Для всех – бесстрастный лик, какое-то искусство:
Кипеть и бунтовать, а с виду – вся покой.
Как жажду я в словах отрывистых, безумных,
В живых словах излить разлуки боль с тобой,
Быть потрясенной, уничтоженной, больной,
Испепеленною в огнях ночей безумных!
Склоняюсь над листом бесчувственной бумаги,
Хочу вложить в него всю нежность, всю любовь.
Рука моя дрожит и... стынет в жилах кровь...
Разделишь ли со мной мои хмельные саги?
* * *
Вдвоем! Какое это счастье:
Союз любви, друзей союз.
Как сладки цепи нежных уз,
Как легки бури и ненастье!
Вдвоем – томление и скука,
Зловещий, мрачный сон цепей.
Как тяжело ему и ей,
А жизнь – какая мука!
Вдвоем! Кто может разгадать
Весь этот смысл конечный слова,
Значенье доброго и злого,
Что может это слово дать?
Вдвоем, вдвоем – то мрак и свет.
Я рвусь из мрака, дай мне руку,
Прерви томление и муку
И на вопрос мой дай ответ!
В камере
Окна известью залиты,
Прокопченый потолок...
Скользки каменные плиты,
И в дверях – тугой замок.
Нары горбятся коряво,
Воздух густ и нестерпим.
Полуголые «халявы»
Бранью хлещутся сквозь дым.
На веревках самодельных –
Тряпок мокрых вороха,
И в тупой тоске безделья
В каждом слове – смрад греха.
Карты... Песни воровские,
Боль, пронзающая плоть,
Цепенею от тоски я,
Чем бы душу расколоть?
Так средь адова гноища
Погибаешь, – пой, не пой, –
Но Любовь, в отрепьях нищей, –
Поводырь, как у слепой.
Пусть кругом черней могилы
Прокаженные сердца...
Чьи-то губы шепчут: «Милый!»
С побледневшего лица.
Ночь с 13 на 14 апреля 1930 г.
Разговор в тюрьме
Не плачь, поешь! Хоть не вкусна «баланда»,
И ты поешь со мной тюремные хлеба!
Мы все равны здесь – «вшивая команда».
Равно всех подвела «легавая» судьба!
Сейчас сестра со мной ты по несчастью,
А завтра – «фрайерша», свободная, а я
У холода и голода во власти,
Этапом выслана в далекие края!
Но мы равны с тобою по природе,
Тюрьма равно нам давит плечи и сердца.
Не отверни ж при встрече на свободе
Ты от воровки жалкой честного лица!
Ты улицы не знаешь и «шалмана»,
Там, на свободе, ждет тебя твоя семья,
Но жизнь твоя ведь все ж не без обмана,
И в радостях твоих была слеза моя.
А здесь, в тюрьме, узнав свободы цену,
Небось, тебя сломила лютая тоска!
Не плачь, смотри: я вижу перемену –
Свободный путь тебе и «полная рука»!
Москва, «Бутырки», 1930 г.
Осень
Золотая осень! Золотая осень!
Ржавые полянки, сизые кусты.
Розовеют в солнце свечи тонких сосен,
Порыжели клены, шуркают листы...
Грустно и красиво! Осень с сердцем сестры,
Золотятся капли на листах берез...
А тоска по милым ранит болью острой,
И в глазах печальных искры терпких слез...
Заструился ветер, пролетел и скрылся,
Прозвучал, как тонкий мимолетный свист...
Дождевой завесой воздух омрачился,
С ветки оторвался мокрый желтый лист.
Золото заката к каждой мелкой луже...
Говорит: «Прощайте!» – солнце нам без слов.
Ранним утром иней сеткой тонких кружев
По земле раскинул снеговой покров.
1932 г.
Иду по парку
В цвету черемуха, и соловей защелкал...
Сосны столетней золотится ствол...
В платочках красных комсомолки
Под липами играют в волейбол.
Зелено-желтый дуб... Он в солнечных сережках,
Весеннею листвой весь юностью цветет,
А детвора топочет по дорожкам
И хором голосов свой детский гимн поет.
Здесь хвоя лиственниц с приветливой березкой
Смешала с хризолитом сочный изумруд...
Ворона каркнула вороньей глоткой жесткой,
И тиной бархатной затянут зимний пруд.
Кусты сирени все в лиловых, белых почках,
Покрылась вишня снежно-белою фатой...
По влажным колеям степенно едет с бочкой
Лошадка смирная за ключевой водой.
Четыреста стволов березовой аллеи –
Зелено-солнечный и радостный тоннель,
Кукушка серая, сама себя жалея,
Кукует, что весна – любовный только хмель.
У ног моих в траве, на солнечной опушке
Фиалки лиловеют нежною семьей,
А в озерке звенят назойливо лягушки...
Коровы дойные идут на водопой...
Москва-река, как уж серо-зеленый,
Меж плоских берегов лениво вьется вдаль...
Мне грустно... взор блестит слезою умиленной...
Мой город над Невой! То о тебе печаль!
Июнь 1933 г.
* * *
Памяти доктора медицины Вильяма Овида Моор
Дома... Золото света и вечер...
За роялем – склоненные плечи...
Песни Шумана: «Du, Meine Scele»...
Было... Прошло навсегда... Неужели!?
«Рыжая Ганна» и «Бедный Пэтэр»,
За окном рыдающий ветер...
Город родной... Любимые лица...
Время разлуки так длится, так длится...
Где они: «Rose? Mecr und Sonne?»
Песни и голос, тот умиленный:
Одна мне осталась: «Waldeinsamkent»,
Да свист и рыдание осенних флейт.
Ноябрь 1933 г.
Темлаг (Темниковский лагерь). 1932-1934 гг.
Поэма о труде
Темлаг, Темлаг! Из многих чувств, рассеянных и шатких,
Ты углубил одно: любовь к моей стране;
Оно, как золото, таилось в целине,
Ему – остаток дней моих, сосчитанных и кратких.
Карта Мордовии
Вот правобережье приволжских высот.
Смотри же, на западном склоне, –
Здесь лес корабельный сосновый растет,
Судов караван по Суре там плывет:
Ты здесь в Средне-Волжском районе.
Дубовые чащи, сплошные леса,
А дальше простор и долина...
Черноземно-равнинной идет полоса,
Где трактор стрекочет – колхозов краса,
Среднерусской природы картина.
Мордвин и мордовка. Он – дуб молодой,
Колхозник, ударник примерный.
Она загорелой и ловкой рукой,
Снопы подбирая ржаной полосой,
Идет деловито и мерно.
Мордва черно-бисерной землю зовет,
Березкою – девушку – белой,
И голос ее, как бубенчик поет,
Когда комсомольскую песню поет,
Хмель, легкий и сильный за делом.
А в царское время был голос такой:
Печальный, глубоко фальшивый.
Никто не считался с нацменской мордвой,
Но быстро советский всех выровнял строй
К свободе и жизни счастливой.
К лесному массиву ты подошел,
Что помнит еще Кудеяра,
Здесь леса хозяин медведь ведь большой,
В берлоге живет возле яра.
Наш лагерь пришел и врубился в лес,
Стучат топоры и лязгают пилы,
Пошла разработка девственных мест.
В труде и борьбе – наша сила.
Москве красно-каменной шлем дрова,
Донбассу из ели – рудстойки,
Заводам – с подсочки янтарь-смола,
Бяланы нужны для постройки.
А наш ученик в мастерских – молодежь –
Шлет спортинвентарь для «Динамо».
У лесоармейцев забота: «Даешь!»
Борись за ударное знамя!
И боремся с лесом, с собой, и даем.
Страна нас исправить хотела.
Мы новых советских людей куем
И песни труда во весь голос поем –
Пусть знает страна наше дело!
Потьменская ветка
Потьма Первая и Потьма Вторая...
Потьма Казанка и По тьма-Ветка.
Первая – артерия края,
Вторая – наших нервов сетка.
Рельсы песню одну поют:
«Перековка через труд,
Перековка через труд!»
В стуке вагонов слышу слова:
«Москве – дрова! Москве – дрова!»
Паровоз в депо пыхтит и орет:
«Среднеобточный ремонт,
Среднеобточный ремонт!»
Диспетчерский аппарат достижениям рад:
Сто процентов – норма, полтораста – тоже...
Пропустить рекордно двести пятьдесят –
Можем!
День лесоруба
День, как часов проверенный ход.
Светает. Шестая ударила склянка.
Подъем, умыванье, завтрак, развод,
И на работу в лес – на делянку.
Быстро разбились бригады в лесу,
Все лесорубы – коллективисты.
Весело звякнул топор на весу,
Эхо ответило в воздухе чистом.
Сделан подруб с одной стороны,
И зазвенела пила, и запела.
Звуков и пения делянки полны.
Эй, берегись, чтоб тебя не задело!
Падает дерево – сучья рубить.
Весело, звонко у нас на поляне.
После порубки надо пилить
То на дрова, то на болваны.
Больше и больше кубиков ряд,
Ходит приемщик, считает и метит,
Хвалит десятник своих ребят.
Солнце высокое ярко светит.
Дальше бригада болтаны корит,
Полдень. Из лагеря полдник приносят.
Надо поесть, отдохнуть, покурить,
Выпить воды, что несут водоносы.
Там, на лежневке, подвозят дрова
К ветке, по чистой прямой лесосеке.
Полный маршрут принимает Москва!
Грузит сегодня бригада узбеков.
День, как часов проверенный ход,
Время обедать – ударила склянка.
Эй, запевалы, шагайте вперед!
И опустела до завтра делянка.
После обеда – в барак отдыхать,
Радио, шашки..., почиститься надо,
Также газету успеть почитать,
Вечером в клубе – агитбригада.
Песня леса
В Мордовии, в лесах ее зеленых,
Вдоль ветки Потьменской раскинут лагерь наш,
И всем до лагеря, в труде незакаленным,
Дают отбыть здесь трудовой свой стаж.
Смирился гордый, укрощен строптивый,
Квалифицирует, воспитывает труд,
Прилежен стал, кто прежде был ленивый,
Ударник честный – прежний вор и плут.
Леса, леса! В вас вторглась наша сила!
Бригада в лес... Топор стучит, звенит пила,
Москве березу Потьма отгрузила,
Для химзаводов льется кровь-смола.
В лесу живем, лесное наше дело,
Оно тепло, огонь и жизнь с собой несет...
Пусть песни леса голос мой несмелый
В свободной жизни вольно пропоет!
далее |
