В.С. Чернявский
ТРИ ЭПОХИ ВСТРЕЧ (1915-1925)

<...>

В строении его индивидуальности в ту эпоху значительную роль играли Клюев и, отчасти, Блок (что и сам подтверждает в своей лаконической автобиографии) [1]. О некоторых моих впечатлениях я могу упомянуть.

В Петербург Сережа вернулся в средних числах октября 1915 года [2] и 25 октября выступил в организованном Городецким большом вечере (в Тенишевском зале) под названием «Краса» [3]. Тут он вынес наконец на эстраду свою родную тальянку. Кроме него и Клюева – поэтов крестьянства, выступали и представители города – Алексей Ремизов и сам Городецкий. В основу этого нарочито «славянского» вечера была положена погоня за народным стилем, довольно приторная. Этот пересол не содействовал успеху вечера; публика и печать не приняли его всерьез, и искусственное объединение «Краса» с этих пор само собой заглохло [4]. Но та белая с серебром рубашка, которую посоветовали надеть на этот вечер Есенину, положила начало театрализации его выступлений, приведшей потом к поддёвкам и сафьяновым сапогам, в которых он и Клюев ездили показаться москвичам [5].

В ноябре Сергей по частным причинам отошел от Городецкого, и с этих пор его ближайшим другом, учителем и постоянным спутником становится Николай Клюев и начинается полоса их общей работы, прошедшей под знаком верности народным «истокам» и той распри, о которой писал впоследствии Сергей [6].

Эти сложные взаимоотношения двух индивидуально ярких поэтов, о которых опасно говорить в коротких словах, неизбежно станут большой и, вероятно, загадочной темой для будущего исследователя; она потребует тонкого и бережного анализа, которому не пришло еще время. Но во всяком случае, влияние Клюева на Есенина в 1915-1916 годах было огромно.

Не всегда относясь к Клюеву положительно, подымая иногда бунт против его авторитета и мистагоги [7], инстинктивно и упорно стремясь отстоять и утвердить свою личную самобытность, Есенин благоговел перед Клюевым как поэтом. В часы, когда тот читал большим искусством свои тяжелые, многодумные, изощренно-мистические стихи и «беседные наигрыши», Сергей не раз молча указывал на него глазами, как бы говоря: вот они, каковы стихи!

В 1916 году беседы Клюева, его узорчатый язык, его завораживающие рассказы об олонецких непроходимых лесах и старообрядческих скитах, о религиозной культуре Севера вообще производили большое впечатление на слушателей.

К единству своего пути с судьбой Есенина, к их общей крестьянской миссии Клюев относился крайне ревниво, настойчиво опека Сергея, неотступно следя за ним глазами и иногда в лицо говоря «интеллигентам», что они Есенину не нужны и ничего, кроме засорения не принесут в его жизнь и поэзию.

В тонкую, обоюдоострую систему клюевской морали естественно входила и ложь как единственное оружие их – подлинных людей из народа – против интеллигентов. К лагерю этих святых лжецов он недвусмысленно стремился присоединить и послушного ему на некоторое время Сергея.

Принимая отчасти ту классовую правоту, которую можно было расслышать в недоговоренных словах Клюева, видя постоянное сотрудничество и, казалось, преданную любовь к нему Сергея, невольно приходилось смотреть на них как на нечто единое. Ни у кого из петербургских попутчиков Есенина не было достаточно прав считать себя более близким ему человеком, чем у Клюева: этот песенный союз сурово обволакивала чуждая малым городским поэтам избяная стихия.

В начале 1916 года Сергей, кажется, впервые заговорил со мной откровенно о Клюеве, без которого даже у себя дома я давно его не видел. С этих пор, не отрицая значения Клюева как поэта и по-прежнему идя с ним по одному пути, он не сдерживал своего мальчишески-сердитого негодования. В этой порывистой брани подчас звучало больше горячности и злобы, чем их было в сердце Сергея. В иной, более глубокой сфере сознания он, конечно, не переставал считать Клюева своим другом и, несмотря на всё дальнейшее охлаждение и разъединение, не покинул его внутренне до последних дней.

В 1918 году, когда он обрушивался на многих современников с запальчивостью огульного отрицания, преодолевая подгнившие авторитеты и уже окончательно не признавая прав на первенство и учительство за «нежным апостолом» [8] Клюевым, Сергей после уничтожающих тирад прибавлял, на минуту задумываясь: «Но все-таки – какой поэт!»

В ином свете рисуются отношения Есенина с Блоком. <...>

Из своего одиночества Блок лучше, чем кто-либо, предупреждал его об опасности хождения по буржуазным салонам и общения с литературными дегенератами, советуя ему хранить себя и углубленно работать. Сергей ценил эти советы и часто с любовью повторял его слова. Помню, как он наставительно и серьезно уговаривал меня заниматься науками, шутливо прибавляя: «Ну, запрись ты хоть на время от баб. Ты сиди, сиди, как Блок сидит...»

О конечной судьбе этих неустойчивых, как многое в жизни Сергея, отношений свидетельствует фраза из письма его ко мне, написанного за год до смерти из Тифлиса: «Отними…,…, Клюева, Блока..., – что же у меня останется? Хрен да трубка, как у турецкого святого» [9]. По словам К.А. Соколова [10], жившего с Сергеем несколько месяцев под одной кровлей и помнящего его день за днем, он писал это письмо в совершенно трезвое, «размышляющее» утро. Наряду с приведенными именами еще три частных дружеских имени. В начале письма слова: «Черт знает, когда свидимся. Я уезжаю в Персию» [11]. Остальной текст письма личного характера. Даты нет (приблизительно, ноябрь 1924 г.). <...>

В первой половине ноября Клюев, встретившись со мной на улице, рассказал, что Сергей в Ленинграде и и приходил к нему, что на него «смотреть страшно, одна шкура от человека осталась... а найти – как его найдешь? Не сегодня завтра уезжает, скоро обещает вернуться» [12].
<...>

Примечания:

Чернявский Владимир Степанович (1889-1948) – поэт, актер, мастер художественного слова. Один из ближайших друзей Есенина.
В мае 1926 г. Ч. написал воспоминания под названием «К биографическим материалам о Сергее Есенине». Часть из них, озаглавленную «Первые шаги», он опубликовал в Зв. 1926, №4. Однако вскоре автор снова вернулся к мемуарам, заново отредактировал их, сверил текст, уточнил ряд деталей и дал им новое название «Три эпохи встреч». При жизни автора они не были опубликованы. В сокращенной ред., под загл. «Встречи с Есениным» появились в НМ. 1965, №10. В более полной ред., с сокращениями, под загл. «Три эпохи встреч» мемуары вошли в кн.: Воспоминания, I. С. 198-235. Печатаются по тексту этого изд.

1 В автобиографии «О себе» Есенин писал: «Из поэтов-современников нравились мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня лиричности» (см. в подборке «С.А. Есенин». С. 64).

2 Точнее: 2 или 3 окт. 1915 г.

3 См. примеч. 7 к воспоминаниям Городецкого.

4 См. примеч. 14 к подборке «А.А. Блок».

5 См. примеч. 11 к очерку Ходасевича.

6 В автобиографии «Сергей Есенин» поэт отмечал: «С Клюевым у нас завязалась, при нашей внутренней распре, большая дружба...» (см. в подборке «С.А. Есенин». С. 64).

7 Мистагогия – от слова «мистагог» (греч.) – жрец, посвящавший в таинства в мистериях.

8 Намек на строки из ст-ния Есенина «О муза, друг мой гибкий...» (1917): «Апостол нежный Клюев Нас на руках носил».

9 Письма Есенина к Чернявскому, в том числе и письмо 1924 г., были у адресата украдены и остаются не найденными (см.: Воспоминания, I. С. 475).

10 Соколов Константин Алексеевич (1887-1963) – художник.

11 Мечта Есенина побывать в Персии не осуществилась.

12 Имеется в виду приезд Есенина в Ленинград 3-7 нокб. 1925 г.

назад | содержание | вперед