Они вошли в широкую рекреационную залу, куда выходили двери нескольких классных комнат.
      - Куда же вас отвести? - задумалась леди Эстер. - Да вот хотя бы в физический. Там сейчас дает показательный урок мой славный доктор Бланк, выпускник Цюрихского эстерната, гениальный физик. Я заманила его в Москву, устроив ему здесь лабораторию для опытов с электричеством. А заодно он должен показывать детям всякие хитрые физические фокусы, чтобы вызвать интерес к этой науке.
      Баронесса постучала в одну из дверей, и они заглянули в класс. За партами сидели десятка полтора мальчиков лет одиннадцати-двенадцати в синих мундирах с золотой литерой Е на воротнике. Все они, затаив дыхание, смотрели, как хмурый молодой господин с преогромными бакенбардами, в довольно неряшливом сюртуке и не слишком свежей рубашке крутит какое-то стеклянное колесо, пофыркивающее голубыми искорками.
      - Ich bin sehr beschaftigt, milady! - сердито крикнул доктор Бланк. -- Spater, spater! - И, перейдя на ломаный русский, сказал, обращаясь к детям. - Зейчас, мои господа, вы видеть настоящий маленький радуга! Название - Blank Regenbogen, "Радуга Бланка". Это я придумать, когда такой молодой, как вы.
      От странного колеса к столу, уставленному всевозможными физическими приборами, внезапно протянулась маленькая, необычайно яркая радуга-семицветка, и мальчики восторженно загудели.
      - Немножко сумасшедший, но настоящий гений, - прошептала Фандорину леди Эстер.
      В этот миг из соседнего класса донесся громкий детский крик.
      - Боже! - схватилась за сердце миледи. - Это из гимнастического! Скорей туда!
      Она выбежала в коридор, Фандорин за ней. Вместе они ворвались в пустую, светлую аудиторию, пол которой почти сплошь был устлан кожаными матами, а вдоль стен располагались разнообразнейшие гимнастические снаряды: шведские стенки, кольца, толстые канаты, трамплины. Рапиры и фехтовальные маски соседствовали с боксерскими перчатками и гирями. Стайка мальчуганов лет семи-восьми сгрудилась вокруг одного из матов. Раздвинув детей, Эраст Петрович увидел корчащегося от боли мальчика, над которым склонился молодой мужчина лет тридцати в гимнастическом трико. У него были огненно-рыжие кудри, зеленые глаза и волевое, сильно веснушчатое лицо.
      - Ну-ну, милый, - говорил он по-русски с легким акцентом. - Покажи ножку, не бойся. Я тебе больно не сделаю. Будь мужчина, потерпи. Fell from the rings, m'lady, - пояснил он баронессе. - Weak hands. I am afraid, the ankle is broken. Would you please tell Mr. Izyumoff3?
      Миледи молча кивнула и, поманив за собой Эраста Петровича, быстро вышла из класса.
      - Схожу за доктором, мистером Изюмовым, - скороговоркой сообщила она. -- Такая неприятность случается часто - мальчики есть мальчики...Это был Джеральд Каннингем, моя правая рука. Выпускник Лондонского эстерната. Блестящий педагог. Возглавляет весь российский филиал. За полгода выучил ваш трудный язык, который мне никак не дается. Минувшей осенью Джеральд открыл эстернат в Петербурге, теперь временно здесь, помогает наладить дело. Без него я как без рук.
      У двери с надписью "Врач" она остановилась.
      - Прошу извинить, сэр, но нашу беседу придется прервать. В другой раз, ладно? Приходите завтра, и мы договорим. У вас ведь ко мне какое-то дело?
      - Ничего важного, миледи, - покраснел Фандорин. - Я и в самом деле... как-нибудь потом. Желаю успеха на вашем благородном поприще.
      Он неловко поклонился и поспешно зашагал прочь. Эрасту Петровичу было очень стыдно.
     
      x x x
      - Ну что, взяли злодейку с поличным? - весело приветствовал посрамленного Фандорина начальник, подняв голову от каких-то мудреных диаграмм. Шторы в кабинете были задвинуты, на столе горела лампа, ибо за окном уже начинало темнеть. - Дайте угадаю. Про мистера Kokorin миледи в жизни не слышала, про мисс Bezhetskaya тем паче, весть о завещании самоубийцы ее ужасно расстроила. Так?
      Эраст Петрович только вздохнул.
      - Я эту особу встречал в Петербурге. Ее просьба о педагогической деятельности в России рассматривалась у нас в Третьем. Про гениальных дебилов она вам рассказывала? Ладно, к делу. Садитесь к столу, - поманил Фандорина шеф. - У вас впереди увлекательная ночь.
      Эраст Петрович ощутил приятно-тревожное щекотание в груди - такое уж воздействие производило на него общение с господином статским советником.
      - Ваша мишень - Зуров. Вы его уже видели, некоторое представление имеете. Попасть к графу легко, рекомендаций не требуется. У него дома что-то вроде игорного притона, не больно-то и законспирированного. Тон принят этакий гусарско-гвардейский, но всякой швали таскается достаточно. Такой же дом Зуров держал в Питере, а после визита полиции перебрался в Москву. Господин он вольный, по полку уже третий год числится в бессрочном отпуске. Излагаю вашу задачу. Постарайтесь подобраться к нему поближе, присмотритесь к его окружению. Не встретится ли там ваш белоглазый знакомец? Только без самодеятельности, в одиночку вам с таким не справиться. Впрочем, вряд ли он там будет... Не исключаю, что граф сам вами заинтересуется - ведь вы встречались у Бежецкой, к которой Зуров, очевидно, неравнодушен. Действуйте по ситуации. Только не зарывайтесь. С этим господином шутки плохи. Играет он нечестно, как говорят у этой публики, "берет на зихер", а если уличат -лезет на скандал. Имеет на счету с десяток дуэлей, да еще не про все известно. Может и без дуэли череп раскроить. Например, в семьдесят втором на нижегородской ярмарке повздорил за картами с купцом Свищовым, да и выкинул бородатого в окно. Со второго этажа. Купчина расшибся, месяц без языка лежал, только мычал. А графу ничего, выкрутился. Имеет влиятельных родственников в сферах. Это что такое? - как обычно, без перехода спросил Иван Францевич, кладя на стол колоду игральных карт.
      - Карты, - удивился Фандорин.
      - Играете?
      - Совсем не играю. Папенька запрещал в руки брать, говорил, что он наигрался и за себя, и за меня, и за три поколения Фандориных вперед.
      - Жаль, - озаботился Бриллинг. - Без этого вам у графа делать нечего. Ладно, берите бумагу, записывайте...
      Четверть часа спустя Эраст Петрович мог уже без запинки различить масти и знал, какая карта старше, а какая младше, только с картинками немного путался - все забывал, кто старше, дама или валет.
      - Вы безнадежны, - резюмировал шеф. - Но это нестрашно. В преферанс и прочие умственные игры у графа все равно не играют. Там любят самый примитив, чтоб побыстрее и денег побольше. Агенты доносят, что Зуров предпочитает штосс, причем упрощенный. Объясняю правила. Тот, кто сдает карты, называется банкомет. Второй - понтер. У того и у другого своя колода. Понтер выбирает из своей колоды карту - скажем, девятку. Кладет себе рубашкой кверху.
      - Рубашка - это узор на обороте? - уточнил Фандорин.
      - Да. Теперь понтер делает ставку - предположим, десять рублей. Банкомет начинает "метать": открывает из колоды верхнюю карту направо (она называется "лоб"), вторую - налево (она называется "сонник").
      "Лоб - пр., сонник - лев.", - старательно записывал в блокноте Эраст Петрович.
      - Теперь понтер открывает свою девятку. Если "лоб" тоже оказался девяткой, неважно какой масти, - банкомет забирает ставку себе. Это называется "убить девятку". Тогда банк, то есть сумма, на которую идет игра, возрастает. Если девяткой окажется "сонник", то есть вторая карта, - это выигрыш понтера, он "нашел девятку".
      - А если в паре девятки нет?
      - Если в первой паре девятки не оказалось, банкомет выкладывает следующую пару карт. И так до тех пор, пока не выскочит девятка. Вот и вся игра. Элементарно, но можно проиграться в прах, особенно если вы понтер и все время играете на удвоение. Поэтому усвойте, Фандорин: вы должны играть только банкометом. Это просто - мечете карту направо, карту налево; карту направо, карту налево. Банкомет больше первоначальной ставки не проиграет. В понтеры не садитесь, а если выпадет по жребию, назначайте игру по маленькой. В штосс можно делать не более пяти заходов, потом весь остаток банка переходит банкомету. Сейчас получите в кассе двести рублей на проигрыш.
      - Целых двести? - ахнул Фандорин.
      - Не "целых двести", а "всего двести". Постарайтесь, чтобы вам этой суммы хватило на всю ночь. Если быстро проиграетесь, сразу уходить не обязательно, можете какое-то время там потолкаться. Но не вызывая подозрений, ясно? Будете играть каждый вечер, пока не добьетесь результата. Даже если выяснится, что Зуров не замешан, - что ж, это тоже результат. Одной версией меньше.
      Эраст Петрович шевелил губами, глядя в шпаргалку.
      - "Черви" - это красные сердечки?
      - Да. Еще их иногда называют "черти" или "керы", от coeur4. Ступайте в костюмную. Вам по мерке подготовили наряд, а завтра к обеду скроят и целый гардероб на все случаи жизни. Марш-марш, Фандорин, у меня и без вас дел довольно. Сразу после Зурова сюда. В любое время. Я сегодня ночую в управлении.
      И Бриллинг уткнулся носом в свои бумаги.
     
      Глава восьмая, в которой некстати вылезает пиковый валет
     
      В прокуренной зале играли за шестью зелеными ломберными столами - где кучно, человека по четыре, где по двое. У каждого стола еще топтались зрители: где игра шла по маленькой, - поменьше, где "шпиль" зарывался вверх -- погуще. Вина и закусок у графа не подавали, желающие могли выйти в гостиную и послать лакея в трактир, но посылали только за шампанским, по поводу какого-нибудь особенного везения. Отовсюду раздавались отрывистые, мало понятные неигроку восклицания:
      - Je coupe!
      - Je passe.
      - Второй абцуг.
      - Retournez la carte!
      - Однако, господа, прометано!
      - Шусточка убита! - и прочее.
      Больше всего толпились у того стола, где шла игра по-крупному, один на один. Метал сам хозяин, понтировал потный господин в модном, чрезвычайно узком сюртуке. Понтеру, видно, не везло - он покусывал губы, горячился, зато граф был само хладнокровие и лишь сахарно улыбался из-под черных усов, затягиваясь дымом из гнутого турецкого чубука. Холеные сильные пальцы в сверкающих перстнях ловко откидывали карты - одну направо, одну налево.
      Среди зрителей, скромно держась чуть сзади, находился черноволосый молодой человек с румяной, совсем не игроцкой физиономией. Опытному человеку сразу было видно, что юноша из хорошей семьи, на банк забрел впервые и всего здесь дичится. Несколько раз тертые господа с брильянтиновыми проборами предлагали ему "прометнуть карточку", но были разочарованы - ставил юноша исключительно по пятерочке и "заводиться" решительно не желал. Бывалый шпильмейстер Громов, которого знала вся играющая Москва, даже дал мальчишке "наживку" - проиграл ему сотню, но деньги пропали зря. Глаза у румяного не разгорелись и руки не задрожали. Клиент получался неперспективный, настоящий "хлюзда".
      А между тем Фандорин (ибо это, разумеется, был он) считал, что скользит по залу невидимой тенью, не обращая на себя ничьего внимания. Наскользил он пока, правда, немного. Один раз увидел, как очень почтенного вида господин потихоньку прибрал со стола золотой полуимпериал и с большим достоинством отошел в сторонку. Двое офицериков громким шепотом ссорились в коридоре, но Эраст Петрович ничего из их разговора не понял: драгунский поручик горячо уверял, что он не какой-нибудь юлальщик и с друзьями арапа не заправляет, а гусарский корнет пенял ему каким-то "зихером".
      Зуров, подле которого Фандорин нет-нет, да и оказывался, явно чувствовал себя в этом обществе как рыба в воде, да и, пожалуй, не просто рыба, а главная рыбина. Одного его слова было достаточно, чтобы в зародыше подавить намечающийся скандал, а один раз по жесту хозяина двое молодцов-лакеев взяли под локти не желавшего успокоиться крикуна и в два счета вынесли за дверь. Эраста Петровича граф решительно не узнавал, хотя несколько раз Фандорин ловил на себе его быстрый, недобрый взгляд.
      - Пятый, сударь мой, - объявил Зуров, и это сообщение почему-то до крайности разволновало понтера.
      - Загибаю утку! - дрогнувшим голосом выкрикнул он и загнул на своей карте два угла.
      Среди зрителей прошел шепоток, а потный, откинув со лба прядь волос, бросил на стол целый ворох радужных бумажек.
      - Что такое "утка"? - застенчиво спросил Эраст Петрович вполголоса у красноносого старичка, показавшегося ему самым безобидным.
      - Сие означает учетверение ставки, - охотно пояснил сосед. - Желают на последнем абцуге полный реванш взять.
      Граф равнодушно выпустил облачко дыма и открыл направо короля, налево шестерку.
      Понтер показал червового туза.
      Зуров кивнул и тут же метнул черного туза направо, красного короля налево.
      Фандорин слышал, как кто-то восхищенно шепнул:
      - Ювелир!
      На потного господина было жалко смотреть. Он проводил взглядом груду ассигнаций, перекочевавших под локоть к графу, и робко спросил:
      - Не угодно ли под должок?
      - Не угодно, - лениво ответил Зуров. - Кто еще желает, господа?
      Неожиданно взгляд его остановился на Эрасте Петровиче.
      - Мы, кажется, встречались? - с неприятной улыбкой спросил хозяин. -Господин Федорин, если не ошибаюсь?
      - Фандорин, - поправил Эраст Петрович, мучительно краснея.
      - Пардон. Что же вы все лорнируете? У нас тут не театр. Пришли - так играйте. Милости прошу. - Он показал на освободившийся стул.
      - Выберите колоды сам, - прошелестел Фандорину на ухо добрый старичок.
      Эраст Петрович сел и, следуя инструкции, весьма решительно сказал:
      - Только уж позвольте, ваше сиятельство, мне самому банк держать. На правах новичка. А колоды я бы предпочел... вон ту и вот ту. - И он взял с подноса нераспечатанных колод две самые нижние.
      Зуров улыбнулся еще неприятнее:
      - Что ж, господин новичок, условие принято, но только уговор: банк сорву - не убегать. Дайте уж и мне потом метнуть. Ну-с, какой куш?
      Фандорин замялся, решительность покинула его столь же внезапно, как и посетила.
      - Сто рублей? - робко спросил он.
      - Шутите? Здесь вам не трактир.
      - Хорошо, триста. - И Эраст Петрович положил на стол все свои деньги, включая и выигранную ранее сотню.
      - Le jeu n'en vaut pas la chandelle4, - пожал плечами граф. - Ну да для начала сойдет.
      Он вынул из своей колоды карту, небрежно бросил на нее три сотенных бумажки.
      - Иду на весь.
      "Лоб" направо, вспомнил Эраст Петрович и аккуратно положил направо даму с красными сердечками, а налево - пиковую семерку.
      Ипполит Александрович двумя пальцами перевернул свою карту и слегка поморщился. То была бубновая дама.
      - Ай да новичок, - присвистнул кто-то. - Ловко даму причесал.
      Фандорин неловко перемешал колоду.
      - На весь, - насмешливо сказал граф, кидая на стол шесть ассигнаций. -- Эх, не лезь на рожон - не будешь поражен.
      Как карта налево-то называлась? - не мог вспомнить Эраст Петрович. Вот эта "лоб", а вторая... черт. Неудобно. А ну как спросит? Подглядывать в шпаргалку было несолидно.
      - Браво! - зашумели зрители. - Граф, c'est un jeu interessant5, не находите?
      Эраст Петрович увидел, что снова выиграл.
      - Извольте-ка не французить! Что, право, за дурацкая привычка втыкать в русскую речь по пол французской фразки, - с раздражением оглянулся Зуров на говорившего, хотя сам то и дело вставлял французские обороты. -Сдавайте, Фандорин, сдавайте. Карта не лошадь, к утру повезет. На весь.
      Направо - валет, это "лоб", налево - восьмерка, это...
      У Ипполита Александровича вскрылась десятка. Фандорин убил ее с четвертого захода.
      Стол уже обступили со всех сторон, и успех Эраста Петровича был оценен по заслугам.
      - Фандорин, Фандорин, - рассеянно бормотал Ипполит Александрович, барабаня пальцами по колоде. Наконец вынул карту, отсчитал две тысячи четыреста.
      Шестерка пик легла под "лоб" с первого же абцуга.
      - Да что за фамилия такая! - воскликнул граф, свирепея. - Фандорин! Из греков, что ли? Фандораки, Фандоропуло!
      - Почему из греков? - обиделся Эраст Петрович, в памяти которого еще были живы издевательства шалопаев-одноклассников над его древней фамилией (гимназическая кличка Эраста Петровича была "Фундук"). - Наш род, граф, такой же русский, как и ваш. Фандорины еще Алексею Михайловичу служили.
      - Как же-с, - оживился давешний красноносый старичок, доброжелатель Эраста Петровича. - При Екатерине Великой был один Фандорин, любопытнейшие записки оставил.
      - Записки, записки, сегодня я в риске, - хмуро срифмовал Зуров, сложив целый холмик из купюр. - На весь банк! Мечите карту, черт бы вас побрал!
      - Le dernier coup, messieurs! - пронеслось в толпе.
      Все жадно смотрели на две равновеликие кучи мятых кредиток: одна лежала перед банкометом, вторая перед понтером.
      В полнейшей тишине Фандорин вскрыл две свежие колоды, думая все о том же. Малинник? Лимонник?
      Направо туз, налево тоже туз. У Зурова король. Направо дама, налево десятка. Направо валет, налево дама (что все-таки старше - валет или дама?). Направо семерка, налево шестерка.
      - В затылок мне не сопеть! - яростно крикнул граф, от него отшатнулись.
      Направо восьмерка, налево девятка. Направо король, налево десятка. Король!
      Вокруг выли и хохотали. Ипполит Александрович сидел, словно остолбенев.
      Сонник! - вспомнил Эраст Петрович и обрадованно улыбнулся. Карта влево -- это сонник. Странное какое название.
      Вдруг Зуров перегнулся через стол и стальными пальцами сдвинул губы Фандорина в трубочку.
      - Ухмыляться не сметь! Сорвали куш, так имейте воспитание вести себя цивильно! - бешеным голосом прошипел граф, придвинувшись вплотную. Его налитые кровью глаза были страшны. В следующий миг он толкнул Фандорина в подбородок, откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.
      - Граф, это уж чересчур! - воскликнул один из офицеров.
      - Я, кажется, не убегаю, - процедил Зуров, не сводя глаз с Фандорина. -- Если кто чувствует себя уязвленным, готов соответствовать.
      Воцарилось поистине могильное молчание.
      В ушах у Эраста Петровича ужасно шумело, и боялся он сейчас только одного - не струсить бы. Впрочем, еще боялся, что предательски дрогнет голос.
      - Вы бесчестный негодяй. Вы просто платить не желаете, - сказал Фандорин, и голос все-таки дрогнул, но это было уже все равно. - Я вас вызываю.
      - На публике геройствуете? - скривил губы Зуров. - Посмотрим, как под дулом попляшете. На двадцати шагах, с барьерами. Стрелять кто когда захочет, но потом непременно пожалуйте на барьер. Не страшно?
      Страшно, подумал Эраст Петрович. Ахтырцев говорил, он с двадцати шагов в пятак попадает, не то что в лоб. Или, того паче, в живот. Фандорин передернулся. Он никогда не держал в руках дуэльного пистолета. Один раз Ксаверий Феофилактович водил в полицейский тир из "кольта" пострелять, да ведь это совсем другое. Убьет, ни за понюх табаку убьет. И ведь чисто сработает, не подкопаешься. Свидетелей полно. Ссора за картами, обычное дело. Граф посидит месяц на гауптвахте и выйдет, у него влиятельные родственники, а у Эраста Петровича никого. Положат коллежского регистратора в дощатый гроб, зароют в землю, и никто на похороны не придет. Может, только Грушин да Аграфена Кондратьевна. А Лизанька прочтет в газете и подумает мимоходом: жаль, такой деликатный был полицейский, и молодой совсем. Да нет, не прочтет - ей, наверно, Эмма газет не дает. А шеф, конечно, скажет: я в него, дурака, поверил, а он попался, как глупый щенок. Стреляться вздумал, дворянские мерихлюндии разводить. И еще сплюнет.
      - Что молчите? - с жестокой улыбкой спросил Зуров. - Или расхотелось стреляться?
      А у Эраста Петровича как раз возникла спасительная идея. Стреляться-то придется не сейчас, самое раннее - завтра с утра. Конечно, бежать и жаловаться шефу - мерзость и недостойно. Но Иван Францевич говорил, что по Зурову и другие агенты работают. Очень даже возможно, что и здесь, в зале, есть кто-нибудь из людей шефа. Вызов можно принять, честь соблюсти, а если, к примеру, завтра на рассвете сюда нагрянет полиция и арестует графа Зурова за содержание притона, так Фандорин в этом не виноват. Он и знать ничего не будет - Иван Францевич без него догадается, как поступить.
      Спасение было, можно сказать, в кармане, но голос Эраста Петровича вдруг обрел самостоятельную, не зависящую от воли хозяина жизнь, понес что-то несусветное и, удивительное дело, больше не дрожал:
      - Не расхотелось. Только отчего же завтра? Давайте прямо сейчас. Вы, граф, говорят, с утра до вечера по пятакам упражняетесь, и как раз на двадцати шагах? (Зуров побагровел.) Давайте мы лучше с вами по-другому поступим, коли не струсите. - Вот когда рассказ Ахтырцева кстати пришелся! И придумывать ничего было не надо. Все уж придумано. - Бросим жреебий, и кому выпадет - пойдет на двор да застрелится. Безо всяких барьеров. И неприятностей потом самый минимум. Проигрался человек, да и пулю в лоб -обычное дело. А господа слово чести дадут, что все в тайне останется. Верно, господа?
      Господа зашумели, причем мнение их разделилось: одни выражали немедленную готовность дать слово чести, другие же предлагали предать ссору забвению и выпить мировую. Один пышноусый майор даже воскликнул: "А мальчишка-то молодцом!" - это еще больше придало Эрасту Петровичу задора.
      - Так что, граф? - воскликнул он с отчаянной дерзостью, окончательно срываясь с узды. - Неужто в пятак легче попасть, чем в собственный лоб? Или промазать боитесь?
      Зуров молчал, с любопытством глядя на храбреца и вид у него был такой, будто он что-то высчитывал.
      - Что ж, - молвил он наконец с необычайным хладнокровием. - Условия приняты. Жан!
      К графу в миг подлетел расторопный лакей. Ипполит Александрович сказал:
      - Револьвер, свежую колоду и бутылку шампанского. - И еще шепнул что-то на ухо.
      Через две минуты Жан вернулся с подносом. Ему пришлось протискиваться, ибо теперь вокруг стола собрались решительно все посетители салона.
      Зуров ловким, молниеносным движением откинул барабан двенадцатизарядного "лефоше", показал, что все пули на месте.
      - Вот колода. - Его пальцы со смачным хрустом вскрыли плотную обертку. - Теперь моя очередь метать. - Он засмеялся, кажется, пребывая в отличном расположении духа. - Правила простые: кто первым вытянет карту черной масти, тот и пустит себе пулю в череп. Согласны?
      Фандорин молча кивнул, уже начиная понимать, что обманут, чудовищно обведен вокруг пальца и, можно сказать, убит - еще вернее, чем на двадцати шагах. Переиграл его ловкий Ипполит, вчистую переиграл! Чтоб этакий умелец нужную карту не вытянул, да еще на собственной колоде! У него, поди, целый склад крапленых карт.
      Тем временем Зуров, картинно перекрестившись, метнул верхнюю карту. Выпала бубновая дама.
      - Сие Венера, - нагло улыбнулся граф. - Вечно она меня спасает. Ваш черед, Фандорин.
      Протестовать и торговаться было унизительно, требовать другую колоду -поздно. И медлить стыдно.
      Эраст Петрович протянул руку и открыл пикового валета.
     
      Глава девятая, в которой у Фандорина открываются хорошие виды на карьеру
     
      - Сие Момус, то есть дурачок, - пояснил Ипполит и сладко потянулся. -- Однако поздновато. Выпьете для храбрости шампанского или сразу на двор?
      Эраст Петрович сидел весь красный. Его душила злоба - не на графа, а на себя, полнейшего идиота. Такому и жить незачем.
      - Я прямо тут, - в сердцах буркнул он, решив, что хоть напакостит хозяину напоследок. - Ваш ловкач пусть потом пол помоет. А от шампанского увольте - у меня от него голова болит.
      Все так же сердито, стараясь ни о чем не думать, Фандорин схватил тяжелый револьвер, взвел курок и, сек унду поколебавшись - куда стрелять, -- а, все равно, вставил дуло в рот, мысленно сосчитал "три, два, один" и нажал на спусковой крючок так сильно, что больно прищемил дулом язык. Выстрела, впрочем, не последовало - только сухо щелкнуло. Ничего не понимая, Эраст Петрович нажал еще раз - снова щелкнуло, только теперь металл противно скрежетнул по зубу.
      - Ну будет, будет! - Зуров отобрал у него пистолет и хлопнул его по плечу. - Молодчага! И стрелялся-то без куражу, не с истерики. Хорошее поколение подрастает, а, господа? Жан, разлей шампанское, мы с господином Фандориным на брудершафт выпьем.
      Эраст Петрович, охваченный странным безволием, был послушен: вяло выпил пузырчатую влагу до дна, вяло облобызался с графом, который велел отныне именовать его просто Ипполитом. Все вокруг галдели и смеялись, но их голоса до Фандорина долетали как-то неотчетливо. От шампанского закололо в носу, и на глаза навернулись слезы.
      - Жан-то каков? - хохотал граф. - За минуту все иголки вынул. Ну не ловок ли, Фандорин, скажи?
      - Ловок, - безразлично согласился Эраст Петрович.
      - То-то. Тебя как зовут?
      - Эраст.
      - Пойдем, Эраст Роттердамский, посидим у меня в кабинете, выпьем коньяку. Надоели мне эти рожи.
      - Эразм, - механически поправил Фандорин.
      - Что?
      - Не Эраст, а Эразм.
      - Виноват, не дослышал. Пойдем, Эразм.
      Фандорин послушно встал и пошел за хозяином. Они проследовали темной анфиладой и оказались в круглой комнате, где царил замечательный беспорядок -- валялись чубуки и трубки, пустые бутылки, на столе красовались серебряные шпоры, в углу зачем-то лежало щегольское английское седло. Почему это помещение называлось "кабинетом", Фандорин не понял - ни книг, ни письменных принадлежностей нигде не наблюдалось.
      - Славное седлецо? - похвастал Зуров. - Вчера на пари выиграл.
      Он налил в стаканы бурого вина из пузатой бутылки, сел рядом с Эрастом Петровичем и очень серьезно, даже задушевно сказал:
      - Ты прости меня, скотину, за шутку. Скучно мне, Эразм. Народу вокруг много, а людей нет. Мне двадцать восемь лет, Фандорин, а будто шестьдесят. Особенно утром, когда проснусь. Вечером, ночью еще ладно - шумлю, дурака валяю. Только противно. Раньше ничего, а нынче что-то все противней и противней. Веришь ли, давеча, когда жребий-то тянули, я вдруг подумал - не застрелиться ли по-настоящему? И так, знаешь, соблазнительно стало... Ты что все молчишь? Ты брось, Фандорин, не сердись. Я очень хочу, чтоб ты на меня зла не держал. Ну что мне сделать, чтоб ты меня простил, а, Эразм?
      И тут Эраст Петрович скрипучим, но совершенно отчетливым голосом произнес:
      - Расскажи мне про нее. Про Бежецкую.
      Зуров откинул со лба пышную прядь.
      - Ах да, я забыл. Ты же из "шлейфа".
      - Откуда?
      - Это я так называл. Амалия, она ведь королева, ей шлейф нужен, из мужчин. Чем длиннее, тем лучше. Послушай доброго совета, выкинь ее из головы, пропадешь. Забудь про нее.
      - Не могу, - честно ответил Эраст Петрович.
      - Ты еще сосунок, Амалия тебя беспременно в омут утащит, как многих уже утащила. Она и ко мне-то, может, прикипела, потому что за ней в омут не пожелал. Мне без надобности, у меня свой омут есть. Не такой глубокий, как у нее, но ничего, мне с головкой хватит.
      - Ты ее любишь? - в лоб спросил Фандорин на правах обиженного.
      - Я ее боюсь, - мрачно усмехнулся Ипполит. - Больше, чем люблю. Да и не любовь это вовсе. Ты опиум курить не пробовал?
      Фандорин помотал головой.
      - Раз попробуешь - всю жизнь тянуть будет. Вот и она такая. Не отпускает она меня! И ведь вижу - презирает, ни в грош не ставит, но что-то она во мне усмотрела. На мою беду! Знаешь, я рад, что она уехала, ей-богу. Иной раз думал - убить ее, ведьму. Задушу собственными руками, чтоб не мучила. И она это хорошо чувствовала. О, брат, она умная! Я тем ей и дорог был, что она со мной, как с огнем, игралась - то раздует, то задует, да еще все время помнит, что может пожар разгореться, и тогда ей головы не сносить. А иначе зачем я ей?
      Эраст Петрович с завистью подумал, что красавца Ипполита, бесшабашную голову, очень даже есть за что полюбить и без всякого пожара. Такому молодцу, наверно, от женщин отбоя нет. И как только людям этакое счастье выпадает? Однако это соображение к делу не относилось. Спрашивать нужно было о деле.
      - Кто она, откуда?
      - Не знаю. Она про себя не любит распространяться. Знаю только, что росла где-то за границей. Кажется, в Швейцарии, в каком-то пансионе.
      - А где она сейчас? - спросил Эраст Петрович, впрочем, не очень-то рассчитывая на удачу.
      Однако Зуров явно медлил с ответом, и у Фандорина внутри все замерло.
      - Что, так прижало? - хмуро поинтересовался граф, и мимолетная недобрая гримаса исказила его красивое, капризное лицо.
      - Да!
      - М-да, если мотылька на свечку манит, все равно сгорит...
      Ипполит порылся на столе среди карточных колод, мятых платков и магазинных счетов.
      - Где оно, черт? А, вспомнил. - Он открыл японскую лаковую шкатулку с перламутровой бабочкой на крышке. - Держи. По городской почте пришло.
      Эраст Петрович с дрожью в пальцах взял узкий конверт, на котором косым, стремительным почерком было написано "Его сиятельству графу Ипполиту Зурову, Яково-Апостольский переулок, собственный дом". Судя по штемпелю, письмо было отправлено 16 мая - в тот день, когда исчезла Бежецкая.
      Внутри оказалась короткая, без подписи записка по-французски:
      "Вынуждена уехать не попрощавшись. Пиши в Лондон, Gray Street, отель "Winter Queen", для Ms. Olsen. Жду. И не смей меня забывать".
      - А я посмею, - запальчиво погрозил Ипполит, но немедленно сник. -Во всяком случае, попробую... Бери, Эразм. Делай с этим что хочешь... Ты куда?
      - Пойду, - сказал Фандорин, пряча конверт в карман. - Торопиться надо.
      - Ну-ну, - с жалостью покивал граф. - Валяй, лети на огонь. Твоя жизнь, не моя.
      Во дворе Эраста Петровича нагнал Жан с каким-то узлом в руке.
      - Вот, сударь, забыли-с.
      - Что это? - досадливо оглянулся спешивший Фандорин.
      - Шутите-с? Ваш выигрыш. Их сиятельство велели беспременно догнать и вручить.
     
      x x x
      Эрасту Петровичу снился чудной сон.
      Он сидел в классной комнате за партой, в своей Губернской гимназии. Такие сны, обычно тревожные и неприятные, снились ему довольно часто -будто он снова гимназист и "плавает" у доски на уроке физики или алгебры, но на сей раз было не просто тоскливо, а по-настоящему страшно. Фандорин никак не мог понять причину этого страха. Он был не у доски, а за партой, вокруг сидели одноклассники: Иван Францевич, Ахтырцев, какой-то пригожий молодец с высоким бледным лбом и дерзкими карими глазами (про него Эраст Петрович знал, что это Кокорин), две гимназистки в белых фартуках и еще кто-то, повернутый спиной. Повернутого Фандорин боялся и старался на него не смотреть, а все выворачивал шею, чтобы получше разглядеть девочек - одну черненькую, одну светленькую. Они сидели за партой, прилежно сложив перед собой тонкие руки. Одна оказалась Амалией, другая Лизанькой. Первая обжигающе взглянула черными глазищами и показала язык, зато вторая застенчиво улыбнулась и опустила пушистые ресницы. Тут Эраст Петрович увидел, что у доски стоит леди Эстер с указкой в руке, и все разъяснилось: это новейшая английская метода воспитания, по которой мальчиков и девочек обучают вместе. И очень даже хорошо. Словно подслушав его мысли, леди Эстер грустно улыбнулась и сказала: "Это не совместное обучение, это мой класс сироток. Вы все сиротки, и я должна вывести вас на путь". "Позвольте, миледи, - удивился Фандорин, - мне, однако же, доподлинно известно, что Лизанька не сирота, а дочь действительного тайного советника". "Ах, my sweet boy,1 - еще печальней улыбнулась миледи. - Она невинная жертва, а это все равно что сиротка". Страшный, что сидел впереди, медленно обернулся и, глядя в упор белесыми, прозрачными глазами, зашептал: "Я, Азазель, тоже сирота. -Заговорщически подмигнул и, окончательно распоясавшись, сказал голосом Ивана Францевича. - И поэтому, мой юный друг, мне придется вас убить, о чем я искренне сожалею... Эй, Фандорин, не сидите, как истукан. Фандорин!"
      - Фандорин! - Кто-то тряс мучимого кошмаром Эраста Петровича за плечо. - Да просыпайтесь, утро уже!
      Он встрепенулся, вскинулся, завертел головой. Оказывается, спал он в кабинете шефа, сморило прямо за столом. В окно через раздвинутые шторы лился радостный утренний свет, а рядом стоял Иван Францевич, почему-то одетый мещанином: в картузе с матерчатым козырьком, кафтане в сборочку и заляпанных грязью сапогах гармошкой.
      - Что, сомлели, не дождались? - весело спросил шеф. - Пардон за маскарад, пришлось тут ночью отлучиться по спешному делу. Да умойтесь вы, хватит глазами хлопать. Марш-марш!
      Пока Фандорин ходил умываться, ему вспомнились события минувшей ночи, вспомнилось, как он, сломя голову, несся от дома Ипполита, как вскочил в пролетку к дремлющему ваньке и велел гнать на Мясницкую. Так не терпелось рассказать шефу об удаче, а Бриллинга на месте не оказалось. Эраст Петрович сначала сделал некое спешное дело, потом сел в кабинете дожидаться, да и не заметил, как провалился в сон.
      Когда он вернулся в кабинет, Иван Францевич уже переоделся в светлую пиджачную пару и пил чай с лимоном. Еще один стакан в серебряном подстаканнике дымился напротив, на подносе лежали бублики и сайки.
      - Позавтракаем, - предложил шеф, - а заодно и потолкуем. Ваши ночные приключения мне в целом известны, но есть вопросы.
      - Откуда известны? - огорчился Эраст Петрович, предвкушавший удовольствие от рассказа и, честно говоря, намеревавшийся опустить некоторые детали.
      - У Зурова был мой агент. Я уже с час, как вернулся, да вас будить было жалко. Сидел, читал отчет. Увлекательное чтение, даже переодеться не успел.
      Он похлопал рукой по мелко исписанным листкам.
      - Толковый агент, но ужасно цветисто пишет. Воображает себя литературным талантом, в газетки пописывает под псевдонимом "Maximus Зоркий", мечтает о карьере цензора. Вот послушайте-ка, вам интересно будет. Где это... А, вот. "Описание объекта. Имя - Эразм фон Дорн или фон Дорен (определено на слух). Возраст - не более, чем лет двадцати. Словесный портрет: рост двух аршин восьми вершков; телосложение худощавое; волосы черные прямые; бороды и усов нет и непохоже, чтобы брился; глаза голубые, узко посаженные, к углам немного раскосые; кожа белая, чистая; нос тонкий, правильный; уши прижатые, небольшие, с короткими мочками. Особая примета -на щеках не сходит румянец. Личные впечатления: типичный представитель порочной и разнузданной золотой молодежи с незаурядными задатками бретера. После вышеизложенных событий удалился с Игроком в кабинет последнего. Беседовали двадцать две минуты. Говорили тихо, с паузами. Из-за двери было почти ничего не слышно, но отчетливо разобрал слово "опиум" и еще что-то про огонь. Счел необходимым перенести слежку на фон Дорена, однако тот, очевидно, меня раскрыл - весьма ловко оторвался и ушел на извозчике. Предлагаю..." Ну, дальше неинтересно. - Шеф с любопытством посмотрел на Эраста Петровича. - Так что вы там про опиум обсуждали? Не томите, я сгораю от нетерпения.
      Фандорин коротко изложил суть беседы с Ипполитом и показал письмо. Бриллинг выслушал самым внимательным образом, задал несколько уточняющих вопросов и замолчал, уставившись в окно. Пауза продолжалась долго, с минуту. Эраст Петрович сидел тихо, боялся помешать мыслительному процессу, хотя имел и собственные соображения.
      - Я вами очень доволен, Фандорин, - молвил шеф, вернувшись к жизни. -- Вы продемонстрировали блестящую результативность. Во-первых, совершенно ясно, что Зуров к убийству непричастен и о роде вашей деятельности не догадывается. Иначе разве отдал бы он вам адрес Амалии? Это освобождает нас от версии три. Во-вторых, вы сильно продвинулись по версии Бежецкой. Теперь мы знаем, где искать эту даму. Браво. Я намерен подключить всех освободившихся агентов, в том числе и вас, к версии четыре, которая представляется мне основной. - Он ткнул пальцем в сторону доски, где в четвертом кружке белели меловые буквы НО.
      - То есть как? - заволновался Фандорин. - Но позвольте, шеф...
      - Минувшей ночью мне удалось выйти на очень привлекательный след, который ведет на некую подмосковную дачу, - с видимым удовлетворением сообщил Иван Францевич (вот и заляпанные сапоги объяснились). - Там собираются революционеры, причем крайне опасные. Кажется, тянется ниточка и к Ахтырцеву. Будем работать. Тут мне все люди понадобятся. А версия Бежецкой, по-моему, бесперспективна. Во всяком случае, это не к спеху. Пошлем запрос англичанам по дипломатическим каналам, попросим задержать эту мисс Ольсен до выяснения, да и дело с концом.
      - Вот этого-то как раз делать ни в коем случае нельзя! - вскричал Фандорин, да так запальчиво, что Иван Францевич даже опешил.
      - Отчего же?
      - Неужто вы не видите, здесь все один к одному сходится! - Эраст Петрович заговорил очень быстро, боясь, что перебьют. - Я про нигилистов не знаю, очень может быть, и важность понимаю, но тут тоже важность, и тоже государственная! Вы смотрите, Иван Францевич, какая картина получается. Бежецкая скрылась в Лондон - это раз (он и сам не заметил, как перенял у шефа манеру выражаться). Дворецкий у нее англичанин, и очень подозрительный, такой прирежет - не поморщится. Это два. Белоглазый, что Ахтырцева убил, с акцентом говорил и тоже на англичанина похож - это три. Теперь четыре: леди Эстер, конечно, преблагородное существо, но тоже англичанка, а наследство Кокорина все-таки, что ни говорите, ей досталось! Ведь очевидно, что Бежецкая нарочно подводила своих воздыхателей, чтобы они духовную на англичанку составили!
      - Стоп, стоп, - поморщился Бриллинг. - Вы к чему, собственно, клоните? К шпионажу?
      - Но ведь это очевидно! - всплеснул руками Эраст Петрович. -Английские происки. Сами знаете, какие сейчас с Англией отношения. Я про леди Эстер ничего такого сказать не хочу, она, наверно, и знать ничего не знает, но ее заведение могут использовать как прикрытие, как троянского коня, чтоб проникнуть в Россию!
      - Ну да, - иронически улыбнулся шеф. - Королеве Виктории и господину Дизраэли мало золота Африки и алмазов Индии, им подавай суконную фабрику Петруши Кокорина да три тысячи десятин Николеньки Ахтырцева.
      Тут-то Фандорин и выдал свой главный козырь:
      - Не фабрику и не деньги даже! Вы опись их имущества помните? Я тоже не сразу обратил внимание! У Кокорина-то среди прочих предприятий судостроительный завод в Либаве, а там военные заказы размещают - я справлялся.
      - Когда ж это вы успели?
      - Пока вас дожидался. Послал запрос по телеграфу в военно-морское министерство. Там тоже ночью дежурят.
      - Так, ну-ну. Что дальше?
      - А то, что у Ахтырцева помимо десятин, домов и капиталов имелся еще нефтяной прииск в Баку, от тетушки остался. Я ведь читал в газетах, как англичане мечтают к каспийской нефти подобраться. А тут пожалуйста - самым законным порядком! И ведь как беспроигрышно задумано: либо завод в Либаве, либо нефть, в любом случае англичанам что-нибудь да достается! Вы как хотите, Иван Францевич, - разгорячился Фандорин, - а только я этого так не оставлю. Все ваши задания исполню, а после службы буду сам копать. И докопаюсь!
      Шеф снова уставился в окно, и на сей раз молчал дольше прежнего. Эраст Петрович весь извертелся от нервов, но характер выдержал.
      Наконец Бриллинг вздохнул и заговорил - медленно, с запинкой, что-то еще додумывая на ходу.
      - Скорее всего чушь. Эдгар По, Эжен Сю. Пустые совпадения. Однако в одном вы правы - к англичанам обращаться не будем...Через нашу резидентуру в лондонском посольстве тоже нельзя. Если вы ошибаетесь - а вы наверняка ошибаетесь - выставим себя полными дураками. Если же предположить, что вы правы, посольство все равно ничего сделать не сможет - англичане спрячут Бежецкую или наврут что-нибудь... Да и руки у наших посольских связаны - на виду они больно... Решено! - Иван Францевич энергично взмахнул кулаком. -Конечно, Фандорин, вы бы пригодились мне и здесь, но, как говорят в народе, насильно мил не будешь. Читал ваше дело, знаю, что владеете не только французским и немецким, но и английским. Бог с вами, поезжайте в Лондон к вашей femme fatale.2 Инструкций не навязываю - верю в вашу интуицию. Дам в посольстве одного человечка, Пыжов фамилия. Служит скромным письмоводителем, вроде вас, но занимается другими делами. По министерству иностранных диел числится губернским секретарем, но по нашей линии имеет и другое, более высокое звание. Разносторонних талантов господин. Прибудете - сразу к нему. Весьма расторопен. Впрочем, убежден, что съездите вхолостую. Но, в конце концов, вы заслужили право на ошибку. Посмотрите на Европу, покатаетесь за казенный счет. Хотя вы теперь, кажется, при собственных средствах? - Шеф покосился на узел, что бесприютно лежал на стуле.
      Оторопевший от услышанного Эраст Петрович встрепенулся:
      - Виноват, это мой выигрыш. Девять тысяч шестьсот рублей, я посчитал. Хотел сдать в кассу, да закрыто было.
      - Ну вас к черту, - отмахнулся Бриллинг. - Вы в своем уме? Что кассир, по-вашему, в приходной книге напишет? Поступление от игры в штосс коллежского регистратора Фандорина?... Хм, постойте-ка. Несолидно как-то регистраторишке в заграничную командировку ехать.
      Он сел за стол, обмакнул перо в чернильницу и стал писать, проговаривая вслух:
      - Так-с. "Срочная телеграмма. Князю Михаилу Александровичу Корчакову, лично. Копия генерал-адъютанту Лаврентию Аркадьевичу Мизинову. Ваше высокопревосходительство, в интересах известного Вам дела, а также в признание исключительных заслуг прошу вне всякой очереди и без учета выслуги произвести коллежского регистратора Эраста Петрова Фандорина..." Эх, была не была, прямо в титулярные. Тоже, конечно, невелика птица, но все же. "... в титулярные советники. Прошу также временно числить Фандорина по ведомству министерства иностранных дел в должности дипломатического курьера первой категории". Это чтобы на границе не задерживали, - пояснил Бриллинг. -Так. Число, подпись. - Кстати, дипломатическую почту вы по дороге, действительно, развезете - в Берлин, Вену, Париж. Для конспирации, чтоб не вызывать лишних подозрений. Возражений нет? - Глаза Ивана Францевича озорно блеснули.
      - Никак нет, - пролепетал Эраст Петрович, не поспевая мыслью за событиями.
      - А из Парижа, уже в виде инкогнито, переправитесь в Лондон. Как бишь гостиница-то называется?
      - "Уинтер квин", "Зимняя королева".
     
      Глава десятая, в которой фигурирует синий портфель
     
      28 июня по западному стилю, а по-русскому 16-го, ближе к вечеру, перед гостиницей "Уинтер квин" что на Грей-стрит, остановилась наемная карета. Кучер в цилиндре и белых перчатках соскочил с козел, откинул ступеньку и с поклоном распахнул черную лаковую дверцу с надписью "Dunster&;Dunster. Since 1848. London Regal Tours"1. Сначала из дверцы высунулся сафьяновый дорожный сапог, окованный серебряными гвоздиками, а потом на тротуар ловко спрыгнул цветущий юный джентльмен с пышными усами, удивительно не шедшими к его свежей физиономии, в тирольской шляпе с перышком и широком альпийском плаще. Молодой человек огляделся по сторонам, увидел тихую, ничем не примечательную улочку и с волнением воззрился на здание отеля. Это был довольно невзрачный четырехэтажный особняк в георгианском стиле, явно знававший лучшие времена.
      Немного помедлив, джентльмен проговорил по-русски:
      - Эх, была не была.
      После этой загадочной фразы он поднялся по ступенькам и вошел в вестибюль.
      Буквально в следующую секунду из паба, расположенного напротив, вышел некто в черном плаще и, надвинув на самые глаза высокий картуз с блестящим козырьком, принялся прохаживаться мимо дверей гостиницы.
      Однако это примечательное обстоятельство ускользнуло от внимания приезжего, который уже стоял возле стойки, разглядывая тусклый портрет какой-то средневековой дамы в пышном жабо - должно быть, той самой "Зимней королевы". Дремавший за стойкой портье довольно равнодушно приветствовал иностранца, но, увидев, как тот дает бою, всего лишь поднесшему саквояж, целый шиллинг, поздоровался еще раз, гораздо приветливей, причем теперь назвал приезжего уже не просто sir, а your honour.
      Молодой человек спросил, есть ли свободные номера, потребовал самый лучший, с горячей водой и газетами, и записался в книге постояльцев Эразмусом фон Дорном из Гельсингфорса. После этого портье ни за что ни про что получил полсоверена и стал называть полоумного чужестранца your lordship.
      Между тем "господин фон Дорн" пребывал в нешуточных сомнениях. Трудно было себе представить, чтобы блестящая Амалия Казимировна остановилась в этой третьеразрядной гостинице. Что-то здесь было явно не так.
      В растерянности он даже спросил у изогнувшегося от усердия портье, нет ли в Лондоне другой гостиницы с таким же названием, и получил клятвенное заверение, что не только нет, но никогда и не было, если не считать той "Уинтер квин", что стояла на этом же самом месте и сгорела дотла более ста лет назад.
      Неужели все впустую - и двадцатидневное кружное путешествие через Европу, и приклеенные усы, и роскошный экипаж, нанятый на вокзале Ватерлоо вместо обычного кэба, и, наконец, зря потраченный полсоверен?
      Ну уж бакшиш-то ты мне, голубчик, отработаешь, подумал Эраст Петрович (будем именовать его так, несмотря на инкогнито).
      - Скажите-ка, любезный, не останавливалась ли тут одна особа, некая мисс Ольсен? - с фальшивой небрежностью спросил он, облокачиваясь на стойку.
      Ответ, хоть и вполне предсказуемый, заставил сердце Фандорина тоскливо сжаться:
      - Нет, милорд, леди с таким именем у нас не живет и не жила.
      Прочтя в глазах постояльца смятение, портье выдержал эффектную паузу и целомудренно сообщил:
      - Однако упомянутое вашей светлостью имя мне не вполне незнакомо.
      Эраст Петрович покачнулся и выудил из кармана еще один золотой.
      - Говорите.
      Портье наклонился вперед и, обдав запахом дешевой кельнской воды, шепнул:
      - На имя этой особы к нам поступает почта. Каждый вечер в десять часов приходит некий мистер Морбид, по виду слуга или дворецкий, и забирает письма.
      - Огромного роста, с большими светлыми бакенбардами и такое ощущение, что никогда в жизни не улыбался? - быстро спросил Эраст Петрович.
      - Да, милорд, это он.
      - И часто приходят письма?
      - Часто, милорд, почти каждый день, а бывает, что и не одно. Сегодня, например, - портье многозначительно оглянулся на шкаф с ячейками, - так целых три.
      Намек был сразу понят.
      - Я бы взглянул на конверты - просто так, из любопытства, - заметил Фандорин, постукивая по стойке очередным полсовереном.
      Глаза портье зажглись лихорадочным блеском: творилось нечто невероятное, непостижимое рассудку, но чрезвычайно приятное.
      - Вообще-то это строжайше запрещено, милорд, но... Если только взглянуть на конверты...
      Эраст Петрович жадно схватил письма, но его ждало разочарование -конверты были без обратного адреса. Кажется, третий золотой был потрачен зря. Шеф, правда, санкционировал любые траты "в пределах разумного и в интересах дела"... А что там на штемпелях?
      Штемпели заставили Фандорина задуматься: одно письмо было из Штутгарта, другое из Вашингтона, а третье аж из Рио-де-Жанейро. Однако!
      - И давно мисс Ольсен получает здесь корреспонденцию? - спросил Эраст Петрович, мысленно высчитывая, сколько времени плывут письма через океан. И еще ведь надо было в Бразилию здешний адрес сообщить! Получалось как-то странно. Ведь Бежецкая могла прибыть в Англию самое раннее недели три назад.
      Ответ был неожиданным:
      - Давно, милорд. Когда я начал здесь служить - а тому четыре года, -письма уже приходили.
      - Как так?! Вы не путаете?
      - Уверяю вас, милорд. Правда, мистер Морбид служит у мисс Ольсен недавно, пожалуй, с начала лета. Во всяком случае до него за корреспонденцией приходил мистер Мебиус, а еще раньше мистер... м-м, виноват, запамятовал, как его звали. Такой был неприметный джентльмен и тоже не из разговорчивых.
      Ужасно хотелось заглянуть в конверты. Эраст Петрович испытующе посмотрел на информатора. Пожалуй, не устоит. Однако тут новоиспеченному титулярному советнику и дипломатическому курьеру первой категории пришла в голову идея получше.
      - Так говорите, этот мистер Морбид приходит каждый вечер в десять?
      - Как часы, милорд.
      Эраст Петрович выложил на стойку четвертый полсоверен и, перегнувшись, зашептал счастливцу-портье на ухо.
      Время, остававшееся до десяти часов, было использовано наипродуктивнейшим образом.
      Первым делом Эраст Петрович смазал и зарядил свой курьерский "кольт". Затем отправился в туалетную комнату и, попеременно нажимая на педали горячей и холодной воды, за каких-нибудь пятнадцать минут наполнил ванну. Полчаса он нежился, а когда вода остыла, план дальнейших действий был уже окончательно составлен.
      Снова приклеив усы и немного полюбовавшись на себя в зеркало, Фандорин оделся неприметным англичанином: черный котелок, черный пиджак, черные брюки, черный галстук. В Москве его, пожалуй, приняли бы за гробовщика, но в Лондоне он, надо полагать, сойдет за невидимку. Да и ночью будет в самый раз -- прикрой лацканами рубашку на груди, подтяни манжеты, и растворишься в объятьях темноты, а это для плана было крайне важно.
      Осталось еще часа полтора на ознакомительную прогулку по окрестностям. Эраст Петрович свернул с Грей-стрит на широкую улицу, всю заполненную экипажами, и почти сразу же очутился у знаменитого театра "Олд-Вик", подробно описанного в путеводителе. Прошел еще немного и - о чудо! -увидел знакомые очертания вокзала Ватерлоо, откуда карета везла его до "Зимней королевы" добрых сорок минут - кучер, пройдоха, взял пять шиллингов. А затем показалась и серая, неуютная в вечерних сумерках Темза. Глядя на ее грязные воды, Эраст Петрович поежился, и его почему-то охватило мрачное предчувствие.В этом чужом городе он вообще чувствовал себя неуютно. Встречные смотрели мимо, ни один не взглянул в лицо, что, согласитесь, в Москве было бы абсолютно невообразимо. Но при этом Фандорина не покидало странное чувство, будто в спину ему уперт чей-то недобрый взгляд. Несколько раз молодой человек оглядывался и однажды вроде бы заметил, как за театральную тумбу отшатнулась фигура в черном. Тут Эраст Петрович взял себя в руки, обругал за мнительность и более не оборачивался. Все нервы проклятые. Он даже заколебался - не подождать ли с осуществлением плана до завтрашнего вечера? Тогда можно будет утром наведаться в посольство и встретиться с таинственным письмоводителем Пыжовым, про которого говорил шеф. Но трусливая осторожность - чувство постыдное, да и времени терять не хотелось. И так уж без малого три недели на пустяки ушли.
      Путешествие по Европе оказалось менее приятным, чем полагал вначале окрыленный Фандорин. Территория, расположенная по ту сторону пограничного Вержболова, удручила его разительной несхожестью с родными скромными просторами. Эраст Петрович смотрел в окно вагона и все ждал, что чистенькие деревеньки и игрушечные городки закончатся и начнется нормальный пейзаж, но чем дальше от российской границы отъезжал поезд, тем домики становились белее, а городки живописней. Фандорин все суровел и суровел, но разнюниться себе не позволял. В конце концов, не все золото, что блестит, говорил он себе, но на душе все равно сделалось как-то тошновато.
      Потом ничего, пообвыкся и уже казалось, что в Москве не намного грязней, чем в Берлине, а Кремль и золотые купола церквей у нас такие, что немцам и не снилось. Мучило другое - военный агент русского посольства, которому Фандорин передал пакет с печатями, велел пока дальше не ехать и ждать секретной корреспонденции для передачи в Вену. Ожидание растянулось на неделю, и Эрасту Петровичу надоело слоняться по тенистой Унтер-ден-Линден, надоело умиляться на упитанных лебедей в берлинских парках.
      То же самое повторилось и в Вене, только теперь пришлось пять дней дожидаться пакета, предназначенного для военного агента в Париже. Эраст Петрович нервничал, представляя, что "мисс Ольсен", не дождавшись весточки от своего Ипполита, съехала из отеля, и теперь ее вовек не сыскать. От нервов Фандорин подолгу сиживал в кафе, ел много миндальных пирожных и литрами пил крем-соду.
      Зато в Париже он взял инициативу в свои руки: в российское представительство заглянул на пять минут, вручил посольскому полковнику бумаги и безапелляционно заявил, что имеет особое задание и задерживаться не может ни единого часа. В наказание за бесплодно потраченное время даже Париж смотреть не стал, только проехал в фиакре по новым, только что проложенным бароном Османом бульварам - и на Северный вокзал. Потом, на обратном пути, еще будет время.
      Без четверти десять, закрывшись номером "Таймс" с проверченной для обзора дыркой, Эраст Петрович уже сидел в фойе "Зимней королевы". На улице дожидался предусмотрительно нанятый кэб. Согласно полученной инструкции, портье демонстративно не смотрел в сторону не по-летнему одетого постояльца и даже норовил отвернуться в противоположную сторону.
      В три минуты одиннадцатого звякнул колокольчик, дверь распахнулась и вошел исполинского роста мужчина в серой ливрее. Он, "Джон Карлыч"! Фандорин вплотную припал глазом к странице с описанием бала у принца Уэльского.
      Портье воровато покосился на некстати зачитавшегося мистера фон Дорна и еше, подлец, мохнатыми бровями вверх-вниз задвигал, но объект, по счастью,этого не заметил или счел ниже своего достоинства оборачиваться.
      Кэб оказался кстати. Выяснилось, что дворецкий не пришел пешком, а приехал на "эгоистке" - одноместной коляске, в которую был запряжен крепкий вороной конек. Кстати был и зарядивший дождик - "Джон Карлыч" поднял кожаный верх и теперь при всем желании не смог бы обнаружить слежку.
      Приказу следовать за человеком в серой ливрее кэбмен ничуть не удивился, щелкнул длинным кнутом, и план вступил в свою первую фазу.
      Стемнело. На улицах горели фонари, но не знавший Лондона Эраст Петрович очень скоро потерял ориентацию, запутавшись в одинаковых каменных кварталах чужого, угрожающе безмолвного города. Некоторое время спустя дома стали пониже и пореже, во мраке вроде бы поплыли очертания деревьев, а еще минут через пятнадцать потянулись окруженные садами особняки. У одного из них "эгоистка" остановилась, от нее отделился гигантский силуэт и отворил высокие решетчатые ворота. Высунувшись из кэба, Фандорин увидел, как коляска въезжает в ограду, после чего ворота снова закрылись.
      Сообразительный кэбмен сам остановил лошадь, обернулся и спросил:
      - Должен ли я сообщить об этой поездке в полицию, сэр?
      - Вот вам крона и решите этот вопрос сами, - ответил Эраст Петрович, решив, что не будет просить извозчика подождать - уж больно шустер. Да и неизвестно еще, когда ехать назад. Впереди ждала полная неизвестность.
      Ограду перемахнуть оказалось нетрудно, в гимназические годы преодолевались и не такие.
      Сад пугал тенями и негостеприимно тыкал в лицо сучьями. Впереди сквозь деревья смутно белели очертания двухэтажного дома под горбатой крышей. Фандорин, стараясь потише хрустеть, подобрался к самым последним кустам (от них пахло сиренью - вероятно, это и была какая-нибудь английская сирень) и произвел рекогносцировку. Не просто дом, а, пожалуй, вилла. У входа фонарь. На первом этаже окна горят, но там, похоже, расположены службы. Гораздо интереснее зажженное окно на втором этаже (здесь вспомнилось, что у англичан он почему-то называется "первым"), но как туда подобраться? К счастью, неподалеку водосточная труба, а стена обросла чем-то вьющимся и на вид довольно ухватистым. Навыки недавнего детства опять могли оказаться кстати.
      Эраст Петрович черной тенью переметнулся к самой стене и потряс водосток. Вроде бы крепкий и не дребезжит. Поскольку жизненно важно было не грохотать, подъем шел медленней, чем хотелось бы. Наконец, нога нащупала приступку, очень удачно опоясывавшую весь второй этаж, и Фандорин, осторожно уцепившись за плющ, дикий виноград, лианы - черт его знает, как назывались эти змееобразные стебли, - стал мелкими шажочками подбираться к заветному окну.
      В первый миг охватило жгучее разочарование - в комнате никого не было. Лампа под розовым абажуром освещала изящное бюро с какими-то бумагами, в углу, кажется, белела постель. Не поймешь - то ли кабинет, то ли спальня. Эраст Петрович подождал минут пять, но ничего не происходило, только на лампу, подрагивая мохнатыми крылышками, села жирная ночная бабочка. Неужто придется лезть обратно? Или рискнуть и пробраться внутрь? Он слегка толкнул раму, и она приоткрылась. Фандорин заколебался, браня себя за нерешительность и промедление, но выяснилось, что медлил он правильно -дверь отворилась и в комнату вошли двое, женщина и мужчина.
      При виде женщины у Эраста Петровича чуть не вырвался торжествующий вопль - это была Бежецкая! С гладко зачесанными черными волосами, перетянутыми алой лентой, в кружевном пеньюаре, поверх которого была накинута цветастая цыганская шаль, она показалась ему ослепительно прекрасной. О, такой женщине можно простить любые прегрешения!
      Обернувшись к мужчине, - его лицо оставалось в тени, но судя по росту это был мистер Морбид, - Амалия Казимировна сказала на безупречном английском (шпионка, наверняка шпионка!):
      - Так это наверняка он?
      - Да, мэм. Ни малейших сомнений.
      - Откуда такая уверенность? Вы что, его видели?
      - Нет, мэм. Сегодня там дежурил Франц. Он доложил, что мальчишка прибыл в седьмом часу. Описание совпало в точности, вы даже про усы угадали.
      Бежецкая звонко рассмеялась.
      - Однако нельзя его недооценивать, Джон. Мальчик из породы счастливчиков, а я этот тип людей хорошо знаю - они непредсказуемы и очень опасны.
      У Эраста Петровича екнуло под ложечкой. Уж не о нем ли речь? Да нет, не может быть.
      - Пустяки, мэм. Вам стоит только распорядиться... Съездим с Францем, и покончим разом. Номер пятнадцать, второй этаж.
      Так и есть! Как раз в пятнадцатом номере, на третьем этаже (по-английски втором), Эраст Петрович и остановился. Но как узнали?! Откуда?! Фандорин рывком, невзирая на боль, оторвал свои постыдные, бесполезные усы.
      Амалия Казимировна, или как там ее звали на самом деле, нахмурилась, в голосе зазвучал металл:
      - Не сметь! Сама виновата, сама и исправлю свою ошибку. Один раз в жизни доверилась мужчине... Меня удивляет только, почему из посольства нам не дали знать о его приезде?
      Фандорин весь обратился в слух. Так у них свои люди в русском посольстве! Ну и ну! А Иван Францевич еще сомневался! Скажи, кто, скажи!
      Однако Бежецкая заговорила о другом:
      - Письма есть?
      - Сегодня целых три, мэм. - И дворецкий с поклоном передал конверты.
      - Хорошо, Джон, можете идти спать. Сегодня вы мне больше не понадобитесь. - Она подавила зевок.
      Когда за мистером Морбидом закрылась дверь, Амалия Казимировна небрежно бросила письма на бюро, а сама подошла к окну. Фандорин отпрянул за выступ, сердце у него бешено колотилось. Невидяще глядя огромными глазами в моросящую тьму, Бежецкая (если б не стекло, до нее можно было бы дотронуться рукой) задумчиво пробормотала по-русски:
      - Вот скучища-то, прости Господи. Сиди тут, кисни...
      Затем она повела себя очень странно: подошла к игривому настенному бра в виде Амура и нажала малолетнему богу любви пальцем на бронзовый пупок. Висевшая рядом гравюра (кажется, что-то охотничье) бесшумно отъехала в сторону, обнажив медную дверцу с круглой ручкой. Бежецкая выпростала из воздушного рукава тонкую голую руку, повертела рукоятку туда-сюда, и дверца, мелодично тренькнув, открылась. Эраст Петрович прижался носом к стеклу, боясь пропустить самое важное.
      Амалия Казимировна, как никогда похожая на царицу египетскую, грациозно потянулась, достала что-то из сейфа и обернулась. В руках у нее был синий бархатный портфель.
      Она села к бюро, вынула из портфеля большой желтый конверт, а оттуда какой-то мелко исписанный лист. Взрезала ножом полученные письма и что-то переписала из них на листок. Это заняло не более двух минут. Потом, снова вложив письма и листки в портфель, Бежецкая зажгла пахитоску, и неколько раз глубоко затянулась, задумчиво глядя куда-то в пространство.
      У Эраста Петровича затекла рука, которой он держался за стебли, в бок больно впивалась рукоятка "кольта", да еще начали ныть неудобно вывернутые ступни. Долго в таком положении ему было не простоять.
      Наконец Клеопатра загасила пахитоску, встала и удалилась в дальний, слабо освещенный угол комнаты, открылась какая-то невысокая дверь, снова закрылась и донесся звук льющейся воды. Очевидно, там находилась ванная.
      На бюро соблазнительно лежал синий портфель, а женщины, как известно, вечерним туалетом занимаются подолгу... Фандорин толкнул створку окна, поставил колено на подоконник и в два счета оказался в комнате. То и дело поглядывая в сторону ванной, где по-прежнему ровно шумела вода, он принялся потрошить портфель.
      Внутри оказалась большая стопка писем и давешний желтый конверт. На конверте адрес: "Mr. Nickolas M. Croog, Poste restante, l'Hotel des postes, S.-Petersbourg, Russie"4. Так, уже неплохо. Внутри лежали разграфленные листки, исписанные по-английски хорошо знакомым Эрасту Петровичу косым почерком. В первом столбце какой-то номер, во втором название страны, в третьем чин или должность, в четвертом дата, в пятом тоже дата - разные числа июня по возрастающей. Например, самые последние три записи, судя по чернилам, только что сделанные, выглядели так:
     
      N.1053F, Бразилия, начальник личной охраны императора, отправлено 30 мая, получено 28 июня 1876;
      N.852F, Североамериканские Соединенные Штаты, заместитель председателя сенатского комитета, отправлено 10 июня, получено 28 июня 1876;
      N.354F, Германия, председатель окружного суда, отправлено 25 июня, получено 28 июня 1876.
      Стоп! Письма, пришедшие сегодня в гостиницу на имя мисс Ольсен, были из Рио-де-Жанейро, Вашингтона и Штутгарта. Эраст Петрович порылся в стопке писем, разыскал бразильское. Внутри был листок без обращения и подписи, всего одна строчка: 30 мая, начальник личной охраны императора, N.1053F. Итак, Бежецкая зачем-то переписывает содержание получаемых ею писем на листки, которые затем отправляет в Петербург какому-то мсье Николя Кроогу или, скорее, мистеру Николасу Кроогу. Зачем? Почему в Петербург? Что это вообще все значит?
      Вопросы толкались локтями, налезая один на другой, но разбираться с ними было некогда - в ванной перестала литься вода. Фандорин наскоро запихнул бумаги и письма обратно в портфель, но ретироваться к окну не успел. В дверном проеме застыла тонкая белая фигура.
      Эраст Петрович выхватил из-за пояса револьвер и свистящим шепотом приказал:
      - Госпожа Бежецкая, один звук, и я вас застрелю! Подойдите и сядьте! Живо!

К титульной странице
Вперед
Назад