Прямо глядя Дмитрию в глаза, обернувшись к нему всей грудью, сидел брат Владимир. В воинском уборе он словно выпрямился, стал широкоплеч, русая борода расплылась по стали колонтаря. А Иван Белозерский - плотен, высок и чернобород и, когда в раздумье закрывает глаза, становится похож на Дмитрия. Тарусских - двое. Оба чернявы, узколицы, худощавы, но в прежних битвах славно секлись. Дмитрию не любо в них лишь одно: даже в походе говорили между собой, как монахи царьградские, по-гречески, а терем им греческие изографы расписали, словно храм господень. Дмитрий греков к себе не пускал - есть и русская красота, надо ее блюсти в такое время, когда всяк посягает на нее.
      Говорить Дмитрий был не горазд, поэтому больше думал. И когда начинал говорить, робел. Всех рассмотрел из своего угла. Все затихли, ожидая его слова. Только Боброк что-то шептал Ольгердовичам, но и Боброк смолк. Молча стоял поодаль в углу Бренко.
      Двадцать князей сидело пред Дмитрием. Служили ему. И не спор о наследстве, не раздел выморочной вотчины, не поминальный пир и не свадьба собрали их сюда, за бедный и тесный стол. Бывало ли сие? В единую брань, друг за друга умереть готовые, за одну родину на общего врага восставшие, вот они - двадцать князей. Не было сего со времени Батыя, когда каждый в свою сторону глядел.
      И Дмитрий подумал: &;lt;Надо Боброка спросить - бывало ль сие? Да нет, не бывало!&;gt;
      Выждал. Зорким оком приметил: Андрей Ольгердович сказать хочет, но ждет, чтоб первым Московский князь сказал.
      Воинство стоит на берегу Дона. Идти ль через Дон? Дмитрий еще не решил. Шли, шли, переходили Москву, Оку, Осетр перешли. Теперь Дон поперек пути лег. Тут ли ждать, дальше ль идти? Сперва думал на Рясское поле пойти, да опасались Рязань позади оставить: нежданно в спину мог ударить Олег. Свернули сюда, а как дальше? Игорь Дон перешел и побит был. И мать говорила: в своей хоромине хозяину стены пособляют. А что бы отец сказал? И вспомнил отцову поговорку: под лежачий камень вода не течет. Не лежать, идти?
      В раздумье он поднялся, но потолок оказался низок. Ростом не обделил господь. Пригнувшись, Дмитрий уперся ладонями в низкий стол и сказал:
      - Братья! Како дале нам быть? Дон перед нами. Пойдем ли вперед, тут ли ждать станем? Помыслим, братья!
      Он говорил, глядя на узоры скатерти, но тут поднял лицо и взглянул всем в глаза. Во Владимире и в Боброке приметил решимость. И сердце его наполнилось гордостью. Но просиявшее лицо вновь опустилось к столу.
      - Тут ли стоять, в Задонщине ль с Ордой померяемся? Дон перед нами.
      И сел, не убирая ладоней со стола. Поднял глаза на Боброка. Боброк говорил:
      - Давно зрим мы татарские победы. Ждут ли врага татары? Они первыми наносят удар. Они наваливаются, как половодье, доколе не смоют супротивных городов и народов. Не стоят, не ждут - и тем побеждают. Вламываются в чужие пределы, преступают исконные наши реки. Зачинают брань, когда им любо, а не ждут, когда любо врагам их. С волками жить - по-волчьи выть. Переступим Дон. Я мню тако.
      И вслед за Боброком сказал Федор Белозерский:
      - Всем ведомо: великий Ярослав, реку переступив, разбил Святополка. И Александр Ярославич, Неву переступив, одолел свеев. Стойче станет биться рать, когда некуда уходить. И много в древние времена было таких переправ и побед. Много раз мы побеждали в чужих землях, обороняя свою: в поле Половецком, в дальней Византии. Мое слово - идти за Дон.
      Но Холмский воспротивился:
      - Княже! За что мы встали? Русь оборонять! К чему ж лить кровь на чужой земле? Русскую землю обороняем, ее и напоим басурманской кровью. Да и свою лить легче на родной земле.
      Но Андрей Полоцкий тоже горячо позвал за Дон:
      - Доколе сила наша велика, идем вперед. Кинемся на них допрежь на нас кинутся. Николи на Руси силы такой не бывало!
      И Дмитрий подумал: &;lt;Да, не бывало&;gt;.
      А Полоцкий говорил:
      - Хочешь крепкого бою, вели немедля перевозиться. Чтоб ни у кого на разуме не было ворочаться назад. Пусть всякой без хитрости бьется. Пусть не о спасении мыслит, а о победе.
      Холмский обернулся к Полоцкому:
      - Забываешь: у Мамая народ собран великий. Ордынские мунголы, а окромя сих косоги набраны, латынские фряги из Кафы, тоурмены из Лукоморья. Мочны ли мы всю стаю ту истребить? А ежели не мочны, кто спасется на чужой земле? Идти, как коню под аркан? Справа и спереди Непрядва, а позади будет Дон. Слева - дикий лес, непролазная дебрь. Да и неведомо, не подошел ли уж Ягайла, браток твой? В петлю манишь?
      - Родней не попрекай. Не время святцы читать. А в святцах, глядишь, и тое написано, что князья Холмские татарских ханш в русские княгини брали.
      - Батюшки! Упомнил! Да той моей прабабки сто лет как на свете нет. А твой-то Ягайла сейчас супротив нас стоит. А родитель твой, Ольгерд-то Гедиминович...
      - Под которого ты от Москвы прятался...
      Дмитрий хлопнул ладонью по столу с такой силой, что Спас в углу подпрыгнул, а одна из свечей покатилась по столу.
      - Не время, Холмский! А петля в десять верст шириной широка для горла.
      Дмитрий вгорячах выдал свое тайное решение идти в Задонщину.
      Бояре стояли позади князей, вникая в смысл их слов, но ожидая своего времени. Теперь говорил Тимофей Вельяминов, многими походами умудренный, многими победами славный, московский великий воевода. Тоже звал вперед.
      В это время отворилась со скрипом дверь, и в избу вошел Тютчев. Все обернулись.
      Тютчев вошел, опрятный, спокойный, только чуть выше поднял голову от переполнявшей его радости.
      Тютчева слушали. Он рассказал о разговоре с Мамаем, передал слова разорванной грамоты, о своем ответе мурзе смолчал, но горячо объяснил, что самый раз напасть бы на татар теперь:
      - Олег попятился, а Ягайла утром выйдет с Одоева, отселя более сорока верст. Пока дойдет, мы успеем управиться.
      - Волков легче поодиночке бить! - сказал Федор Белозерский.
      - Истинно так! - согласился Владимир.
      - Вот оно как! - кивнул Полоцкий Холмскому.
      И Холмский удивленно ответил:
      - Так выходит: надо идти! Что ж мы, в Твери, робчей московских, что ли?
      Владимир засмеялся.
      Дмитрий, снова опершись на ладони, встал:
      - Братие!
      И все вслед за ним поднялись. Стоя они выслушали его слово:
      - Бог запрещает переступать чуждые пределы. Спасу говорю: беру на себя грех - ежли не переступлю, то они придут, аки змеи к гнезду. На себя беру. Так и митрополит Олексий нас поучал. Но лесную заповедь каждый знает - одного волка легче душить. Трем волкам легче задушить нас. Стоя тут, дадим им срок в стаю собраться. Переступив, опередим тех двоих, передушим поодиночке. Не для того собрались, чтоб смотреть окаянного Олега с Мамаем, а чтоб уничтожить их. И не Дон охранять пришли, а родину, чтоб от плена и разоренья ее избавить либо головы за нее сложить: честная смерть лучше позорной жизни. Да благословит нас Спас во спасение наше - пойдем за Дон!
      Все перекрестились, но продолжали стоять, медля расходиться.
      Один из отроков сказал Дмитрию, что дожидаются от игумена Сергия из Троицы гонцы.
      Дмитрий насторожился. Что шлет Сергий вослед походу?
      - Впусти.
      Мимо расступившихся бояр, в свет свечей, склонившись, вступили два схимника. Один был широкоплеч и сухощав. Другой ни умерщвлением плоти, ни молитвами не мог одолеть округлого дородства своих телес. Черные одежды, расшитые белыми крестами схимы, запылились. Одного из них Дмитрий узнал: он неотступно, словно охраняя Сергия, следовал всюду за своим игуменом. Это был брянчанин, из боярских детей, именем Александр, а до крещения - Пересвет. Другой - брат его, тоже до монашества воин, - Ослябя. Об Ослябьевой силе в кротости Дмитрий слыхивал в Троице.
      Ослябя вручил грамоту от Сергия. Дмитрий быстро раскрутил ее. Еще не успев прочесть первых строк, увидел последние:
      &;lt;Чтобы шел еси, господине, на битву с нечестивыми...&;gt;
      Пересвет подал Дмитрию троицкую просфору, Дмитрий поцеловал засохший хлебец и положил его на столе под свечами.
      - Отец Сергий благословляет нас идти! - сказал Дмитрий.
      Он знал, как громко на Руси Сергиево слово.
      Еще говорили бояре, у коих в седине волос или в гуще бороды укрыты были славные шрамы, еще схимники несмело продвигались к выходу, а Бренко уже заметил вошедшего ратника и громко сказал:
      - Княже! Языка привели.
      - Добро ж! - сказал Дмитрий, и все пошли следом за ним к выходу.
      Изба опустела. Лишь потрескивали свечи на столе, оплывая, и меж ними лежал присланный Сергием хлебец. А за дверью, где стояли дружины, не смолкал говор, лязг, топот, визг коней.
      Вдали, во тьме, у полыхающего костра плотно стеснились воины. Они расступились, и Дмитрий увидел пленника.
      Пойманный лежал на земле. Кто-то подсунул ему под плечи скомканную попону. Кольчугу с него содрали. Кожа была исцарапана, - видно, когда сдирали кольчугу. На смуглом и грязном теле ржавели пятна размазанной и еще не засохшей крови. Оттого, что в поясе пленник был гибок и тонок, плечи его казались особенно круты. Он и на земле лежал, как змееныш, изогнувшись. И еще Дмитрия заметил пестрые штаны, измазанные землей и навозом, но яркие, из дорогой персидской камки.
      &;lt;Не простой, видно, воин!&;gt;
      И только потом взглянул на лицо пленника.
      На Дмитрия, сощурив надменные глаза, молча смотрел широкоскулый, с широко раздвинутыми глазницами безусый мальчик.
      Тютчев удивился, узнав его: это был пятый мурза, которого он отхлестал и отпустил к Мамаю.
      - Ты как попался? - спросил по-татарски Тютчев.
      - Тебя догонял! - гордо ответил пленник.
      - И еще раз лег! - зло сказал Тютчев.
      В дружине кто-то ухмыльнулся:
      - Еще от своего костра тепл, а уж пригрелся у нашего.
      - У нашего он сейчас перегреется.
      Мурзу захватила третья Дмитриева стража - Петр Горский с товарищами, когда во главе небольшого отряда мурза мчался в сторону русских войск. Горский доложил Дмитрию:
      - Скакал мурза борзо, своих опередил. Прежде чем те подскакали, я его к себе переволок да помчал. Те за нами гнались, да тут на другой наш разъезд наскочили, повернули назад. А иные у них посечены.
      Дмитрий подумал: &;lt;Вот и первая встреча... Уж коснулось своими краями войско о войско&;gt;.
      Дмитрий спросил старика-переводчика, прежде долго жившего в Орде, уже отвыкшего от родной речи:
      - Чего выпытали?
      - Поведа, яко царь на Кузьмине гати; не спешит убо, но ожидает Ольга и Ягайлу: по триех же днех имать быти на Дону. И аз вопросиша его о силе Мамаеве; он же рече: многое множество.
      - Говоришь, как пишешь! - заметил Дмитрий, и переводчик смолчал, стыдясь, что много лет лишь через русские книги говорил со своей родиной.
      Боброк спросил у Тютчева:
      - Выходит из его слов: Мамай на реке Мече. Пришел туда по Дрыченской дороге. А до того по Муравскому шляху шел. А Дрыченская дорога лежит промеж двух шляхов - промеж Муравского и Ногайского. Надо понимать, затем Мамай промеж этих дорог, что Орда идет по обеим.
      - Думаешь, княже, ударить по этим шляхам порознь?
      - Хорошо б так, да опасно: один шлях будем мы громить, а с другого нас обойдут. Надо так стать, чтоб обойти не могли, чтоб не по Чингизу у них вышло.
      - А как спину уберечь? Все равно охватывать будут.
      - Ночь светлая. Сейчас съезжу  _з .а Дон, прикину. Не миновать нам на этом поле встречу держать.
      - Войско каково? - спросил Дмитрий у переводчика.
      - Рече: сборное. Како оные народы бьются, про то не ведает.
      - Сколько ж их? - спросил Дмитрий.
      - Рече: тысячей триста да еще пятьдесят. С его слов чли.
      - Верно говорит! - удивился Тютчев.
      - Он сперва во лжу впал, да мы выправили! - сказал Горский.
      - Накормите его! - сказал Дмитрий. И, не оборачиваясь, ушел: не видел округлившихся, как у совы, глаз пленника, не сводившего своего взгляда с князя, пока воины не заслонили ушедшего Дмитрия.
      Во тьме Дмитрию подвели коня. Он нащупал холку и, грузный, легко вскочил в высокое седло. Не дожидаясь, пока управятся остальные, он направил коня к Дону, где, скрытые тьмой, стояли войска.
      Следом за ним скакали сквозь мрак князья, бояре, дружина, двор княжеский.
      Земля под конями звучала глухо, влажная, мягкая сентябрьская земля.
      Над Доном полыхали сторожевые костры. С того берега долетал волчий вой. Псы, приставшие к войскам, облаивали их отсюда. Люди пытались разглядеть сверкающие зрачки зверей. Исстари, вслед за татарами, шли несметные стаи волков дожирать остатки, рыться в пепелищах, раздирать трупы, терзать раненых и детей.
      Волки выли, - значит, недалек и Мамай. После многих лет встало воинство перед воинством, и одна лишь ночь разделила их тьмой и воем.
      Дмитрий приказал искать броды, а сам проехал через весь стан и встретил Боброка: они уговорились тайно перебраться через Дон, самим осмотреть на заре поле.
      Владимир Серпуховской и двое его шуринов - Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский стояли в стороне, ожидая Дмитрия Московского и Дмитрия Боброка.
      - Я мыслю: он тверд, - сказал Владимир, - но я скрытен. Боброк удумал еще боле укрепить ему мужество, поволховать во чистом поле, послушать землю.
      - Он тверд! - сказал Андрей. - Эту твердость в нем хранить надо - она есть твердость нашего союза. Глядя на него, робкий стыдится своей робости.
      Дмитрий подъехал впереди Боброка.
      Боброк подскакал, сопровождаемый Семеном Меликом и немногими воинами.
      - Княже: еще весть. Мамай сведал о нашем стане, спешит по Птани-реке сюда, мыслит воспрепятствовать нашему переходу через Дон.
      - А поспеет?
      - Где ему! Завтра ж начнем возиться. А ему раньше как в два дни не дойти.
      - Едем? - спросил Владимир Дмитрия.
      Мелик указал им броды, по которым уже дважды ходил сам.
      Кони тихо, вытянув вперед морды, распушив хвосты по воде, сначала осторожно шли, потом поплыли. В прохладной черной донской воде отражались и струились звезды. И молчаливая, утекающая ночная река казалась глубокой, страшной, немой.
      Тонкий месяц погас за грядой леса.
      Кони коснулись дна, облегченно выступили на берег и, фыркая, стряхнули с себя воду. Звякали стремена и цепочки; от реки круто вверх поднималось поле, и князья впятером поехали по берегу вверх.
      Чуть занималась заря. За дальним лесом позеленело небо. Чуть порозовело одинокое облако.
      Торопя коней, они ехали по полю, густая трава полегла от тяжелой росы, и роса уже начинала туманиться.
      - Дмитрий Михайлович! - сказал Дмитрий Боброку. - Послушай землю: что нам сулит это поле?
      Боброк остановился, вглядываясь в загорающиеся облака; зоркий его глаз приметил на востоке красную, как капля крови, звезду.
      Боброк отошел от князей и лег в траву, прижавшись ухом к земле.
      Долго он так лежал.
      Он вернулся молчаливый и не хотел ничего сказать. Но Дмитрий настаивал.
      Над деревьями поднялась огромная воронья стая и с граем кинулась во тьму, к западу. Боброк проводил их невеселым взглядом.
      - Слышал я - на востоке вороний грай, и будто воют татарские катуни. А на западе плачут вдовицы и невесты и трубы трубят.
      Он помолчал, глядя на запад, где вершины лесов начали покрываться розовым туманом.
      - А значит сие, что будет плач в татарской стороне по множеству убиенных. И будет в русской земле плач, но и победа. О ней и трубы трубят. Надо биться нам, не жалея крови, не уступая, и наши трубы вструбят победу. Тако слышалось мне, княже. Так и тебе говорю.
      Они сошли с коней и стояли, немые, глядя, как медленно ползет полем туман, как просыпаются птицы.
      Со стороны стана застучали топоры.
      - Что там? - спросил Дмитрий.
      - По слову твоему пехоте мосты мостят. С рассветом пойдут на эту сторону, - ответил Боброк.
      Они объехали поле, и Боброк часто отъезжал в сторону, оглядывал овраги, сходил с коня и заглядывал в те овраги. Порой, ощерив зубы, там отбегали волки.
      - Мы поставим полки меж оврагами, чтоб Мамай не смог охватить нас, - предложил Боброк.
      - Есть у них еще одна тайна: в битве всегда силы свои держать свежими. Наши все купно бьются, а татары сменно, наших тыща, да притомившихся, а их сотня, да свежая. Они и побеждают. Надо делить полки, чтобы всегда нашлись свежие тысячи! - сказал Дмитрий.
      - Сие выполним, - заметил Боброк и обратился к Полоцкому и Брянскому. - Вы, братцы Ольгердовичи, стойте позади, держите Запасный полк в силе. А мы затаимся с Владимиром. Ударим, когда наше время ступит.
      Так впервые ложилась куликова трава под копыта ратных коней.
      Сорок седьмая глава
      БИТВА
      С рассветом седьмого сентября по свежим смолистым мостам пехота пошла в Задонщину.
      Конница перешла реку в трех местах Татинскими бродами, пониже устья Непрядвы.
      К вечеру для всего Дмитриева воинства Русская земля осталась позади.
      Воеводы вели свои полки на места, указанные Боброком. Каждый ставил свой стан на то место, где определено было стоять в битве.
      Дмитрий велел, чтобы воины отдали этот день отдыху.
      Обозы остались за Доном, но оттуда переволокли сюда все, что могло сгодиться: котлы, и крупу, и масло, и оружие. Лишь шатров Дмитрий не велел ставить, будто втайне готовился идти дальше. Для ложек нашлась большая работа. Воеводы ходили между костров и уговаривали:
      - Ешьте, отдыхайте! Долго шли, отдыхайте. Надо будет - дальше пойдем.
      И, пережевывая кашу, воины весело откликались:
      - Пойдем!
      Успели между собой сдружиться: дорога людей сближает. Жалко было б расстаться: дорога новая, погода ведрая, товарищи разговорчивые. А в ратных рядах шли и плясуньи, и побывальщики, и певцы, и скоморохи, и попы с иконами впереди каждого полка - каждому утеха имелась по нраву: затейнику - дуды да побасенки, богобоязненным - молитвы и ладан.
      Кирилл не нашел Клима. Где тут искать, когда больше двух сот тысячей пришло сюда с Дмитрием. И все подходили - сотнями, тысячами, окольчуженные и безоружные, молодые и старые, с севера и с востока.
      Кириллову ватагу поместили к Ольгердовичам в Запасный полк. Они стояли ближе всех к Дону, оборотясь к нему левым плечом. А за их спиной впадала в Дон Непрядва. Слева, ближе к Дону, в густом лесу таился Засадный полк Владимира Серпуховского и Дмитрия Боброка.
      Кирилл недобро смотрел туда: в случае беды засадникам до Татинских бродов рукой подать, первыми на тот берег перескочат! Но впереди Кирилла, растянувшись версты на четыре, густо стояли передовые полки. Впереди всех - пеший Сторожевой князей Друцких, князей Тарусских, князя Оболенского. Воеводами в нем были Миха _й .ла Челядин и царевич Андрей Серкиз.
      В том Сторожевом полку увидел Кирилл двух схимников, и в одном из них он узнал того рослого Александра, что некогда в Троице помог ему воинскую пряжку на коне расстегнуть.
      Сам не знал отчего, но не любо было Кириллу вспоминать ту встречу, словно была в ней тяжесть, непосильная его плечам. И когда удивленно на нем остановился взгляд Александра, суровый и будто безучастный к человеческой скорби, ко всему, что проходит, и ко всему, что придет, Кирилл потупился и замешался среди людей.
      Прямо перед полком Кирилла, позади Сторожевого, поставили Большой полк великого князя во главе с князем Иваном Смоленским, а воеводами при нем - Тимофей Вельяминов, Иван Квашня, Михайло Ондреич Бренко и славные богатыри - Дмитрий Минин и Аким Шуба.
      Справа, прислонившись к оврагам реки Дубяка, стал полк Правой руки, а в нем - князья Андрей Ростовский и Андрей Стародубский с воеводой Грунком.
      Слева стоял полк Левой руки, а в нем князья - Федор да Иван Белозерские, Федор Ярославский, Федор Моложский, а воеводой при них - боярин Лев Морозов, по прозванью Мозырь.
      У Кирилла в Запасном полку готовились к битве литовские князья Андрей и Дмитрий да Брянский Роман, а воеводой их - Микула Вельяминов, свояк великого князя.
      У Микулы и числился Гриша Капустин, сюда и Кирилл пришел со своими.
      Сидя у костра, каждый норовил угостить и тронуть Топтыгу, и медведь поплясывал между котлов под Тимошину дудочку. Для смеха его опоясали мечом, но меч оказался короток. Надели шелом, но шелом оказался тесен.
      Той порой ехал среди котлов Микула Васильевич, увидел вооруженного зверя и строго закричал:
      - Чего это?
      Воины растерялись, дудочка, взвизгнув, смолкла, а Тимоша оробел до полной немощи.
      - Чего это, спрашиваю! - кричал Микула. - Такого богатыря нешто так снаряжают? Где его поводырь? Пущай немедля к оружейнику идет и сбрую по росту получит. Назад поеду, гляну - чтоб было сделано!
      И, стегнув жеребца, ускакал к Дмитрию.
      Много охотников нашлось провожать Топтыгу к оружейнику. Но Тимоша этой чести никому не уступил, сам повел. Строго потребовал:
      - Мне воевода велел немедля медведя богатырем снарядить! Пошевеливай запасами, ищи по росту.
      И оружейник, косясь на лесную громадину, торопливо нашарил из-под кольчуг кольчужину, из-под шеломов - шеломище.
      - У нашего Дмитрия всякое оружие. На любой рост и возраст. Бедные мы, что ль? Это вон Рязанский своих, сказывают, вывел в лаптях да в опорках. Сраму боится, потому и к Мамаю идти не смеет!
      - Кто те говорил?
      - Наши дозорные.
      Топтыге натянули кольчугу и насадили на голову и затянули ремнями обширный, увенчанный красными перьями шелом.
      - Не свалится!
      Микула Васильевич, едучи назад, приказал Тимоше:
      - Сходи к великому. Он любопытствовал об медведе, как я ему рассказывал.
      - Сейчас! - обрадованно согласился Тимоша.
      Но едва Вельяминов отъехал, подбежал к Кириллу:
      - Атаман, батюшка! Как же быть? Ведь он меня схватить прикажет! Ведь он же меня розыску отдал!
      - Кто ж схватит воина? Одурел, что ль?
      - Ничего?
      - Иди, не бойсь.
      Кирилл смотрел им вслед. Воины хохотали, глядя, как шествует, чуть наклоняя на сторону острие шелома, медведь.
      Боброк, расставляя полки, на полном скаку осадил своего аргамака, чтобы поглядеть на вооруженного медведя. Засмеялся и кинул из кармана Топтыге пряник.
      Расставляя полки, Боброк опять норовил, чтобы стояли они, как орел, раскинувший крылья, и чтоб те крылья плотно упирались в непролазные овраги куликовских родниковых рек.
      Дмитрий сидел на земле рядом с Владимиром и Бренком, когда увидел медведя.
      - Э, Тимоша! - крикнул он. - Обрядил-таки своего Топтыгу?
      Тимоша задрожал коленями.
      - Ты чего ж, Топтыгушка, на мой двор перестал ходить?
      Бренко, строго глядя на поводыря, объяснил Дмитрию:
      - Я виноват - у поводыря при мне голос сипнет.
      - Али виноват в чем?
      - Душегуб.
      Дмитрий помолчал и, раздумывая о чем-то, тихо сказал:
      - О том позабудем тут.
      И Тимоша кинулся в ноги Дмитрию, а Дмитрий нетерпеливо велел:
      - Ты сперва попляши да на дуде сыграй. День-то вон какой...
      И вдруг задумался:
      - Не надо.
      Когда Тимоша пресек начавшуюся было песнь, держа у губ соломенную дудку, Дмитрий махнул ему:
      - Иди играй по рати. Весели. А мне надо пост блюсти: завтра рождество богородицы.
      Владимир понял, что князь вдруг затосковал о воинах, которые, может, последний раз послушают дуду, порадуются и падут, и уж никогда больше не улыбнутся. Но скорбь свою Дмитрий таил, чтобы воины не печаловались, были б спокойны и сыты.
      Бренко придвинулся к Дмитрию:
      - Княже! Спросить хочу.
      - Об чем?
      - Добро ль будет, князь Боброк впереди дружин пешую рать ставит? Ведь они пахари, смерды, биться не горазды; падут, как снопы.
      - Жалеешь, что ль?
      - А какая польза, коли падут?
      Дмитрий нахмурился:
      - А какая нам польза, ежели дружины падут, а эти останутся? Нам - только бы дружины устояли, а пахарей завсегда найдем.
      В это время перед князем остановился древний, весь белый, как написанный суздальским изографом, старец с длинным пастушеским посохом.
      - Бодрствуешь, государь?
      - Здравствуй, отче Иване. Откуда ты тут?
      - А иде ж мне быть? Строгость здесь блюду, к битве готовлюсь.
      - Чем биться будешь? Чего ж оружия не взял, отче?
      - Сулицу брал - тяжела. Меч - тяжел. Зачем такое оружие запас? Одни богатыри с тобой, что ли? Прежде легким оружием бились!
      Дмитрий не сказал, что не оружье отяжелело, а иссякла сила в древних руках старца.
      Иван подошел ближе, брови нависали на его глаза, он запрокинул голову, чтобы разглядеть Дмитрия, и так значителен был и строг его взгляд, что Дмитрий встал, а следом встали и Владимир с Бренком. И, стоя на холме, над поворотом Непрядвы, перед лицом всей своей силы, Дмитрий услышал:
      - Зачем костры ночью жжешь? Надо б помене огня, да побольше застав, да сторожей, да дозоров разослать. Темна ночь, но волчий глаз зорок, и волчьего глаза зорче зрак врага - он сквозь ставень видит во полуночи, он издалека и безотступно следит во полудни. Ослабеешь, оступишься, неосторожно отворотишься - и он тут! И тщетно тогда будешь каяться. Чтоб поздно не каяться, рано стерегись!
      И погрозил пальцем.
      И вдруг со слезами в голосе подошел, протягивая руки.
      - Государь, сыне мой, княж Иваныч! Берегись! Ты падешь, каждый усумнится в победе. Стой, не падая!

К титульной странице
Вперед
Назад