Однако в своем утверждении настоящего как временного и ценностного ориентира, в своем отрицании "абсолютного прошлого" эссе не просто сопутствовало роману, но шло дальше, за пределы любой условности, отделяющей созданный мир от подлинного. Роман все-таки уводит в некую отдаленную от автора, идеально преображенную действительность, особое пространство и время, и в этом смысле развивает тенденцию к "иллюзионизму", вообще присущую искусству, хотя и дополняет ее - в противоположность эпосу - иллюзией настоящего, непосредственного авторского присутствия. Эссе же доподлинно, всерьез, до конца стоит на почве настоящей действительности, к которой роман приближается лишь до той степени, до какой позволяет ему художественная условность. Эссе никуда не уводит, а, напротив, приводит любой самый смелый вымысел, головокружительную фантазию, ошеломительную гипотезу, далеко идущую концепцию - внутрь той действительности, откуда они изошли, в подлинное время и незавершенную ситуацию авторской жизни.
И потому всякая спецификация, отделяющая созданное, как завершенный продукт, от его создателя, чужда эссеистике. Эссе может быть философским, беллетристическим, критическим, историческим, автобиграфическим...- но суть в том, что оно, как правило, бывает всем сразу. Указанные свойства могут по-разному соотноситься в нем, что-то преобладать, что-то отступать в сторону, но в принципе все существующие области сознания способны превращаться в составляющие эссеистического произведения.
Обычно тот или иной жанр принадлежит одной определенной сфере освоения действительности. Статья, монография, реферат, комментарий - жанры научные; роман, эпопея, трагедия, рассказ - жанры художественные; дневник, хроника, отчет, протокол - жанры документальные.
Эссе же включает все эти разнообразные способы постижения мира в число своих возможностей, не ограничиваясь одной из них, но постоянно переступая их границы и в этом движении обретая свою жанровую или, точнее, сверхжанровую природу. "Опыты" Монтеня в равной степени принадлежат и истории литературы, и истории философии, и истории нравов, чего, разумеется, нельзя сказать о "Гаргантюа и Пантагрюэле" Рабле или "Дон Кихоте" Сервантеса, занимающих великое и почетное место в собственно литературном ряду.
Конечно, и роман, по словам М. Бахтина, "широко и существенно пользовался формами писем, дневников, исповедей, формами и методами новой судебной риторики и т. п. Строясь в зоне контакта с незавершенным событием современности, роман часто переступает границы художественно-литературной специфики, превращаясь то в моральную проповедь, то в философский трактат, то в прямое политическое выступление, то вырождается в сырую, не просветленную формой душевность исповеди, в "крик души" и т. д."'.Все это верно - но роман именно что "пользуется" всеми этими нехудожественными формами, подчиняя их своей художественной специфике,- разумеется, в той степени, насколько он удается как роман, сохраняет свою жанровую природу, которая обязывает его замыкать все свои события и смыслы в условно-вымышленной действительности, куда подлинная, внеположная действительность включается на правах одного из образов (как образ автора в "Евгении Онегине"), Сама "подлинность" в романе приобретает характер художественного приема, который приобщает ее к замкнутому миру вымысла. Оттого что "Новая Элоиза" написана в форме переписки, "Герой нашего времени" - в форме дневника, а "Бесы" - в форме хроники, они не перестают быть чисто художественными произведениями. Роман отличается от эпопеи своей ориентацией на "незавершенное настоящее", в противоположность "законченному прошедшему", но это есть лишь смена внутрихудожествен-ных установок, и "настоящее" попадает в роман на тех же условиях "завершения незавершенного", на каких "прошедшее" попадало в эпопею. Устремленность за грани чистой художественности придавала роману на протяжении веков редкостный динамизм, богатство жанровых
Цит. соч., с. 476.
оттенков и вариаций, но внутри, а не вовне художественной специфики; все, к чему ни прикасался роман, превращалось в "золото", даже сырая душевность и крик души,- если же превращения не происходило, значит, сырым (несделанным, незавершенным) оставался сам роман.
Что же касается эссе, то оно не "пользуется" указанными формами, а существует в них как в проявлениях собственной сути. "Моральная проповедь" и "философский трактат", интимное признание и вымышленная сценка, умозрительное построение и бытовая зарисовка - все это входит в возможности эссеистического жанра, единственная "обязанность" которого состоит в том, чтобы одновременно и попеременно пользоваться всеми этими возможностями, не абсолютизируя одну из них - потому что тогда эссе превратится в статью или дневник, рассказ или проповедь. Многожанровость и даже междисциплинарность - не только право, но и долг эссеистического творчества. Ибо оно как раз целиком исходит из того незавершенного настоящего, куда, как в чуждую область, устремляется роман, обреченный "завершать".
Эссе именно "положено" внутри становящейся реальности, куда оно стягивает все возможные формы ее осознания и освоения. Художественное, философское, нравственное, историческое - эссеистика как бы выворачивает наизнанку содержание всех этих сфер общественного сознания, выводит их из самодовлеющей замкнутости в тот мир человеческого опыта, который их производит. Художественные образы и философские понятия, исторические факты и нравственные императивы - все то, что порознь охватывается разными формами сознания, здесь обращается "вспять", на свои первичные предпосылки, на действительность авторского присутствия в мире, на всеобъемлющую ситуацию человеческого бытия, которая порождает все эти формы, не сводясь ни к одной из них. Парадокс эссеистического жанра в том, что он не включается в одну из глобальных систем, или "дисциплин", человеческого духа, как роман включается в художественную, трактат - в философскую и т. п., а, напротив, включает способы и орудия этих дисциплин в качестве своих составляющих. Роман - один из способов организации художественных образов, тогда как образность - лишь одна из возможностей эссеистики. То. что "превышение" составляет сразу два порядка, вовсе не означает, что эссеистика превышает романистику по уровню творческих достижений - напротив, определенная жанровая узость способствует концентрации творческих усилий. Можно сказать, что роман настолько же превышает эссе по уровню развития (имеются ли эссе столь значительные, как "Дон Кихот" или "Братья Карамазовы"'?), насколько уступает ему по типу развития. Эссе - жанр не внутри-, а сверхдисцинлинарный, интегрирующий свойства таких систем, куда другие жанры входят в качестве элементов.
В эссеистике раскрылась некая бесспорная, самоподвижная основа, на которой могут объединяться и взаимопревращаться все способы человеческого освоения мира. потому что тут осваивается сама способность этого бесконечно многообразного освоения. Эссе есть не что иное, как "опыт", куда все виды познания и деятельности включаются в момент своей существенной незавершенности, тогда как завершенные их результаты глубоко различны и принадлежат сферам, имеющим как будто мало общего. Общее обнаруживается в начале, в той становящейся реальности личного опыта, откуда исходит всякое дальнейшее освоение и которая постигается эссеистом как нечто целостное, как возможность всех других возможностей, как начало начал. Само понятие "опыта" предполагает расширенное настоящее, которое вовлекает в поток становления и ставшее прошлое, и настающее будущее. Ведь "опыт" - это одновременно и "попытка", эксперимент, результаты которого принадлежат будущему, и "пережитое", которое хранит и запечатлевает результаты прошедшего; но в "опыте" как таковом нет ни тех, ни других "результатов", а только сам процесс, "вечное настоящее", которое открыто во всех направлениях. В эссе человек предстает как испытанный своим прошлым и испытующий свое будущее, на переходе возможности и действительности, в точке предельного совпадения "я" с настоящим. "Нужно помнить о том, что мое повествование относится к определенному часу. Я могу вскоре перемениться, и не только непроизвольно, но и намеренно",- предупреждает Монтень (III, II, 19).
Разделение на образ и понятие, факт и гипотезу, "протокол" и "фантазию", эмоциональный выкрик и нравственный императив, исповедь и проповедь - происходит потом, в области результатов, тогда как внутри опыта, в процессе своего порождения, они почти нерасчленимы, как некая живая протоплазма, духовное первовещество.
1. На эту тему см. интересные размышления О. Вайнштейн в ее эссе "Для чего и для кого писать эссе?" - "Литературная учеба", 198о. № 2, с. 215-217.
Чтобы передать эту целостность опыта, эссеист должен прибегать и к философским, и к художественным, и к историческим, и ко всем другим возможным способам воплощения. Метафора и понятие, факт и вымысел, гипотеза и аксиома, гипербола и парадокс - именно на гранях и стыках этих разнородных приемов выявляется то, что не вмещается ни в один из них: растущий опыт, который имеет обоснование в самом себе и потому должен ставиться и переживаться вновь и вновь - "ибо всякое доказательство не имеет других оснований, кроме опыта" (II, XVII, 584). Все способы, какими человек осваивает мир, привлекаются к освоению самого человека и все-таки не равны ему. Какая бы сумма определений ни прилагалась к самому определяющему, он обречен оставаться неопределимым.
Таким образом, неопределимость входит в самое существо эссеистического жанра (если не называть его чересчур высокопарно - "сверхжанром", "синтетической формой сознания" и т. п.), который ближе и непосредственнее всего раскрывает самоопределяющую активность человеческого духа. Однако эта неопределимость вовсе не означает отсутствия у эссе какой-либо специфики - напротив, специфика легко узнается, интуитивно угадывается в большинстве образцов этого жанра. Сущность ее - именно в динамичном чередовании и парадоксальном совмещении разных способов миропостижения. Если какой-то из них: образный или понятийный, сюжетный или аналитический, исповедальный или нравоописательный - начнет резко преобладать, то эссе сразу разрушится как жанр, превратится в одну из своих составляющих: в беллетристическое повествование или философское рассуждение, в интимный дневник или исторический очерк. Эссе держится как целое именно энергией взаимных переходов, мгновенных переключений из образного ряда в понятийный, из отвлеченного - в бытовой. Вот несколько фраз, взятых с одной страницы монтеневского заключительного эссе "Об опыте",- они принадлежат как бы разным типам словесности.
Философское умозрение: "Мы слишком много требуем от природы, надоедая ей так долго, что она вынуждена лишать нас своей поддержки... устав от наших домогательств, природа препоручает нас искусству".
Заметка из дневника: "Я не очень большой любитель овощей и фруктов, за исключением дынь. Мой отец терпеть не мог соусов, я же люблю соусы всякого рода".
Художественный образ: "Мне особенно противно недостойное совокупление богини столь бодрой и веселой с этим божком плохого пищеварения и отрыжки, раздувшимся от винных паров".
Практический совет: "Я полагаю, что правильнее есть зараз меньше, но вкуснее, и чаще принимать пищу".
Физиологическое наблюдение: "Я согласен с теми, кто считает, что рыба переваривается легче мяса".
Нравоучение: "Самый ценный плод здоровья - возможность получать удовольствие: будем же пользоваться первым попавшимся удовольствием".
Воспоминания: "С юных лет я порою нарочно лишал себя какой-либо трапезы..."
Комментарий к сочинениям других авторов: "Я согласен с тем же Эпикуром, что важно не столько то, какую пищу ты вкушаешь, сколько то, с кем ты ее вкушаешь".
Афористическое обобщение: "Приятное общество для меня - самое вкусное блюдо и самый аппетитный соус" (III, XIII, 299).
Все приведенные отрывки объединяются темой еды, а главное - присутствием в них личного отношения к данной теме, что почти в каждой фразе выражено соответствующими вводными оборотами и местоимениями первого лица ("я полагаю", "я согласен", "мне", "для меня" и т. п.). Перед нами, в жанре "опыта" -целостный опыт отношения данного субъекта к данному объекту. в данном случае - Монтеня к еде; и поскольку этот опыт целостен, он пользуется всеми возможными способами выражения,- теми, что присущи и высокой философии, и кулинарной книге, и аллегорической поэзии, и записной книжке. Тут есть и практические рекомендации, и теоретические умозаключения; общее и единичное; абстрактное и конкретное; воспоминание о прошлом и наставление на будущее. Кое-чего здесь нет, например, политических мнений, или физиогномических характеристик, или психологических самонаблюдений, которыми изобилуют "Опыты", но - повторяем - мы выбрали всего лишь одну страницу, чтобы в укрупненном виде продемонстрировать, как соседствуют и стыкуются у Монтеня элементы самых различных культурных подсистем.
Эссеисту совсем не обязательно быть хорошим рассказчиком, глубоким философом, чистосердечным собеседником, нравственным учителем - и одновременно все эти способности недостаточны для него. Силой мысли он уступает профессиональным философам, блеском воображения - романистам и художникам, откровенностью признаний - авторам исповедей и дневников... Главное для эссеиста - органическая связь всех этих способностей, та культурная многосторонность, которая позволяла бы ему центрировать в своем личном опыте все разнообразные сферы знания, выводить их из профессионально завершенных и замкнутых миров в непосредственно переживаемую и наблюдаемую реальность. По оценке английского эссеиста-романтика У. Хэзлитта, заслуга Монтеня состояла в том, что он первый имел смелость как автор говорить то, что чувствовал как человек.
Художник живет в мире вымышленных образов, философ - в мире отвлеченных понятий, публицист - в мире общественно-политических идей, автор дневника - в мире каждодневных событии и переживаний. Эссеист чужд подобным спецификациям, даже если они относятся к ближайшему и насущному. В эссе ближнее - быт, окружение - рассматривается с философской дистанции, а дальнее - прошедшие эпохи, художественные стили, философские идеи - с позиции житейской. Одно примеривается к другому - оттого эссе так богаты примерами, в которых раскрывается параллелизм разных уровней бытия, его аналогическая структура. Причем, в отличие от притчи, которая развертывается в некоем абсолютном времени и пространстве, пример (как элемент эссеистического жанра) вписан в контекст конкретного опыта, это чье-либо суждение или случай из чьей-то жизни. Все сущее в эссе предстает как присущее человеку; сущность всех вещей раскрывается лишь в чьем-то присутствии. Эссеисту поистине не чуждо ничто человеческое, это своего рода правило жанра - развертывать тему максимально широко, не упуская ни одной из возможных точек зрения. Поскольку автор здесь - не теолог и не политик, не психолог и не историк, вообще не специалист, достигший определенных знаний и умений, а просто человек, пробующий себя во всем, то именно "все" или "нечто", всеобщность или неопределенность, могут служить наилучшими определениями этого жанра: "нечто обо всем".
Однако сама эта специфика эссе, состоящая в последовательном стирании всякой специфики, предъявляет к автору не менее, а даже более жесткие требования, чем рассказ или статья, роман или трактат. Там автор вверяет себя законам определенного жанра, который становится его помощником и наставником. Встроившись в некую сюжетную последовательность образов или логическую последовательность идей, художник или философ уже следуют критериям выработанной ими системы, тогда как у эссеиста с каждым пассажем заново создаются сами критерии, любая система, едва проявившись, должна разрушить себя - иначе разрушится само эссе. Нет ничего тяжелее и требовательнее жанровой свободы, сполна предоставленной эссеисту,- за нее приходится платить непрерывными поисками жанра для каждого очередного абзаца и чуть ли не строки, потому что предыдущие находки убеждают лишь в том, что они должны быть отброшены. На всем протяжении эссе идет непрестанный процесс жанрообразования - рождается не только высказывание, но и самый тип его: научный или художественный, дневниковый или проповеднический. За каждой мыслью или образом - обрыв, и все начинается сначала. Любая остановка в пределах одного жанра, попытка "перевести дух" противопоказана эссеисту, избравшему самый суровый и беспощадный "закон свободы", неутомимое странничество но разным областям духа. Эссеист - ничем не обеспеченный и потому достаточно беспечный автор, который каждый фрагмент своей работы начинает с абсолютного нуля, как человек, только что к ней приступивший.
В сущности, эссе - это как бы чистая словесность, сочинение как таковое, в самом широком и неопределенном значении этого слова, жанр для начинающих и неискушенных. В младших и средних Классах школы ученики пишут сочинения на тему: "Как я провел лето", или "Собака - мой верный друг", или "Самый интересный день в моей жизни",- это и есть, по сути, "опыты", как недифференцированные осмысления-описания определенных сторон жизни со "своей" точки зрения. Впоследствии. в старших классах, жанр сочинения уже начинает дифференцироваться. В сочинениях по литературе на первый план выступает критическое, осмысляющее, понятийное начало; в этом же возрасте нередко развивается страсть к собственно художественному сочинительству, к писанию стихов и рассказов; некоторые ведут дневники, где вникают в события и ощущения подлинной жизни. То, что нераздельно сочеталось в сочинении третьеклассника или пятиклассника, постепенно распадается на самостоятельные жанровые компоненты, знаменующие начало специализации. Эссеист же - это, так сказать, профессионал дилетантского жанра. Он становится мастером "сочинений на свободную тему", представителем словесности как таковой. Дилетантизм тут носит не случайный или приготовительный, а вполне сознательный и принципиальный характер - эссеист старается удержаться в границах целостного мышления, которое еще присуще подростку, но уже утрачивается в юности. Эссе - первая проба пера, которое еще не знает, что напишет, но хочет выразить сразу "всё-всё"; и в самых зрелых образцах этого жанра сохраняется тот же дух "пробности", одновременно всезнающей и несведущей.