Возможность не выплачивать страховку? Полисы Рафферми на десятки миллионов? Меня снова охватила тревога. Я ничего не понимала. Габриеля это даже как будто удивило. Затем он, очевидно, догадался, что от меня кое-что скрыли. И вот тут-то его лицо на миг осветила усмешка - не столько веселая, сколько ироническая.
      - Сегодня вечером либо завтра, если вы помешаете мне делать мое дело, этот дом наполнится ищейками, перед которыми я щенок, - сказал он. - Для этого мне достаточно пожаловаться в докладной на противодействие, оказываемое девчонкой, которая хочет что-то утаить. Я пройдусь еще раз по дому. Советую вам одеться. Потом поговорим.
      Он повернулся ко мне спиной и спокойно направился в ванную, выгоревшую при пожаре. На пороге он обернулся и, медленно выговаривая слова, сказал, что у моей приятельницы Мюрно большие затруднения во Флоренции: наследницей по завещанию объявлена До.
      Всю вторую половину дня я пыталась дозвониться до Флоренции. Звонила по всем телефонным номерам, которые нашла в бумагах Жанны. К вечеру добилась ответа. Абонент не знал, где найти Жанну, но подтвердил, что за десять дней до своего последнего приступа Рафферми просто-напросто составила новое завещание. Я знала по-итальянски только какие-то обиходные выражения, которые заучила в последние несколько недель, а мадам Иветта, державшая у уха другую трубку, была неопытной переводчицей. Слышимость была плохая, и я успокаивала себя тем, что мы с Иветтой что-то недопоняли.
      Дружок Доменики крутился в доме. Он ничего не ел и даже не снял с себя дождевик. Иногда, не считаясь с присутствием Иветты, он, точно следователь, задавал мне всякие вопросы, на которые я была не в состоянии ответить. Он все ходил вокруг меня, а я не смела его выгнать, боясь показаться подозрительной, и мне чудилось, что меня уносит круговорот его шагов.
      И вдруг, когда он шагал перед домом, круговорот во мне кончился, застыв на одной-единственной и безумной мысли: у Мики были те же побуждения - точь-в-точь такие же, что и у меня, - занять мое место, чтобы вернуть себе наследство.
      Я поднялась к себе в комнату, взяла пальто и деньги, которые мне оставила Жанна, переменила перчатки. Доставая из шкафа чистые перчатки, я увидела револьвер с перламутровой рукояткой - мы нашли его в чемодане Мики. Я долго колебалась. И все-таки взяла его.
      Юноша в дождевике у гаража молча смотрел, как я завожу машину. Я отъезжала, когда он меня окликнул. Заглянув в окошко, он спросил: не кажется ли мне сейчас, что жизнь - престранная штука, ибо погубит меня красивая машина.
      - Вы знали, что наследницей станет До, - сказал он. - Знали, потому что вам объявила это ваша тетка. Вы звонили ей из Парижа, когда за вами приехала гувернантка. Это написано черным по белому в завещании. Вы отпраздновали день рождения До, а вернувшись домой, одурманили ее снотворным, заперли в спальне и устроили в ванной пожар.
      - Да вы совсем спятили!
      - Вы предусмотрели все. Кроме двух обстоятельств: во-первых, что наряду со всем прочим вы потеряете и память и забудете даже свой замысел выдать себя за Доменику; во-вторых, что спальня не загорится. Да, да, она не загорелась!
      - Я не желаю вас слушать! Убирайтесь!
      - Знаете, чем я занимался эти три месяца? Изучал дела о пожарах со времени основания моей страховой компании. Расположение дома, направление ветра в тот вечер, сила взрыва, очаги огня в ванной - все указывает на то, что этот сволочной поджог не коснулся бы спальни Доменики! Огонь уничтожил бы только часть дома, против ветра он не мог бы распространиться. Вам пришлось разжечь его снова, в гараже под ее спальней.
      Я смотрела на него. По выражению моих глаз он понял, что я поддаюсь его доводам. Он схватил меня за плечо, но я высвободилась.
      - Отойдите, не то задавлю!
      - И сожжете эту машину, как сожгли первую? Так вот, на этот случай даю вам совет: не перебарщивайте, не теряйте голову, действуйте осмотрительно, когда будете пробивать бак машины.
      Иначе человек наблюдательный сможет потом это заметить.
      Я рванулась вперед. Заднее крыло моего "фиата" отбросило Габриеля, и он упал. Я услышала крик мадам Иветты.
      После операции я плохо справлялась с машиной, ехать быстро мне было трудно. Я видела, как сгущаются сумерки и по берегу бухты зажигаются огни Ла-Сьота. Если Серж Реппо уходит с работы в пять часов, как летом, я его уже не найду. А его надо заставить замолчать.
      На почте его не оказалось. Я опять вызвала Флоренцию. Жанну не застала. Когда я снова села за руль, была уже ночь, было холодно, а у меня не хватало духу даже поднять верх машины.
      Некоторое время я кружила по Ла-Сьота в надежде найти Сержа Реппо-вернее, надеялась на это одна часть моего "я". Вторая была занята мыслями о Мики, которой я была либо не была, и о Жанне. Не могла она так ошибиться, не могла меня обмануть.
      Серж солгал, Мики ничего не знала. Я - До и убила я ни за что, за наследство, которое уплыло из моих рук, но досталось бы мне без убийства. Попросту если бы я подождала. Смешно. Надо смеяться. Почему же я не смеюсь?
      Я вернулась на мыс Кадэ. Издали я заметила стоявшие перед домом машины с зажженными фарами. Полиция. Остановившись у обочины дороги, я попробовала еще раз собраться с мыслями, составить какой-то план, еще раз продумать всю историю с пожаром.
      И что смешно: три месяца кряду я без устали старалась доискаться истины, переворошила все, вела расследование под стать тому храброму страховому агенту, но достигла большего: в этом деле, к которому он относился с таким страстным интересом, куда ни глянь - всюду я. Я следователь и убийца, жертва и свидетель-все в одном лице. А что произошло в действительности, не откроет никто, если этого не откроет китайский болванчик с коротко остриженными волосами - сегодня вечером, завтра или никогда.
      Я шла к дому пешком. Среди черных машин, на которых приехали люди, наводнившие сейчас дом, я приметила белую машину с открытым верхом, привязанный сзади чемодан, забытый на сиденье шарф... Жанна здесь!
      Наглухо застегнув пальто, нащупывая рукой в перчатке лежащий в кармане револьвер Мики, я медленно пошла прочь. Я спустилась на пляж; Сержа там не было. Снова поднялась на шоссе; его не было и там. Сев в машину, я вернулась в Ла-Сьота.
      Нашла я его час спустя на террасе кафе, где он сидел с какой-то рыжеволосой девицей. Увидев, что я выхожу из машины, он с досадой оглянулся по сторонам. Я шла прямо на него, и он встал. Он даже сделал два шага мне навстречу, на свет, - два последних шага шкодливого кота. Я выстрелила в него с расстояния в пять метров, промахнулась, пошла вперед, разряжая в него свой маленький револьвер. Он упал ничком на тротуар. Выпустив четыре пули, я еще дважды нажимала на собачку, но безуспешно. Впрочем, это уже не имело значения, я знала: он мертв.
      Раздались крики, топот бегущих ног. Я села в "фиат".
      Включила мотор в бушевавшем вокруг людском потоке, который, казалось, вот-вот меня затопит. Толпа расступилась перед машиной. Я говорила себе: теперь Жанну никто не тронет, она возьмет меня на руки, будет баюкать, пока я не усну, и я ни о чем не буду ее просить, скажу только, чтобы она любила меня по-прежнему. Мои фары сметали с пути шакалов, и они разбегались в разные стороны.
      Жанна стояла, прислонясь к стене в столовой виллы, спокойно ожидая, чуть бледней, чем всегда.
      Она первая заметила меня на ступеньках лестницы. Я увидела только ее лицо, на миг исказившееся, затем просветлевшее и растерянное - и перестала видеть все вокруг. Лишь гораздо позже, когда меня от нее оторвали, я заметила других людей: мадам Иветту, что плакала, уткнувшись головой в передник, Габриеля, двоих полицейских в форме, троих агентов в штатском и одного из мужчин, замеченных мною утром у гаража.
      Жанна сказала, что меня обвиняют в убийстве Доменики Лои. Сейчас меня арестуют и предъявят обвинение, но это сущий бред: я должна верить в нее, она не позволит им мучить меня.
      - Я знаю, Жанна.
      - С тобой ничего не случится, с тобой ничего не может случиться. Они попытаются надавить на тебя, но ты никого не слушай.
      - Я буду слушать только тебя.
      Они оттащили меня от нее. Жанна попросила позволения подняться со мной в спальню, помочь мне собрать вещи. Какой-то полицейский чиновник с марсельским выговором сказал, что пойдет с нами. Он остался в коридоре. Притворив дверь в спальню. Жанна прислонилась к ней спиной. Она взглянула на меня и заплакала.
      - Жанна, скажи мне, кто я.
      Она покачала головой - глаза ее были полны слез - и ответила, что не знает. Ничего она больше не знает, знает только, что я ее крошка, ее доченька. А кто я - ей безразлично.
      - Ты так хорошо знала Мики, ты не могла ошибиться. Знаешь меня... Ведь ты хорошо знала ее, правда?
      Но она качала головой, качала головой и твердила:
      - Нет, нет, клянусь, я совсем не знала, перестала знать Мики за эти четыре года, она избегала меня как чумную.
      - Да что произошло четыре года назад? Но Жанна плакала, плакала, прижимала меня к себе и повторяла: "Ничего, ничего не произошло, вздор, один поцелуй, всего лишь поцелуй, и ничего больше, но она поняла превратно и с тех пор не выносила моего присутствия - но она просто не так поняла".
      Она вдруг грубо отстранила меня, вытерла слезы и стала укладывать мои вещи в чемодан. Я села на кровать рядом с нею.
      - Я кладу три пуловера, - сказала она уже спокойнее. - Если тебе что понадобится, попросишь у меня.
      - Жанна! Мики все знала.
      Но Жанна качала головой и твердила: "Пожалуйста, ну пожалуйста, не надо об этом, ничего она не знала; знала бы - тебя бы здесь не было, погибла бы ты".
      - Почему ты хотела убить ее? - схватив Жанну за руку, вполголоса спросила я. - Из-за денег?
      Она замотала головой, отвечая: "Нет, нет, просто я не могла больше терпеть! Плевала я на деньги! Умоляю тебя, молчи".
      Я не стала больше спрашивать. Я прижалась щекой к ее руке. Она не отняла ее, продолжая укладывать мои платья в чемодан одной рукой. Она уже не плакала.
      - Так мне суждено остаться ни с чем, одна ты у меня, - сказала я. - Ни наследства, ни мечты на грани сна - одна ты.
      - А что это за мечта "на грани сна"?
      - Да ты же сама об этом говорила: сказки, что я рассказывала самой себе, когда была банковской служащей.
      Они подвергли меня допросу. Заперли в палату тюремной больницы. Снова жизнь распалась на две половины: мрак беспамятства и режущий свет, когда меня выводили во двор на прогулку. Я видела Жанну из-за решетки в комнате для свиданий, дважды. Больше я не изводила ее вопросами. Она была бледна и подавлена-с тех пор как узнала об убийстве Сержа Реппо. Даже улыбка, которой она пыталась меня успокоить, была бледная: Жанна многое поняла в том, что произошло в ее отсутствие.
      На кладбище автомобилей в Ла-Сьота они произвели экспертизу останков моей "МГ", переворошили все, что имело отношение к Сержу Реппо. Они обнаружили умышленно сделанную пробоину, но так и не напали на след телеграммы. Впрочем, потом я узнала, что шантажист надул Мики: никакой разносной книги для телеграмм не существует. Вероятно, он заставил Мики расписаться в первой попавшейся ему под руку тетради.
      Я убила Сержа Реппо, чтобы помешать ему рассказать о роли Жанны, но даже это второе убийство я совершила напрасно. Собрав все оставшиеся у нас деньги, чтобы нанять адвокатов, Жанна сама рассказала все следователям.
      Я призналась, когда мне стали известны показания Жанны.
      Мне предъявили обвинение в убийстве, но и Жанне тоже. Я видела ее несколько секунд, когда она выходила от следователя. Мы столкнулись с нею в дверях его кабинета.
      - Положись на меня, ладно? - сказала она. - А ты только будь приветлива с ними и думай.
      Она погладила меня по волосам и заметила, что они хорошо отросли. Затем сказала, что следствию нужны дополнительные данные и меня повезут в Италию.
      - Веди себя, как умница Мики, - добавила она. - Будь такой, какой я тебя учила быть.
      Следователю Жанна рассказала все, что он хотел, и даже больше, но никогда не говорила - и этого так никто никогда и не узнал, - что сговор-то у нее был с Доменикой Лои. Я поняла почему: если я буду молчать, если я останусь Мики, меня приговорят к более легкому наказанию. Жанна - моя воспитательница, так что главной виновницей будет считаться она.
      Когда снова спускается тьма, я могу думать обо всем этом часами.
      Иногда я совершенно уверена, что я Мишель Изоля. Я узнаю, что тетка лишила меня наследства, что Доменика и Жанна сговорились меня убить. Сначала я решаю расстроить их замыслы, затем, когда вижу их вместе подле меня, меняю решение и, воспользовавшись их же планом, убиваю Доменику, чтобы выдать себя за нее.
      Иногда я выдаю себя за До ради наследства, которого злопамятная тетка, чувствуя приближение смерти, несправедливо меня лишила. А иногда делаю это, чтобы вернуть себе утраченную привязанность Жанны. Иногда - чтобы продолжать мучить. Иногда - чтобы заставить забыть мучения. Иногда-и это самое вероятное-для всего вместе взятого: чтобы остаться самой собою, приобретя богатство, и стать новым человеком подле Жанны.
      Бывают ночью и такие минуты, когда я опять Доменика. Серж Реппо солгал: Мики ничего не знала. Я убила ее. Пламя не пошло в ее комнату, и тогда я подожгла гараж. Нежданно-негаданно я заняла место той, у которой как раз и был тогда повод совершить убийство.
      Но кто бы я ни была - Доменика или Мишель, в последнюю минуту я оказываюсь в охваченной огнем комнате. Стоя перед окном на втором этаже, я держу в руках горящую рубашку, накрываю ею лицо и от боли впиваюсь в нее зубами - ведь во рту у меня потом нашли обуглившиеся клочки материи. Я выбрасываюсь из окна, падаю на ступени входной лестницы. Прибегают соседи, надо мной склоняется Жанна, и, поскольку я непременно должна быть До, в этом почерневшем полутрупе без волос и без кожи она узнает именно До.
      Затем - ослепительный свет клиники. Я - уже третья. Я ничего этого не делала, ничего не хотела сделать и не желаю быть никем из них обеих. Я - это я. Ну, а прочие... Что ж, смерть своих детей не спутает. Меня лечат. Меня допрашивают. Я стараюсь говорить как можно меньше. У следователя, при встречах с моими защитниками или с психиатрами, в чье распоряжение я поступаю каждый Божий день после обеда, я отмалчиваюсь или говорю "не помню". Я отзываюсь на имя Мишель Изоля и предоставляю Жанне решать нашу судьбу - так, как она найдет нужным.
      Меня больше не трогает даже злая насмешка крестной Мидоля: согласно ее завещанию, Мики должна выплачиваться рента - ровно столько, сколько получала бывшая банковская служащая Доменика Лои, которая и обязана выплачивать ежемесячно означенную сумму.
      Мики!.. Та, что двести раз в день проводила щеткой по волосам...
      Бросала недокуренную сигарету... Мики, засыпавшая мгновенно, как кукла. Мики, плачущая во сне... Кто я, Мики или Доменика? Уже не знаю.
      Что, если Серж Реппо, прочитав газету и вспомнив о телеграмме, все выдумал? Все: и свою встречу с Мики на пляже, и встречу с ней в табачной лавке в Леке, и слежку, которую она якобы поручила ему перед убийством... Тогда я - До, и все произошло так, как мы с Жанной задумали. А Габриель, упорствуя в своем стремлении отомстить за подругу, ее погубил, да и я сама погубила себя, заняв место Мики, ведь только у Мики и были мотивы для убийства.
      Доменика или Мики?
      Если Серж Реппо не солгал, то в день пожара ошиблась Жанна, ошибается сейчас и всегда будет ошибаться. Я - Мики, а она этого не знает.
      Не знает.
      Не знает.
      Либо она знала это с первой минуты, когда я была еще без волос, без кожи, без памяти.
      Я схожу с ума.
      Жанна знает.
      Жанна всегда знала.
      Потому что тогда все объясняется. С того времени, как я открыла глаза при вспышке белого света, одна только Жанна признала во мне До. Все, кого я встречала, в том числе мой любовник и мой отец, признали во мне Мики. Потому что я и есть Мики.
      Серж Реппо не солгал.
      Жанна и До замыслили меня убить. Я узнала, что они готовят мне погибель, и убила До, чтобы стать ею, ведь крестная не отказала себе в удовольствии сообщить мне, что изменила завещание.
      Да и никогда Жанна не ошибалась. Вечером перед пожаром она увидела, что ее план провалился.
      Она знала, что я Мики, но ничего не сказала. Почему?
      Когда же я заполняла в гостинице бланк, то ошиблась потому, что перед пожаром училась быть До. Но я никогда не была До; ни для Жанны, ни для кого другого.
      Почему Жанна ничего не сказала?
      Я одинока. Одинока в своих поисках истины. Одинока в своих попытках понять. Если я Мики, то я знаю, почему Жанна хотела меня убить. Мне кажется, я знаю, почему она - уже потом, - несмотря ни на что, убедила меня, что мы сообщницы. "Плевала я на деньги, умоляю, молчи".
      Если я Доменика - я лишаюсь всего.
      Во время прогулки в тюремном дворе я стараюсь увидеть свое отражение в оконном стекле. Холодно. Я всегда зябну. Мики, наверное, тоже всегда зябла. Пожалуй, из двух сестер, которыми я не хочу быть, Мики мне больше сродни. Разве Доменика зябла, разве ее бросало в озноб от зависти и злобы, когда она бродила под окнами своей длинноволосой жертвы?
      Снова спускается тьма. Надзирательница запирает за мной камеру, в которой живут три призрака. На своей койке я чувствую себя так, как в первый вечер в клинике. Я успокаиваюсь. Еще одну ночь я могу быть кем захочу.
      Хочу - Мики, которую любили так сильно, что хотели убить. Хочу - другой.
      Я мирюсь с собой даже в роли Доменики. Я думаю о том, что меня увезут далеко-далеко, на день, на неделю, а может, и на больший срок и что, в конце концов, судьба не во всем мне отказывает: я увижу Италию.
      Память вернулась к подследственной в январе, спустя две недели после ее возвращения из Флоренции, как раз в ту минуту, когда она подносила ко рту стакан с водой. Стакан упал на пол, но не разбился. Бог весть почему.
      В том же году она предстала перед судом присяжных Экса - анПрованс. В убийстве Сержа Реппо суд, учитывая состояние подсудимой в момент совершения убийства, признал ее невиновной. Но за участие в убийстве Доменики Лои, совершенном Жанной Мюрно, ее приговорили к десяти годам тюремного заключения.
      Во время публичного судебного разбирательства она всячески старалась стушеваться, предоставляя своей бывшей гувернантке отвечать на задаваемые им обеим вопросы.
      Выслушав приговор, она побледнела и прижала руку в белой перчатке к губам. Жанна Мюрно, приговоренная к тридцати годам лишения свободы, привычным жестом мягко отвела ее руку и сказала ей что-то по-итальянски.
      Перед жандармом, который должен был увести осужденную из зала суда, девушка предстала очень спокойной. Она угадала, что он служил в Алжире, и даже сказала, какой одеколон он употребляет, потому что когда-то у нее был знакомый, который таким душился. Однажды летней ночью в машине он сказал ей название этого мужского одеколона - оно какое-то трогательное, и залихватское, и, пожалуй, такое же мерзкое, как и самый запах: "Ловушка для Золушки".
      Париж, февраль 1962 года

К титульной странице
Вперед
Назад