Первая комната, в которую я вошла, была спальней Мики. Откуда я знаю, что это ее спальня, я себя и не спрашивала. Все тут говорило о ней: сумбур эстампов на стене, дорогая обивка мебели, большая кровать с балдахином, в сборках из шелковой кисеи, которую сквозняк из передней надул, как корабельные паруса. Говорили о Мики и теннисные ракетки на столе, и фотография какого-то юноши, повешенная на абажур, и огромный плюшевый слон, рассевшийся в кресле, и фуражка немецкого офицера, нахлобученная на голову скульптуры, которая, вероятно, изображала крестную Мидоля.
      Я отдернула полог и несколько секунд полежала на кровати, потом стала выдвигать разные ящики, пытаясь против всякого ожидания получить доказательство, что эта спальня все-таки принадлежала мне. Я вынимала из ящиков белье, вещи, не имевшие для меня никакого значения, бумаги, которые бегло просматривала и бросала на ковер.
      Спальню я оставила в полном беспорядке. Но какое это имело значение? Я знала, что позвоню Жанне. Вручу ей свое прошлое, настоящее и будущее, а сама лягу спать. И пусть она наводит порядок в спальне и разбирается, кто кого убил.
      Вторая комната была ничьей, а в третьей, наверное, жила Жанна, пока я находилась в клинике. Указывали на это и размеры платьев, висевших в шкафу, и запах духов, застоявшийся в примыкающей к ней ванной.
      Наконец я открыла ту комнату, которую искала. В ней не осталось ничего, кроме мебели, кое-какого белья в комоде, халатика в сине-зеленую клетку (на верхнем кармашке вышито: "До") и трех чемоданов, стоявших в ряд у кровати.
      Чемоданы были полны. Вытряхнув их содержимое на ковер, я поняла, что Жанна привезла эти чемоданы с мыса Кадэ. В двух были вещи Ми, которые Жанна мне не показывала. Если они находятся в этой комнате, то, может быть, потому, что у Жанны не хватило духу войти в комнату умершей. А может, и не поэтому.
      В третьем чемодане, поменьше, оказалось очень мало одежды, зато обнаружились принадлежавшие До письма и бумаги. Этого было маловато. Мне не верилось, что это все, но я подумала, что, наверное, старикам Лои отдали другие вещи их дочери, уцелевшие от пожара.
      Я развязала тесемку, которой была перевязана пачка писем. Это были письма крестной Мидоля (она так и подписывалась) к кому-то, кого я сначала приняла за Ми, потому что они начинались словами: "Моя милочка", или "Саппа", или "Моя крошка". Читая их, я поняла, что, хотя в них много говорится о Ми, обращены они к До. Возможно, у меня теперь было довольно своеобразное представление об орфографии, но, по-моему, письма крестной изобиловали ошибками. Однако они были очень нежные, и от того, что я читала между строк, у меня снова стыла кровь в жилах.
      Я отложила осмотр своего имущества и пошла искать телефон. Он оказался в спальне Ми. Я позвонила в Нейи. Было около часу ночи, но Жднна, должно быть, держала руку на телефонной трубке, потому что сразу ответила. Прежде чем я успела сказать хоть слово, Жанна закричала, что она сама не своя от беспокойства; на меня посыпались оскорбления вперемежку с мольбами. Тогда я тоже крикнула:
      - Да погоди же!
      - Где ты?
      - На улице Курсель.
      Внезапная пауза, которая затягивалась и могла означать все что угодно: удивление, признание. Я первая нарушила молчание:
      - Приезжай, я жду!
      - Как ты себя чувствуешь?
      - Плохо. Привези мне перчатки.
      Я положила трубку. Вернувшись в спальню До, я продолжала рыться в своих бумагах. Затем взяла трусики и комбинацию, раньше принадлежавшие мне, клетчатый халатик и переоделась. Я сняла с себя даже туфли и босиком спустилась в первый этаж. Все, что я оставила себе от той, другой, были перчатки - уж они-то мои.
      В гостиной я зажгла все лампы, достала коньяк и отхлебнула прямо из бутылки. Затем я долго возилась с проигрывателем, разбираясь, как он устроен. Поставила я что-то орущее. От коньяка я чувствовала себя лучше, но пить еще побоялась. На всякий случай прихватила бутылку с собой в соседнюю комнату, где, похоже, было теплей, и улеглась там в темноте, прижимая ее к груди.
      Минут через двадцать после телефонного разговора я услышала, что где-то отворилась дверь. Спустя еще минуту музыка в гостиной смолкла. Шаги приближались к моей комнате. Свет Жанна не зажгла. Я увидела длинный темный силуэт в проеме, ее рука легла на ручку двери - точный негатив изображения той молодой женщины, что явилась мне солнечным утром в клинике. Несколько секунд Жанна молчала, затем проговорила своим мягким, глубоким и спокойным голосом:
      - Добрый вечер. До.
     
     
      УБЬЮ
     
      Все это началось одним февральским днем в банке, где работала До; началось с того, что Ми впоследствии называла (и слушателям, конечно, полагалось смеяться) "даром судьбы". Чек был похож на все другие чеки, проходившие через руки Доменики с девяти утра до пяти вечера, не считая сорокапятиминутного перерыва на обед. На нем имелась подпись владельца текущего счета, Франсуа Шанса, и, только когда Доменика внесла выплату в дебет, она прочла на обороте чека передаточную надпись на имя Мишель Изоля.
      До почти непроизвольно вскинула глаза, посмотрела через головы товарок и увидела по другую сторону стола кассиров девушку в бежевом пальто, голубоглазую, с длинными черными волосами. До продолжала сидеть, ошеломленная не столько появлением Ми, сколько ее красотой. Между тем одному Богу известно, как часто рисовала она в своем воображении эту встречу: то в театре (куда До никогда не ходила), а однажды где-то на пляже в Италии (До в жизни не была в Италии). В общем, происходило это неведомо где, в не совсем реальном мире, где и сама она не была реальной До, в мире на грани сна, когда можно, засыпая, выдумывать без оглядки все, что душе угодно.
      А нынешняя встреча за четверть часа до звонка, возвещающего конец рабочего дня, через загородку, которую До видела перед собой ежедневно вот уже два года, воспринималась реальной и не удивляла. Ми была так красива, так ослепительно хороша, она казалась таким законченным воплощением счастья, что, увиденная сейчас воочию, развеяла все прежние мечты.
      На подушке перед сном жизнь представлялась проще. Случайно находя свою осиротевшую подругу, До на поверку оказывалась выше ее по всем статьям: и ростом-то взяла (метр шестьдесят восемь сантиметров), и прилежанием (аттестат зрелости с оценкой "хорошо" по всем предметам), и сметкой (она округляла капиталец Ми какими-то не вполне ясными операциями на бирже), и отвагой (спасала крестную Мидоля во время кораблекрушения, а Ми думала только о себе, так что потонула), и у мужчин пользовалась большим успехом (жених Ми, некий итальянский князь, за три дня до их свадьбы предлагал руку и сердце ее бедной кузине: кошмарные муки совести) - словом, До взяла всем. И, само собой разумеется, красотой.
      Ми была до того обворожительна, что До чуть не стало дурно, хоть она видела ее на расстоянии пятнадцати шагов, через головы снующих в кассовом зале людей. Она хотела встать, да не могла. Она увидела, как чек перешел в руки к одной из ее товарок, которая подложила его к пачке других чеков, как потом его передали кассиру. Девушка в бежевом пальто - издали она казалась старше двадцати лет и довольно самоуверенной - спрятала врученные ей деньги в сумочку, на миг сверкнула улыбкой и направилась к выходу из банка, где ее ждала другая девушка.
      Доменика пробиралась между конторками с каким-то странным чувством внутреннего сопротивления. Она думала: "Я ее сейчас потеряю и никогда больше не увижу. А если увижу, если наберусь храбрости, заговорю с ней, она снизойдет до улыбки и тут же забудет обо мне, равнодушно отвернется".
      Так оно примерно и случилось. До догнала обеих девушек на бульваре Сен-Мишель, метрах в пятидесяти от банка, когда они собирались сесть в белую "МГ", стоявшую в запрещенном для стоянки месте. Ми посмотрела, явно не узнавая, но с вежливым интересом, на эту схватившую ее за рукав девушку в одной кофточке, которая, наверное, промерзла до костей (так оно и было) и говорила, задыхаясь после бега.
      До сказала, что она - До. После долгих объяснений Ми как будто вспомнила свою подругу детства и ответила: "Вот чудно, что мы так встретились". Говорить было больше не о чем. Попытку продолжить разговор сделала сама Ми. Она спросила, давно ли До живет в Париже и работает в банке, нравится ли ей работа. Она познакомила До со своей приятельницей, грубо размалеванной американкой, которая уже уселась в машину. Потом Ми сказала:
      - Позвони мне как-нибудь на днях. Приятно было с тобой встретиться.
      Ми села за руль, и они укатили под рев запущенного на полные обороты мотора. До вернулась в банк, когда там уже запирали двери, озлобленная и в полном смятении чувств.
      Как же ей звонить, я даже не знаю, где она живет. Удивительно, что она одного роста со мной, когда-то она была гораздо ниже. Я была бы такой же красивой, если бы могла так одеваться. На сколько был тот чек? Плевать ей, позвоню я или нет. Она говорит без итальянского акцента. Ну и дура же я, ей самой пришлось поддерживать разговор. Она, наверное, считает меня дубиной стоеросовой. Ненавижу ее. Я могу ненавидеть ее сколько влезет, задохнусь-то от ненависти я.
      Она осталась на час после закрытия банка, чтобы поработать. Чек удалось рассмотреть, когда служащие начали расходиться. Адрес Ми на нем не значился. До списала адрес владельца счета, Франсуа Шанса.
      Позвонила она ему через полчаса из "Дюпон-Латена", сказала, что она кузина Ми, только что ее видела, но не догадалась спросить номер ее телефона. Мужской голос ответил, что, насколько ему известно, у мадемуазель Изоля нет кузины, но все-таки согласился дать номер телефона и адрес Ми: "Резиданс Уошингтон", улица Лорда Байрона.
      Выходя из телефонной будки в подвальчике ресторана. До назначила себе срок: позвонить Ми не раньше чем через трое суток. Она вернулась в зал, где ее уже ждали друзья: две сослуживицы и молодой человек, с которым она познакомилась полгода назад: месяца четыре они целовались, а еще два он был ее любовником. Он был худощав, симпатичен, немного не от мира сего, недурен собой, служил страховым агентом.
      До снова села рядом с ним, поглядела на него, нашла, что не такой уж он симпатичный, не больно хорош собой, не очень-то витает в облаках - в общем, настоящий страховой агент. Она снова спустилась вниз, в телефонную будку, и позвонила Ми, но не застала ее.
      Девушку, говорившую без итальянского акцента, удалось заполучить к телефону только через пять дней, после многократных ежевечерних попыток До дозвониться к ней с восемнадцати часов до полуночи. В тот вечер До звонила из квартиры Габриеля, страхового агента, который спал рядом, накрыв голову подушкой. Была полночь.
      Вопреки всем трезво-скептическим предположениям, Ми помнила об их встрече. Она извинилась, что все эти дни не бывала дома. Вечером поймать ее трудно. Впрочем, утром тоже.
      У До были заготовлены всевозможные хитроумные формулы, чтобы иметь повод для встречи с Ми, но сказала она только следующее:
      - Мне нужно с тобой поговорить.
      - Ах так, - сказала Ми. - Ну ладно, приходи, только давай быстро, я спать хочу. Я тебя очень люблю, но завтра мне рано вставать.
      Она чмокнула губами, что означало - целую", и положила трубку. До несколько минут сидела на краю кровати с трубкой в руках как очумелая. Затем кинулась одеваться.
      - Ты уходишь? - спросил Габриель.
      Вот теперь целовала она, звонко смеясь. Габриель подумал, что она совсем рехнулась, и опять накрыл голову подушкой. Ему тоже нужно было рано вставать.
      В глубине холла До увидела бар, куда вели три ступеньки. Сидели там, должно быть, те самые люди, каких встречаешь на теплоходах модных пляжах, театральных премьерах: в мире на грани сна.
      Лифтер остановил лифт на четвертом этаже. Номер четырнадцатый. В коридоре До посмотрелась в зеркало, проверила, все ли в порядке, пригладила волосы, которые она уложила тяжелым узлом на затылке, потому что они были очень длинные и с ними приходилось долго возиться. Узел ее немного старил и придавал солидность. "Ну что ж, так и надо".
      Дверь ей отворила какая-то старуха, которая надевала пальто, собираясь уходить. Она крикнула что-то по-итальянски в соседнюю комнату и вышла из номера.
      Как и внизу, здесь все было выдержано в английском стиле: большие кресла, толстые ковры. Ми выскочила в короткой комбинации выше колен, с голыми плечами, держа в зубах карандаш, а в руке - настольную лампу. Объяснила, что она у нее испортилась.
      - Ну, как живешь? Послушай, ты, наверное, мастерица на все руки. Глянь-ка, что с ней.
      В комнате, где пахло американскими сигаретами и стояла незастеленная кровать, До, не снимая пальто, починила лампу. Ми тем временем то рылась в шкатулке на столике, то бегала в другую комнату. Вышла она оттуда, держа в одной руке три кредитки по десять тысяч франков, в другой - махровое полотенце. Она протянула деньги До, и та растерявшись, машинально взяла их.
      - Хватит? - спросила Ми. - Господи, да я бы тебя ни за что не узнала, ну право же!
      Она ласково смотрела на До своими прекрасными, внимательными, точно фарфоровыми глазами. Вблизи она выглядела не старше двадцати лет и в самом деле была прехорошенькая. Не прошло и двух секунд, как она сорвалась с места, словно вспомнив о каком-то неотложном деле, и бросилась к двери.
      - Чао. Так не пропадай, уговорились?
      - Но я не понимаю...
      До пошла за ней, протягивая кредитки. Ми резко повернулась к ней лицом на пороге ванной, где из открытых кранов лилась вода.
      - Да не хочу я денег! - твердила До.
      - Разве ты не об этом просила меня по телефону?
      - Я сказала, что мне нужно с тобой поговорить.
      Лицо Ми выразило не то искреннее огорчение, не то досаду и удивление, а может быть, все сразу.
      - Поговорить? О чем?
      - Обо всякой всячине, - ответила До. - Ну, вообще, увидеться с тобой, поговорить. Так просто.
      - В такое-то время? Послушай, посиди-ка, я в две минуты обернусь.
      До прождала полчаса в спальне Ми, сидя перед кредитками, которые положила на кровать, и не решаясь снять пальто. Ми вернулась в махровом халате, энергично вытирая мокрые волосы полотенцем. Она сказала что-то непонятное по-итальянски, потом спросила:
      - Ничего, если я лягу? Мы немножко поболтаем. Ты далеко живешь? Если тебя никто не будет ждать, можешь остаться ночевать здесь. Тут понаставили прорву кроватей. Уверяю тебя, я ужасно рада тебя видеть, ну чего ты такая кислая!
      Как это она ухитрялась еще и различать выражения лиц? Ми улеглась в постель в халате, закурила сигарету, сказала До, что, если ей хочется выпить, то где-то в соседней комнате стоят бутылки. И тотчас заснула-с горящей сигаретой в пальцах, как-то вдруг, точно кукла. До не верила своим глазам. Она тронула куклу за плечо, та пошевелилась, что-то пролепетала и выронила сигарету на паркет.
      - Сигарета, - жалобно пробормотала Ми.
      - Я погашу.
      Кукла чмокнула губами, что означало - целую", и снова погрузилась в сон.
      На другое утро До пришла в банк с опозданием - впервые за два года. Разбудила ее старуха, которая не выказала ни малейшего удивления, застав До спящей на диване. Ми уже не было.
      В обеденный перерыв в бистро возле банка, где подавали дежурные блюда, До выпила три чашки кофе. Есть ей не хотелось. Она чувствовала себя несчастной, словно перенесла несправедливость. Жизнь одной рукой дает, а другой тут же отнимает. До ночевала у Ми, вошла в ее жизнь так быстро, как это ей и не снилось, но сегодня у нее было еще меньше поводов увидеться с Ми, чем вчера. Ми оставалась недосягаемой.
      Вечером, выйдя из банка. До не пошла на свидание с Габриелем, а отправилась в "Резиданс Уошингтон". Из холла позвонили наверх, в номер четырнадцатый. Мадемуазель Изоля не было. До целый вечер слонялась по Елисейским полям, зашла в кино, потом бродила под окнами номера четырнадцатого. К полуночи, снова справившись у консьержа в черном сюртуке, не пришла ли Ми, До сдалась.
      Дней через десять - было это в среду утром, и опять в банке, - "дар судьбы" повторился. В ту среду стояла мягкая погода; Ми появилась в английском костюме цвета бирюзы, а сопровождал ее какой-то молодой человек. До нагнала ее у окошка кассира.
      - Я как раз собиралась тебе звонить, - выпалила она. - Я раскопала старые фото, приглашаю тебя со мной поужинать: хочу тебе их показать.
      Ми, явно застигнутая врасплох, не очень уверенно ответила, что это было бы чудесно и надо будет это как-нибудь устроить. Она снова внимательно посмотрела на До, как в тот вечер, когда предложила ей деньги. Неужели же она интересуется людьми больше, чем это кажется До? Должно быть, Ми прочла в ее глазах мольбу, надежду, боязнь услышать высокомерный отказ.
      - Послушай, - сказала Ми, - завтра вечером я обязана в поте лица развлекаться, но я довольно рано освобожусь, мы можем вместе поужинать. Только приглашаю я. Давай встретимся часов в девять. Если хочешь, во "Флоре". Я никогда не опаздываю. Ciao, carina.
      Ее спутник осклабился, удостоив До равнодушной улыбкой. Выходя из банка, он обнял принцессу с черными волосами за плечи.
      Было без двух минут девять, когда она вошла во "Флору", в пальто внакидку и в белом шарфике, обрамлявшем ее лицо. До, уже полчаса сидевшая под окнами ресторана на террасе, за секунду до этого увидела подкатившую "МГ" и обрадовалась, что Ми приехала одна.
      Ми выпила сухого мартини, рассказала о светском приеме, с которого приехала, о книге, прочитанной прошлой ночью, расплатилась, сказала, что умирает от голода, и спросила у До, любит ли она китайские рестораны.
      Они поужинали вдвоем на улице Кюжа - заказывали разнообразные блюда и делили их пополам. Ми заметила, что распущенные волосы идут До больше, чем узел на затылке. У Ми волосы были гораздо длиннее: возня с ними, пока причешешься, адская. Шутка ли, каждый день двести раз проводить щеткой по волосам! Порой Ми молча разглядывала До с почти обременительным вниманием, порой начинала вдруг ни к селу ни к городу говорить. Это был нескончаемый монолог: казалось, ей все равно, кто сейчас сидит перед ней.
      - Ну, давай о деле, где фотографии?
      - Они у меня дома, - сказала До. - Я живу совсем рядом. Я думала, мы потом можем и ко мне заглянуть.
      Садясь в свою белую "МГ", Ми объявила, что прекрасно себя чувствует и очень довольна проведенным вечером. Она вошла в гостиницу "Виктория", уверяя, что это премилый район, и сразу почувствовала себя как дома в комнате До. Скинув пальто и туфли, она забралась с ногами на кровать. Девушки разглядывали фото Ми в детстве, потом такие же фото До и еще чьи-то лица - забытые и трогательные. До стояла на коленях тут же на кровати против Ми, и ей хотелось, чтобы это длилось вечно.
      На нее веяло духами Ми, и До думала о том, что Ми уйдет, а ее аромат останется, и До сама будет пахнуть ее духами. Она обняла Ми за плечи и уже не различала, чье тепло чувствует - своей руки или плеч Ми. Увидев фотографию, где обе они были сняты на взморье, сидя на краю тоботтана, Ми засмеялась, а До не выдержала и стала отчаянно целовать ее волосы.
      - Хорошее было время, - сказала Ми.
      Она не отстранилась, но на До не глядела. Уже все снимки были пересмотрены, а Ми не шевелилась, по-видимому немного смущенная. Вдруг она повернулась к До и скороговоркой сказала:
      - Поехали ко мне.
      Она встала и надела туфли. До продолжала сидеть на кровати; тогда Ми встала перед ней на колени и провела своей нежной ладонью по ее щеке.
      - Я бы хотела остаться с тобой навсегда, - сказала До.
      И она прижалась лбом к плечу маленькой принцессы, которая была сейчас не равнодушной, случайно встреченной сверстницей, а нежным и незащищенным ребенком, как когда-то. Принцесса ответила ей дрогнувшим голосом:
      - Ты здорово выпила в этом китайском кабаке - сама не знаешь, что говоришь.
      В машине До делала вид, будто с интересом разглядывает бегущие за окном Елисейские поля, а Ми молчала. В номере четырнадцатом, подремывая в кресле, ждала все та же старуха. Ми услала ее, звонко чмокнув в обе щеки, закрыла дверь, швырнула туфли через всю комнату в угол, пальто - на диван. Она смеялась и выглядела счастливой.
      - Что ты там делаешь на своей работе?
      - В банке? О, это слишком сложно, так сразу не объяснишь! И потом, это неинтересно.
      Ми, которая уже стаскивала с себя платье, подбежала к До и стала расстегивать на ней пальто.
      - Ну что за бестолковщина! Да сними ты с себя это, устраивайся как дома! Ты меня мучаешь, когда ты такая. Пошевеливайся, слышишь?
      Кончилось это схваткой, обе повалились на кресло, сползли на ковер. Ми оказалась сильнее. Отдышавшись, она со смехом схватила До за запястья.
      - Говоришь, работа у тебя сложная? Ясно, ты и сама девушка сложная. А с каких это пор ты стала сложной девушкой? С каких пор мучаешь людей?
      - С давних, - ответила До. - Я тебя никогда не забывала. Часами смотрела на твои окна. Воображала, как спасаю тебя во время кораблекрушения. Целовала твои фото.
      Продолжать в том же духе, лежа навзничь на ковре, с точно скованными руками, под тяжестью навалившейся на нее Ми Доменике было трудновато.
      - Ну ладно, чего уж теперь, - заключила Ми.
      Она вскочила и побежала в спальню. Через минуту До услышала плеск воды в ванной. Она поднялась с пола, пошла в спальню и стала рыться в шкафу, ища для себя пижаму или ночную рубашку. Попалась пижама. Она оказалась До впору.
      В ту ночь До спала в передней номера Ми на диване. Ми легла в смежной комнате, говорила много и громко, чтобы До ее слышала. На этот раз Ми не приняла снотворного. Принимала она его часто, из-за него-то она так внезапно и заснула в ночь их первой встречи. Долго еще после того, как она объявила: "Бай-бай, До!" (и при этом тоже полагалось смеяться), она продолжала свой монолог.
      Часа в три ночи До проснулась, услышав плач. Подбежав к кровати, она увидела, что Ми спит с мокрым от слез лицом, сжав кулаки и скинув с себя одеяло. До погасила свет, укрыла Ми и вернулась на свой диван.
      Назавтра вечером у Ми был "кое-кто". Позвонив по телефону из "Дюпон-Латена", До имела возможность услышать, как этот "кое-кто" вопрошает, где его сигареты. Ми отвечала: "На столе, прямо перед твоим носом".
      - Я тебя сегодня не увижу? - спросила До. - Кто он? Ты с ним уходишь? А потом мне нельзя будет тебя увидеть? Я могу подождать. Могу расчесывать твои волосы щеткой. Могу делать все что угодно.
      - Ты меня мучаешь, - ответила Ми.
      В час ночи Ми постучала в дверь номера До в гостинице "Виктория". Она, должно быть, много выпила, потому что курила и тараторила без передышки. Была грустна. До раздела ее, дала ей свою пижаму, уложила на свою кровать и, пока не зазвонил будильник, не смыкая глаз баюкала Ми в своих объятиях, прислушиваясь к ее ровному дыханию и повторяя себе: "Теперь это не сон, она со мной, она моя; расставшись с ней, я унесу ее с собой, я стала ею".
      - А тебе обязательно нужно туда идти? - спросила Ми, приоткрыв глаза. - Ложись. Я включаю тебя в "Главную книгу".
      - Куда-куда?
      - В расходную ведомость крестной. Ложись. Я плачу за все.
      До уже оделась, собираясь уходить. Она ответила, что это чушь, она не игрушка: хочу поиграю, хочу брошу. Банк платит ей жалованье, выдается оно ей каждый месяц, она на это жалованье и живет. Ми в ярости села, лицо у нее было свежее, отдохнувшее, глаза ясные.
      - Ты говоришь точь-в-точь как один мой знакомый. Если я сказала, что заплачу, значит, заплачу. Сколько тебе платит твой банк?
      - Шестьдесят пять тысяч в месяц.
      - Оклад повышен, - сказала Ми. - Ложись, иначе получишь расчет.
      До сняла пальто, поставила варить кофе и посмотрела в окно на свое солнце Аустерлица, которое еще не было в зените. Подавая Ми чашку кофе в постель, она знала, что с этого утра ее восхождение будет продолжаться и отныне все, что она сделает или скажет, когда-нибудь может быть использовано против нее.
      - Ты премилая игрушка, - сказала Ми. - Кофе у тебя вкусный. Давно ты здесь живешь?
      - Несколько месяцев.
      - Собирай вещи.
      - Ми, постарайся понять! То, что ты предлагаешь сделать, - не шутки.
      - Представь себе, я это поняла еще третьего дня. Как по-твоему, много на свете людей, которые спасали меня во время кораблекрушения? К тому же я уверена, что плавать ты не умеешь.
      - Не умею.
      - Я тебя научу, - сказала Ми. - Это легко, смотри: руками надо двигать вот так, видишь? А ногами работать труднее...
      Она, смеясь, толкнула До на кровать и стала сгибать и разгибать ей руки, потом вдруг посмотрела на До без тени улыбки и сказала, что она знала, как все это серьезно, но не думала, что настолько. В последовавшие за этим вечера До укладывалась на диване в передней номера четырнадцать в "Резиданс Уошингтон - так сказать, в роли привратницы, оберегающей любовные забавы Ми, которая спала в соседней комнате с довольно чванным и противным молодчиком. С тем самым, которого До видела в банке. Звали его Франсуа Руссен, он работал секретарем в конторе у адвоката и не лишен был известного лоска. А так как у него были такие же мутноватые замыслы, что и у До, то они сразу и откровенно возненавидели друг друга.
      Ми утверждала, что он хорош собой и безобиден. По ночам До находилась слишком близко, чтобы не слышать, как она стонет в объятиях молодчика, и страдала от этого, словно от ревности, зная, однако, что в действительности это куда более простое чувство. Поэтому она почувствовала себя почти счастливой, когда однажды вечером Ми спросила ее, оставила ли она за собой номер в "Виктории": Ми пожелала провести там ночь с другим. За номер было заплачено до конца марта. Ми пропадала три вечера. Франсуа Руссен очень расстраивался, зато До не считала опасным для себя это увлечение Ми: о том парне она так ничего и не узнала (кроме того, что он спринтер), а забыли о нем очень скоро.
      Бывали и такие вечера, когда Ми оставалась дома. Самые приятные для До. Ми не переносила одиночества. Кто-нибудь должен был двести раз провести щеткой по ее волосам, помыть ей спину, погасить ее сигарету, если она задремлет, слушать ее монологи: для всего этого и существовала До. В такие вечера она предлагала поужинать "по-холостяцки", и в номер подавали невероятные яства (например, яичницу-болтунью) в серебряных кастрюльках. Она учила Ми складывать особым способом салфетку, так что получались фигурки зверей, то и дело называла ее своим светиком или своей красавицей. А главное, поминутно клала ей руку на затылок или на плечо, обнимала ее за талию. Это было едва ли не самое важное, ведь Ми перед сном испытывала потребность в отвлечении, в разрядке, которую давало ей иногда снотворное, иногда любовники, иногда собственная бессмысленная болтовня; а потребность эта была ни чем иным, как боязнью темноты, какую испытываешь, когда мама оставляет тебя одну в комнате. Две наиболее ярко выраженные особенности Ми (по мнению До-уже явно патологические) корнями своими уходили в детство.
      В марте До стала сопровождать Ми (позднее - Мики, как называли ее все) повсюду, только у Франсуа Руссена Ми бывала одна. Сводилось это к совместным поездкам по Парижу в машине, из одного магазина в другой, либо к светским визитам, или к партии в теннис на закрытом корте, а иной раз к разглагольствованиям с интересными людьми за столиком в ресторане. Часто До оставалась одна в машине; тогда она включала радио и составляла в уме проект письма, которое напишет вечером крестной Мидоля.

К титульной странице
Вперед
Назад