Он встал рядом с ней, и они начали пересматривать снимки.
      - Я лазила сюда много раз, поэтому моих карточек осталось мало.
      - Это ваш брат?
      - Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю до свадьбы. А вот я - видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в первую послевоенную весну, когда вернулся домой.
      - Вам тогда было тринадцать?
      - Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну д'Арк, внимающую неземным голосам.
      - Очаровательная фотография! Я отдам ее увеличить.
      Дорнфорд поднес карточку к свету. Динни была снята на ней в три четверти, с лицом, повернутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и доходящие ей до талии.
      - Посмотрите, какой у меня восхищенный вид, - сказала девушка. - На дереве, наверно, сидела кошка.
      Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом.
      - А эту? - осведомился он. - Можно мне взять обе?
      На втором снимке Динни была уже постарше, но все еще с косами и круглым личиком; руки ее были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза подняты кверху.
      - К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.
      Это была точно такая же карточка, какую она в свое время послала Уилфриду.
      Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался о причине отказа. Она смутилась и сказала:
      - Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения.
      И вложила карточку ему в руку.
      Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она не любила, но ее тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую субботу не удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у нее ушло больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили, что мистер Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в одной рубашке, красил деревянные стены своей низкой гостиной. Еще с порога Динни заметила, как заходила у него в зубах трубка.
      - Что-нибудь с Клер? - выпалил он.
      - Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились.
      - Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь.
      - Вижу.
      - Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска - ' самая близкая к нему, какую я смог достать.
      - Она как раз в тон потолочинам.
      Крум, глядя мимо нее, сказал:
      - Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу не мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл.
      Динни дотронулась до его рукава:
      - От места вам не откажут. Я говорила с Джеком Масхемом.
      - Уже? Да вы прямо волшебница. Я сейчас. Вымоюсь, оденусь и все вам покажу.
      Динни подождала его у порога, на который ложилась полоса солнечного света. Дом Крума представлял собой не один, а два соединенных вместе коттеджа, сохранивших свои глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем здесь будет очень хорошо.
      - Сейчас, - рассказывал Крум, - стойла уже готовы, в загоны подведена вода. Остановка лишь за лошадьми, но их привезут только в мае. Масхем не хочет рисковать. Меня это тоже устраивает, - пусть процесс закончится до их прибытия. Вы прямо из Кондафорда?
      - Да. Клер сегодня утром вернулась в город. Она, конечно, велела бы передать вам привет, но я не сказала ей, что поеду.
      - А почему вы приехали? - в упор спросил Крум.
      - Из товарищеских чувств.
      Он стиснул ей руку.
      - Ах да, простите... Вам не кажется, - неожиданно спросил он, - что когда думаешь о страданиях ближнего, то самому становится легче?
      - Не слишком.
      - Конечно, вы правы. Сильное желание - все равно что зубная боль или нарыв в ухе. От этого никуда не уйдешь.
      Динни кивнула.
      - А тут еще весна! - усмехнулся Крум. - Словом, между "нравился" и "люблю" - большая разница. Я в отчаянии, Динни. Я не верю, что чувства Клер ко мне могут измениться. Если бы уж ей было суждено полюбить меня, то она полюбила бы именно теперь. А раз она меня не любит, я здесь не останусь. Лучше уеду в Кению или еще куда-нибудь.
      Она посмотрела в его доверчивые глаза, устремленные на нее в ожидании ответа, и ощутила волнение. Клер - ее сестра, но разве она знает чтонибудь о ней, о глубинах ее души?
      - Не стоит загадывать наперед. На вашем месте я не отчаивалась бы.
      Крум сжал ей локоть:
      - Простите, что без конца болтаю о своей навязчивой идее. Но когда день и ночь...
      - Знаю.
      - Мне придется купить двух козлов. Лошади ослов не любят, да и козлов обычно не жалуют, но я хочу, чтобы у загона был домашний, обжитой вид. Я раздобыл для конюшни двух кошек. Как вы думаете, это полезно?
      - Я разбираюсь только в собаках и - теоретически - в свиньях.
      - Пойдемте завтракать. В гостинице недурная ветчина.
      Больше Тони речь о Клер не заводил. Угостив Динни "недурною ветчиной", он усадил девушку в ее машину и проехал миль пять в сторону Кондарфорда, объявив, что обратно пройдется пешком.
      - Бесконечно признателен вам за ваш приезд, - поблагодарил он, безжалостно стиснув ей руку. - Это очень по-товарищески с вашей стороны. Привет Клер.
      Он повернул и пошел назад тропинкой через поле, на прощанье помахав Динни рукой.
      Остальную часть обратного пути Динни думала о своем. Хотя югозападный ветер все еще не улегся, солнце то выглядывало, то скрывалось, и тогда начинала сыпаться колючая, как град, крупа. Загнав машину на место, девушка позвала спаниеля Фоша и направилась к новому свинарнику. Ее отец уже был там и осматривал постройку, как настоящий генерал-лейтенант - подтянутый, зоркий и немного чудаковатый. Отнюдь не уверенная, что здание когда-нибудь в самом деле наполнится свиньями, Динни взяла отца под руку:
      - Как идет сражение за "свинград"?
      - Вчера заболел один из каменщиков, а плотник повредил себе большой палец. Я говорил со стариком Беллоузом, но ведь нельзя же, черт возьми, накидываться на него за то, что он хочет занять своих людей подольше. Я симпатизирую тем, кто держится за своих рабочих, а не путается с разными там союзами. Он заверяет, что к концу следующего месяца все будет готово, но едва ли справится.
      - Конечно, нет, - поддержала отца Динни. - Он уже дважды давал обещание.
      - Где ты была?
      - Ездила навестить Тони Крума.
      - Что-нибудь новое?
      - Нет. Я только сообщила ему, что видела мистера Масхема и что тот не откажет ему от места.
      - Рад за него. Он парень с характером. Досадно, что он не военный.
      - Мне очень жаль его, папа: он любит по-настоящему.
      - На это все жалуются, - сухо отозвался генерал. - Ты видала, как ловко сбалансирован новый бюджет? Мы живем в эпоху сплошной истерии: каждое утро к завтраку тебе подают очередной европейский кризис.
      - Все дело в наших газетах. Во французских шрифт мельче, поэтому они и тревожат человека вдвое меньше. Я, например, читала их совершенно равнодушно.
      - Да, виноваты газеты и радио: все становится известно еще до того, как произойдет. А уж заголовки - те в два раза крупней самих событий. Как почитаешь речи и передовицы, так тебе и начинает казаться, что мир впервые попал в такой переплет, хотя он испокон века в какомнибудь переплете, только раньше из-за этого не поднимали шум.
      - Но без шума не удалось бы сбалансировать бюджет, дорогой!
      - Да нет, просто сейчас все так делается. Но это не по-английски.
      - Откуда нам знать, папа, что по-английски, а что - нет.
      Генерал наморщил обветренный лоб, и по его изборожденному лицу поползла улыбка. Он указал на свинарник:
      - Вот это по-английски. В конце концов мы всегда делаем то, что нужно, хотя и в последнюю минуту.
      - Ты это одобряешь?
      - Нет. Но еще меньше я одобряю истерику, как лекарство от всех болезней. Разве стране впервые оставаться без денег? Эдуард III был должен чуть ли не всей Европе. Стюарты не вылезали из банкротства. А после Наполеона мы пережили такие годы, с которыми нынешний кризис даже не идет в сравнение. Но эти неприятности не подавались вам ежедневно к завтраку.
      - Значит, неведение - благо?
      - Не знаю. Мне просто противна та смесь истерики с блефом, которая составляет теперь нашу жизнь.
      - И ты согласился бы упразднить голос, возвещающий райское блаженство?
      - То есть радио? "Отживает порядок ветхий и другим сменяется, а господь творит свою волю путями многими, чтобы не прельстился мир никаким новшеством единым", - процитировал генерал. - Я помню, как старик Батлер в Хэрроу сказал на этот текст одну из лучших своих проповедей. Я - не рутинер, Динни; по крайней мере, надеюсь на это. Я только думаю, что люди стали слишком много говорить. Так много, что уже ничего не чувствуют.
      - А я верю в нашу эпоху, папа: она сорвала все лишние покровы. Посмотри на старинные картинки в последних номерах "Тайме". От них пахнет догмой и фланелевой фуфайкой.
      - В наше время фланель уже не носили, - возразил генерал.
      - Тебе, конечно, виднее, дорогой.
      - Мое поколение, Динни, в сущности, было подлинно революционным. Видела ты пьесу о Браунинге? Тогда действительно было так, как ты говоришь: но все это кончилось еще до моего поступления в Сэндхерст. Мы мыслили так, как считали нужным, и поступали так, как мыслили, но не разговаривали об этом. Сейчас люди сначала говорят, потом мыслят, а уж если доходит до дела, действуют так же, как мы, если вообще действуют. Разница между сегодняшним днем и тем, что было пятьдесят лет назад, сводится к вольности в речи: теперь говорят так свободно, что это лишает предмет разговора всякой соли.
      - Глубокое замечание, папа.
      - Но не новое. Я десятки раз встречал такие же мысли в книгах.
      - "Не находите ли вы, сэр, что огромное влияние на людей оказала война?" - как спрашивают репортеры во всех интервью.
      - Война? Во-первых, ее влияние давно уже сошло на нет. Во-вторых, мое поколение было слишком устойчиво, чтобы поддаться ему, а следующее за моим - перебито или раздавлено...
      - Женщины остались.
      - Да, они побунтовали, но не всерьез. А для твоего поколения война - только слово.
      - Благодарю, папа, - прервала Динни отца. - Все это очень поучительно, но сейчас опять пойдет крупа. Фош, за мной!
      Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, повредившему себе большой палец. Динни увидела, как он осмотрел повязку пострадавшего. Плотник улыбнулся, а отец потрепал его по плечу.
      "Подчиненные, наверно, любили его, - решила она. - Он, конечно, старый ворчун, но хороший человек".
      XXVIII
      Если искусство медлительно, то правосудие еще медлительнее. Слова "Корвен против Корвен и Крума" по-прежнему не услаждали взоры тех, кто привык прилежно изучать отдел судебной хроники в "Тайме", и внимание судьи мистера Ковелла было все еще поглощено бесконечными неопротестованными исками. По приглашению Дорнфорда Динни с Клер заехали взглянуть на зал заседаний и минут пять простояли в дверях суда, словно игроки из крикетной команды, осматривающие поле накануне матча. Судья сидел так низко, что можно было разглядеть только его лицо; Динни заметила также, что над свидетельской ложей, где придется сидеть Клер, устроено нечто вроде балдахина или козырька для защиты от дождя.
      - Если вы будете держаться в глубине ложи. Клер, - предупредил Дорнфорд, когда она выходила, - вашего лица будет почти не видно. Но говорите громко, чтобы судье все было слышно. Он злится, когда не слышит.
      На другой день рассыльный доставил на Саут-сквер записку для
      Динни.
      "Бэртон-клуб, I3/IV-32.
      Дорогая Динни,
      Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место выберите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер.
      Искренне ваш
      Джералд Корвен".
      Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флер.
      - Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет.
      - На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь с ним вне дома.
      - Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы.
      - У Ромы, - решила Динни. - Оттуда мы куда-нибудь пройдем.
      Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе голову, зачем Джерри понадобилось ее видеть.
      Следующий день был теплый - настоящий оазис в этом хмуром апреле.
      Подходя к статуе Ромы, девушка еще издали заметила Корвен а, который стоял у решетки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя ее зять выглядел точно так же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула, словно почувствовав толчок.
      Он не протянул руки.
      - Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдемся и поговорим на ходу.
      Он" направились к Серпентайну.
      - Что касается известного дела, - неожиданно начал Корвен, - то я вовсе не жажду его выиграть.
      - Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине.
      - По моим данным - соответствует.
      - В части предпосылок - может быть; в части выводов - нет.
      - Вернется ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму иск назад?
      - Едва ли, хотя, конечно, я могу ее спросить. Я, например, не вернулась бы.
      - Какое безжалостное семейство!
      Динни промолчала.
      - Она влюблена в этого Крума?
      - Если у них даже есть чувство друг к другу, я не вправе его обсуждать.
      - Почему бы нам не говорить откровенно, Динни? Ведь нас же никто не слышит, кроме вон этих уток.
      - Вы потребовали возмещения ущерба, и это не подогрело в нас нежные чувства к вам.
      - Ах, вот в чем дело! Но я возьму назад все свои претензии, лишь бы она вернулась, пусть даже наделав глупостей.
      - Иными словами, - спросила Динни, не глядя на него, - дело, затеянное вами, представляет собой нечто вроде шантажа? Я как будто правильно выбрала термин?
      Он посмотрел на нее прищуренными глазами:
      - Остроумная мысль! Мне она в голову не приходила. Нет, я знаю Клер лучше разных адвокатов и детективов и потому отнюдь не убежден, что улики на самом деле так вески, как кажутся.
      - Благодарю.
      - Да, но я уже предупредил вас или Клер, - Что все равно, - что не могу и не хочу уехать отсюда, пока не приведу все в ясность. Если Клер вернется, я просто поставлю на случившемся точку. Если нет, дам делу идти своим ходом. Такая позиция лишена смысла и на шантаж не похожа.
      - А если она, предположим, выиграет, вы ее опять будете преследовать?
      - Нет, не буду.
      - Вы же могли освободить и ее и себя, - стоило только захотеть.
      - Да, мог, но такой ценой, которая меня не устраивает. И потом, то, что вы говорите, сильно смахивает, - извините за резкость, - на предложение вступить в сделку.
      Динни остановилась:
      - Что ж, я поняла, чего вы хотите. Спрошу Клер. А сейчас расстанемся. Дальнейшие разговоры ни к чему хорошему не поведут,
      Джерри тоже остановился, глядя на нее, и лицо зятя взволновало девушку. Из-под маски его жестких смуглых черт проступили боль и растерянность.
      - Мне очень жаль, что все так сложилось, - порывисто сказала она.
      - Человеческая натура - дьявольская штука, Динни, и вырваться изпод ее власти невозможно. До свиданья. Желаю счастья!
      Она подала ему руку. Он стиснул ее, повернулся и ушел.
      Подавленная, Динни постояла под молодой березкой, чьи набухшие почками ветки, казалось, трепетали и тянулись к солнцу. Странное положение! Ей жалко всех - и Джерри, и Клер, и Крума, и никому из них она не в силах помочь.
      Она вернулась на Саут-сквер со всей возможной для нее быстротой.
      Флер встретил ее вопросом:
      - Ну что?
      - Мне очень неприятно, но говорить об этом я вправе только с Клер.
      - Он, наверно, предложил взять иск обратно при условии, что Клер вернется. И если у нее голова на плечах, она должна согласиться.
      Динни решительно сжала губы.
      Она дождалась ночи и лишь тогда зашла в комнату Клер. Сестра только что легла, и Динни, усевшись в ногах кровати, без предисловий начала:
      - Джерри попросил меня о встрече. Мы виделись с ним в Хайд-парке. Он обещал прекратить дело, если ты вернешься к нему на любых угодных тебе условиях.
      Клер села на постели и обхватила руками колени:
      - Так. А что ты ответила?
      - Что спрошу тебя.
      - Как по-твоему, почему он это предлагает?
      - Отчасти потому, что хочет примирения с тобой; отчасти потому, что не слишком верит в неопровержимость улик.
      - Вот как! - сухо отозвалась Клер. - Я в нее тоже не верю. Но к нему не вернусь.
      - Я и сказала ему, что ты едва ли вернешься. А он назвал нас "безжалостным семейством".
      У Клер вырвался короткий смешок.
      - Нет, Динни, я уже изведала всю мерзость бракоразводного дела. Я теперь как каменная, и мне безразлично, выиграем мы или проиграем. Больше того, мне кажется, что я предпочла бы проиграть.
      Динни через одеяло погладила сестру по ноге. Она колебалась. Рассказать ли Клер о том, что она почувствовала, увидев лицо Джерри?
      Клер, словно прочитав ее мысли, продолжала:
      - Мне всегда смешно смотреть на людей, которые воображают, будто им известно, какими должны быть взаимоотношения супругов. Флер рассказывала мне о своем отце и его первой жене. Ей, видимо, кажется, что та наделала много шуму из ничего. Скажу одно: судить о чужих отношениях - самоуверенное идиотство. Пока в спальнях не установили киносъемочные камеры, всем уликам - грош цена. Можешь поставить его в известность, Динни, что ничего уже изменить нельзя.
      Динни поднялась:
      - Хорошо. Скорей бы все кончилось!
      - Да, - отозвалась Клер. - Поскорей бы! Не знаю только, что будет с нами, когда все кончится. Боже, суды храни!
      Динни повторяла это горькое восклицание ежедневно в течение двух недель, посвященных судом разбору неопротестованных исков, под рубрикой которых могло бы пройти и дело ее сестры, не обратив на себя внимания и не вызвав никаких откликов. Она послала Корвену короткую записку с сообщением, что ее сестра не согласна. Ответа не последовало.
      По просьбе Дорнфорда она вместе с Клер осмотрела его новый дом на Кемпден-хилл. Зная, что он выбрал себе этот кров в надежде разделить его с нею, если она согласится, Динни чувствовала себя неловко, отмалчивалась и сказала только, что здесь все очень мило и что в саду следует поставить скворечню. Дом стоял на отшибе, в нем было просторно и много воздуху, сад располагался на южном склоне холма. Огорченная своим безразличием, она обрадовалась, когда настало время уезжать, хотя подавленное и печальное лицо Дорнфорда искренне тронуло ее при расставании. В автобусе, по дороге домой, Клер сказала:
      - Чем ближе я знакомлюсь с Дорнфордом, тем ясней вижу, что вы подходите друг другу. Он на редкость деликатен и с ним можно молчать. Прямо ангел, а не человек.
      - Не сомневаюсь.
      И в голове Динни, приноравливаясь к ритму покачивающегося автобуса и без конца повторяясь, зазвучала строфа:
      Как широка река, как берег крут!
      Что ждет за нею - отдых иль скитанья?
      Искать ли тучных пастбищ или тут,
      На скудной почве, длить существованье?
      Но лицо ее хранило то выражение отрешенности, маску которой, как знала Клер, не стоило и пытаться приподнять.
      Ожидание события, даже когда последнее непосредственно вас не заденет, - занятие не из приятных. Однако для Динни оно заключало в себе то преимущество, что отвлекало девушку от мыслей о собственной особе и сосредоточивало их на ее близких. В первый раз на памяти Динни над именем Черрелов нависла реальная угроза публичного позора, и девушка особенно остро ощущала, как реагирует на это ее клан. Она радовалась, что Хьюберта нет в Англии: при его нетерпеливом характере он бы страшно нервничал. Конечно, четыре года назад его личные неприятности тоже стали достоянием гласности, но тогда опасности подвергалась его жизнь, а не честь. Сколько бы люди ни уверяли, что развод в наши дни - сущая безделица, все равно в стране, гораздо менее современной, чем предполагается, с понятием развода по традиции связывается представление о клейме позора. Во всяком случае у кондафордских Черрелов была своя гордость и свои предрассудки, и они больше всего на свете ненавидели гласность.
      Когда в один прекрасный день Динни отправилась завтракать в приход святого Августина в Лугах, она обнаружила, что и там царит довольно натянутая атмосфера. Казалось, ее дядя и тетка объявили друг другу: "Мы примиряемся с тем, что процесс неизбежен, но не можем ни понять его, ни одобрить". Они не пытались ни высокомерно осуждать Клер, ни разыгрывать из себя оскорбленных в своей добродетели детей церкви, но всем своим видом говорили Динни, что Клер могла бы найти себе занятие получше, чем попадать в такие положения.
      Направляясь с Хилери на Юстенский вокзал провожать партию юношей, уезжавших в Канаду, Динни испытывала неловкость, потому что искренне любила и уважала своего дядю, задавленного работой и совсем не похожего на священника. Он наиболее полно олицетворял собой принцип бескорыстного служения долгу, в рабстве у которого пребывала вся ее семья, и хотя девушка порой думала, что люди, на чье благо он трудится, вероятно, счастливее, чем он сам, она безотчетно верила, что он живет подлинно реальной жизнью в мире, где так мало подлинно реального. Оставшись наедине с племянницей, Хилери высказался более определенно:
      - В истории с Клер, Динни, мне противнее всего то, что в глазах общества она опустится до уровня молодой бездельницы, у которой одна забота - копаться в своих семейных дрязгах. Честное слово, я уж предпочел бы, чтобы она серьезно влюбилась и даже перешла границы дозволенного.
      - Не беспокойтесь, дядя, за этим не станет, - вполголоса бросила Динни. - Дайте ей только время.
      Хилери улыбнулся:
      - Ладно, ладно! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Глаза у общества холодные, слабые, близорукие: они всегда во всем видят самое худшее. За настоящую любовь я могу многое простить, но мне претит неразборчивость в вопросах пола. Это неопрятно.
      - По-моему, вы несправедливы к Клер, - со вздохом возразила Динни. - У нее были веские причины для разрыва. А если за ней ухаживают, то вы же знаете, дядя, что это неизбежно, если женщина молода и привлекательна.
      - Ну, - проницательно заметил Хилери, - я вижу, ты могла бы коечто порассказать. Вот мы и пришли. Знай ты, с каким трудом я уговорил этих мальчиков поехать, а власти - дать согласие, ты поняла бы, почему мне порой хочется превратиться в гриб, чтобы ночью я вырастал, а утром меня съедали за завтраком.
      Сказав это, он вошел с Динни в здание вокзала и проследовал к ливерпульскому поезду. Здесь они увидели семерых юнцов в кепках: одни из них уже сидели в вагоне третьего класса, другие стояли возле него и подбадривали друг друга на истинно английский манер, отпуская шутки по поводу костюма товарищей и время от времени повторяя:
      - Что? Мы приуныли? Ну, нет!
      Они приветствовали Хилери возгласами:
      - Хэлло, викарий!.. Вот мы и на старте!.. Сигаретку, сэр?
      Хилери взял сигарету, и Динни, стоявшая поодаль, восхитилась тем, как быстро и легко он стал своим человеком в этой маленькой группе.
      - Эх, что бы вам с нами поехать!
      - Я не прочь бы, Джек.
      - Расставайтесь-ка со старой Англией!
      - С доброй старой Англией!
      - Сэр!..
      - Слушаю. Томми.
      Динни не разобрала последних фраз: она была слегка смущена явным интересом, который проявляли к ней уезжающие.
      - Динни!
      Девушка приблизилась к вагону.
      - Поздоровайся с молодыми людьми. Моя племянница.
      Разом стало удивительно тихо. Динни семь раз пожала руку семерым юнцам, сдернувшим кепки, и семь раз пожелала им счастливого пути.
      Затем парни гурьбой ринулись в вагон, раздался взрыв грубоватых голосов, оборванное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла рядом с Хилери, чувствуя, что у нее перехватывает горло, и махая рукой кепкам и лицам, высовывавшимся из окна.
      - Вечером у них уже начнется морская болезнь, - заметил Хилери. - Это хорошо. Она - лучшее лекарство от мыслей о будущем и прошлом.
      Простившись с Хилери, Динни поехала навестить Эдриена и, к своему неудовольствию, застала у него дядю Лайонела. Когда она вошла, мужчины замолчали. Затем судья спросил:
      - Скажи, Динни, есть ли какая-нибудь надежда примирить Клер с Джерри до начала этого неприятного дела?
      - Никакой, дядя.
      - Так. Тогда, насколько я разбираюсь в законах, Клер разумней всего не являться на суд и от защиты отказаться. Зачем ей оставаться на мертвой точке в своих отношениях с мужем, если нет надежды на то, что они опять сойдутся?
      - Я сама того же мнения, дядя. Но вы ведь знаете, что обвинение не соответствует истине.
      Судья поморщился:
      - Я рассуждаю с мужской точки зрения. Динни. Выиграет Клер или проиграет, огласка все равно нежелательна. Но если они с этим молодым человеком не станут защищаться, все пройдет почти незаметно. Эдриен уверяет, что Клер не примет от мужа никакой материальной поддержки. Следовательно, эта сторона вопроса тоже отпадает. В чем же тогда дело? Известны тебе ее мотивы?
      - Весьма относительно и притом под секретом.
      - Жаль! - вздохнул судья. - Если бы люди знали законы так же, как я, они не стали бы защищаться в таких обстоятельствах.
      - Но Джерри, помимо всего прочего, требует возмещения ущерба.
      - Да, Эдриен мне рассказывал. Это уж прямо какой-то средневековый пережиток.
      - По-вашему, дядя Лайонел, месть тоже средневековый пережиток?
      - Не совсем, - ответил судья с кривой усмешкой. - Но я никогда бы не предположил, что человек с положением Корвена может позволить себе такое излишество. Посадить жену на скамью подсудимых - не очень красиво!
      Эдриен обнял Динни за плечи:
      - Динни переживает это острее нас всех.
      - Догадываюсь, - пробормотал судья. - Корвен, конечно, положит эти деньги на имя Клер.
      - Клер их не возьмет. Но почему вы уверены, что она обязательно проиграет? Мне кажется, закон создан для того, чтобы защищать справедливость, дядя Лайонел.
      - Не люблю присяжных, - отрезал судья.
      Динни с любопытством посмотрела на него. Он сегодня поразительно откровенен. Судья добавил:
      - Передай Клер, что говорить надо громко, отвечать кратко. И пусть не острит. Право вызывать смех у публики принадлежит одному судье.
      С этими словами он еще раз криво усмехнулся, пожал племяннице руку и ушел.
      - Дядя Лайонел хороший судья?
      - Говорят, что он вежлив и нелицеприятен. В суде я Лайонела не слышал, но насколько я знаю его как брат, он человек добросовестный и дотошный, хотя порою бывает не в меру саркастичен. А все, что им сказано о деле Клер, совершенно бесспорно, Динни.
      - Я сама в этом убеждена. Все упирается в моего отца и в возмещение ущерба.
      - По-моему, Джерри теперь раскаивается, что потребовал денег. У него не адвокаты, а скверные крючкотворы. Им бы лишь поудить рыбу в мутной воде!
      - Разве это не призвание всех юристов?
      Эдриен засмеялся.
      - Вот чай! Утопим в нем наши горести и пойдем в кино. Говорят, сейчас идет замечательная немецкая картина. Подумай только, Динни, - подлинное великодушие на экране.
      XXIX
      Шорох бумаг и шарканье ног, знаменующие смену одной человеческой драмы другою, наконец прекратились, и "очень молодой" Роджер бросил:
      - Мы входим в святая святых закона.
      Динни села между сестрой и отцом; Джерри Корвена отделяли от них "очень молодой" Роджер и его соперник.
      - Чему же воздвигнут жертвенник в этом святая святых - правде или лжи? - прошептала она.
      Девушка не видела, что творится у нее за спиной, но слышала, больше того, ощущала инстинктом, как наполняется зал. Безошибочное чутье подсказывало публике, что здесь пахнет если уж не титулами, то во всяком случае серьезной схваткой. Судья, видимо, тоже что-то унюхал, так как полузакрыл лицо цветным носовым платком изрядных размеров. Динни подняла глаза: внушительный зал, в нем есть что-то готическое. Над креслом судьи высоко - выше человеческого роста - висят красные драпри. Девушка перевела взгляд на присяжных, занимавших места на обеих скамьях своей ложи. Ее внимание сразу же приковал к себе старшина: яйцеобразная голова, почти голый череп, малиновые щеки, бесцветные глаза и лицо, в котором было одновременно что-то от барана и трески, а в целом нечто, не поддающееся определению. Его черты напомнили девушке одного из джентльменов с Саут-Молтон-сквер, и она решила, что он, наверно, ювелир. На передней скамье с краю сидели три женщины, ни одна из которых не провела бы, конечно, ночь в машине. Первая была осанистая женщина, с добрым, простоватым лицом экономки. Вторая, некрупная и довольно тощая брюнетка, походила на писательницу. Внешность третьей наводила на мысль о простуженной птице. Остальные восемь членов коллегии, мужчины, утомляли глаз своим не укладывающимся ни в какую классификацию разнообразием. Чей-то голос объявил:
      - Корвен против Корвен и Крума - по иску супруга.
      Динни судорожно стиснула локоть Клер.
      - С соизволения вашей милости...
      Девушка уголком глаза увидела приятную физиономию с короткими бачками, которая под париком казалась чуть не темно-красной.
      Лицо судьи, замкнутое и отрешенное, как облик священника или головка черепахи, неожиданно высунулось вперед. Его безличный проницательный взгляд словно обволок девушку, и она почувствовала себя до странности маленькой. Затем, так же неожиданно, он втянул голову обратно.
      За спиной Динни неторопливый низкий голос огласил имена сторон, их общественное положение, место вступления в брак и жительства; потом сделал паузу и продолжал:
      - В середине ноября минувшего года, в то время как истец находился в отъезде по служебным делам, ответчица безо всякого предупреждения покинула дом и вернулась в Англию. Соответчик ехал на том же пароходе. Насколько мне известно, защита утверждает, что до этого они не встречались. Я же утверждаю, что они встречались или во всяком случае имели к тому возможность.
      Динни увидела, что плечи сестры презрительно приподнялись.
      - Как бы то ни было, - раздавался неторопливый низкий голос, - не подлежит сомнению, что на пароходе они были все время вместе, и я докажу, что перед концом рейса соответчика видели выходящим из каюты ответчицы.
      Голос долго разглагольствовал в том же роде и наконец заключил:
      - Господа присяжные, я не касаюсь результатов наблюдения, установленного за ответчицей и соответчиком: они будут изложены вам компетентными и достойными доверия свидетелями. Сэр Джералд Корвен!
      Не успела Динни поднять глаза, как Джерри уже стоял в ложе. Его черты показались ей еще жестче, чем она ожидала. Она видела, как лицо ее отца выразило негодование, как судья взялся за перо, как Клер стиснула лежащие на коленях руки, как прищурился "очень молодой" Роджер, как старшина приоткрыл рот, как третья женщина-присяжная еле удержалась, чтобы не чихнуть: она видела каждую мелочь - даже тот липкий бурый налет, который лежал на всем, что находилось в зале, и словно пачкал все краски человеческой жизни - розовую, голубую, серебряную, золотую и даже зеленую.
      Неторопливый голос перестал задавать вопросы так же внезапно, как и начал их задавать; обладатель его замолчал, словно опустил черные крылья. Сзади Динни раздался другой голос:
      - Вы считали, сэр, что начать процесс вас обязывает долг?
      - Да.
      - У вас не было никаких привходящих мотивов?
      - Никаких.
      - Но требование возмещения ущерба - довольно редкий случай среди порядочных людей.
      - Деньги будут положены на имя моей жены.
      - Дала ли вам ваша жена понять в той или иной форме, что ожидает от вас материальной поддержки?
      - Нет.
      - Удивит ли вас, если она откажется принять от вас хотя бы пенс независимо от того, чьи это деньги - соответчика или другого лица?
      Динни увидела, как под усиками Корвена заиграла кошачья усмешка.
      - Меня ничто не удивит.
      - Вас не удивило даже ее бегство?
      Динни перевела взгляд на адвоката, ведущего допрос. Так это и есть Инстон, про которого Дорнфорд говорил, что он любому даст очко вперед! "Человека с лицом, украшенным таким носом, действительно никому не заткнуть за пояс!" - подумала она.
      - Да, оно меня удивило.
      - Почему? Не опишите ли вы нам словами, сэр, ваше тогдашнее состояние?
      - Жены, как правило, не уходят от мужей без объяснения причин.
      - Да, кроме тех случаев, когда ввиду их очевидности нужда в объяснениях отпадает. У вас именно так и получилось?
      - Нет.
      - В чем же, по-вашему, заключалась причина? Кому, как не вам, знать об этом?
      - Нет, не мне.
      - А кому же?
      - Моей жене.
      - Но у вас же должны быть какие-то предположения. Не изложите ли их нам?
      - Изложил бы, если бы они у меня были.
      - Напоминаю, сэр, что вы принесли присягу. Скажите, не случалось ли вам дурно обращаться с женой?
      - Признаю, что был один прискорбный инцидент, но я за него извинился.
      - Какой инцидент?
      Динни, которая сидела между сестрой и отцом выпрямившись и всем существом чувствуя, что их и ее гордость натянута как струна, услышала за своей спиной неторопливый низкий голос:
      - Я полагаю, милорд, что мой коллега не уполномочен задавать подобный вопрос.
      - Милорд...
      - Я вынужден остановить вас, мистер Инстон.
      - Подчиняюсь, милорд... Вы вспыльчивый человек, сэр?
      - Нет.
      - И вы обычно более или менее обдумываете ваши поступки?
      - Смею надеяться.
      - Даже когда это поступки не слишком, так сказать, доброжелательные?
      - Да.
      - Понимаю. Присяжные, несомненно, тоже понимают. Теперь, сэр, с вашего позволения перейдем к другому пункту. Утверждаете ли вы, что ваша жена и мистер Крум встречались на Цейлоне?
      - Понятия не имею, встречались они или нет.
      - Известно ли вам лично, что они были там знакомы?
      - Нет.
      - Мой коллега уверил нас, что докажет факт их встреч.
      - Возможность их встреч, - поправил неторопливый низкий голос.
      - Пусть так. Были у вас, сэр, основания предполагать, что они воспользовались такой возможностью?
      - Не было.
      - Встречали вы мистера Крума на Цейлоне или хоть слышали о нем?
      - Нет.
      - Когда вам впервые стало известно о существовании этого джентльмена?
      - В ноябре прошлого года здесь, в Лондоне, я видел, как он выходил из дома, где остановилась моя жена, и я спросил у нее, как его зовут.
      - Она пыталась это скрыть?
      - Нет.
      - И больше вы с этим джентльменом не встречались?
      - Нет.
      - Почему вы сочли его именно тем человеком, который может послужить вам предлогом для развода?
      - Я возражаю против такой постановки вопроса.
      - Что ж, тогда поставим его по-другому: почему именно этот джентльмен привлек к себе ваше внимание как возможный соответчик?
      - Потому что я кое-что слышал о нем на пароходе, с которым возвращался в ноябре из Порт-Саида на Цейлон. Это было то же самое судно, на котором моя жена и соответчик плыли в Англию.
      - Что же вы слышали?
      - Что они проводили все время вместе.
      - Довольно частое явление в плавании, не так ли?
      - В пределах благоразумия - да.
      - Вам это известно по собственному опыту?
      - Насколько помнится, нет.
      - Что еще побудило вас возыметь подозрения?
      - Стюардесса сказала мне, что видела, как он выходил из каюты моей жены.
      - В какое время? Днем или ночью?
      - Перед самым обедом.
      - Вам по долгу службы, наверно, не раз приходилось совершать поездки морем?
      - Да, много раз.
      - И вы не замечали, что пассажиры частенько заходят друг к другу в каюты?
      - Замечал.
      - Это всегда наводило вас на подозрение?
      - Нет.
      - Не вправе ли я пойти дальше и заключить, что раньше у вас в таких случаях никогда не возникало подозрений?
      - Нет, не вправе.
      - Вы по природе человек подозрительный?
      - Не нахожу.
      - Или, что называется, ревнивый?
      - Не сказал бы.
      - Намного вы старше вашей жены?
      - На семнадцать лет.
      - Тем не менее вы не в таких годах, чтобы не знать, как непринужденно и почти не считаясь с разницей полов держатся друг с другом молодые люди и женщины наших дней?
      - Если вас интересует мой возраст, то мне сорок один.
      - То есть практически вы принадлежите к послевоенному поколению?
      - Я воевал.
      - Тогда вам, вероятно, известно, что многое, считавшееся до войны подозрительным, давно уже не рассматривается как таковое?
      - Мне известно, что теперь ко всему относятся легко и просто.
      - Благодарю вас. Скажите, случалось ли вам подозревать в чем-нибудь вашу жену до того, как она покинула вас?
      Динни подняла глаза.
      - Не случалось.
      - И тем не менее такого ничтожного обстоятельства, как то, что соответчик вышел из ее каюты, оказалось достаточно, чтобы вы установили за ней наблюдение?
      - Да. Кроме того, они все время на пароходе проводили вместе, и я своими глазами видел, как он выходил в Лондоне из дома, где она остановилась.
      - Говорили вы ей, будучи в Лондоне, что, если она не вернется к вам, все последствия лягут на нее?
      - Едва ли я мог употребить подобные выражения.
      - А какие же вы употребили?
      - Я сказал ей, что она имеет несчастье быть моей женой и поэтому не может вечно оставаться соломенной вдовою.
      - Тоже не слишком изящный оборот, правда?
      - Допускаю.
      - Итак, вы стремились воспользоваться любым предлогом и любым ее знакомством, чтобы освободиться от нее?
      - Нет, я стремился вернуть ее.
      - Невзирая на ваши подозрения?
      - В Лондоне у меня еще не было подозрений.
      - Остается предположить, что вы дурно обращались с ней и намеревались освободиться от брачного союза, унижавшего вашу гордость.
      Неторопливый низкий голос вставил:
      - Протестую, милорд.
      - Милорд, поскольку истец признал...
      - Согласен, мистер Инстон, но кто из мужей не совершает поступков, за которые потом хочется извиниться?
      - Как угодно вашей милости... Во всяком случае, вы распорядились установить наблюдение за вашей женой. Когда именно?
      - Как только вернулся на Цейлон.
      - Сразу же?
      - Почти.
      - Это не свидетельствует о горячем желании вернуть ее. Не правда ли?
      - После того что мне рассказали на пароходе, мои намерения решительно изменились.
      - Ах, на пароходе. А ведь выслушивать сплетни о своей жене не очень красиво. Вы не находите?
      - Нахожу. Но она отказалась вернуться, и я должен был внести ясность в положение вещей.
      - Всего спустя два месяца после ее ухода от вас!
      - Прошло уже больше двух месяцев.
      - Но меньше трех. Мне кажется, вы просто вынудили ее покинуть вас, а затем использовали первую же возможность застраховать себя от ее возвращения.
      - Неправда.
      - Хорошо, допускаю. Скажите, вы обратились в сыскное агентство до отъезда из Англии на Цейлон?
      - Нет.
      - Вы можете подтвердить это под присягой?
      - Да.
      - Как же вы вошли с ним в контакт?
      - Я поручил сделать это моим поверенным.
      - О, так, значит, до отъезда вы беседовали с вашими поверенными?
      - Да.
      - Невзирая на то, что у вас еще не было подозрений?
      - Когда человек уезжает так далеко, он должен побеседовать со своими поверенными. Это естественно.
      - Вы беседовали с ними о вашей жене?
      - И о ней и о других делах.
      - Что же вы сказали им о вашей жене?
      Динни опять подняла глаза. Ей было все омерзительнее видеть, как травят человека, пусть даже ее противника.
      - По-моему, я сказал только, что она остается здесь у своих родителей.
      - И это все?
      - Возможно, я прибавил, что наши отношения усложнились.
      - И это все?
      - Помнится, я сказал еще: "Пока что не представляю себе, чем все это кончится".
      - Готовы ли вы подтвердить под присягой, что не сказали: "Я, может быть, поручу вам установить за ней наблюдение".
      - Готов.
      - Готовы ли вы присягнуть, что не сказали вашим поверенным ничего, наводящего их на мысль о желательности для вас развода?
      - Не могу отвечать за мысли, на которые навели их мои слова.
      - Попрошу не отклоняться в сторону, сэр. Упомянули вы о разводе или нет?
      - Не помню.
      - Не помните? Сложилось или не сложилось у них мнение, что вы намерены начать дело?
      - Не знаю. Я сказал им только, что наши отношения усложнились.
      - Мы это уже слышали, и это не ответ на мой вопрос.

К титульной странице
Вперед
Назад