Майкл промолчал. Что-то в нем всегда замыкалось при упоминании этого имени.
      Фрэнсис Уилмот прибавил задумчиво:
      - В каждой стране есть несколько святых, опровергающих вашу теорию. А все остальные - самые обыкновенные представители рода человеческого.
      - Кстати, о роде человеческом, - сказал Майкл. - Вон идет мой тесть.
      VI
      СОМС НАЧЕКУ
      Сомс задержался в городе и в тот день провел несколько часов в Зоологическом саду в попытках удержать маленьких Кардиганов, внуков Уинифрид, на почтительном расстоянии от обезьян и диких кошек. Водворив их затем в родной дом, он скучал в своем клубе и лениво перелистывал вечернюю газету, пока не наткнулся случайно на следующую заметку, помещенную в столбце "О чем говорят".
      "В доме одной молодой леди, проживающей неподалеку от Вестминстера, происходят по средам собрания, на которых готовят сюрприз к следующей парламентской сессии. Ее мужу, будущему баронету, имевшему какое-то отношение к литературе, поручено выступить в парламенте с проповедью фоггартизма - учения сэра Джемса Фоггарта, изложенного в его книге "Опасное положение Англии". Инициатором дела является несколько чудаковатый субъект, редактирующий один хорошо известный еженедельник. Посмотрим, что из этого выйдет, а пока вышеупомянутая предприимчивая молодая леди пользуется случаем создать свой "салон", спекулируя на любопытстве, порождаемом политическим авантюризмом".
      Сомс протер глаза, затем еще раз прочел заметку. Гнев его возрастал. "Предприимчивая молодая леди пользуется случаем создать свой "салон". Кто это написал? Он сунул газету в карман - кажется, это была его первая кража - и в надвигающихся сумерках побрел по направлению к Саутсквер, упорно размышляя об анонимной заметке. Намек казался ему абсолютно верным и глубоко коварным. Он все еще размышлял, когда к нему подошли Майкл и Фрэнсис Уилмот.
      - Добрый вечер, сэр!
      - А, - сказал Сомс. - Я хотел с вами поговорить. В вашем лагере есть изменник.
      И без всякого злого умысла он бросил гневный взгляд на Фрэнсиса Уилмота.
      - В чем дело, сэр? - спросил Майкл, когда они вошли в его кабинет. Сомс протянул сложенную газету.
      Майкл прочел заметку и скорчил гримасу.
      - Тот, кто это написал, бывает на ваших вечерах, - сказал Сомс, - это ясно. Кто он?
      - Очень возможно, что это она.
      - Неужели они напечатали бы такого рода заметку, написанную женщиной?
      Майкл ничего не ответил. "Старый Форсайт" явно не поспевает за веком.
      - Скажут они мне, кто написал, если я пойду в редакцию? - спросил Сомс.
      - К счастью, не скажут.
      - Почему "к счастью"?
      - Видите ли, сэр, пресса - цветок весьма чувствительный. Он может свернуть лепестки, если вы к нему прикоснетесь. А кроме того, они всегда говорят вещи приятные и незаслуженные.
      - Но ведь это... - начал было Сомс, но вовремя остановился и добавил: - Так вы хотите сказать, что мы должны это проглотить?
      - Боюсь, что так, и заесть сахаром.
      - У Флер завтра вечер?
      - Да.
      - Я приду и буду наблюдать.
      Майкл мысленно представил себе своего тестя в виде субъекта в штатском, поставленного на страже у стола со свадебными подарками.
      Но, несмотря на напускное равнодушие, Майкл был задет. Он знал, что его жене нравится коллекционировать знаменитостей, что она порхает и своими чарами старается привлечь нужных ей людей. Раньше он только снисходительно ей удивлялся, но сейчас почувствовал в этом нечто большее, чем невинную забаву. Быстрота, с которой загоралась и гасла ее улыбка, словно под стрижеными волосами был скрыт выключатель; живые повороты прелестной открытой шеи; искусно, если и недостаточно искусно скрытая игра красивых глаз; томность и дрожание белых век; выразительные руки, которыми она легко и изящно лепила себе карьеру, - от всего этого Майклу вдруг стало больно. Правда, она это делает для него и для Кита! Говорят, француженки помогают своим мужьям делать карьеру. В ней есть французская кровь. А может быть, это стремление к идеалу, желание иметь все самое лучшее и быть лучше тех, кто ее окружает? Так размышлял Майкл. Но в среду вечером он тревожно всматривался в лица гостей, стараясь поймать иронические взгляды.
      Сомс следовал иному методу. У него в сознании все решалось проще, чем у человека, который критикует днем, а ночью обнимает. Он не видел оснований, почему Флер не собирать у себя аристократов, лейбористских членов палаты, художников, послов, всяких молодых идиотов и даже писателей, если эти люди ее интересуют. Он несколько наивно рассуждал, что чем выше они стоят, тем меньше шансов впутаться из-за них в какую-нибудь неприятную историю; и, пожалуй, денег взаймы они не попросят. Его дочь не хуже, если не лучше, всех этих людей. Он был глубоко оскорблен тем, что кто-то считает, будто она всеми силами старается привлечь их к себе. Нет, не она за ними охотится, а они за ней. Он стоял у стены, под картиной Фрагонара, которую он подарил Флер. Седой, с аккуратно подстриженными волосами и энергичным подбородком, он обводил глазами комнату, ни на ком не задерживаясь взглядом, как человек, который видел в жизни много, но интересного нашел мало. Его можно было принять за какого-нибудь посланника.
      Перед ним, повернувшись к нему спиной, остановилась молодая женщина с короткими золотисто-рыжими волосами; она разговаривала с глуповатым на вид человеком, который все время потирал руки. Сомсу слышно было каждое слово.
      - Не правда ли, эта маленькая Монт ужасно забавна? Посмотрите на нее, она разговаривает с "доном Фернандо"; можно подумать, что он для нее - все. А, вот Бэшли! Как она к нему разлетелась! Прирожденная выскочка! Но она ошибается - таким путем "салона" не создашь. Создать "салон" может человек умный, с ярко выраженной индивидуальностью; человек, презирающий общественное мнение. Она для этой роли не годится. Да и кто она, в сущности, такая?
      - Деньги? - подсказал собеседник.
      - Не так уж много. А Майкл так в нее влюблен, что даже поглупел. Впрочем, и парламент на него действует. Вы слышали их разговоры об этом фотгартизме? Продукты питания, дети, будущее - невероятная скука!
      - Новизна, - промурлыкал глуповатый человек, - вот мания нашего века.
      - Досадно, когда такое ничтожество старается выдвинуться и пускает в ход такую чепуху, как этот фоггартизм. Вы читали книгу Фоггарта?
      - Нет. А вы?
      - Конечно нет! Мне жаль Майкла. Эта маленькая выскочка его эксплуатирует.
      Сомс, очутившись словно в западне, не выдержал и засопел. Почувствовав, быть может, ветерок, молодая женщина оглянулась и увидела такие холодные серые глаза и такое хмурое лицо, что поспешила отойти.
      - Кто этот мрачный старик? - спросила она своего собеседника. - Я даже испугалась.
      Глуповатый джентльмен предположил, что это бедный родственник: видимо, он здесь ни с кем не знаком.
      А Сомс направился прямо к Майклу.
      - Кто эта молодая женщина с рыжими волосами?
      - Марджори Феррар.
      - Она предательница. Выгоните ее!
      Майкл опешил.
      - Но мы ее очень хорошо знаем. Она - дочь лорда Чарлза Феррара и...
      - Выгоните ее! - повторил Сомс.
      - Откуда вы знаете, сэр, что она предательница?
      - Я только что слышал, как она повторила то, что было в заметке, и прибавила еще кое-что похуже.
      - Но она у нас в гостях.
      - Недурна гостья! - сквозь зубы проворчал Сомс.
      - Нельзя выгонять гостей. А кроме того, она внучка маркиза. Скандал будет грандиозный.
      - Ну, так устройте скандал!
      - Приглашать мы ее больше не будем, но, право же, это все, что можно сделать.
      - Вот как? - сказал Сомс и, отойдя от зятя, направился к той, на которую только что донес. Майкл, взволнованный, последовал за ним. Ему еще не приходилось видеть тестя приготовившимся к прыжку. Подойдя, он услышал, как Сомс сказал негромко, но очень внятно:
      - Сударыня, вы были так любезны, что назвали мою дочь выскочкой - назвали в ее же доме.
      Майкл видел, как молодая женщина оглянулась и с видом обиженным и наглым широко раскрыла свои холодные голубые глаза. Потом она засмеялась, а Сомс сказал:
      - Вы предательница. Будьте добры удалиться.
      Вокруг стояло человек шесть, и все они слышали! Проклятье! А он - Майкл - хозяин дома! Выступив вперед, он взял под руку Сомса и спокойно сказал:
      - Довольно, сэр! Ведь мы не на мирной конференции.
      Все притихли; никто не шелохнулся. Только глуповатый джентльмен потирал свои белые руки.
      Марджори Феррар сделала шаг по направлению к двери.
      - Я не знаю, кто этот человек, - сказала она, - но он - лжец!
      - Неправда!
      Бросил это слово смуглый молодой человек. Он смотрел на Марджори Феррар; их взгляды встретились.
      И вдруг Майкл увидел Флер. Очень бледная, она стояла за его спиной. Конечно, слышала все! Она улыбнулась, подняла руку и сказала:
      - Сейчас будет играть мадам Карелли.
      Марджори Феррар направилась к двери; глуповатый джентльмен следовал за ней, все еще потирая руки, словно снимая с себя ответственность за инцидент. Сомс, как собака, для верности шел за ними; за Сомсом шагал Майкл. Донеслись слова: "Как забавно!" Послышался заглушенный смех. Парадная дверь захлопнулась. Инцидент был исчерпан.
      Майкл вытер пот со лба. Он восхищался своим тестем и в то же время досадовал: "Заварил старик кашу!" Он вернулся в гостиную. Флер стояла у клавикордов с таким видом, словно ничего не случилось. Но Майкл заметил, что ее пальцы вцепились в платье, и сердце у него заныло. Волнуясь, он ждал последней ноты.
      Сомс поднялся наверх и там, в кабинете Майкла, перед "Белой обезьяной", проанализировал свой поступок. Он ни о чем не жалел. Рыжая кошка! "Прирожденная выскочка"! "Деньги?" - "Не так уж много". Ха! "Это ничтожество"! Так она - внучка маркиза? Ну что ж, он указал нахалке на дверь. Все, что было в нем сильного и смелого, все, что восставало против покровительства и привилегий, - дух, унаследованный от предков, - все возмутилось в нем. Кто они - эти аристократы? Какое право имеют напускать на себя важность? Нахалы! Многие из них - потомки тех, кто поднялся на высоту только благодаря грабежам и маклерству! И кто-то осмелился назвать его дочь - его дочь - выскочкой! Да он пальцем не шевельнет, шагу лишнего не ступит, хоть бы ему предстояло встретиться с самим королем! Если Флер нравится окружать себя этими людьми, то почему бы ей этого не делать? Неожиданно у него замерло сердце. А вдруг она скажет, что он погубил ее "салон"? Ну что ж! Ничего не поделаешь. Лучше было сразу покончить с этой мерзавкой и уяснить себе положение. "Я не буду ждать Флер, - подумал он. - Буря в стакане воды!"
      Когда он поднимался по лестнице в свою комнату, до него донеслись звуки клавикордов. Он подумал, не просыпается ли от этой музыки его внук. Вдруг послышалось ворчание, и Сомс подскочил. Ах, эта собака лежит у двери, ведущей в комнату бэби! Жаль, что Дэнди не было внизу, уж он бы прокусил чулки этой рыжей кошке! Сомс поднялся наверх и посмотрел на дверь комнаты Фрэнсиса Уилмота, находившейся как раз против его комнаты.
      Очевидно, молодой американец тоже кое-что подслушал; но с ним говорить об этом нельзя - ронять свое достоинство! И, захлопнув свою дверь, чтобы звуки клавикордов не долетали до него. Сомс крепко закрыл глаза.
      VII
      ЗВУКИ В НОЧИ
      Майкл никогда не видел Флер плачущей, и сейчас, когда она лежала ничком на кровати и, уткнувшись в одеяло, старалась заглушить рыдания, он почувствовал чуть ли не панический страх. Когда он коснулся ее волос, она затихла.
      - Не падай духом, любимая, - сказал он ласково. - Не все ли равно, что говорят, если это неправда.
      Она приподнялась и села, скрестив ноги. Волосы у нее были растрепаны, заплаканное лицо раскраснелось.
      - Кому какое дело - правда это или неправда! Важно то, что меня заклеймили.
      - Ну что же, и мы ее заклеймили кличкой "предательница".
      - Как будто этим поможешь делу! За спиной все мы говорим друг о друге. На это никто не обращает внимания. Но как я покажусь теперь в обществе, когда все хихикают и считают меня выскочкой? В отместку она оповестит весь Лондон. Разве я могу теперь устраивать вечера?
      Оплакивает ли она свою карьеру, или его? Майкл подошел к ней сзади и обнял ее.
      - Мало ли что думают люди, моя детка. Рано или поздно это нужно понять.
      - Ты сам не желаешь этого понять. Если обо мне думают плохо, я не могу быть хорошей.
      - Считаться надо только с теми, кто тебя действительно знает.
      - Никто никого не знает, - упрямо сказала Флер. - Чем лучше люди относятся, тем меньше они знают; и никакого значения не имеет, что они, в сущности, думают.
      Майкл опустил руки. Флер молчала так долго, что он опять обошел кровать и заглянул ей в лицо, хмурившееся над подпиравшими его ладонями. Столько грации было в ее позе, что ему стало больно от любви к ней. И оттого, что ласки только раздражали ее, ему было еще больнее.
      - Я ее ненавижу! - сказала она наконец. - Если я смогу ей повредить, я это сделаю.
      Он тоже непрочь был отомстить "Гордости гедонистов", но ему не хотелось, чтобы Флер думала о мести. У нее это было серьезнее, чем у него, потому что он, в сущности, был неспособен причинять людям зло.
      - Ну, дорогая моя, может быть, мы ляжем спать?
      - Я сказала, что не буду устраивать вечера. Нет, буду!
      - Отлично, - сказал Майкл. - Вот и молодец.
      Она засмеялась. Это был странный смех, резко прозвучавший в ночи. Майкла он не успокоил.
      В ту ночь все бодрствовали в доме. Сомса мучили ночные страхи, которые за последнее время улеглись было под влиянием сигар и пребывания на свежем воздухе во время игры в гольф. И мешали эти проклятые часы, неуклонно отбивавшие время, а между тремя и четырьмя послышался шорох, словно кто-то бродил по дому.
      То был Фрэнсис Уилмот. Молодой человек пребывал в странном состоянии с той самой минуты, как снял с Сомса обвинение во лжи. Сомс не ошибся: Фрэнсис Уилмот тоже слышал, как Марджорп Феррар чернила хозяйку дома, но в тот самый момент, когда он выступил с протестом, на него нашло ослепление. Эти голубые глаза, смотревшие на него вызывающе, казалось, говорили: "Молодой человек, вы мне нравитесь!" И теперь этот взгляд его преследовал. Стройная нимфа с белой кожей и золотисто-рыжими волосами, дерзкие голубые глаза, веселые красные губы и белая шея, душистая, как сосновое дерево, нагретое солнцем, - забыть он ее не мог. Весь вечер он следил за ней, но было что-то жуткое в том, какое неизгладимое впечатление она произвела на него в тот последний момент. Теперь он не мог заснуть. Хоть он и не был ей представлен, но знал, что ее зовут Марджори Феррар, и это имя ему нравилось. Он вырос вдали от городов, мало знал женщин, и она казалась ему совсем особенной, необыкновенной. А он изобличил ее во лжи! Волнение его было так велико, что он выпил всю воду из графина, оделся и потихоньку стал спускаться с лестницы. Когда он проходил мимо Дэнди, собака заворочалась, словно хотела сказать: "Странно, но эти ноги мне знакомы!" Он спустился в холл. Молочный свет лился в полукруглое окно над дверью. Закурив папиросу, Фрэнсис Уилмот присел на мраморный ларь-саркофаг. Это настолько его освежило, что он встал, повернул выключатель, взял телефонную книжку и машинально отыскал букву "Ф". Вот ее адрес: "Феррар, Марджори. Ривер Студиос, Рэн-стрит, З".
      Погасив свет, он осторожно снял дверную цепочку и вышел на улицу. Он знал, как пройти к реке, и направился туда.
      Был тот час, когда звуки, утомленные, засыпают, и можно услышать, как летит мотылек. Воздух был чистый, не отравленный дымом; Лондон спал в лучах луны. Мосты, башни, вода - все серебрилось и казалось отрезанным от людей. Даже дома и деревья отдыхали, убаюканные луной, и словно повторяли вслед за Фрэнсисом Уилмотом строфу из "Старого моряка" [4].
      О милый сон, по всей земле
      И всем отраден он!
      Марии вечная хвала!
      Она душе моей дала
      Небесный милый сон.
      Он свернул наудачу вправо и пошел вдоль реки. Никогда еще не приходилось ему бродить по большому городу в этот мертвый час. Замерли страсти, затихла мысль о наживе; уснула спешка, сном забылись страхи; кое-где ворочается человек на кровати; кто-нибудь испускает последний вздох. Внизу на воде темными призраками казались лихтеры и баржи, красные огоньки светились на них; фонари вдоль набережной горели впустую, словно вырвались на свободу. Человек притаился, исчез. Во всем городе бодрствовал он один и делал - что? От природы находчивый и сообразительный, молодой человек был неспособен поставить диагноз и уж во всяком случае не видел ничего смешного в том, что бесцельно бродит ночью по городу. Вдруг он почувствовал, что сможет вернуться домой и заснуть, если ему удастся взглянуть на ее окна. Проходя мимо галереи Тэйта, он увидел человека; пуговицы его блестели в лучах луны.
      - Скажите, полисмен, где Рэн-стрит?
      - Прямо, пятая улица направо.
      Фрэнсис Уилмот снова зашагал. Луна опускалась за дома, ярче сверкали звезды, дрожь пробежала по деревьям. Он свернул в пятую улицу направо, прошел квартал, но дома не нашел. Было слишком темно, чтобы различить номера. Снова повстречался ему человек с блестящими пуговицами.
      - Скажите, полисмен, где Ривер Студиос?
      - Вы прошли мимо; последний дом по правой стороне.
      Фрэнсис Уилмот повернул назад. Вот он - этот дом! Молодой человек остановился и посмотрел на темные окна. За одним из этих окон - она! Поднялся ветер, и Фрэнсис Уилмот повернулся и пошел домой. Осторожно, стараясь не шуметь, поднялся он по лестнице мимо Дэнди, который снова приподнял голову и проворчал: "Еще более странно, но это те же самые ноги!" - потом вошел в свою комнату, лег и заснул сладким сном.
      VIII
      ВОКРУГ ДА ОКОЛО
      За завтраком все обходили молчанием инцидент, происшедший накануне, но это не удивило Сомса: естественно, что в присутствии молодого американца говорить не следует; однако Сомс заметил, что Флер бледна. Ночью, когда он не мог заснуть, в нем зародились опасения юридического порядка. Можно ли в присутствии шести человек безнаказанно назвать "предательницей" даже эту рыжую кошку? После завтрака он отправился к своей сестре Уинифрид и рассказал ей всю историю.
      - Прекрасно, мой милый, - одобрила она. - Мне говорили, что эта молодая особа очень бойка. Знаешь ли, у ее отца была лошадь, которую побила французская лошадь - не помню ее клички - на этих скачках в... ах, боже мой, как называются эти скачки?
      - Понятия не имею о скачках, - сказал Сомс.
      Но к вечеру, когда он сидел о "Клубе знатоков", ему подали визитную карточку:
      Лорд Чарльз Феррар Хай Маршес
      У него задрожали было колени, но на выручку ему пришло слово "выскочка", и он сухо сказал:
      - Проводите его в приемную.
      Он не намерен был спешить из-за этого субъекта и спокойно допил чай, прежде чем направиться в этот малоуютный уголок клуба.
      Посреди маленькой комнаты стоял высокий худощавый джентльмен с закрученными кверху усами и моноклем, словно вросшим в орбиту правого глаза. Морщины пролегли на его худых увядших щеках, в густых волосах пробивалась у висков седина. Сомсу нетрудно было с первого же взгляда почувствовать к нему антипатию.
      - Если не ошибаюсь, мистер Форсайт?
      Сомс наклонил голову.
      - Вчера вечером, в присутствии нескольких человек, вы бросили моей дочери в лицо оскорбление.
      - Да. Оно было вполне заслужено.
      - Значит, вы не были пьяны?
      - Ничуть.
      Его сухие, сдержанные ответы, казалось, привели посетителя в замешательство. Он закрутил усы, нахмурился, отчего монокль глубже врезался в орбиту, и сказал:
      - У меня записаны фамилии тех, кто при этом присутствовал. Будьте добры написать каждому из них в отдельности, что вы отказываетесь от этих слов.
      - И не подумаю.
      С минуту длилось молчание.
      - Вы, кажется, стряпчий?
      - Адвокат.
      - Значит, вам известно, каковы могут быть последствия вашего отказа.
      - Если ваша дочь пожелает подать в суд, я буду рад встретиться с ней там.
      - Вы отказываетесь взять свои слова обратно?
      - Категорически.
      - В таком случае, до свидания!
      - До свидания!
      Сомс был бы рад поколотить посетителя, но вместо этого он отступил на шаг, чтобы дать ему пройти. Вот наглец! Ему ясно вспомнился голос старого дяди Джолиона, когда он еще в восьмидесятых годах говорил о ком-то: "кляузный человечишка, стряпчий". И он почувствовал потребность отвести душу. Конечно, "Старый Монт" знает этого субъекта; нужно повидаться с ним и расспросить.
      В клубе "Аэроплан" он застал не только сэра Лоренса Монта, казавшегося необычайно серьезным, но и Майкла, который, видимо, рассказал отцу о вчерашнем инциденте. Сомс почувствовал облегчение: ему тяжело было бы говорить об оскорблении, нанесенном его дочери. Сообщив о визите лорда Феррара, он спросил:
      - Этот... Феррар - каково его положение?
      - Чарли Феррар? Он кругом в долгах; у него есть несколько хороших лошадей, и он - прекрасный стрелок.
      - На меня он не произвел впечатления джентльмена, - сказал Сомс.
      Сэр Лоренс поднял брови, словно размышляя о том, что ответить на это замечание, высказанное о человеке с родословной человеком, таковой не имеющим.
      - А его дочь отнюдь не леди, - добавил Сомс.
      Сэр Лоренс покачал головой.
      - Сильно сказано, Форсайт, сильно сказано! Но вы правы - есть у них какая-то примесь в крови. Шропшир - славный старик, его поколение не пострадало. Его тетка была...
      - Он назвал меня стряпчим, - мрачно усмехнувшись, сказал Сомс, - а она назвала меня лжецом. Не знаю, что хуже.
      Сэр Лоренс встал и посмотрел в окно на Сент-Джемс" стрит. У Сомса зародилось ощущение, что эта узкая голова, высоко посаженная над тонкой прямой спиной, в данном случае окажется ценнее его собственной. Тут приходилось иметь дело с людьми, которые всю жизнь говорили и делали, что им вздумается, и нисколько не заботились о последствиях; этот баронет и сам так воспитан - ему лучше знать, что может прийти им в голову.
      - Она может обратиться в суд, Форсайт. Ведь это было на людях. Какие вы можете привести доказательства?
      - Я своими ушами слышал.
      Сэр Лоренс посмотрел на уши Сомса, словно измеряя их длину.
      - Гм! А еще что?
      - Эта заметка в газете.
      - С газетой она договорится. Еще?
      - Ее собеседник может подтвердить.
      - Филип Куинси? - вмешался Майкл. - На него не рассчитывайте.
      - Что еще?
      - Видите ли, - сказал Сомс, - ведь этот молодой американец тоже кое-что слышал.
      - А, - протянул сэр Лоренс. - Берегитесь, как бы она им тоже не завладела. И это все?
      Сомс кивнул. Как подумаешь - маловато!
      - Вы говорите, что она назвала вас лжецом. Вы тоже можете подать на нее в суд.
      Последовало молчание; наконец Сомс сказал:
      - Нет! Она - женщина.
      - Правильно, Форсайт! У них еще сохранились привилегии. Теперь остается только выжидать. Посмотрим, как повернутся события. "Предательница"! Должно быть, БЫ себе не представляете, во сколько вам может влететь это слово?
      - Деньги - вздор! - сказал Сомс. - Огласка - вот что плохо!
      Фантазия у него разыгралась: он уже видел себя в суде. Вот он оглашает злобные слова этой нахалки, бросает публике и репортерам слово "выскочка", сказанное об его дочери. Это единственный способ защитить себя. Тяжело!
      - Что говорит Флер? - неожиданно обратился он к Майклу.
      - Война во что бы то ни стало.
      Сомс подпрыгнул на стуле.
      - Как это по-женски! Женщины лишены воображения.
      - Сначала я тоже так думал, сэр, но теперь сомневаюсь. Флер рассуждает так: если не схватить Марджори Феррар за волосы, она будет болтать направо и налево; если же предать дело огласке, она не сможет причинить вреда.
      - Пожалуй, я зайду к старику Шропшир, - сказал сэр Лоренс. - Наши отцы вместе стреляли вальдшнепов в Албании в пятьдесят четвертом году.
      Сомс не понимал, какое это может иметь отношение к делу, но возражать не стал. Маркиз - это, как-никак, почти герцог; быть может, даже в наш демократический век он пользуется влиянием.
      - Ему восемьдесят лет, - продолжал сэр Лоренс, - страдает подагрой, но все еще трудолюбив как пчела, Сомс не мог решить, хорошо это или плохо.
      - Откладывать не стоит, пойду к нему сейчас.
      На улице они расстались; сэр Лоренс повернул на север, по направлению к Мейферу.
      Маркиз Шропшир диктовал своему секретарю письмо в Совет графства, настаивая на одном из пунктов своей обширной программы всеобщей электрификации. Один из первых встал он на защиту электричества и всю жизнь был ему верен. Это был невысокий, похожий на птицу старик с розовыми щеками и аккуратно подстриженной белой бородкой. Одетый в мохнатый суконный костюм с синим вязаным галстуком, продетым в кольцо, он стоял в своей любимой позе: одну ногу поставил на стул, локтем оперся о колено и подпер подбородок рукой.
      - А, молодой Монт! - сказал он. - Садитесь.
      Сэр Лоренс сел и положил ногу на ногу. Ему приятно было слышать, что в шестьдесят шесть лет его называют "молодым Монтом".
      - Вы мне опять принесли одну из ваших чудесных новых книг?
      - Нет, маркиз, я пришел за советом.
      - А! Мистер Мэрси, продолжайте: "Таким путем, джентльмены, вы добьетесь для наших налогоплательщиков экономии по меньшей мере в три тысячи ежегодно; облагодетельствуете всю округу, избавив ее от дыма четырех грязных труб, и вам будет признателен ваш покорный слуга Шропшир".
      - Вот и все, мистер Мэрси; благодарю вас. Итак, дорогой мой Монт?
      Проводив глазами спину секретаря и поймав на себе блестящие глаза старого лорда, глядевшие с таким выражением, точно он намерен каждый день видеть и узнавать что-нибудь новое, сэр Лоренс вынул монокль и сказал:
      - Ваша внучка, сэр, и моя невестка хотят затеять свару.
      - Марджори? - спросил старик, по-птичьи склонив голову набок. - Это меня не касается. Очаровательная молодая женщина; приятно на нее смотреть, но это меня не касается. Что она еще натворила?
      - Назвала мою невестку выскочкой, сказала, что она гоняется за знаменитостями. А отец моей невестки назвал вашу внучку в лицо предательницей.
      - Смелый человек, - сказал маркиз. - Смелый. Кто он такой?
      - Его фамилия Форсайт.
      - Форсайт? - повторил старый пэр. - Форсайт? Фамилия знакомая. Ах, да! "Форсайт и Трефри" - крупные чаеторговцы. Мой отец покупал у них чай. Нет теперь такого чая. Это тот самый?
      - Быть может, родственник. Этот Форсайт - адвокат, сейчас практикой не занимается. Все знают его коллекцию картин. Он человек стойкий и честный.
      - Вот как! А его дочь действительно гоняется за знаменитостями?
      Сэр Лоренс улыбнулся.
      - Ей нравится быть окруженной людьми. Очень хорошенькая. Прекрасная мать. В ней есть французская кровь.
      - А! - сказал маркиз. - Француженка! Они сложены лучше, чем наши женщины. Чего вы от меня хотите?
      - Поговорите с вашим сыном Чарльзом.
      Маркиз снял ногу со стула и выпрямился. Голова его заходила из стороны в сторону.
      - С Чарли я не говорю, - серьезно сказал он. - Мы уже шесть лет как не разговариваем.
      - Простите, сэр. Не знал. Жалею, что побеспокоил вас.
      - Нет, нет! Я очень рад вас видеть. Если я увижу Марджори... я подумаю, подумаю. Но, дорогой мой Монт, что поделаешь с этими молодыми женщинами? Чувства долга у них нет, постоянства нет, волос нет, фигуры тоже. Кстати, вы знаете этот проект гидростанции на Северне? - Он взял со стола брошюру. - Я уже столько лет приставал к ним, чтобы начинали. Будь у нас электричество, даже мои угольные копи могли бы дать доход; но они там все раскачиваются. Американцев бы нам сюда.
      Видя, что у старика чувство долга заслонило все остальные помыслы, сэр Лоренс встал и протянул руку.
      - До свидания, маркиз. Очень рад, что нашел вас в добром здоровье.
      - До свидания, дорогой Монт. Я всегда к вашим услугам. И не забудьте, пришлите мне еще что-нибудь из ваших книг.
      Они пожали друг другу руку. Оглянувшись в дверях, сэр Лоренс увидел, что маркиз принял прежнюю позу: поставил ногу на стул, подбородком оперся на руку и уже погрузился в чтение брошюры. "Вот это да", как сказал бы Майкл, - подумал он. - Но что мог сделать Чарли Феррар? Почему старик шесть лет с ним не разговаривает? Может быть, "Старый Форсайт" знает..."
      В это время "Старый Форсайт" и Майкл шли домой через Сент-Джемс-парк.
      - Этот молодой американец, - начал Сомс. - Как вы думаете, что побудило его вмешаться?
      - Не знаю, сэр. А спрашивать не хочу.
      - Правильно - мрачно отозвался Сомс: ему самому неприятно было бы обсуждать с американцем вопросы личного достоинства.
      - Слово "выскочка" что-нибудь значит в Америке?
      - Не уверен; но коллекционировать таланты - это в Штатах особый вид идеализма. Они желают общаться с теми, кого считают выше себя. Это даже трогательно.
      Сомс держался другого мнения: почему, он затруднился бы объяснить. До сих пор его руководящим принципом было никого не считать выше самого себя и своей дочери, а говорить о руководящих принципах не принято. К тому же, этот принцип так глубоко затаился в нем, что он и сам не знал о его существовании.
      - Я буду молчать, - сказал он, - если он сам не заговорит. Что еще может сделать эта особа? Она, вероятно, член какой-нибудь группы?
      - Неогедонисты.
      - Гедонисты?
      - Да, сэр. Их цель - любой ценой получать как можно больше удовольствий. Никакого значения они не имеют. Но Марджори Феррар у всех на виду. Она немножко рисует, имеет какое-то отношение к прессе, танцует, охотится, играет на сцене; на воскресенье всегда уезжает в гости. Это хуже всего - ведь в гостях делать нечего, вот они и болтают. Вы когда-нибудь бывали на воскресном сборище, сэр?
      - Я? - сказал Сомс. - Ну что вы!
      Майкл улыбнулся - действительно, величины несовместимые.
      - Надо как-нибудь затащить вас в Липпингхолл.
      - Ну нет, благодарю.
      - Вы правы, сэр. Скука смертная. Но это кулисы политики. Флер считает, что это мне на пользу. А Марджори Феррар знает всех, кого мы знаем, знает и тех, кого мы не знаем. Положение очень неловкое.
      - Я бы держал себя так, словно ничего не случилось, - сказал Сомс. - Но как быть с газетой? Следует их предостеречь, что эта женщина - предательница.
      Майкл с улыбкой посмотрел на своего тестя.
      В холле их встретил лакей.
      - К вам пришел какой-то человек, сэр. Его фамилия - Бегфилл.
      - А, да! Куда вы его провели, Кскер?
      - Я не знал, что мне с ним делать, сэр: он весь трясется. Я его оставил в головой.
      - Вы меня простите, сэр, - сказал Майкл.
      Сомс прошел в гостиную, где застал свою дочь и Фрэнсиса Уилмота.
      - Мистер Уилмот уезжает, папа. Ты пришел, как раз вовремя, чтобы попрощаться.
      Если он испытывал когда-нибудь чувство благожелательности к посторонним людям, то именно в такие минуты. Против молодого человека он ничего не имел, пожалуй даже ему симпатизировал, но чем меньше около тебя людей, тем лучше. Кроме того, перед Сомсом стоял вопрос: что подслушал американец? Трудно было устоять перед компромиссом с самим собой и не задать ему этого вопроса.
      - До свидания, мистер Уилмот, - сказал он. - Если вы интересуетесь картинами... - он приостановился и добавил: - Вам следует заглянуть в Британский музей.
      Фрэнсис Уилмот почтительно пожал протянутую руку.
      - Загляну. Счастлив, что познакомился с вами, сэр.
      Пока Сомс недоумевал, почему он счастлив, молодой человек повернулся к Флер.
      - Из Парижа я напишу Джону и передам ему ваш привет. Вы были удивительно добры ко мне. Я буду рад, если вы с Майклом поедете в Штаты и навестите меня. А если вы привезете с собой вашу собачку, я с удовольствием разрешу ей еще раз меня укусить.
      Он поцеловал руку Флер и вышел, а Сомс задумчиво уставился в затылок дочери.
      - Несколько неожиданно, - сказал он, когда дверь закрылась. - Что-нибудь с ним случилось?
      Она повернулась к нему и холодно спросила:
      - Папа, зачем ты устроил вчера этот скандал? Несправедливость обвинения бросалась в глаза, и Сомс молча закусил ус. Словно он мог промолчать, когда ее оскорбили в его присутствии!
      - Как, по-твоему, какую пользу ты этим принес? Сомс не пытался дать объяснение, но ее слова причинили ему боль.
      - Ты сделал так, что теперь мне трудно смотреть людям в глаза. И все-таки скрываться я не буду. Если я - выскочка, не пренебрегающая никакими средствами, чтобы создать "салон", я свою роль проведу до конца. Но ты, пожалуйста, впредь не думай, что я ребенок, который не может постоять за себя.
      Снова Сомс промолчал, оскорбленный до глубины души.
      Флер быстро взглянула на него и сказала:
      - Прости, но я ничего не могу поделать; ты все испортил.
      И она вышла из комнаты.
      Сомс вяло подошел к окну и посмотрел на улицу. УвнДел, как отъехало такси с чемоданами; увидел, как голуби опустились на мостовую и вновь взлетели; увидел, как в сумерках мужчина целует женщину, а полисмен, закурив трубку, уходит со своего поста. Много любопытных вещей видел Сомс. Он слышал, как пробил Большой Бэн. Ни к чему все это. Он думал о серебряной ложке. Когда родилась Флер, он сам сунул ей в рот эту ложку.
      IX
      КУРЫ И КОШКИ
      Человек, которого Кокер провел в столовую, стоял не двигаясь. Постарше Майкла, шатен, с намеком на бакенбарды и с бледным лицом, на котором застыло обычное у актеров, но незнакомое Майклу заученно-оживленное выражение, он одной рукой вцепился в край стола, другой - в свою черную широкополую шляпу. В ответ на взгляд его больших, обведенных темными кругами глаз Майкл улыбнулся и сказал:
      - Не волнуйтесь, мистер Бергфелд, я не антрепренер. Пожалуйста, садитесь и курите.
      Посетитель молча сел и, пытаясь улыбнуться, взял предложенную папиросу. Майкл уселся на стол.
      - Я узнал от миссис Бергфелд, что вы на мели.
      - И прочно, - сорвалось с дрожащих губ.
      - Должно быть, всему виной ваше здоровье и ваша фамилия?
      - Да.
      - Вам нужна работа на открытом воздухе. Никакого гениального плана я не придумал, но вчера ночью меня осенила одна мысль. Что вы скажете о разведении кур? Все этим занимаются.
      - Если бы у меня были мои сбережения...
      - Да, миссис Бергфелд мне рассказала. Я могу навести справки, но боюсь...
      - Это грабеж!
      За звуком его слов Майкл сейчас же услышал голоса всех антрепренеров, которые отказали этому человеку в работе.
      - Знаю, - сказал он успокоительным тоном. - Грабят Петра, чтобы заплатить Павлу. Что и говорить, этот пункт договора - чистое варварство. Только, право же, не стоит этим терзаться.
      Но посетитель уже встал.
      - Отнимают у одного, чтобы заплатить другому! Тогда почему не отнять жизнь у одного, чтобы дать ее другому? То же самое! И это делает Англия - передовая страна, уважающая права личности! Омерзительно!
      Майкл почувствовал, что актер хватает через край.
      - Вы забываете, - сказал он, - что война всех нас превратила в варваров. Этого мы еще не преодолели. И, как вам известно, искру в пороховой погреб бросила ваша страна. Но что же вы скажете о разведении кур?
      Казалось, Бергфелд с величайшим трудом овладел собой.
      - Ради моей жены, - сказал он, - я готов делать что угодно. Но если мне не вернут моих сбережений, как я могу начать дело?
      - Обещать ничего не обещаю, но, быть может, я буду вас финансировать для начала. Этот парикмахер, который живет в первом этаже, тоже хочет получить работу на свежем воздухе. Кстати, как его фамилия?
      - Суэн.
      - Вы с ним ладите?
      - Он упрямый человек, но мы с ним в хороших отношениях.
      Майкл слез со стола.
      - Дайте мне время, я это обдумаю. Надеюсь, кое-что нам удастся сделать, - и он протянул руку.
      Бергфелд молча пожал се. Глаза его снова смотрели мрачно.
      "Этот человек, - подумал Майкл, - может в один прекрасный день покончить с собой". И он проводил его до двери. Несколько минут смотрел он вслед удаляющейся фигуре с таким чувством, словно самый мрак соткан из бесчисленных историй, столь же печальных, как жизнь этого человека, и парикмахера, и того, который остановил его и шепотом попросил работы. Да, пусть отец уступит ему клочок земли за рощей в Липпингхолле. Он - Майкл - купит им домик, купит кур, и так будет основана колония - Бергфелды, парикмахер и Генри Боддик. В роще они могут нарубить деревьев и построить курятники. Производство предметов питания - проведение в жизнь теории Фоггарта. Флер над ним посмеется. Но разве в наши дни может человек избежать насмешек? Он вошел в дом. В холле стояла Флер.
      - Фрэнсис Уилмот уехал, - сказала она.
      - Почему?
      - Он уезжает в Париж.
      - Что он подслушал вчера?
      - Неужели ты думаешь, что я его спрашивала?
      - Конечно нет, - смиренно сказал Майкл. - Пойдем наверх, посмотрим на Кита; ему как раз время купаться.
      Действительно, одиннадцатый баронет сидел в ванне.
      - Идите, няня, - сказала Флер. - Я им займусь.
      - Он три минуты сидит в ванне, мэм.
      - Сварился всмятку, - сказал Майкл.
      Ребенку был год и два месяца, и энергии его можно было позавидовать: все время он находился в движении. Казалось, он вкладывал в жизнь какой-то смысл. Жизненная сила его была абсолютна - не относительна. В том, как он прыгал, и ворковал, и плескался, была радость мошки, пляшущей в луче света, галчонка, пробующего летать. Он не предвкушал будущих благ, он наслаждался минутой. Весь белый, с розовыми пятками, с волосами и глазенками, которым еще предстояло посветлеть, он цеплялся руками за мать, за мыло, за полотенце - казалось, ему недостает только хвоста. Майкл смотрел на него и размышлял. Этот человечек имеет в своем распоряжении все, чего только можно пожелать. Как они будут его воспитывать? Подготовлены ли они к этой задаче? Ведь и они тоже, как и все это поколение их класса, родились эмансипированными, имели отцов и матерей, скрепя сердце поклонявшихся новому фетишу - свободе! Со дня рождения они имели все, чего только могли пожелать, им оставалось одно: ломать себе голову над тем, чего же им еще не хватает. Избыток свободы побуждал к беспокойным исканиям. С войной свободе пришел конец; но война перегнула палку, снова захотелось произвола. А для тех, кто, как Флер, немножко запоздал родиться и не мог принять участие в войне, рассказы о ней окончательно убили уважение к чему бы то ни было. Пиетет погиб, служение людям сдано в архив, атавизм опровергнут, всякое чувство смешно и будущее туманно - так нужно ли удивляться, что современные люди - те же мошки, пляшущие в луче света, только принимающие себя всерьез? Так думал Майкл, сидя над ванночкой и хмурясь на своего сынишку. Можно ли иметь детей, если ни во что не веришь? Впрочем, сейчас опять пытаются найти объект какой-то веры. Только уж очень это медлительный процесс. "Слишком мы много анализируем, - думал он, - вот в чем беда".
      Флер вытерла одиннадцатого баронета и начала присыпать его тальком; ее взгляд словно проникал ему под кожу, чтобы убедиться, все ли там в порядке. Майкл следил, как она брала то одну, то другую ручку, осматривая каждый ноготок, на секунду целиком отдаваясь материнскому чувству. А Майкл, с грустью сознавая несовместимость подобных переживаний с положением члена парламента, щелкнул перед носом младенца пальцами и вышел из детской.
      Он отправился в свой кабинет, достал один из томов Британской энциклопедии и отыскал слово "куры". Прочел об орпингтонах, легхорнах, брамапутрах, но пользы извлек мало. Он вспомнил: если перед клювом курицы провести мелом черту, курица вообразит, что клюв ее к этой черте привязан. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь провел меловую черту перед его носом. Может быть, фоггартизм такая черта? В эту минуту послышался голос:
      - Скажите Флер, что я ухожу к ее тетке.
      - Покидаете нас, сэр?
      - Да, здесь во мне не нуждаются.
      Что могло случиться?
      - Но с Флер вы повидаетесь перед уходом, сэр?
      - Нет, - сказал Сомс.
      Неужели кто-то стер меловую черту перед носом "Старого Форсайта"?
      - Скажите, сэр, прибыльное это дело - разводить кур?
      - Теперь нет прибыльных дел.
      - И тем не менее суммы, получаемые от налогоплательщиков, все увеличиваются?
      - Да, - сказал Сомс, - тут что-то неладно.
      - Не думаете ли вы, сэр, что люди преувеличивают свои доходы?
      Сомс заморгал. Даже сейчас, в пессимистическом настроении, он все же был лучшего мнения о людях.
      - Позаботьтесь, чтобы Флер не вздумала оскорблять эту рыжую кошку, - сказал он. - Флер родилась с серебряной ложкой во рту; по ее мнению, она может делать все, что ей вздумается. - Он захлопнул за собой дверь.
      Серебряная ложка во рту! Как кстати!..
      Уложив ребенка. Флер удалилась в свое святилище, которое в былые дни носило бы название будуара. Подсев к бюро, она мрачно задумалась. Как мог отец устроить такой скандал на людях? Неужели он не понимает, что эти слова не имеют никакого значения, пока они не преданы огласке? Она горела желанием излить свои чувства и сообщить людям свое мнение о Марджори Феррар.
      Она написала несколько писем - одно леди Элисон и два письма женщинам, бывшим свидетельницами вчерашней сцены. Третье письмо она закончила так:
      "Женщина, которая прикидывается вашим другом, пробирается к вам в дом и за вашей спиной наносит вам удар, такая женщина - змея. Не понимаю, как ее терпят в обществе. Она не имеет представления о нравственности, какие бы то ни было моральные побуждения ей чужды. Что касается ее очарования - о боже!"
      Так! Теперь оставался еще Фрэнсис Уилмот. Она не все успела ему сказать.
      "Милый Фрэнсис, Мне жаль, что Вы так внезапно уехали, Я хотела Вас поблагодарить за то, что вчера Вы выступили в мою защиту. О Марджори Феррар скажу только, что дальше идти некуда. Но в лондонском обществе не принято обращать внимания на шпильки. Я была очень рада познакомиться с Вами. Не забывайте нас; когда вернетесь из Парижа - приходите.
      Ваш друг Флер Монт"
      Впредь она будет приглашать на свои вечера только мужчин. Но придут ли они, если не будет женщин? А такие мужчины, как Филип Куинси, не менее ядовиты, чем женщины. Кроме того, могут подумать, что она глубоко оскорблена. Нет! Пусть все идет по-старому; нужно только вычеркнуть этих субъектов "кошачьей породы". Впрочем, она ни в ком не уверена, если не считать Элисон и такой тяжелой артиллерии, как мистер Блайт, посланники и тричетыре политических деятеля. Все остальные готовы вцепиться когтями вам в спину или в лицо, если на них никто не смотрит. Это модно. Живя в обществе, кто может избегать царапин и кто не царапается сам? Без этого жизнь была бы ужасно тусклой. Как можно жить и не царапаться - разве что в Италии? Ах, эти фрески Фра Анжелико в монастыре св. Марка! Вот кто никогда не царапался! Франциск Ассизский беседует с птицами среди цветочков, и солнце, и луна, и звезды - все ему родные. А св. Кларз и св. Флер - сестра св. Франциска! Отрешиться от мира и быть хорошей! Жить для счастья других! Как ново! Как увлекательно - на одну неделю. А потом - как скучно!

К титульной странице
Вперед
Назад