- Знаю, сэр, но она со мной не советуется, когда пишет письмо кому-нибудь из своих друзей.
      - Нечего сказать - друзья! - сказал Сомс. - Вот положение!
      - Да, сэр. Я очень беспокоюсь. Она решила бороться. Слышать не хочет об извинении.
      Сомс заворчал так громко, что у Майкла за сорок миль зазвенело в ухе.
      - Что же теперь делать?
      - Предоставьте это мне, - сказал Сомс. - Сегодня вечером я к вам приеду. Может ли Флер привести доказательства в подтверждение этих слов?
      - Она считает...
      - Нет! - неожиданно оборвал Сомс. - По телефону не говорите!
      Он повесил трубку и вышел в сад. Женщины! Изнеженные, избалованные, воображают, что могут говорить все, что им вздумается! И действительно говорят, пока их не проучит другая женщина. Он остановился неподалеку от пристани и стал смотреть на реку. Вода была прозрачная, чистая; река течет туда, в Лондон, и там воды ее становятся грязными. А его ждет в Лондоне это неприятное, грязное дело. Теперь ему придется собирать улики против этой Феррар и запугать ее. Отвратительно! Но ничего не поделаешь, нельзя допускать, чтобы Флер впутали в судебный процесс. Эти великосветские процессы - ничего они не приносят, кроме обид и унижения. Как на войне - можно победить и потом сожалеть о победе или проиграть и сожалеть еще сильнее. А все - плохой характер и зависть.
      Был тихий осенний день, в воздухе пахло дымом от сухих листьев, которые садовник сгреб в кучу и поджег, и Сомс начал резонерствовать. Только что собрался зять работать в парламенте и создать имя своему сыну, а Флер остепенилась и начала завоевывать себе положение в обществе, как вдруг разразился этот скандал, и теперь все светские болтуны и насмешники на них ополчатся. Он посмотрел на свою тень, нелепо протянувшуюся по берегу к воде, словно ей хотелось пить. Как подумаешь - все кругом нелепо. В обществе, в Англии, в Европе - тени дерутся, расползаются, скалят зубы, машут руками; весь мир топчется на месте в ожидании нового потопа. Н-да! Он сделал несколько шагов к реке, и тень опередила его и окунулась в воду. Так и все они свалятся в холодную воду, если вовремя не перестанут ссориться. Он резко свернул в сторону и вошел в огород. Здесь все было реально, все созрело, торчали сухие стебли. Как же раскопать прошлое этой женщины? Где оно? Так легкомысленна эта современная молодежь! У всех у них, конечно, есть прошлое; но важно одно: найти конкретный определенно безнравственный поступок, а такого может в конце концов и не оказаться. Люди всегда избегают приводить конкретные доказательства. Это и рискованно и как будто неудобно. Все сплетни, больше ничего.
      И, прогуливаясь среди артишоков, с одобрением думая о людях скрытных и с неодобрением о тех, что хочет вызвать их на сплетни, Сомс мрачно решил, что без сплетен не обойтись. Костер из листьев догорал, остро пахло артишоками, солнце зашло за высокую стену из выветрившегося за полвека кирпича; покой и холод царили везде, только не в сердце Сомса. Он часто, утром или вечером, заглядывал в огород - овощи были реальны, просты, их можно было съесть за обедом. Свои овощи были вкуснее покупных и дешевле - никаких спекулянтов-посредников. Может быть, играл тут роль и атавизм, ведь его прадед, отец "Гордого Доссета", был последним в длинной цепи Форсайтов-земледельцев. С годами овощи все больше интересовали Сомса. Когда Флер была совсем крошкой, он, вернувшись из Сити, нередко находил ее среди кустов черной смородины, где она возилась с куклой. Один раз в волосах у нее запуталась пчела и ужалила его, когда он стал ее вытаскивать. То были самые счастливые его годы, пока она не выросла, не окунулась в светскую жизнь, не начала дружить с женщинами, которые ее оскорбляют. Значит, она не желает приносить извинения? Ну что ж, она ни в чем не виновата. Но быть правой и идти в суд - значит пережить мучительное испытание. Суды существуют для того, чтобы карать невиновных, будь то за развод, или за нарушение слова, или за клевету. Виновные уезжают на юг Франции или не являются по вызову в суд, предоставляя вам платить издержки. Разве не пришлось ему платить, когда он подавал в суд на Босини? И где, как не в Италии, были молодой Джолион и Ирэн, когда он вел дело о разводе? И тем не менее он не мог себе представить, чтобы Флер унизилась перед этой "рыжей кошкой". Сгущались сумерки, и решимость Сомса крепла. Нужно раздобыть улики, которые запугают эту особу и заставят ее отказаться от судебного процесса. Другого выхода нет!
      XIV
      ДАЛЬНЕЙШИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
      По не вполне понятным причинам зловредный редактор действительно "подставил ножку" правительству, и Майкл засел писать обращение к избирателям. Как сказать много и скрыть самое главное?
      "Избиратели Мид-Бэкса, - решительно написал он, а затем долго сидел не двигаясь, как человек, слишком плотно пообедавший. - Если вы снова обратитесь ко мне как к своему представителю, - медленно писал он, - я приложу все силы, чтобы послужить на пользу страны. В первую очередь я считаю необходимым следующее: сокращение вооружений, а в худшем случае - увеличение воздушного флота в целях защиты Англии; развитие земледелия; ликвидацию безработицы путем эмиграции в доминионы; борьбу с дымом и уничтожение трущоб как меры здравоохранения. В случае моего избрания я буду преследовать свои цели решительно и неуклонно, не пороча, однако, тех, кто моих убеждений не разделяет. На наших митингах я постараюсь дать вам более ясное представление о моей платформе и сочту своим долгом ответить на все вопросы".
      Можно ли этим ограничиться? Можно ли в обращении к избирателям не порочить противников, не превозносить самого себя? Как посмотрит на это комитет? Что скажут избиратели? Ну что ж! Если комитет останется недоволен, пускай вышвырнет обращение, а вместе с ним и его, Майкла! Впрочем, у них нет времени искать другого депутата.
      Комитет действительно остался недоволен, но примирился, и обращение вместе с портретом Майкла было отпечатано и распространено среди избирателей. Майкл утверждал, что он на этом снимке похож на парикмахера.
      А затем его затянула ссора, которая, как и всякая ссора, началась с общего, а кончилась личностями.
      Во время первого своего воскресного отдыха в Липпингхолле Майкл стал осуществлять идею о птичьем дворе: распланировал участок, обсудил, как провести воду. Управляющий хмурился. По его мнению, то была ненужная трата денег. Кто будет обучать эту публику? У него, во всяком случае, нет на это времени. Тут пахнет сотнями, а толку не будет.
      - Нечего горожанам браться за сельское хозяйство, мистер Майкл.
      - Все так говорят. Но послушайте, Тэтфилд, эти люди - безработные; из них двое были на войне. Я рассчитываю на вашу помощь. Вы сами говорите, что этот участок годится для разведения кур, а сейчас им все равно никто не пользуется. Поручите Баумену руководить этой тройкой, пока они не ознакомятся с делом. Подумайте, каково бы вам жилось, если бы вы сами были безработным.
      Управляющий знал Майкла с пеленок и питал к нему слабость. Он предвидел, каковы будут результаты, но если мистеру Майклу угодно тратить отцовские денежки, то его - Тэтфилда - это не касается. Он даже вспомнил, что знает поблизости одного паренька, который продает свой домишко, и что в роще дров "хоть отбавляй".
      Во вторник на следующей неделе после падения правительства Майкл приехал в город и предложил своим безработным явиться в среду к трем часам на совещание. Они пришли в назначенный час и уселись вокруг обеденного стола, а Майкл, стоя под картиной Гойи, словно генерал, развертывающий план кампании, изложил свое предложение. По лицам этих людей трудно было угадать, какое впечатление произвели его слова. Один только Бергфелд раньше слышал об этом плане, но вид у актера был очень неуверенный.
      - Я понятия не имею, как вы посмотрите на мое предложение, - продолжал Майкл, - но все вы нуждаетесь в работе. Двое ищут работы на свежем воздухе, а вы, Боддик, насколько мне известно, готовы взяться за что угодно.
      - Правильно, сэр, - ответил Боддик. - Я на все согласен.
      Майкл тотчас же отметил его как самого надежного из тройки.
      Другие двое молчали. Наконец Бергфелд сказал:
      - Если бы у меня были мои сбережения...
      Майкл поспешил его перебить:
      - Я вкладываю капитал, это мой взнос, а вы вносите свой труд. Вряд ли будут какие-нибудь барыши, но на жизнь хватит. Ваше мнение, мистер Суэн?
      Парикмахер, в теплом свете испанской комнаты более чем когда-либо похожий на призрак, улыбнулся.
      - Вы очень добры, сэр. Я готов попробовать, но - кто у нас будет главным?
      - Это кооперативное товарищество, мистер Суэн.
      - А, я так и думал, - протянул парикмахер. - Но в таких случаях дело всегда кончается тем, что кто-нибудь забирает все в свои руки и выбрасывает остальных.
      - Отлично, - неожиданно решил Майкл, - я сам буду главным. Но если вам это дело не улыбается, скажите сейчас же; в противном случае я распоряжусь о постройке дома, и через месяц вы переселяетесь.
      Боддик поднялся и заявил:
      - Я согласен, сэр. А как быть с детьми?
      - Сколько им лет, Боддик?
      - Две девочки, четырех и пяти лет.
      - Ах, да! - Майкл об этом забыл. - Мы что-нибудь для них придумаем.
      Боддик пожал Майклу руку и вышел. Другие двое замешкались.
      - Прощайте, мистер Бергфелд; прощайте, мистер Суэн! Не могу ли я...
      - Разрешите сказать вам два слова?
      - Вы можете говорить в присутствии друг друга.
      - Сэр, я привык к своему ремеслу. Стрижка, бритье...
      - Ну, мы вам раздобудем такую породу кур, которых можно стричь, - сказал Майкл.
      Парикмахер криво усмехнулся и заметил:
      - Нищим выбирать не приходится.
      - А я хотел вас спросить, какой системе мы будем следовать? - осведомился Бергфелд.
      - Об этом мы подумаем. Вот две книги по птицеводству для вас и мистера Суэна, потом поменяетесь.
      Майкл заметил, что Бергфелд взял обе книги, а Суэн не стал протестовать.
      Проводив их, он выглянул на улицу и посмотрел им вслед, размышляя: "Ничего из этого не выйдет, но всетаки пусть попробуют".
      К нему подошел какой-то молодой человек.
      - Мистер Майкл Монт, член парламента?
      - Да.
      - Миссис Майкл Монт дома?
      - Кажется, дома. Что вам нужно?
      - Я должен передать лично ей.
      - Вы от кого?
      - От Сэтлуайта и Старка.
      - Портные?
      Молодой человек улыбнулся.
      - Входите, - сказал Майкл. - Я узнаю, дома ли она.
      Флер была в гостиной.
      - Дорогая, к тебе пришел какой-то молодой человек от портного.
      - Миссис Майкл Монт? Вам повестка по делу Феррар против Монт; дело о дифамации. Всего хорошего, мэм.
      В этот промежуток времени, от четырех до восьми, когда из Мейплдерхема приехал Сомс, Майкл страдал сильнее, чем Флер. Жуткая перспектива: сидеть в суде и наблюдать, как законники по всем правилам юридической науки пытают твою жену! Его нисколько не утешало, что Марджори Феррар также будет фигурировать на суде и ее личная жизнь сделается достоянием общества. Вот почему он был огорчен, когда Флер заявила:
      - Отлично! Если она хочет огласки, пусть будет так! Я знаю, что в ноябре прошлого года она летала в Париж с Уолтером Нэйзингом; и мне все говорили, что она целый год была любовницей Бэрти Кэрфью.
      Великосветский процесс - сливки для светских кошек, навоз для навозных мух, а Флер - центральная фигура процесса! Майкл с нетерпением ждал Сомса. Хотя кашу заварил "Старый Форсайт", но теперь Майкл у него искал помощи. У старика есть опыт, здравый смысл и подбородок; старик скажет, как нужно действовать. Поглядывая на единственный кусок обоев, не закрытый карикатурами, Майкл думал о том, как жестока жизнь. За обедом ему предстоит есть омара, которого сварили заживо. Вот этот его кабинет убирает поденщица, у которой мать умирает от рака, а сын лишился ноги на войне, и вид у нее всегда такой усталый, что от одной мысли, о ней делается не по себе. Бесчисленные Бергфелды, Суэны, Боддики; городские трущобы, Франция, опустошенная войной, нищие итальянские деревушки! И надо всем этим тонкая корка высшего общества. Члены парламента и светские женщины, как сам он и Флер, любезно улыбаются и сосут серебряные ложки, а время от времени, забыв и ложки и улыбки, вцепляются друг в друга и дерутся не на жизнь, а на смерть.
      "Какие она может привести доказательства в подтверждение этих слов?" Майкл напрягал память. По его мнению, перелету Уолтера Нэйзинга и Марджори Феррар в Париж не следовало придавать значения. В наше время парочки могут еще летать безнаказанно. А что там между ними было потом, в этом европейском Вавилоне, - поди докажи! Иначе обстояло дело с Бэрти Кэрфью. Нет дыма без огня, а дымом пахло в течение целого года. Майкл знал Бэрти Кэрфью, предприимчивого директора театрального общества "Nec plus ultra" [6]. Это был длинный молодой человек с длинными глянцевитыми волосами, которые он со лба зачесывал назад, и с длинной биографией; своеобразная смесь энтузиазма и презрения. За его сестру, которую он называл "Бедная Нора", Майкл отдал бы десяток таких, как Бэрти. Она заведовала детским приютом в БетнелГрин, и от одного ее взгляда живо замолкали все злые и трусливые языки.
      Большой Бэн пробил восемь, залаял Дэнди, и Майкл догадался, что пришел Сомс.
      За обедом Сомс молчал, и только когда подали бутылку липпингхоллской мадеры, попросил, чтобы ему показали повестку.
      Когда Флер ее принесла, он словно погрузился в транс. "О своем прошлом задумался, - решил Майкл. - Хоть бы очнулся поскорее".
      - Ну, папа? - окликнула его наконец Флер.
      Сомс поднял глаза и посмотрел на дочь.
      - От своих слов ты, полагаю, не откажешься?
      Флер тряхнула головой.
      - А ты хочешь, чтобы я отказалась?
      - Чем ты можешь их подкрепить? Мало того, что кто-то тебе сказал, это не доказательство.
      - Я знаю, что Эмебел Нэйзинг была здесь и сказала, что ей все равно, пусть Уолтер летит в Париж с Марджори Феррар, но почему ее заранее не предупредили? Тогда она бы тоже могла с кем-нибудь удрать в Париж.
      - Мы можем вызвать ее в качестве свидетельницы, - сказал Сомс.
      Флер покачала головой.
      - На суде она ни за что не выдаст Уолтера.
      - Гм! Что ты еще скажешь о мисс Феррар?
      - Все знают об ее связи с Бэрти Кэрфью.
      - Да, - вмешался Майкл, - но между "все знают" и "такой-то сказал" зияет пропасть.
      Сомс кивнул.
      - Она просто хочет выманить у нас деньги! - воскликнула Флер. - Она всегда нуждается. Да разве ей есть дело до того, считают ли ее люди нравственной или безнравственной! Она не признает морали; в ее кружке все презирают мораль.
      - Ага! Ее точка зрения на мораль! - веско сказал Сомс. Мысленно он уже слышал, как адвокат излагает присяжным современную точку зрения на нравственность. - В подробности ее личной жизни, быть может, и не придется вдаваться.
      Майкл встрепенулся.
      - Честное слово, сэр, это блестящая мысль! Если мы заставим ее признаться, что она читала некоторые - определенного характера - книги, играла в некоторых пьесах, показывалась в не весьма скромных костюмах...
      Он откинулся на спинку стула. А что, если те же вопросы зададут Флер? Ведь мода требует сейчас многого, будь ты в душе хоть трижды нравственна! Кто в наше время признает себя шокированным?
      - Ну? - сказал Сомс.
      - Видите ли, сэр, у каждого свои взгляды. Наша точка зрения не обязательна для судьи и присяжных. Пожалуй, и мы с вами по-разному смотрим на вещи.
      Сомс взглянул на дочь. Он понял: распущенная болтовня, желание следовать моде, развращающее влияние знакомых! Но все же ни один присяжный не сможет перед ней устоять. Кроме того, она - мать, а та - нет; а если мать, то лучше бы она ею не была. Нет, он решил не отказываться от своего плана. Искусный адвокат сумеет свести все дело к разоблачению легкомысленного кружка и современных взглядов на нравственность и обойти молчанием личную жизнь этой женщины.
      - Запишите мне фамилии ее знакомых, названия книг, танцевальных клубов и так далее, - сказал он. - Мы пригласим лучшего адвоката.
      Это совещание несколько успокоило Майкла. Вся история будет менее отвратительной, если удастся от частного перейти к общему и, вместо того чтобы разбирать поведение Марджори Феррар, повести атаку на ее теории. Сомс увлек Майкла в холл.
      - Я хочу иметь все сведения о ней и об этом молодом человеке.
      У Майкла физиономия вытянулась.
      - Ничем не могу помочь, сэр; я ничего не знаю.
      - Нужно ее запугать, - сказал Сомс. - Если это удастся, я, быть может, улажу дело до суда, не принося никаких извинений.
      - Понимаю, но вы не используете этих сведений на суде?
      Сомс кивнул.
      - Я им дам понять, что нас оправдают. Скажите мне адрес этого молодого человека.
      - Макбет-Чэмберс, Блумсбери. Недалеко от Британского музея. Но помните, сэр: если на суде будут мыть грязное белье Марджори Феррар, то нам это повредит не меньше, чем ей.
      Снова Сомс кивнул.
      Когда Флер и Сомс пошли наверх, Майкл закурил папиросу и вернулся в гостиную. Он открыл клавикорды. Звук у них был очень слабый - можно было побренчать, не опасаясь разбудить одиннадцатого баронета. От примитивной испанский мелодии, подобранной им три года назад, во время свадебного путешествия, он перешел на песенку американских негров: "У меня венец, у тебя венец - у всех божьих деток райский венец. Не всякого, кто хочет, пустят в рай. У всех божьих деток венец".
      Со стен на него поблескивали хрустальные канделябры. Мальчиком он любил цветные стекла люстр в гостиной тети Памелы на Брук-стрит, но когда подрос, стал смеяться над ними, как все. А теперь люстры опять вошли в моду, а тетя Памела умерла! "У нее венец - у него венец". Вот проклятая мелодия! "Aupres de та blonde il fait bon - fait bon - fait bon. Aupres de та blonde il fait bon dormir" [7].
      Его "милая", наверное, уже легла. Пора идти! Но пальцы все наигрывали что-то, а мысли безвольно ходили по кругу - куры и политика, "Старый Форсайт", Флер, фоггартизм и Марджори Феррар - так крутится человек, попавший в водоворот, когда вода вот-вот покроет его с головой. Кто это сказал, что для современного человека единственное спасение - обновить свое сердце; родиться заново, с верой, что жить стоит, что есть и лучшая жизнь? Религия? Ну нет, с этим покончено. Человечество должно спасаться собственными силами. Спасаться - а что это, как не проявление "воли к жизни"? А воля к жизни, так же ли она сильна сейчас, как раньше? Вот в чем вопрос. Майкл перестал играть и прислушался к тишине. Даже часы не тикают - зачем помнить о времени в модной гостиной; а за окнами спит Англия. Сохранила ли Англия свою волю к жизни; или все они так избалованы, так впечатлительны, что дали ей ослабнуть? Может быть, они так долго сосали серебряную ложку, что, убоявшись деревянной, предпочитают просто встать из-за стола? "Не верю я этому, - подумал Майкл, - не верю. Только куда мы идем? Куда иду я? Куда идут все божьи детки?" Скорей всего спать.
      И Большой Бэн пробил час.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      I
      МАЙКЛ ПРОИЗНОСИТ РЕЧЬ
      В новом парламенте прения после тронной речи подходили к концу. И вот тогда-то Майкл встал и приготовился говорить. В руке он держал заметки, а в голове у него не было ни одной мысли. Началось сердцебиение, и ноги отказывались служить. Политика, которую он взялся проводить, была, по существу, не новой, но методы ее противоречили общественному мнению, и Майкл не ждал ничего, кроме смеха. Свою речь он мысленно сравнивал с семенами новой травы, занесенной порывами ветра в сад, столь густо заросший, что для нового растения не осталось ни одного свободного уголка. Есть на свете трава, называемая китайским плевелом, которая, раз пустив росток, заглушает все прочие травы. Майкл от всей души желал, чтобы фоггартизм уподобился этому китайскому плевелу; впрочем скорее он ожидал того, что видел в Монтерэй, во время кругосветного путешествия, которое совершил после войны. Каким-то ветром туда, на берег Калифорнии, занесло семена японского тиса. Сомкнутым строем эти темные хилые деревца двинулись в глубь страны, прошли несколько миль. Дальше их отряду пути не было - туземная растительность восстала против него; но одна рощица пустила корни и держалась крепко.
      Первую фразу своей речи он столько раз репетировал, что сейчас сумел ее произнести, хотя во рту у него пересохло, а в голове было пусто. Обдернув жилет и откинув назад голову, он выразил сожаление по поводу того, что речь короля не предсказала никакой последовательной политики, каковая могла бы избавить страну от настоящей ее болезни - безработицы и перенаселения. Подходя к делу с экономической точки зрения, каждый дальновидный политик, оценивая создавшееся положение, должен знать, что Англию нельзя рассматривать изолированно от остального мира. (О! О!) Иронический смех, прозвучавший столь неожиданно, развязал Майклу язык. В голове прояснилось. Усмехнувшись и от этого сразу похорошев, он продолжал.
      Все ораторы, выступавшие в палате, останавливались на серьезной проблеме безработицы, причем надежды возлагали на завоевание европейского рынка. При всем своем уважении к ним он должен заявить, что формула "И волки сыты, и овцы целы" не так реальна, как хотелось бы. (Смех.) Утверждал ли кто-нибудь из них, что в Англии заработную плату нужно снизить и количество рабочих часов увеличить, или что в Европе заработная плата должна повыситься, а количество рабочих часов - уменьшиться? Нет, на это у них не хватило смелости. Англия, которой предстоит уничтожить безработицу, является единственной в мире страной, вынужденной покупать на стороне около семидесяти процентов того количества продуктов питания, какое необходимо населению, причем шесть седьмых ее населения проживает в городах. Эти шесть седьмых заняты производством товаров, слишком дорогих для европейских стран, и, однако, Англия должна продать этих товаров столько, чтобы ей хватило на уплату за ввозимые из-за границы продукты питания, которые поддерживают жизнь людей, занятых в производстве. (Смешки.) Если это и шутка, то довольно мрачная. (Голос: "Вы забыли о морских перевозках".) Он принимает поправку почтенного депутата и возлагает всяческие надежды на эту отрасль нашей деятельности. Впрочем, по всем признакам, коэффициент ее падает.
      На этом этапе его речи коэффициент Майкла тоже слегка упал, - он вдруг ощутил желание махнуть рукой на фоггартизм и сесть. Холодное внимание, слабые улыбки, выражение лица бывшего премьера, казалось, призывали его сдаться. "Как молод! О, как ты молод!" - читал он на лицах слушателей. "Мы здесь заседали раньше, чем ты надел штанишки". И он был с ними вполне согласен. Но ничего не оставалось, как продолжать: на галерее для дам сидела Флер, на галерее для иностранцев - старик Блайт; и какое-то упрямство овладело Майклом. Крепко сжав в руке записки, он снова заговорил:
      - Несмотря на войну, а быть может благодаря войне, население Великобритании увеличилось на два миллиона. Эмиграция упала с трехсот тысяч до ста тысяч. И с таким положением вещей предлагают бороться лишь путем завоевания европейского рынка, который, по вполне понятным причинам, нимало не хочет быть завоеванным. Какова же альтернатива? Быть может, кое-кто из почтенных депутатов знаком с произведением сэра Джемса Фоггарта "Опасное положение Англии". ("Слушайте, слушайте!" - _ с задней скамьи лейбористов.) Он читал в одном из органов прессы, что никто еще не предлагал англичанам столь сумасбродной системы. ("Слушайте, слушайте! ") Фоггартизм действительно заслуживает этого обвинения, ибо он дальновиден и вдобавок еще предлагает стране взглянуть прямо в лицо создавшемуся положению...
      Майкл уже готов был огласить свою веру, как вдруг его остановила мысль: "Верно ли это? Не заблуждаюсь ли я? Быть может, я невежественный дурак?" Он проглотил слюну и, глядя прямо перед собой, продолжал:
      - Фоггартизм восстает против того, чтобы люди, находящиеся в нашем положении, пробавлялись паллиативными средствами; он предлагает, чтобы народ назначил себе какой-нибудь определенный срок, - скажем, двадцать лет - минута в жизни нации - ив течение этого срока работал упорно и стойко. Фоггартизм требует, чтобы Британская империя с ее огромными ресурсами, большей частью не использованными, могла обеспечить самое себя. Сторонники имперской политики спросят? "Что в этом нового?" Новое заключается в степени и в методе. Фоггартизм утверждает, что необходимо познакомить британский народ со всеми нашими доминионами - познакомить путем организованных путешествий и широкой пропаганды. Эта мера не может не вызвать усиленной эмиграции. Но почтенным депутатам хорошо известно, что эмиграция взрослых не дает желаемых результатов, ибо наши горожане уже развращены и отравлены городом и принесут мало пользы в доминионах, а тех немногих англичан, которые еще живут в деревне, трогать нельзя. Поэтому фоггартизм предлагает отправлять в доминионы мальчиков и девочек в возрасте от четырнадцати или пятнадцати до восемнадцати лет. Членам палаты известно, что в этом направлении уже были сделаны опыты, увенчавшиеся успехом, но опыты эти - лишь капля в море. К этому вопросу нужно подойти с такой же энергией, какая была проявлена во время войны. Развитие детской эмиграции требует таких же масштабов и той же энергии, какие были приложены к работе военных заводов, после того как в это дело вмешался один почтенный член парламента, - ее надо увеличить в сто раз. Конечно, если доминионы не пойдут всей душой нам навстречу, из этого ничего не выйдет, но я считаю, что такого сотрудничества добиться можно. В настоящее время жители доминионов враждебно относятся к английским эмигрантам, ибо не верят, что взрослые эмигранты могут принести пользу стране. Но от этого враждебного отношения не останется и следа, если мы будем направлять в доминионы работоспособную молодежь. Я полагаю, что за первой удачливой группой потянутся вторая и третья, и так без конца; важно только знать, с чего начать и каким людям поручить проведение этого проекта в жизнь.
      Кто-то за его спиной сказал: "Ох, какая ерунда!" Майкл смутился, но, помедлив, вновь закусил удила и продолжал:
      - Если такую работу делать наполовину, то лучше и не начинать, но ведь на войне то, что оказывалось нужным, всегда делали, и всегда находились подходящие люди. Я призываю палату разделить со мной точку зрения, что сейчас наша страна почти в таком же критическом положении, как была тогда.
      Он заметил, что кое-кто слушает его си вниманием, и, переведя дух, продолжал:
      - Если оставить в стороне Ирландию... (Голос: "Почему? ") Я предпочитаю не трогать тех, кто не хочет, чтобы их трогали... (Смех.)... то в настоящее время соотношение белого населения Англии и остальных территории империи - примерно пять к двум. Если в течение двадцати лет проводить в широком масштабе эмиграцию детей, мы сильно выровняем эту пропорцию, английское влияние во всей Британской империи упрочится окончательно, а предложение и спрос между Англией и доминионами придет в равновесие. (Голос: "Тогда доминионы будут сами себя снабжать".) Почтенный депутат извинит меня, если я скажу, что об этом говорить преждевременно. Мы далеко ушли в области механизации промышленности. Конечно, может пройти пять, семь лет раньше, чем безработица понизится хотя бы до довоенного уровня, но сумеет ли кто-нибудь выдвинуть иной способ борьбы с этим злом? Я стою за высокую заработную плату и умеренный рабочий день. Я считаю, что Британия хотя и далеко опередила Европу, но дает лишь приличный минимум, а иногда и того меньше; я стою за увеличение заработной платы и сокращение рабочего дня. И это требование рабочие выставляют везде, где только развевается британский флаг. ("Слушайте, слушайте! ") От своих требований они не откажутся, на это рассчитывать не приходите". ("Слушайте, слушайте! О! О! ") Уравнение спроса и предложения в пределах империи есть единственный способ улучшить условия жизни. В мире произошли такие перемены, что прежняя установка: "Покупай на самом дешевом рынке и продавай на самом дорогом" - к Англии уже не применима. Свобода торговли никогда не была принципом. (О! О! Слушайте, слушайте!" И смех.) Или, вернее, были близнецы - Свобода торговли и Целесообразность, и их перепутали, и теперь у обоих вид достаточно хилый. Но распространяться на эту тему я не собираюсь. (Голос: "Лучше не надо".)
      Майкл видел, что эти слова бросил человек, сидевший на скамье либералов, - брюнет с красной физиономией и коротко подстриженными усами. Он не знал его фамилии, но физиономия ему не понравилась, она горела не только жаром политики. На чем же он остановился? Ах, да...
      - В программе Фоггарта любопытен еще один пункт. В настоящее время Англия недостаточно защищена от воздушных нападений и не может сама себя прокормить, вследствие чего распаляет хищнические инстинкты других наций. И здесь я должен просить прощения за то, что обращаю внимание членов палаты на Золушку, иными словами - землю. В тронной речи по этому щекотливому вопросу было сказано только, что будет созвана конференция представителей всех интересов. Но такая конференция ничего не даст, если все партии заранее не сговорятся последовательно проводить определенную линию. Здесь снова выступает на сцену фоггартизм и предлагает: "Следуйте строго очерченной программе по земельному вопросу и не изменяйте ей. Пусть для вас она будет так же священна, как для Америки сухой закон". (Голос: "И так же проклята". Смех.) Священная и проклятая - словно название романа Достоевского. (Смех.) Да, без этого мы не обойдемся. От нашей политики в земельном вопросе зависит не только благополучие фермеров, землевладельцев и землепашцев, но и самое существование Англии, если снова разразится война. В этом, только в этом заключается единственная надежда спасти Англию. Фоггартизм требует, чтобы мы твердо проводили нашу земельную политику, и тогда через десять лет семьдесят процентов продуктов питания мы будем производить у себя. Во время войны было высчитано, это эту цифру можно немедленно довести до восьмидесяти двух процентов; и многое в этом направлении уже было сделано. Почему же всему этому дали заглохнуть? Почему столько труда пошло насмарку? Мы должны верить в наше сельское хозяйство; а вера появится только при условии упорной и последовательной деятельности.
      Майкл сделал паузу. На соседней скамье кто-то зевнул; слышалось шарканье ног; вошел еще один из бывших премьеров; несколько членов вышли. Вопрос о "земле" всем надоел. Не затронуть ли ему третий пункт программы Фоггарта - воздушный флот? Но и по этому вопросу ничего нового не скажешь. А кроме того, придется сделать вступление: поговорить об уничтожении воздушной войны или хотя бы о частичном разоружении. Нет, это займет слишком много времени! Лучше и не начинать. Он быстро заговорил:
      - Эмиграция! Земля! Фоггартизм требует, чтобы к обеим этим проблемам отнеслись с тем же вниманием, какое уделяли насущным вопросам во время войны. Я счастлив, что на мою долю выпала честь познакомить представителей всех партий с этим великим - что бы ни думали почтенные депутаты - произведением сэра Джемса Фоггарта. Прошу прощения, что отнял у слушателей столько времени.
      Он сел. Говорил он тридцать минут. Как гора с плеч! Встал один из депутатов.
      - Должен поздравить депутата от Мид-Бэкса с первой его речью, которая, как мы все готовы признать, была интересна как по содержанию, так и по форме, хотя почтенный депутат и занимался постройкой воздушных замков, призывая нас есть меньше хлеба и платить больше налогов. Депутат от Тайна и Тиса в начале прений сделал намек на партию, к которой я имею честь принадлежать, и...
      "Так!" - подумал Майкл и, убедившись, что этот оратор не намерен останавливаться на его речи, покинул палату.
      II
      ПОСЛЕДСТВИЯ
      Когда он шел домой, в голове у него было пусто и на сердце легко. Да, вот в чем беда - легковес! Никто не обратит на него серьезного внимания. Он вспомнил первую речь депутата от Корнмаркета. По крайней мере он, Майкл, замолчал сегодня, как только слушатели начали зевать. Ему было жарко, и он проголодался. Оперные певцы толстеют от звука своего голоса, а члены парламента худеют! Он решил прежде всего принять ванну.
      Он одевался, когда вошла Флер.
      - Ты говорил прекрасно, Майкл. Но какая это скотина!
      - Кто?
      - Его фамилия Мак-Гаун.
      - Сэр Александр Мак-Гаун? А что такое?
      - Завтра прочтешь в газетах. Он инсинуировал, будто ты, как один из издателей, заинтересован в том, чтобы книга Фоггарта имела сбыт.
      - Да, это сильно!
      - И вся его речь была возмутительна, Ты его знаешь?
      - Мак-Гауна? Нет. Он депутат от какого-то шотландского города.
      - Тебе он враг. Блайт тобой очень доволен и возмущается Мак-Гауном; твой отец тоже. Я еще ни разу не видала его таким взбешенным. Ты должен написать в "Тайме" и объяснить, что еще до выборов вышел из издательства Дэнби и Уинтер. Твои родители у нас сегодня обедают. Ты знал, что твоя мать была в палате?
      - Мама? Да ведь она ненавидит политику.
      - Она сказала только: "Жаль, что Майкл не откинул волосы со лба. Мне нравится его лоб". А когда Мак-Гаун сел, она заметила: "Дорогая моя, у этого человека как будто срезан затылок. Как вы думаете, не из Пруссии ли он родом? И мочки ушей у него толстые. Не хотела бы я быть его женой". У нее был с собой бинокль.
      Когда Майкл с Флер спустились вниз, сэр Лоренс и леди Монт уже были в гостиной и стояли друг против Друга, словно два аиста, если не на одной ноге, то, во всяком случае, с большой важностью. Откинув волосы со лба Майкла, леди Монт клюнула его в лоб.
      - Как вы там высидели, мама?
      - Милый мой мальчик, я была ужасно довольна. Вот только этот человек мне не понравился - у него безобразная форма головы. Но где ты набрался таких познаний? Ты очень умно говорил.
      Майкл усмехнулся.
      - А вы что скажете, сэр?
      Сэр Лоренс скроил гримасу.
      - Ты сыграл роль enfant terrible [8], дорогой мой. Одним твоя речь не понравится потому, что они никогда об этом не думали, а другим - именно потому, что они думали.
      - Как! Значит, в душе они фоггартисты?
      - Конечно. Но в палате не следует защищать подлинные свои убеждения. Это не принято.
      - Славная комната, - проворковала леди Монт. - Раньше она была китайской. А где "Обезьяна"?
      - В кабинете у Майкла, мама. Она нам надоела, Хотите взглянуть до обеда на Кита?
      Когда Майкл остался наедине с отцом, они оба уставились на один и тот же предмет - на табакерку эпохи Людовика Пятнадцатого, которую отыскал где-то Сомс.
      - Папа, вы реагировали бы на инсинуацию Мак-Гауна?
      - Мак-Гаун - фамилия этого торгаша? Да, несомненно.
      - Как?
      - Уличил бы его во лжи.
      - В частном разговоре, в прессе или в палате?
      - И то, и другое, и третье. В разговоре я бы просто назвал его лжецом. В заметке я употребил бы слова: "Легкомысленное отношение к истине". В парламенте я бы выразил сожаление, что "его плохо информировали". Можно добавить, что людям случалось получать за такие вещи по физиономии.
      - Но неужели вы допускаете, что кто-нибудь поверит этой клевете? - спросил Майкл.
      - Поверят всему, что свидетельствует о развращении политических нравов. Это так свойственно людям. Забота о честности общественных деятелей была бы превосходной чертой, если бы ее обычно не проявляли люди, сами столь мало честные, что и в других они вряд ли сумеют ее оценить. - Сэр Лоренс поморщился, вспомнив ОГС. - А кстати, почему "Старого Форсайта" не было сегодня в палате?
      - Я ему предложил пропуск, но он сказал, что не был в палате с тех пор, как Гладстон проводил билль о гомруле. Да и тогда пошел только потому, что боялся, как бы его отца не хватил удар.
      Сэр Лоренс вставил монокль.
      - Я не совсем понимаю.
      - У отца был пропуск, и он не хотел его терять.
      - Понял. Очень благородно со стороны "Старого Форсайта".
      - Он нашел, что Гладстон слишком многословен.
      - А! В былые годы речи бывали и длиннее. Ты быстро справился со своим делом, Майкл. Я бы сказал, что со временем из тебя выйдет толк. А у меня есть новость Для "Старого Форсайта". Я знаю, почему Шропшир не разговаривает с Чарли Ферраром. Старик только с этим условием и заплатил в третий раз его долги, чтобы спасти его от доски позора. Я надеялся на что-нибудь более таинственное. В каком положении процесс?
      - Последнее, что я слышал, это что проводят какие-то взаимные запросы сторон.
      - А, знаю. Отвечают такое, что ничего не разберешь, и притом вполне беспристрастно. Потом задают тебе ряд вопросов, и ты отвечаешь точно так же. Из всего этого адвокаты что-то извлекают. Что у вас сегодня на обед?
      - Флер обещала заколоть жирного тельца, когда я произнесу мою первую речь.
      Сэр Лоренс вздохнул.
      - Очень рад. Твоя мать снова увлекается витаминами, и теперь мы едим главным образом морковь, обычно сырую. Хорошо, когда в жилах жены течет французская кровь! По крайней мере не страдаешь от недоедания. А вот и дамы!..
      Не раз отмечалось, что люди, подчеркивающие свое презрение к отзывам прессы, прочитывают за завтраком все газеты в те дни, когда отзыв должен появиться. Майкл истратил на утренние газеты около шиллинга. Из тридцати газет только в четырех упоминалось о его речи. "Тайме" изложила ее сжато и точно. "Морнинг Пост" выхватила несколько фраз об империи, предпослав им слова: "В не лишенной интереса речи". "Дэйли Телеграф" отметила: "Среди других ораторов выступил мистер Майкл Монт". А "Манчестер Гардиэн" сообщила: "Депутат от Мид-Бэкса в своей первой речи ратовал за переселение детей в доминионы".
      Сэр Александр Мак-Гаун, несколько лет заседавший в парламенте, удостоился большего внимания, но об инсинуации в газетах не было ни слова. Майкл обратился к Хэнзарду [9].
      Его собственная речь, сверх ожидания, показалась ему вполне связной. Когда вошла Флер, он дочитывал речь Мак-Гауна.
      - Налей мне кофе, старушка.
      Флер подала ему кофе и прислонилась к его плечу.
      - Этот Мак-Гаун ухаживает за Марджори Феррар, - сказала она. - Теперь я припоминаю.
      Майкл размешал сахар.
      - Черт возьми! В палате такими дрязгами не занимаются.
      - Ошибаешься. Мне Элисон говорила. Вчера я просто не подумала. Отвратительная речь, не правда ли?
      - Могла быть хуже, - усмехнулся Майкл.
      - "Как один из компаньонов фирмы, выпустившей это любопытное произведение, он, несомненно, заинтересован его распространении; вот чем можно объяснить энтузиазм Оратора". Неужели это тебя не приводит в бешенство?
      Майкл пожал плечами.
      - Ты когда-нибудь сердишься, Майкл?
      - Дорогая моя, не забудь, что я проделал войну. Ну-с, напишем в "Тайме". Как бы это сформулировать?
      "Сэр, Разрешите мне через вашу уважаемую газету (этак спокойнее) и в интересах публики (чтобы звучало не слишком лично)..." - Гм! А дальше?..
      - "Сообщить, что сэр Александр Мак-Гаун солгал, намекнув в своей речи, что я заинтересован в распространении книги сэра Джемса Фоггарта".
      - Прямолинейно, - сказал Майкл, - но они этого не поместят. Не лучше ли так:
      "... оповестить публику, что сэр Александр Мак-Гаун в своей речи несколько исказил факты. Считаю долгом заявить, что еще до моего избрания в парламент я перестал работать в издательстве, выпустившем книгу сэра Джемса Фоггарта "Опасное положение Англии" и, вопреки тому, что говорил сэр Александр Мак-Гаун, нимало не заинтересован в распространении этой книги. Не смею утверждать, что он хочет затронуть мою честь (слово "честь" нужно вставить), но его слова напрашиваются на такое истолкование. Книга меня интересует лишь постольку, поскольку я озабочен действительно опасным положением Англии Искренно преданный и т, д. ". - Ну как?
      - Слишком мягко. А кроме того, я бы не стала говорить, что ты действительно считаешь положение Англии опасным. Это, знаешь ли, вздор. То есть я хочу сказать, что это преувеличено.
      - Отлично, - сказал Майкл, - напишем вместо этого:
      "Озабочен положением страны". В палате я попрошу слова в порядке информации, а в кулуарах - без всякого порядка. Интересно, как отзовется "Ивнинг Сан", "Ивнинг Сан", которую Майкл купил по дороге в парламент, угостила его передовой статьей, озаглавленной "Снова фоггартизм" и начинающейся так: "Вчера депутат от Мид-Бэкса вызвал смех всей палаты, произнеся речь в защиту сумасшедшей теории, именуемой фоггартизмом, о которой мы уже упоминали на страницах нашей газеты". За этим следовало двадцать строк, написанных в не менее оскорбительном тоне. Майкл отдал газету швейцару.
      В палате, убедившись, что Мак-Гаун присутствует на заседании, Майкл воспользовался первым удобным случаем и встал:
      - Мистер спикер! Я хочу опровергнуть заявление, сделанное вчера во время прений и затрагивающее мою честь. Почтенный депутат от Грингоу заявил в своей речи... - тут Майкл прочел абзац из Хэнзарда. - Правда, я имел отношение к издательству, выпустившему в августе тысяча девятьсот двадцать третьего года книгу сэра Джемса Фоггарта, но все связи с этим издательством я порвал в октябре тысяча девятьсот двадцать третьего года, задолго до того, как вошел в парламент. Поэтому я нимало не заинтересован в распространении этой книги, хотя от души желаю, чтобы принципы фоггартизма были проведены в жизнь.
      Он сел под жидкие аплодисменты. Тогда поднялся сэр Александр Мак-Гаун. Это был тот самый человек с красной физиономией, который так не понравился Майклу накануне.
      - Мне кажется, - начал он, - что почтенный депутат от Мид-Бэкса был недостаточно заинтересован своей собственной речью, ибо отсутствовал, когда я на нее отвечал. Не могу согласиться с тем, что мои слова могут быть истолкованы так, как он их истолковал. Я сказал тогда - и сейчас повторяю, - что один из издателей несомненно был заинтересован в том, чтобы выпущенная им книга завоевала симпатии публики. Почтенный депутат принял на свой счет слова, к нему не относившиеся.
      Он повернулся лицом к Майклу - мрачный, красный, вызывающий.
      Майкл снова встал.
      - Я рад, что почтенный депутат устранил возможность неправильного истолкования его слов.
      Через несколько минут оба покинули зал.
      В газетах нередко появляются отчеты о том, как мистер Суош, почтенный депутат от Топклифа, обозвал мистера Бэклера, почтенного депутата от Путинга, именем не вполне подходящим к обстановке парламента. ("К порядку! ") И как мистер Бэклер в ответ выразился о мистере Суош еще менее лестно. ("Слушайте, слушайте! К порядку!") И как мистер Суош потрясал кулаками (шум), а мистер Бэклер взывал к спикеру или швырял бумаги. ("К порядку, тише! ") И как последовало великое смятение, и мистер Суош или мистер Бэклер был лишен права посещать заседания и вынужден был, громко крича, покинуть Мать всех парламентов в сопровождении дежурного полисмена, и прочие поучительные подробности. Небольшое недоразумение между Майклом и сэром Александром разрешилось поиному. Инстинктивно соблюдая правила приличия, они направились в умывальную; по дороге в это мраморное убежище они не обращали друг на друга ни малейшего внимания. Остановившись перед вешалкой для полотенец, Майкл сказал:
      - Ну, сэр, можете вы мне объяснить, почему вы вели себя, как грязная скотина? Вы прекрасно знали, как будут истолкованы ваши слова.
      Сэр Александр отложил в сторону щетку.
      - Получайте, - сказал он и со всего размаху дал Майклу по уху. Майкл пошатнулся, затем, размахнувшись, угодил сэру Александру в нос. Оба действовали энергично, сэр Александр был человек коренастый, а Майкл - увертливый, но ни тот, ни другой не умели работать кулаками. Драку прервал почтенный депутат от Уошбэзона, выходивший из уборной. Поспешно войдя в умывальную, он тотчас же получил синяк под глазом и удар в диафрагму, отчего согнулся вдвое, а затем показал себя более красноречивым оратором, чем могли бы ожидать люди, знавшие этого почтенного джентльмена.
      - Простите, пожалуйста, сэр, - сказал Майкл. - Невиновные всегда страдают больше, чем виновные.
      - Я бы вас обоих запретил сюда пускать, - кипятился депутат от Уошбэзона.
      Майкл усмехнулся, а сэр Александр сказал:
      - К черту!
      - Вздорные забияки! - проворчал депутат от Уошбэзона. - Как же я теперь, черт возьми, буду выступать сегодня?
      - Если вы явитесь с повязкой на глазу, - сказал Майкл, примачивая подбитый глаз депутата холодной водой, - и объясните, что пострадали при столкновении автомобилей, вашу речь выслушают с особым вниманием, и газеты дадут хороший отзыв. Разрешите предложить вам для повязки подкладку от галстука?
      - Не троньте мой глаз, - зарычал депутат от Уошбэзона, - и убирайтесь отсюда, пока я не вышел из терпения.
      Майкл застегнул верхнюю пуговицу жилета, расстегнувшуюся во время драки, и, посмотрев в зеркало, убедился, что ухо у него горит, манжета в крови, а у противника кровь идет носом.
      "Ну и скандал! - подумал он, выходя на свежий воздух. - Хорошо, что мы столкнулись в умывальной! Дома я, пожалуй, умолчу".

К титульной странице
Вперед
Назад