- Среди них есть старик? - спросил Билли, крепко сжимая трубку. - Ему лет восемьдесят, у него жуткий нос, весь такой изъеденный.
      Звук перелистываемых бумаг слышался целую вечность.
      - Тадуз Лемке, - спокойно сказал Пеншли. - Отец женщины, которую ты сбил машиной. Да, он с ними.
      - Отец?! - выкрикнул Халлек. - Это невозможно, Кирк! Женщина была старухой лет семидесяти-семидесяти пяти...
      - Тадузу Лемке сто шесть лет.
      Некоторое время Билли был не в силах вымолвить ни слова. Губы его шевелились - и ни звука, словно привидение поцеловал. Потом повторил:
      - Это невозможно.
      - Возраст, которому можно позавидовать, - сказал Кирк Пеншли. - Но ничего невозможного. Все эти люди на учете, знаешь ли. У меня документы имеются, если хочешь: номера социальных страховок, отпечатки пальцев. Лемке заявлял, что его возраст сто шесть, сто восемь и сто двадцать лет. Я предпочитаю верить цифре сто шесть, поскольку она представлена специалистами Бартона. Сюзанна Лемке была точно его дочерью, тут сомнений нет. А он в различных игровых лицензиях фигурирует как "президент компании Тадуз", что означает - он глава племени или табора, или как они там себя называют.
      Его дочь? Дочь Лемке? В голове Билли возникла сумятица. Каким-то образом это меняло дело. Допустим, кто-то сбил Линду. Вот так и она выбежала бы на мостовую.
      - ...прекратить?
      - А? - Он попытался вернуться к тому, что сказал Кирк Пеншли.
      - Я спрашиваю: желаешь ли ты все это прекратить? Тебе, Билли, это в копеечку влетает.
      - Попроси, пожалуйста еще немного продолжить, - сказал Билли. - Я позвоню тебе через несколько дней, точнее, через три дна, узнаю, где вы их засекли.
      - В этом нужды нет, - сказал Пеншли. - Как только люди Бартона их найдут, ты первый, кому они об этом сообщат.
      - Меня здесь не будет, - медленно проговорил Билли.
      - О? - Голос Пеншли был продуманно равнодушным. - Где будешь?
      - Буду в пути, - ответил Халлек и вскоре положил трубку. Некоторое время сидел совершенно неподвижно, пытаясь разобраться с хаосом в голове. Его пальцы, очень тонкие пальцы, барабанили по столу.
      16. ПИСЬМО БИЛЛИ
      На следующее утро сразу после десяти Хейди ушла за покупками. Она даже не посмотрела в сторону Билли, чтобы хотя бы сказать, когда вернется или куда уходит. Эта старая добрая привычка прекратила свое существование. Билли сидел у себя в кабинете и наблюдал в окно, как "олдс" задним ходом выезжал на улицу. В какой-то момент голова Хейди повернулась и, похоже, их взгляды встретились. Его взгляд - растерянный и испуганный, ее - упрямо обвиняющий: "Ты вынудил меня отправить отсюда дочь; профессиональную помощь, в которой ты нуждаешься, ты отвергаешь; наши друзья уже начали пересуды. Похоже, что тебе нужен сопровождающий в дурдом, и выбрали меня. Ну и катись к чертовой бабушке. Оставь меня в покое, хоть сгори все синим огнем, но заставить меня отправляться вместе с тобой на лечение в дурдом - не имеешь права".
      Иллюзия, разумеется. Не может она видеть его позади, в тени.
      Иллюзия, но как больно!
      Когда "олдс" скрылся на улице, Билли сунул листок бумаги в свою "Оливетти" и отпечатал: "Дорогая Хейди!" - в самом верху. Эта часть письма оказалась самой легкой. А дальше каждое предложение давалось ему мучительно. Постоянно тревожила мысль, что она вот-вот вернется и застигнет его за печатанием послания к ней. Но она не возвращалась. Наконец он извлек лист из машинки и перечитал:
      "К тому времени, как ты прочтешь это, я уеду. Сам точно не знаю - куда, и не знаю, на сколько времени... Но надеюсь, что, когда вернусь, все будет закончено, весь этот кошмар, которым мы живем.
      Хейди, Майкл Хаустон ошибается, ошибается во всем. Леда Россингтон в самом деле сказала мне, что старый цыган - его зовут Тадуз Лемке - прикоснулся к Кэри, и она в самом деле сказала мне, что его кожа превращается в броню. А Данкен Хопли на самом деле был покрыт опухолями и нарывами. Это гораздо кошмарное, чем ты себе можешь представить.
      Хаустон отказывается провести логическую связь, которую я представил ему в защиту своей точки зрения, не хочет увязать это с моим необъяснимым недугом (155 сегодня утром). Он не может принять подобного, поскольку оно полностью вышибает его из привычной колеи. Он скорее упрячет меня пожизненно в психбольницу, чем примет всерьез возможность того, что все происходящее есть результат цыганского проклятия. Такая вещь, как существование цыганского проклятия, повсюду, и особенно в Фэйрвью, - анафема всему, во что верил Майкл Хаустон. Его боги приходят не с неба, а из сосуда.
      Но я верю, что где-то в глубине души ты допускаешь, что такое возможно. Я думаю, частично твой гнев против меня в последнюю неделю был вызван тем, что я настаивал на том, во что ты в глубине души веришь и знаешь, что это правда. Можешь обвинять меня в том, что я сам разыгрываю спектакль постепенного исчезновения, но я расцениваю это так: верить в проклятие - значит, верить в то, что только один из нас наказан за то, в чем мы оба виноваты. Я говорю о том, как ты избегаешь чувства вины. И Господь знает, Хейди, в предательской и трусливой части своей души я чувствую: если мне удастся пройти все это дьявольское падение, ты тоже пройдешь через подобное испытание. Несчастье любит компаньона, а я полагаю, что в каждом из нас сидит негодяй, который тесно переплетается с добрым началом нашей натуры, и потому от него не избавиться.
      Но есть во мне еще одна часть - та, которая по-прежнему любит тебя, Хейди. И эта часть ни в коем случае не желает, чтобы тебе было хоть в чем-то плохо. Эта лучшая моя часть обладает интеллектуальной логикой, и потому я уехал. Я должен найти того цыгана, Хейди. Я обязан найти Тадуза Лемке и высказать ему все, что я продумал за последние шесть недель. Легко обвинять, легко жаждать мщения. Но когда посмотришь на вещи прямо, то замечаешь, как каждое событие завязано на другом, и что иногда вещи случаются потому, что они случаются. Никто не хочет признавать, что это так, поскольку тогда мы не сможем ни на ком выместить собственную боль. Придется искать другой путь, а все иные пути не столь просты и утешительны. Хочу сказать ему, что не было злого умысла. Хочу попросить его снять проклятие, поскольку предполагаю, что это в его силах. Но более всего желаю - просто просить прощения. За меня, за тебя, за весь Фэйрвью. Я, видишь ли, теперь знаю о цыганах гораздо больше, чем знал прежде. Можно сказать, у меня открылись глаза. И потому стоит высказать тебе еще одну вещь, Хейди. Если он сможет снять проклятие, если у меня вновь появится какое-то будущее, я не захочу больше жить в Фэйрвью. С меня отныне хватит паба Энди, Лантерн Драйв, клуба, всего грязного лицемерия. Если у меня окажется какое-то будущее, я надеюсь, что ты и Линда согласитесь уехать в другое, более чистое место вместе со мной. Если не согласитесь, то я уеду один. Если Лемке не сделает или не сможет сделать ничего, чтобы помочь мне, я во-крайней мере буду знать, что сделал все от меня зависящее. Когда я вернусь домой, то обязательно запишусь в клинику Глассмана, если ты все еще этого пожелаешь.
      Можешь показать эти письма Майклу Хаустону, если захочешь, или врачам Глассмана. Они, я думаю, согласятся с тем, что мои нынешние поступки могут быть очень хорошей терапией. В конце концов, они подумают - если он это делает, чтобы наказать себя (они ведь все время твердят о психической "анорексии невроза", мол, если чувствуешь себя достаточно виноватым, можешь ускорить свой метаболизм, пока он не начнет сжигать кучу калорий в день, встреча с Лемке как раз и выдаст Халлеку искупление, в котором он нуждается). Или решат, что есть две другие возможности. Одна - что Лемке засмеется и скажет, мол, никаких проклятий в жизни ни на кого не накладывал. Тем самым будет разрушена база психической мании, которая мной овладела, та грань, на которой она балансирует. Или вдруг окажется, что Лемке увидит способ нажиться и начнет врать о том, что он-де проклял меня, и запросит фантастическую сумму за исцеление. Но они решат, что фантастическая сумма за фантастическое излечение может оказаться полностью эффективным средством.
      Я подключил сыщиков через Кирка Пеншли и выяснил, что цыгане продвигаются на север по 95-му шоссе. Надеюсь найти их в штате Мэн. Если что-то произойдет, я сразу же сообщу, а пока предпочитаю не подвергать тебя больше испытаниям. Поверь, я люблю тебя всем сердцем.
      Твой Билли".
      Он сунул письмо в конверт, написал на нем имя Хейди и оставил на видном месте на кухне. Потом вызвал такси, чтобы добраться до агентства Херца в Уэстпорте. Постоял на ступеньках, поджидая машину, надеясь, что Хейди вдруг появится, и они потолкуют.
      Только усевшись в машину, он сообразил, что обсуждать что-либо с Хейди было не очень хорошей идеей. Разговоры с ней ушли в прошлое - в то время, когда он жил в городе жирных котов так, как жили все, даже о том не подозревая. Все это стало теперь прошлым. Если и было будущее, то оно лежало на магистрали где-то в штате Мэн. За ним предстояло гнаться, пока он не истаял совсем...
      17. 137
      На ночь он остановился в Провиденсе. Позвонил к себе в контору и продиктовал автоответчику письмо Кирку Пеншли - не будет ли он так любезен выслать ему все фотографии цыган и все данные об их транспортных средствах, включая номерные знаки, в отель "Шератон-Портленд", Мэн?
      Автоответчик перечитал ему его послание - небольшое чудо, по мнению Билли, - и он положил трубку. Путь из Фэйрвью до Провиденса был невелик, меньше ста пятидесяти миль, но он сильно утомился и впервые за последние недели спал без сновидений. Утром вдруг обнаружил, что в ванной его номера в мотеле не было весов. "Спасибо Господу хоть за это" - подумал Билли Халлек.
      Он быстро оделся. Когда зашнуровывал туфли, поймал себя на том, что насвистывает мелодию. Потом снова в путь по магистрали. К шести тридцати он снял номер в "Шератоне" напротив огромного супермаркета. Послание от Пеншли уже ждало его: "информация в пути, но есть трудности. Может занять день или два".
      "Замечательно", - подумал Билли. - "Два фунта в день, Кирк. Подумаешь - лишние дни! К чему тут спешка, парень?"
      Южно-портлендский "Шератон" был круглым зданием, и комната Билли выглядела, как кусок торта, - трудно было привыкнуть к спальне в виде сектора. Он устал, болела голова. Ресторан показался уже просто не под силу, особенно если он тоже выглядел сектором. Заказал еду прямо в номер.
      Билли выходил из ванной, когда в дверь постучал гарсон. Он накинул халат, любезно предоставляемый постояльцам (НЕ УКРАДИ, гласила надпись на карточке, торчавшей из кармана) и крикнул:
      - Минуточку!
      Халлек пересек комнату и открыл дверь. Впервые он столкнулся с тем, как воспринимают участники балаганного шоу "чудо-юдо" реакцию публики. Гарсон оказался парнем лет девятнадцати со впалыми щеками и прической, претендующей на имитацию английских панк-рокеров. Ничем не примечательная личность. Он посмотрел на Билли отсутствующим равнодушным взглядом человека, который видит сотни мужчин в халатах отеля за каждую смену. Такой взгляд становится осмысленным только когда разглядывает чаевые. И вдруг глаза гарсона расширились от ужаса. Длилось это одно мгновение, глаза тут же вновь стали равнодушными. Но Билли успел заметить.
      "Ужас. То был почти ужас".
      Выражение испуга не исчезло: оно затаилось под маской безразличия. Билли показалось, что он все еще улавливает его, поскольку добавилось еще и выражение зачарованности, удивления.
      Какое-то мгновение они стояли друг против друга, словно замороженные, сцепленные друг с другом в нежеланном партнерстве: диковинка и зритель... Билли туманно вспомнил Данкена Хрипли, сидящего в своем уютном доме в переулке Риббонмейкер с погашенным светом.
      - Несите, - сказал он, усилием воли оборвав эту паузу. - Вы что, так и собираетесь простоять тут весь вечер?
      - Что вы, сэр, - ответил служащий отела, - извините.
      Парень густо покраснел, и Билли стало жаль его. Не был он никаким панк-рокером или юным лоботрясом, явившимся поглазеть на живого крокодила. Обыкновенный парнишка из колледжа, нанявшийся подработать на каникулах. Просто удивился от зрелища столь истощенного неким недугом человека.
      "Старик проклял меня отнюдь не в чем-то одном", - подумал Билли.
      И не вина этого парня, что Билли Халлек из Фэйрвью, Коннектикут, потерял столько веса, что почти обрел статус балаганного чуда. Он дал парню дополнительно доллар и поспешил избавиться от его присутствия. Потом вернулся в ванную и посмотрел на себя в зеркало, медленно раскрывая халат. Халат он обернул наспех, так что грудь и часть живота оставались открытыми. Можно было понять шок официанта даже от той части, которую он увидел. С распахнутым халатом все стало более наглядным.
      Каждое ребро выделялось отчетливо и рельефно, ключицы - кости, обтянутые кожей, выпирали кости скул, подбородка, самой груди, живот был впадиной. Ноги худо-бедно выглядели сносно - они у него никогда не были толстыми, и плоть покрывала кости, но выше поясницы Билли превращался в ходячий скелет.
      "Сто фунтов", - подумал он. - "Достаточно, чтобы из шкафа вышел скелет. Теперь ты знаешь, как хрупка грань между тем, что всегда принимал как само собой разумеющееся. Пока что ты сойдешь за нормального, когда одет. Но через сколько времени на тебя и одетого будут смотреть так, как сегодня глядел гарсон на раздетого? Через неделю? Через две?"
      Голова болела сильнее, и хотя раньше ему хотелось как следует поесть, он лишь кое-что поклевал из своего ужина. Ночью спал плохо и проснулся рано. Когда одевался, мелодий уже не насвистывал.
      Он решил, что Кирк Пеншли и сыщики Бартона были правы: цыгане будут стараться держаться ближе к побережью. Летом в штате Мэн жизнь бурлила именно на побережье из-за притока туристов. Они съезжались купаться в слишком холодной воде, загорать (хотя дни бывали туманными с моросящими дождями, но туристы забывали об этом), есть лобстеров и моллюсков, покупать пепельницы с изображениями чаек, ходить в летние театры в Огунквите и Брунсвике, фотографировать маяки в Портленде и Пемакиде или же просто послоняться по таким городкам, как Рокпорт, Кэдмен и, конечно же, Бар Харбор.
      Туристы располагались вдоль побережья, а потому там же находились и доллары, которые они отсчитывали из своих бумажников. Там же будут и цыгане, но только где именно?
      Билли просмотрел список по меньшей мере полусотни прибрежных городов, потом спустился вниз. Бармен оказался импортированным из Нью-Джерси, который ни о чем, кроме Эсбурн Парка не слыхал. Удалось найти официантку, которая прожила всю жизнь в штате Мэн и была знакома с побережьем, а также не прочь поболтать об этих краях.
      - Я разыскиваю кое-каких людей и уверен, что они где-то на побережье, но не в самых изысканных местах. Скорей, пожалуй... м-м...
      - В городке типа "хонки-тонки"-салунов? - спросила она.
      Билли кивнул.
      Она склонилась над списком.
      - Олд Оркард Бич, - сказала она. - Это уж самый, самый "хонки-тонки" из всех, самый бесшабашный городок. Нужно иметь три головы, чтобы за всем уследить там.
      - Еще какие?
      - Вообще-то, все прибрежные города в летний сезон становятся немного "хонки-тонки". Ну, например, Бар Харбор. Все, кто слыхал о нем, считают, что Бар Харбор должен быть городом, что называется Риц - шик и блеск, солидная роскошь, богачи в "Роллс-Ройсах".
      - А что, он не такой?
      - Нет. Скорее Френчмен Бэй, но не Бар Харбор. Зимой это сонный городишко, где самое большое приключение - отправление ежедневного суденышка в десять двадцать пять. Но летом Бар Харбор - сумасшедший город, вроде Форт Лодердейла весной: полно народу, всякого жулья и хиппи. Там можно встать на берегу, вдохнуть полной грудью, и словишь кайф, если ветер дует от Бар Харбора. Главное развлечение до праздника Дня Труда это уличный карнавал. В общем-то, мистер, все городки побережья приблизительно в этом духе, но Бар Харбор пожалуй, возглавляет список. Иногда я ездила туда в июле или в августе, просто поболтаться, развлечься. Больше не езжу - возраст уже не тот.
      Билли не сдержал улыбки: официантке на вид было года двадцать три. Он дал ей пять долларов, а она пожелала ему приятно провести лето и найти своих друзей. Билли кивнул, но впервые не почувствовал энтузиазма от такой возможности.
      - Хотите небольшой совет, мистер?
      - Да, - ответил Билли, полагая, что она скажет, с какого места лучше всего начать, хотя это он для себя уже решил.
      - Вам надо малость поправиться, - сказала она. - Ешьте "паста". Моя мама вам то же самое посоветовала бы. Побольше "паста", и прибавите несколько фунтов веса.
      Конверт "манила", открывающийся с торца, полный фотографий и информации об автомашинах, прибыл к Халлеку на третий день в Южный Портленд. Он медленно перебрал все снимки, осмотрев каждый. Вот молодой жонглер. Его тоже звали Лемке. Сэмюэл Лемке. Он открыто смотрел в объектив камеры, готовый к развлечениям и дружбе, равно как и к ссоре и гневу. А вот и прекрасная девушка, установившая мишень и стрелявшая в нее из рогатки, когда прибыли полицейские. Да, она была действительно хороша, Халлек не ошибся, когда смотрел на нее издали в парке. Ее звали Анжелина Лемке. Он отложил ее снимок рядом с Сэмюэлом Лемке. Брат и сестра. Внуки Сюзанны Лемке? Правнуки Тадуза Лемке?
      Пожилой мужчина, раздававший рекламные листовки, - Ричард Кросскилл. Другие Кросскиллы носили разные имена - тоже семейство. И еще Стэнчфилды, Старберды, еще несколько Лемке. И затем... ближе к концу...
      Это он! Глаза в сети морщин были темными и умными. Через голову - платок, повязанный на левой щеке. В потрескавшихся губах - сигарета. Нос - мокрый распахнутый ужас.
      Билли смотрел на фотографию как загипнотизированный. Что-то знакомое было в облике старика, какая-то неуловимая связь с чем-то привычным. Потом вспомнил. Тадуз Лемке напомнил ему стариков из рекламного ролика грузин из России, куривших сигареты без фильтра, пивших водку и доживавших до невероятного возраста: сто тридцать лет, сто пятьдесят, даже сто семьдесят.
      По глазам Тадуза Лемке виден был древний возраст. В них Билли приметил познания, перед которыми двадцатый век выглядел как тень, и содрогнулся.
      В тот вечер он взвесился. Весы показали 137.
      18. ПОИСКИ
      "Олд Оркард Бич", говорила официантка, "это уж самый "хонки-тонки" из всех, самый бесшабашный городок". Клерк в регистратуре с этим согласился.
      С тем же согласилась и девушка в туристическом бюро в четырех милях дальше по шоссе, хотя не стала употреблять столь неформального выражения. Билли повернул арендованный автомобиль в сторону Олд Оркард Бич, находившийся милях в восемнадцати к югу.
      Движение стало плотным, машины еле плелись бампер в бампер. На них были в основном канадские номера, а по вместительности многие из них, наверно, могли бы перевезти целую футбольную команду. Большинство людей в машинах и шагавших пешком по обочине были раздеты до минимума, разрешенного законом, иногда - меньше минимума: бикини ниточкой с нашлепкой, плавки-гульфики, много блестевшей обнаженной плоти.
      На Билли были надеты джинсы, белая летняя рубашка с открытым воротником и спортивный плащ. Он сидел за рулем в закупоренной машине и потел, хотя кондиционер включил на всю катушку. Он помнил изумленный взгляд гарсона отеля и решил не раздеваться, как прочие, даже если туфли промокнут от стекающего пота.
      Миновав соленые пустоши, пару десятков рыбацких будок, где ловили лобстеров, весь медленный поток машин повернул к району летних домиков, стоявших в тесноте бок о бок. Почти раздетые люди сидели перед своими жилищами, что-то ели, читали романы в бумажных переплетах или тупо глазели на сплошной поток автомобилей.
      "Бог мой", подумал Билли, "да как они переносят вонищу из этих выхлопных труб?" В голову пришло, что им даже нравится. Может быть, просиживают именно здесь, а не на берегу, потому что запах напоминает им о доме.
      За домиками последовали мотели с вывесками: ЗДЕСЬ ГОВОРЯТ НА ФРАНЦУЗСКОМ (написано по-французски), КАНАДСКАЯ ВАЛЮТА - НЕ МЕНЬШЕ 250 ДОЛЛАРОВ, С ПОЛУНОЧИ - ГОЛУБЫЕ ФИЛЬМЫ ПО КАБЕЛЮ, ТРИ МИНУТЫ ДО ОКЕАНА!
      За мотелями потянулась торговая улица со скудным ассортиментом товаров в магазинах: фотопринадлежности, сувениры, похабные книжки по сниженным ценам. Молодые люди в джинсах с оборванными штанинами медленно бродили вдоль витрин, некоторые - взявшись за руки. Кое-кто отсутствующим взглядом смотрел на пыльные витрины. Среди скучающей, фланирующей публики лавировали ребята на скейтбордах. Билли Халлеку показалось, что все они страдают от лишнего веса.
      Детишки на скейтбордах, похоже, что-то жевали, как и прохожие: кто кусок пиццы, кто поп-корн, чипсы, конфеты и прочее. Увидел мужчину в белой рубахе навыпуск, в мешковатых штанах и сандалиях: он поглощал сосиску, длиною в целый фут, к подбородку прилипли ошметки лука и кислой капусты, а в левой руке тот держал еще пару сосисок. Халлеку он показался фокусником с надувными шарами.
      Мимо поплыл парк с аттракционами. Русские горки вздымались высоко в небо. Гигантский корабль викингов - качели - двигался взад и вперед полукругами под дружный визг пассажиров. Звенели колокола, мелькали и бегали огоньки множества лампочек.
      А справа подростки сшибались в автомобильчиках луна-парка. Молодой парень и молодая женщина целовались. Она обняла его рукой за шею, он одной рукой прижимал ее ягодицы, в другой держал банку "будвайзера".
      "Да", решил Билли. "Да, здесь то самое место. Вполне может быть".
      Он оставил машину на стоянке, заплатил семнадцать долларов за полдня, переложил бумажник из бокового кармана во внутренний карман плаща и начал охоту.
      Сначала ему показалось, что потеря веса ускорилась: уж очень странно на него поглядывали прохожие. Рациональная часть рассудка быстро убедила его: все дело в одежде, а вовсе не в том, как он выглядит под одеждой.
      "Эта публика будет на тебя смотреть точно такими же глазами, если будешь прогуливаться тут в майке и плавках в октябре месяце. Успокойся, Билли. На тебя все же стоит поглазеть. Здесь много такого, на что стоит поглазеть".
      И это было в самом деле так. Билли увидел толстую женщину в черных бикини, лоснилась темная кожа. Живот у нее был выдающимся, но бедра странным образом выглядели возбуждающими. Она двигалась к белой полоске пляжа, как океанский лайнер, ягодицы ритмично колыхались в такт шагов. Возле лавки с пиццей Билли увидел жирного пуделя, подстриженного по всем правилам. Язык собаки висел из пасти неподвижно и имел скорее серый, нежели розовый цвет. Заметил, как громадная чайка спикировала и выхватила из руки ребенка недоеденный грязный пирожок.
      Позади всего этого белый полумесяц пляжа Олд Оркарда был усеян загорающими под полуденным солнцем. Однако и пляж, и Атлантический океан позади него казались опошленными сутолокой людей, руки, лица которых были заняты и запачканы едой а сквозь пульсирующий шум моторов прорывались вопли зазывал ("Проверьте ваш вес!" - услышал Билли призывный крик откуда-то слева. - "Угадываю вес! Если ошибусь на пять фунтов, плачу доллар!") и ритмы рока из раскрытых дверей баров.
      Неожиданно Билли охватило чувство нереальности: он оказался как бы вне самого себя, подобно случаю с астральной проекцией, которые обычно описывает журнал "Фэйт". Имена - Хейди, Пеншли, Линда, Хаустон - зазвучали фальшиво и мелко, подобно именам, которые придумывают наспех для плохой истории. Возникло ощущение, что он способен заглянуть за кулисы вещей, в некий вообразимый "реальный мир". Запах моря показался пронизанным смрадом протухшей пищи, звуки стали слышаться издалека, словно плывущими к нему из длинного коридора.
      "Астральная проекция?" - прозвучал смутный голос. - "У тебя солнечный удар, друг мой".
      Да, пожалуй, когда теряешь сто двадцать фунтов веса, твой термостат начинает барахлить. Сейчас же уходи с солнцепека, иначе загремишь в обморок.
      - Ладно, уговорил, - пробормотал Билли, и проходивший мимо мальчишка, жующий поп-корн, резко обернулся в его сторону.
      Впереди находился бар с вывеской "Семь морей", на дверях надписи: "Холодное, как лед" и "Самое приятное время". Билли вошел.
      "Семь морей" оказались не только холодными, как лед, но и чудесно спокойным местом. На музыкальном автомате висела записка с крупной надписью: "КАКОЙ-ТО ПРИДУРОК ДАЛ МНЕ ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ ПИНКА, И ТЕПЕРЬ Я ПОЛОМАН". Пониже - перевод той же надписи на французский язык. Однако по потрепанному виду надписи и по пыли, скопившейся на автомате, Билли решил, что "вчера вечером" могло произойти год тому назад. В помещении находились несколько пожилых мужчин, одетых по тому же принципу, что и Билли, - не для пляжа, а скорей для улицы. Некоторые играли в шахматы, другие в нарды. Почти все были в шляпах.
      - Что вам угодно? - спросил бармен.
      - Пива "Шхуна", пожалуйста.
      - О'кей.
      Билли пил пиво медленно и наблюдал в окно движение людских масс, прислушиваясь к бормотанию стариков за столиками. Почувствовал, что часть его силы, часть ощущения реальности возвращаются.
      Подошел бармен.
      - Нальем еще?
      - Да, пожалуйста. И хотелось бы с вами немного поговорить, если есть время.
      - Насчет чего?
      - Насчет людей, которые могли здесь побывать.
      - Где "здесь"? В нашем баре?
      - В Олд Оркарде.
      Бармен рассмеялся.
      - Насколько я знаю, половина штата Мэн и половина Канады летом проходят через это место.
      - Я говорю о цыганах.
      Бармен хмыкнул и принес Билли бутылку "Шхуны".
      - То есть имеете в виду бродячую публику. Это, кстати, все, кто летом прибывают в Олд Оркард. А ко мне в бар приходят, в основном, люди, которые живут тут круглый год, - местные, так сказать. А те, - он махнул рукой в сторону окна, словно отбросив всех разом, - те - бродяги, вроде вас, мистер.
      Билли осторожно, по стенке бокала налил пива, потом положил на стойку десятидолларовую бумажку.
      - Я не уверен, что мы правильно поняли друг друга. Я говорю о настоящих цыганах.
      - Настоящие?.. О! Наверно, имеете в виду тех ребят, что устроили табор возле Солт Шека.
      Сердце Билли забилось быстрее.
      - Можно, я вам покажу кое-какие фотографии?
      - Бесполезно. Я их не видел. - Он посмотрел на десятидолларовую банкноту и окликнул одного из присутствующих: - Лон! Лонни! Подойди-ка на минутку.
      Один из стариков, сидевших за столиком у окна, поднялся и прошаркал к бару. На нем были серые хлопчатобумажные штаны, белая рубашка, явно великоватая, и соломенная шляпка. Лицо усталое, только глаза - живые. Кого-то он напоминал Халлеку, вспомнил спустя секунду: старик выглядел, как Ли Страсберг, учитель и актер.
      - Это Лон Эндерс, - представил его бармен. - У него участок на западе городка. Там же и Солт Шек. Лон примечает все, что происходит в Олд Оркарде.
      - Меня зовут Билли Халлек.
      - Будем знакомы, - сказал Лон Эндерс, шелестящим, как бумага, голосом, и придвинул стул поближе к Билли. Он даже вроде бы и не сел на него, а прислонился задом к сиденью, слегка подогнув ноги.
      - Не желаете пива? - предложил Билли.
      - Больше нельзя, - прошелестел старик, и Билли слегка отодвинулся подальше от неприятного запаха изо рта Эндерса. - Уже выпил свою норму на день. Доктор сказал - не больше. С животом беда. Если бы я был автомашиной, - в самый раз на свалку.
      - О! - сказал Билли нейтрально.
      Бармен отвернулся от них и принялся укладывать бокалы в мойку. Эндерс посмотрел на десятидолларовую бумажку, потом на Билли.
      Халлек снова объяснил свою просьбу, а Эндерс повернул свое усталое лицо в сторону теней в углу бара. Откуда-то из соседнего заведения слышались удары небольшого колокола.
      - Были они тут, - сказал он, когда Билли закончил. - Были. Я уж лет семь не видел цыган, а такой оравы и подавно - лет двадцать, не меньше.
      Правая рука Билли так сильно стиснула стакан, что он едва успел расслабиться, пока не раздавил его. Осторожно поставил бокал на стойку бара.
      - Когда? Вы уверены? Не знаете, куда они могли отправиться? Не могли бы вы...
      Эндерс поднял руку, бледную, как у утопленника, вытащенного из колодца. Билли она показалась почти прозрачной.
      - Спокойно, друг, - сказал он почти шепотом. - Я скажу тебе, что знаю.
      Усилием воли Билли заставил себя смолчать и просто ждать.
      - Десятку я возьму, потому что, похоже, мой друг, ты можешь себе это позволить, - прошептал Эндерс. Он засунул ассигнацию в карман рубашки, потом большим и указательным пальцами левой руки поправил вставную челюсть. - Зато говорить буду бесплатно. Черт возьми, когда становишься старым, еще приходится платить и за то, чтобы тебя послушали... Спроси-ка у Тимми там - можно мне получить стакан холодной воды? Кажется и одно пиво для меня слишком... оно сжигает то, что осталось от моего нутра. Но мужчине трудно отказаться от всех своих удовольствий, даже, когда они больше удовольствия не доставляют.
      Билли позвал бармена и тот подал Эндерсу стакан воды со льдом.
      - С тобой все в порядке, Лон? - спросил бармен, ставя стакан.
      - Бывало и лучше, бывало и хуже, - прошептал Эндерс, взяв стакан. В какой-то момент Билли показалось, что стакан для него тяжеловат. Однако старик поднес его ко рту, расплескав лишь самую малость.
      - Ты хочешь поговорить с этим парнем? - спросил Тимми.
      Холодная вода, похоже, взбодрила Эндерса. Он поставил стакан, посмотрел на Билли, потом взглянул на бармена.
      - Я думаю, кто-то должен с ним потолковать, - сказал он. - Он еще не выглядит так плохо, как я... но тоже - туда же...
      Эндерс жил в небольшой колонии отставников-пенсионеров на улице Ков Роуд. Он сказал, что Ков Роуд это часть "настоящего Олд Оркарда", которую бакшиш обходит стороной.
      - Бакшиш? - переспросил Билли.
      - Ну, да, - чаевые то бишь. Это значит - толпы, друг. Мы с женой приехали в этот город в 1946 году, сразу после войны. С тех пор - здесь. Я научился в свое время, как вытягивать бакшиш со своего хозяина - Томми Мак Ги, правда, он уже давно умер. За горло бывало брал его. То, что ты сейчас слышишь, - лишь остатки моего голоса.
      Послышалась едва уловимая усмешка.
      Эндерс знал всех, связанных с летним карнавалом, называемым Олд Оркардом, или почти всех - продавцов, мусорщиков, лотошников, подсобных рабочих, торговцев сувенирами, автомехаников, зазывал, сутенеров и прихлебателей. Большинство из них были местные, которых он знал десятилетия, или сезонники, прибывавшие только на лето, как перелетные птицы. Они составляли дружное сообщество, которого туристы не замечали.
      Знал он довольно многих из тех, кого бармен называл бродягами. Эти были преходящими элементами и задерживались лишь на одну-две недели, делали кое-какой свой бизнес в развеселой лихорадочной обстановке гулянок Олд Оркарда, а затем двигались дальше.
      - Неужто всех их и помните? - с сомнением спросил Билли.
      - Не запомнил бы, ежели б они менялись каждый год, - прошептал Эндерс. - Но бродяги тут особенные. Они, может, и не так регулярно появляются, как ежегодные сезонные бизнесмены, но так же имеют свои правила... что ли. К примеру, видишь, вот приехал в 57-м году парень, продает с рук кольца "хула-хуп", а в 60-м, глядишь, продает дорогие часы всего по три доллара за штуку. Волосы у него уже не светлые, а черные. Думает, его никто не узнает. Ну, наверно, летние туристы и не узнают, даже если и побывали тут в 57-м, потому что покупают снова у того же жука. Но мы-то его знаем. Знаем всю эту бродячую компанию торговцев. Ничего не меняется, кроме их товара, и все, что они продают, на несколько шажочков в стороне от закона. Торговцы наркотиками, "пушеры", те - другие. Их слишком много, и они всегда отправляются за решетку, либо помирают прежде времени. А проститутки слишком быстро стареют, чтобы их запомнить. Но ты хотел о цыганах потолковать. Так вот, если подумать, то получается, что цыгане - самые старые бродячие торговцы из всех.
      Билли извлек конверт с фотографиями из кармана плаща и осторожно выложил перед Эндерсом, как расклад покера, Джину Лемке, Сэмюэла Лемке, Ричарда Кросскилла, Маури Старберд.
      Тадуза Лемке.
      - А! - шумно выдохнул старик, когда Билли положил эту последнюю. - Тэдди, ты, старый сутенер-совратитель!
      Он взглянул на Билли и улыбнулся. Но Билли Халлека он провести не сумел - старик испугался.
      - Я думал, это он, - поправился Эндерс. - Просто не разглядел... тут темновато... вижу - вроде похожая фигура...
      Он снова схватил и поднес стакан к губам, расплескав на сей раз больше воды себе на рубашку. От холода слегка охнул.
      Бармен подошел и неприязненно посмотрел на Билли. Эндерс поднял ладонь, чтобы показать, что с ним все в порядке, и бармен вернулся к своей мойке. Эндерс перевернул фотографию Тадуза Лемке. На обратной стороне была надпись: "Фото сделано в Эттлборо, Масс., серед. мая 1983".
      - И ни на день не постарел с тех пор, как я увидел его впервые с его дружками летом 1963-го, - заключил Эндерс.
      Они расположились табором позади рыбацкой хижины, принадлежавшей ловцу лобстеров Херку в Солт Шеке, возле дороги N_27. Пробыли там четверо суток, а на пятое утро их уже не было. Улица Ков Роуд располагалась неподалеку, и Эндерс сказал, что на второй день пребывания там он протопал полмили к их табору. Билли трудно было представить, что этот похожий на призрака человек смог бы и один квартал обойти. Он хотел, по его словам, поглядеть на них, потому что цыгане напомнили ему о старых временах, когда человек мог заниматься своим бизнесом, а Мистер Закон стоял в сторонке и позволял ему делать свое дело.
      - Я постоял там у обочины шоссе какое-то время, - сказал Эндерс. Обычная цыганская жизнь. Чем значительнее все меняется, тем больше они остаются теми же самыми. Когда-то были все сплошь палатки да шатры, а теперь машины и трейлеры. Какая-то женщина гадает. Две или три продают дамам порошки, а два-три мужика продают порошки мужчинам. Я думаю, они бы задержались здесь и подольше, так как собрались устроить собачий бой для какого-то богача, а полиция штата про то пронюхала.
      - Собачий бой?!
      - Люди любят делать ставки, друг, а эти бродяги готовы мгновенно организовать любую азартную штуку: собаки, петухи со шпорами-бритвами. Бывает, что и два мужика берут в зубы концы шарфа и начинают ножами пырятъся пока кто-то из них шарф не отпустит, - проиграл, значит. Цыгане называют это "честный бой".
      Эндерс смотрел в зеркало за стойкой бара на себя и сквозь себя.
      - Да, все было, как в прежние деньки, - сказал он мечтательно. - Я носом чуял запах их мяса с перцем, оливкового масла. Откроешь банку - оно так пахнет, а поджаришь - иначе. Слышал их старинный говор и удары: туд! туд! туд! - кто-то, значит, нож в доску кидает. А кто-то и хлеб пек по старинке - на раскаленных камнях. Все вроде бы, как в старые времена, да не так. Что-то мне вдруг страшно стало, понимаешь. Вообще-то цыгане меня и раньше пугали как-то, но тогда я все равно мог к ним прийти. Какого черта - как никак я был белый человек, верно? В прежние времена мог подойти к их костру как хозяин, купить у них выпить чего-нибудь - не потому, что выпить хотелось, а просто, чтобы поглазеть. Но время сделало из меня старого человека, друг. А когда старику страшновато, он куда угодно без оглядки не попрется. Не те времена, когда он еще учился бриться... В общем, стоял я там вечером и смотрел. По одну руку Солт Шек, по другую - их машины, трейлеры. Они бродили туда-сюда у своих костров, а я слушал их разговоры, смех, запах их еды ощущал. И тут открывается один фургон, на котором нарисована женщина и белый конь с рогом, как он там называется...
      - Единорог, - подсказал Билли. Ему показалось, что голос его прозвучал от кого-то другого. Он хорошо запомнил этот фургон, впервые увидев его в тот день, когда цыгане появились в парке Фэйрвью...
      - Из него кто-то вышел, - продолжал Эндерс. - Вижу только тень да огонек сигаретки. Но я узнал его. - Он постучал бледным пальцем по снимку. - Он это, приятель твой.
      - Вы уверены?
      - Он еще так крепко затянулся сигареткой, а я вижу... у него такая штука. - Эндерс указал пальцем на то, что осталось от носа Тадуза Лемке, но прикасаться к глянцевой фотографии не стал, словно боялся заразиться.
      - Вы с ним поговорили?
      - Нет, - сказал Эндерс. - Это он со мной поговорил. Я стоял в темноте и Господом готов поклясться, что в мою сторону он даже не глянул. И вдруг говорит: "Что, Флэш, по жене соскучился? Ничего, скоро будешь с ней".
      Потом стрельнул окурком и пошел к костру. Я еще увидел, как у него блеснуло кольцо в ухе.
      Он утер ладонью воду с подбородка и посмотрел на Билли.
      - Флэш - такая кличка у меня была, когда я грошовым носильщиком работал на причале еще в пятидесятых. Но никто меня с тех пор так не называл, друг. Я, понимаешь, стоял-то совсем в темноте, а он вроде бы увидел и назвал по старой кличке, либо, как цыгане говорят, секретным именем. Представляешь, что у них там за пазухой, коли даже секретное имя человека знают?
      - Неужели так много знают? - спросил Билли, обращая вопрос отчасти к себе.
      Бармен Тимми снова приблизился к ним. На этот раз он заговорил с Билли почти ласково и так, будто Лона Эндерса рядом и не было:
      - Он свою десятку заработал, верно? Ну и оставь его в покое. Ему худо, а от этих разговоров лучше не станет.
      - Нормально, Тимми, - сказал Эндерс.
      Тимми даже не взглянул в его сторону. Он смотрел на Билли Халлека.
      - Мне хочется, чтобы ты шел своей дорогой, - сказал он Билли урезонивающим, даже добрым тоном. - Ты мне не нравишься, понимаешь? Выглядишь, как несчастье, - только место ищешь, чтобы натворить чего. За пиво можешь не платить, уходи.
      Билли посмотрел на бармена, испытывая страх и смущение.
      - Ладно, ухожу, - сказал он. - Только один маленький вопрос. - Он повернулся к Эндерсу. - Куда они отправились?
      - Не знаю, - ответил старик. - Цыгане адресов не оставляют, друг.
      Плечи Билли опустились.
      - Но я уже не спал, когда они утром тронулись в путь. Мало сплю нынче, а о глушителях они не заботятся. Видел, что выехали на шоссе номер 27 и повернули на север, на шоссе номер один. Думаю, в Роклэнд двинули. - Старик тяжело, с дрожью, вздохнул, и Билли наклонился к нему, чтобы лучше слышать. - Роклэнд или, может, Бутбэй Харбор. Да. Вот и все, пожалуй, друг. Скажу только, когда он меня назвал моим секретным именем - Флэшем, я малость в штаны намочил. - И вдруг Лон Эндерс заплакал.
      - Мистер, вы уходите? - спросил Тимми официальным голосом.
      - Ухожу, - сказал Билли. Прежде, чем направиться к выходу, он мимолетно пожал хилое плечо старика.
      Снаружи солнце ударило зноем, как молотом. Время перевалило за полдень, солнце клонилось к западу. Посмотрев влево, он увидел собственную тень - хрупкую тень высокого подростка на белом песке.
      Он набрал код 203.
      "Да, у них за пазухой до черта всякого, если знают старую кличку первого попавшегося человека".
      Набрал код 555.
      "Мне хочется, чтобы ты шел своей дорогой. Ты мне не нравишься".
      Набрал 9231 и прислушался к звонкам своего дома в городе Жирных Котов.
      "Выглядишь, как несчастье..."
      - Алло? - Голос запыхавшийся и полный надежды, но не Хейди, а Линды. Лежа на постели в номере гостиницы, Билли зажмурил глаза от внезапно нахлынувших слез. Увидел ее такой, какой она была, когда он шел с ней по Лантерн Драйв и говорил о несчастном случае, - ее старенькие шорты и длинные неуклюжие ноги.
      "Что ты ей скажешь, Билли-бой? Что пропотел весь день на пляже, что пообедал двумя кружками пива и что, несмотря на два больших бифштекса на ужин, ты потерял три фунта вместо обычных двух?"
      - Алло?
      "Что ты приносишь несчастье тем местам, где появляешься? Что тебе жаль, что ты врал, но ведь все родители так делают?"
      - Алло! Кто это? Бобби, ты, что ли?
      Не открывая глаз, он ответил:
      - Это папа, Линда.
      - Папа?
      - Миленькая, я не могу сейчас говорить, - сказал он. "Потому что, кажется, плачу". - Я все теряю вес, ты знаешь. Но я напал на след Лемке. Скажи маме об этом. Запомнишь? Я напал на след Лемке.
      - Папочка, дорогой, ну пожалуйста, возвращайся домой! - Она заплакала. Билли сжал трубку в руке. - Я по тебе соскучилась и больше не соглашусь, чтобы она меня куда-нибудь отсылала.
      Слабо послышался голос Хейди:
      - Лин! Это папа?!
      - Я люблю тебя, моя душечка, - сказал он. - И маму твою люблю.
      - Ну, папа!..
      Сумятица тихих звуков. Потом Хейди взяла трубку.
      - Билли? Билли, пожалуйста, прекрати это все и возвращайся домой, к нам.
      Билли осторожно положил трубку, перевернулся в постели и уткнулся лицом в скрещенные руки.
      Он покинул "Шератон", Южный Портленд на следующее утро и поехал по шоссе N_1 на север вдоль побережья. Шоссе начиналось в Форт Кенте, Мэн, и заканчивалось в Ки Уэст, Флорида. Старик в "Семи морях" сказал: Роклэнд или Бутбэй Харбор, но Билли на случай не мог надеяться. Останавливался на каждой второй или третьей заправочной станции на той стороне шоссе, которая вела к северу. Заходил в придорожные универмаги, где на передних лужайках в шезлонгах сидели старики, задумчиво жуя спички. Показывал свои снимки всем, кто готов был посмотреть. Поменял два стодолларовых "трэвеллерс "-чека на мелкие долларовые бумажки и раздавал их направо-налево, словно рекламируя продукцию сомнительного сорта. Чаще всего показывал четыре снимка: девушки Джины с оливкового цвета кожей и черными завлекающими очками, "кадиллака-купе", "фольксвагена-микробаса" с намалеванными на борту женщиной и единорогом, Тадуза Лемке.
      Как и Лон Эндерс, люди почему-то не желали дотрагиваться до его фотографии.
      Но - помогали. У Халлека не возникло проблем с выяснением маршрута цыган вдоль побережья. И дело было не только в номерных знаках иных штатов - к этому люди в штате Мэн летом быстро привыкали. Дело было в том, как двигались фургоны и универсалы, - почти бампер в бампер, пестрые росписи по бокам, да и в самих цыганах. Большинство из тех, с кем Билли говорил, заявляли, что их женщины и дети крали вещи, но никто толком не сказал, что именно было украдено, и никто почему-то не обратился в полицию по поводу этих краж.
      В основном вспоминали старого цыгана с провалившимся носом, если видели его.
      Когда Билли сидел в баре "Семь морей" с Лоном Эндерсом, он отставал от цыган на три недели. Владелец автозаправочной станции "Скоростной Сервис Боба" не смог вспомнить, в какой день он накачивал их машины горючим одну за другой. Помнил только, что от них воняло, "как от индейцев". Билли подумал, что и сам Боб весьма смердел, но решил не говорить об этом - выглядело бы невежливо. Зато парнишка из колледжа, работавший в кафетерии напротив, через дорогу, сумел точно вспомнить дату - 2 июня. И как не вспомнить? Пришлось в собственный день рождения вкалывать. Билли поговорил с ним 20 июня, то есть с отставанием на 18 дней. Цыгане искали место для табора немного севернее, в районе Брунсвика. 4 июня они расположились на Бутбэй Харбор, не на берегу, разумеется: нашли фермера, который согласился выделить им часть поля в районе холма Кеннистон за двадцать долларов за ночь.
      Цыгане пробыли там три дня. Летний сезон только набирал силу, и прибыли табора были пока еще незначительны. Фермера звали Уошбурн. Когда Билли показал ему фотографию Тадуза Лемке, фермер кивнул головой и торопливо перекрестился (Халлек был уверен, что жест этот был совершенно неосознанный).
      - В жизни не видывал такого проворного деда. Такие охапки дров таскал, что моим сыновьям вряд ли под силу. - Уошбурн слегка замялся и добавил: - Не понравился он мне. Тут даже не в носу дело. У меня у самого дедушка помер от рака кожи. Так до того, как мы его похоронили, этот рак проел у него дыру в щеке, с пепельницу размером. Бывало, посмотришь, и видишь сквозь дыру, как он жует. Ясное дело, нам такое зрелище не нравилось, но дедушку-то мы любили. А этот тип... ох, и не понравился он мне. Такой жуткий.
      Билли хотел было спросить, что он подразумевает под этим "жуткий" конкретно, но все понял по глазам Уошбурна.
      - Он и есть жуткий человек, - подтвердил Билли.
      - Я решил их попросить уехать, - сказал Уошбурн. - Конечно, двадцать долларов неплохая цена за очистку мусора после них, но жена моя уж больно их боялась, да и я, признаться, тоже. Утром пошел сказать обо всем этому Лемке, пока еще нервы мои выдерживали, а они уже сворачивали манатки. Я вздохнул с облегчением.
      - Поехали дальше на север?
      - Да, прямо в том направлении. Я как раз стоял на вершине холма и видел, как они свернули на шоссе номер один. Проследил, покуда они совсем не скрылись из виду и рад был, что они смотались.
      - Да уж, представляю.
      Уошбурн бросил на него критический и несколько обеспокоенный взгляд.
      - Не зайдете ко мне выпить стакан холодного молока, мистер. Вид у вас больно изможденный.

К титульной странице
Вперед
Назад