Молодые люди тем временем уже достаточно овладели итальянским и французским языками. По крайней мере, когда у берегов Франции им пришлось судиться с капита- ном, который, вопреки договору, соглашался кормить их только в море, требуя, чтобы во время остановок они пи- тались за свой счет, Неплюев все выступления на суде произносил на французском языке и выиграл дело. Однако испанского языка "московиты" не знали, и Неплюев серди- то писал русскому президенту в Голландии, что учиться танцам и фехтованию они могут и в Петербурге. В резуль- тате последовало распоряжение Петра - возвращаться до- мой. Через Италию и Голландию Неплюев вернулся в Петер- бург. Петр не очень надеялся на выданные за границей ат- тестаты и, по свидетельству Неплюева, приказал прирав- нять приехавших из-за границы гардемаринов к остальным, подвергнув их равному с другими испытанию: "Я хочу их сам увидеть на практике, а ныне напишите их во
Супракомит - старший командир.
флот гардемаринами". Рассказывая об этом, Неплюев зафиксировал сцену, которая, видимо, произвела на него впечатление: несмотря на то, что Петр высказал свое мнение в категорической форме, граф Григорий Петрович Чернышев, ревнуя о пользе дела и справедливости, всту- пил с ним в спор и одержал победу: "Грех тебе, госу- дарь, будет: люди по воле твоей бывшие отлученные от своих родственников* в чужих краях и по бедности их сносили голод и холод и учились по возможности, желая угодить тебе по достоинству своему и в чужом государс- тве были уже гардемаринами, а ныне, возвратясь по твоей же воле и надеясь за службу и науку получить награжде- ние, отсылаются ни с чем и будут наравне с теми, кото- рые ни нужды такой не видали, ни практики такой не име- ли"4. Неплюев пишет не мемуары, а дневник, и это позволяет нам видеть живые отпечатки его настроений, еще не сгла- женных примиряющим временем. В том месте записей, к ко- торому мы подошли, отчетливо проявляется авторская тен- денция. Дворянин, честно служащий отечеству, патриот и одновременно бедняк на государевом жалованье - таков образ того, чьи чувства выражает Неплюев. Он-то и есть истинный "птенец гнезда Петрова", а Петр - его защитник и единомышленник. Они оба - товарищи по труду на пользу государства. С неприкрытым раздражением отзывается Неп- люев о тех молодых дворянах, которые не учились, не ез- дили за границу, а теперь претендуют на лучшие места в государстве. Неплюев пишет о тех, кто, как и он, будучи отлученным от отечества, подвергался насмешкам и руга- тельствам "по европейскому обычаю, в нас примеченному", и нуждался в высочайшей защите. В сознании Неплюева создается схема, носившая в Пет- ровскую эпоху официальный характер. В высказываниях са- мого Петра, в сочинениях Феофана Прокоповича и других официальных идеологов пропагандируется идея: все "обще- народие", во главе которого стоит сам император, тру- дится. Патриотизм определяется двумя словами: "труд" и "общенародие". Ломоносов, перенесший эту идею в более поздние годы, писал: Исчислите у нас Героев От земледельца до Царя...5 Идея монарха-труженика родилась в кругах реформато- ров еще до Петра. Сторонник просвещения Симеон Полоцкий уже во второй половине XVII века прославил монарха-тру- женика короля Альфонса в стихотворении, красноречиво озаглавленном "Делати": Алфонс краль арагонский неким обличися, яко своима в деле рукама трудися. Даде ответ краль мудрый: "Егда Богом крали и естеством не к делу руце восприяли?" Научи сим ответом: царем не срам быти, рукама дело честно своима робити6.
К этому месту И. Голиков в своей копии "Записок" прибавил, видимо находя этот аргумент слишком "личным": "...и от отечества".
В дальнейшем идеал этот публицистами Петровской эпохи,
а потом [Ломоносовым был слит с образом Петра Великого:
Рожденны к Скипетру, простер в работу руки...7
Слово "работа", как героическое, дошло до Г. Держа-
вина именно в связи с образом Петра:
Оставя скипетр, трон, чертог,
Быв странником, в пылии поте,
Великий Петр, как некий Бог,
Блистал величеством в работе8.
Феофан Прокопович в речи, посвященной окончанию Се-
верной войны, утверждал, что "плод мира" - всего "обще-
народия" облегчение. Противниками являются защитники
старины, долгие бороды, как именовал их Петр I, "кои по
тунеядству своему ныне не в авантаже обретаются".
Неплюев причислял себя к тем истинным патриотам, ко-
торые терпят обиды от тунеядцев, красочно охарактеризо-
ванных другим поборником Петра - И. Посошковым: "домо
соседям своим страшен яко лев, а на службе хуже козы"9.
Именно в этом месте записок Неплюева сухая, почти про-
токольная речь мемуариста окрашивается живыми деталями
и подлинным чувством.
30 июля 1720 года состоялись экзамены в присутствии
самого царя, который, по свидетельству Голикова, при-
ветствовал молодых людей словами: "Трудиться надоб-
но"10. Неплюев успешно выдержал испытания и был остав-
лен в Адмиралтействе, где регулярно встречался с царем.
Описанные им эпизоды принадлежат к самым ранним в мифе
о царе-труженике. Рассказывает их Неплюев с искренним
чувством. По его словам, граф Григорий Петрович Черны-
шев, который в эту пору был камер-советником в адми-
ралтейств-коллегий и покровительствовал Неплюеву, пре-
дупреждал его всегда говорить государю правду и прямо
признаваться в грехах, буде таковые случатся. Как-то
Неплюев, подгуляв накануне, запоздал на службу: "Однаж-
ды я пришел на работу, а государь уже прежде приехал. Я
испужался презельно и хотел бежать домой больным ска-
заться, но, вспомянув тот отеческий моего благодетеля
совет, бежать раздумал, а пошел к тому месту, где госу-
дарь находился; он, увидев меня, сказал: ,Я уже, мой
друг, здесь!" А я ему отвечал: "Виноват, государь, вче-
ра был в гостях и долго засиделся и оттого опоздал".
Он, взяв меня за плечо, пожал, а я вздрогнулся, думал,
что прогневался: "Спасибо, малый, что говоришь правду:
Бог простит! Кто бабе не внук! А теперь поедем со мной
на родины"*. Я поклонился и стал за его одноколкою.
Приехали мы к плотнику моей команды и вошли в избу. Го-
сударь пожаловал родиль-
В этом месте в публикации Голикова речь Петра дана в более пространном виде; снисходительность Петра еще более подчеркнута: "Ты вчера был в гостях; а меня сегодня звали на родины; по- едем со мною".
нице 5 гривен и с нею поцеловался: а я стоял у дверей; он мне приказал то же сделать, а я дал гривну. Государь спросил бабу-родильницу: "Что дал поручик?" Она гривну показала, и он засмеялся и сказал: "Эй, брат, я вижу, ты даришь не по-заморски". "Нечем мне, царь-государь, дарить много; дворянин я бедный, имею жену и детей, и когда бы не ваше царское жалованье, то бы, здесь живу- чи, и есть было нечего". Государь спросил, чтв за мною душ и где испомещен? Я все рассказал справедливо и без утайки. А потом хозяин поднес на деревянной тарелке в рюмке горячего вина*; он изволил выкушать и заел пиро- гом с морковью. А потом и мне поднес хозяин; но я отро- ду не пивал горячего, не хотел пить. Государь изволил сказать: "Откушай, сколько можешь; не обижай хозяина". Что я и сделал. И из своих рук пожаловал мне, отломя, кусок пирога, и сказал: "Заешь! Это родимая, а не итальянская пища""11. Образ царя-тру- женика Неплюев иллюстрирует рассказом о том, как он был представлен Петру, а "государь, оборотив руку праву ла- донью, дал поцеловать и при том изволил молвить: "Ви- дишь, братец, я и царь, да у меня на руках мозоли; а все оттого: показать вам пример и хотя б под старость видеть мне достойных помощников и слуг отечеству""12. Описывая свое позднейшее назначение послом в Конс- тантинополь, Неплюев включает в мемуары подлинную прог- раммную речь, в которой Петр, согласно Неплюеву, изла- гает теорию просвещенного монарха, ответственного перед Богом за благо подданных и государства. Перед читателем создается такая сцена: бедный, молодой возрастом, не имеющий связей, но усердный и достойный слуга отечества назначается государем на ответственный дипломатический пост. "Я упал ему, государю, в ноги и, охватя оные, це- ловал и плакал. Он изволил сам меня поднять и, взяв за руку, говорил: "Не кланяйся, братец! Я ваш от Бога приставник, и должность моя - смотреть того, чтобы не- достойному не дать, а у достойного не отнять, буде хо- рош будешь, не мне, а более себе и отечеству добро сде- лаешь; а буде худо, так я - истец; ибо Бог того от меня за всех вас востребует, чтоб злому и глупому не дать места вред делать; служи верою и правдою! В начале Бог, а при нем и я должен буду не оставить""13. Эти записи, составляющие, как было сказано, несколь- ко обособленную часть мемуаров Неплюева, возможно, не- сут на себе черты более поздней обработки. В них чувс- твуется ностальгия, заставившая Фонвизина в 1781 году (в "Недоросле") вложить в уста Стародума такое описание Петровской эпохи: "Тогда один человек назывался т ы, а не в ы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал себя за многих. Зато нонче многие не сто- ят одного". Как бы в подтверждение мнений Стародума в воспоминаниях Неплюева Апраксин, Головкин и
"Вино хлебное, водка, горячее вино" (Даль В. И. Тол- ковый словарь живого великорусского языка, т. 1, с. 205).
другие "птенцы гнезда Петрова" обращаются в разговорах
с императором на "ты".
Постепенно все более стилизуя свой образ под харак-
тер чиновника-патриота, Неплюев подчеркивает в себе
бескорыстие, противопоставляющее его жадности других
вельмож. Так, перед отъездом на новую должность, "при-
шед к генерал-адмиралу (Ф. М. Апраксину. - Л. Ю.) про-
щаться, донес ему, что я отъезжаю, и просил его о неос-
тавлении меня по заочности; он мне на сие только ска-
зал: .Дурак!" Я, поклонясь его сиятельству, докладывал,
что не знаю, чем его прогневал, а он мне на то отвечал
то же слово: "Дурак!"" Причиной этой изумившей Неплюева
оценки явилось его бескорыстие: "Для чего ты не просил
государя, чтоб давать в твое отсутствие по складу твое-
го чина жалованье же н е "14. То, что для Неплюева -
патриотическое бескорыстие, для его собеседника - "ду-
рачество".
Неплюев осознает себя "человеком Петра", и смерть
императора пе-
реживает как личную трагедию. В его описании из-
вестия об этом выступает не только риторика не очень
умелого повествователя, но и искреннее чувство. Он пи-
шет: "Я омочил ту бумагу слезами, как по должности о
моем государе, так и по многим его ко мне милостям, и
ей-ей, не лгу, был более суток в беспамятстве". Сочета-
ние должностной риторики и искренне прорвавшегося
"ей-ей не лгу" как нельзя лучше передавало чувства тех
людей, к которым принадлежал и Неплюев. Это было глубо-
ко личное чувство: если меншиковы, долгорукие, остерма-
ны или Голицыны сразу втянулись в борьбу за государс-
твенный "пирог", то люди вроде Неплюева или Дмитрия
Кантемира, не имевшие твердой опоры в государственной
верхушке, со смертью Петра I теряли почву под ногами. И
лично, и своими убеждениями они были связаны с продол-
жением политики деспотической европеизации и государс-
твенного просвещения. Крах этой политики был для них и
личным несчастьем. Но, не имея опоры в родственных свя-
зях со "случайными людьми", не успев при жизни Петра
обогатиться и одновременно испытывая боязнь не только
за себя, но и за "новую Россию", эти люди были умелыми
дельцами - знали свое дело, нужны были государству, ка-
ким бы оно ни было, потому что хорошо работали. В пос-
ледующие десятилетия они проявят себя одновременно
просвещением и казнокрадством (В. Н. Татищев) или бес-
корыстием и жестокостью (как Неплюев). Но до конца сво-
их дней они будут ностальгически обращаться к Петровс-
кой эпохе как времени своей героической молодости.
Неплюев отправился в Турцию. Это была трудная служ-
ба, требовавшая ловкости и умения, чтобы компенсировать
отсутствовавшую у него опытность. И английский, и фран-
цузский послы интриговали против русской дипломатии.
Вдобавок Неплюев заразился инфекционным заболеванием -
он считал, что это чума, возможно он перенес какую-то
из форм тифа, - и, боясь за семью и крепостных слуг,
подверг себя
строгой изоляции*. Не успел он оправиться от болезни,
как отношения России и Порты достигли критического пре-
дела. Жену и младших детей пришлось отправить в Россию.
Служебная деятельность Неплюева как дипломата раз-
вертывалась с переменным успехом. Еще при жизни Петра
Великого, после занятия русскими войсками Баку, он вел
переговоры с Персией и провел их весьма успешно. В пос-
ледние годы царствования Анны Иоанновны отношения с
Турцией осложнились, и русский посол был отозван.
Неплюеву было приказано, по возвращении в Россию, ос-
таться на Украине, в тогдашней ее административной сто-
лице Глухове, и ведать украинскими делами, одновременно
сохраняя и службу по делам Порты. В это время он был
награжден орденом Александра Невского и землями на Ук-
раине.
После смерти своей первой жены Неплюев остался вдов-
цом с несколькими детьми. Ему было 47 лет. В это время
он посватался к Анне Ивановне Паниной и тем породнился
с ее братьями, известными в будущем Никитой и Петром
Ивановичами Паниными. Таким образом он, чиновный, но
без сильных родственных связей дворянин, укоренялся в
той среде, которая к середине XVIII века сделалась ре-
альной носительницей власти. Именно она, а не выскаки-
вавшие из ничтожества и часто в него возвращавшиеся фа-
вориты и не обедневшие дворяне, скатывавшиеся до уровня
однодворцев, составляла реальную государственную силу в
XVIII веке. Казалось, Неплюев достиг вершины. Служба и
дальнейшая жизнь его могла спокойно продвигаться по
карьерным ступеням. Однако XVIII век не любил исхожен-
ных дорог: век еще был слишком молодым, дюжинные пути
еще не сложились. В женское царствование сидящие на
троне персоны порой неожиданно менялись, а каждая такая
перемена влекла за собой непредсказуемые изменения в
государственных и придворных судьбах. Императрица Анна
внезапно умерла, и после "смуты на престоле" царицей
оказалась дочь Петра I - Елизавета. В Глухов прискакал
Алексей Бутурлин и, одновременно с известием о начале
нового царствования, сместил Неплюева с занимаемой им
должности. Новая царица объявила награды, выданные Ан-
ной Иоанновной, недействительными. "Все указы, какого
бы звания ни были, данные в бывшее правление, уничтожа-
ются, а все чины и достоинства отъемлются, и посему, -
заключает Неплюев, - я увидел себя вдруг лишенным знат-
ного поста, ордена и деревень"15. Молодая жена Неплюе-
ва, вдруг переместившаяся с вершин власти и могущества
на опасное место супруги человека, который завтра, мо-
жет быть, окажется государственным преступником, "впала
в меланхолию", от коей не мог-
В мемуарах Неплюев рисует красочные картины этой драматической ситуации: "...жалея жену мою и детей, также и служителей, в предместий у Царьграда, именуемом Буюкдере, заперся в особую комнату и получал пропитание в окно, никого к себе не допуская; жена моя ежечасно у дверей о том со слезами просила меня" (с. 124). Лечился он "приниманием хины с водой" (там же).
ла избавиться до конца жизни, а Неплюев, зная по опыту, что отсутствующий всегда виноват, поспешил в Петербург. По пути он узнал, что его обвиняют в связях с Остер- маном. Прибытие в Петербург было невеселым. Своей опоры при новом дворе он не имел, а рассчитывать на дружеские связи не приходилось. Как писал Фонвизин в "Недоросле", при дворе "двое, встретясь, разойтиться не могут. Один другого сваливает, и тот, кто на ногах, не поднимает уже никогда того, кто на земи". Никита Панин позже вспоминал, что в опаснейшие годы, во времена процесса Артемия Волынского, Неплюев спас князя Н. Ю. Трубец- кого, а этот последний отплатил спасителю тем, что, оказавшись при Елизавете у власти, старался Неплюева утопить, утверждая, что в нем "душа Остерманова". Неп- люеву было ведено находиться в Петербурге под домашним арестом. Однако никаких оснований для обвинения следствием обнаружено не было. Ему возвратили орден Александра Невского, но украинские поместья уже успели растащить новые "случайные люди". В двусмысленном поло- жении не обвиненного и не оправданного он получил наз- начение "ехать в Оренбургскую экспедицию командиром, которая экспедиция учреждена в 1735 году для новопод- давшегося Киргиз-Кайсацкого* кочующего между морей Кас- пийского и Аральского народа и для распространения ком- мерции, утверждения от того степного народа грани- цы"16 Салтыков-Щедрин через сто лет в книге очерков "Гос- пода ташкентцы" показал, что колонизация азиатских на- родов приводила к распространению крепостного права на эти народы и одновременно превращала собственных крестьян в разновидность колониального народа. Салтыков писал, что "Ташкент" расположен на всем пространстве России. Однако в интересующую нас эпоху картина усложнялась тем, что еще не исчерпана была возможность отождест- влять европеизацию и просвещение: ведь еще в 1840-х го- дах В. Белинский приветствовал французскую колонизацию северной Африки как успех просвещения. Неплюев развил на огромном пространстве от Саратова до Казахстана исключительно энергичную деятельность. Он переносит на новое, более удобное место город Оренбург, строит пограничные крепости, усиливает освоение степных земель и одновременно, с коварством и жестокостью, ко- торым мог бы позавидовать английский колонизатор той же эпохи, ссорит башкиров и "киргиз-кайсаков", натравляя их друг на друга. С наивной искренностью он рассказыва- ет о типично колонизаторских приемах подавления баш- кирского восстания. Причину восстания он видит в том, что "по их суеверию... они состоят правоверные под игом безверного христианского народа"17. В царствование Елизаветы Петровны положение Неплюева оставалось двусмысленным: наделенный практически неог- раниченной властью на огромном пространстве между Вол- гой и казахскими степями,
Киргиз-кайсаками в XVII веке называли казахов.
он, однако, по-прежнему не имел сильных заступников в Петербурге, при дворе Елизаветы. Назначение его в конце елизаветинского царствования сенатором только ухудшило его положение: он не поладил с наследником и имел неос- торожность вступить в конфликт с его окружением. Смерть Елизаветы и воцарение Петра III сделали его положение прямо угрожающим. Однако и тут "век фаворитов" сделал еще один резкий поворот, на сей раз - благоприятный для Неплюева. Бес- тужев и Рылеев в сатирической песне 1824 года позже описывали этот момент так: Как капралы Петра Провожали с двора Тихо. А жена пред дворцом Разъезжала верхом Лихо18. Когда, по словам Пушкина, "мятеж поднялся средь Пе- тергофского двора" и Екатерина, надев гвардейский мун- дир, отправилась в Петергоф завоевывать трон, она вве- рила именно Неплюеву охрану столицы и защиту малолетне- го наследника Павла. Это сразу резко повысило положение Неплюева, и в дальнейшем он, по собственному его выра- жению, "употреблялся во все дела". Неплюев терял зрение и вынужден был просить о полной отставке. Вскоре он ослеп полностью и начал спокойно и с педантической систематичностью, как все, что он де- лал, готовиться к смерти, продолжая, однако, - теперь уже диктуя - свой дневник. До последних дней он остался человеком Петровской эпохи. Так, уже умирая, смертельно тоскуя и желая встретиться с сыном, он, однако, в пос- леднем, диктуемом письме наставляет его, что если долг по службе препятствует его приезду, то последнюю встре- чу можно и отменить. Внуки его уважают, но он им кажет- ся странным чудаком со своей верой в просвещение и так и не исчерпывавшеюся жаждой знаний. Отправленный за границу учиться внук Иван изучил итальянский язык, но не мог удержаться, чтобы с иронической почтительностью не заметить, что сделал это ради удовольствия деду. Неплюев сам ясно сознавал себя человеком уже прошед- шей эпохи. Голиков засвидетельствовал, со слов самого Неплюева, его последний разговор с Екатериной: "Написав просительное к императрице письмо о увольнении своем от службы, поехал с оным в день воскресный на куртаг во дворец; его подвели к ее величеству... старец загово- рил, что он ослеп и не может исправлять должности служ- бы. "Я разумею тебя, - сказала на сие великая Екатери- на, - я разумею тебя, Иван Иванович; ты, конечно, хочешь проситься в отставку; но воля твоя, я прежде не оставлю тебя, пока не отрекомендуешь мне на свое место человека с таковыми же достоинствами, с каковыми и ты". Толь лестная монархини речь тронула его даже до слез. Что ж он ответствовал на оную? "Нет, государыня, мы, Петра Великого ученики, проведены им сквозь огнь и воду, инако воспитывались, инако мыс- лили и вели себя, а ныне инако воспитываются, инако ве- дут себя и инако мыслят; итак, я не могу ни за кого, ниже за сына моего, ручаться""19. "Птенцы гнезда Петрова" уходили, их место занимали временщики или вольтерьянцы-просветители, щеголи или бунтари-руссоисты, внуки соратников Петра и отцы декаб- ристов.
Михаил Петрович Аврамов - критик реформы
Михаил Петрович Аврамов не был ни врагом Петра Вели-
кого, ни противником его реформ. Публицисты Петровской
эпохи в полемическом задоре делили все общество на за-
щитников реформ и просвещения и ее врагов - невежд, по-
борников закоснелой старины. Реальность была более
сложной.
В действительности старина совсем не была закосне-
лой: пронизанный смутами и бунтами, церковным расколом
и государственными реформами XVII век перепахал всю
сферу культуры20. "Старое" и "новое" причудливо переме-
шивались. Петровская эпоха еще более обострила эти
конфликты. Пример Михаила Аврамова для нас интересен
именно тем, что здесь граница старого и нового пройдет
сквозь душу одного человека и трагически ее разорвет. В
образе И. Неплюева пред нами предстала сама эпоха в ее
целостности. Этот слуга государя и государства, рядовой
воин "века Просвещения" не знал сомнений. Он был нату-
рой целостной, практиком, а не мыслителем. У Аврамова,
казалось бы, корни те же. И тем более заметна контраст-
ность этих двух личностей.
Михаил Аврамов родился в 1681 году и принадлежал,
как и Иван Неплюев, дворянской служилой среде. Госуда-
рева служба была в этом мире единственным источником
существования. Она же давала и определенную социальную
позицию. На службу он поступил ребенком: десяти лет он
уже был определен в Посольский приказ, с которым и ос-
тавался связанным почти всю свою жизнь.
Вначале судьба Аврамова развивалась по дюжинным пу-
тям рядового московского подьячего. Однако, когда ему
исполнилось восемнадцать лет, он был прикомандирован в
качестве секретаря к русскому послу в Голландии Андрею
Артемоновичу Матвееву. А. А. Матвеев, в будущем граф,
был одним из энергичнейших и одареннейших дипломатов
Петра I. Сын Артемона Матвеева, сброшенного стрельцами
на копья во время бунта 1682 года, он был убежденным
"западником". Андрею Артемоновичу было двадцать два го-
да. Хорошо образованный, свободно говоривший по-латыни,
он жил на европейский манер, дружил с иностранцами, а
жена его - первая в придворных русских кругах перестала
красить щеки, что считалось обязательным для традицион-
ной допетровской женской моды. С. М. Соловьев в "Исто-
рии России" процитировал слова
иностранца, который был шокирован тем, что Андрей Мат-
веев вместе с его другом, князем Борисом Голицыным,
уходя с пира, унесли со стола конфеты, а несколько
блюд, особенно им понравившихся, отослали своим женам.
Историк ошибался, видя в таком поведении поступок прос-
тодушных "московитов", не знакомых с европейским прос-
вещением. Обряд отсылки понравившегося блюда родным или
друзьям был традиционным не только в России. То, что
для историка казалось жестом простодушного дикаря, для
человека XVI-XVII веков выглядело как лестная для хозя-
ина похвала его угощениям. Приехав в Голландию, Матвеев
оказался в исключительно трудной ситуации: Россия нача-
ла войну со Швецией и одновременно заинтересована была
в развитии дипломатических и торговых отношений с Гол-
ландией и Англией. Голландия же, в условиях "войны за
испанское наследство", не желала конфликтов со Швецией,
с которой к тому же была связана союзным договором.
Постоянное вмешательство французской дипломатии еще бо-
лее усложняло вопрос. Поражение Петра I под Нарвой по-
дорвало авторитет России и лично императора, про кото-
рого шведы распространяли в европейской печати слухи,
что он сошел с ума. Позиция Матвеева была исключительно
трудной, и тем не менее он проявил большое искусство
дипломата. Он вел борьбу со шведскими дипломатическими
интригами, с одной стороны, а с другой - должен был
разъяснять Петру I сущность сложившейся ситуации. Петра
он, не обинуясь, информирует о горьком положении авто-
ритета России и лично государя: "Шведский посол с вели-
кими ругательствами, сам ездя по министрам, не только
хулит ваши войска, но и самую вашу особу злословит,
будто вы, испугавшись приходу короля его, за два дни
пошли в Москву из полков, и, какие слышу от него руга-
ния, рука моя того написать не может"21. И одновременно
Матвеев составляет распространенный Им в шведской печа-
ти "материал", дискредитирующий Карла XII, ведет актив-
ные дипломатические интриги, нанимает, пользуясь нег-
ласной поддержкой некоторых шведских чиновников, масте-
ровых и ремесленников для русской службы.
Вся эта напряженная работа проходит через руки дип-
ломатического секретаря - Михаила Аврамова. Не учитывая
этого, мы не поймем того неизменного доверия, которое в
дальнейшем оказывал ему Петр I, несмотря на сложность
их будущих отношений. Петр никогда не забывал тех, кто
в это критическое время деятельно сочувствовал ему.
Несмотря на напряженную работу секретаря, Аврамов
учился (это тоже должно было импонировать Петру) "рисо-
ванию и живописному художеству"*. Приходится признать,
что нам известно далеко не все относительно деятельнос-
ти Аврамова в это время. Сам он позже упо-
Слово "художество" означало в ту пору понятие, пере- даваемое нами теперь словом "ремесло". М. Аврамов, как человек своей эпохи, в живописи подчеркивает ремесло - сочетание труда и умения. Для людей Петровской эпохи слова "ремесло", "умение" звучали торжественнее и даже поэтичнее, чем слово "талант". Этот пафос позже отражен в словах А. Ф. Мерзлякова "святая работа" о поэзии; в словах (повторяющих К. Павлову) М. Цветаевой "Ремеслен- ник, я знаю ремесло" и Анны Ахматовой "святое ремесло".
минал, что в Голландии он "был похвален и печатными ку- рантами опубликован"22. Подробности эпизода нам неиз- вестны, однако сам Аврамов с гордостью вспоминал о нем много лет спустя при весьма печальных для него обстоя- тельствах. Очевидно, что жизнь в Голландии была для Ав- рамова периодом, когда он полностью почувствовал себя европейцем, как позже В. Тредиаковский во время своего пребывания в Париже. Однако возвращение на родину и бо- лее близкое созерцание "европеизации" вызвало у него противоречивые чувства. По приезде в Москву он с 1922 по 1711 год служит дьяком в Оружейной палате. Петр не- однократно проявлял к нему дружеское доверие, а с 1711 по 1716 год поручил ему издание "Ведомостей" - единс- твенной в те годы русской газеты. В 1712 же году Авра- мов, как директор Санкт-Петербургской типографии, прие- хал в столицу. Свои отношения с Петром I он позже опи- сал так: "За труды мои от его величества до толика был пожалован и возлюблен и допущен до таковой милости, что чрез два года в пожалованном от его ж величества доме моем во всякую неделю благоизволил бывать у меня время довольное, и со всяким своим монаршеским благим увесе- лением изволил приятно веселиться многократно, и с бла- гочестивейшею великою Государынею императрицею Екатери- ною Алексеевною, и с министрами имел в доме моем столо- вое кушанье..."23 "Столовые кушанья" Петра I хорошо известны и подт- верждены многочисленными свидетельствами. Вряд ли пиры в доме Аврамова протекали в той чинной обстановке, ко- торую воссоздавала его позднейшая, проникнутая "благо- чинием" память. Но в те годы это Аврамова не беспокои- ло. Никаких следов попечении о морали или критики пет- ровского окружения мы не находим в панегирике, который он посвятил государю в 1712 году. Это исключительно редкое издание (сохранился лишь один экземпляр, а может быть, и отпечатан был только он) имеет замысловатое название, начинающееся словами: "понеже бог творец есть...". Это обширное, в 48 стихов, рифмованное сочи- нение типа раешника, которое сам автор определил как "приветственный стих Петру I М. П. Аврамова": Слава богу обогатившему великую Россию Ему же хвала посетившему славную Ингрию Еже в России положи сокровища драгия, Во Ингрии открыл стези своя благия Яко дарова монарха премудраго Петра Перваго, России и Ингрии державца Великаго... Все сие премудрым Его Величества приходом учинися, кровь неприятельская яко вода пролися. Похищенное свое же наследственное Ингрию и прочая: премудро возвратил и во Ингрию прекрасное место возлюбив, во свое имя преславную крепость сотворил24. В тексте примечательно употребление заглавных букв: "бог" Аврамов пишет со строчной буквы, но "Его Вели- чество" - неизменно с прописной. Если первое можно от- нести за счет его очень индивидуального правописания, то второе - явное выражение его пиетета к Петру I. По крайней мере, никаких следов желания поставить церков- ные ценности выше государственных в этом документе нет. В период директорства Аврамова работа издательства активизируется. В 1712 году выходит первое точно дати- руемое книжное издание - "Краткое изображение процессов или судебных тяжб" Э. Кромпейна. Аврамов принимает ак- тивное участие в выпуске "Книги Марсовой, или воинских дел"; книга была снабжена многочисленными иллюстрациями и свидетельствовала о высоком уровне печатного дела. Содержание книги составляли "реляции и юрналы". Издание вызвало интерес и несколько раз перепечатывалось. Здесь же увидела свет и замечательная педагогическая книга "Юности честное зерцало" (1717). Отец Суворова, В. И. Суворов, опубликовал здесь же свой перевод книги "Ис- тинный способ укрепления городов" дю Фэ и де Комбре (1724). В следующей главе мы увидим В. И. Суворова сле- дователем по делу Долгоруких, во время которого подсу- димые подвергались жестоким пыткам. В духе своего вре- мени генерал Суворов-старший служил государству на раз- ных дорогах... Особенно же достойна внимания изданная в 1717 тоду "Книга мироздания, или Мнение о небесно-зем- ных глобусах" X. Гюйгенса. Об опубликовании этой книги Аврамов в своем жизнео- писании рассказывает следующее: "...егда в прошлом 1716 году поднес его императорскому величеству генерал Яков Брюс новопереведенную атеистическую книжищу, со обыклым своим пред Государем в безбожном, в безумном, атеисти- ческом сердце его гнездящимся и крыющимся хитрым льще- нием, весьма лестно выхваляя оную и подобного ему су- масбродного тоя книжищи автора Христофора Гюенса, якобы оная книжища весьма умна и ко обучению всенародному благоугодна, а наипаче к мореплаванию весьма надобна, и таковою своею обыклою безбожною ле-стию умысленно окрал Государя; которую книжищу приняв Государь и не смотря призвав меня, накрепко изволил мне приказать для всена- родной публики напечатать оных целый выход, 12М книг; и по тому именному указу, по отбытии его величества, рассмотрел я оную книжищу, во всем богопротивную, вост- репетав сердцем и ужаснувшись духом, с горьким слез ры- данием, пал пред образом Богоматери, бояся печатать и не печатать; но, по милости Иисус Христово, скоро поло- жилося в сердце моем, для явного обличения тех сумасб- родов-безбожников, явных богоборцев, напечатать под крепким моим присмотром, вместо 1200 книг, токмо 30 книг, и оные запечатав, спрятал до прибытия Государева. Егда его величество изволил возвратиться из Голландии в С.-Петербург, тогда я, взяв вышереченную напечатанную сумасбродную книжищу, трепещущ поднес его величеству, донесчи обстоятельно, что оная книжища самая богопро- тивная, богомерзкая, токмо единому со автором и с бе- зумным льстивым его подносителем, переводчиком Брюсом, к единому скорому угодна в срубе сожжению: которую тогда его величество для рассмотрения принять от меня изволил и, рассмотря, спустя две недели, в народ публи- ковать их не приказал, а изволил приказать оные напеча- танные книжищи для отсылки в Голландию отдать сумасб- родному переводчику Брюсу по многой его к Государю до- куке"25. Это позднейшее свидетельство, возможно, не полностью достоверно. По крайней мере, сведения об уничтожении книги Гюйгенса сомнительны, хотя уже в XVIII веке она стала крайне редкой. Второе издание книги с пометой, что первое вышло в 1717 году, было опубликовано в Моск- ве в 1724 году. В любом случае Аврамов, видимо, активно препятствовал ее распространению. Однако подлинной тра- гедией для Аврамова сделалось другое издание, о котором он рассказал следующее. В самый разгар его служебных успехов "исконный всякого христианского добра завист- ник, лукавый сатана, за небрежное мое роскошное житие, возмог с лукавыми возмущенными помыслы прикоснуться сердцу моему, подустил, окаянный, якобы для наивящщей его величеству рабской моей доброй послуги, надобно просить у его величества новопереведенных и его вели- честву от некоторых якобы разумных людей поднесенных Овидиевых и Вергилиевых языческих книжищ для прочитания и ведения из них о языческих фабулах. И по моему проше- нию тотчас мне оные книги изволил его величество пожа- ловать, которые я читал денно и нощно с прилежанием и с охотою, и читанием их обезумил-ся, выхвалял те книги его величеству, и выпрося о напечатании оных у его им- ператорского величества указ, краткую из оных одну кни- жицу выбрав с абрисами лиц скверных богов и прочего их сумасбродного действа, в печать издал и несколько напе- чатав, велел оные в народе публиковать и продавать. Та- ковыми, сатаны наученными, услугами от Бога дарованный смиренномудрый мой ум в оной моей жизни стал быть весь- ма помрачен. За то всем миролюбцам* крайне стал быть угоден, и наипаче тогда, безумный, разглашен от многих умным человеком"26. Мучения раздвоенной личности Аврамова заставляют вспомнить пушкинский отрывок, воссоздающий душевную борьбу человека, оказавшегося на пересечении средневе- ковых и ренессансных представлений, тянущегося к земной красоте и воспринимающего это чувство как греховное: В начале жизни школу помню я; Там нас, детей беспечных, было много; Неровная и резвая семья.
То есть любителям материального мира, "мира сего".
Внутренний порыв уносит героя из мира строгих попечении
"смиренной жены" в "великолепный мрак чужого сада".
Здесь он соприкасается душой с античным миром красоты:
Всё - мраморные циркули и лиры,
Мечи и свитки в мраморных руках,
На главах лавры, на плечах порфиры -
Всё наводило сладкий некий страх
Мне на сердце; и слезы вдохновенья,
При виде их, рождались на глазах.
Другие два чудесные творенья
Влекли меня волшебною красой:
То были двух бесов изображенья.
Один (Дельфийский идол) лик младой -
Был гневен, полон гордости ужасной,
И весь дышал он силой неземной.
Другой женообразный, сладострастный,
Сомнительный и лживый идеал -
Волшебный демон - лживый, но прекрасный.
(Пушкин, III (1), 254-255).
Колебания между притягательностью новизны и глубокой
верой в ее греховность объединяют пушкинского героя и
Аврамова при всех эпохальных, культурных и психологи-
ческих их различиях. Аврамова увлекла обстановка твор-
ческого напряжения, расшатывания всех запретов, просто-
ра для деятельности, привлекательной беспринципности и
вседозволенности, которые царили в узком кругу прибли-
женных к императору. Позже, оценивая этот период как
грехопадение, он писал: "От таковой человеческой тщет-
ной славы паче и паче разгордевся, потерял от Бога сми-
ренномудрое житие и оттоле совершенно уже начал жить
языческих обычаев погибельное пространное и широкое*
словолюбное и сластолюбное житие". Аврамов обличает се-
бя в том, что "впал во всякие телесныя прелестныя, не-
потребныя мира сего непрестанные ро-скошныя дела и за-
бавы, в пьянство, в ненасытный блуд и многая пре-любо-
действа и в прочия безумныя дела и злодейства"27.
Процитированный отрывок, конечно, вернее представ-
лять себе как риторическую формулу, чем как точное опи-
сание реальной жизни автора. Сравним, например, в пос-
лании Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь: "А мне,
псу смердящему, кому учити и чему наказати, и чем прос-
ветити? Сам бо всегда в пианьстве, в блуде, в прелюбо-
действе,
Смысл этих слов объясняется противопоставлением ши- рокого пути, ведущего в ад, и узкого, "тесного", веду- щего в рай. Ср. слова протопопа Аввакума о "тесном" пу- ти в рай. Реализуя метафору, Аввакум говорил, что толстые, "брюхатые" никониане в рай не попадут.
в скверне, во убийстве, в граблении, в хищении, в нена-
висти, во всяком злодействе"28.
Однако словесное сходство покаянных речений Аврамова
и Ивана Грозного прикрывает глубокое различие между
процитированными отрывками. Юродствующее покаяние -
слишком риторично, чтобы быть простодушной непосредс-
твенной исповедью. Покаяние Грозного - хитрая ловушка,
которую он расставляет своей обреченной аудитории. Он
не верит в эти слова, а его слушатели не должны посметь
в них не верить.
Аврамов же простодушно уверовал в свою риторику,
ужаснулся бездне своей греховности, и это сломало ему
жизнь.
Неплюев представлял собой пример человека исключи-
тельной цельности, не знавшего раздвоения и никогда не
мучившегося сомнениями. В полном контакте со своим вре-
менем, он посвятил жизнь практической государственной
деятельности. Личность Аврамова была глубоко раздвоен-
ной. Практическая деятельность петровского служаки
сталкивалась в нем с утопическими мечтаниями. Создав в
своем воображении идеализированный образ старины, он
предлагал новаторские реформы, считая их защитой тради-
ции. В его проектах смешивались петровские идеи, нико-
новская мысль о постановке сильной, управляющей церкви
("священства") выше государственности, аввакумовская
жажда пострадать за старину и веру. В проекте распрост-
ранения на все новооткрываемые земли православного
христианства он соединял апостольский энтузиазм с конк-
вистадорским жаром открывателя новых областей. Все эти
противоречия с трудом уживались в не очень гибком уме
этого "птенца гнезда Петрова". Он продолжал преклонять-
ся перед личностью императора и пронес это преклонение
через всю жизнь, хотя и был уверен, что болезнь Петра
после подписания им Духовного Регламента была не слу-
чайной. Даже в позднейших показаниях он торопливо обхо-
дит вопрос о причинах духовного кризиса, пережитого им
во второй половине 1710-х годов. Однако вряд ли можно
считать случайным, что перелом этот хронологически сов-
пал с делом царевича Алексея*. Аврамов не порвал ни со
службой, ни с Петром I, но начал носить под мундиром
тяжкую власяницу, а на обедах с участием царя (о кото-
рых он в том же жизнеописании вспоминал почти с востор-
гом) отказывался от спиртных напитков, ссылаясь на мни-
мую чахотку. Видимо, и издательская работа его начала
страдать. Пользуясь продолжавшимся благоволением Петра,
Аврамов неоднократно пробовал заводить с ним разговоры,
имеющие целью направить политику в сторону ксенофобии и
сближения с церковью. Речи Аврамова, видимо, не оказы-
вали на Петра I серьезного влияния, но он продолжал
терпеливо их выслушивать. Тем,
По капризному переплетению сюжетов и судеб, именно во время следствия по делу царевича Алексея достигла апогея карьера Г. Г. Скорнякова-Писарева, судьба кото- рого позже неожиданно пересечется с судьбой Аврамова.
кто оказывал ему поддержку в критические дни первых лет царствования, Петр был склонен прощать очень многое. Положение Аврамова переменилось со смертью Петра I. Продолжая, по старой привычке, подавать при Петре II и Анне Иоанновне на высочайшее имя советы и проекты, кло- нившиеся к восстановлению патриаршества, Аврамов всту- пил в конфликт с Феофаном Прокоповичем. Он простодушно вмешался в борьбу между Феофаном и сторонниками патри- аршества, искренне надеясь в этом переплетении честолю- бивых интриг найти цель для мученического подвига. В результате Аврамов был втянут в целый клубок следствий и судебных дел, в итоге которых оказался в ссылке на Камчатке. Здесь судьба втянула его в новую цепь конф- ликтов. Берега Охотского моря в эти годы были своеобразным узлом, где связывались биографии ученых-первопроходцев и политических ссыльных, причем вторые часто выполняли и функции первых. Судьба свела его с двумя людьми. Пер- вый из них - Алексей Ильич Чириков. Это был один из тех талантливых и преданных науке людей, которым развязала ум и руки Петровская эпоха. Он начал службу гардемари- ном флота в 1716 году, а в дальнейшем показал себя нас- только энергичным и способным воспитателем моряков, что вне очереди, "другим не в образец", был произведен в лейтенанты. Затем, по просьбе Беринга, правой рукой ко- торого он сделался, несмотря на молодость. Чириков был переведен на Тихий океан и совершил экспедицию к бере- гам Америки. Плавая по берегам Тихого океана и энергич- но содействуя обживанию берегов Охотского моря. Чириков внес значительный вклад в науку и в освоение Дальнего Востока. Лучше всего его характеризует то, что когда он, вернувшись с расстроенным вконец здоровьем в Петер- бург, скончался, в наследство семье моряка-ученого дос- тались лишь долги. Оказавшись в ссылке в Охотске, Аврамов не упал ду- хом. Он переписывался с семьей, искал способов добиться оправдания и одновременно занялся просвещением местного населения. О деятельности Аврамова и Чирикова в целях распространения просвещения на Дальнем Востоке мы узна- ем из доноса, поданного на них Г. Г. Скорняковым-Писа- ревым. Г. Скорняков-Писарев также принадлежал к тому кругу людей, которых называют "птенцами гнезда Петрова". В течение многих лет он был постоянным сотрудником импе- ратора в военных и гражданских делах, и Голиков имел основания называть его в числе близких соратников Пет- ра. Скорняков-Писарев выполнял поручения царя по строи- тельству системы каналов вокруг Ладожского озера, "пре- подавал артиллерийские и математические науки. Однако высокое доверие к нему Петра I проявилось не в этом: именно ему Петр доверил проводить следствие и кровавый суд над своей первой женой и ее окружением. Затем Скор- няков-Писарев участвовал в суде над царевичем Алексеем и в последующей после суда пытке, во время которой ца- ревич, по некоторым данным, умер. Включение Скорняко- ва-Писарева в число тех, кто должен был организовывать похороны царевича Алексея и, следовательно, тех, кому были открыты страшные тайны суда, - показатель высокого доверия. За большим довери- ем последовала большая награда - чин гвардии полковни- ка. Скорняков-Писарев получал затем от Петра многочис- ленные поручения, но организационных талантов не проя- вил. Несколько раз он попадал в опалу, но умел выпуты- ваться из сложных обстоятельств, и последним его карь- ерным успехом было то, что он находился в числе лиц, несших гроб императора. В последовавших за смертью Ека- терины I интригах Скорняков-Писарев просчитался: встал на сторону дочерей Петра, за что и поплатился: был раз- жалован, бит кнутом и сослан в отдаленное сибирское зи- мовье. Однако через некоторое время, по просьбе Берин- га, он был направлен в Охотск, где ему было поручено "заселить" безлюдную местность, а также совершить мно- гочисленные другие, благие для этого края действия. Бю- рократическое остроумие при этом проявилось в том, что, располагая огромными полномочиями, Скорняков-Писарев оставался сам заключенным: на работу ходил под конвоем, а ночевать возвращался в камеру. Но "птенец гнезда Петрова" не собирался долго оста- ваться на Дальнем Востоке. А путь к возвращению был один: обнаружить заговор, разоблачить его и этим вновь завоевать себе милость в Петербурге. На этот путь он и встал. В посланном в Петербург доносе он сообщал: "Он, Аврамов, яко всем ведомый старый ханжа, притворя себе благочестие и показывая себя святым, сдружился великою дружбою с подобным себе ханжею ж, капитаном Чириковым, и его, Чирикова - в именины благословил иконою пресвя- тыя Богородицы, именуемыя Казанския, которую он. Чири- ков, с великою благостию, яко от святого мужа принял". Скорняков-Писарев отсылал также захваченную у Аврамова молитву, поясняя при этом, что "сия молитва зело сумни- тельна". Доносил он также, что Аврамов называет себя "безвинным за веру" испытания терпящим и что некоторые люди оказывают ему помощь одеждой и едой, "как Чириков дал уже ему две пары платья, шубу и десять рублей". Скорняков-Писарев представлял себя поборником просвеще- ния, разоблачающим обманы суеверов (эти доносы, от име- ни просвещения разоблачающие обманы и суеверия, лучше всего воссоздают мир, где все понятия причудливо пере- местились): "А понеже всем добрым людям известно, яко никаким иным образом так мочно у простого народа выма- нивать деньги, как притворным благочестием, и показывая себя молитвенником, как он плут Аврамов в Охотске себя называл и как такие ж воры и плуты в присутствии моем в Тайной канцелярии являлись"29. Скорняков-Писарев не пропустил случая напомнить, что он не всегда был ссыль- ным, а сиживал и в Тайной канцелярии как следователь. Скорняков-Писарев самовольно присвоил себе права защит- ника государственности. Чириков и тем более Беринг были ему не подвластны, но Аврамова он обыскал и найденные у "плута и ханжи Михаила Аврамова" "схороненные в сумках книжки" и даже вызвавшие у него по- дозрения закладки в книжках отправил в Иркутск. Самого же Аврамова, дабы "иных бы каких ханжеских воровских не учинил" дел, заковав, отправил с солдатом в Якутск. По- ка Скорняков-Писарев осуществлял свой хитроумный план, который должен был открыть ему обратный путь в Петер- бург, туда, по прогонной почте, следовали письма Авра- мова, в которых он просил жену и детей молить Бога за своих благодетелей, в числе которых он называл и Скор- някова-Писарева. Между тем в Петербурге дело шло своим чередом. В 1742 году Тайная канцелярия прекратила дело М. Аврамова и распорядилась его освободить. Вновь оказавшийся в Пе- тербурге Аврамов не успокоился и подал новый, всеохва- тывающий проект реформы. Здесь соединялись его идеи всеобщего просвещения и благосостояния с требованием передачи церкви государственной власти. Он писал "о просвещении непросвещенного народа во всей вселенной", предлагал осуществить денежную реформу, а накопив дос- таточные средства, выкупить крепостных крестьян и ожи- вить торговлю, ссудив купцам значительные суммы. Однов- ременно он предлагал воплотить в жизнь проекты Петра Великого и тут же - усилить церковную цензуру и пере- дать священникам надзор за благочестием паствы! Необхо- димость перечисленных и множества других реформ М. Ав- рамов пояснил следующим образом: "Таковые истинные пра- вила христианские, с помощью всемогущего Бога, могут охранять нас убогих от неусыпных коварного сатаны тон- чайших льстивых его подлогов; понеже часто и с правого пути забегает лестно окаянный, по-казуя, якобы и на со- зидание дел благих радеет. И под таким зловы-мышленным своим воровским вкратчися покрывалом, всеспасительное узаконенное истинное Христово и святыя Его церкви уче- ние опровергнуть и до конца, хитрец, искоренить желает. И не токмо в распутное, но и в самое атеистическое жи- тие ввергнуть радеет, как в начале прельстил и оболь- стил иностранцев"30. Защищая право церкви на милосердие, обеспечение ни- щих и противопоставляя это петровскому тезису: подлин- ное спасение души заключено в службе государству и го- сударю, как неоднократно утверждал Феофан, - М. Аврамов по-прежнему настаивал не только на самостоятельности, но и на прерогативе церкви перед государством. Особенно обрушивался он на западное просвещение, вновь нападая на "печатные атеистические книжищи" Гюйгенса, а также Фонтенеля, "в них же о сотворении мира так напечатано: мирозрение или мнение о небесно-земных глобусах и укра- шении их, которых множественное число быти описует, на- зывая странными древних языческих лживых богов именами; землю же с Коперником около солнца обращающуюся и звез- ды многие толикими же солнцы быти... и на оных небесных светилах... таковым же землям, яко же и наша, быти нау- чают, и обитателей на всех тех землях, яко же и на на- шей земле, быти утверждают, и поля, и луга, и пажити, и леса, и горы, и пропасти, и моря, и прочие воды, и зве- ри, и птицы, и гады, и всякое земледелие, и рукоделие и музыки, и детородные уды, и рождение и все прочее, яже на нашей земле, тамо быть доводят. И между тем всем о натуре воспоминают, якобы натура всякое благодеяние и дарование жителям и всей дает твари: и тако вкратчися хитрят везде просла- вить и утвердить натуру, еже есть жизнь самобытную"31 Все эти проекты имели последствием то, что совсем не трудно было предсказать: Аврамов вновь оказался в Тай- ной канцелярии. После допросов его "с пристрастием" (то есть под пыткой) даже Тайная канцелярия вынуждена была признать, что никакой особой вины за Аврамовым не име- ется, "как он те противные книги сочинял от сущей прос- тоты своей". Ему было дозволено жить при монастыре "под крепким присмотром до кончины живота его никуда неис- ходна"32. Но этой "милостью" Аврамов воспользоваться уже не успел: он скончался в тюрьме 24 августа 1752 го- да. Путь автора широких проектов был завершен. Нет ничего легче, как посмеяться над странными рет- роградными идеями бывшего сотрудника Петра I, или сос- латься на "кричащие противоречия", или указать на не- достаточную образованность Аврамова, или хотя бы, нако- нец, на влияние на него нервных потрясений. Но думает- ся, справедливее будет сказать о другом: сподвижник Петра Великого, Михаил Аврамов принадлежал к первому поколению деятелей реформы. Он оставил старину "Безро- потно, как тот, кто заблуждался // И встречным послан в сторону иную" (Пушкин, VII, 124). В этом поколении бы- ли, видимо, люди, которые так долго ждали реформы, так на нее надеялись и так в нее уверовали, что не могли уже примириться с ее реальным кровавым лицом. Они выду- мывали утопические проекты будущего и создавали утопи- ческие образы прошедшего - лишь бы не видеть настояще- го. Получи они власть, они бы обагрили страну кровью своих противников. В реальной ситуации они проливали свою собственную кровь. Эпоха расколола людей на догма- тиков-мечтателей и циников-практиков. К первым - на русском престоле - принадлежал Павел I, ко вторым - Екатерина II. Но на этом небе высвечиваются, как звез- ды, просто люди. Примером их может быть названа княгиня Наташа Долгорукая. О ней пойдет речь в главе "Две жен- щины".