Ю. М. Лотман. Беседы о русской культуре 2.Беседы

шляхетство" или "знатное дворянство", Сенат в 1724 году
обратился к императору с вопросом,  кого следует  отно-
сить  к  этой  группе:  имеющих  определенное состояние
("кто имеют более ста дворов") или по  рангам?  Петр  I
отвечал: "Знатное дворянство по годности считать".7    
   Военная служба  считалась преимущественно дворянской
службой - статская не считалась "благородной". Ее назы-
вали "подьяческой",  в ней всегда было больше разночин-
цев, и ею принято было гнушаться. Исключение составляла
дипломатическая  служба,  также  считавшаяся "благород-
ной".  Лишь в александровское и  позже  в  николаевское
время  статский  чиновник  начинает в определенной мере
претендовать на общественное уважение рядом с офицером.
И все же почти до самого конца "петербургского периода"
правительство в случае,  если требовался  энергический,
расторопный и желательно честный администратор, предпо-
читало не "специалиста",  а гвардейского офицера.  Так,
Николай  I  назначил  в 1836 году генерала от кавалерии
графа Николая Александровича Протасова  обер-прокурором
святейшего Синода,  то есть практически поставил его во
главе русской церкви.  И тот без года двадцать лет  ис-
полнял эту должность,  с успехом приблизив духовные се-
минарии по характеру обучения к военным училищам.      
   Однако правительственная склонность к  военному  уп-
равлению  и  та симпатия,  которой пользовался мундир в
обществе, - в частности, дамском, - проистекали из раз-
ных  источников.  Первое  обусловлено  общим характером
власти. Русские императоры были военными и получали во-
енное воспитание и образование. Они привыкали с детства
смотреть на армию как на идеал организации;  их эстети-
ческие представления складывались под влиянием парадов,
они носили фраки только путешествуя за границей  инког-
нито.  Нерассуждающий,  исполнительный офицер представ-
лялся им наиболее надежной  и  психологически  понятной
фигурой.  Даже среди статских чиновников империи трудно
назвать лицо,  которое хотя бы в молодости,  хоть  нес-
колько лет не носило бы офицерского мундира.           
   Иную основу  имел "культ мундира" в дворянском быту.
Конечно, особенно в глазах прекрасного пола, не послед-
нюю роль играла эстетическая оценка: расшитый, сверкаю-
щий золотом или серебром гусарский, сине-красный уланс-
кий,  белый (парадный) конногвардейский мундир был кра-
сивее,  чем бархатный кафтан щеголя или синий фрак анг-
ломана.  Особенно  заметным  стало  отличие военного от
статского,  когда в начале XIX века  (Карамзин  отметил
это в 1802 году в "Вестнике Европы", а Мюссе в 1836-м в
"Исповеди сына века",  связав с романтической модой  на
траур  и  печаль)  молодые люди оделись в черные фраки,
после чего черный цвет надолго утвердился за  официаль-
ной  одеждой  статского мужчины.  До того как романтизм
ввел моду на разочарованность и сплин,  в молодом чело-
веке ценилась удаль,  умение жить широко, весело и бес-
печно. И хотя маменьки предпочитали солидных женихов во
фраках, сердца их дочерей склонялись к лихим           
поручикам и ротмистрам,  весь капитал которых состоял в
неоплатных  долгах и видах на наследство от богатых те-
тушек.                                                 
   И все же предпочтение военного статскому имело более
весомую  причину.  Табель о рангах создавала военно-бю-
рократическую   машину   государственного   управления.
Власть государства покоилась на двух фигурах: офицере и
чиновнике, однако социокультурный облик этих двух кари-
атид был различным.  Чиновник - человек,  само название
которого производится от слова "чин".  "Чин" в  древне-
русском языке означает "порядок".  И хотя чин,  вопреки
замыслам Петра,  очень скоро разошелся с реальной долж-
ностью человека,  превратившись в почти мистическую бю-
рократическую фикцию,  фикция эта имела в то же время и
совершенно практический смысл. Чиновник - человек жало-
ванья,  его благосостояние непосредственно  зависит  от
государства. Он привязан к административной машине и не
может без нее существовать.  Связь эта грубо напоминает
о себе первого числа каждого месяца, когда по всей тер-
ритории Российской Империи чиновникам должны были  вып-
лачивать жалованье.  И чиновник, зависящий от жалованья
и чина,  оказался в России наиболее надежным слугой го-
сударства.  Если во Франции XVIII века старое судейское
сословие - "дворянство мантии" - дало в годы  революции
идеологов  третьему сословию,  то русское чиновничество
менее всех других групп проявило себя  в  революционных
движениях.                                             
   Имелась и еще одна сторона жизни чиновника,  опреде-
лявшая его низкий  общественный  престиж.  Запутанность
законов и общий дух государственного произвола,  ярчай-
шим образом проявившийся в чиновничьей службе,  привели
(и  не могли не привести) к тому,  что русская культура
XVIII - начала XIX века практически не создала  образов
беспристрастного судьи,  справедливого администратора -
бескорыстного защитника слабых и угнетенных. Чиновник в
общественном  сознании  ассоциировался с крючкотвором и
взяточником.  Уже А.  Сумароков, Д. Фонвизин и особенно
В. Капнист в комедии "Ябеда" (1796) запечатлевают имен-
но такой стереотип общественного восприятия. Не случай-
но  исключением  в  общественной  оценке были чиновники
иностранной коллегии,  чья служба для взяткобрателя  не
была  заманчивой,  но  зато давала простор честолюбивым
видам. От служащих Коллегии иностранных дел требовались
безукоризненные  манеры,  хороший французский язык (а в
русском языке - ясность слога и изящный  "карамзинский"
стиль) и тщательность в одежде. Гоголь, описывая гуляю-
щих на Невском проспекте, выделил именно этот класс чи-
новников:  "К ним присоединяются и те, которые служат в
иностранной коллегии и отличаются  благородством  своих
занятий и привычек.  Боже,  какие есть прекрасные долж-
ности и службы! Как они возвышают и услаждают душу! Но,
увы!  я не служу и лишен удовольствия видеть тонкое об-
ращение с собою начальников". Далее Гоголь сообщает чи-
тателю:  на  Невском проспекте вы "встретите бакенбарды
единственные, пропущенные с необыкновенным и изумитель-
ным искусством                                         
под галстух,  бакенбарды бархатные,  атласные,  черные,
как соболь или уголь, но, увы, принадлежащие только од-
ной иностранной коллегии. Служащим в других департамен-
тах провидение отказало в черных бакенбардах, они долж-
ны, к величайшей неприятности своей, носить рыжие". Чи-
новник же других коллегий,  особенно подьячий, по выра-
жению Сумарокова - "кувшинное рыло", Гоголю рисовался в
облике  неопрятного существа и безжалостного взяткобра-
теля.  Капнист в комедии "Ябеда" заставил хор провинци-
альных чиновников петь куплет:                         
   Бери, большой тут нет науки;
   Бери, что можно только взять.
 На что ж привешены нам руки,
 Как не на то, чтоб брать?8  
   Гоголевский Поприщин ("Записки сумасшедшего") рисует
такой портрет чиновника "в губернском правлении,  граж-
данских и казенных палатах":  "Там, смотришь, иной при-
жался в самом уголку и пописывает. Фрачишка на нем гад-
кой,  рожа такая,  что плюнуть хочется,  а посмотри ты,
какую он дачу нанимает! Фарфоровой вызолоченной чашки и
не неси к нему: "это", говорит, "докторский подарок"; а
ему давай пару рысаков,  или дрожки, или бобер рублей в
триста.  С виду такой тихенькой, говорит так деликатно:
.Одолжите  ножичка  починить  перышко",  а там обчистит
так, что только одну рубашку оставит на просителе".    
   Русская бюрократия,  являясь важным  фактором  госу-
дарственной  жизни,  почти не оставила следа в духовной
жизни России: она не создала ни своей культуры, ни сво-
ей этики,  ни даже своей идеологии. Когда в пореформен-
ной жизни потребовались журналисты, деятели обновленно-
го суда,  адвокаты, то они, особенно в первые десятиле-
тия после отмены крепостного права,  появлялись из сов-
сем другой среды, в первую очередь из той, которая была
связана с церковью, с белым духовенством и которую пет-
ровская реформа, казалось, отодвинула на второй план*. 
   Положение другой опоры России "императорского перио-
да" - офицерства - было иным.  Как мы уже сказали, дво-
рянство фактически монополизировало военную службу.  Но
оно, в результате петровской реформы, сделалось монопо-
листом  еще  более  важной стороны общественной жизни -
присвоило себе исключительное  право  душевладения.  Не
нужно говорить, насколько гибельно это сказалось как на
судьбах России,  так и на  судьбах  самого  дворянства.
Первое  выразилось в неестественной задержке освобожде-
ния крестьян,  исказившей весь  путь  империи,  вопреки
приданному  ей  европейскому импульсу.  Второе - в том,
что,  несмотря на значительность своего вклада в нацио-
нальную  культуру,  дворянство в России так и не смогло
приспособиться к по-

                                         
реформенному существованию,  в  результате чего в куль-
турной жизни образовался еще один разрыв.              
   Но, подчеркнем еще раз,  сознание "исторических гре-
хов"  русского  дворянства  не  должно заслонять от нас
значительности его вклада в национальную культуру.  Це-
лый  период  в  150 лет будет отмечен печатью государс-
твенного и культурного творчества,  высокими  духовными
поисками,  произведениями общенационального и общечело-
веческого значения,  созданными в недрах  русской  дво-
рянской культуры и одновременно вошедшими в историю об-
щечеловеческой духовной жизни. Мы говорим о "дворянской
революционности",  и это парадоксальное сочетание лучше
всего выражает то противоречие, о котором идет речь.   
   Как это ни покажется, может быть, читателю странным,
следует сказать, что и крепостное право имело для исто-
рии русской культуры в  целом  некоторые  положительные
стороны.  Именно на нем покоилась,  пусть извращенная в
своей основе, но все же определенная независимость дво-
рян от власти - то,  без чего культура невозможна. Офи-
цер служил не из-за денег. Жалованье его едва покрывало
расходы,  которых  требовала военная жизнь,  особенно в
столице,  в гвардии.  Конечно, были казнокрады: где-ни-
будь  в  армейском полку в провинции можно было сэконо-
мить на сене для лошадей,  на ремонте лошадей*, на сол-
датской амуниции, но нередко командиру роты, полка, ше-
фу полка для того, чтобы содержать свою часть "в поряд-
ке"  (а при системе аракчеевской муштры амуниция прихо-
дила в негодность раньше срока),  приходилось  доплачи-
вать из своего кармана, особенно перед царскими смотра-
ми. Если вспомнить, что обычаи требовали от офицера го-
раздо  более  разгульной жизни,  чем от чиновника,  что
отставать от товарищей в этом отношении считалось  неп-
риличным,  то  нам  станет ясно,  что военная служба не
могла считаться доходным  занятием.  Ее  обязательность
для дворянина состояла в том, что человек в России, ес-
ли он не принадлежал к податному сословию,  не  мог  не
служить. Без службы нельзя было получить чина, и дворя-
нин,  не имеющий чина,  показался бы чем-то вроде белой
вороны.  При  оформлении  любых казенных бумаг (купчих,
закладов, актов покупки или продажи, при выписке загра-
ничного паспорта и т. д.) надо было указывать не только
фамилию, но и чин. Человек, не имеющий чина, должен был
подписываться: "недоросль такой-то". Известный приятель
Пушкина князь Голицын - редчайший пример дворянина, ко-
торый никогда не служил,  - до старости указывал в офи-
циальных бумагах: "недоросль".

                                   
Впрочем, если дворянин действительно никогда не  служил
(а это мог себе позволить только магнат, сын знатнейше-
го вельможи,  основное время проживающий за  границей),
то,  как правило, родня устраивала ему фиктивную службу
(чаще всего - придворную).  Он брал долгосрочный отпуск
"для  лечения" или "для поправки домашних дел",  к ста-
рости "дослуживался" (чины шли  за  выслугу)  до  како-
го-нибудь обер-гофмейстера и выходил в отставку в гене-
ральском чине.  В Москве второй половины 1820-х  годов,
когда  заботливые  маменьки  начали опасаться отпускать
своих мечтательных и склонных к немецкой философии отп-
рысков в гвардейскую казарму,  типичной фиктивной служ-
бой сделалось поступление в Архив коллегии  иностранных
дел.  Начальник архива Д.  Н.  Бантыш-Каменский охотно
зачислял этих молодых людей (их в обществе стали ирони-
чески  называть "архивными юношами") "сверх штата",  то
есть без жалованья и без каких-либо  служебных  обязан-
ностей,  просто по старомосковской доброте и из желания
угодить дамам.                                         
   Одновременно с распределением чинов шло  распределе-
ние выгод и почестей.  Бюрократическое государство соз-
дало огромную лестницу человеческих отношений, нам сей-
час совершенно непонятных.  Все читатели наверняка пом-
нят то место из гоголевского "Ревизора",  когда Хлеста-
ков,  завираясь,  входит  в раж.  Он еще не сделал себя
главнокомандующим, он еще только начинает врать и гово-
рит: "Мне даже на пакетах пишут "ваше превосходительст-
во"".  Что это значит? Почему гоголевские чиновники так
перепугались,  что  стали повторять "ва...  ва...  ваше
превосходительство"?  Право на уважение  распределялось
по чинам.  В реальном быту это наиболее ярко проявилось
в установленных формах обращения к особам разных  чинов
в соответствии с их классом. Для особ I и П классов та-
ким обращением  было  "ваше  высокопревосходительство".
Особы Ш и IV классов - "превосходительства" ("ваше пре-
восходительство" надо было писать также и университетс-
кому ректору, независимо от его чина). V (тот самый вы-
морочный класс бригадиров,  о котором говорилось  выше)
требовал обращения "ваше высокородие".  К лицам VI-VIII
классов обращались  "ваше  высокоблагородие",  к  лицам
К-XIV классов - "ваше благородие" (впрочем,  в быту так
обратиться можно было и к любому дворянину,  независимо
от его чина). Настоящей наукой являлись правила обраще-
ния к царю.  На конверте,  например,  надо бьшо писать:
"Его императорскому величеству государю императору",  а
само обращение начинать словами:  "Всемилостивейший мо-
нарх"  или:  "Августейший монарх".  Даже духовную сферу
Петр I как бы регламентировал: митрополит и архиепископ
-  "ваше высокопреосвященство" (в письменном обращении:
"ваше высокопреосвященство,  высокопреосвященный влады-
ка"),  епископ - "ваше преосвященство" (в письме: "ваше
преосвященство,  преосвященный владыка"), архимандрит и
игумен  -  "ваше  высокопреподобие",  священник - "ваше
преподобие".                                           
   Приведем лишь один пример высокой значимости обраще-
ний по чину. В чем смысл эффекта, произведенного репли-
кой Хлестакова? Дело не толь-                          
ко в том, что Хлестаков - "елистратишка", как его назы-
вает слуга Осип, то есть коллежский регистратор, чинов-
ник самого низшего,  XTV класса, - присвоил себе звание
чиновника столь высокого ранга (если он - особа Ш клас-
са, то он либо генерал-лейтенант, либо тайный советник,
если IV класса - то генерал-майор,  или  действительный
статский советник,  или,  как мы знаем, обер-прокурор).
Вот эта последняя возможность,  по-видимому, и напугала
чиновников:  ведь  обер-прокурор  сената - это ревизор,
тот, кого посылают раскрывать должностные преступления.
Пьяная похвальба Хлестакова через мелкую, нам почти не-
заметную деталь оказывается связанной с  главной  темой
комедии и с ее символическим заглавием.                
   Конечно, Петр  I  не думал охватить регламентами всю
жизнь своих подданных.  Он специально  оговаривал,  что
"осмотрение каждого ранга не в таких оказиях требуется,
когда некоторые,  яко добрые друзья и соседи  съедутся,
или  в  публичных  ассамблеях,  но  токмо в церквях при
службе Божией и при Дворцовых церемониях, яко при ауди-
енции послов, торжественных столах, в чиновных съездах,
при браках, при крещениях и сим подобных публичных тор-
жествах и погребениях".  Однако даже простое перечисле-
ние "оказий",  при которых поведение людей определяется
их чином,  показывает,  что число их весьма велико. При
этом Петр,  который,  вводя какой-либо закон,  сразу же
определял  и наказание за его нарушение,  устанавливает
суровую кару за поведение "не по чину".  Штраф (два ме-
сяца жалованья) платили и те,  кто его получал,  и слу-
жившие без жалованья: "платить ему такой штраф, как жа-
лованья тех чинов, которые с ним равного ранга"*9.     
   Место чина в служебной иерархии связано было с полу-
чением (или неполучением) многих  реальных  привилегий.
По чинам, к примеру, давали лошадей на почтовых станци-
ях.                                                    
   В XVIII веке,  при Петре I,  в России учреждена была
"регулярная"  почта.  Она представляла собой сеть стан-
ций, управляемых специальными чиновниками, фигуры кото-
рых сделались позже одними из персонажей "петербургско-
го мифа" (вспомним "Станционного смотрителя"  Пушкина).
В распоряжении станционного смотрителя находились госу-
дарственные ямщики,  кибитки, лошади. Те, кто ездили по
государственной  надобности  -  с  подорожной или же по
своей надобности,  но на  прогонных  почтовых  лошадях,
приезжая на станцию,  оставляли усталых лошадей и брали
свежих.  Стоимость езды для  фельдъегерей  оплачивалась
государством. Едущие "по собственной надобности" плати-
ли за лошадей.                                         
   Поэтому провинциальный помещик предпочитал ездить на
собственных лошадях,  что замедляло путешествие, но де-
лало его значительно дешевле.

   Поместье Лариных, видимо, находилось в Псковской гу-
бернии. Путь оттуда в Москву "на почтовых" длился обыч-
но трое суток, а на курьерских - двое. Экономия Лариной
привела к тому, что                                    
...Наша дева насладилась
Почтовой скукою вполне:
Семь суток ехали оне.
                               
   (7, XXXV)
                                           
   При получении лошадей на станциях существовал  стро-
гий порядок:                                           
   вперед, без  очереди,  пропускались  фельдъегеря  со
срочными государственными пакетами,  а остальным давали
лошадей  по  чинам:  особы I-III классов могли брать до
двенадцати лошадей,  с IV класса - до восьми и так  да-
лее, вплоть до бедных чиновников VI-IX классов, которым
приходилось довольствоваться одной каретой с двумя  ло-
шадьми. Но часто бывало и по-другому: проезжему генера-
лу отдали всех лошадей - остальные сидят  и  ждут...  А
лихой гусарский поручик,  приехавший на станцию пьяным,
мог побить беззащитного станционного смотрителя и силой
забрать лошадей больше, чем ему было положено.         
   По чинам  же в XVIII веке слуги носили блюда на зва-
ных обедах,  и сидевшие на "нижнем" конце  стола  гости
часто созерцали лишь пустые тарелки.  Рассказывали, что
князь Г.  А. Потемкин однажды позвал к себе на обед ка-
кого-то мелкого чиновника и после обеда милостиво спро-
сил его:  "Ну как,  братец,  доволен?" Сидевший в конце
стола гость смиренно отвечал:  "Премного благодарствую,
ваше сиятельство,  все видал-с".  В это время  угощение
"по  чинам"  входило в обязательный ритуал тех огромных
пиров,  где за столом встречались совершенно незнакомые
люди,  и даже хлебосольный хозяин не мог вспомнить всех
своих гостей*.  Лишь в XIX веке этот обычай  стал  счи-
таться устаревшим, хотя в провинции порой удерживался. 
   Чин пишущего и того, к кому он обращается, определял
ритуал и форму письма.  В 1825 году профессор Яков Тол-
мачев  выпустил книгу "Военное красноречие".  В ней со-
держались практические правила составления разного рода
текстов  -  от речей полководцев до официальных бумаг.-
Из книги мы узнаем, что официальный документ обязатель-
но  должен быть "чистой и ясной рукописью" без орфогра-
фических ошибок,  что "в военных бумагах никаких  пост-
скриптумов быть не дол-

   жно", и множество других,  не менее полезных  вещей.
Толмачев  четко  объясняет  отличия  в  форме письма от
"младшего" к "старшему" и от "старшего"  к  "младшему":
"Когда старший пишет к младшему; то обыкновенно при оз-
начении звания, чина и фамилии он подписывает собствен-
норучно  только  свою  фамилию;  когда  младший пишет к
старшему,  то сам подписывает звание, чин и фамилию"10.
Так  что  если  в письме младшего чина к старшему собс-
твенноручно (а не рукой  писаря)  подписанной  окажется
только фамилия,  - то это грубое нарушение правил,  это
оскорбление,  которое может окончиться скандалом. Точно
так  же значимым было место,  где должна ставиться дата
письма:                                                
   начальник ставил число сверху,  подчиненный - внизу,
и в случае нарушения подчиненным этого правила ему гро-
зили неприятности.  Вообще, этикет в письмах должен был
соблюдаться с большой точностью. Известен случай, когда
сенатор,  приехавший с ревизией, в обращении к губерна-
тору  (а  губернатор был из графов Мамоновых и славился
своей гордостью) вместо положенного:  "Милостивый госу-
дарь!" - написал:  "Милостивый государь мой!" Обиженный
губернатор ответное письмо начал  словами:  "Милостивый
государь мой,  мой, мой!" - сердито подчеркнув неумест-
ность притяжательного местоимения "мой"  в  официальном
обращении.                                             
   Бюрократический принцип,  в который вырождалась "ре-
гулярность",  быстро разрастался,  захватывая все новые
области жизни,  например, строительство жилых зданий. В
XVIII веке появились типовые проекты  -  высочайше  ут-
вержденные  фасады зданий,  какие могли строить частные
лица.  Прелестные особняки ХУШ столетия, которые теперь
так  радуют  наш глаз и которые мы так стараемся сохра-
нить (к сожалению,  зачастую - безуспешно),  построены,
как правило, по типовым проектам.                      
   Другой любопытный  пример  -  документ "Распоряжение
частному извозчику".  Частный извозчик ездил по  городу
на  своих лошадях,  но и он должен был подчиняться мно-
жеству правил, не имевших, казалось бы, отношения к его
занятию. Так, он не мог одеваться по своему усмотрению:
"Зимою и осенью кафтаны и шубы иметь, какие кто пожела-
ет, но шапки русские с желтым суконным вершком и опушку
черною овчиною,  а кушаки желтые шерстяные, летом - мая
с  15-ого  сентября  по  15  число балахоны иметь белые
холстяные,  а шляпы черные,  с перевязью желтою  против
данных (то есть в соответствии с данными.  - Ю.  Л.) на
съезжей образцов и кушаки желтые ж"*.  Образцы одежды -
на съезжей, то есть в полиции.                         
   Особенно ярко государственное вмешательство проявля-
лось в мире мундиров. Мундиры были учреждены еще Петром
I - сначала для гвардейских полков. Петр ввел униформу:
для Преображенского по-

   лка - зеленую,  для Семеновского - синюю;  потом вся
гвардейская пехота была одета в зеленые мундиры.  Форма
была сравнительно простая: офицерский мундир был одного
покроя с солдатским, отличаясь от него золотыми галуна-
ми,  офицерским нагрудным знаком в  виде  полумесяца  и
трехцветным  шарфом на поясе (с 1742 года - "георгиевс-
ких" цветов).  Но постепенно требования к  мундиру  все
усложнялись, а затем, после Павла I, превратились в лю-
бимую науку государей.  Александр I, человек широко об-
разованный, с государственными интересами, часами сидел
с Аракчеевым,  придумывая новый фасон мундира  и  цвета
мундирного  прибора.  Об этом непрерывно издавались все
новые приказы. Вот один из них - "О мундирах кадетского
корпуса":  "Во втором кадетском корпусе у генералитета,
штаб и оберофицеров и кадетов переменены быть мундиры и
сделаны сообразно двум данным образцам". Далее идут об-
разцы.                                                 
   Все изменения мундиров подписывались лично императо-
ром,  и  у Павла,  Александра I и Николая I,  а также у
брата Александра и Николая великого  князя  Константина
Павловича  эти занятия превратились в настоящую "мунди-
романию".                                              
   Она, разумеется, не имела никакого отношения к воен-
ной  подготовке армии.  Петровский принцип практической
целесообразности  "регулярного  государства"  был  пол-
ностью  утрачен.  Регламентация разных сторон жизни,  в
том числе военной, стала самоцелью. Так создавалась ги-
гантская  бюрократическая машина со всем ее формализмом
и с чином как главным (зачастую - единственным)  стиму-
лом служебного поведения.                              
   Выше уже говорилось о том, что в культуре петербург-
ского ("императорского") периода русской истории  поня-
тие чина приобрело особый,  почти мистический характер.
Слово "чин", по сути дела, разошлось в значении с древ-
нерусским "порядок",  ибо подразумевало упорядоченность
не реальную, а бумажную, условно-бюрократическую. Вмес-
те с тем слово это,  не имеющее точного соответствия ни
в одном из европейских языков (хотя Петр I и  был  уве-
рен,  что его реформы делают Россию похожей на Европу),
стало обозначением важнейшей особенности русской  дейс-
твительности.                                          
   С одной стороны, чин - это некая узаконенная фикция,
слово,  обозначающее не реальные свойства  человека,  а
его  место  в иерархии.  Псевдобытие бюрократии придает
существованию    человека-чина    призрачность.     Это
как-бы-существование.  Герой "Записок сумасшедшего" Го-
голя возмущался:  "Что ж из того,  что он  камер-юнкер.
Ведь это больше ничего кроме достоинство*; не какая-ни-
будь вещь видимая,  которую бы можно взять в руки. Ведь
через то, что камер-юнкер, не прибавится третий глаз на
лбу". Гоголевский Поприщин чувствует фиктивность разде-
ле-

                           
   ния людей по чину:  "Ведь у него же нос не из золота
сделан.  ...Ведь он им нюхает,  а не ест,  чихает, а не
кашляет.  Я  несколько раз уже хотел добраться,  отчего
происходят все эти разности. Отчего я титулярный совет-
ник, и с какой стати я титулярный советник". Чин - пус-
тая  вещь,  слово,  призрак.  Фикция  господствует  над
жизнью,  ею управляет.  Эта мысль становится для Гоголя
одной из центральных,  и мы не поймем его произведений,
не зная,  например,  почему так важно, что чиновник, от
которого ушел нос,  -- майор; почему Поприщин и Башмач-
кин - титулярные советники.                            
   ...Но жизнь есть жизнь,  и она всеми средствами соп-
ротивлялась принципу универсальной  регламентации.  Как
ни  стремилась  бюрократическая  иерархия  охватить все
стороны человеческого существования, она никак не могла
исчерпать разнообразия жизни - даже официальной,  госу-
дарственной.  Кроме иерархии чинов, существовали и дру-
гие системы - например, система орденов.               
   Система орденов,  возникнув  при Петре I,  вытеснила
существовавшие ранее типы царских наград.  Общий  смысл
проведенной  Петром перемены состоял в том,  что вместо
награды-вещи появилась награда-знак. Если прежде награ-
да состояла в том,  что человека жаловали ценными пред-
метами,  то теперь он награждался знаком,  имевшим лишь
условную  ценность  в системе государственных отличий*.
Эту "неестественность" ордена  как  награды  подчеркнул
Гоголь, столкнув в "Записках сумасшедшего" два противо-
положных взгляда:  чиновничий, доводящий поклонение ор-
денам  до почти мистического обожествления,  и "естест-
венный" взгляд собачки,  которая нюхает и лижет  орден,
пытаясь найти его подлинную, безусловную ценность в ка-
ком-то особом вкусе или запахе.                        
   Значение слова "орден"** в XVIII веке не совпадало с
нынешним:                                              
   орденом назывался не предмет,  а рыцарское братство.
Западноевропейские средневековые ордена в  честь  како-
го-либо  святого  объединяли своих членов служением ры-
царским идеалам данного ордена.  Во главе ордена  стоял
рыцарь-магистр. Со времени укрепления в Западной Европе
абсолютизма это,  как правило,  был глава  государства.
Членство ордена мыслилось как некое религиозное, нравс-
твенное или политическое служение.  Внешними атрибутами
членства  в  ордене  были особый костюм,  знак ордена и
звезда, носившиеся на одежде в специально установленных
местах, а также - иногда - орденское оружие.           
   Однако средневековый орден как форма рыцарской орга-
низации противоречил юридическим нормам абсолютизма,  и
королевский абсолютизм в Европе практически свел ордена
к знакам государственных наград.

Первоначально предполагалось, что, по образцу ры-
царских орденов, ордена в России также будут представ-
лять собой братство рыцарей - носителей данного ордена.
Однако по мере того, как в России XVIII века ордена
складывались в систему, они получали новый смысл, по-
добный новоевропейскому - становились знаками наград.
Система орденов оказалась довольно противоречивой. Идея
ордена предполагала единство. Два первых русских орде-
на: св. Андрея Первозванного и св. Екатерины - были за-
думаны не по иерархическому принципу, а как мужской и
женский ордена. Первый предназначался для имевших боль-
шие государственные заслуги мужчин, второй - для жен-
щин; первой, получившей его, была Екатерина I. Видимо,
первоначально предполагалось, что эти два дополняющих
друг друга ордена исчерпают всю систему. Правда, уже
при Петре I в ней появилось противоречие. После измены
Мазепы разгневанный Петр придумал вещь неслыханную -
издевательский орден Иуды Искариота. Эта странная идея
не получила, однако, развития. Мазепа не был захвачен в
плен, и "вручение ордена" (которое представляло бы на
самом деле пытку) не состоялось. В дальнейшем об этом
ордене никто не вспоминал.
После Петра в России стали появляться и новые орде-
на. Создалась орденская иерархия, имевшая и наглядное
выражение: так, например, звезда ордена св. Андрея Пер-
возванного носилась выше звезды Владимирского ордена,
так как Андреевский оставался высшим орденом Российской
Империи. Ордена, имевшие степени, создавали внутриор-
денскую иерархию.
В целом иерархия орденов не была постоянной. Как
правило, создаваемый тем или иным государем новый орден
оказывался его "любимцем". В этом случае получить имен-
но такой орден считалось особенно почетным, даже если
он не был высшим в официальной иерархии. Так, было хо-
рошо известно, что Павел I не любил орденов, введенных
матерью (и официально занимавших высокие места в ор-
денской системе), а любил орден св. Анны. Получение
этого - официально второстепенного - ордена при Павле
стало весьма почетным.
Павел I сделал и попытку установить более строгую
систему русских орденов, учредив в день своей коронации
(5 апреля 1797 года) "Российский кавалерский орден" из
4-х классов: орден св. Андрея Первозванного, св. Екате-
рины, св. Александра Невского и св. Анны. Но он же -
что было для него очень типичным - сам ее и нарушил,
введя в систему русских орденов иностранный Мальтийский
орден*, который пользовался его особой любовью.

Было бы, однако, неправильным считать, что русская
система орденов была беспорядочной - скорее, она была
динамичной, отражая в гораздо большей степени, чем чи-
ны, изменения государственной системы ценностей - но и
не только их.
Так, сложное влияние на ордена оказывала мода. Орде-
на в России не всегда выдавались официальными инстанци-
ями - нередко выдавалось лишь право на их ношение, а
затем награжденный сам заказывал себе орден. Поэтому
заказчик мог по собственному вкусу менять величину ор-
дена, а иногда и так или иначе украшать его. В резуль-
тате в сферу орденов вторглась мода: в героическом ХУШ
веке в моде были большие, массивные ордена, в александ-
ровскую эпоху предпочитались ордена изящные.
Когда Н. М. Карамзин во второй половине 1810-х годов
должен был поехать в Петербурге во дворец, обнаружи-
лось, что его орден св. Анны "неприлично старомоден"
(крест был солидных размеров и казался "старинным").
Отправляясь во дворец, Карамзин поспешно обменялся ор-
деном с Федором Глинкой. Позже оба литератора (полушутя
- полувсерьез) называли себя "крестовыми братьями", так
как обменялись "крестами". (Шутка содержала намек на
обычай обмениваться крестами при братании, но, в отли-
чие от князя Мышкина и Парфена Рогожина в "Идиоте" Ф.
Достоевского, Карамзин и Глинка обменялись не крестиль-
ными, а орденскими крестами).
Существующие правила действовали не автоматически,
но допускали широкую вариативность относительно того,
за что давались награды. Орден св. Андрея Первозванно-
го, к примеру, мог быть получен и за военные, и за
штатские заслуги. У Гоголя был замысел комедии "Влади-
мир Ш степени", в которой чиновник, сойдя с ума, решил,
что он - Владимирский орден. Тема человека, обменявше-
го, по мысли Гоголя, все человечески ценное на безумную
фикцию, потребовала именно Владимирского ордена.
Особняком стоял орден св. Георгия. Во-первых, Геор-
гиевская звезда I класса носилась выше других, уступая
только св. Андрею Первозванному;
во-вторых. Георгиевский крест никогда нельзя было
снимать. В-третьих, Георгий давался только военным и
преимущественно за боевые заслуги (за выслугу лет - 25
лет в офицерском чине или 18 кампаний во флоте - IV
класс). Так, например, за войну 1812 года Георгия I
степени получил только один человек - Кутузов, в 1813
-1814 годах - еще один - Барклай де Толли, а позже - Л.
Л. Беннигсен. Александр I лишь один раз (под Аустерли-
цем) участвовал в бою и имел Георгия низшей - IV степе-
ни. Если св. Андрей Первозванный давался коронованным
особам и членам царской фамилии автоматически, то Геор-
гия всегда надо было заслужить. Только один царь -
Александр П - имел удивительную смелость сам на себя
возложить Георгия I степени, хотя никаких боевых заслуг
у него не было. В качестве предлога был использован
юбилей ордена*.

В системе отличий в России XVIII - начала XIX века  ор-
дена  в целом занимали несколько особое место.  С одной
стороны, они, как и чины, не были "вещью настоящей", по
словам гоголевского Поприщина. Условность государствен-
ной структуры выступала здесь особенно  заметно.  Но  с
другой стороны,  эта же черта ордена придавала ему цен-
ность награды за бескорыстное служение.  И если награж-
дения  статских чиновников могли свидетельствовать лишь
о расположении начальства, то орден св. Георгия-Победо-
носца  или св.  Владимира с мечами сохраняли ценность в
глазах общества, свидетельствуя о патриотическом служе-
нии.                                                   
   В целом  же  орден как таковой вызывал к себе двойс-
твенное отношение.  Поэтому в офицерской среде был при-
нят вопрос:  за что орден? Характер ответа определял, в
какой мере награда отражает реальные  заслуги.  Возмож-
ность  быть знаком патриотических заслуг отличала орден
от чина (особенно статского или придворного), прямо от-
ражавшего  лишь место человека в государственной бюрок-
ратии.                                                 
   Кроме системы орденов,  ослаблявшей тотальную регла-
ментацию государственной жизни, мы можем назвать иерар-
хию,  в определенном смысле противостоящую чинам, обра-
зованную  системой знатности.  Знатность русских бояр -
понятие допетровской эпохи.  Усиление государственности
в начале XVIII века привело, как мы видели, к конфликту
между знатностью и службой.  Но и само понятие знати не
было постоянным.                                       
   С одной стороны,  многие старинные боярские роды ис-
чезали - вымирали или окончательно разорялись, с другой
-  усиливавшееся  государство  укрепляло  себя  "новой"
знатью*.                                               
   В окружении Петра I были люди,  относившие свое про-
исхождение к самым старинным боярским родам,  например,
Борис Петрович Шереметев (Пушкин подчеркнул его родови-
тость,  назвав Шереметева - единственного во всем пере-
числении "птенцов гнезда Петрова" в "Полтаве" - "благо-
родным").  Однако  в  пестром кругу русской знати XVIII
века можно было встретить и тех,  кто,  по  определению
Пушкина,  "торговал  блинами" (А.  Меншиков) или "пел с
придворными дьячками" (А.  Разумовский),  и  тех,  кого
мутная  волна  дворцовых переворотов вынесла на вершины
новой аристократии.  Тот же Пушкин,  но уже в тоне тор-
жественном, а не ироническом, назвал Мен-

шикова "счастья баловень  безродный,  //  Полудержавный
властелин". Однако сущность пушкинских слов от этого не
менялась: новая знать происходила из людей "случайных",
часто темных.  Надо было дать ей место среди знати тра-
диционной.                                             
   Петр I пробовал решить этот вопрос,  введя в  России
прежде  отсутствовавшие  в ней европейские титулы.  Так
появилось звание графа.  Так как традиционного графства
в  России не было,  первоначально этот титул именовался
"граф Священной Римской Империи", и получали его от им-
ператора Священной Римской Империи. При Петре все новое
было в моде - и графство ценилось выше княжеского титу-
ла,  но  позже титул князя получил дополнительный блеск
подлинности в связи с возродившимся интересом к  тради-
циям  допетровской  Руси.  Впрочем,  к концу XVIII века
сложилось уже и "новое княжество".  Связи его с подлин-
ными  русскими княжескими родами отсутствовали или были
фиктивными.  Так,  например, Орловы - типичные выскочки
екатерининской  эпохи  -  создали своему роду фиктивную
родословную.                                           
   Помнить, когда появились и откуда произошли  те  или
иные русские роды,  помнить их связи между собой,  осо-
бенно родовые отношения своей семьи,  считалось в  дво-
рянском  кругу  обязательным.  Екатерининский  вельможа
граф А. Н. Самойлов любил повторять: "Родню умей счесть
и отдай ей честь". Увеличение при Петре и ближайших его
наследниках числа "случайных" людей возбудило интерес к
древности рода. Древность начали вновь ценить, собирать
сохранившиеся родовые документы  (не  всегда  достовер-
ные).                                                  
   Имелось в России и звание барона.  Однако это звание
(за исключением баронов прибалтийских) не вызывало осо-
бого уважения.  Русский барон - как правило, финансист,
а финансовая служба не считалась истинно дворянской.   
   Наконец, в качестве экзотических, попадались у русс-
кой знати и иностранные титулы.  Так,  один из потомков
крестьянина Строганова  купил  себе  итальянский  титул
"графа Сен-Донато".                                    
   Многочисленная и разнородная по своему составу знать
противостояла в целом разночинцам,  начавшим  с  1840-х
годов  играть все большую роль в русской культуре.  Чи-
новная лестница также  противоречила  порой  знатности:
знатный вельможа, потомок богатого рода, мог служить не
старательно или же вообще выйти в отставку рано  (служ-
ба,  хотя бы краткая,  все-таки была обязательна).  Мог
он, как уже говорилось, и служить фиктивно где-нибудь в
придворной службе или,  взяв отпуск, уехать за границу.
Такой человек зачастую не был заинтересован в чинах (он
мог получать чины быстро, но мог и "застрять" на ступе-
нях чиновничьей лестницы).  А  обладающий  дарованиями,
потребными  для  бюрократической  службы,  чиновник мог
"выбиться в люди",  получить дворянство. Поэтому в кру-
гах поместного дворянства,  зачастую родовитого, счита-
лось хорошим тоном демонстрировать презрение к чину.   
В фундаменте той концепции службы*,  которая была зало-
жена в Петровскую эпоху,  заключено было  противоречие:
служба из чести** и служба как государственная (госуда-
рева) повинность.  Развитие крепостного права  изменило
само  понятие слова "помещик".  Это был уже не условный
держатель государевой земли,  а абсолютный  и  наследс-
твенный  собственник  как  земли,  так и сидящих на ней
крестьян.  Память о прошлом еще жила, и Иван Посошков в
начале XVIII века мотивировал свое требование государс-
твенного ограничения власти помещиков тем,  что  они  -
временные владельцы государственной собственности и по-
этому не брегут о земле и крестьянах как  государствен-
ной собственности,  из которой они стремятся хищнически
выжать для себя максимальную пользу.  Однако историчес-
кий ветер дул в противоположную сторону: власть помещи-
ка все более расширялась, и в последней трети XVIII ве-
ка государство практически устранилось от вмешательства
в отношения между помещиком и крестьянином. Даже закон,
который  позволял помещиков,  уличенных в особой жесто-
кости обращения с крепостными,  брать в опеку, а управ-
ление  поместьем  передавать опекунам,  требовал обяза-
тельного участия в этом деле дворянского  предводителя,
то есть выборного защитника интересов дворянства. Нель-
зя сказать,  чтобы русские цари, начиная с Екатерины II
и включая Павла I,  Александра и Николая Павловичей, не
видели опасности этой ситуации и не обдумывали  мер  по
ограничению крепостного права.  При этом ими двигало не
только чувство страха перед  крестьянскими  восстаниями
или экономические соображения,  но и сознание опасности
чрезмерного усиления дворянства как  независимой  силы.
Особенно это можно сказать о Павле и Николае I.  Но об-
щая установка на то, чтобы "все изменить, ничего не ме-
няя", определила робость и бесплодность этих попыток.  
   По мере усиления независимости дворянства оно начало
все более тяготиться двумя  основными  принципами  пет-
ровской концепции службы:  обязательностью ее и возмож-
ностью для недворянина становиться дворянином по чину и
службе.  Оба  эти  принципа  подвергались уже со второй
трети XVIII века энергичным атакам.  Еще  в  петровское
время И.  Посошков, утверждая, что дворяне царю "непря-
мые слуги",

писал, что ему случалось слышать выражение: "Дай-де Бог
великому государю служить,  а сабли б из ножон не выни-
мать"11.  Но это были, еще по выражению Петра I, "туне-
ядцы", уклонявшиеся от службы. В программное требование
свобода служить или не служить оформилась позже.  Отде-
ление  дворянских  привилегий  от  обязательной  личной
службы и утверждение,  что самый факт принадлежности  к
сословию  дает  право  на  душе- и землевладение,  было
оформлено двумя указами: указом Петра III от 20 февраля
1762  года ("Манифест о вольности дворянства") и Екате-
рины II от 21 апреля  1785  года  ("Грамота  на  права,
вольности  и преимущества благородного российского дво-
рянства").                                             
   По этим  документам  дарование  дворянам   сословных
прав:  освобождение от обязательной службы, от телесных
наказаний, право "беспрепятственно ездить в чужие край"
и  "вступать  в  службы  прочих европейских нам союзных
держав" - получало и более широкую трактовку. В Грамоте
Екатерины  II  содержался  пункт  17-й,  где  писалось:
"Подтверждаем на вечные времена  в  потомственные  роды
российскому  благородному дворянству вольность и свобо-
ду"12.  При этом дворянину гарантировалась  неприкосно-
венность "чести,  жизни и имения" (пункты 9-11-й). Сле-
дует напомнить,  что в теориях просветителей XVIII века
именно защита чести,  жизни и имения была основой обра-
зования общественного договора и одновременно  формулой
неотъемлемых прав человека.                            
   Так создалась своеобразная социокультурная ситуация:
дворянство окончательно закрепилось как  господствующее
сословие.  Более того, именно за счет положения кресть-
ян, которые после указа 13 декабря 1760 года (дававшего
помещикам  право ссылать крестьян в Сибирь на поселение
"с зачетом их в рекруты") и 17 января 1765 года (расши-
рившего это право до возможности помещикам по собствен-
ному произволу отправлять неугодных крепостных  на  ка-
торгу)  были  практически  низведены  до  степени рабов
("крестьянин в законе мертв",  - писал  Радищев),  дво-
рянство в России получило "вольность и свободу".  Куль-
турный парадокс сложившейся в России ситуации состоял в
том, что права господствующего сословия формулировались
именно в тех терминах,  которыми  философы  Просвещения
описывали идеал прав человека .                        
   Позволим себе  одну  параллель.  Античная демократия
классических Афин создавалась за счет рабов и неполноп-
равных граждан.  Странно было бы приукрашивать рабовла-
дельческий строй и предполагать, что он не был связан с
чудовищными злоупотреблениями. Но не менее странно было
бы,  глядя на статуи Фидия и Праксителя,  читая Софокла
или Эврипида, все время приговаривать: "Это все за счет
труда рабов".  Более того,  даже сочинения  убежденного
сторонника  и идеолога рабства Платона не только не ис-
черпываются "рабовладельческой идеологией",  но,  бесс-
порно, являются одной из основ всей европейской цивили-
зации.  Рабовладельческое античное общество создало об-
щечеловеческую культуру.  У нас нет причин забывать, во
что обошлось России                                    
превращение дворянства  в замкнутое господствующее сос-
ловие, но нет причин забывать и о том, что дала русской
и  европейской  цивилизации русская дворянская культура
XVIII - начала XIX века.                               
   Завоевав господствующее положение,  дворянство стре-
милось  ослабить  свою зависимость от правительства,  а
следовательно, и от принципов "регулярности" и чиновной
иерархии.                                              
   В работах  некоторых историков высказывалось утверж-
дение, что в результате освобождения дворянства от обя-
зательной службы произошел чуть ли не массовый отлив из
нее дворян:  "Дворянство,  давно тяготившееся  службой,
всеми  способами отлынивающее от нее,  всячески добива-
лось освобождения от этой повинности". В Грамоте 21 ап-
реля  1785  года они видят лишь "установление вольности
на безделье"13.  Такое объяснение представляется  упро-
щенным. Тем более сомнительным кажется утверждение, что
в результате Грамоты о  вольности  дворянства  и  якобы
бегства  дворян  со службы правительство вынуждено было
заполнять должности разночинцами, становившимися личны-
ми  дворянами.  Тезис этот базируется на смешении граж-
данской службы с военной.  Никакого "бегства" с послед-
ней как массового явления обнаружить в документах эпохи
невозможно.  Более того,  несмотря на то,  что Россия в
течение всего XVIII века вела активные военные действия
(что, конечно, вызывало высокую убыль офицерских чинов,
особенно обер- и штаб-офицеров),  никакой нехватки офи-
церского состава как серьезной  армейской  проблемы  не
было. Мы знаем ряд случаев, когда желающие отправлялись
в действующую армию сверхштатно,  так как вакансии были
заполнены.  В обширном списке пушкинских знакомых, сос-
тавленном Л.  А.  Черейским и дающем весьма  представи-
тельную общественную выборку,  среди родившихся в конце
1790-х годов мы не находим  ни  одного  неслужащего  и,
следовательно,  не имеющего чина дворянина. То же можно
сказать и о другом представительном списке -  "Алфавите
декабристов", - составленном для Николая I перечне всех
лиц, в какой-либо мере привлекавшихся к дознанию по де-
лу  декабристов или хотя бы упоминавшихся в показаниях.
И там нет ни одного дворянина, который бы полностью ре-
ализовал свое право никогда не служить. Для доказатель-
ства "бегства" дворян со службы приводится  такой  рас-
чет: "К концу Северной войны среди офицеров русской ар-
мии было около 14% выходцев из недворянских сословий. В
1816 году личные дворяне, то есть вчерашние разночинцы,
составляли 44%  всего дворянства империи"14.  Однако  в
этом  примере  сопоставляются  данные  по армии с общим
числом всех дворян в государстве,  что, безусловно, не-
корректно.  Конечно, число коллежских асессоров или се-
натских секретарей, таких, как герой главы "Зайцеве" из
"Путешествия из Петербурга в Москву",  дослужившихся до
личного дворянства,  было очень велико,  особенно в XIX
веке,  когда  бюрократическая  машина быстро росла.  Но
важнее другое:  1816 год - время окончания  десятилетия
наполеоновских  войн,  которые буквально выкосили целое
поколение молодых офицеров.  Все, кто занимался биогра-
фиями людей                                            
на рубеже XVIII и XIX веков,  знают,  как мало в  конце
1810-х,  в  1820-е  годы людей второй половины 1780-х -
начала 1790-х годов рождения.  После тех, кто родился в
начале 1780-х годов,  сразу идут родившиеся в 1795-1799
годах. Естественно, что в этих условиях производство из
числа заслуженных унтер-офицеров в обер-офицерские чины
было намного выше среднего для рассматриваемой эпохи.  
   Дворянство оставалось служилым  сословием.  Но  само
понятие  службы сделалось сложно противоречивым.  В нем
можно различить борьбу  государственно-уставных  и  се-
мейственно-корпоративных  тенденций.  Последние сущест-
венно усложняли структуру  реальной  жизни  дворянского
сословия  XVIII  - начала XIX века и расшатывали непод-
вижность бюрократического мира.  Корпоративные традиции
особенно давали себя чувствовать в гвардии.            
   Гвардия -  привилегированные  и приближенные к трону
полки - возникла при Петре I.  Из "потешных" полков мо-
лодого  царя  в  конце  XVII века были сформированы два
гвардейских,  получивших наименования  по  подмосковным
селам, в которых они "квартировались":                 
   Преображенский и Семеновский.  Преображенский полк в
дальнейшем считался первым полком империи.  Первый  ба-
тальон  его всегда квартировал на Миллионной,  в непос-
редственной близости от Зимнего дворца. Оба полка полу-
чили боевое крещение под Нарвой в 1700 году,  обнаружив
высокую воинскую стойкость:  задержав на три часа  нас-
тупление  шведов,  они дали возможность остальной армии
отступить.  Преображенский,  Семеновский и образованный
при Анне Иоанновне третий - Измайловский - полк состав-
ляли гвардейскую пехоту.  Позже были организованы также
гвардейские  кавалерийские  полки:  лейб-гвардии конный
полк (1730), лейб-гусары и лейб-казаки (1796), кавалер-
гардский (1800),  лейб-уланы (1809).  Число гвардейских
полков и подразделений расширялось.  В 1813 г. возникла
так  называемая  "молодая  гвардия" (лейб-гренадерский,
Павловский и др.  полки). Служба в гвардии связана была
с пребыванием в столице и выгодно отличалась от армейс-
кой:  гвардия, как говорилось выше, давала преимущество
на два класса по отношению к армии. А поскольку при вы-
ходе в отставку,  при безупречной службе,  человек, как
правило,  получал  следующий  чин,  то,  дослужившись в
гвардии до капитана,  он мог выйти в отставку в полков-
ничьем  чине или перейти в армию подполковником (служба
в "молодой гвардии" давала преимущество в один чин).