Ю. М. Лотман. Беседы о русской культуре 8.Беседы

ревского - в будущем знаменитого  военачальника.  Таким
образом,  создается  многоступенчатая  система  азарта:
сражение, карты, шахматы.                              
   Азартные игры строятся так,  что игрок вынужден при-
нимать  решения,  фактически не имея никакой (или почти
никакой) информации. Таким образом, он играет не с дру-
гим человеком,  а со Случаем.  А если вспомнить, что У.
Дж.  Рейхман пишет: "Случай является синонимом... неиз-
вестных факторов, и в значительной мере именно это под-
разумевает обычный человек  под  удачей"60,  то  станет
очевидно,  что азартная игра - модель борьбы человека с
Неизвестными Факторами. Именно здесь мы подходим к сущ-
ности того, какой конфликт моделировался в русской жиз-
ни интересующей нас эпохи средствами азартных игр и по-
чему  эти  игры  превращались в страсть целых поколений
(см. признание Пушкина Вульфу: "Страсть к игре есть са-
мая  сильная  из  страстей") и настойчиво повторяющийся
мотив литературы.                                      
   Мысли о случае, удаче и о связи с ними личной судьбы
и  активности человека не однажды встречаются в мировой
литературе.  Античный роман,  новелла Возрождения, плу-
товской  роман XVII-XVIII веков,  психологическая проза
Стендаля и Бальзака отразили различные аспекты и  этапы
интереса  к  проблеме.  В  каждом из этих явлений легко
открыть черты  исторической  закономерности.  Однако  к
обострению проблемы могли привести не только историчес-
кие, но и национальные причины. Нельзя не заметить, что
весь так называемый "петербургский",  императорский пе-
риод русской истории отмечен  размышлениями  над  ролью
случая  (а в XVIu веке - над его конкретным проявлением
"случаем"* -  специфической  формой  устройства  личной
судьбы в условиях "женского правления"),  фатумом, про-
тиворечием между железными  законами  внешнего  мира  и
жаждой личного успеха,  самоутверждения, игрой личности
с обстоятельствами, историей, Целым, законы которых ос-
таются для нее Неизвестными Факторами.  И почти на всем
протяжении этого периода более общие сюжетные  коллизии
конкретизируются - наряду с некоторыми другими ключевы-
ми темами-образами - через тему банка, фараона, штосса,
рулетки - азартных игр.                                
   Уже во  вторую  половину XVIII века сложился литера-
турный канон восприятия "случая",  "карьера" (слово это
чаще употреблялось в мужском роде) как результатов неп-
редсказуемой игры обстоятельств, кап-

ризов Фортуны.  "Счастье" русского дворянина XVIII сто-
летия складывается из столкновения многообразных, часто
взаимоисключающих  упорядоченностей  социальной  жизни.
Такие понятия,  как "счастье", "удача", и действие, да-
рующее  их,  -  "милость",  мыслились не как реализация
непреложных законов,  а как эксцесс  -  непредсказуемое
нарушение правил.  Игра различных, взаимно не связанных
упорядоченностей превращала неожиданность  в  постоянно
действующий механизм. Ее ждали, ей радовались или огор-
чались,  но ей не удивлялись,  поскольку она входила  в
круг  возможного,  как человек,  участвующий в лотерее,
радуется, но не изумляется выигрышу.                   
   Пересечение принципов "регулярной государственности"
и  пронизывающего все здание общества произвола создает
ситуацию непредсказуемости.  Образом  государственности
становится не "закономерная" машина,  а механизм азарт-
ной карточной игры. Такую картину вселенского "фараона"
мы находим в оде Державина "На Счастье":               
   В те дни, как все везде в разгулье:
   Политика и правосудье, 
 Ум, совесть, и закон святой,
И логика пиры пирует,
 На карты ставят век златой,
 Судьбами смертных пунтируют,
 Вселенну в трантелево гнут*;  
   Как полюсы,  меридианы,
 Науки,  музы, боги - пьяны,
Все скачут, пляшут и поют...
   Азартные игры выработали свою терминологию. В России
наиболее  распространены были фараон и штосе - игры,  в
которых наибольшую роль играл случай.  Играющие в  этих
играх делятся на банкомета, который мечет карты, и пон-
тера.  Игра может происходить один на один. Так, напри-
мер,  в  "Пиковой  даме" Пушкина игра между Германном и
Чекалинским проходит именно так. Остальные игроки прев-
ращаются  в зрителей.  Однако возможно участие и многих
понтеров одновременно. Каждый из игроков получает коло-
ду карт. Во избежание шулерства, колоды выдаются новые,
нераспечатанные.  Их распечатывают тут же особым специ-
ально отработанным жестом: крест-накрест заклеенная ко-
лода карт резко сжимается левой рукой, в результате че-
го  заклейка с треском лопается.  Дважды играть одной и
той же колодой не разрешается,  и после полной прокидки
всей  колоды  (талии) карты бросают под стол,  и игроки
получают новые карты.  Понтеры выбирают из колоды  одну
карту, на которую ставят сумму равную той, которую объ-
явил банкомет.  После того, как играющие "называют" иг-
ру,  банкомет начинает метать банк. Как правило, банко-
мет и понтеры располагаются по разные стороны вытянуто-
го прямоугольного стола, покрытого зеленым

сукном, которое  служит для записи ставок и долгов.  На
этом же зеленом сукне производятся все  расчеты.  Перед
каждым  понтером  лежит мелок,  щетка и поставленная им
куча монет.  Чаще всего расплачиваться нужно  было  тут
же,  на месте,  хотя можно было играть и "на мелок", то
есть в долг. Цитата из "Выстрела" Пушкина демонстрирует
две  эти возможности - расплаты на месте или записи ко-
нечного расчета:  Сильвио в "Выстреле" "или  доплачивал
достальное,  или  записывал лишнее".  Положение карты -
"направо" и "налево" - считается от  банкомета.  Строки
Пушкина: "Допрашивать судьбы завет // Налево ль выпадет
валет" - описывают следующую ситуацию:  понтер поставил
на  валета,  если  карта эта ляжет налево от банкомета,
значит, понтер выиграл.                                
   Предельная упрощенность правил игры сводила  практи-
чески  к  нулю при честной игре самый вопрос картежного
искусства.  Последнее заменялось Случаем. Это выдвигало
вперед  философию случайности (отсюда интерес к матема-
тическим дисциплинам, занятым этой проблемой, например,
заинтересованность  Пушкина в математической теории ве-
роятности) или мистику,  вторжение потусторонних сил  в
закономерный  порядок.  Это  же  заставляло усматривать
связь между азартной игрой и общей философией романтиз-
ма, с его культом непредсказуемости и выпадения из нор-
мы.                                                    
   Строгая нормированность,  проникавшая  и  в  частную
жизнь человека империи,  создавала психологическую пот-
ребность взрывов непредсказуемости.  И  если,  с  одной
стороны,  попытки угадать тайны непредсказуемости пита-
лись стремлением  упорядочить  неупорядоченное,  то,  с
другой  стороны,  атмосфера города и страны,  в которых
"дух неволи" переплетался со "строгим видом", порождала
жажду непредсказуемого, неправильного и случайного*.   
   Это было сродни моде на "неправильную красоту",  от-
разившейся на ряде человеческих судеб  (например,  Лер-
монтова).  Сам  Лермонтов  назвал  романтический  идеал
"красотою безобразной".                                
   С этой точки зрения  интересно  взглянуть  на  сюжет
главы "Фаталист" в романе Лермонтова "Герой нашего вре-
мени".  Глава "Фаталист" отражает глубокие  философские
размышления Лермонтова. Однако для понимания их необхо-
димо знать те  правила  карточной  игры,  которые  были
прекрасно  известны читателям Лермонтова и знание кото-
рых входило в расчет автора.  Герой Лермонтова Вулич  -
фаталист.  Он не признает власти Случая и демонстрирует
свою веру в фатальную  предрешенность  событий  дерзким
экспериментом  -  нажимает курок заряженного пистолета,
приставив его ко лбу.  Однако Лермонтов вводит в харак-
тер героя еще одну черту: Вулич - страстный игрок.

    
 "Была только одна страсть, которой он не таил: страсть
к игре.  За зеленым столом он забывал все и обыкновенно
проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его
упрямство.  Рассказывали, что раз, во время экспедиции,
ночью,  он на подушке метал  банк;  ему  ужасно  везло.
Вдруг раздались выстрелы, ударили тревогу, все вскочили
и бросились к оружию.  "Поставь ва-банк!" - кричал  Ву-
лич, не подымаясь, одному из самых горячих понтеров.
- "Идет семерка",  - отвечал тот,  убегая.  Несмотря на
всеобщую  суматоху Вулич докинул талью,  карта была да-
на".                                                   
   Смысл этого эпизода в  том,  что  увлекающая  Вулича
азартная игра - сама по себе царство Случая (мы уже от-
мечали, что само слово "hasard" означает "случай"). Ес-
ли  Печорин,  который  верит в безграничную власть воли
человека,  вдруг отдается силе фатальной предопределен-
ности событий,  то Вулич в карточной игре находит анти-
тезу своему фатализму. За этим стоит еще более глубокий
смысл:  отсутствие свободы в действительности уравнове-
шивается непредсказуемой свободой  карточной  игры.  Не
случайно отчаянные вспышки карточной игры неизбежно со-
путствовали эпохам реакции.  Так, глухие, зажатые между
аракчеевщиной  и тем,  что Пушкин назвал "мистики прид-
ворное кривлянье",  1824  и  1825  годы  сопровождались
взрывом  безудержной карточной игры,  отмеченным мемуа-
ристами. Такая же волна повторилась в мрачные николаев-
ские 1830-е годы.                                      
   Психологически характерен  и следующий эпизод из би-
ографии Пушкина. В последних числах ноября - начале де-
кабря  1826  года Пушкин направлялся из Михайловского в
столицу.  Настроение у него было тяжелое. Во-первых, он
получил  от царя опасное приказание изложить свои мысли
о влиянии просвещения на общество. Булгарин, получивший
аналогичное предложение,  понял, что от него требуется,
и написал донос на Лицей.  Пушкин же попытался защищать
перед  царем просвещение,  за что получил через Бенкен-
дорфа "головомойку".  Одновременно  начали  сказываться
неприятные стороны объявленной ему личной цензуры Нико-
лая.  Пушкин вынужден был срочно известить  Погодина  о
необходимости  задержать до царского разрешения все его
произведения, находящиеся в печати. Это было накладно и
унизительно.  В письмах Погодину Пушкин писал: "...ради
Бога,  как можно скорее, остановите в Московской цен-
зуре  все,  что носит мое имя - такова воля высшего на-
чальства" (XIII,  307).  В тот же день пришлось  писать
извинительное письмо Бенкендорфу.  Настроение,  видимо,
было ужасное,  и в столицу ехать  не  хотелось.  Пушкин
придрался  к тому,  что перевернувшаяся коляска прижала
его ногу,  и засел во Пскове,  где у него завязалась со
случайными встречными отчаянная карточная игра, и в ре-
зультате - огромный проигрыш.  1 декабря из  Пскова  он
писал Вяземскому:  "Еду к Вам и не доеду.  Какой!  меня
доезжают!.. изъясню после. В деревне я писал презренную
прозу,  а вдохновение не лезет.  Во Пскове вместо того,
чтобы писать 7-ую гл. Онегина, я проигрываю в штос чет-
вертую: не забавно" (там же, 310). Взрыв отчаянной игры
- разрядка нервного напряжения.                        
Роль случая подчеркивала значение в игре,  с одной сто-
роны,  непредсказуемых факторов, а с другой - выдержки,
хладнокровия,  мужества, способности не терять головы в
трудных обстоятельствах и сохранять достоинство  в  ги-
бельных ситуациях - то есть тех качеств, которые следо-
вало проявлять и в сражении,  и на дуэли.  Это сближало
все три названных вида поведения в едином психологичес-
ком подтексте.                                         
   Во время игры в неазартные игры допустимы были  шут-
ки.  Приличным  считался  сдержанно-шутливый  тон.  При
азартной игре подобные вольности не  допускались:  игра
должна совершаться в полном молчании,  игроки обменива-
ются словами, имеющими прямое отношение к игре, и поль-
зуются,  как правило, специальной, условной, "игрецкой"
терминологией. Это способствовало развитию особого язы-
ка карточной игры,  который в дальнейшем бурно проникал
в другие сферы культуры,  карточная терминология широко
входила в язык эпохи.  Ироническую гиперболизацию этого
явления находим,  например,  в уже упоминавшейся  книге
Страхова "Переписка Моды".                             
   ПИСЬМО 5
   От карточной Игры к Моде
 Милостивая Государыня!     
   С оника узнавши о прибытии вашем в здешний город,  я
за долг почла, во-первых, препоручить себя высокому ва-
шему руте,  а во-вторых,  всепокорнейшаго в том просить
извинения,  что я по причине ежедневно и еженощно  отп-
равляемых  мною  дел,  не могла,  да и теперь даже не в
состоянии,  точно засвидетельствовать  вам  глубочайшее
мое почтение.  Весь почти город имеет во мне нужду,  не
только  ежедневно, но почти ежечасно и ежеминутно,
так что нет мне покою ни утром,  ни после обеда,  ни по
вечеру, ни ночью. Едва успею я поутру отвязаться от тех
игроков,  которые  проиграли  всю ночь,  как должна ку-
да-нибудь отправиться после обеда, потом скакать на ка-
кую-нибудь  вечеринку игроков,  а ночь паки проводить в
тех учрежденных мною домах, куда съезжаются для испыта-
ния полунощ-наго щастия все те,  которым день нерутиро-
вал. Клянусь вам, Милостивая Государыня, всеми четырьмя
вистовыми онерами*, что состояние мое на сем свете хуже
самой последней двойки.  Все дни мои в разсуждении бес-
покойств однойлшстм,  и я никогда от оных не могу пасо-
вать**.  Никогда я также не  могу  прикупить  свободных
дней, но недосуга за недосугами всегда так следуют, как
завязывается пуля запулею"***.                         
   Порядок игры строго расписан. Один из участников иг-
ры (в штосе или банк), банкомет, ставит какую-либо сум-
му денег ("держит", "мечет банк"), понтер объявляет, на
какую сумму (или на весь банк - то

есть "ва-банк") он играет; выиграть ва-банк - сорвать
банк. Играть одними и теми же кушами, не увеличивая
ставки, - играть мирандолем\ семпель - один простой
куш, поставить на руте - поставить на ту же карту, не
открывая ее, - темное руте (или тайное), сравните:
Не ставлю грозно карты темной
Заметя тайное руте.
(Пушкин, VI, 282)
Сравните также описание руте в "Эликсире сатаны"
Гофмана:
"Я уставился на эту карту, с трудом скрывая охватив-
шее меня волнение; громкий вопрос банкомета, намерен ли
я ставить на эту карту, вывел меня из оцепенения. Неп-
роизвольно я сунул руку в карман, вынул последние пять
луидоров и поставил их на карту. Дама выиграла, и я
продолжал все ставить и ставить на нее, увеличивая
ставки по мере того, как возрастал выигрыш".
Для увеличения ставки вдвое понтер загибает угол,
вчетверо - два угла. Сравните в "Маскараде":
Вам надо счастие поправить,
А семпелями плохо...
Надо гнуть.
Сравните также:
А в ненастные дни
Собирались они
Часто;
Гнули
От пятидесяти
На сто -
то есть увеличивали ставку вдвое. Увеличивать ставку
вдвое - играть паролями; увеличивать вчетверо - пароли
пе.Кензельвй - увеличение ставки в пятнадцать раз про-
тив первоначальной, септильвй - в двадцать один раз.
Сравните:
...имеет sept il va
Большие на меня права.
(Пушкин, VI, 282)
Трантильвй - увеличение ставки в тридцать раз (срав-
ните у Державина - "трантелево").
Выиграть с первой же карты ("сорвать банк") - выиг-
рать соника (с онпка).Атанде ("спорч. франц. attendez)
- предложение не делать ставки.
Карточная игра образовывала свой особый замкнутый
круг участников, свои манеры поведения и, как уже гово-
рилось, собственный язык. Основу его составляла карточ-
ная терминология, необходимость точно
и недвусмысленно определять действия и ситуации, пос-
кольку всякая словесная неопределенность могла бы сде-
латься источником заблуждений и обманов. Однако на этой
почве пышно расцветала словесная игра, разнообразные
картежные поговорки и шутки, язык картежников обрастал
синонимами и своей словесной мифологией. Так, например,
Гоголь в письме Н. Я. Прокоповичу от 14 (26) ноября
1842 года писал, что "в "Игроках" пропущено одно выра-
жение, довольно значительное, именно, когда Утешитель-
ный мечет банк и говорит: "На, немец, возьми, съешь
свою семерку!" После этих слов следует прибавить: "Ру-
те, решительно руте! просто карта фоска!""61 Карта фос-
ка - темная карта, то же самое, что у Пушкина "увидя
темное руте". Употребление итальянского синонима - сво-
еобразный словесный шик. Чтобы представить себе живую
картину игры во всем объеме жестов и слов, которыми об-
мениваются играющие, возьмем сцену из комедии Гоголя
"Игроки". Она с документальной точностью воспроизводит
драматический момент азартного действа.
"Утешительный. Браво, юнкер! Человек, карты! (Нали-
вает ему в стакан.) Главное что нужно? Нужна отвага,
удар, сила... Так и быть, господа, я вам сделаю банчик
в двадцать пять тысяч. (Мечет направо и налево.) Ну,
гусар... Ты, Швохнев, что ставишь? (Мечет.) Какое
странное течение карт. Вот любопытно для вычислений!
Валет убит, девятка взяла. Что там, что у тебя? И чет-
верка взяла! А гусар, гусар-то, каков гусар? Замечаешь,
Ихарев, как уж он мастерски возвышает ставки! Бо-
на, вона, вон туз! Вон уж Кругель потащил себе. Немцу
всегда везет! Четверка взяла, тройка взяла. Браво, бра-
во, гусар! Слышишь, Швохнев, гусар уже около пяти тысяч
в выигрыше.
Глов (перегинает карту). Черт побери! Пароле пе! да
вон еще девятка на столе, идет и она, и 500 рублей ма-
зу!
Утешительный (продолжая метать). У! молодец, гусар!
Семерка уби... ах, нет, плие, черт побери, плие, опять
плие! А, проиграл гусар. Ну, что ж, брат, делать? Не у
всякого жена Марья, кому Бог дал. Кругель, да полно те-
бе рассчитывать! ну, ставь эту, которую выдернул. Бра-
во, выиграл гусар! Что ж вы не поздравляете его? (Все
пьют и поздравляют его, чокаясь стаканами) Говорят, пи-
ковая дама всегда продаст, а я не скажу этого. Помнишь,
Швохнев, свою брюнетку, что называл ты пиковой дамой.
Где-то она теперь, сердечная. Чай, пустилась во все
тяжкие. Кругель! твоя убита! (Ихареву) и твоя убита!
Швохнев, твоя также убита; гусар также лопнул.
Глов. Черт побери, ва-банк!
Утешительный. Браво, гусар! Вот она, наконец, насто-
ящая гусарская замашка! Замечаешь, Швохнев, как настоя-
щее чувство всегда выходит в наружу? До сих пор все еще
в нем было видно, что будет гусар. А теперь видно, что
он уж теперь гусар. Вона натура-то как того... Убит гу-
сар.
Глов. Ва-банк!
Утешительный! У, браво, гусар! на все пятьдесят тысяч!
Вот оно что называется великодушие! Ну, поди-ка поищи,
где отыщешь этакую черту... Это именно подвиг! Лопнул
гусар!
Г л о в. Ва-банк, черт побери, ва-банк!
Утешительный. Ого, го, гусар! на сто тысяч! Каков,
а? А глазки-то, глазки? Замечаешь, Швохнев, как у него
глазки горят? Барклай-де-Тольевское что-то видно. Вот
он героизм! А короля все нет. Вот тебе, Швохнев, бубно-
вая дама. На, немец, возьми, съешь семерку! Руте, реши-
тельно руте! просто карта фоска! А короля, видно, в ко-
лоде нет:
право, даже странно. А вот он, вот он... Лопнул гу-
сар!
Глов (горячась). Ва-банк, черт побери, ва-банк!"
Гоголь использует специфическую лексику игроков.
Проигравшая карта -убита, выигравшая -взяла. Выигравший
потащил - то есть забрал себе лежащие на столе деньги.
Прибавлять по ходу прометки ставку - маз. Эпизод с не-
договоренным словом "уби..." объясняется так: понтер
(Глов) поставил на семерку, которая была убита, но про-
игравший загнул угол ("плие") и этим увеличил ставку,
переведя свой проигрыш в новый расчет. Желание отыг-
раться втягивает понтера в необходимость все время уве-
личивать ставки. Этим пользуется нечестный банкомет -
положение понтера делается безвыходным, потому что, на-
ходясь в проигрыше, он не может расплатиться и прервать
игру, ставка которой уже превысила денежные возможности
понтера, и ему остается только надеяться на отыгрыш.
Гоголь рисует картину игры с заведомыми шулерами, зама-
нивающими легковерного молодого человека*.
Граница, отделяющая крупную профессиональную "чест-
ную" игру от игры сомнительной честности, была доста-
точно размытой. Человека, растратившего казенные суммы
или подделавшего завещание, отказавшегося от дуэли или
проявившего трусость на поле боя, не приняли бы в поря-
дочном обществе. Однако двери последнего не запирались
перед нечестным игроком (или соблазнителем девушки).
Так, например, в "Горе от ума" о Загорецком Платон Ми-
хайлович говорит не только как о доносчике, но и как о
шулере:
При нем остерегись, переносить горазд,
И в карты не садись: продаст.

Известный Толстой-Американец, на которого намекали
слова в "Горе от ума":

положить, что игра ведется честная, хотя Долохов нагне-
тает атмосферу напряженности, сам затевая неожиданно и
не к месту разговор о слухах о своем шулерстве. Более
важен подчеркнутый "демонизм" его поведения. Создается
специальная атмосфера. "Игра продолжалась; лакей, не
переставая, разносил шампанское". На этом фоне Долохов
назойливо спрашивает Ростова, не боится ли он его, и,
подчиняя себе его волю, заставляет увеличивать ставки.
Когда Ростов "раздумал и написал опять обыкновенный
куш, двадцать рублей", "Оставь, - сказал Долохов, хотя
он, казалось, и не смотрел на Ростова, - скорее отыгра-
ешься". Тут же, вступая в противоречие с этими успокои-
тельными словами, Долохов подчеркивает перед Ростовым
свою фатальность: "Другим даю, а тебе бью. Иль ты меня
боишься? - повторил он". Этот мотив боязни Долохов пов-
торяет несколько раз, как бы навязывая Ростову психоло-
гическое состояние. "Так ты не боишься со мной играть?
- повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы расс-
казать веселую историю, он положил карты, опрокинулся
на спинку стула". Долохов прерывает игру в напряженный
момент для того, чтобы неожиданно и, ) казалось бы, не
к месту рассказать, что в Москве его считают шулером, и
тут же, резко прервав разговор, он выигрывает у Ростова
огромную сумму. Такое ' "фатальное" поведение входило в
маску бретера и, шире, в стереотип романтического демо-
на. Мастером такого поведения был декабрист Каховский.
Ореол романтического демонизма сознательно создавал
вокруг себя и использовал во время карточных игр Толс-
той-Американец.
Л. Толстой как бы вскрывает психологию романтика
банкомета. Долохов захватывает власть над волей Ростова
и испытывает двойное удовлетворение: он мстит счастли-
вому сопернику и одновременно насыщает романтическую
жажду власти и подавления другой личности, столь знако-
мую, например, Печорину. Толстой заставляет своего чи-
тателя взглянуть на мир глазами переживающего отчаяние
проигрывающегося понтера. ""Шестьсот рублей, туз, угол,
девятка... отыграться невозможно!.. И как бы весело бы-
ло дома... Валет на пе... Это не может быть!.. И зачем
же это он делает со мной?.." - думал и вспоминал Рос-
тов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказы-
вался бить ее и сам назначал куш. Николай покорялся ему
и то молился Богу, как он молился на поле сражения на
Амштетонском мосту; то загадывал, что та карта, которая
первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под
столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было
шнурков на его куртке, и с столькими же очками карту
пытался ставить на весь проигрыш; то за помощью огляды-
вался на других играющих; то вглядывался в холодное те-
перь лицо Долохова и старался проникнуть, что в нем де-
лалось.
"Ведь он знает, - говорил он сам себе, - что значит
для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей по-
гибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил...""
Толстой с гениальностью художника и одновременно с
личным опытом человека, переживающего отчаяние огромно-
го проигрыша, описывает неожиданное и ничем не мотиви-
рованное состояние душевного подъема, пере-
житое Николаем Ростовым, которое не стимулируется
чувством своей табели. остро передана, например, пуш-
кинскими строками:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю...
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья -
Бессмертья, может быть, залог!
(VII, 180)
Этот восторг гибели, составляющей часть поэзии кар-
точной игры, переживает проигравший Николай Ростов, для
которого отчаяние, высшее напряжение души и звуки ро-
манса Наташи сливаются в один аккорд:
"О, как задрожала эта терция и как тронулось что-то
лучшее, что было в душе Ростова. И это что-то было не-
зависимо от всего в мире и выше всего в мире. Какие тут
проигрыши, и Долоховы, и честное слово!.. Все вздор!
Можно зарезать, украсть и все-таки быть счастливым..."
Ситуация азартной игры - прежде всего ситуация пое-
динка: моделируется конфликт двух противников. Азартная
игра, даже если в ней участвовали профессиональные иг-
роки, могла вестись честно, в соответствии с правилами,
но и в этом случае профессиональный игрок, ведущий иг-
ру, в конечном счете оказывался в более выигрышном по-
ложении по сравнению с понтером. Так, например, в "Пи-
ковой даме" компания профессиональных игроков ведет
"благородную", то есть честную игру. Предположение од-
ного из участников разговора о порошковых картах* сразу
же отвергается. "Честная" игра как бы воспроизводила
модель битвы. Так в "Пиковой даме" игра превращается в
поединок:
"Игроки не поставили своих карт, с нетерпением ожи-
дая, чем он кончит. Германн стоял у стола, готовясь
один понтировать противу бледного, но все улыбающегося
Чекалинского. Каждый распечатал колоду карт. Чекалинс-
кий стасовал. Германн снял и поставил свою карту, пок-
рыв ее кипой банковых билетов. Это похоже было на пое-
динок. Глубокое молчание царствовало кругом".
Это объясняло ту, поистине напоминающую эпидемию,
распространенность азартных игр в русском обществе вто-
рой половины XVIII - первой половины XIX века. Однако в
самую сущность этой модели поединка входит неравенство:
понтер - тот, кто желает все выиграть,

хотя рискует при этом все проиграть -  ведет  себя  как
человек,  который вынужден принимать важные решения, не
имея для этого необходимой информации;  он может  дейс-
твовать  наугад,  может строить предположения,  пытаясь
вывести какие-либо статистические закономерности.  Бан-
комет же никакой стратегии не избирает.  В честной игре
банкомет опирается только на хладнокровие. Позиция бан-
комета фаталистична,  позиция понтера - рискованна. Бо-
лее того,  то лицо,  которое мечет банк, само не знает,
как ляжет карта. Оно является как бы подставной фигурой
в руках Неизвестных Факторов, которые стоят за его спи-
ной.  Такая  модель  уже сама по себе таила возможность
определенных интерпретаций жизненных  конфликтов.  Игра
становилась столкновением с силой мощной и иррациональ-
ной, зачастую осмысляемой как демоническая:            
   ...это демон                                        
    Крутит... замысла нет в игре62.                    
   Ощущение бессмысленности поведения "банкомета"  сос-
тавляло важную особенность вольнодумного сознания XVIII
- начала XIX века.  Пушкин, узнав о кончине ребенка Вя-
земского,  писал князю Петру Андреевичу: "Судьба не пе-
рестает с тобою проказить. Не сердись на нее, не ведает
бо,  что творит.  Представь себе ее огромной обезьяной,
которой дана полная воля.  Кто посадит ее на  цепь?  не
ты, не я, никто" (XIII, 278). Но именно эта бессмыслен-
ность, непредсказуемость стратегии противника заставля-
ла видеть в его поведении насмешливость, что легко поз-
воляло придавать Неизвестным Факторам инфернальный  ха-
рактер.  Модель  типа "фараон" организована таким обра-
зом,  что всякий,  оперирующий с нею,  может подставить
себя лишь на одно место - понтера; место банкомета чаще
всего "дается в третьем лице"; примером редких исключе-
ний может быть Сильвио в "Выстреле",  что вполне объяс-
нимо,  поскольку Сильвио разыгрывает роль "рокового че-
ловека", представителя судьбы, а не ее игрушки. Показа-
тельно, что в сцене карточной игры он выступает как хо-
зяин дома. Банкомет и в быту, и в литературе всегда хо-
зяин того помещения,  в котором происходит игра,  - сю-
жетный же герой, как правило, является гостем. Романти-
ческим "роковым человеком" осознает себя  и  Долохов  в
игре с Николаем Ростовым.                              
   Способность фараона делаться темой как местного, так
и общего сюжетного значения  определила  специфику  ис-
пользования  его  в тексте.  Осмысление композиции плу-
товского романа или вообще романа, богатого сменой раз-
нообразных эпизодов,  как тальи фараона, с одной сторо-
ны, приписывало карточной игре характер композиционного
единства,  а с другой - заставляло подчеркивать в жизни
дискретность,  разделенность ее на  отдельные  эпизоды,
мало между собой связанные - "собранье пестрых глав":  
   И постепенно в усыпленье 
И чувств и дум впадает он, 
А перед ним воображенье
 Свои пестрый мечет  фараон. 
 То видит он:  на талом снеге, 
Как будто спящий на ночлеге,
Недвижим юноша лежит,
  И слышит голос: что ж? убит*.
То видит он врагов забвенных, 
Клеветников и трусов злых, 
И рой изменниц молодых,
И круг товарищей презренных...   
   (8, XXXVII)                                         
   Сравните также подражательное из "Манон  Леско"  Вс.
Рождественского:                                       
   ...тюрьмы, почтовых  странствий
Пестрый  и неверный фараон...
   В сюжетах из русской действительности между социаль-
ными причинами и сюжетными следствиями введено еще одно
звено - случай,  "события,  которые могут произойти или
не  произойти в результате произведенного опыта""3.  От
Пушкина и Гоголя идет традиция,  связывающая  именно  в
русских  сюжетах идею обогащения с картами (от "Пиковой
дамы" до "Игрока" Достоевского) или аферой (от Чичикова
до Кречинского). Заметим, что "рыцарь денег" - барон из
"Скупого рыцаря" - подчеркивает в  обогащении  деятель-
ность, постепенность и целенаправленность:             
   Так я, по горсти бедной принося                     
   Привычну дань мою сюда в подвал,                    
   Вознес мой холм...                                  
   Тут есть дублон старинный... вот он. Нынче          
   Вдова мне отдала его...                             
   -А этот? этот мне принес Тибо.                      
   Между тем  в  поведении Германна,  когда он сделался
игроком, доминирует стремление к мгновенному и экономи-
чески необусловленному обогащению:  "Когда сон им овла-
дел,  ему пригрезились карты, зеленый стол, кипы ассиг-
наций  и  груды  червонцев.  Он ставил карту за картой,
гнул углы решительно,  выигрывал беспрестанно, и загре-
бал к себе золото,  и клал ассигнации в карман".  Мгно-
венное появление и  исчезновение  "фантастического  бо-
гатства" характеризует и Чичикова.  Причем, если в Гер-
манне борются расчет и азарт, в Чичикове побеждает рас-
чет, то в Кречинском азарт берет верх. Вспомним монолог
Федора в "Свадьбе Кречинского" А.  Сухово-Кобылина:  "А
когда в Петербурге-то жили - Господи,  Боже мой!  - что
денег-то бывало! какая игра-то была!.. И

ведь он целый век все такой-то был:  деньги - ему соло-
ма,  дрова какие-то. Еще в университете кутил порядком,
а как вышел из университету,  тут и пошло, и пошло, как
водоворот какой!  Знакомство, графы, князья, дружество,
попойки, картеж". Пародийно снижена та же тема в словах
Расплюева:  "Деньги...  карты...  судьба...  Счастье...
злой,  страшный бред!" ' Оборотной стороной этой тради-
ции будет превращение "русского немца"  Германна  в
другого "русского немца" - Андрея Штольца. ;           
   Как уже  говорилось,  игра в карты была чем-то боль-
шим, чем стрем-                                       
   ление к выигрышу как материальной выгоде.  Так смот-
рели  на  карту  только профессиональные шулера.  Для
честного игрока пушкинской  эпохи (а честная карточная
игра была почти всеобщей страстью,  несмотря на офи-
циальные запреты) выигрыш был не самоцелью,  а сред-  
ством вызвать ощущение риска, внести в жизнь непредска-
зуемость. Это  чувство было оборотной стороной мундир-
ной,  пригвожденной к парадам жизни. Петербург, во-
енная служба,  самый дух императорской эпохи отнимал у
человека свободу,  исключал случайность. Игра вносила в
 жизнь случайность.  Страсть к игре останется для  нас
непонятным, странным пороком, если мы не вспомним такой
образ Петербурга:                                      
   Город пышный,  город бедный,
  Дух  неволи,  стройный вид,
  Свод  небес зелено-бледный,
 Скука,  холод и гранит...
   (Пушкин, III (1), 124)                              
   Для того чтобы понять, почему Пушкин называл ее "од-
ной  из самых сильных страстей",  надо представить себе
атмосферу петербургской культуры. Вяземский писал:     
   ""Вы готовите себе  печальную  старость",  -  сказал
князь Талейран кому-то,  кто хвастался,  что никогда не
брал карты в руки и надеется никогда не выучиться ника-
кой  карточной игре.  Если определение Та-лейрана спра-
ведливо, то нигде не может быть такой веселой старости,
как  у  нас.  Мы с малолетства готовимся и приучаемся к
ней окружающими нас примерами и собственными попытками.
Нигде карты не вошли в такое употребление, как у нас: в
русской жизни карты одна из  непреложных  и  неизбежных
стихий.  Везде  более или менее встречается в отдельных
личностях страсть к игре,  но  к  игре  так  называемой
азартной.  Страстные игроки были везде и всегда. Драма-
тические писатели выводили на сцену эту страсть со все-
ми ее пагубными последствиями. Умнейшие люди увлекались
ею.  Знаменитый французский писатель  и  оратор  Бенжа-
мен-Констан был такой же страстный игрок, как и страст-
ный трибун.  Пушкин, во время пребывания своего в Южной
России,  куда-то  ездил  за несколько сот верст на бал,
где надеялся увидеть  предмет  своей  тогдашней  любви.
Приехал в город он до бала,  сел понтировать и проиграл
всю ночь до позднего утра,  так что прогулял  и  деньги
свои, и бал, и любовь свою. Богатый граф, Сергей Петро-
вич Румянцев,  блестящий вельможа времен Екатерины, че-
ловек отменного ума, боль-                             
шой образованности,  любознательности по всем  отраслям
науки, был до глубокой старости подвержен этой страсти,
которой предавался,  так сказать,  запоем. Он запирался
иногда дома на несколько дней с игроками, проигрывал им
баснословные суммы и переставал играть вплоть до нового
запоя. Подобная игра, род битвы на жизнь и смерть, име-
ет свое волнение,  свою драму,  свою поэзию.  Хороша  и
благородна ли эта страсть,  эта поэзия - другой вопрос.
Один из таких игроков говаривал, что после удовольствия
выигрывать  нет  большего  удовольствия,  как  проигры-
вать"64.                                               
   Карточная игра и парад - две основные модели интере-
сующей нас эпохи.  И подобно тому,  как парад имел свою
поэзию и мифологию, поэзия и мифология окружали карточ-
ную игру. Она становилась как бы образом нежданной уда-
чи, воплощением поэзии Случая, надежды на счастье, при-
ходящее внезапно.  В эпоху, когда головы дворянской мо-
лодежи кружились от слова "случай",  азартный карточный
выигрыш  становился как бы универсальной моделью реали-
зации всех страстей,  вожделений и  надежд.  Привлекала
именно  неожиданность и непредсказуемость.  Не случайно
Германн в "Пиковой даме", перед тем как встать на роко-
вой путь, пытается противопоставить искушению карт труд
честного служаки:  "Расчет,  умеренность и  трудолюбие:
вот мои три верные карты".                             
   Карточные азартные игры, еще в начале XVin века фор-
мально запрещенные и сурово преследовавшиеся, во второй
половине  века превратились во всеобщий обычай дворянс-
кого общества и фактически были канонизированы.  Свиде-
тельством их признания явился утвердившийся в 30-е годы
XIX века порядок, по которому доходы от игральных карт*
шли в пользу ведомства Марии Федоровны,  то есть на фи-
лантропические цели.                                   
   Расход карт был неодинаковым и зависел  от  форм  их
употребления.  Это  вызвало  специализацию.  Принятые в
России "французские" карты (несмотря на название, изго-
товлялись они в середине XVIII века в Германии, а позже
для игральных карт было организовано русское производс-
тво) производились в трех видах: гадальные карты**, до-
рогие,  художественно оформленные карты для  неазартных
игр и преферанса,

                                   
   В ходе  азартных игр требовалось порой большое коли-
чество колод.  При игре в фараон банкомет и  каждый  из
понтеров  (а  их  могло  быть более десятка) должен был
иметь отдельную колоду.  Кроме того, неудачливые игроки
рвали и разбрасывали колоды, как это описано, например,
в романе Д. Н. Бегичева "Семейство Холмских". Использо-
ванная ("пропонтированная") колода тут же бросалась под
стол.  Эти разбросанные,  часто в огромном  количестве,
под столами карты позже, как правило, собирались слуга-
ми и продавались мещанам для игры в дурака  и  подобные
развлекательные  игры.  Часто  в этой куче карт на полу
валялись и упавшие деньги,  как  это,  например,  имело
место во время крупных игр, которые азартно вел Н. Нек-
расов. Подымать эти деньги считалось неприличным, и они
доставались  потом лакеям вместе с картами.  В шутливых
легендах, окружавших дружбу Толстого и Фета, повторялся
анекдот о том,  как Фет во время карточной игры нагнул-
ся,  чтобы поднять с пола упавшую небольшую ассигнацию,
а                                                      
   Толстой, запалив  у  свечи  сотенную,  посветил ему,
чтобы облегчить поиски.                             
   Практически для гадания использовались  и  игральные
карты.                                                 
                                                       
предназначавшиеся для  многократного  использования,  и
карты для азартных игр. Расход последних был огромен, и
поэтому печатались они довольно небрежно в  расчете  на
одноразовое использование.                             
   Карточная игра  превращалась  в сгущенный образ всей
действительности,  от быта до его философии: "Карточная
игра  имеет у нас свои род остроумия и веселости,  свой
юмор с различными поговорками и прибаутками. Можно было
бы написать любопытную книгу под заглавием:            
   "Физиология колоды карт"". Свое рассуждение о приро-
де этой "безнравственной"  страсти  Вяземский  закончил
иронической репликой:  "Впрочем, значительное потребле-
ние карт имеет у нас и свою хорошую,  нравственную сто-
рону: на деньги, вырученные от продажи карт, основаны у
нас многие благотворительные и  воспитательные  заведе-
ния"65.                                                
   Поединок со Случаем в сочетании с жаждой мгновенного
обогащения или столь же мгновенной победы над  денежным
веком порождал стремление видеть именно в карточной иг-
ре путь к богатству.  Жажда мгновенного обогащения,  то
есть чуда,  составляла психологическую атмосферу игры в
карты.  Потерю веры в божественную  помощь  можно  было
компенсировать  надеждой на успехи научного расчета или
же шулерским мошенничеством. И то и другое получило ши-
рокое развитие. Запутанность реальной жизни, ее ирраци-
ональный характер заставляли возлагать надежды на  неп-
редсказуемый Случай. Наиболее красноречивы в этом отно-
шении трагические письма Достоевского к А. Г. Достоевс-
кой.  Психологический механизм самообмана, заставляющий
игрока убеждать себя в том, что его азартная страсть на
самом  деле  есть точный расчет,  нигде не проявлялся с
такой силой:                                           
   А. Г. Достоевской
 10 (22) мая 1867. Homborg
Среда 22 мая/67 10 часов утра.
                                  
   Здравствуй, милый  мой  ангел!  Вчера я получил твое
письмо и обрадовался до безумия, а вместе с тем и ужас-
нулся.  Что ж это с тобой делается, Аня, в каком ты на-
ходишься состоянии.  Ты плачешь,  не спишь и мучаешься.
Каково  мне было об этом прочесть?  И это только в пять
дней,  а что же с тобою теперь?  Милая моя,  ангел  мой
бесценный,  сокровище мое,  я тебя не укоряю; напротив,
ты для меня еще милее,  бесценнее с такими чувствами. Я
понимаю,  что нечего делать, если уж ты совершенно не в
состоянии и выносить моего отсутствия,  и так мнительна
обо мне (повторяю,  что не укоряю тебя,  что люблю тебя
за это,  если можно, вдвое более и умею это ценить); но
в то же время,  голубчик мой, согласись, какое же безу-
мие я сделал,  что,  не справившись с твоими чувствами,
приехал сюда.  Рассуди, дорогая моя: во-первых, уже моя
собственная тоска по тебе сильно мешала мне удачно кон-
чить  с этой проклятой игрой и ехать к тебе,  так что я
духом не был свободен;  во-вторых:  каково мне,  зная о
твоем положении,  оставаться здесь!  Прости меня, ангел
мой,  но я войду в некоторые подробности  насчет  моего
предприятия, насчет этой игры, чтоб тебе ясно было, в  
чем дело. Вот уже раз двадцать, подходя к игорному сто-
лу,  я сделал опыт,  что если играть хладнокровно, спо-
койно и с расчетом,  то нет никакой возможности  проиг-
рать!  Клянусь тебе,  возможности даже нет!  Там слепой
случай,  а у меня расчет,  следовательно,  у меня перед
ними шанс. Но что обыкновенно бывало? Я начинал обыкно-
венно с сорока гульденов, вынимал их из кармана, садил-
ся и ставил по одному,  по два гульдена. Через четверть
часа обыкновенно (всегда) я выигрывал вдвое.  Тут-то бы
и остановиться, и уйти, по крайней мере до вечера, чтоб
успокоить возбужденные нервы (к тому же я сделал  заме-
чание (вернейшее), что я могу быть спокойным и хладнок-
ровным за игрой не более как полчаса сряду). Но я отхо-
дил,  только чтоб выкурить папироску, и тотчас же бежал
опять к игре. Для чего я это делал, зная наверно почти,
что не выдержу,  то есть проиграю? А для того, что каж-
дый день,  вставая утром,  решал про себя, что это пос-
ледний день в Гомбурге, что завтра уеду, а следственно,
мне нельзя было выжидать и у рулетки.  Я спешил  поско-
рее,  изо всех сил, выиграть сколько можно более, зараз
в один день (потому что завтра ехать), хладнокровие те-
рялось,  нервы раздражались, я пускался рисковать, сер-
дился,  ставил уже без расчету,  на случай, который те-
рялся, и - проигрывал (потому что кто играет без расче-
ту,  тот безумец). Вся ошибка была в том, что мы разлу-
чились и что я не взял тебя с собою. Да, да, это так. А
тут и я об тебе тоскую, и ты чуть не умираешь без меня.
Ангел мой, повторяю тебе, что я не укоряю тебя и что ты
мне еще милее,  так тоскуя обо мне.  Но посуди,  милая,
что, например, было вчера со мною: отправив тебе письма
с просьбою выслать деньги,  я пошел в игорную  залу;  у
меня  оставалось в кармане всего-навсе двадцать гульде-
нов (на всякий случай),  и я рискнул на десять  гульде-
нов.  Я  употребил сверхъестественное почти усилие быть
целый час спокойным и расчетливым, и кончилось тем, что
я  выиграл тридцать золотых фридрихсдоров,  то есть ЭТО
гульденов.  Я был так рад и так страшно, до безумия за-
хотелось  мне сегодня же поскорее все покончить,  выиг-
рать еще хоть вдвое и немедленно ехать отсюда,  что, не
дав  себе отдохнуть и опомниться,  бросился на рулетку,
начал ставить золото и все,  все проиграл до  последней
копейки,  то есть осталось всего только два гульдена на
табак.  Аня, милая, радость моя! Пойми, что у меня есть
долги,  которые нужно заплатить,  и меня назовут подле-
цом.  Пойми, что надо писать к Каткову и сидеть в Дрез-
дене.  Мне надо было выиграть. Необходимо! Я не для за-
бавы своей играю.  Ведь это единственный был выход -  и
вот,  все потеряно от скверного расчета. Я тебя не уко-
ряю,  а себя проклинаю:  зачем я тебя не взял с  собой?
Играя помаленьку, каждый день, возможности нет не выиг-
рать, это верно, верно, двадцать опытов было со мною, и
вот, зная это наверно, я выезжаю из Гомбурга с проигры-
шем;  и знаю тоже, что если б я себе хоть четыре только
дня мог дать еще сроку, то в эти четыре дня я бы навер-
но все отыграл. Но уж конечно я играть не буду!        
   Милая Аня,  пойми (еще раз умоляю), что я не укоряю,
не укоряю тебя;  напротив,  себя укоряю,  что не взял с
собою тебя.                                            
NB. NB. На случай, если как-нибудь письмо вчерашнее за-
теряется,  повторяю здесь вкратце,  что было в  нем:  я
просил выслать мне немед:                              
   ленно двадцать империалов,  переводом через банкира,
то есть пойти к банкиру,  сказать ему,  что надо перес-
лать,  по  такому-то  адресу,  в Гомбург (адрес вернее)
poste restante,  такому-то,  20 золотых,  и банкир знай
уж,  как сделать.  Просил спешить как можно, по возмож-
ности,  чтоб в тот,  же день на почту пошло.  (Вексель,
который тебе дали бы у банкира, надо вложить в письмо и
переслать мне страховым.) Все это, если поспешить, взя-
ло бы времени не более часу,  так что письмо могло бы в
тот же день пойти.                                     
   Если ты успеешь послать в тот же день,  то есть  се-
годня же (в среду то я получу завтра в четверг. Если же
пойдет в четверг,  я получу в пятницу.  Если  получу  в
четверг, то в субботу буду в Дрездене, если же в пятни-
цу получу, то в воскресенье. Это верно. Верно. Если ус-
пею все дела обделать,  то, может быть, не на третий, а
на другой день приеду, Но вряд ли возможно в тот же все
обделать,  чтоб  выехать  (получить деньги,  собраться,
уложиться,  приехать  в  Франкфурт  и  не  опоздать  на
Schnel-Zug).                                           
   Хоть и из всех сил буду стараться,  но вернее всего,
что на третий день.                                    
   Прощай, Аня,  прощай, ангел бесценный, беспокоюсь об
тебе ужасно, а обо мне даже нечего совсем тебе беспоко-
иться.  Здоровье мое npeeoc" ходно.  Это нервное  раст-
ройство,  которого ты боишься во мне, - только физичес-
кое, механическое! Ведь не нравственное же это потрясе-
ние.  Да  того и природа моя требует,  я так сложен.  Я
нервен, я никогда покоен быть не могу и без того! К то-
му же воздух здесь чудесный.  Я здоров как нельзя боль-
ше, но об тебе решительно мучаюсь. Люблю тебя, оттого и
мучаюсь.                                               
   Обнимаю тебя крепко, целую бессчетно.               
   Твой Ф. Достоевский.                             
   Карточная игра становится тем фокусом, в котором пе-
ресекаются социальные конфликты эпохи.  Уже  цитировав-
шийся нами Страхов в другом своем сочинении - единолич-
но  издаваемом  им  журнале  "Сатич  рический  вестник"
(1795) поместил неожиданно серьезное рассуждение о свя-
зи увлечения картами и угнетения народа, особенно - ра-
зорения крестьян.  Страхов обрушивается на неких защит-
ников карточных игр:                                   
   "Политики здешние весьма горячо вступаются за  игру.
Они признаются, что игра причиняет в обществе множество
бедствий и что оная есть источником безчисленнаго  мно-
жества частных неустройств. Дрмзнают-ся также, что оною
разорены были многия семейства и ежедневно видимы  нес-
частия, последовавшия игре. Однакож уверительно полага-
ют,  что есть ли бы учреждено было изгнать из  общества
игру, есть ли бы в сем получили желаемый успех, от того
последовать бы могли вели-                             
чайшия несчастия.  Чрез сие уничтожение игр,  по мнению
их,  упали бы многая знаменитым мануфактуры,  множество
подданных  вдруг доведены бы были до нищенскаго состоя-
ния; сие несчастие породило бы другое, а то возпричинс-
твовало бы третие и пр., ибо бедность одного гражданина
соделывается причиною бедности  другаго..."  Аргументам
защитников неравенства и тех,  кто утверждает,  что бо-
гатство  является  источником  благоденствия  общества,
Страхов противопоставляет смелое рассуждение: он указы-
вает на гибельное влияние карточных  игр  на  положение
крепостных  крестьян:  "...пусть же увидят и то,  каким
образом тот, кто проиграл, грабит своих крестьян, расп-
родает в деревне весь лес,  скот,  хлеб, и напоследок с
ни чем оставя несчастных мужиков,  потом и  их  продает
или проигрывает за безценок такому же вертопраху, кото-
рый равно их грабя,  сокращает и обременяет  несчастную
их жизнь"66.  Цель,  в которую направлен удар Страхова,
очевидна:  с позиции руссоизма Страхов обрушивается  на
утверждение Вольтера о прогрессивном значении богатства
и бедности для развития общества.  В частности,  на ут-
верждение в поэме "Защита светского человека,  или Апо-
логия роскоши":  "Бедняк рожден скопить,  богач  рожден
растратить"67.