12. МИР ФИЛОСОФИИ

ЛУКРЕЦИЙ КАР                                         
Из ничего не                                           
творится ничто по божественной воле.  И  оттого  только
страх  всех смертных объемлет,  что много Видят явлений
они на земле и на небе нередко,  Коих причины никак ус-
мотреть  и  понять  не умеют,  И полагают,  что все это
божьим веленьем творится.  Если же будем мы знать,  что
ничто не способно возникнуть Из ничего, то тогда мы го-
раздо яснее увидим Наших заданий предмет:  и откуда яв-
ляются вещи,  И каким образом все происходит без помощи
свыше.  Если бы из ничего в самом деле  являлися  вещи,
Всяких  пород  существа безо всяких семян бы рождались:
Так,  например,  из морей возникали бы люди,  из суши -
Рыб чешуйчатых род и пернатые,  с неба срывался б Круп-
ный и мелкий скот и породы бы  диких  животных  Разных,
неведомо как,  появлялись в полях и пустынях.  И на де-
ревьях плоды не имели бы стойкого вида,  Но  изменялись
бы все произвольно на дереве каждом.  Ведь, коль бы тел
родовых у отдельных вещей не имелось, Определенную мать
эти вещи имели бы разве? Но, так как все из семян сози-
дается определенных И возникают на свет и  родятся  все
вещи оттуда, Где и материя есть и тела изначальные каж-
дой,  То потому и нельзя,  чтобы все из всего  нарожда-
лось,  Ибо  отдельным вещам особые силы присущи.  Кроме
того,  почему распускается роза весною,  Летом же зреют
хлеба,  виноградные осенью гроздья,  Иначе, как потому,
что, когда в свое время сольются Определенных вещей се-
мена, возникают созданья Благоприятной порой, когда бе-
зопасно выводит Нежные вещи на свет  земли  животворная
сила?  Иначе,  из ничего возникая, внезапно бы вещи Не-
подходящей порой в неизвестные сроки являлись, Ибо тог-
да б никаких не имелось начал первородных,  Что от сте-
ченья могли б удержаться в ненужное время.  Да  и  раз-
витье вещей для соития семени в сроке (Если бы из ниче-
го возникали они) не нуждалось.  В юношей сразу тогда б
превращались грудные младенцы, Из-под земли бы внезапно
деревья выскакивать стали. Но очевидно, что так никогда
не  бывает,  и  вещи Все постепенно растут из известных
семян, как и должно, Род свой при этом всегда сохраняя.
Ты видишь отсюда,  Что из материи все вырастает своей и
живет ей.  Также заметь: без дождей ежегодных в извест-
ную  пору  Радостных  почва плодов приносить никогда не
могла бы,  Да и порода живых созданий, корму лишившись,
Род  умножать  свой и жизнь обеспечить была бы не в си-
лах. Можно скорее признать, что имеется множество общих
Тел  у  различных  вещей,- как в словах одинаковых зна-
ков,- Чем,  что возможно вещам без первичных начал  за-
рождаться.  И, наконец, почему не была в состояньи при-
рода Сделать такими людей, чтобы вброд проходили по мо-
рю  Или  руками  могли расторгнуть великие горы И поко-
ленья людей превзойти  продолжительной  жизнью,  Иначе,
как потому,  что всему,  что способно родиться, При за-
рожденьи дана материи точная доля?  Из ничего,  словом,
должно признать,  ничто не родится, Ибо все вещи должны
иметь семена, из которых Выйти могли бы они и пробиться
на воздух прозрачный.  И, в заключенье, раз почва полей
обработанных лучше Дикой земли и дает она пахарю лучшие
всходы,  То, очевидно, начала вещей обретаются в почве;
Мы же, ворочая в ней сошником плодородные глыбы        
И разрыхляя земельный покров, побуждаем их к жизни. Ес-
ли же не было б их, ты бы видел, что все без работы На-
шей само по себе возникало бы лучше гораздо. Надо доба-
вить еще:  на тела основные природа Все разлагает опять
и в ничто ничего не приводит.  Ибо,  коль вещи во  всех
частях своих были бы смертны, То и внезапно из глаз ис-
чезали б они,  погибая;  Не было б вовсе нужды и в  ка-
кой"нибудь  силе,  могущей Их по частям разорвать и все
связи меж ними расторгнуть.  Но, так как все состоят из
вечного семени вещи,  То до тех пор,  пока им не встре-
тится внешняя сила Или такая,  что их изнутри чрез пус-
тоты разрушит,  Гибели полной вещей никогда не допустит
природа. Кроме того, коль всему, что от старости в вет-
хость приходит,  Время приносит конец, материю всю ист-
ребляя,  Как и откуда тогда возрождает Венера  животных
Из  роду в род иль откуда земля-искусница может Из роду
в род их кормить и растить,  доставляя им пищу?  Как  и
откуда ключи и текущие издали реки Полнят моря? И отку-
да эфир питает созвездья? Должно ведь было бы все, чему
смертное  тело присуще,  Быть истребленным давно беско-
нечного времени днями.  Если ж в теченье всего миновав-
шего  ранее века Были тела,  из каких состоит этот мир,
обновляясь,  То,  несомненно,  они обладают бессмертной
природой И потому ничему невозможно в ничто обратиться.
И,  наконец,  от одной и той же причины и силы Гибла бы
каждая  вещь,  не будь материя вечной И не скрепляй она
все своим большим иль меньшим сцепленьем  Прикосновенье
одно всему причиняло бы гибель,  Ибо ведь если ничто не
имело бы вечного тела,  Всякая сила могла  б  сплетенье
любое расторгнуть. Но, раз на деле начал сцепления меж-
ду собою Многоразличны и вся существует материя  вечно,
Тело  вещей  до тех пор нерушимо,  пока не столкнется С
силой,  которая их сочетанье  способна  разрушить.  Так
что,  мы видим, отнюдь не в ничто превращаются вещи, Но
разлагаются все на тела основные обратно.  И  в  заклю-
ченье: дожди исчезают, когда их низвергнет Сверху роди-
тель-эфир на земли материнское лоно. Но наливаются зла-
ки  взамен,  зеленеют  листвою  Ветви дерев,  и растут,
отягчаясь плодами,  деревья.  Весь человеческий  род  и
звери питаются ими,  И расцветают кругом города поколе-
нием юным,  И  оглашается  лес  густолиственный  пением
птичьим; Жирное стадо овец, отдыхая на пастбище тучном,
Б неге ленивой лежит,  и,  белея, молочная влага Каплет
из полных сосцов,  а там уже и юное племя На неокрепших
ногах по мягкому прыгает лугу,  Соком  хмельным  молока
опьяняя  мозги молодые.  Словом,  не гибнет ничто,  как
будто совсем погибая, Так как природа всегда возрождает
одно из другого И ничему не дает без смерти другого ро-
диться.  Лукреций Кар- О природе вещей.  М.,  1983-  С.
31-34

 Господи боже мой!  Хочу начать с того,
чего я не знаю и не постигаю,  откуда я пришел сюда,  в
эту смертную жизнь или жизненную смерть,  откуда, гово-
рю, пришел я сюда. И меня, пришельца, восприяло состра-
дательное милосердие твое...  Не мать моя, не кормилицы
мои питали меня сосцами своими,  но ты чрез них подавал
мне,  младенцу,  пищу детскую, по закону природы, тобою
ей предначертанному, и по богатству щедрот твоих, кото-
рыми  ты  облагодетельствовал все твари по мере их пот-
ребностей (Исповедь 1,  6)...  3 мысленно обратил  взор
свой и на другие предметы, которые ниже тебя, и увидел,
что о них нельзя сказать ни того,  что они  существуют,
ни того,  что они не существуют: существуют потому, что
получили свое бытие от тебя;  не существуют потому, что
они не то,  что ты. Ибо то только действительно сущест-
вует,  что пребывает неизменно (Исповедь VII, 11). Вна-
чале сотвори бог небо и землю (Быт.  1,  1 ). Как же ты
сотворил их? И какие средства, какие приготовления, ка-
кой  механизм  употребил  ты для этого громадного дела?
Конечно, ты действовал не как человек-художник, который
образует какую-нибудь вещь из вещи же (тело из тела) по
своему разумению, имея возможность дать ей такую форму,
какую указывают ему соображения его ума. Откуда же душа
этого художника могла получить такую  способность,  как
не от тебя, сотворившего ее? Притом он дает форму мате-
рии уже существующей,  чтобы произвесть из  ней  другую
вещь  по своему усмотрению;  для сего он употребляет то
землю,  то камень,  то дерево,  то золото и другие тому
подобные предметы. Откуда же и эти предметы получили бы
свое бытие,  если бы ты не  сотворил  их?  Этот  худож-
ник-человек всем обязан тебе:  ты устроил его тело так,
что оно  посредством  разных  членов  совершает  разные
действия, а чтобы эти члены были способны к деятельнос-
ти,  ты вдунул в телесный состав его душу  живую  (Быт.
11, 7), которая движет и управляет ими; ты доставил ему
и материал для художественных работ;  ты даровал ему  и
способность ума,  чтобы постигать тайны искусства и на-
перед обнимать мыслию то,  что предполагает  он  произ-
весть; ты же наделил его и телесными чувствами, которые
служат ему проводником между телесною  и  духовною  его
природою, так что мир телесный и мир духовный находятся
у него при посредстве этих чувств в общении...  Но  как
ты творишь все это?  Как сотворил ты,  всемогущий боже,
небо и                                                 
землю? Конечно, не на небе и не на земле творил ты небо
я землю;  ни в воздушных странах,  ни во глубинах морс-
ких, потом \? что и воздух, и вода принадлежат к небу и
земле;  не  могло это совершиться нигде и в целом мире,
чтобы мир творился в мире,  потому что мира не было  до
сотворения  его  и он никак не мог быть поприщем своего
творения (quia поп erat иЫ fieret antequam fieret).  Не
было ли у тебя под руками какой-нибудь материи,  из ко-
торой мог ты сотворить небо и землю?  Но откуда взялась
бы эта материя,  не созданная тобою, а между тем послу-
жившая материалом для твоего творчества? Допущением та-
кой  материи  неизбежно ограничивалось бы твое всемогу-
щество.- До творения твоего ничего не было, кроме тебя,
и... все существующее зависит от твоего бытия (Исповедь
XI, 5). Итак, не слишком ли уже заняты древностью свое-
го происхождения те,  которые говорят нам: Что же делал
бог до сотворения им неба и земли?  Если он оставался в
праздности и совершенном покое,  то почему не остался в
таком же состоянии и навсегда? Если же в боге произошло
новое  какое-либо движение и новое произволение создать
то, чего прежде не творил, то как согласить с непрелож-
ною его вечностью появление этой воли,  которой до того
времени в нем не было?  Воля божия присуща богу и пред-
варяет  всякое творение;  никакого творения не могло бы
быть, если бы не предшествовала воля творца. Воля божия
принадлежит  к самой сущности (substantia) божественной
(Исповедь XI,  10)...  Что обыкновеннее  бывает  у  нас
предметом разговора, как не время? И мы, конечно, пони-
маем,  когда говорим о нем или слышим от других. Что же
такое,  еще раз повторяю,  что такое время?  Пока никто
меня о том не спрашивает,  я понимаю, нисколько не зат-
рудняясь; но, как скоро хочу дать ответ об этом, я ста-
новлюсь совершенно в тупик.  Между тем  вполне  сознаю,
что если бы ничего не приходило,  то не было бы прошед-
шего,  и если бы ничего не проходило, то не было бы бу-
дущего,  и если бы ничего не было действительно сущест-
вующего,  то не было бы и настоящего времени.  Но в чем
состоит сущность первых двух времен, т. е. прошедшего и
будущего,  когда и прошедшего уже нет,  и будущего  еще
нет?  Что  же касается до настоящего,  то,  если бы оно
всегда оставалось настоящим и никогда не переходило  из
будущего в прошедшее,  тогда оно не было бы временем, а
вечностью.  А если  настоящее  остается  действительным
временем при том только условии, что через него перехо-
дит будущее в прошедшее,  то как мы можем приписать ему
действительную сущность, основывая ее на том, чего нет?
Разве в том только отношении,  что оно постоянно  стре-
мится к небытию,  каждое мгновение переставая существо-
вать (Исповедь XI, 14). Можно измерять время только те-
кущее (cum praeterit),  а прошедшее,  равно как и буду-
щее, которых нет в действительности, не могут подлежать
нашему наблюдению и измерению (Исповедь XI, 16). Говоря
все это о времени,  я ничего не утверждаю, а только до-
искиваюсь истины и пытаюсь узнать ее. Руководи же мною,
отец мой,  господи мой и боже мой,  и  будь  путеводною
звездою рабу твоему... Не скажут ли мне, что и эти вре-
мена,  прошедшее и будущее,  так же существуют;  только
одно из них (будущее),  переходя в настоящее,  приходит
непостижимо для нас откуда-то (ех aliquo  procedit  oc-
culto),  а другое (прошедшее), переходя из настоящего в
свое прошедшее,  отходит непостижимо для нас  куда-  то
(in aliquid recedit occultum), подобно морским приливам
и отливам?  И в самом деле, как могли, например, проро-
ки,  которые предсказывали будущее, видеть это будущее,
если бы оно не существовало? Ибо того, что не существу-
ет,  и видеть нельзя...  Итак,  надобно полагать, что и
прошедшее,  и будущее время также существуют,  хотя не-
постижимым  для нас образом (Исповедь XI,  17).  Теперь
ясно становится для меня, что ни будущего, ни прошедше-
го не существует и что неточно выражаются о трех време-
нах,  когда говорят:  прошедшее, настоящее и будущее; а
было бы точнее, кажется, выражаться так: настоящее про-
шедшего,  настоящее будущего.  Только в душе нашей есть
соответствующие тому три формы восприятия, а не где-ни-
будь инде (т.  е.  не в  предметной  действительности).
Так,  для настоящего прошедших предметов есть у нас па-
мять или воспоминание (memoria); для настоящего настоя-
щих предметов есть у нас взгляд,  воззрение, созерцание
(intuitus) ,  а для настоящего будущих предметов есть у
нас чаяние, упование, надежда (exspectatio). Говоря та-
ким образом, я не затрудняюсь в понимании тройственнос-
ти  времени,  оно становится тогда для меня ясным,  и я
признаю его тройственность (Исповедь XI, 20). Августин.
Исповедь  //  Антология мировой философии.  В 4 т.  М.,
l969. Т. 1. Ч. 2. С. 582-588

Теофил.Итак,Демокрит и эпикурейцы,которые все нетелес-
ное принимают за ничто,  считают в соответствии с этим,
что одна только материя является субстанцией  вещей,  а
также божественной природой, как говорит некий араб, по
прозванию Авицеброн, что он показывает в книге под наз-
ванием Источник, жизни. Эти же самые, вместе с киренаи-
ками,  киниками и стоиками, считают, что формы являются
не  чем иным,  как известными случайными расположениями
материи.  И я долгое  время  примыкал  к  этому  мнению
единственно потому,  что они имеют основания, более со-
ответствующие природе,  чем доводы Аристотеля.  Но, по-
размыслив  более зрелым образом,  рассмотрев больше ве-
щей,  мы находим, что необходимо признать в природе два
рода субстанций:  один - форма и другой - материя,  ибо
необходимо должна быть  суб-  станциальнеишая  действи-
тельность, в которой заключается активная потенция все-
го,  а также наивысшая потенция и субстрат,  в  которой
содержится  пассивная потенция всего:  в первой имеется
возможность делать,  во второй - возможность быть  сде-
ланным... Никто не может помешать вам пользоваться наз-
ванием материи по вашему способу,  как, равным образом,
у многих школ она имела разнообразные значения... Итак,
подобно тому как в искусстве, при бесконечном изменении
(если бы это было возможно) форм,  под ними всегда сох-
раняется одна и та же материя,-  как,  например,  форма
дерева - это форма ствола, затем - бревна, затем - дос-
ки,  затем - сиденья, затем - скамеечки, затем - рамки,
затем - гребенки и т. д., но дерево всегда остается тем
же самым,-- так же и в природе, при бесконечном измене-
нии и следовании друг за другом различных форм,  всегда
имеется одна и та же материя. Гервазий. Как можно подк-
репить это уподобление? Теофил. Разве вы не видите, что
то,  что было семенем, становится стеблем, из того, что
было стеблем,  возникает колос, из того, что было коло-
сом, возникает хлеб, из хлеба - желудочный сок, из него
- кровь,  из нее - семя,  из него - зародыш,  из него -
человек,  из него - труп, из него - земля, из нее - ка-
мень  или другая вещь,  и так можно прийти ко всем при-
родным формам...  Ноланец утверждает следующее: имеется
интеллект,  дающий бытие всякой вещи, названный пифаго-
рейцами и Тимеем падите лем форм, душа - формальное на-
чало,  создающая в себе и формирующая всякую вещь, наз-
ванная ими же источником форм,  материя, из которой де-
лается и формируется всякая вещь,  названная всеми при-
емником форм. Диксон. ...Формы не имеют бытия без мате-
рии,  в которой они порождаются и разрушаются,  из лона
которой они исходят и в которое  возвращаются.  Поэтому
материя,  которая всегда остается той же самой и плодо-
носной, должна иметь главное преимущество быть познава-
емой как субстанциальное начало,  в качестве того,  что
есть и вечно пребывает.  Все же  формы  в  совокупности
следует  рассматривать  лишь как различные расположения
материи,  которые уходят и приходят... Материя... по их
мнению,  есть начало,  необходимое, вечное и божествен-
ное,  как полагает мавр Авицеброн, называющий ее богом,
находящимся  во всех вещах...  Теофил.  ...В самом теле
природы следует отличать материю от души, и в последней
отличать этот разум от его видов. Поэтому мы называем в
этом теле три вещи:  во-первых, всеобщий интеллект, вы-
раженный в вещах;  во-вторых,  животворящую душу всего;
в-третьих,  предмет.  Но на этом основании мы не  будем
отрицать, что философом является тот, кто в своей фило-
софии приемлет это оформленное тело, или, как я предпо-
чел бы сказать, это разумное животное, и начинает с то-
го,  что берет за первые начала некоторым образом члены
этого тела,  каковы воздух, земля, огонь; далее - эфир-
ная область и звезды; далее - дух и тело; или же - пус-
тое и полное... Диксон. Итак... Вы утверждаете, что, не
совершая ошибки и не приходя к противоречию, можно дать
различные определения м атерии.  Теофил.  Верно, как об
одном и том же предмете могут судить различные  чувства
и одна и та же вещь может рассматриваться различным об-
разом. Кроме того, как уже было отмечено, рассуждение о
вещи может производиться различными головами. Много хо-
рошего высказали эпикурейцы,  хотя они и  не  поднялись
выше  материального  качества.  Много превосходного дал
для познания Гераклит,  хотя он и не вышел  за  пределы
души.  Анаксагор сделал успехи в познании природы,  ибо
он не только внутри ее, но, быть может, и вне и над нею
стремился познать тот самый ум,  который Сократом, Пла-
тоном,  Трисмегистом и нашими богословами назван богом.
...Имеется первое начало вселенной,  которое равным об-
разом должно быть понято как такое,  в котором  уже  не
различаются  больше материальное и формальное и о кото-
ром из уподобления ранее  сказанному  можно  заключить,
что оно есть абсолютная возможность и действительность.
Отсюда не трудно и не тяжело прийти к тому выводу,  что
все,  сообразно субстанции, едино, как это, быть может,
понимал Парменид,  недостойным образом  рассматриваемый
Аристотелем.  Диксон. Итак, вы утверждаете, что, хотя и
спускаясь по этой  лестнице  природы,  мы  обнаруживаем
двойную субстанцию - одну духовную, другую телесную, но
в последнем счете и та и другая сводятся к одному бытию
и одному корню.  Бруно а.  Диалоги.  М..  1949. С. 226-
227. 229-230, 235-240, 247

Гилас. Во вчерашней
беседе тебя изображали так, как будто ты защищаешь са-
мое сумасбродное мнение, какое только может проникнуть
в человеческий ум,- именно, что на свете не существует
ничего подобного материальной субстанции. Филонус. Что
ничего подобного тому, что философы называют материаль-
ной субстанцией, не существует - я убежден серьезно, но
если мне покажут, что здесь кроется что-нибудь нелепое
или какое-либо проявление скептицизма, у меня будет та-
кое же основание отказаться от этого взгляда, какое,
представляется мне, у меня есть теперь, для того чтобы
отвергнуть противоположное мнение. Гилас. Как! Может ли
быть что-нибудь более фантастическим, более противоре-
чащим здравому смыслу или более явным примером скепти-
цизма, чем думать, будто материя не существует? Фило-
нус. Тише, милый Гилас. Что, если бы ты, считающий, что
она существует, именно благодаря этому мнению оказался
большим скептиком и защитником взглядов более парадок-
сальных и противоречащих здравому смыслу,, чем я, не
допускающий ничего подобного? Гилас. Ты мог бы с таким
же успехом убедить меня в том, что часть больше целого,
и в том, что, во избежание нелепости и скептицизма, я
должен отказаться от своего мнения в этом пункте... фи-
лонус- Может быть верным какое-нибудь учение, которое
необходимо приводит нас к нелепости? Гилас. Без сомне-
ния, нет. Филонус. Не является ли нелепостью думать,
что одна и та же вещь может быть в одно и то же время
холодной и теплой? Гилас. Конечно. Филонус. Предположим
теперь, что одна рука у тебя горячая, а другая - холод-
ная и что ты обе сразу опускаешь в сосуд с водой сред-
ней температуры; не будет ли вода казаться для одной
руки холодной, для другой - теплой? Гилас. Будет. Фило-
нус. Не должны ли мы поэтому, на основании наших пред-
посылок, заключить, что она и холодная и теплая в одно
и то же время, т. е., согласно твоему собственному
признанию, поверить в нелепость? Гилас. Признаюсь, по-
хоже на то. Филонус. Следовательно, сами исходные поло-
жения ложны, раз ты признал, что верная предпосылка не
приводит к нелепости. Гилас. Но в конце концов может ли
быть что-нибудь нелепее утверждения, что в огне нет
теплоты? Филонус. Чтобы сделать этот пункт еще яснее,
скажи, не должны ли мы в двух совершенно сходных случа-
ях высказывать одно и то же суждение? Гилас. Должны.
Филонус. Когда ты уколешь палец булавкой, не разрывает
ли и не разделяет ли она мышечные волокна? Гилас. Ко-
нечно. Филонус. А если ты сожжешь палец углем, будет
дело обстоять иначе? Гилас. Нет. Филонус. Так как ты не
считаешь, что само ощущение, вызываемое булавкой или
чем-либо подобным, находится в булавке, то ты не мо-
жешь, согласно тому, что ты теперь признал, сказать,
что ощущение, вызываемое огнем или чем-нибудь подобным,
находится в огне. Гилас. Хорошо, это находится в соот-
ветствии с тем, что я признал: я согласен уступить в
этом пункте и признаю, что тепло и холод - только ощу-
щения, существующие в нашей душе. Но остается еще нема-
ло данных, чтобы удовлетворить реальность внешних пред-
метов. Филонус. Но что скажешь ты, Гилас, если окажет-
ся, что явление остается тем же самым в отношении ко
всем остальным чувственным качествам и что существова-
ния их вне разума точно так же нельзя допустить, как и
существования тепла и холода? Гилас. Тогда, действи-
тельно, ты кое-что сделаешь для достижения цели; но я
не думаю, что это может быть доказано. Филонус. Иссле-
дуем их по порядку. Что ты думаешь о вкусах - существу-
ют они вне ума или нет?
Гилас. Может ли кто-нибудь сомневаться в таких своих
ощущениях, как то, что сахар сладок или что полынь
горька? Филонус. Скажи мне, Гилас, является ли сладкий
вкус особым удовольствием, приятным ощущением или нет?
Гилас. Является. Филонус. И не есть ли горечь особая
неприятность или неудовольствие? Гилас. Конечно, так.
Филонус. Но если сахар и полынь - немыслящие телесные
субстанции, существующие вне ума, то как могут сладость
или горечь, т. е. удовольствие или неудовольствие, быть
присущи им? Гилас. Погоди, Филонус, я вижу теперь, в
чем состояло мое заблуждение все это время. Ты спраши-
вал, не составляют ли тепло и холод, сладость и горечь
особых видов удовольствия и неудовольствия, на что я
просто отвечал: составляют. Между тем я должен был бы
сделать следующее различение: эти качества составляют
удовольствие или неудовольствие, поскольку они воспри-
нимаются нами, но не поскольку они существуют во внеш-
них объектах. Поэтому мы не должны заключать абсолютно,
что в огне нет тепла или в сахаре - сладости, а только
- что тепло или сладость, поскольку они воспринимаются
нами, находятся в огне или в сахаре. Что ты скажешь на
это? Филонус. Я скажу, что это не имеет никакого отно-
шения к нашей задаче. У нас разговор все время идет о
чувственных вещах, которые ты определил как вещи, кото-
рые мы непосредственно воспринимаем нашими чувствами. О
каких бы других качествах, отличных от этих, ты ни го-
ворил, я ничего о них не знаю, и они совершенно не от-
носятся к обсуждаемому вопросу. Ты можешь, допустим,
утверждать, что ты открыл некоторые качества, которых
ты не воспринимаешь, и утверждать, что эти нечувствен-
ные качества существуют в огне и в сахаре. Но какое
употребление из этого ты можешь сделать в данном слу-
чае, я не в состоянии понять. Скажи мне поэтому еще
раз: признаешь ли ты, что тепло и холод, сладость и го-
речь (подразумевая те качества, которые воспринимаются
чувствами) не существуют вне ума? Гилас. Я вижу, что
настаивать ни к чему, поэтому я уступаю и, что касается
упомянутых качеств, не буду спорить. Хотя, признаюсь,
странно звучит - утверждать, что сахар не сладок. Фило-
нус. Чтобы ты еще больше убедился, заметь также следую-
щее: то, что обыкновенно кажется сладким, больному небу
покажется горьким. И ничего не может быть яснее того,
что разным лицам одна и та же пища представляется раз-
личного вкуса, то, чем наслаждается один, в другом вы-
зывает отвращение. А как могло бы это быть, если бы
вкус был чем-то действительно присущим пище? Гилас.
Признаюсь, я не знаю как. Филонус. Затем нужно рассмот-
реть запахи. И относительно их я хотел бы знать, не от-
носится ли к ним целиком то, что было сказано о вкусе?
Не являются ли они в такой же мере приятными или непри-
ятными ощущениями? Гилас. Являются. Филонус. Считаешь
ли ты в таком случае возможным, чтобы они существовали
в невоспринимающей вещи? Гилас. Нет... Филонус. ...Наши
собственные глаза не всегда представляют нам объекты
одним и тем же способом. Всякий знает, что во время
желтухи, все вещи кажутся желтыми. Не является ли поэ-
тому в высокой степени вероятным, что те животные, гла-
за которых, как мы замечаем, устроены весьма отлично от
наших, и тела которых полны иных соков, в любом объекте
не видят тех цветов, которые видим мы? Не следует ли из
всего этого, что все цвета являются одинаково кажущими-
ся и что ни один цвет, который мы воспринимаем, в дейс-
твительности не присущ никакому внешнему объекту? Ги-
лас. По-видимому. Филонус. В этом пункте не будет ника-
кого сомнения, если ты примешь в соображение тот факт,
что, если бы цвета были действительными свойствами или
состояниями, присущими внешним телам, они не менялись
бы без какой-либо перемены, совершающейся в самих те-
лах; но не очевидно ли из всего сказанного, что при
употреблении микроскопа, при изменении, совершающемся в
глазной жидкости, или при перемене расстояния, без ка-
кого- либо действительного изменения в самой вещи, цве-
та объекта или меняются, или вовсе исчезают? Больше то-
го, пусть все прочие обстоятельства остаются теми же,
измени только положение некоторых объектов - и они
предстанут глазу в различных цветах. То же самое проис-
ходит, когда мы рассматриваем объект при разной силе
света. И разве не общеизвестно, что одни и те же тела
кажутся различно окрашенными при свете свечи по сравне-
нию с тем, какими они кажутся при свете дня? Добавь к
этому опыт с призмой, которая, разделяя разнородные лу-
чи света, меняет цвет объекта и заставляет самый белый
цвет казаться невооруженному глазу темно-синим или
красным. И теперь скажи мне, держишься ли ты все еще
мнения, что всякому телу присущ его истинный, действи-
тельный цвет, а если ты это думаешь, то я хотел бы
дальше узнать от тебя, какое определенное расстояние и
положение объекта, какое особое строение и какая орга-
низация глаза, какая степень или какой род света - не-
обходимы для установления этого истинного цвета и для
отличия его от кажущихся... Гилас. Признаюсь чистосер-
дечно, Филонус, что упорствовать дальше бесполезно.
Цвета, звуки, вкусы - словом, все так называемые вто-
ричные качества безусловно не имеют существования вне
разума. Но это признание не дает основания предпола-
гать, что я сколько-нибудь умаляю реальность материи
или внешних объектов, ведь это не больше, чем утвержда-
ют некоторые философы, которые тем не менее, насколько
только можно представить, далеки от отрицания материи.
Чтобы понять это яснее, ты должен знать, что чувствен-
ные качества делятся философами на
первичные и вторичные. Первые суть протяженность, фор-
ма, плотность, тяжесть, движение и покой. И эти качест-
ва они считают действительно существующими в телах.
Вторые-то, которые перечислены выше, или, коротко, все
чувственные качества, кроме первичных; они-то, по их
утверждению, и являются ощущениями и идеями, существую-
щими только в уме. Но обо всем этом, я не сомневаюсь,
ты осведомлен. Я со своей стороны давно знал, что такое
мнение распространилось среди философов. Но до сих пор
еще не был вполне убежден в его правильности. Филонус.
Ты все еще держишься того мнения, что протяжение и фор-
ма присущи внешним немыслящим субстанциям? Гилас. Да.
Филонуе. А что, если те же аргументы, которые были при-
ведены против вторичных качеств, будут годиться и про-
тив первичных? Гилас. Ну тогда я буду обязан признать,
что они также существуют только в уме. Филонус. По-тво-
ему, форма и протяженность, которые ты воспринимаешь
чувством, на самом деле существуют во внешнем объекте
или в материальной субстанции? Гилас. Да. Филонус. Име-
ют ли основания все остальные животные думать то же о
тех формах и протяженностях, которые они видят и чувс-
твуют? Гилас. Без сомнения, если они вообще что-либо
думают. Филонус. Скажи мне, Гилас, думаешь ли ты, что
чувства даны для самосохранения и благополучной жизни
всем животным или даны с этой целью только человеку?
Гилас. Я не сомневаюсь, что они имеют то же самое наз-
начение у всех остальных животных. Филонус. Если так,
то не необходимо ли, чтобы они были способны восприни-
мать посредством чувств собственные члены и тела, кото-
рые могут вредить им? Гилас. Конечно. Филонус. Тогда
нужно предположить, что клещ видит собственную ножку и
вещи, равные ей, тебе они в то же время кажутся едва
различимыми или в лучшем случае всего только видимыми
точками. Гилас. Не могу отрицать этого. Филонус. А соз-
даниям более мелким, чем клещ, не будут ли они казаться
еще больше? Гилас. Будут. Филонус. Настолько, что то,
что ты едва можешь различить, какому-нибудь крайне мел-
кому животному покажется огромной горой ? Гилас, Со
всем этим я согласен. Филонус. Может одна и та же вещь
в одно и то же время сама по себе быть разного размера?
Гилас. Было бы нелепостью изображать так. Филонус. Но
из твоих допущений следует, что как протяжение, воспри-
нимаемое тобою, так и протяжение, воспринимаемое самим
клещом, а равным образом и протяжения, воспринимаемые
более мелкими животными,- каждое из них есть истинное
протяжение ножки клеща; это значит, согласно твоим
собственным предпосылкам, что ты пришел к нелепости.
Гилас. По-видимом;-, здесь есть некоторое затруднение.
Филонус. Далее, не признал ли ты, что свойство, дейс-
твительно присущее объекту, не может измениться без из-
менения в нем са мом ? Гилас. Признал. Филонус. Кроме
того, когда мы приближаемся к какому-нибудь объекту или
удаляемся от него, видимое протяжение изменяется, буду-
чи на одном расстоянии в десять или даже в сто раз
больше, чем на другом. Не следует ли поэтому отсюда
равным образом, что оно в действительности не присуще
объекту? Гилас. Признаюсь, я в затруднении, что тут и
думать. Филонус. Твое суждение определится тотчас же,
как только ты решишься думать об этом свойстве так же
непредвзято, как ты думал об остальных. Разве для нас
не являлось убедительным аргументом то, что ни тепло,
ни холод не находятся в воде, так как она кажется теп-
лой одной руке и холодной другой? Гилас. Являлось. Фи-
лонус. И разве не значит рассуждать точно так же, если
мы заключаем, что объект не обладает ни протяженностью,
ни формой, ибо одному глазу он кажется малым, гладким и
круглым, а другому - большим, неровным и угловатым? Ги-
лас. Совершенно верно. Но разве так бывает когда-либо?
Филонус. Ты можешь в любое время произвести экспери-
мент, глядя одним глазом просто, а другим - через мик-
роскоп... Очевидно, что вещи, которые я воспринимаю,
суть мои собственные идеи и что никакая идея не может
существовать иначе как в уме. И не менее ясно, что эти
идеи или воспринимаемые мною вещи - сами или их прооб-
разы - существуют независимо от моей души; раз я знаю,
что не я их творец, то не в моей власти определять по
желанию, какие частные идеи возникнут во мне, как толь-
ко я открою глаза или уши. Они должны поэтому существо-
вать в каком-либо ином духе, по чьей воле они являются
мне... Гилас. Нельзя утверждать реальности вещей, не
допуская существования материи. Не является ли это,
по-твоему, достаточным основанием, чтобы ревностно отс-
таивать ее? Филонус. Действительность вещей? Каких ве-
щей - чувственных или умопостигаемых? Гилас. Чувствен-
ных вещей. Филонус. Моей перчатки, например? Гилас. Ее
или какой-либо другой вещи, воспринимаемой чувствами.
Филонус. Но остановимся на какой-нибудь отдельной вещи;
не достаточно ли явно для меня существование этой пер-
чатки из того, что я вижу, чувствую и ношу ее? Или, ес-
ли этого не доста-
точно, то как я могу убедиться в реальности той вещи,
которую в настоящее время вижу на этом месте.- путем
предположениям что какая-то неведомая вещь, которой я
никогда не видел и не могу видеть, существует неведомым
образом, в неведомом месте или даже вовсе ни в каком
месте? Как может предполагаемая реальность того, что
неосязаемо, быть доказательством того, что какая-либо
осязаемая вещь реально существует? Или того, что неве-
домо,- того, что существует видимая вещь? Или вообще,
как предполагаемая реальность чего-либо невоспринимае-
мого может быть доказательством того, что воспринимае-
мое существует? Объясни мне только это, и я не буду ду-
мать о тебе ничего плохого. Гилас. В целом я готов
признать существование материи в высшей степени неверо-
ятным, но прямая и абсолютная невозможность этого мне
не ясна. Филонус. Но если даже мы признаем возможность
существования материи, то на этом только основании она
будет иметь не больше права на существование, чем золо-
тая гора или кентавр. Гилас. С этим я согласен. Все же
ты не отрицаешь ее возможности; а то, что возможно,
насколько тебе известно, может существовать на самом
деле. Филонус. Я отрицаю эту возможность; и, если не
ошибаюсь, я с очевидностью доказал на основании твоих
собственных признаний, что ее нет... Гилас. Но, соглас-
но твоим понятиям, какая же разница между реальными ве-
щами и химерами, образованными воображением, или снови-
дениями, раз они все одинаково находятся в уме? Фило-
нус. Идеи, образованные воображением, слабы и неотчет-
ливы; кроме того, они находятся в полной зависимости от
воли. А идеи, воспринимаемые чувством, т. е. реальные
вещи, живы и ясны; и так как они запечатлеваются в на-
шем уме неким духом, отличным от нас, то они не нахо-
дятся в подобной зависимости от нашей воли. Поэтому нет
никакой опасности смешивать их с первыми; так же мало
опасности смешивать их со сновидениями, которые всегда
бывают тусклы, беспорядочны и спутанны. И даже если бы
случилось, что они живы и естественны, как на самом де-
ле они никогда не бывают, то благодаря их несвязанности
и несогласованности с предшествовавшими и последующими
событиями нашей жизни их легко было бы отличить от
действительности. Словом, каким бы способом ты в своем
построении ни отличал вещи от химер, то же самое, оче-
видно, будет иметь место и в моем. Ибо это должно про-
исходить, как я предполагаю, на основании некоторой
воспринимаемой разницы; а я не собираюсь отнимать у те-
бя что бы то ни было, что ты воспринимаешь... Гилас. Но
отрицание материи, Филонус, или телесной субстанции,-
вот в чем вопрос. Ты никогда не убедишь меня в том, что
это не противоречит общему здравому смыслу человечест-
ва. Если бы наш спор решался большинством голосов, я
уверен, что ты уступил бы в этом пункте, не собрав го-
лосов. Филонус. Я желал бы, чтобы наши мнения были
беспристрастно изложены и предложены суждению людей,
обладающих ясным здравым смыслом, свободных от предрас-
судков привитой учености. Я хотел бы выступить в ка-
честве лица, доверяющего своим чувствам, думающего, что
он знает вещи, которые он видит и осязает, и не допус-
кающего никакого сомнения в их существовании; а ты со
своей стороны честно высказал бы все свои сомнения,
свои парадоксы и рассказал бы о своем скептицизме. Я
охотно подчиняюсь решению любого незаинтересованного
человека. Что, кроме духа, нет субстанции, в которой
могли бы существовать идеи,- это для меня очевидно. Что
непосредственно воспринимаемые объекты суть идеи, нахо-
дит согласие со всех сторон. А что чувственные качества
суть объекты, непосредственно воспринимаемые, никто не
может отрицать. Совершенно очевидно, что не может быть
никакого субстрата этих качеств, кроме духа; в нем они
существуют не как модификация или свойство, но как
вещь, воспринимаемая в том, что ее воспринимает. Я от-
рицаю поэтому, что существует какой-либо немыслящий
субстрат чувственных объектов, и отрицаю в этом смысле
существование какой-либо материальной субстанции. Но
если под материальной субстанцией подразумевается толь-
ко чувственное тело, которое можно видеть и ощущать (а
нефилософская часть мира, смею думать, ничего больше и
не подразумевает), тогда для меня существование материи
более достоверно, чем ты или какой-либо другой философ
могут на это претендовать. Если есть что-нибудь, что
заставляет большинство людей отвергать понятия, которые
я поддерживаю, то это проистекает из недоразумения,
приписывающего мне отрицание реальности чувственных ве-
щей; но так как в этом повинен ты, а не я, то из этого
следует, что восстают против твоих понятий, а не моих.
Я утверждаю, что я так же, как в своем собственном су-
ществовании, уверен, что существуют тела и телесные
субстанции (подразумевая вещи, которые я воспринимаю
чувствами) и что, признавая это, большая часть людей
нисколько этим не озабочена и не считает себя заинтере-
сованной судьбой тех неведомых природ и философских
сущностей, к которым некоторые люди относятся с такой
нежностью... Гилас. Я согласен с этим. Но в конце кон-
цов, Филонус, когда я размышляю о сути всего того, что
ты выдвигаешь против скептицизма, то это ограничивается
только следующим: мы уверены, что мы действительно ви-
дим, слышим, осязаем,- словом, что мы испытываем чувс-
твенные впечатления. Филонус. А какое нам дело до всего
другого? Я вижу эту вишню, я осязаю ее, я пробую ее; и
я убежден, что ничто нельзя ни видеть, ни чувствовать,
ни пробовать; следовательно, она реальна. Устрани ощу-
щение мягкости, влажности, красноты. терпкости, и ты
уничтожишь вишню. Так как она не есть бытие, отличное
от ощущений, то вишня, я утверждаю, есть не что иное,
как соединение чувственных впечатлении или идеи, восп-
ринимаемых разными чувствами; эти идеи объединяются в
одну вещь
(или имеют одно данное им имя) умом, ибо каждое из них
наблюдается в сопровождении другого. Так, когда небо
испытывает данный особый вкус, зрение воспринимает
красный цвет, осязание - округлость, мягкость и т. д.
Отсюда следует, что, когда я вижу, осязаю, испытываю
вкус различного рода способами, я убежден, что вишня
существует или является реальной; ее реаль-' несть, по
моему мнению, не есть нечто отвлеченное от этих ощуще-
ний. Но если под словом "вишня" ты подразумеваешь не-
познаваемую природу, отличную от ее воспринимаемого бы-
тия, тогда, конечно, я признаю, что ни ты, ни я, ни
кто-либо иной не может быть уверен, что она существует.
Верили Дж. Три разговора между Ги- ласоя и Филонусон
// Сочинения. М., 1978. С. 257-258, 265-267. 273-277
305, 317. 329, 331-332. 344-345