Н. А. БЕРДЯЕВ Поистине трагично положение философа. Его почти никто не любит. На протяжении всей истории куль- туры обнаруживается вражда к философии и притом с самых разнообразных сторон. Философия есть самая незащищенная сторона культуры. Поста- янно подвергается сомнению самая возможность философии, и каждый философ принужден начинать свое дело с защиты философии и оправдания ее возможности и плодотворности. Философия подвергается нападению сверху и снизу, ей враждебна религия и ей враждебна наука. Она совсем не пользуется тем, что называется общественным престижем. Философ совсем не производит впечатления человека, ис- полняющего "социальный заказ". В трех стадиях Огюста Канта философии отведено среднее, переходное место от религии к науке. Правда, Огюст Копт сам был философ и проповедовал позитивную, то есть "научную", философию. Но эта научная философия обозначает выход из философс- кой стадии в умственном развитии человечества и переход к стадии научной. Сиантизм ** отвергает первородность и самостоятельность философского познания, он окончатель- но ее, подчиняет науке. Точка зрения Канта гораздо бо- лее вкоренилась в общее сознание, чем это кажется, если иметь в виду контизм или позитивизм в узком смысле это- го слова. Наименование "философа" было очень популярно в эпоху французской просветительной философии XVIII ве- ка, но она вульгаризировала это наименование и не дала ни одного великого философа. Первое и самое сильное на- падение философии пришлось выдержать со стороны рели- гии, и это не прекращается и до сих пор, так как, воп- реки О. Кенту, религия есть вечная функция человеческо- го духа. Именно столкновение философии и религии и соз- дает трагедию философа. Столкновение философии и науки менее трагично. Острота столкновения философии и рели- гии определяется тем, что религия имеет свое познава- тельное выражение в теологии, свою познавательную зону. Философия всегда ставила и решала те же вопросы, кото- рые ставила и решала теология. Поэтому теологи всегда утесняли философов, нередко преследовали их и даже сжи- гали. Так было не только в христианском мире. Известна борьба арабских магометанских теологов против филосо- фии. Отравленный Сократ, сожженный Дж. Бруно, принуж- денный уехать в Голландию Декарт, отлученный от синаго- ги Спиноза свидетельствуют о преследованиях и мучениях, которые философии пришлось испытать от представителей религии. Философам приходилось защищаться тем, что они практиковали учение о двойной истине. Источник мучений и преследований лежит не в самой природе религии, а в ее социальной объективации. Потом это станет ясно. Ос- нова религии есть откровение. Откровение само по себе не сталкивается с познанием. Откровение есть то, что открывается мне, познание есть то, что открываю я. Мо- жет ли сталкиваться то, что открываю я в познании, с тем, что открывается мне в религии? . Фактически да, и это столкновение может стать трагическим для философа, ибо философ может быть верующим и признавать открове- ние. Но так бывает потому, что религия есть сложное со- циальное явление, в котором откровение Бога, то есть чистый и первичный религиозный феномен, перемешивается с коллективной человеческой реакцией на это откровение, с человеческим использованием его для разнообразных ин- тересов. Поэтому религия может быть социологически ис- толковываема *. Откровение в чистом и первичном виде не есть познание и познавательных элементов в себе не со- держит. Этот познавательный элемент привносится челове- ком, как реакция мысли на откровение. Не только филосо- фия, но и теология есть познавательный акт человека. Теология не есть откровение, она есть вполне человечес- кое, а не божественное. И теология не есть индивидуаль- ная, а социально организованная, коллективная познава- тельная реакция на откровение. Из этой организованной коллективности вытекает пафос ортодоксии. Тут и проис- ходит столкновение между философией и теологией, между мыслью индивидуальной и мыслью коллективной. Познание не есть откровение. Но откровение может иметь огромное значение для познания. Откровение для философского поз- нания есть опыт и факт. Трансцендентность откровения есть имманентная данность для философии. Философское познание - духовно-опытное. Интуиция философа есть опыт. Теология всегда заключает в себе какую-то филосо- фию, она есть философия, легализованная религиозным коллективом, и это особенно нужно сказать про теологию христианскую. Вся теология учителей церкви заключала в себе огромную дозу философии. Восточная патристика была проникнута платонизмом и без категорий греческой фило- софии не в силах была бы выработать христианской догма- тики. Западная схоластика была проникнута аристотелиз- мом и без категорий аристотелевской философии не могла бы выработать даже католического учения об эвхаристии (субстанции и акциденции). Да- бертоньер не без основа- ния говорит, что в средневековой схоластике не филосо- фия была служанкой теологии, а теология была служанкой философии, известного, конечно, рода философии. Это верно про Фому Аквината, у которого теология была цели- ком подчинена аристотелевской философии. Так создается очень сложное отношение между философией и теологией. Против свободы философского познания восстают именно философские элементы теологии, принявшие догматическую форму. Философия страдает от себя же, от догматизирова- ния некоторых элементов философии и философии известно- го рода. Совершенно так же мешали свободному развитию науки quasi-научные элементы Библии, библейская астро- номия, геология, биология, история, наука детства чело- вечества, а не религиозное откровение Библии в чистом виде. Религиозное откровение может быть очищено от фи- лософских и научных элементов, создававших невыносимые конфликты. Но трагизм положения философа этим облегча- ется, но не устраняется, так как остаются религиозные притязания самой философии, так как познание ставит се- бе религиозные цели. * У Маркса, у Дюркгейма можно най- ти много социологически верного о религии ?? Великие философы в своем познании всегда стремились к возрождению души, философия была для них делом спасе- ния. Таковы были индусские философы, Сократ, Платон, стоики, Плотин, Спиноза, Фихте, Гегель, Ел. Соловьев. Плотин был враждебен религии, которая учит спасению че- рез посредника. Философская мудрость была для него де- лом непосредственного спасения. Между Богом философов и Богом Авраама, Исаака и Иакова всегда было не только различие, но и конфликт. Гегель в крайней форме выразил понимание философии как высшей стадии по сравнению с религией. Философия постоянно боролась против народных религиозных верований, против мифологических элементов в религии, против традиции. Сократ пал жертвой этой борьбы. Философия начинается с борьбы против мифа, но кончается она тем, что приходит к мифу как увенчанию философского познания. Так было у Платона, у которого познание через понятие переходит в познание через миф. Миф лежит и в основании немецкого идеализма, его можно открыть у Гегеля. Греческая философия хотела поставить жизнь человека в зависимость от разума, а не от судьбы. Религиозное сознание грека ставило жизнь человека в за- висимость от судьбы. Греческая философия поставила ее в зависимость от разума. И это деяние греческой философии имело всемирно-историческое значение. Оно положило ос- нование европейскому гуманизму.Никогда настоящий фило- соф не откажется от того, чтобы ставить и решать вопро- сы, которыми занята и религия, которые теология считает своей монополией. В философии есть профетический эле- мент, и не случайно предлагают делить философию на на- учную и профетическую. Именно профетиче- ская философия сталкивается с религией и теологией. Научная философия могла бы быть нейтральна. Настоящий, призванный философ хочет не только познания мира, но и изменения, улучше- ния, перерождения мира. Иначе и быть не может, если фи- лософия есть прежде всего учение о смысле человеческого существования, о человеческой судьбе. Философия всегда претендовала быть не только любовью к мудрости, но и мудростью. И отказ от мудрости есть отказ от философии, замена ее наукой. Философ есть прежде всего познающий, но познание его целостно, оно охватывает все стороны человеческого существа и человеческого существования, оно неизбежно учит о путях осуществления смысла. Фило- софы иногда опускались до грубого эмпиризма и материа- лизма, ненастоящему философу свойствен вкус к потусто- роннему, к трансцендированию за пределы мира, он не до- вольствуется посюсторонним. Философия всегда была про- рывом из бессмысленного, эмпирического, принуждающего и насилующего нас со всех сторон мира к миру смысла, к миру потустороннему. Я даже думаю, что нелюбовь, брезг- ливость к окружающей эмпирической жизни порождает вкус к метафизике. Бытие философа, погруженность его в су- ществование предшествует его познанию, и познание его совершается в бытии, есть совершающийся в его существо- вании акт. Философия не может начать с пустоты, с вык- лючения философа из бытия, с лишения его всякого ка- чества существования. Философу не удастся выведение бы- тия из познания, ему может удасться лишь выведение поз- нания из бытия. И трагедия философа разыгрывается внут- ри самого существования. Изначальная сопричастность фи- лософа к тайне бытия только и делает возможным познание бытия. Но религия есть жизнь в бытии, открывающая себя человеку. Как может освободиться от этого философ? Тра- гично то, что философия не может и не хочет внешне за- висеть от религии и что она истощается, удаляется от бытия, отрываясь от религиозного опыта. Философия всег- да в сущности питалась от религиозного источника. Вся досократовская философия связана с религиозной жизнью греков. Философия Платона связана с орфизмом и мистери- ями. Средневековая философия сознательно хотела быть христианской. Но религиозные основы можно найти у Де- карта, Спинозы, Лейбница, Беркли и, конечно, в немецком идеализме. Я даже склонен думать, как ни парадоксально это на первый взгляд, что философия нового времени, и особенно немецкая философия, по своим темам и характеру мышления более христианская, чем схоластическая средне- вековая философия. Средневековая схоластическая филосо- фия была греческой по основам мышления, аристотелевской или платоновской. Христианство не вошло еще внутрь мыс- ли. В новое время, начиная с Декарта, христианство вхо- дит внутрь человеческой мысли и меняет проблематику. В центре становится человек, что есть результат совершен- ного христианством переворота. Греческая философия по основной своей тенденции направлена на объект, она объ- ективная философия. Новая философия направлена на субъ- ект, что есть результат совершенного христианством ос- вобождения человека от власти природного мира объектов. Раскрывается проблема свободы, которая была закрыта для греческой философии. Это не значит, конечно, что немец- кие философы были лучшие христиане, чем Фома Аквинат и схоластики, что их философия была вполне христианской. Лично Фома Аквинат был, конечно, более христианин, чем Кант, Фихте, Шеллинг или Гегель. Но его философия (не теология) возможна была и в мире нехристианском. Между тем как философия немецкого идеализма возможна лишь в мире христианском. Но вхождение христианства внутрь че- ловеческой мысли и познания означает освобождение от внешнего авторитета церкви, от ограничений теологии. Философия делается более свободной именно потому, что разрывается связь христианства с определенными формами философии. Но теологи, представляющие религию на терри- тории познания, не хотят признать этого освобождения христианского познания, не хотят признать того, что христианство делается имманентным человеческой мысли и познанию. Эта имманентность всегда беспокоит представи- телей религии. В действительности философия, как и нау- ка, может иметь очищающее значение для религии, может освобождать ее от сращенности с элементами не религиоз- ного характера, не связанными с откровением, элемен- там" социального происхождения, закрепляющими отсталые формы знания, как и отсталые формы социальные. Философу предстояло вести героическую борьбу. И она тем более трудна была, что он встретился с врагом совершенно иным. Философа не хотят признать свободным существом. Не успел он освободиться от подчинения религии, вернее теологии и церковной власти, как потребовали его подчи- нения науке. Он осво* бождается от власти высшего и подчиняется власти низшего. Он сдавливается между двумя силами - религии и науки - и с трудом может дышать. Лишь краткие миги был свободен философ в своем фило- софствовании, и в эти миги были обнаружены вершины фи- лософского творчества. Но философ есть существо всегда угрожаемое, не обеспеченное в своем самостоятельном су- ществовании. По отношению к философу существует ressen- timent *. Даже университет приютил философа при том ус- ловии, чтобы он поменьше обнаруживал свою философию, чтобы он побольше занимался чужой философией, историей философии. Не только религия, но и наука очень ревнива. У религии была своя познавательная, теологическая, кон- курирующая с философией сфера. У науки тоже есть своя конкурирующая с философией, претендующая быть философс- кой сфера. Философия ограничивается в своей компетенции и, наконец, совсем упраздняется, ее заменяют универ- сальные притязания науки. Это и есть то, что называют сиантизмом. М. Шелер говорит, что "научная" философия есть восстание рабов, то есть восстание низшего против высшего. Философия отказалась подчиниться религии и согласилась подчиниться науке. Шелер думает, что, под- чинившись вере, философия стала бы господином наук... Вера есть внутренний духовный опыт и духовная жизнь, есть возрождение души, и она не может порабощать фило- софию, она может лишь питать ее. Но в борьбе против ре- лигии авторитета, сжигавшей на костре за дерзновение познания, философия отпала от веры как внутреннего просветления познания. Положение философа стало траги- ческое, да оно может быть трагическое по существу, не временно трагическое, а вечно трагическое. Трагично по- ложение философа неверующего и трагично положение фило- софа верующего. Философ неверующий есть существо с очень суженным опытом и горизонтом, сознание его закры- то для целых миров. Философское познание его очень обеднено, он принимает собственные границы за границы бытия. Бестрагичность неверующего философа очень тра- гична. Свобода неверующего философа есть его рабство. Под верой же мы разумеем раскрытие сознания для иных миров, для смысла бытия. Но по иному трагично положение верующего философа. Верующий философ тоже хочет быть свободным в своем познании. И он сталкивается с соци- альной объективацией своей веры (авторитет церковной иерархии, авторитет теологии, которая его держит под подозрением, ограничивает, обвиняет в ере - злоба (франц.). сях и преследует). Это есть вечное столкнове- ние веры как первичного феномена, как отношения к Богу, и веры как вторичного феномена, ' как социальной объек- тивации, как отношения к религиозному коллективу. Но глубочайший трагизм не в этом. Как и всякий глубокий трагизм жизни, он переживается философом, когда он сто- ит перед самим собой, а не перед другими. В свободном своем познании, не допускающем никаких внешних ограни- чений или запретов, философ не может забыть своей веры, забыть того.что в вере ему открылось. Перед нами стоит не внешняя проблема отношения его философии к другим, представляющим религию, а внутренняя проблема отношения его философского познания к его собственной вере, к его собственному духовному опыту, раскрывающему иные миры. Фома Аквинат решил этот вопрос через систему иерархи- ческих ступеней, в которой каждая ступень относительно самостоятельна и соподчинена высшей ступени. Фило- соф-познает так, как будто бы никакой веры нет. Христи- анский философ познает так, как познавал Аристотель. Но выше есть ступень теологии, которой в конечных вопросах философия иерархически соподчинена. Еще выше ступень мистического созерцания. Таким образом, томизм думает избавить от всякого трагизма философа и философию. Столкновения между философским познанием и верою не су- ществует. Философии представляется кажущаяся свобода, в действительности же она находится в совершенном рабс- тве, ибо известного рода философия догматизирована. Св. Бонавентура решал вопрос иначе, у него вера просветляет интеллект, изменяет его. Эта точка зрения представляет- ся мне более верной. Но она тоже не знает трагедии фи- лософа, трагедии познания. Ошибочно думать, что эмоция субъективна, а мышление объективно. Ошибочно думать, что познающий лишь через интел- .лект соприкасается с бытием, через эмоцию же остается в своем субъективном мире. Так думает томизм, так думает рационализм, так думала почти вся греческая философия, которая стреми- лась перейти от doxa * k epistema **, так думает боль- шая часть философов. Это старый философский предрассу- док, который ныне преодолевается. М. Шелер много сделал для его преодоления, как и вся Existenz Philosophic ***. В действительности можно было бы сказать и обрат- ное. Человеческие эмоции в значительной степени соци- ально объективированы, совсем не субъективны. Лишь часть эмоциональной жизни субъективна и индивидуальна. Человеческое же мышление может быть очень субъективным и часто таким бывает, мышление бывает более индивиду- ально, чем эмоции, менее зависимым от социальной объек- тивации, от социальных группировок, хотя тоже лишь час- тично. Да и смысл слов "субъективно" и "объективно" требует радикального пересмотра. Больмнение (греч.). знание (греч-). философия существования (нем.). шой вопрос, субъективно ли или объективно познание ис- тины. Во всяком случае, одно несомненно; философское познание есть духовный акт, в котором действует не только интеллекта но и совокупность духовных сил чело- века, его эмоциональное и Болящее существо. Сейчас все более и более признают, что существует эмоциональное познание. Это утверждал Паскаль, это утверждает Ше- лер... Предрассудок думать, что познание всегда рацио- нальное и что нерациональное не есть познанием Через чувства мы познаем гораздо больше, чем через интеллект. Замечательно, что познанию помогает не только любовь и симпатия, но иногда также ненависть и вражда. Сердце есть центральный орган целостного человеческого сущест- ва. Это есть прежде всего христианская истина. Вся оце- ночная сторона познания - эмоционально-сердечная. Оцен- ке же принадлежит огромная роль в философском познании. Без оценки не познается Смысл. Познание Смысла прежде всего сердечное. В познании философском познает целост- ное существо человека. И потому в познание неизбежно привходит вера. Вера привходит во всякое философское познание, самое рационализированное. Она была у Декар- та, у Спинозы, у Гегеля. И это одна из причин несостоя- тельности идеи "научной" философии. "Научная" философия есть философия лишенных философского дара и призвания. Она и выдумана для тех, кому философски нечего сказать. Она есть продукт демократизации, порождение демократи- ческого века, в котором философия утеснена. Так называ- емый сиантизм не в состоянии обосновать самого факта науки, самую возможность познания человека. Ибо поста- новка этой проблемы выводит за пределы науки. Для сиан- тизма все есть объект, самый субъект есть лишь один из объектов. Философия возможна лишь в том случае, если есть особый, отличный от научного путь философского познания. "Научная" философия есть отрицание философии, отрицание ее первородства *. Признание эмоционального познания, познания через чувство ценности, через симпа- тию и любовь не есть отрицание разума. Дело идет о восстановлении целостности самого разума, который в средние века, несмотря на интеллектуализм схоластики, был более целостен, так что интеллект часто обозначал дух. Философия должна не отрицать разум, а раскрыть противоречия разума и имманентно обнаружить границы его. В этом отношении учение Канта об антиномиях сохра- няет свое руководящее значение. Но критерий истины не в разуме, не в интеллекте, а в целостном духе. Сердце и совесть остаются верховными органами для оценки и для познания смысла вещей. Философия не есть наука, не есть даже наука о сущностях, а есть творческое осознание ду- хом смысла человеческого существования. Но это предпо- лагает, что сам познающий философ несет в себе опыт о противоречиях человеческого существования и что самая трагедия философа есть * Гуссерль понимает под наукой то, что понимали греки, а не то, что понимают в XIX и XX вв. Поэтому он, в сущности, не снантист. путь позна- ния. Философ, который не знает этой трагедии, обеднен и ущерблен в своем познании. Философия может существовать лишь в том случае, если признается философская интуи- ция. И всякий значительный и подлинный философ имеет свою первородную интуицию. Но философская интуиция ни из чего не выводима, она первична, в ней блеснул свет, освещающий весь процесс познания. Этой интуиции не мо- гут заменить ни догматы религии, ни истины науки. Фило- софское познание зависит от объема пережитого опыта, опыта всех противоречий человеческого существования, опыта трагического. Опыт человеческого существования в его полноте лежит в основе философии. В этом опыте нельзя отделить жизнь интеллектуальную") от жизни эмо- циональной и волевой. Разум автономен в отношении ко всякому внешнему авторитету, он автономен вовне. Но он не автономен внутри, не автономен в отношении к целост- ной жизни познающего философа, не отрезан от его эмоци- ональной и волевой жизни, от его любви и ненависти, от его оценок. Разум имеет свою онтологическую основу в бытии самого философа, в его внутреннем существовании, он зависит от веры или неверия философа... Но в самом восприятии откровения * всегда присутствует, хотя бы в зачаточном виде, какая- то философия. Откровение дает реальности, факты мистического порядка. Но познаватель- ное отношение человека к этим реальностям и фактам не есть самое откровение. Это уже есть та или иная филосо- фия. Нет человека, который был бы вполне свободен от философии, хотя бы примитивной, детской, наивной, бес- сознательной. Ибо каждый мыслит, говорит, употребляет понятия, категории или символы, мифы, совершает оценки. Самая детская вера связана с какой-то детской философи- ей. Так, принятие библейской науки детства человечества без всякой критики предполагает пользование категориями мысли (например, творение во времени). Процесс познания не есть пассивное приятно вещей, не есть только дейс- твие объекта на субъект, оно неизбежно активно, оно есть осмысливание того, что приходит от объекта, оно всегда означает установление сходства и соизмеримости между познающим и познаваемым... Познание есть гумани- зация в глубоком, онтологическом смысле слова. Причем есть разные ступени этой гуманизации. Максимум гумани- зации есть в религиозном познании. Это связано с тем, что человек есть образ и подобие Божие, а значит, и Бог заключает в себе образ и подобие человека, чистую чело- вечность. Далее идет философское познание, которое есть также гуманизация, познание тайны бытия в человеке и через человека, познание смысла существования, соизме- римого с человеческим существованием, с человеческой судьбой. Минимум гуманизации происходит в научном поз- нании, особенно в науках физико- математических. В сов- ременной физике мы видим дегуманизацию науки. Она как бы окончательно выходит из человеческого мира, Даже из привычного человеку физического мира. Но физики не за- мечают, что самые успехи дегуманизированной физики ста- вят вопрос о силе человеческого познания. Самая эта сила человеческого познания, обнаруживаемая в головокружи- тельных успехах физики, есть сила человека перед тайна- ми природы, есть гуманизация. Это приводит нас к тому, что познание, всякое познание погружено в человеческое существование и есть обнаружение человеческой силы, си- лы человека как целостного существа, и сила эта обнару- живается " в самых противоречиях и конфликтах, в самой трагедии философа и философии. В познании действуют три начала: сам человек. Бог и природа. В познании взаимо- действуют; человеческая культура. Божья благодать и природная необходимость. Трагедия философа в том, что одни хотят ограничить его познание от лица Божьей бла- годати, другие от лица природной необходимости. Это и есть конфликт философии с религией и наукой. Философ делает предметом своего познания Бога и природу, но его сфера есть по преимуществу сфера человеческого сущест- вования, человеческой судьбы, человеческого смысла. И он познает и Бога и природу в этой перспективе. Он не- избежно сталкивается с объективацией познания Бога и с объективацией познания природы, претендующей быть пос- ледней познавательной истиной. Он признает откровение и веру,. но он не допускает натуралистического истолкова- ния откровения и веры, как не допускает притязаний уни- версального натурализма науки. В этом натурализме фило- соф встречается, в конце концов, не с верой и не с нау- кой, а с философией же, но с философией низшей стадии, подлежащей преодолению. В конфликте религии и философии правда на стороне религии, когда философия претендует заменить религию в деле спасения и достижения вечной жизни. Но в этом конфликте правда на стороне философии, когда она утверждает свое право на познание более высо- кое, чем то, которое давали наивные познавательные эле- менты религии. Тут философия может иметь очищающее зна- чение для религии, освобождает ее от объективации и на- турализации религиозных истин... Философы всегда сос- тавляли небольшую группу в человечестве, их всегда было немного. И тем более поразительно, что их так не любят. Философию и философов не любят люди религии, теологи, иерархи церкви и простые верующие, не любят ученые и представители разных специальностей, не любят политики и социальные деятели, люди государственной власти, кон- серваторы и революционеры, не любят инженеры и техники, не любят артисты, не любят простые люди, обыватели. Ка- залось бы, философы люди самые безвластные, они не иг- рают никакой роли в жизни государственной и хозяйствен- ной. Но люди, уже власть имеющие или к власти стремящи- еся, уже играющие роль в жизни государственной или хо- зяйственной или стремящиеся ее играть, чего-то не могут простить философам. Прежде всего не могут простить то- го, что философия кажется им ненужной, неоправданной, существующей лишь для немногих, пустой игрой мысли. Но остается непонятным, почему ненужная и непонятная игра мысли самой незначительной кучки людей вызывает такое недоброжелательство и почти негодование. Это психологи- чески сложная проблема. Философия чужда большей части людей, и вместе с тем каждый человек, не сознавая это- го, в каком-то смысле философ. Весь технический аппарат философии чужд большей части людей. Большая часть людей готова употреблять слово "философ" в насмешливом и по- рицательном смысле. Слово же "метафизика" в обыденной обывательской жизни почти ругательство. Из "метафизики" сделали смехотворную фигуру, и она действительно бывает смехотворной. Но каждый человек, хотя бы он этого не сознавал, решает вопросы "метафизического" порядка. Вопросы математики или естествознания гораздо более чужды огромной массе людей, чем вопросы философские, которые в сущности ни одному человеку не чужды. И су- ществует обывательская философия тех или иных социаль- ных групп, классов, профессий, как существует обыва- тельская политика. Человек, испытывающий отвращение к философии и презирающий философов, обыкновенно имеет свою домашнюю философию. Ее имеет государственный дея- тель, революционер, специалист-ученый, инженер-техник. Они именно потому и считают ненужной философию. Мы должны констатировать социальную незащищенность филосо- фии и философа. Философия не выполняет непосредственных социальных заказов. Философ видит даже свое достоинство в том, чтобы стать выше предъявляемых ему социальных требований. Философия не социальна, философия персо- нальна. Религия и наука, столь разные по своей природе и столь часто враждующие, социально защищены, они вы- полняют социальный заказ, за ними стоят коллективы, го- товые их защищать. Философия социально беззащитна, за ней не стоят никакие коллективы. Философа никто не ста- нет защищать. Даже экономическое положение его самое беззащитное. Философ должен в своем разуме, а не в ра- зуме других раскрыть истину, раскрыть сверхчеловеческое и божественное. Он познает не через коллектив. В фило- софе всегда есть что-то от Спинозы и от спинозовской судьбы. Социальная беззащитность философа и персоналис- тический характер его философии напоминают положение пророка и пророческое служение. Пророк также социально беззащитен и гораздо более гоним, чем философ, хотя он гораздо более философа обращен к судьбам общества и на- рода. Философия пророческого типа самая беззащитная и наименее признаваемая, наиболее обреченная на одино- чество. Бесспорно, в философии есть традиция. Философ чувствует себя принадлежащим к философской семье. И есть разные философские семьи. Например, есть плато- новская философская семья, есть кантовская философская семья. Философская традиция может кристаллизоваться в национальной духовной культуре, она может образовать школу. Национальная философская традиция и школа могут защищать философа от нападения, укрывать его. Но это не относится к первоначальным философским интуициям, к за- рождению философского познания, к философскому твор- честву в собственном смысле слова. Академическая философия есть уже социальный феномен и может пользо- ваться социальной защитой. То же мы видим и в религиоз- ной жизни. Основатели религий, пророки, апостолы, свя- тые, мистики, оригинальные религиозные мыслители не за- щищены. Но религия принимает социализированные и объек- тивированные формы, и тогда она имеет социальную защи- ту. Два положения может занимать человек в познании, как и во всяком творчестве. Или человек стоит перед тайной бытия и перед Богом. Тогда возникает первичное и оригинальное познание, настоящая философия. В этом по- ложении человека ему дается интуиция и дается открове- ние. Но тогда же он и наименее социально защищен. Или человек стоит перед другими, перед обществом. Тогда и философское познание и религиозное откровение подверга- ются социальному приспособлению и социальной объектива- ции. Но тогда человек наиболее социально защищен. Эта социальная защищенность покупается нередко тем, что со- весть и сознание искажаются социально полезной ложью. Человек - актер перед другими, перед обществом. Познаю- щий немного актер и тогда уже, когда пишет книги. Он играет роль в обществе, занимает положение в обществе. Актер зависит от других, от человеческого множества, но функция его социально защищена. Голос же познающего, который стоит лицом к лицу перед Богом, может быть сов- сем не услышан. Он подвергается нападению со стороны социализированной религии и социализированной науки. Но такова первородная философия и такова трагедия филосо- фа... Киркегардт особенно настаивает на личном, субъек- тивном характере философии, на жизненном присутствии философа во всяком философствовании. Он противополагает это Гегелю. Иногда восстание его против Гегеля, против объективного мирового духа, против общего напоминает восстание Белинского, повлиявшего на диалектику Ивана Карамазова у Достоевского *; Киркегардт был, конечно, гораздо более философ. Но я ставлю вопрос, может ли фи- лософия не быть личной и субъективной? Можно ли отож- дествлять истину с объективностью и безличностью? Сле- дующая глава будет посвящена этому специально. Но необ- ходимо начать с решительного разрыва между истиной и объективностью. Философия не может не быть личной, даже когда она стремится быть объективной. На всякой значи- тельной философии лежит печать личности философа. Не только философия бл. Августина, Паскаля, Шопенгауэра, Киркегардта, Ницше была личной. Не менее личной была философия Платона, Плотина, Спинозы, Фихте, Гегеля. Личный характер философии виден уже в выборе проблем, в выборе одного из двух типов философии, о которых речь была выше, в преобладающей интуиции, в распределении внимания, в объеме духовного опыта. Философия может быть лишь моей, хотя это не значит, что я замкнут в се- бе в моей * см. чрезвычайно интересную книгу "Социализм Белинского" под ред. Саку- лина, в которой собраны письма Белинского к Боткину. философии. Настоящая фило- софия, которой действительно что- то открывается, есть не та, которая исследует объекты, а та, которая мучится смыслом жизни и личной судьбы. Философия и начинается с размышления над моей судьбой. С этого начинается и "объективная", геометрическая философия Спинозы. Нельзя достаточно часто повторять, что познает не мировой дух или мировой разум, не безличный субъект, или "сознание вообще", а "я", данный конкретный человек, личность. И основная проблема познания есть проблема моего позна- ния, личного, человеческого познания. Нужна не столько критика чистого разума, сколько критика конкретного, человеческого индивидуально как эгоцентризм. Но приз- рачны и иллюзорны все попытки освободить философию от философа-человека и от основной для философии темы че- ловеке. Двойственность антропоцентризма в философии оп- ределяется тем, что в человеке скрыта загадка бытия, что человек есть образ и подобие высшего, божественного бытия, и вместе с тем человек ограничен своей темой, уподобляет своему несовершенству всякое бытие и самое божественное бытие. И потому задача не в том, чтобы ос- вободить философию от всякого антропологизма, а в том, чтобы очистить и возвысить этот антропологизм, раскрыть в философе-человеке образ высшего бытия, который в нем заключен. Философия не может быть автономной в том смысле, что не может быть независимой от целостного че- ловека и его жизненного опыта, от погруженности познаю- щего в бытие. Такая автономия философии есть погоня за призраком. Философия неизбежно антропологична, но поз- нает бытие в человеке и через человека. И весь вопрос 0 том, чтобы повысить качество этого антропологизма, что- бы раскрыть то, что я назвал бы "трансцендентальным че- ловеком", которого нужно отличать от совсем не челове- ческого "трансцендентального сознания". Философия неиз- бежно антропологична еще в том смысле, что она не может быть оторвана от жизни, не может быть исключительно те- оретической, она должна быть действием и она связана с улучшением жизни, она неизбежно и практическая филосо- фия. К этому стремились великие философы, философы, не порвавшие с мудростью. Отвращение к обыденности, скуке, повторимости, уродству, неправде жизни этого мира вызы- вает или уход из этого мира в созерцание метафизическое и мистическое мира идей и мира божественного, иного ми- ра, или творческое, активное изменение мира, создание нового мира. Настоящая, мудрая философия не может оста- ваться школьной академической философией. Положение фи- лософской элиты, оторванной от жизни, ложное и не может быть сохранено. Философия имеет практическую задачу. И неизбежно приближение языка философии к языку жизни. Философия связана с целостной жизнью духа и она есть функция жизни духа. Она может узнать тайну бытия, лишь погружаясь в человеческую судьбу, лишь плача над ней, а не отвлекаясь от нее. Чисто кабинетная, книжная филосо- фия делается все более и более невозможной. Философия есть акт жизни. Метафизики в прошлом были незнаю- щими жизни, людей и мира, уходящими в идеальный, идей- ный, отвлеченный мир. Поэтому фигура метафизика могла стать анекдотической и вызывающей насмешки. О нем дума- ли, что он не знающий, а именно незнающий. Если метафи- зика возможна, то она должна стать знанием о жизни, о конкретной реальности, о человеке, о его судьбе. Она должна питаться живым опытом. Философы должны участво- вать в творческом процессе жизни, в ее драматической борьбе. Маркс, который гордился тем, что его миросозер- цание исходит от немецкого идеализма, от Фихте и Геге- ля, высказал ту мысль, что отныне философия не может ограничиться познанием мира, она должна изменять мир, создавать новый мин. Отвлеченная, теоретическая мысль Фихте о том, что субъект создает мир, должна осущест- вляться на практике. Эта идея Маркса приобрела уродли- вую и карикатурную форму у марксистов и особенно у ком- мунистов и оказалась в противоестественной, нелепой связи с материализмом, который есть философия пассив- ности, а не активности. Но в идее этой есть большая до- ля истины. Ее совсем по-другому высказал у нас Н. Федо- ров, для которого философия проэктивна и должна изме- нять мир. Это, конечно, совсем не означает, что филосо- фия призвана исполнять социальные заказы общества. В этом случае сама философия была бы пассивна. Философия не должна зависеть от общества, но общество должно за- висеть от философии. Была большая правда в переходе от философии Гегеля к философии Фейербаха, к философии антропологической. Это был неизбежный переход от уни- версального, общего духа к человеку. Это было искажено уклонением Фейербаха к материализму, который бессилен увидать целостного, конкретного человека. Но невозможно было остаться в гегелевской мистерии понятия, в диалек- тике универсального духа. Греческая философия считала, что философское познание есть познание общего, а не частного и индивидуального. Этим хотела она прорваться за движущийся чувственный мир множественности к миру идеальному. Но тут была и граница греческой мысли. Она не понимала индивидуального, не имела категории личнос- ти, как не знала свободы. Ограниченность греческой фи- лософии сообщилась и философии схоластической, которая была подавлена проблемой универсалий ^29. Это продолжа- ется, хотя и в ослабленной номинализмом форме, и в но- вой философии. Между тем, как опыт христианства, хрис- тианское откровение открыло совершенно новые перспекти- вы. Раскрылась тайна личности и тайна свободы. То, что я называю философией личной, совсем не есть то, что в мысли нового времени называют субъективизмом, индивиду- ализмом, эмпиризмом, номинализмом и т. д. Категория об- щего, противополагаемая категории индивидуального или частного, есть ложная категория и подлежит преодолению. Общего совсем не существует онтологически. Мы это уви- дим в рассмотрении проблемы личности и общества. Уни- версальное есть также индивидуальное, а не общее. Бог - универсален, но он есть индивидуальное, а не общее. Об- щее есть компромисс и заблуждение, возникающее на ста- дии апофатического познания, то есть познания, идущего путем отрешения от всех понятий и определений, от всего конечного. Сфера "общего", враждебного личному и инди- видуальному, есть сфера объективированного, социализи- рованного обыденного мира, который не есть мир подлин- ный, божественный и существующий. Мы увидим, что "об- щее" имеет прежде всего социальный источник и подлежит социологическому объяснению. В "общем" человек одинок, одинок и философ. Личная философия есть прорыв через мир "общего" к подлинному существованию. Конечно, не "общее" имел в виду Спиноза, когда в amor Dei intellec- tualis * хотел выйти из одиночества и достигнуть бла- женства. "Личная" философия всегда хочет выйти в позна- нии из одиночества за пределы личности. Бердяев Н. И мир объектов. Опыт философии одиночества и общения. Па риж- С. 5-33. Философия человечна, философское познание - человеческое познание, в ней всегда есть элемент че- ловеческой свободы, она есть не откровение, а свободная познавательная реакция человека на откровение. Если фи- лософ христианин и верит в Христа, то он совсем не дол- жен согласовывать свою философию с теологией православ- ной, католической или протестантской, но он может при- обрести ум Христов и это сделает его философию иной, чем философия человека, ума Христова не имеющего. Отк- ровение не может навязать философии никаких теорий и идеологических построений, но может дать факты, опыт, обогащающий познание. Если философия возможна, то она может быть только свободной, она не терпит принуждения. Она в каждом акте познания свободно стоит перед истиной и не терпит преград и средостений. Философия приходит к результатам познания из самого познавательного процес- са, она не терпит навязывания извне результатов позна- ния, которое терпит теология. Но это не значит, что фи- лософия автономна в том смысле, что она есть замкнутая, самодовлеющая, питающаяся из себя самой сфера. Идея ав- тономии есть ложная идея, совсем не тождественная с идеей свободы. Философия есть часть жизни и опыт жизни, опыт жизни духа лежит в основании философского позна- ния. Философское познание должно приобщиться к первоис- точнику жизни и из него черпать познавательный опыт. Познание есть посвящение в тайну бытия, в мистерии жиз- ни. Оно есть свет, но свет, блеснувший из бытия и в бы- тии. Познание не может из себя, из понятия создать бы- тие, как того хотел Гегель. Религиозное откровение оз- начает, что бытие открывает себя познающему. Как же он может быть к этому слеп и глух и утверждать автономию философского познания против того, что ему открывается? Трагедия философского познания в том, что, освободив- шись от * - интеллектуальная любовь к Богу (лат.). сферы бытия более высокой, от религии, от откровения, оно попадает в еще более тяжкую зависимость от сферы низшей, от положительной науки, от научного опыта. Фи- лософия теряет свое первородство и не имеет уже оправ- дательных документов о своем древнем происхождении. Миг автономии философии оказался очень кратким. Научная фи- лософия совсем не есть автономная философия. Сама наука была некогда порождена философией и выделилась из нее. Но дитя восстало против своей родительницы. Никто не отрицает, что философия должна считаться с развитием наук, должна учитывать результаты наук. Но из этого не следует, что она должна подчиняться наукам в своих выс- ших созерцаниях и уподобляться им, соблазняться их шум- ными внешними успехами: философия есть знание, но не- возможно допустить, что она есть знание, во всем подоб- ное науке. Ведь проблема в том и заключается, есть ли философия - философия или она есть наука или религия. Философия есть особая сфера духовной культуры, отличная от науки и религии, но находящаяся в сложном взаимо- действии с наукой и религией. Принципы философии не за- висят от результатов и успехов наук. Философ в своем познании не может ждать, пока науки сделают свои откры- тия. Наука находится в непрерывном движении, ее гипоте- зы и теории часто меняются и стареют, она делает все новые и новые открытия. В физике за последние тридцать лет произошла революция, радикально изменившая ее осно- вы. Но можно ли сказать, что учение Платона об идеях устарело от успехов естественных наук XIX и XX веков? Оно гораздо более устойчиво, чем результаты естествен- ных наук XIX и XX веков, более вечно, ибо более о веч- ном. Натурфилософия Гегеля устарела, да и никогда не была она сильной его стороной. Но гегелевская логика и онтология, гегелевская диалектика нисколько не потрево- жены успехами естественных наук. Смешно было бы ска- зать, что учение Я. Бёме об Ungrund'e * или о Софии оп- ровергается современным математическим естествознанием. Ясно, что здесь мы имеем дело с совершенно разными и несоизмеримыми объектами. Философии мир раскрывается иначе, чем науке, и путь ее познания иной. Науки имеют дело с частичной отвлеченной действительностью, им не открывается мир, как целое, ими не постигается смысл мира. Претензии математической физики быть онтологией, открывающей не явления чувственного, эмпирического ми- ра, а как бы вещи в себе, смешны. Именно математическая физика, самая совершенная из наук, дальше всего отстоит от тайн бытия, ибо тайны эти раскрываются только в че- ловеке и через человека, в духовном опыте и духовной жизни **. Вопреки Гуссерлю, который делает по-своему грандиоз - бездна, безначальность, безосновность (нем.) - ** Так Гейдеггер в "Sein und Zeit", самой замечатель- ной философской книге последнего времени, всю свою он- тологию строит на познании человеческого существования. Бытие как забота (Serge) открывается лишь в человеке. На другом пути стоит французская философия наук, у Ме- йерсона, Бруншвига и др. ные усилия придать философии характер чистой науки и вытравить из нее элементы муд- рости, философия всегда была и всегда будет мудростью. Конец мудрости есть конец философии. Философия есть лю- бовь к мудрости и раскрытие мудрости в человеке, твор- ческий прорыв к смыслу бытия. Философия не есть религи- озная вера, не есть теология, но не есть и наука, она есть она сама. И она принуждена вести мучительную борь- бу за свои права, всегда подвергающиеся сомнению. Иног- да она ставит себя выше религии, как у Гегеля, и тогда она переступает свои границы. Она родилась в борьбе пробудившейся мысли против традиционных народных веро- ваний. Она живет и дышит свободным движением. Но и тог- да, когда философская мысль Греции выделилась из народ- ной религии и противопоставила себя ей, она сохранила свою связь с высшей религиозной жизнью Греции, с мисте- риями, с орфизмом. Мы видим это у Гераклита, Пифагора, Платона. Значительна только та философия, в основании которой лежит духовный и нравственный опыт и которая не есть игра ума. Интуитивные прозрения даются только фи- лософу, который познает целостным духом. Как понять от- ношение между философией и наукой, как разграничить их сферы, как установить между ними конкордат? Совершенно недостаточно определить философию как учение о принци- пах или как наиболее обобщенное знание о мире, как о целом, или даже как учение о сущности бытия. Главный признак, отличающий философское познание от научного, нужно видеть в том, что философия познает бытие из че- ловека и через человека, в человеке видит разгадку смысла, наука же познает бытие как бы вне человека, от- решенно от человека. Поэтому для философии бытие есть дух, для науки же бытие есть природа. Это различие духа и природы, конечно, ничего общего не имеет с различени- ем психического и физического *. Философия в конце кон- цов неизбежно становится философией духа и только в та- ком качестве своем она не зависит от науки. Философская антропология должна быть основной философской дисципли- ной. Философская антропология есть центральная часть философии духа. Она принципиально отличается от научно- го - биологического, социологического, психологического - изучения человека. И отличие это в том, что философия исследует человека из человека и в человеке, исследует его как принадлежащего к царству духа, наука же иссле- дует человека как принадлежащего к царству природы, то есть вне человека, как объект. Философия совсем не должна иметь объекта, ибо ничто для нее не должно ста- новиться объектом, объективированным. Основной признак философии духа то, что в ней нет объекта познания. Поз- навать из человека и в человеке и значит не объективи- ровать. И тогда лишь открывается смысл. Смысл открыва- ется лишь тогда, когда я в себе, то есть в духе, и ког- да нет для меня объектности, * см. мою книгу "Философия свободного духа". предметности. Все, что есть для меня предмет, лишено смысла. Смысл есть лишь в том, что во мне и со мной, то есть в духовном мире. Принципиально отличать философию от науки только и можно, признав, что философия есть необъективированное познание, познание духа в себе, а не в его объективации в природе, то есть познание смыс- ла и приобщение к смыслу. Наука и научное предвидение обеспечивают человека и дают ему силу, но они же могут опустошить сознание человека, оторвать его от бытия и бытие от него. Можно было бы сказать, что наука основа- на на отчуждении человека от бытия и отчуждении бытия от человека *. Познающий человек вне бытия и познавае- мое бытие вне человека. Все становится объектом, то есть отчужденным и противостоящим. И мир философских идей перестает быть моим миром, во мне раскрывающимся, делается миром, мне противостоящим и чуждым, миром объ- ектным. Вот почему и исследования по истории философии перестают быть философским познанием, становятся науч- ным познанием. История философии будет философским, а не только научным познанием в том лишь случае, если мир философских идей будет для познающего его собственным внутренним миром, если он будет его познавать из чело- века и в человеке. Философски я могу познавать лишь свои собственные идеи, делая идеи Платона или Гегеля своими собственными идеями, то есть познавая из челове- ка, а не из предмета, познавая в духе, а не в объектной природе. Это и есть основной принцип философии, совсем не субъективной, ибо субъективное противостоит объек- тивному, а бытийственно жизненной. Если Вы пишете прек- расное исследование о Платоне и Аристотеле, о Фоме Ак- ви- нате и Декарте, о Канте и Гегеле, то это может быть очень полезно для философии и философов, но это не бу- дет философия. Не может быть философии о чужих идеях, о мире идей как предмете, как объекте, философия может быть лишь о своих идеях, о духе, о человеке в себе и из себя, то есть интеллектуальным выражением судьбы фило- софа. Историзм, в котором память непомерно перегружена и отяжелена и все превращено в чуждый объект, есть де- каданс и гибель философии, так же как натурализм и пси- хологизм. Духовные опустошения, произведенные историз- мом, натурализмом и психологизмом, поистине страшны и человекоубийственны. Результатом является абсолютизиро- ванный релятивизм. Так подрываются творческие силы поз- нания, пресекается возможность прорыва к смыслу. Это и есть рабство философии у науки, террор науки. Философия видит мир из человека и только в этом ее специфичность. Наука же видит мир вне человека. Освобождение философии от всякого антропологизма есть умерщвление философии. Натуралистическая метафизика тоже видит мир из * Взгляд, развиваемый Мейерсоном в его книге "De rexpli- cation dans les sciences" об онтологическом характере наук, мне представляется ошибочным. Наука-прагматична. человека, но не хочет в этом признаться. И тайный ант- ропологизм всякой онтологии должен быть разоблачен. Не- верно сказать, что бытию, понятному объективно, принад- лежит примат над человеком; наоборот, человеку принад- лежит примат над бытием, ибо бытие раскрывается только в человеке, из человека, через человека. И тогда только раскрывается дух. Бытие, которое не есть дух, которое "вовне", а не "внутри", есть тирания натурализма. Фило- софия легко делается отвлеченной и теряет связь с ис- точниками жизни. Это бывает всякий раз, когда она хочет познавать не в человеке и не из человека, а вне челове- ка. Человек же погружен в жизнь, в первожизнь, и ему даны откровения о мистерии первожизни. Только в этом глубина философии соприкасается с религией, но соприка- сается внутренне и свободно. В основании философии ле- жит предположение, что мир есть часть человека, а не человек часть мира. У человека, как дробной и малой части мира, не могла бы зародиться дерзновенная задача познания. На этом основано и научное познание, но оно методологически отвлечено от этой истины. Познание бы- тия в человеке и из человека ничего общего не имеет с психологизмом. Психологизм есть, наоборот, замкнутость в природном, объективированном мире. Психологически че- ловек есть дробная часть мира. Речь идет не о психоло- гизме, а о трансцендентальном антропологизме. Странно забывать, что я, познающий, философ - человек. Транс- цендентальный человек есть предпосылка философии и пре- одоление человека в философии или ничего не значит или значит упразднение самого философского познания. Чело- век бытийствен, в нем бытие и он в бытии, но и бытие человечно и потому только в нем я могу раскрыть смысл, соизмеримый со мной, с моим постижением. С этой точки зрения феноменологический метод Гуссерля, поскольку он хотел преодолеть всякий антропологизм, то есть человека в познании, есть покушение с негодными средствами. Фе- номенологический метод имеет большие заслуги и вывел философию из тупика, в который завела ее кантианская гносеология. Он .дал плодотворные результаты в антропо- логии, этике, онтологии (М. Шелер, Н. Гартман, Гейдег- гер). Но феноменология Гуссерля связана с особого рода онтологией, с учением об идеальном, внечеловеческом бы- тии, то есть с своеобразной формой платонизма. В этом ее ошибочная сторона. Познание предполагает не идеаль- ное, внечеловеческое бытие и совершенную пассивность человека, впускающего в себя предмет познания, мир сущ- ностей (Wesenheiten), а человека, не психологического, а духовного человека и его творческую активность. Смысл вещей открывается не вхождением их в человека, при пас- сивной его установке к вещам, а творческой активностью человека, прорывающегося к смыслу за мир бессмыслицы. В предметном, вещном объектном мире смысла нет. Смысл раскрывается из человека, из его активности и означает открытие человекоподобности бытия. Внечеловеческое иде- альное бытие бессмысленно. А это значит, что смысл отк- рывается в духе, а не в предмете, не в вещи, не в природе, только в духе бытие человечно. Феномено- логический метод плодотворен, несмотря на свою пассив- ность и внечеловеч- ность, и правда его в направленнос- ти на бытие, а не конструкции мысли. Творческая актив- ность человека совсем не означает конструкции. Смысл не в объекте, входящем в мысль, и не в субъекте, конструи- рующем свой мир, а в третьей, не объективной и не субъ- ективной сфере, в духовном мире, духовной жизни, где все активность и духовная динамика. Если познание про- исходит с бытием, то в нем активно обнаруживается смысл, то есть просветление тьмы бытия. Познание есть сама духовная жизнь. Познание происходит с тем, что познается... Бердяев Н. О назначении человека. Опыт па- радоксальной этики. Париж. С. 5