Впрочем, материализм, к которому подходил здесь Ге- гель, был совершенно неразвитый, зачаточный материализм, не- медленно снова переходивший в идеализм, как только ока- зывалось нужным объяснить, откуда же берутся те или другие имущественные отношения. Правда, и тут Гегелю случалось нередко высказывать совершенно материалисти- ческие взгляды. Но, говоря вообще, имущественные отно- шения рассматриваются им как осуществление правовых по- нятий, которые развиваются своей собственной внутренней силой. Итак, что же мы узнали об идеалистах-диалектиках? Они покинули точку зрения человеческой природы и благодаря этому отделались от утопического взгляда на общественные явления, стали рассматривать общественную жизнь как необходимый процесс, имеющий свои собственные законы. Но окольным путем олицетворения процесса нашего логического мышления (т. е. одной из сторон человечес- кой природы) они вернулись к той же неудовлетворитель- ной точке зрения, и потому им осталась непонятной ис- тинная природа общественных отношений... Обыкновенному русскому читателю историческая теория Маркса кажется каким-то гнусным пасквилем на человечес- кий род. У Г. И. Успенского - если не ошибаемся, в "Ра- зорении" - есть старуха чиновница, которая даже в предсмертном бреду упорно повторяет гнусное правило всей своей жизни: "В карман норови, в карман!" Русская интеллигенция наивно думает, будто Маркс приписывает это гнусное правило всему человечеству; будто он ут- верждает, что, чем бы ни занимались сыны человеческие, они всегда, исключительно сознательно, "норовили в кар- ман". Бескорыстному русскому "интеллигенту" подобный взгляд, естественно, столь же "несимпатичен", как "не- симпатична" теория Дарвина какой-нибудь титулярной со- ветнице, которая думает, что весь смысл этой теории сводится к тому возмутительному положению, что вот, дескать, она, почтенная чиновница, представляет собою не более как наряженную в чепчик обезьяну. В действи- тельности Маркс так же мало клевещет на "интеллиген- тов", как Дарвин - на титулярных советниц. Чтобы понять исторические взгляды Маркса, нужно при- помнить, к каким результатам пришла философия и общест- венно-историческая наука в период, непосредственно предшествовавший его появлению. Французские историки времен реставрации пришли, как мы знаем, к тому убежде- нию, что "гражданский быт" - "имущественные отношения" составляют коренную основу всего общественного строя. Мы знаем также, что к тому же выводу пришла, в лице Ге- геля, и идеалистическая немецкая философия - пришла против воли, вопреки своему духу, просто в силу недос- таточности. несостоятельности идеалистического объясне- ния истории. Маркс, усвоивший себе все результаты науч- ного знания и философской мысли своего времени, вполне сходится относительно указанного вывода с французскими историками и с Гегелем. Я убедился, говорит он, что "правовые отношения и государственные формы не объясня- ются ни своей собственной природой, ни так называемым общим развитием человеческого духа, но ко- ренятся в материальных жизненных отношениях, совокуп- ность которых Гегель, по примеру англичан и французов XVIII века, называл "гражданским обществом", анатомию же гражданского общества надо искать в его экономии". Но от чего же зависит экономия данного общества? Ни французские историки, ни социалисты-утописты, ни Гегель не могли ответить на это сколько-нибудь удовлетвори- тельно. Они -- прямо или косвенно - все ссылались на человеческую природу. Великая научная заслуга Маркса заключается в том, "то он подошел к вопросу с диамет- рально противоположной стороны, что он на самую природу человека взглянул как на вечно изменяющийся результат исторического движения, причина которого лежит вне че- ловека. Чтобы существовать, человек должен поддерживать свой организм, заимствуя необходимые для него вещества из окружающей его внешней природы. Это заимствование предполагает известное действие человека на эту внешнюю природу. Но, "действуя на внешнюю природу, человек из- меняет свою собственную природу". В этих немногих сло- вах содержится сущность всей исторической теории Марк- са, хотя, разумеется, взятые сами по себе, они не дают о ней надлежащего понятия и нуждаются в пояснениях. Франклин назвал человека "животным, делающим ору- дия". Употребление и производство орудий, действитель- но, составляет отличительную черту человека. Дарвин ос- паривает то мнение, по которому только человек и спосо- бен к употреблению орудий: он приводит много примеров, показывающих, что в зачаточном виде употребление их свойственно многим млекопитающим. И он, разумеется, со- вершенно прав с своей точки зрения, т. е. в том смысле, что в пресловутой "природе человека" нет ни одной чер- ты, которая не встречалась бы у того или другого вида животных, и что поэтому нет решительно никакого основа- ния считать человека каким-то особенным существом, вы- делять его в особое "царство". Но не надо забывать, что количественные различия переходят в качественные. То, что существует как зачаток у одного животного вида, мо- жет стать отличительным признаком другого вида живот- ных. Это в особенности приходится сказать об употребле- нии орудий. Слон ломает ветви и отмахивается ими от мух. Это интересно и поучительно. Но в истории развития вида "слон" употребление веток в борьбе с мухами, на- верное, не играло никакой существенной роли: слоны не потому стали слонами, что их более или менее слонопо- добные предки обмахивались ветками. Не то с человеком *.
* "So thoroughly is the use of tools the exclusive attribute of man, that the discovery of a single arti- ficially shaped flint in the drift or cavebreccia, is deemed proof enough that man has been there".- "Prehis- toric Man", by Daniel Wilson. vol. I p. 151-152, London 1876. ["Пользование орудиями везде является столь иск- лючительной особенностью человека, что обнаружение в наносах или в пещерной брекчии хотя бы одного искусс- твенно отточенного камня считается достаточным доказа- тельством того, что здесь жил человек". "Доисторический человек" Даниэля Вильсона, т. I, стр. 151-152, Лондон 1876.]
Все существование австралийского дикаря зависит от его бумеранга, как все существование современной Англии зависит от ее машин. Отнимите от австралийца его буме- ранг, сделайте его земледельцем, и он по необходимости изменит весь свой образ жизни, все свои привычки, весь свой образ мыслей, всю свою "природу". Мы сказали: сделайте земледельцем. На примере земле- делия ясно видно, что процесс производительного воз- действия человека на природу предполагает не одни толь- ко орудия труда. Орудия труда составляют только часть средств, необходимых для производства. Вот почему точ- нее будет говорить не о развитии орудий труда, а вообще о развитии средств производства, производительных сил, хотя совершенно несомненно, что самая важная роль в этом развитии принадлежит или, по крайней мере, принад- лежала до сих пор (до появления важных химических про- изводств) именно орудиям труда. В орудиях труда человек приобретает как бы новые ор- ганы, изменяющие его анатомическое строение. С того времени как он возвысился до их употребления, он прида- ет совершенно новый вид истории своего развития: прежде она, как у всех остальных животных, сводилась к видоиз- менениям его естественных органов; теперь она становится прежде всего историей усовер- шенствования его искусственных органов, роста его про- изводительных сил... Здесь мы должны остановиться, чтобы рассмотреть не- которые, на первый взгляд довольно убедительные, возра- жения. Первое состоит вот в чем. Никто не оспаривает важного значения орудий труда, огромной роли производительных сил в историческом дви- жении человечества,- говорят нередко марксистам,- но орудия труда изобретаются и употребляются в дело чело- веком. Вы сами признаете, что пользование ими предпола- гает сравнительно очень высокую степень умственного развития. Каждый новый шаг в усовершенствовании орудий труда требует новых усилий человеческого ума. Усилия ума - причина, развитие производительных сил - следс- твие. Значит, ум есть главный двигатель исторического прогресса, значит, правы были люди, утверждавшие, что миром правят мнения, т. е. правит человеческий разум. Нет ничего естественнее такого замечания, но это не мешает ему быть неосновательным. Бесспорно, употребление орудий труда предполагает высокое развитие ума в животном-человеке. Но посмотри- те, какими причинами объясняет это развитие современное естествознание. "Человек никогда не достиг бы господствующего поло- жения в мире без употребления рук, этих орудий, столь удивительно послушных его воле"; - говорит Дарвин *. Это не новая мысль, ее высказал уже Гельвеций. Но Гель- веций, не умевший стать твердой ногой на точку зрения развития, не умел придать сколько-
* "La descendance de I'homme etc.", Paris 1881, p.
51. ["Происхождение человека и т. д.", Париж 1881, стр.51.]
нибудь вероятный вид своей собственной мысли. Дарвин
выдвинул на ее защиту целый арсенал доводов, и хотя все
они, разумеется, имеют лишь гипотетический характер, но
в своей совокупности они достаточно убедительны. Что же
говорит Дарвин? Откуда взялись у quasi-человека его ны-
нешние, совершенно человеческие руки, имевшие столь за-
мечательное влияние на успехи его "разума"? Вероятно,
они образовались в силу некоторых особенностей геогра-
фической среды, сделавших полезным физиологическое раз-
деление труда между передними и задними конечностями.
Успехи "разума" явились отдаленным следствием этого
разделения и - опять-таки при благоприятных внешних ус-
ловиях - стали в свою очередь ближайшей причиной появ-
ления у человека искусственных органов употребления
орудий. Эти новые искусственные органы оказали его умс-
твенному развитию новые услуги, а успехи "разума" опять
отразились на органах. Тут перед нами длинный процесс,
в котором причина и следствие постоянно меняются места-
ми. Но ошибочно было бы рассматривать этот процесс с
точки зрения простого взаимодействия. Чтобы человек мог
воспользоваться уже достигнутыми успехами своего "разу-
ма" для усовершенствования своих искусственных орудий,
т. е. для увеличения своей власти над природой он дол-
жен был находиться в известной географической среде,
способной доставить ему: 1) материалы, необходимые для
усовершенствования; 2) предметы, обработка которых
предполагала бы усовершенствованные орудия. Там, где не
было металлов, собственный разум общественного человека
ни в каком случае не мог вывести его за пределы "перио-
да шлифованного камня"; точно так же для перехода к
пастушескому и земледельческому быту нужны были извест-
ная фауна и флора, без наличности которых "разум" ос-
тался бы неподвижным. Но и это не все. Умственное раз-
витие первобытных обществ должно было идти тем скорее,
чем больше было взаимных сношений между ними, а эти
сношения были, конечно, тем чаще, чем разнообразнее бы-
ли географические условия обитаемых ими местностей, т.
е., следовательно, чем менее были сходны продукты, про-
изведенные в одной местности, с продуктами, производи-
мыми в другой *. Наконец, всем известно, как важны в
этом отношении естественные пути сообщения; уже Гегель
говорил, что горы разделяют людей, реки и моря их сбли-
жают.
Географическая среда оказывает не менее решительное
влияние и на судьбу более крупных обществ, на судьбу
государств, возникающих на развалинах первобытных родо-
вых организаций. "Не абсолютное плодородие почвы, а ее
дифференцирование, разнообразие ее естественных произ-
ведений составляет естественную основу общественного
разделения труда и заставляет человека, в силу разнооб-
разия окружающих его естественных условий, разнообра-
зить свои собственные потребности, способности, средст-
* В известной книге фон Марциуса о первобытных оби- тателях Бразилии можно найти несколько интересных при- меров, показывающих, как важны самые, по-видимому, нез- начительные особенности местностей в деле развития вза- имных сношений между их обитателями.
ва и способы производства. Необходимость установить общественный контроль над известной силой природы для ее эксплуатации в больших размерах, для ее подчинения человеку посредством организованных человеческих усилий играет самую решительную роль в истории промышленности. Таково было значение регулирования воды в Египте, в Ломбардии, в Голландии или в Персии и в Индии, где оро- шение посредством искусственных каналов приносит земле не только необходимую воду, но в то же время в ее иле минеральное удобрение с гор. Тайна промышленного проц- ветания Испании и Сицилии при арабах заключается в ка- нализации" * Таким образом, только благодаря некоторым особенным свойствам географической среды наши антропоморфные предки могли подняться на ту высоту умственного разви- тия, которая была необходима для превращения их в tool- making animals3. И точно так же только некоторые осо- бенности той же среды могли дать простор для употребле- ния в дело и постоянного усовершенствования этой новой способности "делания орудий". В историческом процессе развития производительных сил способность человека к "деланию орудий" приходится рассматривать прежде всего как величину постоянную, а окружающие внешние условия употребления в дело этой собственности - как величину постоянно изменяющуюся. Различие результатов (ступеней культурного разви- тия), достигнутых различными человеческими обществами, объясняется именно тем, что окружающие условия не поз- волили различным человеческим племенам в одинаковой ме- ре употребить в дело свою способность "изобретать". Есть школа антропологов, приурочивающая различие наз- ванных результатов к различным свойствам человеческих рас. Но взгляд этой школы не выдерживает критики: он представляет собою лишь новую вариацию старого приема объяснения исторических явлений ссылками на "че- ловеческую природу" (т. е. здесь ссылками на природу расы) и по своей научной глубине не далеко ушел от взглядов мольеровского доктора, глубокомысленно изрек- шего: опий усыпляет потому, что имеет свойство усыплять (раса отстала потому, что имела свойство отставать) . Действуя на природу вне его, человек изменяет свою собственную природу. Он развивает все свои способности, а между ними и способность к "деланию орудий". Но в каждое данное время мера этой способности определяется мерой уже достигнутого развития производительных сил. Раз орудие труда становится предметом производства, самая возможность, равно как большая или меньшая сте- пень совершенства его изготовления, целиком зависит от тех орудий труда, с помощью которых оно выделывается. Это понятно всякому и без всяких пояснении. Но вот что, например, может показаться на первый взгляд совсем не- понятным: Плутарх, упомянув об изобретениях, сделанных Архимедом во время осады Сиракуз римлянами,
* Маркс, Das Kapital. Dritte Auflage. S. 524-526.
[Маркс, Капитал, изд. 3, стр. 524-526.]
находит нужным извинить изобретателя: философу, конеч-
но, неприлично заниматься такого рода вещами, рассужда-
ет он, но Архимеда оправдывает крайность, в которой на-
ходилось его отечество. Мы спрашиваем: кому придет те-
перь в голову искать обстоятельств, смягчающих вину
Эдисона? Мы не считаем теперь постыдным - совсем напро-
тив! - употребление человеком в дело его способности к
механическим изобретениям, а греки (или, если хотите,
римляне), как видите, смотрели на это совсем иначе. От-
того ход механических открытий и изобретений должен был
совершаться у них - и действительно совершался - нес-
равненно медленнее, чем у нас. Тут как будто опять вы-
ходит, что мнения правят миром. Но откуда взялось у
греков такое странное "мнение"? Происхождения его нель-
зя объяснить свойствами человеческого "разума". Остает-
ся припомнить их общественные отношения. Греческие и
римские общества были, как известно, обществами рабов-
ладельцев. В таких обществах весь физический труд, все
дело производства достается на долю рабов. Свободный
человек стыдится такого труда, и потому, естественно,
устанавливается презрительное отношение даже к важней-
шим изобретениям, касающимся производительных процес-
сов, и, между прочим, к изобретениям механическим. Вот
почему Плутарх смотрел на Архимеда не так, как мы смот-
рим теперь на Эдисона... Но почему же в Греции устано-
вилось рабство? Не потому ли, что греки в силу некото-
рых промахов своего "разума" считали рабский строй наи-
лучшим? Нет, не потому. Было время, когда и у греков не
было рабства, и тогда они вовсе не считали рабовладель-
ческого общественного строя естественным и неизбежным.
Потом возникло у греков рабство и постепенно стало иг-
рать все более и более важную роль в их жизни. Тогда
изменился и взгляд на него греческих граждан: они стали
отстаивать его как совершенно естественное и безусловно
необходимое учреждение. Но почему же возникло и разви-
лось у греков рабство? Вероятно, по той же самой причи-
не, по какой возникало и развивалось оно и в других
странах на известной стадии их общественного развития.
А эта причина известна: она заключается в состоянии
производительных сил. В самом деле, для того, чтобы мне
из побежденного неприятеля выгоднее было сделать раба,
чем жаркое, нужно, чтобы продуктом его подневольного
труда могло поддерживаться не только его собственное,
а, по крайней мере отчасти, и мое существование,- дру-
гими словами, нужна известная степень развития находя-
щихся в моем распоряжении производительных сил. Именно
через эту дверь и входит рабство в историю. Рабский
труд мало благоприятствует развитию производительных
сил; при нем оно подвигается крайне медленно, но
все-таки оно подвигается, и наступает, наконец, такой
момент, когда эксплуатация рабского труда оказывается
менее выгодной, чем эксплуатация труда свободного. Тог-
да рабство отменяется или постепенно отмирает. Ему ука-
зывает на дверь то самое развитие производительных сил,
которое ввело его в историю... Таким образом, мы, возв-
ращаясь к Плутарху, видим, что его взгляд на изобрете-
ния Архимеда был
обусловлен состоянием производительных сил в его
время. А так как взгляды такого рода, несомненно, имеют
огромное влияние на дальнейший ход открытий и изобрете-
ний, то мы тем более можем сказать, что у каждого дан-
ного народа, в каждый данный период его истории даль-
нейшее развитие его производительных сил определяется
состоянием их в рассматриваемый период.
Само собою разумеется, что всюду, где мы имеем дело
с открытиями и изобретениями, мы имеем дело и с "разу-
мом". Без разума открытия и изобретения были бы так же
невозможны, как невозможны они были до появления на
земле человека. Излагаемое нами учение вовсе не упуска-
ет из виду роли разума; оно только старается объяснить,
почему разум в каждое данное время действовал так. а не
иначе; оно не пренебрегает успехами разума, а только
старается найти для них достаточную причину.
Плеханов Г. В. К вопросу о развитии монистического взгляда на историю / / Избранные философские произведе- ния: В 5 т. М., 1956. Т. I. С. 513-516. 519-521. 596-597. 598-599. 607-610, 611-617
2. ИСТОРИЧЕСКАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ И СВОБОДНАЯ
СОЗНАТЕЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЛЮДЕЙ
ГЕРОДОТ
65. Таково было в то время положение дел в Афинах.
Напротив, лакедемоняне, как узнал Крез, избежали вели-
ких бедствий и теперь уже одолели тегейцев. Ведь при
спартанских царях Леонте и Гегесикле лакедемоняне по-
беждали во всех других войнах, но только в одной войне
с тегейцами терпели поражение. Прежде у лакедемонян бы-
ли даже почти что самые дурные законы из всех эллинов,
так как они не общались ни друг с другом, ни с чужезем-
ными государствами. Свое теперешнее прекрасное госу-
дарственное устройство они получили вот каким образом.
Ликург, знатный спартанец, прибыл в Дельфы вопросить
оракул. Когда он вступил в святилище, Пифия тотчас же
изрекла ему вот что:
Ты притек, о Ликург, к дарами обильному храму, Зевсу
любезный и всем на Олимпе обитель имущим, Смертный иль
бог ты? Кому изрекать прорицанье должна я? Богом ско-
рее, Ликург, почитать тебя нужно бессмертным.
По словам некоторых, Пифия, кроме этого предсказа-
ния, предрекла Ликургу даже все существующее ныне спар-
танское государственное устройство. Но, как утверждают
сами лакедемоняне, Ликург принес эти нововведения [в
государственный строй] Спарты из Крита. Он был опекуном
своего племянника Леобота, царя Спарты. Как только Ли-
кург стал опекуном царя, то изменил все законы и строго
следил, чтобы их не преступали. Затем он издал указы о
разделении войска на эномотии 4, установил триакады 5 и
сиссити 6. Кроме того, Ликург учредил должность эфоров
7 и основал совет старейшин [геронтов]8.
66. Так-то лакедемоняне переменили свои дурные зако-
ны на хорошие, а после кончины Ликурга воздвигли ему
храм и ныне благоговейно его почитают. Так как они жили
в плодородной стране с многочисленным населением, то
скоро достигли процветания и изобилия. И действительно,
они уже больше
не довольствовались миром: убедившись в превосходс-
тве над аркадцами, лакедемоняне вопросили дельфийский
оракул:
могут ли они завоевать всю Аркадскую землю. Пифия же
изрекла им в ответ вот что:
Просишь Аркадию всю? Не дам тебе: многого хочешь!
Желудоядцев- мужей обитает в Аркадии много, Кои стоят
на пути. Но похода все ж не возбраняю. Дам лишь Тегею
тебе, что ногами истоптана в пляске, Чтобы плясать и
поля ее тучные мерить веревкой.
Лакедемоняне, услышав такой ответ оракула, оставили
все другие города Аркадии и пошли войной на тегейцев. С
собой они взяли оковы в уповании хотя и на двусмыслен-
ный [ответ] оракула, так как твердо рассчитывали обра-
тить в рабство тегейцев. В битве, однако, лакедемоняне
потерпели поражение, и на тех, кто попал в плен к вра-
гам, были наложены [те самые] оковы, которые они при-
несли с собой: пленники, как рабы, должны были, отмерив
участок поля тегейцев мерной веревкой, обрабатывать
его. Оковы же эти, наложенные на [лакедемонских] плен-
ников, еще до сего дня сохранились в Тегее и висят на
стенах храма Афины Алеи.
Геродот. История.Л., 1972. С. 30- 31
ФУКИДИД 59. После второго вторжения пелопоннесцев, когда ат- тическая земля подверглась новому разорению да к тому же вспыхнула чума, настроение афинян резко изменилось. (2) Они обвиняли Перикла в том, что тот посоветовал им воевать и что из-за него они и терпят бедствия. Напро- тив, с лакедемонянами афиняне были теперь готовы заклю- чить мир и даже отправили к ним для этого послов9, ко- торые, однако, вернулись, ничего не добившись. При та- ких безвыходных обстоятельствах афиняне и стали напа- дать на Перикла. (3) Видя, что они раздражены происхо- дящими несчастьями и действуют совершенно так, как он и ожидал, Перикл, который был тогда еще стратегом 10, созвал народное собрание, чтобы ободрить сограждан, смягчить их гнев и возбуждение и вообще успокоить, вну- шив больше уверенности в своих силах. Выступив в собра- нии, Перикл держал такую речь. 60. "Я ожидал вашего негодования против меня, пони- мая его причины, и созвал народное собрание, чтобы уп- рекнуть вас, разъяснив, в чем вы несправедливы, гнева- ясь на меня и уступая бедствиям. (2) По моему мнению, процветание города в целом принесет больше пользы от- дельным гражданам, чем благополучие немногих лиц при общем упадке. (3) Действительно, как бы хороши ни были дела частного лица, с гибелью родины он все равно по- гибнет, неудачник же в счастливом городе гораздо скорее поправится. (4) Итак, если город может перенести бедствия отдельных граждан, а каждый отдель- ный гражданин, напротив, не в состоянии перенести нес- частье города, то будем же все защищать родину и не бу- дем поступать так, как вы теперь поступаете: подавлен- ные вашими домашними невзгодами, вы пренебрегаете спа- сением города и обвиняете и меня, убедившего вас вое- вать, и самих себя, последовавших моему совету. (5) Вы раздражены против меня, человека, который, я думаю, не хуже, чем кто-либо другой, понимает, как следует пра- вильно решать государственные дела и умеет разъяснить это другим 11, который любит родину 12 и стоит выше личной корысти. (6) Ведь тот, кто хорошо разбирается в деле, но не может растолковать это другому, не лучше того, кто сам ничего не соображает; кто может и то, и другое, обладая талантом и красно- речием, но к городу относится недоброжелательно, не станет подавать добрые советы как любящий родину; нако- нец, если человек любит родину, но не может устоять пе- ред подкупом, то он может все продать за деньги. (7) Поэтому, если вы позволили мне убедить вас начать вой- ну, так как считали, что я обладаю хоть в какой-то мере больше других этими качествами государственного челове- ка, то теперь у вас нет оснований обвинять меня, будто я поступил неправильно. 61. Действительно, тем, кто находится в благоприят- ном положении и может свободно выбирать войну или мир, глупо было бы начинать войну. Но если кто был поставлен в необходимость либо тотчас же уступить и подчиниться врагу, либо идти на риск и отстаивать свою независи- мость- то скорее достоин порицания избегающий опаснос- ти, чем тот, кто оказывает решительное сопротивление. (2) Я остался тем же и не отказываюсь от своего мнения, вы же переменились. Когда вас еще не постигло бедствие, вы последовали моему совету, но вот пришла беда, вы раскаялись, и мой совет при вашей недальновидности те- перь представляется вам неверным. Ведь горестные пос- ледствия моей политики теперь уже дают себя знать каж- дому, тогда как ее выгоды еще не всеми признаны, и пос- ле страшных и притом внезапных ударов судьбы у вас уже не хватает духу стойко держаться своих прежних решений. (3) Конечно, внезапные и непредвиденные повороты и уда- ры судьбы подрывают у людей уверенность в своих силах. Именно это и произошло с вами, главным образом из-за чумы, помимо других бедствий. (4) Тем не менее вам, гражданам великого города, воспитанным в нравах, соот- ветствующих его славе, следует стойко выдерживать вели- чайшие невзгоды и не терять достоинства. Ведь люди с одинаковым правом презирают того, кто ведет себя недос- тойно своей доброй славы, и ненавидят наглеца, присваи- вающего себе неподобающую честь. Поэтому и вам нужно забыть ваши личные невзгоды и посвятить себя общему де- лу. 62. Что же до невзгод войны и ваших опасений, что война затянется надолго и нам не одолеть врага, то дос- таточно и тех доводов, которые я уже раньше 13 часто приводил вам о неосно- вательности вашего беспокойства. Все же мне хочется указать еще на одно преимущество, которое, как кажется, ни сами вы никогда не имели в виду, ни я не упоминал в своих прежних речах, а именно: мощь нашей державы. И теперь я, пожалуй, также не стал бы говорить о нашем могуществе, так как это было бы до некоторой степени хвастовством, если бы не видел, что вы без достаточных оснований столь сильно подавле- ны. (2) Ведь вы полагаете, что властвуете лишь над ва- шими союзниками; я же утверждаю, что из обеих частей земной поверхности, доступных людям,- суши и моря,- над одной вы господствуете всецело, и не только там, где теперь плавают ваши корабли; вы можете, если только по- желаете, владычествовать где угодно. И никто, ни один царь, ни один народ не могут ныне воспрепятствовать вам выйти в море с вашим мощным флотом. (3) Потому-то наше морское могущество представляется мне несравненно более ценным, чем те частные дома и земли, утрата которых для вас столь тягостна. Вы не должны огорчаться этими поте- рями больше, чем утратой какого-нибудь садика или пред- мета роскоши ради сохранения нашего владычества на мо- ре. И вы можете быть уверены, что если общими усилиями мы отстоим нашу свободу, то она легко возместит нам эти потери, в то время как при чужеземном господстве утра- тим и то, что у нас осталось. Нам не подобает в чем-ли- бо отстать от наших предков, которые трудом рук своих приобрели эту державу, а не получили в наследство от других, и сохранили ее, чтобы передать нам. Ведь не быть в состоянии удержать свое могущество гораздо по- зорнее, чем потерпеть неудачу в попытке достичь его. На врагов же мы должны идти не только с воодушевлением, но и с гордым презрением. (4) Наглая кичливость свойствен- на даже трусу, если ему при его невежестве иногда помо- гает счастье, презрение же выказывает тот, кто уверен в своем моральном превосходстве над врагом, а эта уверен- ность у нас есть. (5) От гордого сознания такого пре- восходства мужество еще более укрепляется, даже при равных шансах на удачу; оно порождает не только надеж- ду, сила которой проявляется и в безвыходном положении, а расчет на имеющиеся средства 14, делающий предвидение будущего более достоверным. 63. Ради почетного положения, которым все вы горди- тесь и которым наш город обязан своему могуществу, вы, естественно, должны отдать все свои силы, не боясь ни- каких тягот, если вы дорожите этим почетом. Не думайте, что нам угрожает только порабощение вместо свободы. Нет! Дело идет о потере вами господства и об опасности со стороны тех, кому оно ненавистно. (2) Отказаться от этого владычества вы уже не можете, даже если кто-ни- будь в теперешних обстоятельствах из страха изобразит этот отказ как проявление благородного миролюбия 15. Ведь ваше владычество подобно тирании 16, добиваться которой несправедливо, отказаться же от нее-весьма опасно. (3) Такие люди 17, убедив других, скорее всего погубили бы город своими советами, как погубили бы собственное государс- тво, основав его где-нибудь. Ведь миролюбивая политика, не связанная с решительными действиями, пагубна: она не приносит пользы великой державе, но годится лишь подв- ластному городу, чтобы жить в безопасном рабстве. 64. Не поддавайтесь уговорам таких обывателей и не гневайтесь на меня за совместно принятое нами решение воевать, если враги теперь вторглись в нашу страну и совершили именно то, что и следовало ожидать, так как вы не пожелали им подчиниться. Затем, правда, неожидан- но вспыхнула еще эта эпидемия чумы, и это единственное и самое страшное из всех бедствий постигло нас вопреки всяким расчетам. Я знаю, эта-то болезнь вас особенно восстановила против меня. Но это несправедливо: ведь не стали бы вы вменять мне в заслугу, если бы имели в чем-либо неожиданную удачу. (2) Испытания, нис- посланные богами, следует переносить покорно, как неиз- бежное 18, а тяготы войны - мужественно. Так и прежде всегда было в Афинах, и ныне этот обычай не следует из- менять. (3) Проникнитесь сознанием, что город наш стя- жал себе всесветную славу за то. что никогда не скло- нялся перед невзгодами, а на войне не щадил ни челове- ческих жизней, ни трудов, и потому до сей поры он на вершине могущества. Память об этой славе сохранится в потомстве навеки, если даже ныне мы несколько отступим, ведь таков всеобщий ход вещей 19. Останется память и о том, что мы - эллины - стали владыками большинства эл- линских городов, устояли в жестоких войнах и против всех, и против каждого отдельного города, а город, в котором мы живем, сделали самым могущественным и бога- тым. (4) Конечно, люди слабые могут нас порицать, но тот, кто сам жаждет деятельности, будет соревноваться с нами, если же ему это не удастся, он нам позавидует. (5) А если нас теперь ненавидят, то это - общая участь всех, стремящихся господствовать над другими 20. Но тот, кто вызывает к себе неприязнь ради высшей цели, поступает правильно. Ведь неприязнь длится недолго, а блеск в настоящем и слава в будущем оставляет по себе вечную память. (6) Вы же, помня и о том, что принесет славу в будущем и что не опозорит ныне, ревностно доби- вайтесь и той и другой цели. С лакедемонянами же не вступайте ни в какие переговоры и не подавайте вида, что вас слишком тяготят теперешние невзгоды. Ведь те, кто меньше всего уязвимы душой в бедствиях и наиболее твердо противостоят им на деле, самые доблестные как среди городов, так и среди отдельных граждан". 65. Такой речью Перикл пытался успокоить недовольст- во афинян против него и отвлечь от мыслей об их тяжелом положении в настоящем. (2) В политике афиняне следовали его советам; они больше уже не отправляли послов к ла- кедемонянам и начали энергичнее вести войну. В частной жизни они, однако, тяжело переносили бедствия: простой народ-потому, что лишился и того скудного достатка, что имел раньше; богатые же люди были удручены потерей своих прекрасных имений в Аттике со всеми домами и роскошной обстанов- кой, но более всего тем, что вместо наслаждения мирной жизнью они должны были воевать.
Фукидид. История. Л., 1981. С. 88-92
Т. ГОББС Что такое Естественное право, называемое обычно ес- тественное право писателями jus naturale, есть свобода всякого человека использовать собственные силы по свое- му усмотрению для сохранения своей собственной природы, т. е. собственной жизни, и, следовательно, свобода де- лать все то, что, по его суждению и разумению, является наиболее подходящим для этого средством. Что такое свобода Под свободой, согласно точному значению слова, подразумевается отсутствие внешних препятствий, которые нередко могут лишить человека части его власти делать то, что он хотел бы, но не мо- гут мешать использовать оставленную человеку власть со- образно тому, что диктуется ему его суждением и разу- мом. Что такое Естественный закон (lex naturalis) есть естественный закон предписание или найденное разумом общее правило, согласно которому человеку запрещается делать то, что пагубно для его жизни или что лишает его средств к ее сохранению, и упускать то, что он считает наилучшим средством для сохранения жизни... Что означает Отказаться от человеческого права отказ от права на что-нибудь-значит лишиться свободы препятствовать другому пользоваться выгодой от права на то же самое. Ибо тот, кто отрекается или отступается от своего права, не дает этим ни одному человеку права, которым последний не обладал бы ранее, так как от при- роды все люди имеют право на все. Отказаться от своего права означает лишь устраниться с пути другого, с тем чтобы не препятствовать ему в использовании его перво- начального права, но не с тем, чтобы никто другой не препятствовал ему. Таким образом, выгода, получаемая одним человеком от уменьшения права другого человека, состоит лишь в уменьшении препятствий к использованию своего собственного первоначального права. ...Несмотря на наличие естественных законов (которым каждый человек следует, когда он желает им следовать, когда он может делать это без всякой опасности для се- бя), каждый будет и может вполне законно применять свою физическую силу и лов- кость, чтобы обезопасить себя от всех других людей, если нет установленной власти или власти достаточно сильной, чтобы обеспечить нам безопасность. И везде, где люди жили маленькими семьями, они грабили друг дру- га; это считалось настолько совместимым с естественным законом, что, чем больше человек награб-бил, тем больше это доставляло ему чести. В этих делах люди не соблюда- ли никаких других законов, кроме законов чести, а имен- но они воздерживались от жестокости, оставляя людям их жизнь и сельскохозяйственные орудия. Как прежде малень- кие семьи, так теперь города и королевства, являющиеся большими родами (для собственной безопасности), расши- ряют свои владения под всяческими предлогами: опаснос- ти, боязни завоеваний или помощи, которая может быть оказана завоевателю. При этом они изо всех сил старают- ся подчинить и ослабить своих соседей грубой силой и тайными махинациями, и, поскольку нет других гарантий безопасности, они поступают вполне справедливо, и в ве- ках их деяния вспоминают со славой. Что значит быть Согласно этому собственному и общеп- риня- свободным человеком тому смыслу слова, свободный че- ловек -тот, кому ничто не препятствует делать желаемое, поскольку он по своим физическим и умс- твенным способностям в состоянии это сделать. Но если слово свобода применяется к вещам, не являющимся тела- ми, то это злоупотребление словом, ибо то, что не обла- дает способностью движения, не может встречать препятс- твия. Поэтому когда (к примеру) говорят, что дорога свободна, то имеется в виду свобода не дороги, а тех людей, которые по ней беспрепятственно двигаются. А когда мы говорим свободный дар, то понимаем под этим не свободу подарка, а свободу дарящего, не принужденного к этому дарению каким-либо законом или договором. Точно так же когда мы свободно говорим, то это свобода не го- лоса или произношения, а человека, которого никакой за- кон не обязывает говорить иначе, чем он говорит. Нако- нец, из употребления слов свобода воли можно делать заключение не о свободе воли, желания или склонности, а лишь о свободе человека, которая состоит в том, что он не встречает препятствий к совершению того, к чему его влекут его воля, желание или склонность. Страх Страх и свобода совместимы. Например, и свобода если человек из страха, что корабль совместимы потонет, бросает свои вещи в море, то он тем не менее делает это вполне добровольно и может воздержаться от этого, если пожелает. Следовательно, это действие свободного человека. Точно так же если человек платит свои дол- ги, как это иногда бывает, только из боязни тюрьмы, то и это действие свободного человека, ибо ничто не препятствует этому человеку отказаться платить. Как общее правило, все действия, совершаемые людьми в государствах из страха перед законом, явля- ются действиями, от которых совершающие их имеют свободу воздержаться. Свобода Свобода и необходимость совместимы. и необходимость Вода реки, например, имеет не только совместимы свободу, но и необходимость течь по свое- му руслу. Такое же совмещение мы имеем в действиях, со- вершаемых людьми добровольно. В самом деле, так как добровольные действия проистекают из воли людей, то они проистекают из свободы, но так как всякий акт челове- ческой воли, всякое желание и склонность проистекают из какой-нибудь причины, а эта причина - из другой в неп- рерывной цепи (первое звено которой находится в руках бога - первейшей из всех причин), то они проистекают из необходимости. Таким образом, всякому, кто мог бы ви- деть связь этих причин, была бы очевидна необходимость всех произвольных человеческих действий. И поэтому бог, который видит все и располагает всем, видит также, что, когда человек делает то, что он хочет, его свобода соп- ровождается необходимостью делать не больше и не меньше того, что желает бог. Ибо хотя люди могут делать мно- гое, что бог не велел делать и за что он поэтому не яв- ляется ответственным, однако люди не могут иметь ни страстей, ни расположения к чему-либо, причиной которых не была бы воля божья. И если воля божья не обеспечила необходимости человеческой воли и, следовательно, всего того, что от этой воли зависит, человеческая свобода противоречила и препятствовала бы всемогуществу и сво- боде бога. Этим довольно сказано (для нашей цели) о той естественной свободе, которая только одна понимается под свободой в собственном смысле.
Гоббс Т. Левиафан//Избранные произведения: В 2 т. М., 1964. Т. 2. С. 155. 157. 192-193. 232-233
Во-первых, я полагаю, что если человеку приходит на ум совершить или не совершить известное действие и если у него нет времени обдумать свое решение, то действие или воздержание от действия с необходимостью следует из мысли, которую он имеет в настоящем о хороших или пло- хих последствиях соответствующего поступка для него. Например, при внезапном гневе действие следует за мыслью о мес- ти, а при внезапном страхе-за мыслью о необходимости скрыться. Таким же образом, когда человек имеет время обдумать свое решение, но не обдумывает его, потому что ничто не заставляет этого человека сомневаться в пос- ледствиях своего поступка, действие следует за его мне- нием о пользе или вреде этих последствий. Такие дейс- твия, ваше сиятельство, я называю добровольными, если только мной правильно понят тот, кто называет их спон- танными. Я называю их добровольными, потому что дейс- твия, которые следуют непосредственно за последним же- ланием, добровольны; а так как в данном случае имеется лишь одно желание, то оно и является последним. Кроме того, я считаю разумным наказывать человека за опромет- чивые действия, что было бы несправедливо, если бы эти действия не были добровольными. Ни об одном действии человека нельзя сказать, что оно было совершено без об- думывания, сколь бы внезапно оно ни произошло, так как предполагается, что в течение всей своей предшествующей жизни этот человек имел достаточно времени, чтобы обду- мать, должен ли он совершать такого рода действия или нет. Вот почему человека, совершающего убийство во вне- запном порыве гнева, тем не менее справедливо присужда- ют к смерти; ибо все то время, когда он был способен размышлять над тем, хорошо или плохо убивать, следует считать непрерывным обдумыванием, и, следовательно, убийство должно считаться происшедшим вследствие выбо- ра. Во-вторых, я считаю, что, когда человек обдумывает, должен ли он делать что-либо или нет, он думает лишь о том, лучше ли для него самого совершить это действие или не совершить его. Размышлять же о действии-значит представлять себе его последствия, как плохие, так и хорошие. Из этого следует, что обдумывание есть не что иное, как попеременное представление хороших и плохих последствий поступка или (что то же самое) последова- тельная смена надежды и страха либо желания совершить и желания не совершить тот поступок, над которым размыш- ляет данный человек. В-третьих, я полагаю, что при всяком обдумывании, т. е. при всякой чередующейся последовательности противо- положных желаний, последнее желание и есть то, что мы называем волей; оно непосредственно предшествует совер- шению действия или тому моменту, когда действие стано- вится невозможным. Все другие желания действовать или отказаться от действия, возникающие у человека в ходе его размышлений, называются намерениями или склонностя- ми, но не велениями, ибо существует только одна воля, которая в данном случае может быть названа последней волей, в то время как намерения часто меняются. В-четвертых, я полагаю, что те действия, которые считаются совершающимися вследствие размышления, должны считаться добровольными и совершающимися в результате выбора; так что добровольное действие и действие, происходящее в результате выбора, суть одно и то же. О человеке, дейс- твующем добровольно, можно с равным основанием сказать как то, что он свободен, так и то, что он еще не окон- чил своих размышлений. В-пятых, я полагаю, что свободу можно правильно оп- ределить следующим образом: свобода есть отсутствие всяких препятствий к действию, поскольку они не содер- жатся в природе и во внутренних качествах действующего субъекта. Так, мы говорим, что вода свободно течет, или обладает свободой течь, по руслу реки, ибо в этом нап- равлении для ее течения нет никаких препятствий; но она не может свободно течь поперек русла реки, ибо берега препятствуют этому. И хотя вода не может подниматься вверх, никто никогда не говорит, что у нее нет свободы подниматься; можно говорить лишь о том, что она не об- ладает способностью, или силой, подниматься, потому что в данном случае препятствие заключается в самой природе воды и носит внутренний характер. Таким же образом мы говорим, что связанный человек не обладает свободой хо- дить, потому что препятствие заключается не в нем, а в его узах; но мы не говорим так о больном или увечном, потому что препятствие заключается в них самих. В-шестых, я полагаю, что ничто не имеет начала в се- бе самом, но все происходит в результате действия како- го-либо другого непосредственно внешнего агента. Следо- вательно, если у человека впервые является желание или воля совершить какое-либо действие, совершать которое непосредственно перед этим у него не было ни желания, ни воли, то причиной этого бывает не сама воля, а что-либо иное, не находящееся в его распоряжении. Если, таким образом, бесспорно, что воля есть необходимая причина добровольных, действий, и если, согласно ска- занному, сама воля обусловлена другими, не зависящими от нее вещами, то отсюда следует, что все добровольные действия обусловлены необходимыми причинами и являются вынужденными. В-седьмых, я считаю достаточной причиной ту, к кото- рой не нужно прибавлять что-либо, для того чтобы произ- вести действие. Она же есть и необходимая причина. Ибо если достаточная причина может не произвести действия, то она нуждается в чем-либо, чтобы произвести его, и, следовательно, является недостаточной. Но если невоз- можно, чтобы достаточная причина не произвела действия, то она является и необходимой причиной, ибо то, что не может не произвести действия, с необходимостью произво- дит его. Отсюда очевидно, что все, что произведено, произведено с необходимостью; ибо все, что произведено, имеет достаточную причину, в противном случае оно вооб- ще не было бы произведено. Отсюда следует, что добро- вольные действия являются вынужденными. И наконец, я полагаю, что обычное определение сво- бодного агента, согласно которому свободный агент есть тот, который при наличности всех условий, необходимых для произведения действия, все же может не произвести его, заключает в себе противоречие и является бессмыслицей. Ибо признать это-то же самое, что сказать: причина может быть доста- точной, т. е. необходимой, а действие все же не после- дует.
Гоббс Т. О свободе и необходимости / / Избранные произведения: В 2 т. М., 1964. Т. I. С. 553-556
Г. В. ЛЕЙБНИЦ С древнейших времен человеческий род мучается над тем, как можно совместить свободу и случайность с цепью причинной зависимости и провидением. Исследования хрис- тианских авторов о божественной справедливости, стремя- щейся к спасению человека, еще больше увеличили труд- ности этой проблемы. Видя, что ничто не происходит случайно или по совпа- дению, а лишь в зависимости от каких-то частных субс- танций, и что фортуна, существующая отдельно от судьбы (fatum), лишь пустой звук, и что ничто не существует, если к тому нет конкретных предпосылок, а существование вещи вытекает из всех них одновременно, я был весьма близок к тем, кто считает все абсолютно необходимым и полагает, что для свободы достаточно отсутствия принуж- дения, хотя она и подчиняется необходимости; эти люди не отличают безошибочное (infallibile), т. е. познанное наверняка, от необходимого 21. Но от этой пропасти меня удержали наблюдения над та- кого рода возможным, которого нет, не было и не будет; ведь если нечто возможное никогда не осуществляется, то уж во всяком случае то, что существует, не всегда необ- ходимо, ибо в противном случае было бы невозможно, что вместо него существовало нечто другое, а к тому же все, что никогда не существовало, было бы невозможно. Ведь нельзя отрицать, что множество рассказов, особенно та- ких, которые именуются романами, становятся возможными, если найдут для себя место в том ряду универсума, кото- рый избрал Бог, если только кто-нибудь не вообразит, что во всей огромности пространства и времени существу- ют некие поэтические царства, где можно было бы увидеть бродящих по земле короля Великой Британии Артура, Ама- диса Галльского и созданного фантазией германцев Теоде- рика Беронского... Признав, таким образом, случайное в вещах, я стал далее размышлять над тем, в чем же состоит ясное поня- тие истины. Не без основания я надеялся на некий свет, который бы помог отличать истины необходимые от случай- ных... Но тут вдруг блеснул мне некий невиданный и неждан- ный свет, явившийся оттуда, откуда я менее всего ожидал его,- из математических наблюдений над природой беско- нечного. Ведь для человеческого ума существует два наи- более запутанных вопроса ("два лабиринта"). Первый из них касается структуры непрерывного, или континуума (compositio continui), а второй - природы свободы, и возникают они из одного и того же бесконечного источника. ...Надлежит знать, что все творения несут на себе некий отпечаток божественной бесконечности и что он яв- ляется источником многих удивительных вещей, приводящих в изумление человеческий ум. Действительно, нет ни одной столь малой частицы ма- терии, в которой не был бы заключен некий мир бесконеч- ного множества творений, нет ни одной столь несовершен- ной сотворенной индивидуальной субстанции, которая бы не воздействовала на все остальные, и не испытывала бы воздействия со стороны всех остальных, и своим полным понятием (как оно существует в божественном уме) не ох- ватывала бы всего универсума - всего, что есть, было и будет. Не существует также ни одной истины факта, т. е. относящейся к индивидуальным вещам, которая бы не зави- села от бесконечной цепи оснований. Только одному Богу под силу полностью охватить все, что входит в этот ряд. В этом и состоит причина, что один только Бог знает ап- риори случайные истины и понимает несомненность их, не обращаясь к опыту. При более внимательном рассмотрении этих положений стало ясным глубокое различие между истинами необходи- мыми и случайными. Действительно, всякая истина или из- начальна, или про-изводна. Изначальные истины - это те, которые не могут быть обоснованы; таковы истины тож- дественные, или непосредственные, утверждающие о себе то же самое или отрицающие противоречивое о противоре- чивом (contradictionum contradictorio). Производные ис- тины в свою очередь также делятся на два рода, ибо одни можно разложить на изначальные, а другие такое разложе- ние продвигают в бесконечность. Первые - необходимые, вторые - случайные. Действительно, необходимое положе- ние есть такое, противоположность которому заключает противоречие... Но в случайных истинах, хотя предикат и присутствует в субъекте, это, однако, никогда не может быть доказа- но, и никогда предложение не может быть приведено к уравнению или тождеству, но решение простирается в бес- конечность. Один только Бог видит хотя и не конец про- цесса разложения, ибо его вообще не существует, но вза- имную связь терминов и, следовательно, включение преди- ката в субъект, ибо ему известно все, что включено в этот ряд... Для нас же остаются два пути познания случайных ис- тин: путь опыта и рассуждения (rationis). Первым мы идем, отчетливо воспринимая вещь чувствами; путь же рассуждения строится на том общем принципе, что ничто не приходит без основания или что предикат всегда на каком-то основании заключен в субъекте. Следовательно, мы можем с уверенностью считать, что Бог все совершает с максимальным совершенством и ничто не делается им без основания, нигде не происходит чего-либо такого, смысл чего именно почему положение вещей складывается именно так, а не иначе- не был бы понятен тому, кто способен мыс- лить...
Лейбниц Г. В. Два отрывка о свободе/ / Сочинения: В 4 т. М.. 1982. Т. 1. С 312-315