9.Мир философии


   ПЛАТОН 
                                             
   ...Поскольку мы нашли,  в чем состоит справеливость,
будем ли мы требовать,  чтобы справедливый человек ни в
чем не отличался от нее самой,  но во  всех  отношениях
был таким, какова справедливость? Или мы удовольствуем-
ся тем,  что человек по возможности приблизится к ней и
будет ей причастен гораздо больше, чем остальные?      
   - Да, удовольствуемся.                              
   - В качестве образца мы исследовали самое справедли-
вость - какова она - и совершенно справедливого челове-
ка,  если бы такой нашелся,- каким бы он был; мы иссле-
довали также несправедливость и полностью  несправедли-
вого человека - все это для того,  чтобы, глядя на них,
согласно тому,  покажутся ли они  нам  счастливыми  или
нет,  прийти  к обязательному выводу и относительно нас
самих:  кто им во всем подобен, того ждет подобная же и
участь.  Но  мы делали это не для того,  чтобы доказать
осуществимость таких вещей.                            
   - Ты прав.                                          
   - Разве, по-твоему, художник становится хуже, если в
качестве образца он рисует,  как выглядел бы самый кра-
сивый человек,  и это достаточно выражено  на  картине,
хотя художник и не в состоянии доказать,  что такой че-
ловек может существовать на самом деле?                
   - Клянусь Зевсом, по-моему, он не становится от это-
го хуже.                                               
   - Так что же?  Разве,  скажем так, и мы не дали - на
словах - образца совершенного государства?             
   - Конечно, дали.                                    
   - Так теряет  ли,  по-твоему,  наше  изложение  хоть
что-нибудь из-за того только, что мы не в состоянии до-
казать возможности устроения  такого  государства,  как
было сказано?                                          
   - Конечно же нет.                                   
   - Вот это верно. Если же, в угоду тебе, надо сделать
попытку показать,  каким преимущественно образом и  при
каких условиях это было бы всего более возможно, то для
такого доказательства ты снова одари меня тем же...    
   - Чем?                                              
   - Может ли что-нибудь быть исполнено так, как сказа-
но?  Или  уже по самой природе дело меньше,  чем слово,
причастно истине, хотя бы иному это и не казалось? Сог-
ласен ты или нет?                                      
   - Согласен.                                         
   - Так не заставляй же меня доказывать, что и на деле
все должно полностью осуществиться так,  как мы это ра-
зобрали  сло-весно.  Если мы окажемся в состоянии изыс-
кать,  как построить государство,  наиболее  близкое  к
описанному,  согласись,  мы сможем сказать, что уже вы-
полнили твое требование,  то есть показали,  как  можно
это  осуществить.  Или  ты этим не удовольствуешься?  Я
лично был бы доволен.                                  
   - Да и я тоже.                                      
   - После этого мы,  очевидно, постараемся найти и по-
казать,  что  именно  плохо в современных государствах,
из-за чего они и устроены иначе; между тем в результате
совсем небольшого изменения государство могло бы прийти
к указанному роду устройства, особенно если такое изме-
нение  было бы одно или же их было бы два,  а то и нес-
колько,  но тогда их должно быть как можно меньше и  им
надо быть незначительными.                             
   - Конечно.                                          
   - Стоит,  однако, произойти одной-единственной пере-
мене,  и,  мне кажется,  мы будем в состоянии показать,
что тогда преобразится все государство; правда, переме-
на эта не малая и не легкая, но все же она возможна.   
   - В чем же она состоит?                             
   - Вот теперь я и пойду навстречу тому, что мы уподо-
били крупнейшей волне; это будет высказано, хотя бы ме-
ня всего,  словно рокочущей волной, обдало насмешками и
бесславием. Смотри же, что я собираюсь сказать.        
   - Говори.                                           
   - Пока в государствах не будут царствовать философы,
либо так называемые нынешние цари и владыки  не  станут
благородно  и  основательно  философствовать  и  это не
сольется воедино - государственная власть и  философия,
и  пока  не  будут в обязательном порядке отстранены те
люди - а их много,- которые ныне стремятся порознь либо
к власти,  либо к философии,  до тех пор, дорогой Глав-
кон,  государствам не избавиться от зол, да и не станет
возможным для рода человеческого и не увидит солнечного
света то государственное устройство,  которое мы только
что описали словесно. Вот почему я так долго не решался
говорить - я видел,  что все это будет полностью проти-
воречить общепринятому мнению;  ведь трудно людям приз-
нать,  что иначе невозможно ни личное их, ни обществен-
ное благополучие.                                      
   Тут Главкон сказал:                                 
   - Сократ,  ты метнул в нас такие слово и мысль,  что
теперь,  того и жди,  на тебя изо всех  сил  набросятся
очень многие и даже неплохие люди:  скинув с себя верх-
нюю одежду, совсем обнаженные1, они схватятся за первое
попавшееся оружие, готовые на все;                     
 и если ты не отразишь их натиск своими доводами и  об-
ратишься в бегство,  они с издевкой подвергнут тебя на-
казанию.                                               
   - А не ты ли будешь в этом виновен?                 
   - И буду тут совершенно прав.  Но я тебя  не  выдам,
защищу, чем могу,- доброжелательным отношением и угово-
рами,  да еще разве тем,  что буду отвечать тебе лучше,
чем кто-либо другой.  Имея такого помощника,  попытайся
доказать всем неверующим,  что дело обстоит именно так,
как ты говоришь.                                       
   - Да,  надо  попытаться,  раз  даже ты заключаешь со
мной такой могущественный союз.  Мне кажется,  если  мы
хотим избежать натиска со стороны тех людей,  о которых
ты говоришь,  необходимо выдвинуть против них определе-
ние,  кого  именно мы называем философами,  осмеливаясь
утверждать при этом,  что как раз философы-то и  должны
править: когда это станет ясно, можно начать оборонять-
ся и доказывать, что некоторым людям по самой их приро-
де  подобает быть философами и правителями государства,
а всем прочим надо заниматься не этим,  а следовать  за
теми, кто руководит.


   сударство, и влияние римлян на варваров, в свою оче-
редь разрушивших Римскую империю, и так далее вплоть до
нашего времени, причем, однако, государственную историю
других народов,  поскольку сведения  о  них  постепенно
дошли до нас именно через эти просвещенные нации,  при-
совокупить как эпизод,  - то в нашей части света (кото-
рая, вероятно, со временем станет законодательницей для
всех других) будет открыт  закономерный  ход  улучшения
государственного устройства.  Далее, если только повсе-
местно обращать внимание на гражданское устройство,  на
его  законы  и на внешние политические отношения,  пос-
кольку они благодаря тому доброму,  что  содержалось  в
них,  в течение долгого времени способствовали возвыше-
нию и прославлению народов (и вместе с ними также  наук
и  искусств),  в то время как то порочное,  что было им
присуще, приводило эти народы к упадку, однако так, что
всегда оставался зародыш просвещения, который, развива-
ясь все больше после  каждого  переворота,  подготовлял
более  высокую ступень совершенствования,- то,  я пола-
гаю, будет найдена путеводная нить, способная послужить
не только для объяснения столь запутанного клубка чело-
веческих дел или для искусства политического предсказа-
ния будущих государственных изменений (польза,  которую
уже когда-то извлекли из истории человечества, когда ее
рассматривали как бессвязное действие произвольной сво-
боды!),  но и для открытия утешительных  перспектив  на
будущее (надеяться на что,  не предполагая плана приро-
ды, нет основания):                                    
   когда-нибудь, не очень скоро,  человеческий род дос-
тигнет наконец того состояния,  когда все его природные
задатки смогут полностью развиться и его назначение  на
земле  будет  исполнено.  Такое оправдание природы или,
вернее, провидения - немаловажная побудительная причина
для  выбора  особой точки зрения на мир.  В самом деле,
что толку прославлять великолепие и мудрость творения в
лишенном  разума  царстве  природы  и  рекомендовать их
рассмотрению,  когда часть великой  арены,  на  которой
проявляется  высшая  мудрость и которая составляет цель
всего творения,- история человеческого рода-должна  ос-
таваться  постоянным возражением против этого.  Зрелище
ее заставляет нас с негодованием отворачиваться от  нее
и,  поскольку  мы  отчаиваемся когда-нибудь найти здесь
совершенно разумную цель,  приводит нас к мысли, что на
нее можно надеяться только в загробном мире.           
   Предположение, что этой идеей мировой истории, имею-
щей некоторым образом априорную путеводную нить,  я хо-
тел  заменить разработку чисто эмпирически составляемой
истории в собственном смысле слова,  было  бы  неверным
истолкованием моего намерения.  Это только мысль о том,
что философский ум (который, впрочем, должен быть весь-
ма сведущ в истории) мог бы еще попытаться             
 сделать, стоя на другой точке зрения. Кроме того, пох-
вальная в общем обстоятельность, с которой пишут теперь
современную историю,  все же должна естественно навести
каждого  на размышления о том,  как наши отдаленные по-
томки через несколько веков разберутся в громоздком ис-
торическом материале, который мы им оставим. Без сомне-
ния, в истории древнейшего времени, свидетельства о ко-
тором  давно  сотрутся  в  их памяти,  они будут ценить
только то,  что представит для них непосредственный ин-
терес, а именно чего достигли или что загубили народы и
правительства во  всемирно-гражданском  плане.  Возмож-
ность  же  обратить на это внимание,  а также направить
честолюбие глав государств и их подчиненных  на  единс-
твенное средство,  способное оставить о них славную па-
мять,  может еще, кроме того, послужить небольшим толч-
ком к попытке создать такую философскую историю.

                                                  
   В. фон ГУМБОЛЬДТ

   Данные наблюдения отличаются от всех предпринятых до
сих пор исследований всемирной истории.                
   В намерение автора не  входит  пояснять  взаимосвязь
событий, искать в происшествиях причины становления су-
деб человеческого рода и сочетать отдельные  факторы  в
настолько единую ткань, насколько это допускает их вза-
имно обоснованная последовательность.                  
   Наши наблюдения не предназначены и для  того,  чтобы
проследить - как это обычно делается в работах по исто-
рии человечества и его культуры -  внутреннюю  взаимос-
вязь целей и показать,  как человеческий род поднимался
от ранней стадии  грубости  и  неоформленности  ко  все
большему совершенству.                                 
   Если это с достаточным основанием именуют философией
истории, то здесь пойдет речь (мы надеемся, что это оп-
ределение не слишком смело) о ее физике.  Наше внимание
будет направлено не на конечные причины,  а на причины,
движущие историю;  мы не будем перечислять предшествую-
щие события, из которых возникли события последующие; в
нашу  задачу входит выявить сами силы,  которым обязаны
своим происхождением те и другие.  Поэтому  речь  здесь
пойдет о расчленении мировой истории, о том, чтобы рас-
пустить созданную упомянутыми исследованиями ткань, од-
нако расчленена она будет на новые составные части, ко-
торые не содержались в прежней.  Но и настоящая  работа
также приведет к конечным причинам, так как первые при-
чины,  являющиеся движущими силами истории, могут нахо-
диться  лишь там,  где сила и намерение соприкасаются и
требуют друг друга.                                    
   Вряд ли,  впрочем, здесь необходимо указывать на то,
что  понятие движущего мировыми событиями провидения не
введено лишь                                           
   потому, что, будучи положено в основание объяснения,
оно прерывает всякое дальнейшее исследование. Доступные
нашему познанию движущие силы истории могут быть  обна-
ружены  только в природе и структуре того,  что создано
этой первой и наивысшей силой.                         
   Причины мировых событий могут быть сведены к  одному
из следующих трех факторов: к                          
   природе вещей,                                      
   свободе человека и                                  
   велению случая.  Природа  вещей определена либо пол-
ностью,  либо внутри известных границ; она неизменна; к
ней  следует отнести в первую очередь моральную природу
человека,  так как человек,  особенно если иметь в виду
его действия в рамках целого и в массе,  также не выхо-
дит за пределы известной единообразной колеи,  получает
от одних и тех же предметов приблизительно одни и те же
впечатления и в свою очередь  примерно  одинаково  воз-
действует  на них.  В этом ее аспекте вся мировая исто-
рия, ее прошлое и будущее в некоторой степени допускает
математическое  исчисление,  и полнота этого исчисления
зависит только от объема нашего знания о причинах,  яв-
ляющихся движущими силами истории. До некоторой степени
это,  пожалуй,  верно. В развитии и падении большинства
народов можно увидеть почти одинаковый процесс;  всмат-
риваясь в состояние мира  непосредственно  после  конца
второй  Пунической войны,  можно,  принимая во внимание
характер римлян,  едва  ли  не  с  полной  уверенностью
предсказать,  что они шаг за шагом завоюют мировое гос-
подство;  некоторые местности  -  Ломбардия  в  Италии,
центральная часть Саксонии в северной Германии, Шампань
во Франции - как бы самой природой  предназначены  слу-
жить ареной войн и сражений;  в политике ряд регионов -
Сицилия в древней истории,  Брабант в новое время -  на
протяжении  веков остаются целью и предметом столкнове-
ния страстей и вожделений.  Существуют эпохи, когда - и
это  можно почти доказать - ни один,  даже самый выдаю-
щийся человек не мог бы осуществить мировое господство.
К  ним  относится  период  между сражением у Саламина и
концом Пелопонесской войны,  когда соперничество  между
Афинами  и Спартой препятствовало созданию единовластия
в Греции, единственной точке на земном шаре, откуда оно
могло тогда исходить; эпоха, наступившая непосредствен-
но после смерти Карла V, когда величина его разделенно-
го государства не допускала возникновения другого;     
   эпоха между смертью Людовика XIV и Французской рево-
люцией, когда могущество государств превратилось в сво-
его рода механизм,  который постепенно стал распростра-
няться повсюду и в результате чего установилось извест-
ное равновесие между государствами. Даже такие, на пер-
вый взгляд случайные,  происшествия, как браки, смерти,
рождение внебрачных детей,  преступления,  происходят в
течение ряда лет с поразительной регулярностью, которая
может быть объяснена только тем, что и произ-          
 вольные действия людей подобны природе, постоянно сле-
дующей  единообразным законам в круговороте своего дви-
жения. Изучение этого механического и - поскольку ничто
не оказывает столь существенного влияния на события че-
ловеческой жизни, как сила нравственного избирательного
сродства,- химического способа объяснения мировой исто-
рии в высшей степени важно,  и особенно в  том  случае,
если внимание направлено на точное знание законов, сог-
ласно которым действуют и испытывают обратное  воздейс-
твие отдельные составные части истории,  ее силы и реа-
генты. Так, например, исходя из внутренней природы мно-
гих  языков  -  греческого,  латинского,  итальянского,
французского,- можно доказать, что долговечность, а тем
самым  и  сохраняющаяся сила и красота языка зависят от
того, что можно было бы назвать его материалом, от пол-
ноты  и жизненной силы восприятия,  присущего людям,  в
груди и устах которых этот язык возник,  а отнюдь не от
культуры  наций;  что поэтому не может процветать язык,
на котором говорит недостаточно большое число людей,  и
лишь  языки  тех народов,  которые в течение ряда веков
претерпевают удивительную судьбу,  распространяются так
далеко, что в них возникает как бы особый мир (это явс-
твует,  даже если не обращаться к истории, из граммати-
ческого,  и прежде всего лексического,  строя этих язы-
ков); и наконец, что язык всегда останавливается в сво-
ем  развитии,  как  только нация в целом перестает жить
деятельной внутренней жизнью в качестве  массы,  в  ка-
честве нации.  Жизнь народов,  так же как жизнь индиви-
дов,  имеет свою организацию,  свои стадии и изменения.
Ибо,  помимо действительной индивидуальности человека в
качестве числовой единицы, существуют и иные ее степени
и расширения - в семье,  в нации, через различные круги
меньших и больших племен, во всем человеческом роде. Во
всех  этих  кругах  различной величины более далекими и
более тесными узами связаны не только люди одной  близ-
кой организации; существуют такие связи, внутри которых
действительно все, подобно членам одного тела, являются
одним существом. До сих пор при изучении народов основ-
ное внимание почти  всегда  уделялось  только  внешним,
воздействующим на них причинам, преимущественно религии
и государственному устройству, и совершенно недостаточ-
но - их внутренним различиям,  в частности самому пора-
зительному явлению,  которое заключается в том, что не-
которые  народы  живут,  подобно  обладающим социальной
структурой животным - одни делятся на касты,  другие  -
на  индивидуальности,-  а также тем различиям,  которые
возникают из более или менее соразмерного деления наро-
дов  на  мелкие племена и из сотрудничества этих племен
друг с другом.  Подобное точное и  полное  исследование
приведет к пониманию характера еще многих предметов,  и
первая задача расчленения всемирной истории, такой, как
изучаемая нами,  состоит в том,  чтобы продолжать, нас-
колько это возможно,  это исследование, все время срав-
нивая  полученные  данные со всей совокупностью мировых
событий.                                               
   Однако тщетно было бы искать на этом пути их подлин-
ное объяснение. Связь событий носит механический харак-
тер лишь отчасти,  лишь постольку,  поскольку  действие
оказывают  мертвые  силы  или те живые силы,  которые в
своем действии до известной степени сходны с ними;  там
же,  где эта связь переходит в область свободы,  всякое
исчисление прекращается;  из глубины великого духа  или
могучей воли может внезапно возникнуть новое, ранее не-
ведомое, и судить о нем можно лишь в очень широких гра-
ницах и с применением совсем иных масштабов. Это, собс-
твенно говоря, и есть прекрасная, вдохновляющая область
мировой истории,  поскольку в ней господствует творчес-
кая сила человека.  Когда сильный дух,  сознательно или
бессознательно преисполненный великими идеями,  размыш-
ляет над способным принять определенную форму  материа-
лом,  всегда  возникает  нечто родственное этим идеям и
поэтому чуждое обычному природному процессу. Тем не ме-
нее, поскольку оно всегда принадлежит движению природы,
оно связано со всем,  что ему предшествовало, только во
внешней последовательности, так как его внутренняя сила
всем этим объяснена быть не может,  и вообще  не  может
быть объяснена механически.  О какого рода материале, о
каких рождениях здесь идет речь,  совершенно безразлич-
но;  явление остается неизменным, идет ли речь о мысли-
теле,  поэте, художнике, воине или государственном дея-
теле. От двух последних преимущественно зависят мировые
события.  Все они следуют велениям высшей силы,  и там,
где предпринятое им удается,  создают нечто такое,  что
они сами ранее лишь смутно предчувствовали. Их деятель-
ность относится к тому порядку вещей, о котором нам из-
вестно только то, что он подчинен совершенно противопо-
ложным  связям окружающего нас мира.  Подобно гению,  о
котором здесь шла речь,  вторгается в ход мировых собы-
тий  и страсть.  Подлинная,  глубокая страсть,  которую
действительно можно считать таковой (поскольку страстью
часто называют лишь сильное мгновенное вожделение), по-
добна идее разума в том отношении,  что она стремится к
чему-то бесконечному и недостижимому; однако от подлин-
ной страсти вожделение отличается тем, что оно прибега-
ет  к  конечным и чувственным средствам и направлено на
конечные предметы как таковые.  Поэтому страсть  являет
собой полное смешение сфер и всегда в большей или мень-
шей степени влечет за собой разрушение собственных  фи-
зических  сил.  Если  такая страсть действительно ведет
лишь к простому смешению сфер, а сама цель ее бесконеч-
на,  как  это бывает в религиозном экстазе или в чистой
любви,  то ее можно считать разве что  ошибкой,  и  она
действительно может быть ошибкой благородной души, само
конечное бытие которой следовало бы,  пожалуй,  назвать
ошибкой природы.  В этом случае стремление к божествен-
ному истощает земную силу.  Однако чаще  всего  страсть
оказывается бесконечной только по форме своего стремле-
ния,  и от природы ее ограниченного и  самого  по  себе
ничтожного  предмета зависит,  способна ли эта форма ее
облагородить или сделать ненавистной                   
 и презренной.  Лишь  немногие охарактеризованные здесь
страсти оказывают серьезное влияние на ход мировой  ис-
тории.  Ведь  если обычная по своему существу страсть в
силу сцепления обстоятельств  приводит  к  значительным
изменениям, как это произошло в связи со смертью Вирги-
нии и в бесчисленном количестве других случаев,  то это
можно  с  полным основанием отнести к сфере случайного.
Что воздействие гения и глубокой страсти принадлежит  к
разряду вещей, который отличается от механического при-
родного процесса,  несомненно;  однако,  строго говоря,
это  можно отнести к любому проявлению человеческой ин-
дивидуальности.  Ибо то,  что лежит в ее  основе,  есть
нечто, само по себе не допускающее исследования, самос-
тоятельное,  само приступающее к своим действиям и  не-
объяснимое  никаким  влиянием,  которое  оно испытывает
(поскольку оно  скорее  определяет  их  своим  обратным
действием). Даже если бы материя действия была бы одной
и той же,  действие все равно оказалось бы различным по
индивидуальной  форме,  той  достаточной или избыточной
силе,  легкости или напряжению и  всем  тем  несказанно
мелким  определениям,  которые  придают личности особый
отпечаток и которые мы ежеминутно обнаруживаем  в  пов-
седневной  жизни.  Однако  они-то и обретают значение в
мировой истории, формируя характер наций и эпох, и зна-
комство с историей греков, немцев, французов и англичан
с полной отчетливостью свидетельствует о том, какое ре-
шающее влияние оказало на их собственную судьбу и судь-
бы мира даже одно только различие в постоянстве  и  ус-
тойчивости их мышления и чувств.                       
   Следовательно, два различных по своей сущности,  ка-
жущихся даже противоречивыми,  ряда вещей являются бро-
сающимися в глаза причинами, движущими мировую историю:
природная необходимость, от которой и человек полностью
освободиться не может,  и свобода,  которая,  вероятно,
тоже,  хотя и непонятным нам образом, участвует в изме-
нениях, происходящих в не-человеческой природе. Оба эти
ряда всегда ограничивают друг друга,  но с  той  удиви-
тельной разницей,  что значительно легче определить то,
что природная необходимость никогда не позволит  совер-
шить свободе, чем то, что свобода намеревается предпри-
нять по отношению к природе.  Проникновение в то и дру-
гое возвращает нас к человеку;  свобода с большей силой
проявляется в отдельном человеке, а природная необходи-
мость - с большей силой в массах и в человеческом роде,
и для того чтобы известным образом  определить  царство
первой, необходимо прежде всего развить понятие индиви-
дуальности,  а затем уже обратиться к идеям,  которые в
качестве  данного ей в ее бесконечности типа служат для
нее истоком, а затем в свою очередь воспроизводятся ею.
Ведь индивидуальность является в каждом роде жизни лишь
массой материала,  подчиненной некоей неделимой силе  в
соответствии  с данным единообразным типом (так как под
идеей мы понимаем это, а не нечто, действительно мысли-
мое).  Идея, с одной стороны, и чувственное образование
индивидов какого-либо                                  
   вида - с другой,  могут привести к  открытию  одного
через  другое  -  одна  в качестве причины образования,
другое в качестве символа. Спор свободы и природной не-
обходимости  не может быть удовлетворительно решен ни с
помощью опыта, ни с помощью рассудка.

                                       
   О. КОНТ
                                            
   Не читателям этой книги я считал бы  нужным  доказы-
вать,  что  идеи  управляют и переворачивают мир,  или,
другими словами,  что весь социальный механизм действи-
тельно основывается на убеждениях. Они хорошо знают еще
и то,  что великий политический и моральный кризис сов-
ременного общества зависит в конце концов от умственной
анархии.  Наша опаснейшая болезнь  состоит  в  глубоком
разногласии  умов  относительно  всех основных вопросов
жизни,  твердое отношение к которым является первым ус-
ловием истинного социального порядка.                  
   До тех  пор,  пока отдельные умы не примкнут единог-
ласно к известному числу общих идей,  с помощью которых
можно  было  бы  построить  общую  социальную доктрину,
нельзя скрывать от себя,  что народы останутся по необ-
ходимости в совершенно революционном состоянии и,  нес-
мотря ни на какие политические паллиативы,  будут выра-
батывать  только  временные учреждения.  Равным образом
достоверно и то, что если только такое единение умов на
почве общности принципов состоится,  то соответствующие
учреждения создадутся сами  естественным  образом,  без
всякого тяжелого потрясения, так как самый главный бес-
порядок рассеется благодаря одному этому факту.  На это
обстоятельство  и должно быть направлено главное внима-
ние всех тех,  которые понимают все  значение  действи-
тельно нормального положения вещей.                    
   Теперь, с той высокой точки зрения,  которой мы пос-
тепенно достигли с помощью различных соображений,  выс-
казанных в этой лекции, нам уже нетрудно сразу характе-
ризовать определенно,  во всей его глубине, современное
состояние  общества  и установить,  каким образом можно
произвести в нем существенные изменения.               
   Пользуясь основным законом, провозглашенным в начале
этой лекции,  я считаю возможным точно резюмировать все
сделанные относительно современного положения  общества
замечания,  сказав  просто,  что  существующий теперь в
умах беспорядок в конце концов зависит от одновременно-
го  применения трех совершенно несовместимых философий:
теологической, метафизической и положительной. На самом
деле ведь очевидно,  что если бы одна из этих философий
достигла полного и всеобщего главенства,  то  получился
бы определенный социальный порядок,  тогда как зло сос-
тоит именно в отсутствии какой бы то ни  было  истинной
организации.                                           
 Именно это одновременное существование трех противоре-
чащих  друг  другу  философий и препятствует безусловно
соглашению по какому бы то ни было важному вопросу. Ес-
ли  такой  взгляд правилен,  то остается только узнать,
какая философия по природе вещей может и  должна  побе-
дить, а затем всякий разумный человек, каковы бы ни бы-
ли его личные мнения до анализа этого  вопроса,  должен
постараться содействовать успеху ее.

                                   
   Н. П. ОГАРЕВ
                                        
   Наука общественного  устройства   (социология)   все
больше  и  больше сознает необходимость принять за свое
существенное средоточение экономические (хозяйственные)
отношения  общества.  Их  действительное изучение равно
приводит и к оценке исторического развития, и к раскры-
тию  ложных  сочетаний  современного общественного уст-
ройства,  и к построению новых общественных сочетаний с
преобразованием или исключением прежних.               
   Что касается до истории, изучение общественного эко-
номического устройства может не  только  ставить  перед
собой  частную  задачу  -  вроде исследования различных
экономических приемов какой-нибудь отдельной эпохи,  но
оно  должно критически разъяснить влияние неэкономичес-
ких исторических явлений на экономические  отношения  в
жизни народов.  Оно должно указать, каким образом усло-
вия, посторонние экономическому вопросу, напр. условия,
административные  и юридические,  вытекавшие из родовых
начал, племенных столкновений (завоеваний), религиозных
верований и т.  д., охватывали экономическую обществен-
ную жизнь,  мешали ее  правильному  развитию,  искажали
смысл общественных отношений.                          
   Оно должно указать в современной общественности при-
сутствие тех исторических данных,  которые вносят в нее
последствия  своих уклонений от правильного экономичес-
кого уравновешивания человеческих существований.       
   Но обращается ли изучение экономического  обществен-
ного  устройства  к  разъяснению современного положения
общества или предшествовавшего ему развития или к выво-
ду новых необходимых изменений в общественных отношени-
ях: во всяком случае надо иметь точку отправления, сле-
дуя  от которой можно было бы приближаться к разрешению
вопросов.                                              
   Такою точкой отправления может  служить  только:  1)
явление не предположительное, но вполне действительное,
составляющее условие, без которого никакая общественная
действительность немыслима, иначе все дело науки переш-
ло бы в  туманную  шаткость  воображаемых  отношений  и
построений;  2)  это  явление  не должно быть отвлечен-
ностью,  но  постоянно  присущим  фактом,  нераздельным
спутником (функцией) общественной                      
   жизни; 3) будучи разлагаемо на свои составные данные
или подвергаемо следующим из него выводам возможных об-
щественных сочетаний, оно должно представлять возможные
ряды правильного (разумного) развития, уклонение (абер-
рация) от которых оказывалось бы ошибками,  производив-
шими и производящими страдания в общественной  действи-
тельности; 4) это явление должно, естественно, состоять
в необходимом, постоянном отношении со всеми остальными
явлениями  экономического и неэкономического свойства в
человеческой общественности...                         
   Вышеприведенные требования  заставляют  спервоначала
отказаться от некоторых любимых приемов в деле исследо-
ваний,  напр.  выводить разрешение задачи с первобытных
времен  рода человеческого.  Без сомнения,  искомое об-
щественное явление как явление,  нераздельное со всякой
общественной жизнью,  должно было существовать во время
Адама и должно существовать в наши времена; но тем лег-
че  его  усмотреть  в положительно известной нам среде,
чем в сказочных преданиях о первой семье,  жизнь  кото-
рой,  как и все прошедшее, объясняется только под влия-
нием наших соображений - как и  что  могло  случиться,-
приноравливая  эти соображения к нашему пониманию чело-
веческой жизни.                                        
   Также нельзя от физиологии индивида добиваться иско-
мого  явления,  потому что оно прямо явление обществен-
ное;  а до сих пор физиология отдельного человека точно
так  же не нашла в жизненных отправлениях организма ус-
ловий,  необходимо производящих общественность,  как не
нашла  в изучении организма муравья необходимости стад-
ной жизни.  Стадная жизнь животных и  человеческая  об-
щественность  остаются простым наблюдением неотразимого
факта, органически ничем не объясненного.              
   Путем анализа,  разложением общественных явлений  на
их  составные данные,  едва ли невозможнее натолкнуться
на отыскание их связи с жизненными условиями отдельного
организма,  чем,  наоборот, возведением физиологических
данных на указание необходимости общественного  склада.
По крайней мере теперь физиология не имеет способов пе-
решагнуть черту,  с обеих  сторон  мешающую  разрешению
вопросов;  а  наука общественного устройства едва пыта-
лась воспользоваться своими путями анализа,  чтобы  по-
дойти  к уяснению своей естественной связи с физиологи-
ей.  Она или вращалась в  заколдованном  круге  записы-
ва-ния  современных отношений экономических,  юридичес-
ких,  политических,  возводя их на степень законности и
истины (политическая экономия и пр.), или надрывалась в
заколдованном круге создавания для будущего  обществен-
ных отношений воображаемых,  которые (исключая критики,
уяснявшей недостатки собственно современного положения)
оставались в книге и не переходили в жизнь (отвлеченные
социальные теории).  Встреча физиологии  и  социологии,
где  бы  разрешались их смежные задачи,  представляется
весьма далекою;  ни с той, ни с другой стороны содержа-
ние не исчерпывается до его пределов, и науки оставляют
между собою непреодолимые промежутки или остаются      
 при неуловимости переходов одна в другую.  Вообще,  мы
находим больше запросов,  чем разрешении;  но во всяком
случае та сторона,  которая может обратиться к смежному
содержанию с большим числом запросов, та скорее и вызо-
вет к разработке и разрешению смежных задач...         
   Мы уже  сказали,  что наука общественного устройства
все больше и больше приходит к необходимости принять за
свое средоточие экономические отношения общества. Таким
образом,  основная задача переходит из неопределенности
слишком широкой постановки в пределы, яснее очерченные.
Мы сводим постановку основной задачи  на  экономические
отношения  общества.  Припомнив прежде высказанные нами
требования от того,  что можно принять за точку отправ-
ления  при  изучении самого экономического мира,  мы их
дополним новым требованием, чтобы эта точка отправления
заключалась  в явлении,  еще более определенном,  более
очерченном в своем содержании, чем то, что мы можем ра-
зуметь  вообще  под выражением "экономические отношения
общества".  Без сомнения,  такое ограничение, ставя нас
на почву более положительного вопроса, также не удаляет
и от прежних требований,  чтобы искомое явление  давало
нам  способы  идти обратно к отыскиванию сочетаний,  из
которых оно слагается, и идти далее к сочетаниям, вновь
возникающим.

                                 
   Г. В. ПЛЕХАНОВ
                                      
   ...Всем известно, что французские материалисты расс-
матривали всю психическую деятельность человека как ви-
доизменение  ощущений (sensations transformees).  Расс-
матривать психическую деятельность с этой точки  зрения
- значит считать все представления, все понятия и чувс-
тва человека результатом воздействия на него окружающей
среды.  Французские материалисты так и смотрели на этот
вопрос. Они беспрестанно, очень горячо и совершенно ка-
тегорически  заявляли,  что  человек  со  всеми  своими
взглядами и чувствами есть то, что делает из него окру-
жающая его среда,  т. е., во-первых, природа, а во-вто-
рых,  общество.  "L'hom-me est tout education" (человек
целиком зависит от воспитания),- твердит Гельвеций, по-
нимая под словом "воспитание" всю совокупность  общест-
венного влияния.  Этот взгляд на человека,  как на плод
окружающей среды, был главной теоретической основой но-
ваторских требований французских материалистов. В самом
деле, если человек зависит от окружающей его среды, ес-
ли  он обязан ей всеми свойствами своего характера,  то
он обязан ей, между прочим, и своими недостатками: сле-
довательно, если вы хотите бороться с его недостатками,
вы должны надлежащим  образом  видоизменить  окружающую
его среду, и притом именно обществен-                  
   ную среду,  потому что природа не делает человека ни
злым,  ни добрым. Поставьте людей в разумные обществен-
ные отношения,  т. е. в такие условия, при которых инс-
тинкт самосохранения каждого из них перестанет  толкать
его на борьбу с остальными; согласите интерес отдельно-
го человека с интересами всего общества - и добродетель
(vertu) явится сама собою, как сам собою падает на зем-
лю камень, лишенный подпоры. Добродетель надо не пропо-
ведовать,  а  подготовлять разумным устройством общест-
венных отношений...                                    
   Учение о том, что духовный мир человека представляет
собою  плод  окружающей среды,  нередко приводило фран-
цузских материалистов к выводам,  неожиданным  для  них
самих.  Так, например, они говорили иногда, что взгляды
человека не имеют ровно никакого влияния на его поведе-
ние и что поэтому распространение тех или других идей в
обществе не может ни на волос изменить  его  дальнейшую
судьбу.  Ниже мы покажем, в чем заключалась ошибочность
такого мнения,  теперь же обратим  внимание  на  другую
сторону воззрений французских материалистов.           
   Если идеи  всякого данного человека определяются ок-
ружающей его средой, то идеи человечества, в их истори-
ческом  развитии,  определяются  развитием общественной
среды,  историей общественных отношений. Следовательно,
если бы мы задумали нарисовать картину "прогресса чело-
веческого разума" и если бы мы не ограничились при этом
вопросом  - "как?" (как именно совершалось историческое
движение разума?),  а поставили себе совершенно естест-
венный  вопрос  -  "почему?" (почему же совершалось оно
именно так, а не иначе?), то мы должны были бы начать с
истории среды,  с истории развития общественных отноше-
ний. Центр тяжести исследования перенесся бы, таким об-
разом,  по крайней мере на первых порах, в сторону исс-
ледования законов общественного  развития.  Французские
материалисты вплотную подошли к этой задаче,  но не су-
мели не только разрешить ее,  а даже  правильно  поста-
вить.                                                  
   Когда у  них  заходила речь об историческом развитии
человечества,  они  забывали   свой   сенсуалистический
взгляд на "человека" вообще и,  подобно всем "просвети-
телям" того времени,  твердили,  что мир (т. е. общест-
венные  отношения  людей)  управляется  мнениями (c'est
I'opinion qui gouverne le monde) *.  В этом заключается
коренное противоречие, которым страдал материализм XVI-
II века и которое в рассуждениях его сторонников распа-
далось на целый ряд второстепенных,  производных проти-
воречий,  подобно тому как банковый билет разменивается
на мелкую монету.                                      
   Положение. Человек  со  всеми  своими  мнениями есть
плод

                         
   Противоположение. Исторический  опыт показывает нам,
"que les opinions sacrees furent  la  source  weritable
des maux du genre humain" *,  и это совершенно понятно,
потому что, если мнения вообще управляют миром, то оши-
бочные мнения управляют им, как кровожадные тираны.    
   Легко было  бы удлинить список подобных противоречий
французских материалистов...                           
   Остановимся на коренном их противоречии:  мнения лю-
дей определяются средою; среда определяется мнениями. О
нем приходится сказать, как Кант говорил о своих "анти-
номиях": положение столь же справедливо, как и противо-
положение. В самом деле, не подлежит никакому сомнению,
что  мнения людей определяются окружающей их обществен-
ной средой.  Так же несомненно и то,  что ни один народ
не  помирится  с  таким общественным порядком,  который
противоречит всем его взглядам: он восстанет против та-
кого порядка,  он перестроит его по-своему. Стало быть,
правда и то,  что мнения управляют миром.  Но каким  же
образом два положения,  верные сами по себе, могут про-
тиворечить друг другу?  Дело объясняется очень  просто.
Они  противоречат друг другу лишь потому,  что мы расс-
матриваем их с неправильной точки зрения:              
   с этой точки зрения кажется -  и  непременно  должно
казаться,- что если верно положение, то ошибочно проти-
воположение,  и наоборот.  Но раз вы найдете правильную
точку зрения,  противоречие исчезнет,  и каждое из сму-
щавших вас положений примет новый  вид:  окажется,  что
оно дополняет, точнее, обусловливает собою другое поло-
жение,  а вовсе не исключает его;  что если бы  неверно
было это положение, то неверно было бы и другое положе-
ние,  казавшееся вам прежде его  антагонистом.  Как  же
найти такую правильную точку зрения?                   
   Возьмем пример. Часто говорили, особенно в XVIII ве-
ке,  что государственное устройство всякого данного на-
рода обусловливается нравами этого народа. И это совер-
шенно справедливо. Когда исчезли старые республиканские
нравы римлян, республика уступила место монархии. Но, с
другой стороны,  не менее часто утверждали,  что  нравы
данного народа обусловливаются его государственным уст-
ройством.  Это также не подлежит никакому  сомнению.  В
самом деле откуда у римлян,  например, времен Ге-лиога-
бала взялись бы республиканские нравы?  Не ясно  ли  до
очевидности, что нравы римлян времен империи должны бы-
ли представлять собою нечто противоположное старым рес-
публиканским нравам? А если ясно, то мы приходим к тому
общему выводу,  что государственное устройство обуслов-
ливается  нравами,  нравы же - государственным устройс-
твом.  Но ведь это противоречивый вывод.  Вероятно,  мы
пришли  к  нему вследствие ошибочности того или другого
из наших положений.  Какого же именно? Ломайте себе го-
лову сколько хотите, вы не откроете неправильности ни в
том,  ни в другом; оба они безупречны, так как действи-
тельно нравы

                   
   териализма это  означает  вот  что:  очень ошибались
французские  материалисты,  когда,  противореча  своему
обычному взгляду на историю,  они говорили, что идеи не
значат ничего,  так как среда значит все. Не менее оши-
бочен и этот обычный взгляд их на историю (c'est I'opi-
nion qui gouverne le monde) *, объявляющий мнения глав-
ной  основной  причиной существования всякой данной об-
щественной среды.  Между мнениями и  средой  существует
несомненное взаимодействие.  Но научное исследование не
может остановиться на признании  этого  взаимодействия,
так  как взаимодействие далеко не объясняет нам общест-
венных явлений.  Чтобы понять историю человечества,  т.
е. в данном случае историю его мнений, с одной стороны,
и историю тех общественных отношений, через которые оно
прошло  в  своем развитии,- с другой,  надо возвыситься
над точкой зрения взаимодействия,  надо  открыть,  если
это  возможно,  тот фактор,  который определяет собою и
развитие общественной среды,  и развитие мнений. Задача
общественной науки XIX века заключалась именно в откры-
тии этого фактора.                                     
   Мир управляется мнениями. Но ведь мнения не остаются
неизменными.  Чем обусловливаются их изменения?  "Расп-
ространением просвещения",- отвечал еще в XVII веке Ла-
мот  ле  Вайе.  Это - самое отвлеченное и самое поверх-
ностное выражение мысли о господстве мнений над  миром.
Просветители  XVIII века крепко за него держались,  до-
полняя его иногда меланхолическими рассуждениями о том,
что судьба просвещения, к сожалению, вообще мало надеж-
на. Но у наиболее талантливых из них уже заметно созна-
ние  неудовлетворительности  такого взгляда.  Гельвеций
замечает, что развитие знаний подчиняется известным за-
конам и что,  следовательно,  существуют какие-то скры-
тые,  неизвестные причины,  от которых оно зависит.  Он
делает в высшей степени интересную,  до сих пор не оце-
ненную по достоинству попытку объяснить общественное  и
умственное развитие человечества материальными его нуж-
дами.  Эта попытка окончилась,  да по многим причинам и
не могла не окончиться,  неудачей.  Но она осталась как
бы завещанием для тех мыслителей следующего века, кото-
рые захотели бы продолжить дело французских материалис-
тов...                                                 
   От чего зависит, чем определяется природа обществен-
ных отношений?                                         
   ...Ни материалисты прошлого века, ни социалисты-уто-
писты не дали удовлетворительного ответа на  этот  воп-
рос. Удалось ли разрешить его идеалистам-диалектикам?  
   Нет, не  удалось  и им,  и не удалось именно потому,
что  они  были  идеалистами.  Чтобы  выяснить  себе  их
взгляд,  припомним... спор о том, что от чего зависит -
конституция от нравов или нравы от конституции.  Гегель
справедливо замечал по поводу этого спора, что вопрос в
нем поставлен совершенно неправильно,  так как в  дейс-
твительности  хотя  нравы  данного народа,  несомненно,
влияют на его конституцию,  а конституция  -  на  нравы
данного народа,

                           
 но и те и другие представляют собою результат  чего-то
"третьего",  некоторой  особой силы,  которая создает и
нравы, влияющие на конституцию, и конституцию, влияющую
на нравы.  Но какова,  по Гегелю,  эта особая сила, эта
последняя основа, на которой держится и природа людей и
природа общественных отношений? Эта сила есть "понятие"
или - что то же - "идея",  осуществлением которой явля-
ется вся история данного народа.  Каждый народ осущест-
вляет свою особую идею, а каждая особая идея, идея каж-
дого  отдельного  народа,  представляет собою ступень в
развитии абсолютной идеи.  История  оказывается,  таким
образом, как бы прикладною логикой: объяснить известную
историческую эпоху - значит показать,  какой стадии ло-
гического  развития  абсолютной идеи она соответствует.
Но что же такое эта "абсолютная идея"? Не что иное, как
олицетворение  нашего  собственного логического процес-
са...                                                  
   Олицетворяя наш собственный мыслительный  процесс  в
виде  абсолютной  идеи  и ища в этой идее разгадки всех
явлений, идеализм тем самым заводил себя в тупой переу-
лок,  из которого выбраться можно было,  только покинув
"идею",  т. е. распростившись с идеализмом. Вот, напри-
мер, объясняют ли вам сколько-нибудь природу магнетизма
следующие слова Шеллинга:  "Магнетизм  есть  общий  акт
одушевления, внедрения единства во множество, понятия в
различие.  То самое вторжение субъективного в объектив-
ное, которое в идеальном... есть самосознание, является
здесь выраженным в бытии". Не правда ли, эти слова ров-
но  ничего не объясняют?  Так же мало удовлетворительны
подобные объяснения и в области  истории.  Отчего  пала
Греция? Оттого, что та идея, которая составляла принцип
греческой жизни, центр греческого духа (идея прекрасно-
го),  могла  быть  лишь очень непродолжительной фазой в
развитии всемирного духа. Подобные ответы только повто-
ряют вопрос в положительной,  и притом напыщенной,  хо-
дульной форме.  Гегель, которому принадлежит только что
приведенное объяснение падения Греции,  как будто и сам
чувствует это и спешит дополнить  свое  идеалистическое
объяснение  ссылкой  на  экономическую действительность
древней Греции.  "Лакедемон пал главным образом вследс-
твие неравенства имуществ",- говорит он. И так поступа-
ет он не только там,  где дело  касается  Греции.  Это,
можно  сказать,  его неизменный прием в философии исто-
рии:  сначала несколько туманных ссылок на свойства аб-
солютной  идеи,  а затем - гораздо более пространные и,
конечно,  гораздо более убедительные указания на харак-
тер и развитие имущественных отношений у того народа, о
котором идет речь.  Собственно в объяснениях этого пос-
леднего рода нет уже ровно ничего идеалистического,  и,
прибегая к ним,  Гегель, говоривший, что "идеализм ока-
зывается истиной материализма", подписывал свидетельст-
во о бедности именно идеализму,  как бы молчаливо приз-
навая,  что,  в сущности, дело обстоит совсем наоборот,
что материализм оказывается истиной идеализма.