18.Мир философии

Человек есть историческое существо, он призван реали-
зовать себя в истории, история - его судьба. Он не
только принужден жить в истории, но и творить в исто-
рии. В истории объективирует человек свое творчество.
Дух в истории есть объективный дух. Но именно потому,
что в истории объективируются результаты творческих ак-
тов человека, в ней никогда не достигается то, чего хо-
тел бы человек в своих замыслах. История в своей объек-
тивации совершенно равнодушна к человеческой личности,
она еще более жестока к ней, чем природа, и она никогда
не признает человеческой личности верховной ценностью,
ибо такое признание означало бы срыв и конец истории. И
вместе с тем человек не может отказаться от истории, не
обеднев и не урезав себя, она есть его путь и судьба.
Но человек не должен никогда идоло-поклонствовать перед
историей и историческую необходимость считать источни-
ком своих оценок. Человек призван творить культуру,
культура также есть его путь и судьба, он реализует се-
бя через культуру. Обреченный на историческое существо-
вание, он тем самым обречен на созидание культуры. Че-
ловек - существо творческое, творит ценности культуры.
Культура поднимает человека из варварского состояния.
Но в культуре объективируется человеческое творчество.
Культура может быть определена как объективация челове-
ческого творчества. Классическая культура есть совер-
шенная объективация. Дух в культуре, религии, морали,
науке, искусстве, праве есть объективный дух. В объек-
тивации культуры охлаждается огонь творчества, творчес-
кий взлет вверх протягивается вниз, подчиняется закону.
И не наступает преображения мира. Объективированная
культура со своими высокими ценностями так же равнодуш-
на и жестока к человеческой личности, так же невнима-
тельна к внутреннему существованию, как и история, как
и весь объективированный мир. И потому для культуры
наступит страшный суд, не внешний, а внутренний, совер-
шаемый ее творцами. Идолопоклонство перед культурой так
же недопустимо, как ее варварское отрицание. Необходимо
принять и изжить этот трагический конфликт, эту нераз-
решимую в нашем мире антиномию. Нужно принять историю,
принять культуру, принять и этот ужасный, мучительный,
падший мир. Но не объективации принадлежит последнее
слово, последнее слово звучит из иного порядка бытия. И
мир объективный угаснет, угаснет в вечности, в вечнос-
ти, обогащенной пережитой трагедией.

                        
                                                       
   О. ШПЕНГЛЕР 
                                        
   В пласте  горной  породы заключены кристаллы опреде-
ленного минерала.  Возникают трещины  и  разломы;  вода
просачивается  вовнутрь  и  вымывает с течением времени
кристаллы,  так что остаются лишь пустоты,  сохраняющие
их  форму.  Позднее в игру вступают вулканические явле-
ния, взрывающие породу; расплавленные массы пробиваются
вовнутрь,  застывают  и в свою очередь кристаллизуются.
Но им уже не дано образовать свою собственную  форму  -
они должны заполнить наличную; так возникают поддельные
формы, кристаллы, внутренняя структура которых противо-
речит их внешнему строению, один вид минерала с внешни-
ми чертами другого. Минералоги именуют это псевдоморфо-
зой.                                                   
   Исторические псевдоморфозы  -  так называю я случаи,
когда чужая старая культура так  властно  тяготеет  над
страной,  что молодая и родная для этой страны культура
не обретает свободного дыхания и не только не  в  силах
создать  чистые и собственные формы выражения,  но даже
не осознает по-настоящему себя самое.  Все вышедшее  из
глубин изначальной душевности изливается в пустые формы
чуждой жизни;  юные чувства застывают в старческие про-
изведения,  и вместо свободного развертывания собствен-
ных творческих сил только ненависть  к  чужому  насилию
вырастает до гигантского размаха.                      
   ...Псевдоморфоза лежит сегодня перед нашими глазами:
петровская Россия.  Русская героическая сага  былинного
типа  достигает своей вершины в киевском круге сказаний
о князе Владимире с его рыцарями Круглого Стола и о на-
родном богатыре Илье Му-ромце 16.  Все неизмеримое раз-
личие между русской и фаустовской  душой  уже  отделяет
эти  былины от "современных" им сказаний времен пересе-
ления народов об Артуре,  об Эманарихе и Нибелун-гах  в
форме  поэм о Гильдебранде и о Вальтари.  Русская эпоха
Меровингов начинается со  свержения  татарского  влады-
чества  и  длится через времена последних Рюриковичей и
первых Романовых до Петра Великого. Я рекомендую любому
прочесть франкскую историю Григория Турского (до 591) и
параллельно соответствующие разделы у старомодного  Ка-
рамзина,  в  первую  очередь касательно Ивана Грозного,
Бориса Годунова и Шуйского. Большего сходства невозмож-
но вообразить. За этой московской эпохой великих боярс-
ких родов и патриархов следует с основанием  Петербурга
(1703)  псевдоморфоза,  которая  принудила  примитивную
русскую душу выражать  себя  сначала  в  чуждых  формах
позднего барокко,  затем в формах Просвещения и позднее
в формах XIX в.  Петр Великий стал для русской сущности
роковой фигурой...                                     
   За пожаром Москвы, грандиозным символическим деянием
молодого народа, в котором сказалась достойная Маккаве-
ев17 ненависть ко всему чужому и иноверному, последова-
ли въезд Александра I в Париж, Священный союз и участие
в концерте западных великих держав.  Народ, назначением
которого было - в течение поколений жить  вне  истории,
был искусственно принужден к не-                       
 подлинной истории,  дух которой для  исконной  русской
сущности был просто-напросто непонятен.  В лишенной го-
родов стране с ее старинным крестьянством распространя-
лись,  как опухоли, города чужого стиля. Они были фаль-
шивыми,  неестественными,  неправдоподобными до глубины
своей  сути.  "Петербург  - это самый абстрактный и ис-
кусственный город,  который только существует  на  све-
те",- замечает Достоевский.  Хотя он сам родился в этом
городе, у него было чувство, что в одно прекрасное утро
Петербург растает вместе с рассветными туманами.  Такой
же привиденческий и неправдоподобный облик  имели  рос-
кошные эллинистические города, рассеянные по арамейским
полям.  Так их видел Иисус в своей Галилее.  Так должен
был  чувствовать апостол Петр,  когда он увидел импера-
торский Рим.                                           
   Москва - святая,  Петербург - Сатана;  Петр  Великий
предстает  в  распространенной народной легенде как Ан-
тихрист... Все, что возникает, неистинно и нечисто; это
изнеженное общество, пронизанные интеллектом искусства,
социальные сословия, чуждое государство с его цивилизо-
ванной дипломатией, судебные приговоры и административ-
ные распоряжения. Нельзя вообразить себе большей проти-
воположности,  нежели между русским и западным, иудейс-
ко-христианским - и позднеантичным видами нигилизма:   
   между ненавистью к чужому, отравляющей еще нерожден-
ную культуру в материнском лоне ее родины, и отвращени-
ем к собственной культуре, вершины которой вконец прие-
лись. Глубочайшее религиозное мировосприятие, неожидан-
ные озарения,  дрожь робости перед грядущим  сознанием,
метафизические  грезы  и порывы стоят в начале истории,
доходящая до боли интеллектуальная ясность- в конце ис-
тории...  "Нынче  все размышляют на улицах и площадях о
вере",- так говорится у  Достоевского...  Молодые  люди
довоенной России, грязные, бледные, возбужденные и пос-
тоянно занятые метафизикой, все созерцающие глазами ве-
ры,  хотя бы речь,  по видимости,  шла об избирательном
праве,  о химии или о женском образовании,- ведь это же
иудеи  и ранние христиане эллинистических больших горо-
дов, которых римлянин рассматривал с такой насмешкой, с
отвращением и с тайным страхом.

                                           
   М. М. БАХТИН   
                                     
   Проблема той  или иной культурной области в ее целом
- познания,  нравственности, искусства - может быть по-
нята как проблема границ этой области.                 
   Та или  иная возможная или фактически наличная твор-
ческая точка зрения становится убедительно нужной и не-
обходимой лишь в соотнесении с другими творческими точ-
ками зрения: лишь там, где на их границах рождается су-
щественная нужда в ней, в ее                           
   творческом своеобразии,  находит  она  свое  прочное
обоснование и оправдание;  изнутри же ее самой,  вне ее
причастности единству культуры, она только голо-фактич-
на,  а ее своеобразие может представиться просто произ-
волом и капризом.                                      
   Не должно, однако, представлять себе область культу-
ры как некое пространственное целое,  имеющее  границы,
но имеющее и внутреннюю территорию. Внутренней террито-
рии у культурной области нет:  она вся  расположена  на
границах, границы проходят повсюду, через каждый момент
ее,  систематическое единство культуры уходит  в  атомы
культурной жизни,  как солнце отражается в каждой капле
ее.  Каждый культурный акт существенно живет на  грани-
цах: в этом его серьезность и значительность; отвлечен-
ный от границ,  он теряет почву, становится пустым, за-
носчивым, вырождается и умирает.                       
   В этом  смысле мы можем говорить о конкретной систе-
матичности каждого явления культуры, каждого отдельного
культурного  акта,  об  его автономной причастности-или
причастной автономии.                                  
   Только в этой конкретной систематичности  своей,  то
есть в непосредственной отнесенности и ориентированнос-
ти в единстве культуры,  явление перестает быть  просто
наличным,  голым фактом, приобретает значимость, смысл,
становится как бы некой монадой,  отражающей в себе все
и отражаемой во всем.                                  
   В самом  деле:  ни один культурный творческий акт не
имеет дела с совершенно индифферентной к ценности,  со-
вершенно случайной и неупорядоченной материей,- материя
и хаос суть вообще понятия относительные,- но всегда  с
чем-то уже оцененным и как-то упорядоченным, по отноше-
нию к чему он должен ответственно  занять  теперь  свою
ценностную  позицию.  Так,  познавательный  акт находит
действительность уже обработанной в понятиях дона-учно-
го мышления, но, главное, уже оцененною и упорядоченною
этическим поступком: практически-житейским, социальным,
политическим;  находит  ее утвержденной религиозно,  и,
наконец, познавательный акт исходит из эстетически упо-
рядоченного образа предмета, из виденья предмета.      
   То, что преднаходится познанием,  не есть, таким об-
разом,  res nullius *,  но действительность  этического
поступка  во всех его разновидностях и действительность
эстетического виденья.  И  познавательный  акт  повсюду
должен  занимать  по  отношению к этой действительности
существенную позицию,  которая не должна быть, конечно,
случайным столкновением,  но может и должна быть систе-
матически обоснованной из существа  познания  и  других
областей.                                              
   То же  самое должно сказать и о художественном акте:
и он живет и движется не в  пустоте,  а  в  напряженной
ценностной  атмосфере ответственного взаимоопределения.
Художественное произведение как вещь  спокойно  и  тупо
отграничено  пространственно  и временно от всех других
вещей: статуя или картина физически

                   
   * - ничья вещь (лат.).                              
                                                       
                                                       
 вытесняет из  занятого  ею пространства все остальное;
чтение книги начинается в  определенный  час,  занимает
несколько часов времени,  заполняя их, и в определенный
же час кончается,  кроме того,  и самая книга плотно со
всех сторон охвачена переплетом:                       
   но живо  произведение и художественно значимо в нап-
ряженном и активном взаимоопределении  с  опознанной  и
поступком  оцененной действительностью.  Живо и значимо
произведение - как художественное,  - конечно,  и не  в
нашей психике; здесь оно тоже только эмпирически налич-
но,  как психический процесс, временно локализованный и
психологически закономерный.  Живо и значимо произведе-
ние в мире,  тоже и живом и  значимом,-  познавательно,
социально, политически, экономически, религиозно.      
   Обычное противопоставление  действительности  и  ис-
кусства или жизни и искусства и стремление найти  между
ними какую-то существенную связь - совершенно правомер-
но,  но нуждается в более точной научной  формулировке.
Действительность,  противопоставляемая искусству, может
быть только  действительностью  познания  и  этического
поступка во всех его разновидностях:                   
   действительностью жизненной  практики  - экономичес-
кой,  социальной,  политической и собственно нравствен-
ной.                                                   
   Должно отметить, что в плане обычного мышления дейс-
твительность,  противопоставляемая искусству,- в  таких
случаях,  впрочем,  любят употреблять слово "жизнь"-уже
существенно эстетизована:  это - уже художественный об-
раз  действительности.  но  гибридный  и  неустойчивый.
Очень часто,  порицая новое искусство за его  разрыв  с
действительностью вообще,  противопоставляет ему на са-
мом деле действительность старого  искусства,  "класси-
ческого искусства",  воображая,  что это какая-то нейт-
ральная действительность. Но эстетическому как таковому
должно  противопоставлять со всею строгостью и отчетли-
востью еще не эстетизованную и,  следовательно, не объ-
единенную действительность познания и поступка;  должно
помнить,  что конкретно-единою жизнью или  действитель-
ностью она становится только в эстетической интуиции, а
заданным систематическим единством - в философском поз-
нании.                                                 
   Должно остерегаться также неправомерного, методичес-
ки не оправданного ограничения, выдвигающего по прихоти
только  один какой-нибудь момент внеэстетического мира:
так,  необходимость природы естествознания  противопос-
тавляют свободе и фантазии художника или особенно часто
выдвигают только социальный или  актуально-политический
момент, а иногда даже наивную неустойчивую действитель-
ность жизненной практики.                              
   Надо также раз и навсегда помнить, что никакой дейс-
твительности  в себе.  никакой нейтральной действитель-
ности противопоставить искусству нельзя:               
   тем самым,  что мы о ней говорим и ее противопостав-
ляем чему-то, мы ее как-то определяем и оцениваем; нуж-
но только прийти в ясность с самим собою и понять дейс-
твительное направление своей оценки.                   
   Все это можно выразить коротко так: действительность
можно противопоставить искусству только как нечто  доб-
рое или нечто истинное - красоте.                      
   Каждое явление  культуры конкретно-систематично,  то
есть занимает какую-то существенную позицию по  отноше-
нию к преднаходимой им действительности других культур-
ных установок и тем самым приобщается заданному  единс-
тву культуры.  Но глубоко различны эти отношения позна-
ния,  поступка и художественного творчества к преднахо-
димой ими действительности.                            
   Познание не  принимает этической оцененности и эсте-
тической оформленности бытия,  отталкивается от них;  в
этом смысле познание как бы ничего не предна-ходит, на-
чинает сначала,  или - точнее -  момент  преднахождения
чего-то  значимого  помимо  познания остается за бортом
его,  отходит в область исторической,  психологической,
лично-биографической  и  иной фактичности,  случайной с
точки зрения самого познания.                          
   Вовнутрь познания преднайденная оцененность и  эсте-
тическая  оформленность  не  входят.  Действительность,
входя в науку, сбрасывает с себя все ценностные одежды,
чтобы  стать голой и чистой действительностью познания,
где суверенно  только  единство  истины.  Положительное
взаимоопределение в единстве культуры имеет место толь-
ко по отношению к познанию в его целом в  систематичес-
кой философии.                                         
   Есть единый мир науки,  единая действительность поз-
нания,  вне которой ничто не может стать  познавательно
значимым;  эта действительность познания не завершена и
всегда открыта.  Все, что есть для познания, определено
им самим и - в задании - определено во всех отношениях:
все,  что упорствует,  как бы сопротивляется познанию в
предмете,  еще  не опознано в нем,  упорствует лишь для
познания, как чисто познавательная же проблема, а вовсе
не  как  нечто  внепознавательно ценное - нечто доброе,
святое, полезное и т. п.,- такого ценностного сопротив-
ления познание не знает.                               
   Конечно, мир  этического поступка и мир красоты сами
становятся предметом познания,  но они отнюдь не вносят
при  этом  своих оценок и своей самозаконности в позна-
ние;  чтобы стать познавательно значимыми,  они всецело
должны подчиниться его единству и закономерности.      
   Так, чисто  отрицательно,  относится  познавательный
акт к преднаходимой действительности поступка и эстети-
ческого  виденья,  осуществляя этим чистоту своего сво-
еобразия.                                              
   Этим основным характером познания обусловлены следу-
ющие  его  особенности:  познавательный  акт  считается
только с преднаходимой им,  предшествующей ему, работой
познания  и не занимает никакой самостоятельной позиции
по отношению к действительности поступка и художествен-
ного творчества в их исторической определенности; более
того: отдельность, единичность поз-                    
 навательного акта и его выражения в отдельном, индиви-
дуальном научном произведении не значимы с точки зрения
самого познания:  в мире познания принципиально нет от-
дельных  актов  и  отдельных  произведений;  необходимо
привнесение  иных  точек  зрения,  чтобы найти подход и
сделать существенной историческую единичность  познава-
тельного акта и обособленность, законченность и индиви-
дуальность научного произведения,  между тем -  как  мы
увидим  это  далее  -  мир искусства существенно должен
распадаться на отдельные,  самодовлеющие индивидуальные
целые - художественные произведения,  каждое из которых
занимает самостоятельную позицию по отношению  к  дейс-
твительности познания и поступка; это создает имманент-
ную историчность художественного произведения.         
   Несколько иначе относится к  преднаходимой  действи-
тельности  познания  и  эстетического видения этический
поступок.  Это отношение обычно выражают как  отношение
долженствования к действительности;  входить в рассмот-
рение этой проблемы мы здесь не намерены, отметим лишь,
что и здесь отношение носит отрицательный характер, хо-
тя и иной, чем в области познания *.                   
   Переходим к художественному творчеству.             
   Основная особенность эстетического, резко отличающая
его  от  познания и поступка,-его рецептивный,  положи-
тельно-приемлющий характер:                            
   преднаходимая эстетическим актом,  опознанная и оце-
ненная поступком действительность входит в произведение
(точнее-в эстетический объект) и становится здесь необ-
ходимым конститутивным моментом. В этом смысле мы можем
сказать:  действительно,  жизнь находится не только вне
искусства, но и в нем, внутри его, во всей полноте сво-
ей ценностной весомости: социальной, политической, поз-
навательной и иной.  Искусство богато,  оно не сухо, не
специально;  художник специалист только как мастер,  то
есть только по отношению к материалу.                  
   Конечно, эстетическая форма переводит эту опознанную
и оцененную действительность в  иной  ценностный  план,
подчиняет новому единству, по-новому упорядочивает: ин-
дивидуализует, конк-ретизует, изолирует и завершает, но
не  отменяет ее опо-знанности и оцененности:  именно на
эту опознанность и оцененность и направлена завершающая
эстетическая форма.                                    
   Эстетическая деятельность  не  создает  сплошь новой
действи-

                                                 
   тельности *. В отличие от познания и поступка, кото-
рые создают природу и социальное человечество,  искусс-
тво воспевает,  украшает, воспоминает эту преднаходимую
действительность познания и поступка - природу и  соци-
альное  человечество,-  обогащает  и  восполняет их,  и
прежде всего оно создает конкретное интуитивное  единс-
тво этих двух миров-помещает человека в природу,  поня-
тую как его эстетическое окружение,- очеловечивает при-
роду и натурализует человека.                          
   В этом приятии этического и познавательного вовнутрь
своего объекта -  своеобразная  доброта  эстетического,
его благостность: оно как бы ничего не выбирает, ничего
не разделяет,  не отменяет, ни от чего не отталкивается
и не отвлекается. Эти чисто отрицательные моменты имеют
место в искусстве только по отношению  к  материалу;  к
нему  художник  строг  и беспощаден:  поэт немилосердно
отбрасывает слова,  формы и выражения и избирает немно-
гое,  осколки  мрамора  летят из-под резца ваятеля,  но
внутренний человек в одном и телесный человек в  другом
случае оказываются только обогащенными: этический чело-
век обогатился положительно утвержденной природой, при-
родный - этическим смыслом.                            
   Почти все (не религиозные,  конечно,  а чисто светс-
кие) добрые,  приемлющие и обогащающие, оптимистические
категории  человеческого мышления о мире и человеке но-
сят эстетический характер; эстетична и вечная тенденция
этого мышления-представлять себе должное и заданное как
уже данное и наличное где-то,  тенденция, создавшая ми-
фологическое мышление, в значительной степени и метафи-
зическое.                                              
   Искусство создает новую форму как  новое  ценностное
отношение  к тому,  что уже стало действительностью для
познания и поступка:  в искусстве мы все узнаем  и  все
вспоминаем  (в познании мы ничего не узнаем и ничего не
вспоминаем, вопреки формуле Платона); но именно поэтому
в искусстве такое значение имеет момент новизны, ориги-
нальности,  неожиданности,  свободы, ибо здесь есть то,
на фоне чего может быть воспринята новизна,  оригиналь-
ность, свобода - узнаваемый и сопереживаемый мир позна-
ния  и поступка,  он-то и выглядит и звучит по-новому в
искусстве,  по отношению к нему и  воспринимается  дея-
тельность художника - как свободная.  Познание и посту-
пок первичны, то есть они впервые создают свой предмет:
познанное  не  узнано и не вспомянуто в новом свете,  а
впервые определено; и поступок жив только тем, чего еще
нет: здесь все изначала ново, и потому здесь нет новиз-
ны,  здесь все - ex origine,  и потому здесь нет ориги-
нальности.

                                         
   * Этот как бы вторичный характер эстетического  нис-
колько  не понижает,  конечно,  его самостоятельности и
своеобразия рядом с этическим и познавательным; эстети-
ческая  деятельность  создает свою действительность,  в
которой действительность познания и поступка оказывает-
ся положительно принятой и преображенной: в этом - сво-
еобразие эстетического.                                
                                                       
                                                       
                                                       
 2. НАУКА И ИСКУССТВО КАК ФОРМЫ КУЛЬТУРЫ
                                                       
   Ж. Ж. РУССО 
                                        
   Как и  тело,  дух  имеет свои потребности.  Телесные
потребности являются основой общества,  а духовные  его
украшают. В то время как правительство и законы охраня-
ют общественную безопасность и  благосостояние  сограж-
дан, науки, литература и искусства - менее деспотичные,
но, быть может, более могущественные - обвивают гирлян-
дами цветов оковывающие людей железные цепи,  заглушают
в них естественное чувство свободы,  для  которой  они,
казалось бы, рождены, заставляют их любить свое рабство
и создают так называемые цивилизованные народы. Необхо-
димость воздвигла троны,  науки и искусства их утверди-
ли.  Сильные мира сего, любите таланты и покровительст-
вуйте их обладателям!                                  
   Цивилизованные народы,  лелейте их. Счастливые рабы,
вы им обязаны изысканным и изощренным  вкусом,  которым
вы  гордитесь,  мягкостью  характера и обходительностью
нравов,  способствующими более тесному и легкому  обще-
нию,  словом,  всеми  внешними признаками добродетелей,
которых у вас нет...                                   
   Наши души развращались,  по мере того как совершенс-
твовались  науки и искусства.  Быть может,  мне скажут,
что это - несчастье,  присущее только нашей эпохе? Нет,
милостивые государи, зло, причиняемое нашим суетным лю-
бопытством,  старо,  как мир.  Приливы и отливы воды  в
океане  не  строже  подчинены движению ночного светила,
чем судьба нравов и добропорядочности - успехам наук  и
искусств.  По  мере того как они озаряют наш небосклон,
исчезает добродетель,  и это явление наблюдается во все
времена и во всех странах.                             
   Взгляните на Египет, эту первую школу Вселенной... В
этой стране родились философия и изящные  искусства,  и
вскоре после этого она была завоевана...               
   Посмотрите на Грецию, когда-то населенную героями...
Нарождающаяся письменность еще не внесла порчи в сердца
обитателей  этой  страны,  но вскоре за нею последовали
успехи искусств,  разложение нравов, македонское иго, и
Греция - всегда ученая,  всегда изнеженная и всегда по-
рабощенная - отныне стала только менять своих повелите-
лей. Все красноречие Демосфена не в состо-             
   янии было вдохнуть свежие силы в общество,  расслаб-
ленное роскошью и искусством...                        
   Вот каким образом роскошь,  развращенность и рабство
во все времена становились возмездием за наше надменное
стремление выйти из счастливого невежества,  на которое
нас обрекла вечная Мудрость.  Казалось бы, густая заве-
са,  за которую она скрыла от нас все свои пути, должна
была бы указать нам на то,  что мы не предназначены для
пустых изысканий. Но есть ли хоть один ее урок, которым
мы сумели бы воспользоваться, и хоть один урок, которым
мы пренебрегли безнаказанно? Народы! Знайте раз навсег-
да, что природа хотела оберечь вас от наук, подобно то-
му как мать вырывает из рук своего ребенка опасное ору-
жие.  Все скрываемые ею от вас тайны являются злом,  от
которого она вас охраняет, и трудность изучения состав-
ляет  одно из немалых- ее благодеяний.  Люди испорчены,
но они были бы еще хуже,  если бы имели несчастье  рож-
даться учеными.

         
   Гёте И. В. Максимы и размышления / / Избранные фило-
софские произведения.                                  
   1964. С. 364-365                                    
              
                                         
 А. ШОПЕНГАУЭР 
                                        
   Но какого же рода познание рассматривает то, что су-
ществует вне и независимо от всяких  отношений,  единс-
твенную действительную сущность мира, истинное содержа-
ние его явлений,  не подверженное никакому изменению  и
поэтому  во все времена познаваемое с одинаковой истин-
ностью,- словом,  идеи,  которые представляют собой не-
посредственную  и  адекватную  объектность вещи в себе,
воли?  Это - искусство, создание гения. Оно воспроизво-
дит постигнутые чистым созерцанием вечные идеи, сущест-
венное и постоянное во всех явлениях мира, и, смотря по
тому,  каков материал,  в котором оно их воспроизводит,
оно - изобразительное искусство, поэзия или музыка. Его
единственный источник - познание идей; его единственная
цель - передать это познание.  В то  время  как  наука,
следуя  за беспрерывным и изменчивым потоком чет-вероя-
ких оснований и следствий, после каждой достигнутой це-
ли  направляется все дальше и дальше и никогда не может
обрести  конечной  цели,  полного  удовлетворения,  как
нельзя в беге достигнуть того пункта,  где облака каса-
ются горизонта,- искусство,  напротив, всегда находится
у  цели.  Ибо  оно вырывает объект своего созерцания из
мирового потока и ставит его изолированно перед  собой:
и это отдельное явление, которое в жизненном потоке бы-
ло исчезающей малой частицей,  делается  для  искусства
представителем целого,  эквивалентом бесконечно многого
в пространстве и времени; оттого искусство и останавли-
вается на этой частности: оно задерживает колесо време-
ни,  отношения исчезают перед ним, только существенное,
идея - вот его объект...                               
   Идеи постигаются только путем описанного выше чисто-
го созерцания, которое совершенно растворяется в объек-
те,  и  сущность  гения  состоит именно в преобладающей
способности к такому созерцанию;  и так  как  последнее
требует совершенного забвения собственной личности и ее
интересов, то гениальность не что иное, как полная объ-
ективность, т. е. объективное направление духа в проти-
воположность субъективному,  которое обращено  к  собс-
твенной личности,  т.  е.  воле. Поэтому гениальность -
это способность пребывать в чистом созерцании, теряться
в  нем  и  освобождать  познание,  сначала существующее
только для служения  воле,-  освобождать  его  от  этой
службы,  т. е. совершенно упускать из виду свои интере-
сы,  свои желания и цели,  на время вполне совлекать  с
себя свою личность, для того чтобы остаться только чис-
тым познающим субъектом, светлым оком мира, и это не на
мгновения,  а  с  таким постоянством и с такой обдуман-
ностью,  какие необходимы,  чтобы постигнутое воспроиз-
вести сознательным искусством, и "то, что предносится в
зыбком явлении, в устойчивой мысли навек закрепить"... 
   Обыкновенный человек,  этот фабричный товар природы,
какой она ежедневно производит тысячами, как я уже ска-
зал, совершенно не способен, по крайней мере на продол-
жительное и в полном смысле незаинтересованное наблюде-
ние, что составляет истинную                           
   созерцательность: он может направлять свое  внимание
на  вещи лишь постольку,  поскольку они имеют какое-ни-
будь,  хотя бы и очень косвенное, отношение к его воле.
Так как для этого требуется только познание отношений и
достаточно абстрактного понятия вещи (а по большей час-
ти  оно даже пригоднее всего),  то обыкновенный человек
не останавливается долго на чистом созерцании, не приг-
вождает  надолго своего взора к одному предмету,  а для
всего,  что ему встречается, ищет поскорее понятия, под
которое  можно  было бы это подвести,  как ленивый ищет
стула,  и затем предмет его уже больше  не  интересует.
Вот  почему он так скоро исчерпывает все:  произведения
искусства,  прекрасные создания природы и везде многоз-
начительное зрелище жизни во всех ее сценах. Но ему не-
когда останавливаться: только своей дороги в жизни ищет
он,  в крайнем случае еще и всего того,  что может ког-
да-нибудь сделаться его дорогой,  т. е. топографических
заметок в широком смысле этого слова;  на созерцание же
самой жизни,  как таковой, он не теряет времени. Наобо-
рот,  гений, чья познавательная сила в своем избытке на
некоторое время освобождается от служения его воле, ос-
танавливается  на  созерцании самой жизни,  стремится в
каждой вещи постигнуть ее идею,  а не  ее  отношения  к
другим вещам:  вот почему он часто не обращает внимания
на свой собственный жизненный путь и потому в большинс-
тве случаев проходит его довольно неискусно...         
   Понятие отвлеченно,  дискурсивно, внутри своей сферы
совершенно неопределенно,  определенно только  в  своих
границах,  доступно  и понятно для каждого,  кто только
обладает разумом,  может быть передаваемо  словами  без
дальнейшего посредничества,  вполне исчерпывается своим
определением.  Напротив,  идея, которую можно, пожалуй,
определить  как  адекватную  представительницу понятия,
всецело наглядна и,  хотя заступает место  бесконечного
множества отдельных вещей,  безусловно определенна: ни-
когда не познается она  индивидуумом,  как  таковым,  а
только тем,  кто над всяким хотением и всякой индивиду-
альностью поднялся до чистого субъекта познания:  таким
образом,  она доступна только гению и затем тому, кто в
подъеме своей чистой  познавательной  силы,  вызываемом
большей  частью созданиями гения,  сам обрел гениальное
настроение духа;  поэтому она передаваема не всецело, а
лишь условно, ибо постигнутая и в художественном творе-
нии воспроизведенная идея действует на каждого только в
соответствии  с его собственным интеллектуальным досто-
инством,- вот отчего именно самые  прекрасные  творения
каждого  искусства,  благороднейшие  создания гения для
тупого большинства  людей  навеки  остаются  книгой  за
семью  печатями  и недоступны для него,  отделенного от
них глубокой пропастью,  как недоступно для черни обще-
ние с королями...                                      
   Музыка. Она  стоит совершенно особняком от всех дру-
гих.  Мы не видим в ней подражания, воспроизведения ка-
кой-либо  идеи существ нашего мира;  и тем не менее она
такое великое и прекрасное искусство,  так могуче дейс-
твует на душу человека и в ней                         
 так полно и глубоко им понимается в качестве всеобщего
языка,  который  своею внятностью превосходит даже язык
наглядного мира,  что мы,  несомненно,  должны видеть в
ней нечто большее, чем exercitium arithmeticae occultum
nescientis se numerare ani-mi *, как определил ее Лейб-
ниц...                                                 
   Мы должны  приписать  ей  гораздо  более серьезное и
глубокое значение: оно касается внутренней сущности ми-
ра и нашего Я,  и в этом смысле численные сочетания, на
которые может быть сведена музыка,  представляют  собой
не  обозначаемое,  а только знак.  Что она должна отно-
ситься к миру в известной мере как изображение к  изоб-
ражаемому,  как снимок к оригиналу, это мы можем заклю-
чить по аналогии с прочими  искусствами,  которым  всем
свойствен  этот  признак  и  с действием которых на нас
действие музыки однородно,  но только  более  сильно  и
быстро,  более неизбежно и неотразимо. И ее воспроизве-
дение мира должно быть очень интимным,  бесконечно вер-
ным и метким, ибо всякий мгновенно понимает ее...

                               
   П. Л. ЛАВРОВ 
                                       
   Все отрасли деятельности человеческой могут в разное
время быть главными жизненными вопросами для  общества.
Перевод греческих философов во время Возрождения, появ-
ление тяжелых томов Энциклопедии, представление комедии
Бомарше,  появление в 1835 г.  богословского сочинения,
взъерошенного греческими и еврейскими цитатами 7,-  все
это  были  жизненные вопросы для современного общества.
Во имя науки и литературы здесь шла борьба между  нача-
лом жизни и началом смерти. Но подобные явления редки в
истории.  Большей частью наука и искусство остаются вне
жизненных вопросов, которые ограничиваются определением
семейных, родовых, экономических и политических отноше-
ний. Тогда жизнь как бы противополагается науке и твор-
честву; ученые, художники и мыслители становятся как бы
вне общего течения дел. Тогда жизнь не хочет знать прав
науки и творчества;  она создает нечто  их  заменяющее,
где  ее  цели стоят на первом плане.  Рядом со строгой,
бесстрастной наукой создается наука публицистов,  часто
неточная, поверхностная, неприличная                   
 и увлекающаяся,  но служащая началу развития в  данную
минуту более, чем истинное знание. Рядом с жрецами кра-
соты являются авторы, пренебрегающие формой, но сильные
патетическим  действием,  потрясающие массу более,  чем
истинные художники. Технические вопросы становятся выше
теоретических; общество требует от своих членов не отк-
рытий в форме кристаллов,  в паях тел нитро,  в  точном
чтении стиха Пиндара, не успокаивающих форм беспредмет-
ной красоты;  оно хочет,  чтобы ему говорили о его нуж-
дах,  о его ранах, о его желаниях. Как больной, оно хо-
чет лечения,  а не уроков, не удовольствий. Это состоя-
ние опасно, если оно продолжительно: оно может привести
к отупению научного смысла, эстетического вкуса. Но ес-
ли оно обозначает кризис болезни,  если есть надежда на
скорое выздоровление,  то оно естественно, и тогда жиз-
ненная  обязанность становится выше обязанности личного
призвания.  Ученый и художник тоже люди того же общест-
ва, они должны разделять его боли, должны сочувствовать
его желаниям. Если они не только ученые и художники, но
истинные люди,  то без всякой натяжки, без всякого при-
думывания жизненные вопросы станут перед ними в  ученой
или художественной форме. Ученый выберет для исследова-
ния то, что имеет более или менее отношения к современ-
ному  делу;  художник  и  мыслитель невольно воплотят в
свои произведения,  в свою философскую теорию  слезы  и
жажду своих братий. Но пусть они этого не могут;       
   они не настолько прониклись современным духом, чтобы
последний тяготел над их занятиями. Вопросы современные
их  трогают,  но,  когда  они  наедине  со своей ученой
мыслью, со своим творчеством, другие задачи, другие об-
разы встают неудержимо перед ними. Пусть тогда не наси-
луют своей мысли.  Андре Шенье, который писал свои аро-
матические  стихотворения во время бурь революции,  был
не худший гражданин,  чем его брат  Мари  Жозеф,  автор
"Карла  IX"  и "Тимолеона",  а в искусстве между ними и
сравнения быть не может:  дело не в суде над их убежде-
ниями,  но в том самоотвержении, с которым они действо-
вали согласно своим убеждениям.  Но Андре Шенье не  все
писал  элегии;  он сделался публицистом на службу своей
мысли, он говорил речи, он действовал. Когда идет борь-
ба за отечество или за идею, пусть в минуту отдыха зоо-
лог в своем кабинете исследует формы  инфузорий;  пусть
скульптор  в своей мастерской отделывает голову Афроди-
ты.  Но минута настала, когда они не как ученые, не как
художники, но как люди нужны в рядах своих единомышлен-
ников;  тогда они нравственные уроды,  если  не  бросят
микроскопа  и резца,  чтобы делом,  жизнью служить оте-
честву или идее.

                                       
   Ни литература,  ни искусство, ни наука не спасают от
безнравственного индифферентизма. Они не заключают и не
обусловливают сами по себе  прогресса.  Они  доставляют
лишь для него орудия.                                  
   Они накопляют для него силы.  Но лишь тот литератор,
художник или ученый действительно служит прогрессу, ко-
торый сделал все,  что мог, для приложения сил, им при-
обретенных,  к распространению и укреплению цивилизации
своего времени;  кто боролся со злом, воплощал свои ху-
дожественные идеалы,  научные истины, философские идеи,
публицистические стремления в произведения, жившие пол-
ной жизнью его времени,  и в действия, строго соответс-
твенные  количеству его сил.  Кто же сделал менее,  кто
из-за личного расчета  остановился  на  полдороге,  кто
из-за красивой головки вакханки,  из-за интересных наб-
людений над инфузориями, из-за самолюбивого спора с ли-
тературным  соперником забыл об огромном количестве зла
и невежества, против которого следует бороться, тот мо-
жет быть чем угодно:  изящным художником, замечательным
ученым, блестящим публицистом, но он сам себя вычеркнул
из  ряда сознательных деятелей исторического прогресса.
По нравственному значению,  как человек,  он стоит ниже
бесталанного  писаки,  всю  жизнь  неутомимо твердящего
столь же бесталанным читателям старые истины  о  борьбе
со злом и невежеством;                                 
   ниже полузнайки-учителя,  с жаром вколачивающего по-
лупонятые знания в умы неразвитых мальчиков. Эти сдела-
ли все,  что умели,  что могли; с них и требовать более
нечего. Если из сотен читателей один-два найдутся пота-
лантливее,  повпечатлительнее и применят в жизни те ис-
тины,  которые они узнали от писаки,  то прогресс  был.
Если  жар учителя зажег хотя в небольшом числе учеников
жажду поразмыслить,  поработать самому,  жажду знания и
труда,  то прогресс опять был. Я уже не говорю, как не-
измеримо ниже - при всей их художественной талантливос-
ти,  при всей их учености, при всей их публицистической
знаменитости - стоят упомянутые господа сравнительно  с
теми совершенно незаметными деятелями прогресса,  о ко-
торых сказано выше и которые хранят в себе всю  возмож-
ность прогресса для будущего.                          
   Мне скажут, что я несправедлив в отношении как к ис-
кусству,  так и к науке.  Прекрасное произведение, даже
не  осмысленное  художником,  есть  все-таки увеличение
развивающего капитала человечества;  не говоря о другом
действии  искусства,  лишь  путем  прекрасного  человек
большею частью переходит из мира пошлости в область ис-
тины и справедливости.  Оно возбуждает внимание, увели-
чивает впечатлительность и, следовательно, есть уже са-
мо  по себе орудие прогресса независимо от мысли,  оду-
шевлявшей художника.  Точно так же  всякий  новый  факт
знания, как бы он ни был мелок и ничтожен для современ-
ных жизненных вопросов,  есть увеличение капитала чело-
веческой мысли. Лишь классифицируя и изучая все сущест-
ва природы, как они суть на самом деле, человек получа-
ет возможность классифицировать и изучать их по отноше-
нию к человеческому благу, по их полезности и вредности
для  большинства.  Сегодня энтомолог порадуется,  что в
его коллекции прибавились два-три  незамеченных  прежде
жучка,  а через несколько времени, посмотришь, изучение
одного из этих жучков даст технику новое  средство  для
удешевления полезного про-                             
 дукта, следовательно, отчасти и для увеличения удобств
жизни  большинства.  А затем другой из этих жучков стал
исходной точкой разысканий ученого о  законах  развития
животных форм и функций - законах,  по которым развива-
лось и человечество из своего зоологического состояния,
вынося  фатально из него в свою историю много печальных
переживаний;  законах, которые указывают человеку, что,
лишь  борясь за свое развитие,  он,  рядом с неизбежным
зоологическим элементом своего существа,  может вырабо-
тать в себе и другой элемент, позволивший ему быть дея-
телем прогресса.  Сегодня лингвист с восторгом  отметил
особенности  спряжения глаголов древнего языка;  завтра
эта особенность свяжет несколько  языков,  до  тех  пор
разрозненных;  послезавтра  эта  связь уяснит ряд мифов
доисторического периода;  а  там,  смотришь,  оказалась
возможность  проследить  влияние  этих  мифов на учения
христианских церквей,  понятнее стал меньшинству  строй
мысли большинства и, следовательно, стало удобнее найти
средства для  развивающей  прогрессивной  деятельности.
Искусство  и наука в их произведениях суть орудия прог-
ресса независимо от настроения и стремления художника и
ученого,  даже против их желания.  Лишь бы произведение
искусства было в самом деле художественно, лишь бы отк-
рытие  ученого  было в самом деле научно - они уже при-
надлежат прогрессу.                                    
   Я и не думал говорить, что искусство и наука не суть
орудия прогресса, что художественное произведение и на-
учное открытие как факты не служат прогрессу.  Но бесс-
порно, и металлы, хранящиеся в почве, и шелк, вырабаты-
ваемый шелковичным червем,  суть тоже орудия прогресса,
факты для него. Художник, имеющий в виду только искусс-
тво и никогда не подумавший о человечном  его  влиянии,
может представлять огромную эстетическую силу. Его про-
изведение прекрасно;  его влияние может быть огромно  и
даже весьма полезно. Но его сила, по нравственному дос-
тоинству, не выше той, конечно, громадной силы, которая
разбросала по земле самородки меди,  заключила в болота
и озера железо,  а относительно пользы металлов для че-
ловеческой цивилизации никто спорить не станет. Эстети-
ческая сила сама по себе - сила вовсе не  нравственная.
Нравственною,  цивилизационною, прогрессивною силою она
становится, независимо от художника, лишь в мозгу того,
кто, вдохновившись прекрасным произведением, подвинулся
на благо;  в том,  кто сделался лучше, впечатлительнее,
развитее, энергичнее, деятельнее под влиянием впечатле-
ния,  полученного от произведения художника; как металл
сделался  цивилизационною силою лишь в мозгу того,  кто
придумал из него первое полезное орудие.  Художник  как
художник  стоит  в уровень со всяким могучим физическим
или органическим процессом, не имеющим никакого челове-
ческого значения.  И звук,  и кровообращение служат ис-
точником мысли,  желания добра,  решимости на дело,  но
они не суть ни мысль, ни добро, ни решимость. Чтобы ху-
дожник сам был цивилизационною силою, для этого он дол-
жен  сам  вложить в свои произведения человечность;  он
дол-                                                   
   жен выработать в себе источник прогресса и решимость
его осуществить;  должен приступать к работе, проникну-
тый прогрессивною мыслию; и тогда, в процессе творчест-
ва, не насилуя себя, он будет сознательным историческим
деятелем,  потому что сквозь преследуемый им идеал кра-
соты  будет и для него всегда сиять требование истины и
справедливости.  Он не забудет о борьбе против зла, ко-
торая  обязательна  для каждого,  а для него тем более,
чем более естественной силы в нем заключается.         
   То же можно сказать об  ученом.  Накопление  знаний,
само по себе,  нисколько не имеет более высокого нравс-
твенного значения, чем накопление воска в улье. Но воск
становится орудием цивилизации в руках пчеловода, в ру-
ках техника.  Они очень благодарны пчелам,  очень нежат
их и сознают, что без пчел воска бы не было. Но все-та-
ки пчелы не люди;  нравственными деятелями  цивилизации
пчел назвать нельзя,  и выделение ими воска по внутрен-
ней потребности есть лишь материал  прогресса.  Энтомо-
лог,  собирающий жуков,  и лингвист, отмечающий спряже-
ния, если они это делают только из внутреннего удоволь-
ствия  созерцать коллекцию жуков или знать,  что глагол
спрягается так-то, нисколько не ниже- но зато и не выше
- пчелы, выделяющей свой комочек воска. Если этот комо-
чек попадает в руки техника, который обратит его в вос-
ковой пластырь,  или в руки химика, который откроет при
помощи его новый обобщающий закон,  комочек будет мате-
риалом цивилизации; если он бесполезно растает на солн-
це,  то работа пчелы пропала даром для прогресса.  Но в
обоих случаях пчела ни при чем;                        
   она удовлетворила  своей  потребности,  переработала
пищу в комочек воска,  внесла этот комочек в свою пост-
ройку, как следует животному, и потом полетела за новою
пищею.  Подобно тому и факт знания  становится  орудием
цивилизации лишь двумя путями. Во-первых, в мозгу того,
кто его употребит в технике  или  в  обобщенной  мысли;
во-вторых,  в мозгу того самого,  кто вырабатывает факт
науки,  но не из удовольствия созерцать его  как  новый
комочек воска,  а с заранее обдуманною целью, как мате-
риал,  имеющий в виду определенное техническое примене-
ние  или  определенное научное и философское обобщение.
Наука и искусство суть могущественные орудия прогресса,
но  я  уже  сказал в начале этого письма,  что прогресс
осуществляется лишь в личностях,  лишь  личности  могут
быть  его  двигателями;  а  в этом отношении художник и
ученый как личности могут не только  не  быть  могучими
деятелями  прогресса,  но  могут  совершенно  стать вне
прогрессивного движения, несмотря на свой талант и зна-
ние, наравне с бессознательным металлом или с животным,
от которого никто нравственности и не требует.  Другие,
настоящие,  люди, может быть, менее талантливые и менее
ученые,  могут придать человеческое значение материалу,
накопленному великими художниками и великими труженика-
ми,  но они придадут человеческое значение этим  трудам
своим пониманием. Они внесут эти труды в прогресс исто-
рии.                                                   
   Я нарочно остановился на науке и  искусстве  как  на
самых могучих элементах цивилизации, чтобы указать, что
и эти сферы сами                                       
 по себе не составляют прогрессивного процесса;  что ни
талант, ни знание не делают еще, сами по себе, человека
двигателем прогресса;  что с меньшим талантом и знанием
в этом отношении можно  сделать  более,  если  сделаешь
все,  что можешь.  Да, повторяю, всякий человек, крити-
чески мыслящий и  решающийся  воплотить  свою  мысль  в
жизнь, может быть деятелем прогресса.