21. Мир философии

   Вся предшествующая  этика вводила нас в заблуждение,
скрывая от нас нашу виновность в тех случаях,  когда мы
действовали в целях самоутверждения или по мотивам над-
личной  ответственности.  Это  лишало  нас  возможности
серьезно  задуматься  над  своими поступками.  Истинное
знание состоит в постижении той тайны, что все окружаю-
щее нас есть воля к жизни,  в признании того, насколько
мы каждый раз оказываемся виновными перед жизнью.      
 Одурманенный псевдоэтикой,  человек,  подобно пьяному,
неверными шагами приближается к  сознанию  своей  вины.
Когда  же  он наконец серьезно задумывается над жизнью,
он начинает искать путь, который бы меньше всего толкал
его на моральные проступки.                            
   Мы все  испытываем искушение преуменьшить вину анти-
гуманных поступков,  совершаемых по  мотивам  надличной
ответственности,  ссылкой на то, что в данном случае мы
в наибольшей степени отвлекаемся от самих себя.  Но это
лишь  хитроумное  оправдание виновности.  Так как этика
входит в миро- и жизнеутверждение,  она  не  разрешает
нам  такого бегства в мироотрицание.  Она запрещает нам
поступать подобно той хозяйке, которая поручает убивать
рыбу кухарке,  и заставляет нас взять на себя все поло-
женные следствия надличной ответственности даже и в том
случае, когда мы в состоянии отвести ее от себя под бо-
лее или менее благовидными предлогами.                 
   Итак, каждый из нас в зависимости от жизненных  обс-
тоятельств  должен был совершать поступки,  связанные с
надличной ответственностью. Эти поступки диктуют нам не
коллективистские взгляды,  а побуждения человека, стре-
мящегося действовать в согласии с этическими нормами. В
каждом  отдельном случае мы боремся за то,  чтобы в по-
добных поступках сохранить максимум гуманности.  В сом-
нительных  случаях мы решаемся поступить скорее в инте-
ресах гуманности,  чем в интересах  преследуемой  цели.
Когда  наконец мы приобретаем способность серьезно и со
знанием дела оценивать поступки людей,  то начинаем за-
думываться  над  тем,  над  чем обычно не задумываются,
например над тем,  что любая публичная деятельность че-
ловека  связана  не только с фактами,  реализованными в
интересах коллектива,  но и  с  созданием  определенных
нравственных убеждений,  которые служат делу совершенс-
твования коллектива.  Причем создание  таких  убеждений
даже важнее,  чем непосредственно достигаемые цели. Об-
щественная деятельность,  при которой не прилагают мак-
симума сил для соблюдения гуманности поступков,  разру-
шает эти убеждения. Тот, кто, ссылаясь на надличную от-
ветственность, не задумываясь жертвует людьми и счасти-
ем людей,  когда это кажется ему необходимым,  конечно,
чего-то достигает. Но высшие достижения ему недоступны.
Он обладает только внешней, а не внутренней силой.     
   (Духовную силу мы обретаем лишь  тогда,  когда  люди
замечают, что мы поступаем не автоматически, всякий раз
согласно одним и тем же принципам, а в каждом отдельном
случае боремся прежде всего за гуманность. Люди слишком
мало вкладывают сил в эту борьбу.  Все мы - начиная  от
самого маленького работника самого маленького предприя-
тия и кончая политическим деятелем,  ведающим  судьбами
войны и мира,- нередко действуем но готовым рецептам и,
следовательно, уже не как люди, а как исполнители, слу-
жащие общим интересам. Поэтому-то мы часто не испытыва-
ем доверия к справедливости,  осененной светом человеч-
ности.  Мы  по-настоящему даже и не уважаем друг друга.
Все мы чувствуем себя во  власти  морали  благоприятных
обстоятельств,                                         
   морали расчетливой,   безличной,  прикрывающей  себя
принципами и обычно не требующей большого ума.  Эта мо-
раль  способна  ради  осуществления ничтожных интересов
оправдать любую глупость и любую жестокость.  Поэтому у
нас безличная мораль благоприятных обстоятельств проти-
востоит столь же безличной морали благоприятных обстоя-
тельств.  Все проблемы решаются бесцельной борьбой этих
сил,  ибо не существует нравственных убеждений, которые
могут сделать эти проблемы разрешимыми.                
   Только в  нашей борьбе за гуманность рождаются силы,
способные действовать в направлении истинно разумного и
целесообразного  и  одновременно оказывать благотворное
влияние на существующие нравственные убеждения. Поэтому
человек,  поступающий  по мотивам надличной ответствен-
ности, должен чувствовать свою ответственность не толь-
ко  за достигаемые цели,  но и за создаваемые его дейс-
твиями взгляды.                                        
   Итак, мы служим обществу,  не принося себя в  жертву
ему.  Мы не разрешаем ему опекать нас в вопросах этики,
подобно тому как скрипач не будет брать уроки музыки  у
контрабасиста. Ни на одно мгновение не должно оставлять
нас недоверие к идеалам, создаваемым обществом, и убеж-
дениям,  господствующим в нем.  Мы .знаем, что общество
преисполнено глупости и намерено обманывать нас относи-
тельно  вопросов гуманности.  Общество - ненадежная и к
тому же слепая лошадь. Горе кучеру, если он заснет!    
   Все это звучит слишком категорично.  Общество служит
интересам  этики,  когда  оно  санкционирует законом ее
элементарные правила и передает из поколения в  поколе-
ние  этические идеи.  В этом его большая заслуга,  и мы
благодарны ему. Но это же общество все время задержива-
ет развитие этики,  беря на себя роль этического воспи-
тателя, что совершенно не входит в его функции. Этичес-
ким  воспитателем  является  только этически мыслящий и
борющийся за этику человек. Понятия добра и зла, бытую-
щие в обществе,  суть бумажные деньги, ценность которых
определяется не напечатанными на них цифрами,  а их от-
ношением  к  золотому  курсу  этики  благоговения перед
жизнью.  По существующему курсу ценность  этих  понятий
равна приблизительно ценности бумажных денег полуобанк-
ротившегося государства.                               
    Гибель культуры  происходит  вследствие  того,  что
создание  этики перепоручается государству.  Обновление
культуры будет возможно только тогда, когда этика вновь
станет делом мыслящего человека, а люди будут стремить-
ся утвердить себя в обществе,  как нравственные личнос-
ти.  В той мере, в какой мы будем это осуществлять, об-
щество превратится из чисто естественного образования в
этическое.  Предшествующие  поколения совершили ужасную
ошибку,  когда начали идеализировать государство в эти-
ческом плане.  Мы выполним свой долг по отношению к об-
ществу,  если критически оценим его и попытаемся,  нас-
колько это возможно,  сделать его более этическим.  Так
как мы обладаем абсолютным масштабом этического,  то не
сможем  впредь признавать в качестве этики принципы це-
лесообразности и вульгарную мораль благо-              
 приятных обстоятельств.  Мы,  безусловно, не сможем ни
при каких условиях признать в качестве  этики  бессмыс-
ленные идеалы власти,  нации, политических пристрастии,
предлагаемые нам жалкими политиками и раздуваемые одур-
манивающей  пропагандой.  Все  возникающие  в  обществе
принципы, убеждения и идеалы мы должны крайне педантич-
но  измерять  мерой абсолютной этики благоговения перед
жизнью. Одобрять мы должны только то, что согласуется с
гуманностью. Мы прежде всего обязаны свято защищать ин-
тересы жизни и счастья человека.  Мы должны вновь  под-
нять  на щит священные права человека.  Не те права,  о
которых разглагольствуют на банкетах политические  дея-
тели, на деле попирая их ногами,- речь идет об истинных
правах.  Мы требуем вновь восстановить  справедливость.
Не  ту,  о которой твердят в юридической схоластике су-
масбродные авторитеты,  и не ту,  о которой до  хрипоты
кричат демагоги всех мастей, но ту, которая преисполне-
на идеей ценности каждого человеческого  бытия.  Фунда-
ментом права является гуманность.                      
   Таким образом,  мы заставляем полемизировать принци-
пы,  убеждения и идеалы коллективности  с  гуманностью.
Тем самым мы придаем им разумность,  ибо только истинно
этическое есть истинно разумное. Лишь в той мере, в ка-
кой  этические  принципы  и идеалы входят в действующий
моральный кодекс общества,  он может быть истинно и це-
лесообразно использован обществом.                     
   Этика благоговения перед жизнью дает нам в руки ору-
жие против иллюзорной этики и  иллюзорных  идеалов.  Но
силу  для  осуществления  этой этики мы получаем только
тогда,  когда мы - каждый в  своей  жизни  -  соблюдаем
принципы  гуманности.  Только тогда,  когда большинство
людей в своих мыслях и поступках будут постоянно побуж-
дать гуманность полемизировать с действительностью, гу-
манность перестанут считать  сентиментальной  идеей,  и
она станет тем, чем она должна быть - основой убеждений
человека и общества.

                     
   ФОМА АКВИНСКИЙ  
                                    
   По закону своей природы человек приходит к умопости-
гаемому через чувственное,  ибо все наше познание берет
свой исток в чувственных восприятиях (Сумма  теол.,  I,
q. 1,9с).                                              
   Путь доказательства может быть двояким.  Либо он ис-
ходит из причины и потому  называется  "propter  quid",
основываясь на том,  что первично само по себе; либо он
исходит из следствия и называется "quia" 12,  основыва-
ясь на том,  что первично в отношении к процессу нашего
познания. В самом деле, коль скоро какое-либо следствие
для  нас  прозрачнее,  нежели причина,  то мы вынуждены
постигать причину через  следствие.  От  какого  угодно
следствия можно сделать умозаключение к его собственной
причине (если только ее  следствия  более  открыты  для
нас), ибо, коль скоро следствие зависит от причины, при
наличии следствия ему по необходимости должна предшест-
вовать причина.  Отсюда следует,  что бытие божие, коль
скоро оно не является самоочевидным,  должно  быть  нам
доказано через свои доступные нашему познанию следствия
(Сумма теол., I, q. 2, 2 с).                           
   Бытие божие может быть доказано пятью путями.       
   Первый и наиболее очевидный путь исходит из  понятия
движения.  В  самом деле,  не подлежит сомнению и подт-
верждается показаниями чувств,  что в этом  мире  нечто
движется.  Но все,  что движется, имеет причиной своего
движения нечто иное: ведь оно движется лишь потому, что
находится  в потенциальном состоянии относительно того.
к чему оно движется.  Сообщать же движение нечто  может
постольку,  поскольку оно находится в акте:  ведь сооб-
щать движение есть не что иное,  как переводить предмет
из потенции в акт. Но ничто не может быть переведено из
потенции в акт иначе как через посредство некоторой ак-
туальной сущности; так, актуальная теплота огня застав-
ляет потенциальную теплоту дерева переходить в  теплоту
актуальную  и  через  это приводит дерево в изменение и
движение.  Невозможно,  однако, чтобы одно и то же было
одновременно  и  актуальным,  и потенциальным в одном и
том же отношении, оно может быть таковым лишь в различ-
ных отношениях. Так, то, что является актуально теплым,
может одновременно быть не потенциально теплым, но лишь
потенциально холодным. Следовательно, невозможно, чтобы
нечто было одновременно, в                             
 одном и  том  же  отношении и одним и тем же образом и
движущим,  и движимым,  иными словами, было бы само ис-
точником своего движения.  Следовательно, все, что дви-
жется,  должно иметь источником своего  движения  нечто
иное.  Следовательно, коль скоро движущий предмет и сам
движется,  его движет еще один предмет, и так далее. Но
невозможно,  чтобы  так  продолжалось до бесконечности,
ибо в таком случае не было бы перводвигателя, а следо-
вательно,  и  никакого  иного двигателя,  ибо источники
движения второго порядка сообщают  движение  лишь  пос-
тольку,  поскольку  сами  движимы первичным двигателем,
как-то:  посох сообщает движение лишь  постольку,  пос-
кольку сам движим рукой. Следовательно, необходимо дой-
ти до некоторого перводвигателя,  который сам не движим
ничем иным; а под ним все разумеют бога.               
   Второй путь исходит из понятия производящей причины.
В самом деле,  мы обнаруживаем в чувственных вещах пос-
ледовательность производящих причин;  однако не обнару-
живается и невозможен такой  случай,  чтобы  вещь  была
своей  собственной  производящей  причиной;  тогда  она
предшествовала бы самой себе,  что  невозможно.  Нельзя
помыслить и того,  чтобы ряд производящих причин уходил
в бесконечность,  ибо в таком ряду начальный член  есть
причина среднего, а средний - причина конечного (причем
средних членов может быть множество или  только  один).
Устраняя причину мы устраняем и следствия. Отсюда, если
в ряду производящих причин не станет начального  члена,
не станет также конечного и среднего.  Но если ряд про-
изводящих причин уходил бы в бесконечность,  отсутство-
вала бы первичная производящая причина;  а в таком слу-
чае отсутствовали бы и конечное следствие,  и  промежу-
точные производящие причины, что очевидным образом лож-
но.  Следовательно,  необходимо положить некоторую пер-
вичную производящую причину, каковую все именуют богом.
   Третий путь исходит из понятий возможности и необхо-
димости и сводится к следующему.  Мы обнаруживаем среди
вещей  такие,  для которых возможно и быть,  и не быть;
обнаруживается,  что они возникают и  гибнут,  из  чего
явствует,  что для них возможно и быть,  и не быть.  Но
для всех вещей такого  рода  невозможно  вечное  бытие;
коль скоро нечто может перейти в небытие, оно когда-ни-
будь перейдет в него.  Если же все может не быть,  ког-
да-нибудь в мире ничего не будет.  Но если это истинно,
уже сейчас ничего нет, ибо не-сущее не приходит к бытию
иначе, как через нечто сущее. Итак, если бы не было ни-
чего сущего, невозможно было бы, чтобы что-либо перешло
в бытие,  и потому ничего не было бы, что очевидным об-
разом ложно.  Итак,  не все сущее случайно,  но в  мире
должно  быть нечто необходимое.  Однако все необходимое
либо имеет некоторую внешнюю причину своей необходимос-
ти,  либо не имеет. Между тем невозможно, чтобы ряд не-
обходимых сущностей, обусловливающих необходимость друг
друга,  уходил  в бесконечность (таким же образом,  как
это                                                    
   происходит с производящими причинами,  что  доказано
выше).  Поэтому  необходимо  положить некую необходимую
сущность, необходимую самое по себе, не имеющую внешней
причины своей необходимости, но самое составляющую при-
чину необходимости всех иных;  по  общему  мнению,  это
есть бог.                                              
   Четвертый путь исходит из различных степеней,  кото-
рые обнаруживаются в вещах.  Мы находим среди вещей бо-
лее или менее совершенные,  или истинные, или благород-
ные; и так обстоит дело и с прочими отношениями того же
рода.  Но  о  большей или меньшей степени говорят в том
случае,  когда имеется различная приближенность к неко-
торому пределу;  так, более теплым является то, что бо-
лее приближается к пределу теплоты.  Итак, есть нечто в
предельной степени обладающее истиной, и совершенством,
и благородством, а следовательно, и бытием; ибо то, что
в  наибольшей  степени  истинно,  в  наибольшей степени
есть, как сказано во II кн. "Метафизики", гл. 4. Но то,
что  в предельной степени обладает некоторым качеством,
есть  причина  всех  проявлений  этого  качества;  так,
огонь,  как предел теплоты, есть причина всего теплого,
как сказано в той же книге.  Отсюда следует,  что  есть
некоторая сущность,  являющаяся для всех сущностей при-
чиной блага и всяческого совершенства;  и ее мы именуем
богом.                                                 
   Пятый путь исходит из распорядка природы. Мы убежда-
емся,  что предметы,  лишенные разума, каковы природные
тела, подчиняются целесообразности. Это явствует из то-
го,  что их действия или всегда, или в большинстве слу-
чаев  направлены  к наилучшему исходу.  Отсюда следует,
что они достигают цели не случайно, но будучи руководи-
мы сознательной волей. Поскольку же сами они лишены ра-
зумения,  они могут подчиняться  целесообразности  лишь
постольку,  поскольку их направляет некто одаренный ра-
зумом и пониманием, как стрелок направляет стрелу. Сле-
довательно, есть разумное существо, полагающее цель для
всего, что происходит в природе; и его мы именуем богом
(Сумма теол., I, q. 2, 3 с).

           
   Ф. БЭКОН
                                            
   Нельзя упускать и то,  что во все века  естественная
философия  встречала докучливого и тягостного противни-
ка, а именно суеверие и слепое, неумеренное религиозное
рвение. Так, мы видим у греков, что те, которые впервые
предложили непривычному еще человеческому слуху естест-
венные  причины  молнии и бурь,  были на этом основании
обвинены в неуважении к богам13.  И немногим лучше  от-
неслись  некоторые  древние отцы христианской религии к
тем, кто при помощи вернейших доказательств (против ко-
торых ныне никто в здравом уме не станет возражать) ус-
тановил, что земля кругла и как следствие этого утверж-
дал существование антиподов 14...                      
 Наконец, мы видим, что по причине невежества некоторых
теологов закрыт доступ к какой бы то ни было философии,
хотя бы и самой лучшей.  Одни просто боятся, как бы бо-
лее  глубокое исследование природы не перешло за дозво-
ленные пределы благочестия;  при этом то, что было ска-
зано  в священных писаниях о божественных тайнах и про-
тив тех,  кто пытается  проникнуть  в  тайны  божества,
превратно  применяют  к скрытому в природе,  которое не
ограждено никаким запрещением.  Другие более  находчиво
заключают, что если обычные причины не известны, то все
можно легче приписать божественной длани и жезлу; и это
они  считают  в высшей степени важным для религии.  Все
это есть  не  что  иное,  как  "желание  угождать  богу
ложью". Иные опасаются, как бы движения и изменения фи-
лософии не стали примером для религии и не положили  бы
ей конец. Другие, наконец, очевидно, озабочены тем, как
бы не было открыто в исследовании природы  чего-нибудь,
что  опрокинет  или  по крайней мере поколеблет религию
(особенно у невежественных людей).  Опасения этих  двух
последних  родов кажутся нам отдающими мудростью живот-
ных,  словно эти люди в отдаленных и тайных помышлениях
своего  разума не верят и сомневаются в прочности рели-
гии и в главенстве веры над рассудком и поэтому боятся,
что искание истины в природе навлечет на них опасность.
Однако если здраво обдумать дело,  то после слова  бога
естественная  философия есть вернейшее лекарство против
суеверия и тем самым достойнейшая пища для веры. Поэто-
му  ее справедливо считают вернейшей служанкой религии:
если одна являет волю бога,  то другая - его  могущест-
во...  Неудивительно,  что  естественная философия была
задержана в росте, так как религия, которая имеет вели-
чайшую власть над душами людей, вследствие невежества и
неосмотрительного рвения некоторых была уведена от  ес-
тественной  философии и перешла на противоположную сто-
рону.

                             
   Б. СПИНОЗА
                                          
   ...Все люди  родятся не знающими причин вещей,  и...
все они имеют стремление искать полезного для себя, что
они и сознают. Первым следствием этого является то, что
люди считают себя свободными,  так как свои  желания  и
свое стремление они сознают,  а о причинах, располагаю-
щих их к этому стремлению и желанию,  даже и во сне  не
грезят, ибо не знают их. Второе следствие -то, что люди
все делают ради цели, именно ради той пользы, к которой
они стремятся. Отсюда выходит, что они всегда стремятся
узнавать только конечные причины (causae  finales)  со-
вершившегося  и успокаиваются,  когда им укажут их,  не
имея,  конечно, никакого повода к дальнейшим сомнениям.
Если  же они не имеют возможности узнать их от другого,
то им не остается ничего более,  как обратиться к самим
себе и посмотреть, какими целями                       
   сами они руководствуются обыкновенно в подобных слу-
чаях;                                                  
   таким образом,  они необходимо по себе судят о  дру-
гом. Далее, так как они находят в себе и вне себя нема-
ло  средств,  весьма  способствующих  осуществлению  их
пользы,  как-то:  глаза  для зрения,  зубы для жевания,
растения и животные для питания,  солнце для освещения,
море для выкармливания рыб и т.  д.,  то отсюда и прои-
зошло,  что они смотрят на все естественные вещи как на
средства для своей пользы.  Они знают, что эти средства
ими найдены,  а не приготовлены ими самими,  и это дает
им повод верить, что есть кто-то другой, кто приготовил
эти средства для их пользования. В самом деле, взглянув
на вещи как на средства,  они не могли уже думать,  что
эти вещи сами себя сделали таковыми.  Но по аналогии  с
теми средствами, которые они сами обыкновенно приготов-
ляют для себя,  они должны были заключить, что есть ка-
кой-то или какие-то правители природы,  одаренные чело-
веческой свободой, которые обо всем озаботились для них
и все создали для их пользования. О характере этих пра-
вителей,  так как они никогда ничего не слыхали о  нем,
они должны были судить по своему собственному.  Вследс-
твие этого они и предположили,  что боги все устраивают
для пользы людей, дабы люди были к ним привязаны и воз-
давали им высочайшие почести.  Следствием было то,  что
каждый по-своему придумывал различные способы почитания
бога,  дабы бог любил его больше других и заставил  всю
природу служить удовлетворению его слепой страсти и не-
насытной жадности.  Таким-то образом предрассудок  этот
обратился  в  суеверие  и  пустил в умах людей глубокие
корни.  Это и было причиной,  почему каждый всего более
старался  понять  и объяснить конечные причины всех ве-
щей. Но, стремясь доказать, что природа ничего не дела-
ет напрасно (т.  е.  что не служило бы в пользу людей),
доказали,  кажется,  только то,  что природа и боги су-
масбродствуют не менее людей. Посмотрите, прошу вас, до
чего,  наконец,  дошло!  Среди стольких удобств природы
должны были найти также немало и неудобств,  каковы бу-
ри, землетрясения, болезни и т. д., и предположили, что
это случилось потому, что боги были разгневаны нанесен-
ными им от людей обидами или погрешностями, допущенными
в  их  почитании.  И хотя опыт ежедневно заявлял против
этого и показывал в бесчисленных примерах, что польза и
вред  выпадают  без  разбора как на долю благочестивых,
так и на долю нечестивых,  однако же от  укоренившегося
предрассудка не отстали... Приняли за истину, что реше-
ния богов далеко превосходят  человеческую  способность
понимания...                                           
   ...Нельзя пройти  здесь молчанием также и того,  что
сторонники этого учения,  желавшие  похвастаться  своим
умом  в  указании целей вещей,  изобрели для оправдания
означенного своего учения новый способ  доказательства,
именно  приведение не к невозможному,  а к незнанию;  а
это показывает,  что для этого учения не оставалось ни-
какого другого средства аргументации.  Если бы,  напри-
мер, с какой-либо кровли упал камень на чью-           
 нибудь голову и убил его, они будут доказывать по это-
му способу,  что камень упал  именно  для  того,  чтобы
убить человека; так как если бы он упал не с этой целью
по воле бога, то каким же образом могло бы случайно со-
единиться  столько обстоятельств (так как часто их сое-
диняется весьма много)?  Вы ответите,  может быть,  что
это случилось потому, что подул ветер, а человек шел по
этой дороге.  Однако они будут стоять на своем:  почему
ветер подул в это время? почему человек шел по этой до-
роге именно в это же самое время? Если вы опять ответи-
те,  что ветер поднялся тогда потому, что море накануне
начало волноваться при спокойной до тех пор  погоде,  а
человек  был приглашен другом,  они опять будут настаи-
вать, так как вопросам нет конца:                      
   почему же море волновалось? почему человек был приг-
лашен в это время? И таким образом, не перестанут спра-
шивать о причинах причин до тех пор, пока вы не прибег-
нете к воле бога...                                    
   Все то, что способствует их благосостоянию или почи-
танию богов, люди назвали добром, противоположное ему -
злом.  А  так как не понимающие природы вещей ничего не
утверждают относительно самих вещей, а только вообража-
ют их и эти образные представления считают за познание,
то, не зная ничего о природе вещей и своей собственной,
они  твердо  уверены,  что  в вещах существует порядок.
Именно если вещи расположены таким образом, что мы лег-
ко  можем  схватывать их образ в чувственном восприятии
и,  следовательно, легко припоминать их, то мы говорим,
что они хорошо упорядочены,  если же наоборот - что они
находятся в дурном порядке или в беспорядке.  А так как
то,  что мы легко можем вообразить, нам приятнее друго-
го,  то люди порядок ставят выше беспорядка,  как будто
бы  порядок  составлял в природе что-либо независимо от
нашего представления, и говорят, что бог все сотворил в
порядке, и таким образом, сами того не зная, приписыва-
ют богу воображение,  если только не думают,  что  бог,
заботясь о человеческом воображении, расположил все ве-
щи таким образом,  чтобы они как можно легче могли быть
воображаемы...                                         
   Остальные понятия также составляют не что иное,  как
различные способы воображения, что, однако, не препятс-
твует незнающим смотреть на них как на самые важные ат-
рибуты вещей; ибо, как мы уже сказали, они уверены, что
все вещи созданы ради них, и называют природу какой-ли-
бо вещи хорошей или дурной,  здоровой или гнилой и  ис-
порченной,  смотря  по тому,  как она на них действует.
Так, например, если движение, воспринимаемое нервами от
предметов, представляемых посредством глаз, способству-
ет здоровью,  то предметы, служащие причиной этого дви-
жения, называются красивыми. В противном случае они на-
зываются безобразными.  Далее,  то,  что  действует  на
чувство через ноздри, называют благовонным или вонючим,
что действует через язык - сладким или горьким, вкусным
или невкусным, через осязание - твердым или мягким, тя-
желым или легким и т.  д.  Что,  наконец,  действует на
ухо, про то говорят, что оно издает шум,               
   звук или  гармонию.  Последняя  так обезумила людей,
что они стали верить, будто и сам бог также услаждается
ею. Существуют также философы, убежденные, что и небес-
ные движения образуют гармонию.  Все это достаточно по-
казывает, что каждый судил о вещах сообразно с устройс-
твом своего собственного мозга или, лучше сказать, сос-
тояния  своей способности воображения принимал за самые
вещи.  Поэтому (заметим мимоходом) не удивительно,  что
среди  людей возникло столько споров,  а из них,  нако-
нец,-скептицизм.

                            
   ВОЛЬТЕР
                                             
   Давайте же,  братья мои, по крайней мере, посмотрим,
насколько  полезна...  вера и сколь мы заинтересованы в
том, чтобы она была запечатлена во всех сердцах.       
   Ни одно общество не может существовать  без  вознаг-
раждений  и кар.  Истина эта столь очевидна и признана,
что древние иудеи допускали, по крайней мере, временные
кары.  "Если  же  ты нарушишь свой долг,- гласит их за-
кон,- Господь пошлет тебе голод и нищету,  прах  вместо
дождя... зуд и чесотку неисцелимые... тяжкие язвы в но-
гах и суставах...  С женою обручишься,  и другой  будет
спать с нею, и т. д." 15.                              
   Подобные проклятия могли сдержать народ, грубо нару-
шающий свой долг;  но могло также случиться,  что чело-
век, виновный в свершении тягчайших преступлений, вовсе
не страдал от язв на ногах и не погибал от нищеты и го-
лода. Соломон стал идолопоклонником, но нигде не сказа-
но,  будто он был поражен каким-либо из подобных  неду-
гов. Хорошо также известно, что на Земле полно счастли-
вых преступников и угнетенных невинных. Поэтому необхо-
димо  было  прибегнуть  к теологии многочисленных более
цивилизованных наций,  которые задолго до того положили
в основу своих религий кары и воздаяния в том состоянии
человеческой природы,  которое,  являясь ее  развитием,
быть может, и представляет собой ее новую жизнь.       
   Кажется, доктрина  эта была самим гласом природы,  к
которому прислушивались все древнейшие люди  и  который
был  заглушен на определенный срок иудеями,  но в даль-
нейшем вновь обрел всю свою силу.                      
   У всех народов,  слушающих голос своего разума, есть
всеобщие  представления,  как  бы запечатленные в наших
сердцах их владыкой: такова наша убежденность в сущест-
вовании бога и в его милосердной справедливости; таковы
основополагающие принципы морали,  общие для  китайцев,
индийцев  и римлян и никогда не изменявшиеся,  хотя наш
земной шар испытывал тысячекратные потрясения.         
   Принципы эти необходимы для сохранения людского  ро-
да.  Лишите людей представления о карающем и вознаграж-
дающем боге - и вот Сулла и Марий с наслажденьем  купа-
ются в крови                                           
 своих сограждан; Август, Антоний и Лепид превосходят в
жестокости  Суллу,  Нерон хладнокровно отдает приказ об
убийстве собственной матери.  Безусловно,  учение о бо-
ге-мстителе  в  те времена угасло у римлян;  преобладал
атеизм,  а ведь нетрудно исторически доказать, что ате-
изм  иногда может быть причиной стольких же зол,  как и
самое варварское суеверие.                             
   В самом деле,  уж не думаете ли вы,  будто Александр
VI признавал бога,  когда,  чтобы обелить кровосмешение
сына,  он подряд пустил в ход  предательство,  открытое
насилие,  кинжал, веревку и яд? Вдобавок, издеваясь над
суеверной слабостью тех,  кого он убивал,  он давал  им
индульгенции  и отпущение грехов во время их предсмерт-
ных конвульсий. Несомненно, причиняя людям эти варварс-
кие муки,  он оскорблял божество, над которым он насме-
хался.  Признаемся себе:  когда мы читаем историю этого
монстра и его мерзкого сына,  мы все уповаем,  что кара
их все же настигнет.  Таким образом, идея бога-мстителя
необходима.                                            
   Может статься,-  и  это бывает слишком часто - убеж-
денность в божественной справедливости не окажется  уз-
дой для вспышки страстей. То будет состояние опьянения;
угрызения совести наступают,  лишь когда разум вступает
в  свои  права,  но в конце концов они мучат виновного.
Атеист вместо угрызений совести может ощущать тайный  и
мрачный ужас,  обычно сопровождающий крупные преступле-
ния. Расположение духа у него бывает при этом беспокой-
ным и ожесточенным;  человек, замаранный кровью, стано-
вится нечувствительным к радостям общения;             
   душа его, ожесточившись, оказывается невосприимчивой
ко всем жизненным утешениям; кровь приливает к его лицу
от ярости,  но он не раскаивается. Он не страшится, что
с  него  спросят  отчет  за растерзанную им жертву;  он
всегда злобен и все больше черствеет в своей  кровожад-
ности. Напротив, человек, верящий в бога, обычно прихо-
дит в себя. Первый из них остается всю свою жизнь монс-
тром,  второй  впадает  в варварство лишь на мгновенье.
Почему? Да потому, что последний имеет узду, первого же
ничто не удерживает.                                   
   Мы нигде не можем прочесть о том,  будто архиепископ
Тролль, приказавший убить у себя на глазах всех магист-
ратов  Стокгольма,  хотя  бы раз удостоил притвориться,
что он желает искупить свое преступление каким-то  рас-
каянием.  Коварный  и неблагодарный атеист,  клеветник,
кровожадный разбойник рассуждает и действует  соответс-
твующим образом, если он уверен в своей безнаказанности
со стороны людей.  Ибо, если вообще бога нет, такое чу-
довище оказывается самому себе богом; оно приносит себе
в жертву все,  чего желает или что стоит на  его  пути.
Самые нежные мольбы, самые здравые рассуждения оказыва-
ют на него не большее воздействие,  чем на волка, озве-
ревшего от жажды крови.                                
   Когда папа  Сикст  IV  приказал убить обоих Медичи в
церкви Репараты *, в тот самый миг, как перед лицом на-
рода прослав-

                  
   ляли бога,  коему этот народ  поклонялся,  Сикст  IV
спокойно пребывал в своем дворце,  ничего не страшась -
ни того,  что заговор удастся, ни того, что он потерпит
провал; он был уверен:                                 
   флорентийцы не  отмстят за себя,  он совершенно сво-
бодно отлучит их от церкви, и они будут на коленях про-
сить у него прощения за то, что осмелились принести жа-
лобу.                                                  
   Весьма правдоподобно, что атеизм был философией всех
могущественных людей, проведших свою жизнь в том закол-
дованном кругу преступлений, который глупцы именуют по-
литикой,  государственным переворотом,  искусством пра-
вить.                                                  
   Меня никогда не заставят поверить,  будто  кардинал,
знаменитый министр,  считал, что он действует по указа-
нию бога,  когда он приказал двенадцати убийцам  в  су-
дейских  мантиях  16,  состоявшим  у него на жалованье,
осудить на смертную казнь одного из  высокопоставленных
лиц государства, причем происходило это в его собствен-
ном загородном доме и в то самое время,  как он  преда-
вался  блуду со своими девками рядом с помещением,  где
его лакеи,  украшенные титулом судей,  угрожали пытками
маршалу Франции,  смерть которого они уже мысленно сма-
ковали...                                              
   Признано, что иудеи поклонялись телесному  богу.  Но
разве это причина,  по которой мы должны иметь подобную
идею верховного бытия?                                 
   Если доказано,  что они верили в телесного бога,  то
не менее ясно, что они признавали бога - создателя Все-
ленной.                                                
   Задолго до того как они пришли в Палестину, финикий-
цы  имели  своего единого бога Яхо;  имя это было у них
священным, так же как позднее у египтян и иудеев. Кроме
того, они называли верховное бытие более распространен-
ным именем - Эль.  По своему происхождению это халдейс-
кое имя.  Именно от него город,  именуемый нами Вавило-
ном,  назывался Бабель - Врата бога. От него же иудейс-
кий  народ,  пришедший  со  временем  в Палестину и там
обосновавшийся, стал называть себя "Израэль", что озна-
чает  видящий бога,  как это сообщает нам Филон в своем
Трактате о воздаяниях и карах и как пишет историк Иосиф
в своем ответе Апиону.                                 
   Египтяне вопреки  всем  своим  суевериям  признавали
верховного бога;  они именовали его Кнеф и изображали в
виде шара.                                             
   Древний Зердуст,  именуемый  нами Зороастром 11 учил
лишь об одном боге, коему подчинено злое начало. Индий-
цы,  похваляющиеся тем,  что они - древнейшее общество,
располагают вдобавок древними книгами,  которые,  по их
утверждению, были писаны четыре тысячи восемьсот шесть-
десят шесть лет назад. Ангел Брама или Габрама, говорят
они,  посланник  бога,  служитель  верховного существа,
продиктовал книгу на языке санскрит. Эта священная кни-
га называется Шастабад, и она гораздо древней самой Ве-
ды,  которая с давних времен является священной  книгой
на берегах Ганга.                                      
   Два этих тома,  представляющие собой закон всех бра-
минских                                                
 сект - Яджур- Веду,  являющуюся началом Веды,- повест-
вуют лишь о едином боге.                               
   Небу было угодно,  чтобы один из наших соотечествен-
ников,  проживший тридцать лет в Бенгалии и превосходно
владевший языком древних браминов, оставил нам извлече-
ние из книги Шасгабад, написанной за тысячелетие до Ве-
ды.  Она разделена на пять глав.  В первой  главе  речь
идет о боге и его атрибутах, и начинается она так: "Бог
един;  он создал все,  что есть; он подобен совершенной
сфере,  не имеющей ни конца ни начала. Он правит всем с
целокупной мудростью.  Не ищи его сущность и природу  -
то будет напрасным и преступным поиском.  Довольствуйся
тем,  чтобы день и ночь поклоняться его творениям,  его
мудрости, мощи и благости. Будь счастлив, чтя его".    
   Вторая глава  трактует о творении небесных интеллек-
тов.                                                   
   Третья - о падении этих вторичных божеств.          
   Четвертая - об их наказании.                        
   Пятая - о милосердии бога.                          
   Китайцы, чьи истории и обычаи указывают на очень да-
лекую древность,  хотя и меньшую,  нежели древность ин-
дийцев, всегда поклонялись Тьен, Шань-ти, Небесной доб-
родетели. Все их книги, посвященные морали., все эдикты
императоров рекомендуют быть угодными Тьен,  Шань-ти  и
заслуживать ее милости.                                
   Конфуций вовсе не был основателем китайской религии,
как это утверждают невежды.  Задолго до него императоры
четырежды в год вступали в храм,  дабы принести Шань-ти
земные плоды.                                          
   Таким образом,  вы видите:  цивилизованные народы  -
индийцы,  китайцы, египтяне, персы, халдеи, финикийцы -
все признавали одного верховного бога.  Я не стану  ут-
верждать, будто у этих столь древних наций не было ате-
истов; я знаю, их много в Китае;                       
   мы видим их в Турции, они есть в нашем отечестве и у
многих народов Европы.  Но почему их заблуждение должно
поколебать нашу веру? Разве ошибочные мнения всех фило-
софов относительно света мешают нам твердо верить в нь-
ютоновские открытия, касающиеся сего непостижимого эле-
мента?  Разве  неверная физика греков и их смехотворные
софизмы способны разрушить интуитивное  знание,  данное
нам экспериментальной физикой?                         
   Атеисты были  у всех известных народов;  но я сильно
сомневаюсь, чтобы атеизм этот был полной убежденностью,
ясной уверенностью,  в которых наш разум пребывает, ли-
шенный сомнений,  спокойный, как тогда, когда дело идет
о  геометрических доказательствах.  Разве это скорее не
полуубежденность, усиленная яростной страстью и высоко-
мерием, занимающими место полной уверенности? Фаларис и
Бусирис17 (а такие люди попадаются в любой  среде)  ре-
зонно  высмеивали басни о Кербере и Эвменидах:  они от-
лично понимали,  как смешно воображать, будто Тезей це-
лую  вечность просидел на скамеечке и будто гриф посто-
янно разрывал вновь отрастающую печень Прометея. Подоб-
ные нелепости,  бесчестящие божество,  уничтожали его в
глазах этих                                            
   людей. Они смутно говорили себе в своем сердце:  нам
всегда  повествовали о божестве одни лишь нелепости,  а
значит,  божество это - только химера. Они попирали но-
гами  утешительную и одновременно страшную истину,  ибо
она была окружена ложью.                               
   О, злополучные теологи-схоласты,  пусть бы хоть этот
пример  научил  вас  не делать бога смешным!  Именно вы
своими пошлостями распространяете атеизм,  с которым вы
боретесь; именно вы создаете придворных атеистов, кото-
рым достаточно лишь благовидного предлога,  оправдываю-
щего все их омерзительные деяния.  Но если бы поток дел
и мрачных страстей оставлял им время одуматься,  они бы
сказали:  обманы жрецов Исиды или Кибелы должны восста-
навливать меня лишь против них,  но не против божества,
которое они оскорбляют.  Если не существует Флеге-тонта
и Кокита, это вовсе не препятствует существованию бога.
Поэтому  я пренебрегу баснями и стану поклоняться исти-
не. Мне рисуют бога смешным тираном, но я не буду из-за
того считать его слабомудрым и несправедливым...       
   Не станем здесь скрывать: бывают добродетельные ате-
исты. Секта Эпикура дала весьма честных людей; сам Эпи-
кур был добродетельным человеком,  я это признаю.  Инс-
тинкт добродетели, обитающий в мягком и далеком от вся-
кого насилия нраве, может отлично сосуществовать с оши-
бочной философией. Эпикурейцы и наиболее славные атеис-
ты  наших дней,  стремящиеся к удовольствиям,  даруемым
общением, познанием и заботой о безмятежном покое души,
укрепили в себе этот инстинкт,  заставляющий их никогда
никому не вредить и отречься от беспокойных дел, возму-
щающих душу, а также от развращающего ее высокомерия. В
обществе существуют законы,  более строго  соблюдаемые,
нежели законы государства и религии.  Тот, кто заплатил
за услуги своих друзей черной неблагодарностью, кто ок-
леветал  честного  человека и проявил в своем поведении
отталкивающую непристойность  или  кто  известен  своей
безжалостной и гнусной скаредностью,  не бу-дет наказан
законами,  но его покарает общество честных людей,  кои
вынесут  против него не подлежащий обжалованию приговор
об изгнании:  в этом обществе он никогда не будет  при-
нят.  Таким образом, атеист, обладающий мягким и прият-
ным нравом, во всем прочем сдерживаемый уздой, налагае-
мой на него человеческим обществом,  вполне может вести
безобидную,  счастливую и уважаемую жизнь.  Примеры  мы
наблюдаем  из  века в век,  начиная со славного Аттика,
одновременно бывшего другом и Цезаря и Цицерона, и кон-
чая  знаменитым  судьей  де Барро,  заставившим слишком
долго ждать истца,  процесс коего он вел,  и уплатившим
ему за это из своего кармана сумму, о которой шла речь.
   Мне могут еще назвать, если угодно, софиста-геометра
Спинозу,  чьи умеренность,  бескорыстие и  благородство
были достойны Эпиктета.  Мне также скажут, что знамени-
тый атеист Ламетри был человеком мягким  и  приятным  в
обществе,  уважаемым при жизни и осыпанным после смерти
милостями великого короля,  который не обращал внимания
на его философские убеждения и                         
 награждал его за его достоинства.  Однако  дайте  этим
мягким и спокойным атеистам высокие должности, включите
их в политическую фракцию или заставьте сражаться с Це-
зарем Борджа либо с Кромвелем, а может быть, с кардина-
лом де Ретцем - и неужели,  думаете вы, в подобных слу-
чаях они не станут такими же злодеями, как их противни-
ки?  Учтите,  какую вы ставите перед ними альтернативу;
если они не порочны, они покажут себя глупцами; им надо
либо защищаться тем же оружием,  либо погибнуть. Несом-
ненно,  их принципы не противостанут убийствам и отрав-
лениям, которые они сочтут неизбежными.                
   Итак, мы показали: атеизм может, самое большее, поз-
волить существовать общественным добродетелям в спокой-
ной апатии частной жизни;  однако среди бурь жизни  об-
щественной  он должен приводить к всевозможным злодейс-
твам.                                                  
   Приватное общество атеистов,  кои никогда меж  собою
не  ссорятся и спокойно растрачивают свою жизнь в чувс-
твенных наслаждениях,  может  невозмутимо  существовать
какое-то время;                                        
   однако если бы мир управлялся атеистами,  то с таким
же успехом можно было находиться  под  непосредственным
владычеством адских сил,  которые нам изображают ярост-
ными мучителями своих  жертв.  Одним  словом,  атеисты,
держащие в своих руках власть, были бы столь же зловещи
для человечества, как суеверные люди. Разум протягивает
нам спасительную руку в выборе между двумя сими чудища-
ми: то будет предметом моей второй речи.

                            
   Д. ЮМ 
                                              
   Мир, в котором мы обитаем, представляет собой как бы
огромный театр, причем подлинные пружины и причины все-
го  происходящего  в нем от нас совершенно скрыты,  и у
нас нет ни знания  достаточного,  чтобы  предвидеть  те
бедствия,  которые  беспрестанно угрожают нам,  ни силы
достаточной,  чтобы предупредить их. Мы непрестанно ба-
лансируем между жизнью и смертью, здоровьем и болезнью,
изобилием и нуждою,- все это распределяется между людь-
ми тайными, неведомыми причинами, действие которых час-
то бывает неожиданным и всегда - - необъяснимым.  И вот
эти-то  неведомые причини становятся постоянным предме-
том наших надежд и страхов;  и если наши аффекты  нахо-
дятся  в  постоянном  возбуждении  благодаря тревожному
ожиданию грядущих событий,  то и воображение наше также
действует,  создавая  представления об указанных силах,
от которых мы находимся в столь полной зависимости. Ес-
ли  бы  люди  могли расчленить природу в соответствии с
требованиями наиболее вероятной или по крайней мере на-
иболее вразумительной философской системы, то они обна-
ружили бы,  что данные причины суть не  что  иное,  как
особое строение и структура мельчайших частиц их       
   собственных тел, а также внешних объектов, и что все
события,  в которых они так заинтересованы, порождаются
правильно  и  постоянно функционирующим механизмом.  Но
эта философская система превышает  понимание  невежест-
венной массы, которая может составить себе только общее
и смутное представление о неведомых причинах,  хотя  ее
воображение,  постоянно  занятое одним и тем же предме-
том,  и должно стремиться образовать частную и отчетли-
вую  идею  таких причин.  Чем больше люди рассматривают
как сами эти причины,  так и неопределенность их  дейс-
твий, тем меньше удовлетворения дают им их изыскания;  
   и в конце концов они,  хотя и неохотно,  оставили бы
попытки,  связанные с такими трудностями, если бы этому
не  воспрепятствовала  одна  свойственная  человеческой
природе склонность,  которая приводит к системе, до не-
которой степени удовлетворяющей их.                    
   Люди обладают общей склонностью представлять все су-
ществующее подобным себе и приписывать каждому  объекту
те  качества,  с  которыми они близко знакомы и которые
они непосредственно осознают.  Мы усматриваем  на  луне
человеческие  лица,  в облаках - армии и в силу естест-
венной склонности,  если таковую не сдерживают  опыт  и
размышление,  приписываем  злую  или добрую волю каждой
вещи, которая причиняет нам страдание или же доставляет
удовольствие...  Даже  философы не могут вполне освобо-
диться от этой естественной слабости;  они часто припи-
сывали  неодушевленной  материи  страх  перед пустотой,
симпатии,  антипатии и другие аффекты, свойственные че-
ловеческой  природе.  Не  менее  абсурдно обращать свой
взор вверх и переносить,  как это часто бывает, челове-
ческие аффекты и слабости на божество,  представляя его
себе завистливым и мстительным,  капризным и пристраст-
ным - словом, подобным злобному и безрассудному челове-
ку во всех отношениях, за исключением свойственной это-
му божеству высшей силы и власти.  Не удивительно,  что
человечество,  находящееся в полном  неведении  относи-
тельно  причин и в то же время весьма озабоченное своей
будущей судьбой, тотчас же признает свою зависимость от
невидимых сил, обладающих чувством и разумом. Все неве-
домые причины, постоянно занимающие мысли людей и всег-
да предстающие в одном и том же аспекте, считаются при-
надлежащими к одному и тому же роду или виду; и немного
времени надо для того,  чтобы мы приписали им мышление,
разум,  аффекты, а иногда даже человеческие черты и об-
лик с целью сделать их еще более похожими на нас.      
   Не трудно заметить,  что, чем больше образ жизни че-
ловека зависит от случайностей, тем сильнее он предает-
ся суеверию;                                           
   в частности,  это наблюдается у игроков и мореплава-
телей,  которые из всех людей меньше всего  способны  к
серьезному размышлению,  но зато полны всяких легкомыс-
ленных и суеверных представлений.

                      
   Юм Д.  Естественная история религии/ / Сочинения В 2т. М.. 1965.
 Т. 2. С. 371 -382                         
                                               
                                                       
 Л. ФЕЙЕРБАХ
                                           
   Одно дело - новая философия,  относящаяся  к  эпохе,
общей с прежними философиями;  совсем другое дело - фи-
лософия совершенно нового периода  человечества;  иными
словами,  одно - это философия, обязанная своим возник-
новением только философской потребности, какова, напри-
мер,  философия  Фихте по сравнению с философией Канта:
нечто совсем иное-философия,  отвечающая запросам чело-
вечества; одно - философия, которая принадлежит истории
философии и только косвенно,  через нее,  связывается с
историей человечества,  и нечто радикально иное - фило-
софия, непосредственно составляющая историю человечест-
ва.                                                    
   Поэтому спрашивается:  есть ли нужда в изменении,  в
реформе,  в обновлении философии? И если реформа нужна,
то кик ее можно,  как ее следует проводить? Это измене-
ние - в духе и смысле прежней  философии  или  в  новом
смысле? Идет ли речь о философии, подобной прежним, или
о существенно иной?  Оба вопроса зависят  от  третьего:
стоим ли мы у дверей новой эпохи, нового периода разви-
тия человечества или мы все тащимся  по  старому  пути?
Если  бы мы подошли к вопросу о необходимости изменения
лишь с философской точки зрения,  то  мы  поставили  бы
вопрос слишком узко, мы бы дали материал лишь для обыч-
ных школьных споров. Это совсем излишне.               
   Неизбежной, настоящей может быть только та  перемена
в философии, которая отвечает запросам времени, которая
отвечает интересам человечества. Правда, в эпоху упадка
всемирно-исторического взгляда потребности противоречи-
вы:  одни усматривают потребность в том, чтобы удержать
старое,  чтобы изгнать новое,  для других потребность -
реализовать новое.  На чьей  стороне  подлинный  запрос
времени? На той, которая составляет потребность будуще-
го,  где предвосхищается будущее, где имеется прогресс.
Потребность  удержать старое есть искусственная,  выму-
ченная потребность,- это реакция.  Система Гегеля  была
произвольным  соединением  различных  имеющихся систем,
была соединением двусмысленностей -  без  положительной
силы, вследствие отсутствия абсолютной отрицательности.
Только тот имеет силу создать новое,  у кого есть  сме-
лость быть абсолютно отрицательным.                    
     Периоды человечества  отличаются  один  от другого
лишь переменами в религии.  Только  тогда  историческое
движение затрагивает самое основное, когда оно захваты-
вает человеческое сердце. Сердце не есть форма религии,
в  таком  случае  она должна была бы находиться также в
сердце; сердце - сущность религии. Теперь спрашивается,
что же,  в нас произошла религиозная революция?  Да,  у
нас больше нет сердца, нет больше религии. Христианство
отвергается,  отвергается  даже теми,  кто по видимости
его еще сохраняет;  но не хотят предать гласности,  что
христианство                                           
   отвергается. Из  соображений  политических в этом не
хотят сознаться, делают из этого тайну; предаются воль-
ному или невольному самообману;  даже отрицание христи-
анства выдается за христианство, христианство превраща-
ется в простое название. В отрицании христианства захо-
дят так далеко,  что отбрасывают  всякую  положительную
руководящую  нить,  в  качестве  мерила христианства не
признают ни символических книг, ни отцов               
   церкви, ни Библии:  как будто бы не  всякая  религия
лишь  до тех пор является религией,  покуда имеется из-
вестный критерий,  известный центр,  известный принцип.
Это  есть  сохранение  в форме отрицания.  Что же такое
христианство?  Если у нас нет больше запета, откуда нам
известна воля,  дух основателя религии? Это равносильно
тому, что больше нет никакого христианства. Все эти яв-
ления не что иное, как признаки внутреннего упадка, за-
ката христианства.                                     
   Христианство больше не удовлетворяет  ни  теоретика,
ни человека практики; оно больше не удовлетворяет духа,
не удовлетворяет оно больше и сердца,  потому что  наше
сердце  имеет совершенно иные интересы,  чем вечное не-
бесное блаженство.                                     
   Прежняя философия относится к периоду заката христи-
анства  и отрицания его,  когда желание сохранить его в
положительном виде еще  не  иссякло.  Философия  Гегеля
прикрывала отрицание христианства, ссылаясь на противо-
речие между представлением и мыслью: иными словами, она
отрицала,  утверждая  его,  она  вуалировала  отрицание
христианства указанием на противоречие между христианс-
твом в его первоначальной и завершительной форме.  Пер-
воначальное христианство  было  неизбежно;  здесь  были
Сброшены  все путы.  Но религия продолжает существовать
до тех пор, покуда она еще сохраняется в своем первона-
чальном,  коренном  смысле.  Вначале  религия  - огонь,
энергия,  истина;  первоначально всякая религия строга,
безусловно ригористична; постепенно она утомляется, ос-
лабевает, глохнет, становится равнодушной и подвергает-
ся  участи всякой привычки.  Чтобы примирить с религией
это противоречие практики,  отпадения от религии, чтобы
прикрыть  его,  прибегают к.  традиции или модифицируют
древнюю книгу законов. Так это было у евреев. Христиане
прибегают  к  тому,  что они в свои священные документы
вкладывают смысл,  находящийся в безусловном противоре-
чии с этими документами.