6. Мир философии

 [НЕСПОСОБНОСТЬ ГОСУДАРСТВА  К ПОЛНОМУ ПРЕОДОЛЕНИЮ 
ЭГОИЗМА, ЗЛА И СТРАДАНИЙ]
                                 
   [...] Мы признали в государстве средство,  с помощью
которого эгоизм,  вооруженный разумом, старается избег-
нуть своих же собственных дурных последствий, направля-
ющихся против него самого;  при этом каждый споспешест-
вует благу всех,  так как видит, что в последнем заклю-
чается  и  его собственное.  Если бы государство вполне
достигло своей цели,  то оно,  будучи в состоянии  пос-
редством  объединенных в нем человеческих сил все более
и более покорять себе и остальную природу, в конце кон-
цов уничтожило бы всякого рода злополучия и могло бы до
известной степени обратиться в нечто похожее на кисель-
ное царство. Но, во-первых, оно все еще очень далеко от
этой цели;  во-вторых,  другие все еще бесчисленные го-
рести,  присущие жизни как таковой, по-прежнему держали
бы ее во власти страдания, и если бы даже все они и бы-
ли устранены, то каждое место, покинутое заботами, сей-
час же занимала бы скука; в-третьих, государство никог-
да и не может совершенно подавить раздора индивидуумов,
так как он в мелочах дразнит там,  где его  изгоняют  в
крупном;                                               
   и, наконец,  Эрида 56,  благополучно вытолкнутая из-
нутри, напоследок обращается к внешней границе: изгнан-
ная государственным укладом как соперничество индивиду-
умов,  она возвращается извне как война народов и,  по-
добно возросшему долгу, требует сразу и в большой сумме
тех кровавых жертв, которые в мелочах были отторгнуты у
нее разумной предусмотрительностью. И если даже предпо-
ложить,  что умудренное опытом тысячелетий человечество
все  это  наконец одолеет и устранит,  то последним ре-
зультатом оказался бы действительный избыток  населения
всей  планеты,  а  весь  ужас  этого  может себе теперь
представить только смелое воображение (стр. 363).
      
   [ЭТИКА СОСТРАДАНИЯ И ПРЕОДОЛЕНИЕ ЭГОИЗМА] 
          
   [...] Из того же источника,  откуда вытекают  всякая
доброта, любовь, добродетель и великодушие, исходит на-
конец и то, что я называю отрицанием воли к жизни.     
   [...] Если в глазах  какого-нибудь  человека  пелена
Майи 57, principium individuationis 58, стала так проз-
рачна, что он не делает уже эгоистической разницы между
своей личностью и чужой,  а страдание других индивидуу-
мов принимает так же близко к сердцу,  как и свое собс-
твенное, и потому не только с величайшей радостью пред-
лагает свою помощь,  но даже готов жертвовать собствен-
ным индивидуумом,  лишь бы спасти этим несколько чужих,
то уже естественно,  что такой человек, во всех сущест-
вах узнающий себя, свое сокровенное и истинное Я должен
и бесконечные страдания  всего  живущего  рассматривать
как свои собственные и приобщить себя несчастию Вселен-
ной.  Ни одно страдание ему не чуждо более. Все горести
других, которые он                                     
   видит и  так редко может облегчить,  все горести,  о
которых он узнает косвенно,  и даже те, которые он счи-
тает  только возможными,  действуют на его дух как лич-
ные. Уже не об изменчивом счастье и горе своей личности
думает он, как это делает человек, еще одержимый эгоиз-
мом;  нет все одинаково близко ему,  ибо он  прозрел  в
principium individuationis. Он познает целое, постигает
его сущность и находит его погруженным в вечное  исчез-
новение, ничтожное стремление, внутреннее междоусобие и
постоянное страдание, и всюду, куда бы ни кинул он взо-
ры, видит он страждущее человечество, страждущих живот-
ных и преходящий мир.  И все это лежит теперь к нему  в
такой  же  близи,  как для эгоиста его собственная лич-
ность. И разве может он, увидев мир таким, тем не менее
утверждать  эту  жизнь  постоянной деятельностью воли и
все теснее привязываться к ней, все теснее прижимать ее
к себе.- Если тот,  кто еще находится во власти princi-
pii individuationis,  эгоизма, познает только отдельные
вещи и их отношение к его личности,  и они поэтому слу-
жат источником все новых и новых мотивов для его  хоте-
ния,  то, наоборот, описанное познание целого, сущности
вещей в себе,  становится квиетивом59 всякого  хотения.
Воля отворачивается от жизни;                          
   она содрогается теперь перед ее радостями, в которых
видит ее утверждение. Человек доходит до состояния доб-
ровольного отречения, резигнации, истинной безмятежнос-
ти и совершенного отсутствия желаний (стр. 392-394). 
  
   [УКРОЩЕНИЕ ВОЛИ И ПЕРЕХОД К ЧИСТОМУ ПОЗНАНИЮ]
       
   [...] Легко понять,  как блаженна должна быть  жизнь
того, чья воля укрощена не на миг, как при эстетическом
наслаждении, а навсегда и даже совсем погасла вплоть до
той последней тлеющей искры,  которая поддерживает тело
и потухнет вместе с ним.  Такой человек, одержавший на-
конец  решительную победу после долгой и горькой борьбы
с собственной природой,  остается еще на земле лишь как
существо чистого познания, как неомраченное зеркало ми-
ра.  Его ничто уже больше не может удручать,  ничто  не
волнует, ибо все тысячи нитей хотения, которые связыва-
ют нас с миром и в виде алчности, страха, зависти, гне-
ва влекут нас в беспрерывном страдании туда и сюда, эти
нити он обрезал. Спокойно и улыбаясь оглядывается он на
призраки этого мира,  которые некогда могли волновать и
терзать его душу,  но которые теперь для него столь  же
безразличны, как шахматные фигуры после игры, как сбро-
шенные поутру маскарадные костюмы, тревожившие и манив-
шие нас в ночь карнавала. Жизнь и ее образы носятся те-
перь перед ним как мимолетные  видения  подобно  легким
утренним  грезам  человека  наполовину  проснувшегося,-
грезам,  сквозь которые уже  просвечивает  действитель-
ность и которые не могут больше обманывать:  и как они,
так испаряются наконец и эти видения,  без насильствен-
ного перехода (стр. 405-406).                          
                                                       
 [САМОУБИЙСТВО НЕ ОТРИЦАНИЕ ВОЛИ, А ЯВЛЕНИЕ МОГУЧЕГО ЕЕ
УТВЕРЖДЕНИЯ]
                                           
   [...] Самоубийство.  Нисколько  не будучи отрицанием
воли,  оно, напротив - феномен могучего утверждения ее.
Ибо  сущность отрицания состоит в том,  что человек от-
вергает не муки жизни,  а наслаждения. Самоубийца хочет
жизни и недоволен только условиями, при которых она ему
дана. Поэтому он отказывается вовсе не от воли к жизни,
а только от самой жизни, разрушая ее отдельное проявле-
ние.
                                                  
   [БЕСПЛОДНОСТЬ И БЕЗУМИЕ  САМОУБИЙСТВА,  САМОУБИЙСТВО
НЕ ЗАТРАГИВАЕТ ВЕЩИ В СЕБЕ]
                            
   [...] Самоубийство,  добровольное  разрушение одного
частного явления, не затрагивающее вещи в себе, которая
остается незыблемой,  как незыблема радуга, несмотря на
быструю смену своих мимолетных носителей-капель,- само-
убийство представляет собой совершенно бесплодный и бе-
зумный поступок.  Но кроме того, оно - шедевр Майи, как
самое  вопиющее выражение разлада,  противоречия воли к
жизни с самой собой.  Как это противоречие мы встречали
уже среди низших проявлений воли,  где оно выражалось в
беспрестанной борьбе всех  обнаружений  сил  природы  и
всех  органических индивидуумов - борьбе из-за материи,
времени и пространства;  как оно с  ужасающей  явствен-
ностью все более и более выступало на восходящих ступе-
нях объективации воли,- так,  наконец, на высшей ступе-
ни,  которая  есть идея человека,  оно достигает особой
энергии;  и здесь не только истребляют друг друга инди-
видуумы,  представляющие собой одну и ту же идею,  но и
один и тот же индивидуум объявляет войну самому себе, и
напряженность, с которой он хочет жизни и с которой от-
ражает ее помеху - страдание,  доводит его до самоунич-
тожения,  так  что  индивидуальная воля скорее разрушит
своим актом тело,  т. е. свою же собственную видимость,
чем страдание сломит волю (стр. 413-415). 
             
   [ПОЗНАНИЕ ВОЛЕЙ СВОЕЙ СУЩНОСТИ - ЕДИНСТВЕННОЕ 
ПРОЯВЛЕНИЕ СВОБОДЫ ВОЛИ]
                                    
   [...] Как раз то,  что христианские мистики называют
благодатью и возрождением,  служит для нас единственным
непосредственным проявлением свободы воли. Оно наступа-
ет  лишь  тогда,  когда воля,  достигнув познания своей
сущности, обретает для себя в результате этого познания
квиетив и тем освобождается от действия мотивов,  лежа-
щего в сфере другого способа познания,  объектами кото-
рого служат только явления.  Возможность такого обнару-
жения свободы составляет величайшее преимущество  чело-
века, вовеки чуждое животному, так как ее, этой возмож-
ности,  условием является обдуманность разума,  которая
поз-                                                   
   воляет независимо  от впечатлений настоящего озирать
жизнь в ее целом.  Животное лишено  всякой  возможности
свободы, как лишено даже и возможности действительного,
т.  е. обдуманного выбора решений, предваряемого закон-
ченным конфликтом мотивов, которые для этого должны бы-
ли бы быть отвлеченными представлениями.  Поэтому с та-
кой  же точно необходимостью,  с какой камень падает на
землю,  голодный волк вонзает свои зубы в мясо  дичины,
не имея возможности познать, что он одновременно и тер-
заемый,  и терзающий.  Необходимость - царство природы,
свобода-царство благодати (стр. 419-420).
              
   [УГАШЕНИЕ ВОЛИ К ЖИЗНИ.  ВМЕСТЕ СО СВОБОДНЫМ 
ОТРИЦАНИЕМ ВОЛИ УПРАЗДНЯЮТСЯ ВСЕ ЯВЛЕНИЯ] 
                   
   Если мы [...] познали внутреннюю сущность  мира  как
волю и во всех его проявлениях увидели только ее объек-
тность,  которую проследили от бессознательного  порыва
темных сил природы до сознательной деятельности челове-
ка,  то мы никак не можем избегнуть вывода,  что вместе
со свободным отрицанием,  отменой воли,  упраздняются и
все те явления,  то беспрестанное стремление и  искание
без цели и без отдыха,  на всех ступенях объектности, в
которых и через которые  существует  мир,  упраздняется
разнообразие  преемственных форм,  упраздняются с волей
все ее проявления и,  наконец,  общие формы последнего,
время  и  пространство,  как и последняя основная форма
его - субъект и объект.  Нет воли - нет  представления,
нет мира.
                                              
   [РАСТВОРЕНИЕ В НИЧТО И ПОЛНОЕ УСПОКОЕНИЕ ДУХА]  
    
   Пред нами остается,  конечно,  только ничто. Но ведь
то, что противится этому растворению в ничто, наша при-
рода, есть именно только воля к жизни, которой являемся
мы сами,  как и она является нашим миром.  То,  что нас
так страшит ничто,  есть лишь иное выражение того,  что
мы так сильно хотим жизни и сами не что иное,  как  эта
воля, и не знаем ничего, кроме нее.                    
   Но если мы от нашей личной нужды и зависимости обра-
тим свои взоры на тех,  которые преодолели мир, в кото-
рых воля,  достигнув полного самопознания,  вновь нашла
себя во всем и затем свободно сама себя отринула и  ко-
торые ожидают только момента, когда они увидят, как ис-
чезнет ее последняя искра и с нею тело, которое она жи-
вотворит,  то  вместо  беспрестанной борьбы и сутолоки,
вместо вечного перехода от желания к страху и от радос-
ти к страданию, вместо никогда не удовлетворяемой и ни-
когда не замирающей надежды, в чем и проходит сон жизни
водящего  человека,-  вместо всего этого нам предстанет
тот мир,  который выше всякого разума,  та полная  тишь
духа,  тот глубокий покой,  несокрушимое упование и яс-
ность,  одно только отражение которых на лице,  как его
воспроизвели Рафа-                                     
 эль и Корреджо,  есть полное и надежное Евангелие: ос-
талось только познание, воля исчезла (стр. 426-427).

                                               
                                                       
   Л. ФЕЙЕРБАХ

   "Вера в бессмертие представляет собой,  так же как и
вера в бога, всеобщую веру человечества. То, во что ве-
рят все или по крайней мере почти все люди,- ибо в этом
деле имеются, правда, печальные исключения,- заложено в
природе человека,  с необходимостью истинно как субъек-
тивно, так и объективно;                               
   значит, человек,  еще не обладающий этой  верой  или
даже борющийся против нее,  является нечеловеком или же
ненормальным, дефективным человеком, ибо у него не хва-
тает  существенной составной части человеческого созна-
ния".  Приведенный здесь аргумент, исходящий из единог-
ласия народов или отдельных людей, хотя считается в те-
оретическом отношении самым  слабым  и  поэтому  обычно
стыдливо приводится лишь наряду с другими, на практике,
то есть на деле и поистине,  является самым сильным ар-
гументом даже у тех,  кто в своем самомнении,  опираясь
на разумные доводы о бессмертии,  едва  считает  нужным
его  упомянуть.  Поэтому  он  заслуживает разъяснения в
первую очередь.                                        
   Верно, что почти  у  большинства  народов  имеется,-
чтобы сохранить это выражение,- вера в бессмертие; важ-
но,  однако, так же как и при рассмотрении веры в бога,
распознать, что эта вера в действительности собою выра-
жает. Все люди верят в бессмертие. Это означает: верую-
щие  в  бессмертие не считают,  что со смертью человека
наступает конец его существования;                     
   притом не считают этого по той простой причине,  что
прекращение восприятия нашими чувствами действительного
существования человека еще не означает,  что он прекра-
тил существование духовно,  то есть в памяти, в сердцах
продолжающих жить людей.  Умерший для живого не превра-
тился в ничто,  не абсолютно уничтожен; он как бы изме-
нил лишь форму своего существования; он лишь превратил-
ся из телесного существа в духовное, то есть из подлин-
ного существа в существо представляемое.  Правда, умер-
ший не производит более материальных впечатлений;      
   однако его  личность самоутверждает себя,  продолжая
импонировать живым в рамках их памяти.  Но необразован-
ный человек не различает между субъективным и объектив-
ным,  то есть между мыслью и предметом, между представ-
лением и действительностью, он не различает между вооб-
ражаемым,  видимостью (vision) и действительно  зримым.
Он  не  углубляется в размышления над самим собой и над
своими действиями;  что он делает,  по его"  пониманию,
так и должно быть; активное действие для него есть пас-
сивное, а сон - истина, действительность; ощущение -   
   качество ощущаемого предмета или явления;  предмет в
представлении - явление самого предмета.  Поэтому мерт-
вый,  хотя он стал существом лишь представляемым, восп-
ринимается  необразованным  человеком  как подлинно су-
ществующее существо и,  следовательно, как царство вос-
поминаний  и  представлений,  как подлинно существующее
царство. Естественно, что живой человек приписывает се-
бе посмертное существование, ибо как же ему разлучиться
со своими?  Он в жизни был со своими вместе, был с ними
соединен;  он  должен  будет соединиться и соединится с
ними также в смерти.  Поэтому вера в бессмертие, будучи
необходимым,  нефальсифицированным  и  безыскусственным
выражением природы человека,  выражает не что иное, как
истину и факт,  признаваемые также внутренне неверующи-
ми,  заключающиеся в том,  что человек,  утрачивая свое
телесное существование,  не теряет своего существования
в духе, в воспоминаниях, в сердцах живых людей.        
   В доказательство того, что "бессмертная душа" не оз-
начала вначале ничего иного, как образ умершего, приве-
дем следующие примеры,  сопроводив их некоторыми крити-
ческими  замечаниями.  Когда Ахиллес увидел во сне Пат-
рокла, он воскликнул:                                  
   Боги! Так подлинно есть и в Аидовом  доме  подземном
Дух человека и образ,  но он совершенно бесплотный! Це-
лую ночь я видел,  душа несчастливца Патрокла Все  надо
мною стояла, стенающий, плачущий призрак, Все мне заве-
ты твердила, ему совершенно подобясь!60                
   Увидев в преисподней  душу  своей  почившей  матери,
Одиссей,  так сильно скучавший по ней,  пытается ее об-
нять, но напрасно:                                     
   Три раза между руками моими она проскользнула  Тенью
иль сонной мечтой.                                     
   Мать отвечает Одиссею:                              
   Но такова  уж судьбина всех мертвых,  расставшихся с
жизнью.  Крепкие жилы уже не связуют ни мышц, ни костей
их;                                                    
   Вдруг истребляет  пронзительной  силой  огонь погре-
бальный Все,  лишь горячая жизнь охладелые кости  поки-
нет:                                                   
   Вовсе тогда, улетевши, как сон, их душа исчезает61. 
   Что же иное эта душа,  как не образ умершего, высту-
пающий в качестве самостоятельного,  существующего  су-
щества, которое в отличие от когда-то зримого, телесно-
го существа продолжает существовать в фантазии. Поэтому
греки  и  римляне прямо называли душу,- физиологическое
имя которой, отвлеченное от жизни, обозначало у них ды-
хание,  почему они и верили, что вместе с дыханием уми-
рающего вбирают в себя его душу,- призраком, imago, или
же тенью тела - umbra. Такое же наименование души - об-
раз, тень - встречается и у ряда диких народов. Древние
евреи прямо верили в то,  что они не бессмертны. "Обра-
тись, господи, избавь душу мою, ибо в смерти нет воспо-
минания  о тебе;  в гробе (в аду) кто возблагодарит те-
бя?" (Пс.  VI, 6). "Перестань взирать на меня гневно, и
я отдохну, прежде                                      
 нежели отойду,  и не будет меня (по более новым теоло-
гам:                                                   
   и я более здесь не буду)" (Пс.  XXXVIII,  14).  "Кто
станет в аду восхвалять всевышнего?  Ведь только  живые
могут  восхвалять;  мертвые  как  более не существующие
восхвалять не могут" (Сирах XVII,  25-27).  Но одновре-
менно у древних евреев существовало царство теней, "душ
без силы и деятельности",  которое было  ясным  доказа-
тельством того, что представление о существовании чело-
века после смерти - а именно в  форме  тени,  образа  -
представление, которое обычно путают с верой в бессмер-
тие,- ничего общего с бессмертием не имеет...          
   Неверие образованных людей в бессмертие, значит, от-
личается от мнимой веры в бессмертие еще неиспорченных,
простых народов только тем,  что  образованный  человек
знает, что образ умершего есть только образ, а неразви-
тый человек видит в нем существо;  то есть разница зак-
лючается  в том,  что вообще отличает образованного или
зрелого человека от необразованного или находящегося на
детской стадии развития человека,  а именно в том,  что
последний персонифицирует безличное,  оживляет неживое,
в то время как образованный человек различает между ли-
цом и предметом,  между живым и неживым. Поэтому не мо-
жет  быть  ничего  более  неправильного,  как  вырывать
представление народов об умерших из всего комплекса  их
остальных  представлений  и в этом отрыве приводить его
как доказательство бессмертия.  Если мы должны поверить
в бессмертие потому,  что в это верят все народы, то мы
должны также верить в то,  что  существуют  привидения,
верить в то,  что статуи и картины говорят,  чувствуют,
едят, пьют так же, как их живые оригиналы. Ибо с той же
необходимостью, с какой народ принимает образ за ориги-
нал,  он представляет себе мертвого живым *. Однако эта
жизнь,  которую  народ приписывает умершим,  по крайней
мере в самом начале,  не имеет какого-либо  позитивного
значения.  Народ представляет себе умершего живым пото-
му, что согласно образу своих представлений он не может
себе  представить  его  мертвым.  По  своему содержанию
жизнь мертвого не отличается от самой смерти. Жизнь по-
койника  есть лишь невольный эвфемизм (смягчающее выра-
жение),  лишь живое, чувственное, поэтическое выражение
мертвого состояния.  Мертвые живы, но они живы лишь как
умершие,  то есть они одновременно живы и не  живы.  Их
жизни  не хватает истинности жизни.  Их жизнь есть лишь
аллегория смерти.  Поэтому вера в  бессмертие  в  узком
смысле  есть отнюдь не непосредственное выражение чело-
веческой природы.  Вера в бессмертие вложена в  челове-
ческую природу лишь рефлексией, она построена на оши-

                                        
   бочном суждении  о  человеческой природе.  Подлинное
мнение человеческой природы по этому предмету (о  бесс-
мертии) мы уже приводили на примерах глубокой скорби по
умершему и почтения к нему,  встречающихся почти у всех
народов без исключения.  Оплакивание умершего ведь опи-
рается лишь на то,  что он лишен счастья жизни,  что он
оторван от предметов своей любви и радости. Как мог че-
ловек оплакивать и печалиться по умершим,  причем в той
форме,  в  какой  оплакивали умерших древние народы и в
какой еще сегодня их оплакивают многие малоразвитые на-
роды,  будь он действительно убежден в том, что умершие
продолжают жить,  да притом еще  лучшей  жизнью?  Какой
презренной,  лицемерной  была  бы человеческая природа,
если бы она в своем сердце,  в глубине  своей  сущности
верила бы,  что умерший продолжает жить, и, несмотря на
это,  тут же оплакивала бы умершего именно из-за утраты
им жизни!  Если бы вера в иную жизнь составляла подлин-
ную составную часть человеческой природы, то радость, а
не  горе  была  бы  выражением человеческой природы при
смертях человеческих.  Скорбь по умершему в худшем слу-
чае была бы равносильна тоске по уехавшему.            
   А о  чем  свидетельствует само религиозное почитание
умерших?  Оно свидетельствует не о чем ином, как о том,
что  умершие суть существа из области воображения и ду-
ха,  суть существа только для живых, однако не существа
для  себя или существа сами по себе.  Память об умерших
священна именно потому,  что их уже нет в живых  и  что
память  о них есть единственное место их существования.
Живой человек не нуждается в защите религии. Он самоут-
верждает  себя.  В его собственном интересе - существо-
вать.  А бескорыстный мертвец должен быть объявлен свя-
тым, ибо только так можно обеспечить его дальнейшее су-
ществование.  Чем меньше умерший делает для своего  су-
ществования,  тем  больше живой человек употребляет все
имеющиеся в его распоряжении средства,  чтобы сохранить
жизнь  мертвого.  Поэтому  живой  представляет  интерес
умершего;  мертвый уже не прикрывает своей наготы,  это
делает за него живой;  мертвый не принимает больше пищи
и питья, поэтому живой человек подает ему или даже вво-
дит их в рот умершему. Однако единственное и последнее,
что в состоянии сделать живой для мертвого и что он хо-
чет доказать мертвому путем подачи ему еды и питья, это
то, что он чтит память умершего, считает ее святой, что
он  возвышает усопшего до предмета религиозного почита-
ния. Живой человек стремится путем наивысшего почитания
покойника  вознаградить  его за утраченный им драгоцен-
нейший капитал - жизнь.  Чем меньше ты есть сам для се-
бя,-  как  бы обращается живой к покойнику,- тем больше
ты значишь для меня;  свет твоей жизни погас,  но пусть
тем прекраснее твой дорогой образ воссияет в моей памя-
ти навсегда.  Ты телом мертв; зато имени твоему полага-
ется честь бессмертия.  Ты уже не человек,  так будь же
за это богом для меня...                               
    Раз бессмертная сущность человека,  отличная от его
трупа, продолжающая жить после его смерти, есть в прин-
ципе во всех верованиях народов  в  бессмертие  не  что
иное, как остающийся после смерти человека его образ, а
существующие в жизни люди не одинаковы,  то  из  этого,
естественно,  следует  вывод,  что и мертвые отличаются
друг от друга, и поэтому,- так как фантазия представля-
ет их существующими (мертвые действительно существуют в
памяти и воображении),-состояние умерших, их качества и
местопребывание   представляются   различными.  Поэтому
бессмертные души отличаются друг от друга, как и смерт-
ные люди:  среди них есть богатые и бедные,  высокопос-
тавленные и простые,  сильные и слабые, храбрые и трус-
ливые, красивые и уродливые. И так как с этими различи-
ями связаны не только в представлении,  но и в действи-
тельности различие счастья и несчастья, различное поло-
жение счастливых и несчастных,  к ним прибавляются  мо-
ральные представления - различие добрых и злых, блажен-
ных и неблаженных. Отсюда явствует также, почему у всех
чувственных народов,  которые свои представления непос-
редственно обращают в действия, чувственно осуществляют
их,  придают им телесность *, - умерший берет с собой в
могилу или на костер, где его сжигают, все, что он имел
в жизни.  Отсюда ясно,  почему за умершим мужем следует
его жена, за господином - его слуги, за охотником - его
охотничьи снасти и собаки,  за женщиной - иголка с нит-
кой,  за воином - его оружие,  за художником - его инс-
трументы, за ребенком - его игрушки,- все это закапыва-
ется в могилу или же сжигается вместе  с  умершим.  Еще
Цезарь отмечал о галлах, что все, по их мнению, дорогое
для усопшего и близкое его сердцу при жизни они  вместе
с трупом бросают в огонь. И с полным правом. Что предс-
тавляет собой человек без всего того,  что он  любит  и
делает? То, что он любит и делает, ведь целиком опреде-
ляет всю его внутреннюю сущность.  Кто может  отнять  у
ребенка  игрушки,  у воина оружие,  не отнимая вместе с
тем его жизнь,  его душу?  Во что превратится душа гер-
манца,  усматривающего  свое  счастье  и божественность
лишь в воинственном проявлении силы,  а цельное чувство
собственного достоинства - в полном вооружении, если ты
отнимешь красу его - оружие?  Поэтому если  из  наличия
веры в бессмертие, которую можно найти почти у всех на-
родов, делать вывод о бессмертии человека, то именно из
этой  же веры надо сделать вывод о бессмертии животных,
платья, обуви, оружия, посуды, орудий

       
   * Действительно,  большинство народов в том же смыс-
ле,  в котором они верят в бессмертие человека, верят в
бессмертие  животных.  Лапландцы,  сомневаясь  в  своем
собственном воскрешении,  вместе с тем верили в воскре-
шение медведя. Ведь даже многие рассудительные поборни-
ки бессмертия души  признали  неотделимость  бессмертия
животных от бессмертия людей. И действительно, физиоло-
гические и психологические доказательства, приводимые в
пользу бессмертия людей, вполне подходят в качестве до-
казательств бессмертия животных.  Что касается бессмер-
тия одежды, то я, в частности, хочу напомнить о древних
германцах, которые полагали, что мертвец без одежды бу-
дет  в Валгалле оставаться постоянно нагим и подвержен-
ным всеобщему осмеянию. Итак, даже на том свете остает-
ся в силе известная пословица:  по одежке встречают че-
ловека.                                                
   ** Ведь человек объясняет себе все непонятное из се-
бя самого,  будь то по причинам чисто логическим или же
личным. Так он находит для смерти,- до тех пор, пока он
не осознал, что она есть естественная необходимость, то
есть до тех пор,  пока она ему непонятна,- вполне чело-
веческие основания. Почему ты нас оставил? Чего тебе не
хватало?  Так вопрошает умершего человек,  придерживаю-
щийся указанной точки зрения.  Значит, человек считает,
что покойник бы не умер,  если по какой-либо причине он
не  пожелал бы умереть.  Так человек все мыслит в форме
человеческого произвола и разума.  Разница между точкой
зрения культуры, которой в настоящее время человечество
уже придерживается в области  религии  и  философии,  и
точкой зрения непросвещенности состоит в том,  что пос-
ледняя считает основным материалом всех  вещей  челове-
ческую кровь,  сердце, плоть, а культура - человеческий
мозг.                                                  
                                                       
                                                       
 ческой рефлексии,  фантазии  и  произвола  и благодаря
производимым дополнениям и опущениям обретает видимость
той.  иной жизни.  Но эти изменения в фантазии лишь по-
верхностны. По сути своего содержания иная жизнь такова
же, что и жизнь данная...                              
   Вера в бессмертие, по крайней мере настоящая, созна-
тельная,  намеренная, появляется в человеке лишь тогда,
когда он выражает мнение,  когда бессмертие есть не что
иное,  как хвала,  воздаваемая человеком весьма  высоко
ценимому им предмету,  а смерть есть тогда не что иное,
как выражение презрения.  Телесные отправления, то есть
отправления чрева,  отвратительны, низки, низменны, жи-
вотны - значит,  преходящи,  смертны. Отправления духа,
то есть головы,  возвышенны, благородны, отличают чело-
века, а значит, бессмертны. Бессмертие есть торжествен-
ное провозглашение ценности;  этого объявления ценности
удостаивается лишь тот, кого считают достойным бессмер-
тия.  Вера в бессмертие поэтому лишь тогда начинает су-
ществовать,  когда она отождествляется с верой в  бога,
когда  она  выражает  религиозную  оценку,- значит лишь
тогда, когда она есть выражение божества или божествен-
ности.  Доказывать,  что  человек или душа бессмертны,-
значит доказывать,  что либо душа,  либо  человек  есть
бог.  Вернее сказать, доказательство их бессмертия опи-
рается исключительно на доказательство их божественного
характера,  безразлично, признается ли божественный ха-
рактер за ними прямо или косвенно,- то  есть  так,  что
божество представляется отличным от души, а затем дока-
зывается существенное единство души и божества. Древние
и в этом отношении дают весьма поучительный пример, ибо
они открыто заявляли о божественном  характере  челове-
ческой  души или духа,  который христианская мудрость и
лицемерие на словах отрицают;  хотя,  по существу,  они
самым определенным образом,  точно так же,  как и древ-
ние,  вернее, еще определеннее их признают этот божест-
венный характер, а ведь древние основывали свое доказа-
тельство бессмертия души прямо на своем божестве...    
   Вера в бессмертие в собственном смысле слова  возни-
кает только тогда, когда человек уже пришел к сознанию,
что смерть есть негация и абстракция,  отрицание и обо-
собление,  но,  сам  проявляя при мышлении деятельность
отрицания и обособления,  уступает смерти  только  свое
видимое,  или чувственное,  существо, а не субъект этой
деятельности,  не дух. Смерть в его глазах - только вы-
ражение отрицания и обособления,  которые он сам произ-
водит в процессе мышления,  создавая себе общее понятие
о  чувственном  предмете.  Как же тогда смерть могла бы
снимать то, проявлением чего она всего лишь есть? Фило-
софствовать  -  значит умирать,  умирать - значит фило-
софствовать; следовательно, смерть всего лишь присужда-
ет  человеку  степень доктора философии.  Это означает:
человек умирает, философ же бессмертен. Смерть отнимает
у обычного человека насильственно то,  что по собствен-
ной воле отнимает у себя философ сам. Философ, по      
   крайней мере истинный,  спекулятивный, платоновский,
христианский,  еще  при  жизни  лишен вкуса,  обоняния,
глух,  слеп и бесчувственен. Он, правда, ест и пьет, он
вообще исполняет все животные функции,  как-то:  видит,
слышит,  чувствует, любит, ходит, бегает, дышит, но все
лишь в состоянии духовного отсутствия, то есть, без ду-
ши и без смысла.  Все это он делает не с радостью и лю-
бовью,  как обычный человек,- нет! нет! - он делает это
лишь из печальной необходимости,  лишь с досадой и про-
тив воли своей,  лишь в противоречии с самим собой, де-
лает потому, что наслаждение мышлением для него связано
с этими профаническими жизненными отправлениями, ибо он
не может мыслить,  не может философствовать, если он не
живет.  Как же после этого смерть может быть против не-
го?  Ведь смерть отрицает лишь то,  что он сам отрицал,
она ведь конец всех жизненных вкушений и жизненных отп-
равлений.  Поэтому философ после смерти продолжает свое
существование,  но не как человек,  а лишь как философ,
то есть он мыслит смерть,  этот акт отрицания и обособ-
ления,  как существование,  потому что он отождествляет
ее с актом мышления,  высшим жизненным  актом;  философ
олицетворяет отрицание существа в виде существа,  а не-
бытие в виде бытия.                                    
   Само христианское небо по своему истинному религиоз-
ному  значению есть не что иное,  как небытие человека,
мыслимое как бытие христианина.  Смерть есть отрицание,
конец  всех  грехов и ошибок,  всех страстей и желаний,
всех потребностей и всякой борьбы, всех страданий и бо-
лей.  Поэтому уже древние называли смерть врачом. И я
сам в своих "Мыслях о смерти и  бессмертии"  представил
смерть ученому миру в следующих стихах:                
   Она лучший врач на земле;                           
   У которого не было неудачных случаев;               
   Вы можете заболеть самой тяжелой болезнью,  Он выле-
чит ее окончательно, в согласии с природой.            
   В конце стихотворения я так прославлял ее в противо-
положность поповской медицине:                         
   Попы, настоящие бедствия неизлечимы;                
   Их излечивает  только  смерть.  Этот стих не сказка,
Болезни,  которые лечит врач,  это бабочки, Которые, не
причиняя вреда, сосут сок из цветов;                   
   Из глубоких низин проистекает то зло,  которое губит
растение;                                              
   Оно выздоравливает только тогда, когда его уже боль-
ше нет.  Можешь ли ты,  целитель, исцелить салат, Корни
которого уже изъел червь?                              
   Поэтому я думаю, что те болезни, которые излечиваете
вы,  попы, Чтобы получить некогда местечко на небе, Это
только веснушки, которые в жаркий летний день Проступа-
ют на нежной коже.                                     
   В вашей  аптеке  вы имеете лишь косметические средс-
тва,  Попы,  вы выводите лишь пятна на одежде.  Лечение
путем применения косметических средств требует больших 
   расходов и великой веры,  Тяжелые болезни излечивает
в тиши лишь природа.  Сущность бога ясна  и  прозрачна,
как свет,  Таинственна лишь одна природа, заметьте это,
христиане!                                            
 Поэтому, если  я  в  качестве  живого представляю себе
смерть *,  если я в качестве существующего  представляю
себе  свое небытие,  а это небытие представляю себе как
отрицание всех бед, страдании, превратностей человечес-
кой  жизни'и самосознания,  то я непроизвольно переношу
ощущение своего бытия в мое небытие;  поэтому я мыслю и
чувствую мое небытие как блаженное состояние. И тот че-
ловек, который, как большинство людей, растет и живет в
состоянии тождества мышления и бытия, который не разли-
чает между мыслью,  или представлением,  и  предметом,-
тот  человек считает это небытие подлинным бытием после
смерти, поскольку он представляет его себе как блаженс-
тво  в  противоположность  к  страданиям действительной
жизни.  Поэтому и христианское небо в своем чистом зна-
чении,  лишенном  всяких антропопатических дополнений и
замысловатых украшений,  есть не что иное,  как смерть,
как  отрицание  всех  горестей  и  неприятностей,  всех
страстей,  потребностей,  всякого рода борьбы,  смерть,
которая  мыслится  как  предмет ощущения,  наслаждения,
сознания, а значит, как блаженное состояние. Смерть по-
этому  едина  с богом,  бог же есть лишь олицетворенное
существо смерти;  ибо как в боге  сняты  всякая  телес-
ность,  временность,  нужда, похотливость, страстность,
непорядочность, порочность, короче говоря, все качества
подлинной  жизни  и  бытия,  точно  так же они сняты во
смерти.  Поэтому умереть - значит прийти к богу,  стать
богом, и, как это уже говорилось у древних: блажен, кто
умер, совершенен, кто увековечен.

            
   но еще спящей смерти; как зародыш в чреве матери не-
отделим от ее жизни,  так тихо дремлет  уже  при  жизни
смерть в жизни.  Как цветок из бутона, так и смерть вы-
растает из жизни;  как художник, трудясь над своим тво-
рением,  приближается к завершению,  так, и только так,
смерть приближается к живым. Сама смерть есть художник,
который  трудится  в  жизни,  и подкрадывающаяся смерть
есть лишь завершенное, готовое и удавшееся творение.   
   Время называется формой проявления единства бытия  и
небытия, оно само изображает эту истину. Теперь положи-
тельно как бытие,  теперь - это есть.  Вся  наша  жизнь
есть лишь теперешняя,  мгновенная.  Вся жизнь есть лишь
продолжение мгновений;  мы существуем всегда лишь мгно-
венно;  я есмь теперь,  а в следующее мгновение,  может
быть, вовсе и нет, и так в течение всей жизни. А к кон-
цу  жизни  я  могу  сказать:  лишь  мгновением была моя
жизнь.  Я - единичное, определенное существо; мое бытие
есть,  таким образом,  также лишь единичное, определен-
ное,  по времени,  однако,  теперешнее;  теперь поэтому
есть  полное выражение моего определенного бытия.  Лишь
благодаря тому,  что я есмь теперь,  я  уверен,  что  я
есмь,  ибо  как единичное я существую,  пока я есмь те-
перь;  я чувствую лишь благодаря тому,  что я  чувствую
теперь;                                                
   если нет теперь,  то нет и чувства. Время изображают
лишь в измерении длины,  как линию;  но  мгновение  как
нечто ограниченное и замкнутое кругло,  как капля,  как
жемчужина. И подобно тому как капля, вырванная из плос-
кой,  ровной, слившейся водной массы, принимает шарооб-
разную форму, так и я чувствую лишь благодаря тому, что
из  равного  самому себе и непрерывного течения времени
мгновение как бы выделяется  и  сливается  в  замкнутую
форму  шара,  для того чтобы в нем отразилось чувство и
охватило как бы замкнутое,  наполняющее его  пространс-
тво.  Определеннее  всего это можно показать на чувстве
наслаждения.  Наслаждение летуче,  мгновенно. Почему не
существует длящегося наслаждения?  Потому что наслажде-
ние, длящееся непрерывно, перестало бы быть наслаждени-
ем и чувством. Равенство, равномерность, непрерывность,
тождество являются существенной формой  или  характером
всеобщего,  мышления,  не-чувства.  Когда я чувствую, я
чувствую всегда все мое единичное бытие. Также и в осо-
бенном  чувстве,  например во вкусе,  я чувствую всегда
все мое бытие, но только в определенной форме и опреде-
ленным способом. Но я чувствую лишь благодаря тому, что
все мое бытие собрано,  втиснуто и сжато в единственную
точку времени,  что все мое бытие объединено, наличест-
вует и действительно в одном теперь.  Мгновение  -  это
молния, которая воспламеняет все мое бытие. Или подобно
тому как солнечные лучи зажигают и согревают лишь  бла-
годаря тому, что они собраны и сжаты, так и я чувствую,
получаю огонь и тепло лишь благодаря тому,  что все мое
бытие сжато в фокус мгновения. Мимолетность есть поэто-
му сущность чувства. Но мое чувство неотличимо от моего
бытия,  моего единичного бытия; я чувствую или я есмь -
это одно и то же;                                      
   только в чувстве содержится мое бытие. Время поэтому
также                                                  
 неотделимо от меня самого,  оно в моей душе,  оно  су-
щественная форма моей собственной самости;  и мгновение
поэтому есть полное выражение моего бытия.  Будучи  со-
вершенно  положительным,  теперь - это да,  в чувстве я
утверждаю себя или становлюсь утвержденным. Ибо я есмь,
лишь чувствуя,  есмь для себя,  сознавая себя, есмь са-
мость лишь как чувствующий; но самая верная, самая дос-
товерная,  самая  определенная  форма этого утверждения
есть именно теперь. Я чувствую, я есмь, я утвержден, но
я чувствую теперь, в это мгновение; это, таким образом,
есть самое достоверное, самое положительное утверждение
моего бытия. Но что может быть более мимолетно, тленно,
конечно,  ничтожно, чем мгновение? В теперь бытие и не-
бытие не отделены,  оно есть,  чтобы не быть, мгновение
существует лишь как преходящее;  в  то  время  как  оно
есть,  его  уже нет.  Что лежит между бытием и небытием
мгновения?  У мгновения нет середины между бытием и не-
бытием,  в  противном случае оно не было бы мгновением;
то именно и есть мгновение, в чем бытие и небытие - од-
но и то же.