Тень
Но едва убежал добровольный нищий и Заратустра ос-
тался опять один с собою, как услыхал он позади себя
новый голос, взывавший: "Стой, Заратустра! Подожди же
меня! Ведь это я, о Заратустра, я, тень твоя!" Но Зара-
тустра не остановился, ибо внезапная досада овладела
им, что так тесно стало в горах у него. "Куда же дева-
лось уединение мое? -- говорил он. --
Поистине, это становится слишком много для меня;
эти горы кишат людьми, царство мое уже не от мира сего,
мне нужны новые горы.
Моя тень зовет меня? Что мне до тени моей! Пусть
бежит себе за мною! я -- убегу от нее".
Так говорил Заратустра в сердце своем и бежал
дальше. Но тот, кто был позади его, следовал за ним:
так что образовалось трое бегущих один за другим --
впереди бежал добровольный нищий, потом Заратустра, и
позади всех тень его. Но недолго бежали они так, ибо
Заратустра скоро опомнился от своего неразумия и сразу
стряхнул с себя всякую досаду и всякое отвращение.
"Как! -- говорил он. -- Разве самые смешные вещи с
давних пор не случались с нами, старыми отшельниками и
святыми?
Поистине, безумие мое сильно выросло в горах! И
вот теперь слышу я, как шесть старых дурацких ног топо-
чут одна за другой!
Но разве Заратустра имеет право бояться какой-ни-
будь тени? И наконец, мне кажется, что ноги ее длиннее
моих".
Так говорил Заратустра, смеясь глазами и всем нут-
ром своим; он остановился и быстро обернулся назад, так
что чуть было не опрокинул на землю тень, которая прес-
ледовала его: так близко следовала она по пятам его и
так слаба была она. Ибо, когда он измерил ее глазами,
испугался он, как перед внезапным призраком: так худ,
черен, изможден и призрачен был этот преследователь.
"Кто ты? -- спросил Заратустра грубо. -- Что дела-
ешь ты здесь? И почему называешь ты себя моей тенью? Ты
не нравишься мне".
"Прости меня, -- отвечала тень, -- что это я; и
если я тебе не нравлюсь, ну что ж! о Заратустра, я хва-
лю тебя и твой хороший вкус.
Я -- странник, который уже много ходил по пятам
твоим; вечно в дороге, но без цели и даже без родины;
так что мне, поистине, немногого недостает до вечного
жида, разве только что не вечен я и не жид.
Как? Неужели должна я всегда быть в пути? Увлекае-
мой и гонимой каждым ветром? О земля, ты стала для меня
слишком круглой!
На всякой поверхности побывала я уже; как усталая
пыль, спала я на зеркалах и оконных стеклах: все берет
от меня, но ничто не дает, я становлюсь тощей -- почти
похожу я на тень.
Но за тобой, о Заратустра, я следовала и преследо-
вала тебя дольше всего, и, если я и пряталась от тебя,
все-таки я была твоей верной тенью: где бы ни сел ты,
садилась и я.
С тобой обошла я самые далекие, самые холодные ми-
ры, как призрак, который охоч бегать зимою по крышам и
по снегу.
Вместе с тобою стремилась я ко всему запретному,
самому дурному и дальнему: и если что-нибудь во мне мо-
жет быть названо добродетелью, так это то, что не боя-
лась я никакого запрета.
Вместе с тобою разбила я все, что когда-либо чтило
сердце мое, все пограничные столбы и всех идолов опро-
кинула я, за самыми опасными желаниями гонялась я, --
поистине, по всем преступлениям однажды прошлась я.
Вместе с тобою разучилась я вере в слова, ценности
и великие имена. Когда черт меняет кожу, не отпадает ли
тогда также и имя его? Ибо имя есть только кожа. И сам
черт, быть может, -- только кожа.
"Нет истины, все позволено" -- так убеждала я се-
бя. В самые холодные воды погружалась я сердцем и голо-
вою. Ах, как часто стояла я поэтому нагая и красная,
как рак!
Ах, куда девалось все доброе, и весь стыд, и вся
вера в добрых! Ах, куда девалась та изолгавшаяся невин-
ность, которой некогда обладала я, невинность добрых и
их благородной лжи!
Слишком часто, поистине, следовала я по пятам за
истиной: и она давала мне пинка. Много раз думала я,
что лгу, и только тогда прикасалась я -- к истине.
Слишком многое прояснилось для меня: теперь оно
уже не касается меня. Уже ничто не живо, что я люблю,
-- как могла бы я еще любить самое себя?
"Жить, как мне нравится, или вовсе не жить" -- так
хочу я, так хочет даже святой. Но, увы! есть ли еще для
меня -- радость?
Есть ли еще у меня -- цель? Пристань, куда бежит
парус мой?
Попутный ветер? Ах, только тот, кто знает, куда он
едет, знает также, какой ветер ему по пути.
Что еще осталось мне? Усталое, дерзкое сердце;
беспокойная воля; крылья негодные, чтобы летать; разби-
тый хребет.
А это искание своего дома: о Заратустра, ты ведь
знаешь, это искание было взысканием моим, оно пожирает
меня.
"Где -- дом мой?" Я спрашиваю о нем, ищу и искала
его и нигде не нашла. О вечное везде, о вечное нигде, о
вечное -- напрасно!"
Так говорила тень, и лицо Заратустры вытягивалось
при словах ее. "Да, ты -- моя тень, -- сказал он нако-
нец с грустью.
-------------------------------------------------------
---------------------
И не малая опасность грозит тебе, ты, вольнодумец
и странник! Плохой день был у меня: смотри, как бы не
наступил еще худший вечер!
Таким беспокойным, как ты, может наконец даже
тюрьма показаться блаженством. Видела ли ты когда-ни-
будь, как спят заключенные преступники? Они спят спо-
койно, они наслаждаются впервые своей безопасностью.
Берегись, чтобы тебя наконец не уловила в сети ка-
кая-нибудь узкая вера, какое-нибудь жестокое, суровое
заблуждение! Ибо теперь соблазняет и искушает тебя все
узкое и твердое.
Ты утратила цель; увы, как прошутишь и как утешишь
ты эту утрату? Вместе с ней ты -- потеряла и дорогу!
Бедный, блуждающий мечтатель, уставший мотылек! не
хочешь ли ты на этот вечер иметь пристанище и отдых?
Так иди вверх в пещеру мою!
Эта дорога ведет к пещере моей. А теперь я скорее
убегу от тебя. Уже ложится как бы тень на меня.
Я побегу один, чтобы опять стало светло вокруг ме-
ня. К тому же я еще долго должен быть весел и на ногах.
Вечером же будут у меня -- танцы!" --
Так говорил Заратустра.
В полдень
-- И Заратустра все бежал, и не находил никого
больше. Он был один и продолжал встречать только себя,
он наслаждался и упивался своим одиночеством и думал о
хороших вещах -- целыми часами. В полуденный час, когда
солнце стояло прямо над головой Заратустры, проходил он
мимо старого дерева, кривого и суковатого, которое было
увито обильной любовью виноградной лозы и скрыто от се-
бя самого; с него свешивались путнику пышные желтые
гроздья. Тогда захотелось ему утолить маленькую жажду и
сорвать одну кисть; но едва протянул он к ней руку, как
овладело им другое желание, более сильное, -- лечь под
деревом в самый полдень и уснуть.
Так и сделал Заратустра; и лишь только он лег на
землю, среди таинственной тиши пестрой травы, как забыл
он тотчас о своей маленькой жажде и заснул. Ибо, как
гласит поговорка Заратустры: одно бывает необходимее
другого. Только глаза его оставались открытыми: ибо они
не могли досыта насмотреться и насладиться деревом и
любовью к нему виноградной лозы. Но, засыпая, так гово-
рил Заратустра в сердце своем:
"Тише! Тише! Не стал ли мир совершенен? Что же,
однако, происходит со мной?
Как легкий ветерок невидимо танцует по гладкому
морю, легкий, как перышко, так -- сон танцует на мне.
Глаз не смыкает он мне, душу оставляет он бодр-
ствовать. Легок он, поистине! легок, как перышко.
Он убеждает меня, я не знаю, как? он дотрагивается
внутри меня ласкающей рукою, он принуждает меня. Да, он
принуждает мою душу потягиваться --
-- какой она становится длинной и усталой, моя
странная душа! Неужели вечер седьмого дня пришелся для
нее как раз в полдень! Уж не блуждала ли она слишком
долго, блаженная, среди добрых и зрелых вещей?
Долго потягивается она, -- все больше и больше!
она лежит тихо, странная душа моя. Слишком уж много
доброго вкусила она; эта золотая печаль гнетет ее, она
сковывает уста.
-- Как корабль, зашедший в самую тихую пристань
свою, -- теперь опирается он на землю, усталый от дол-
гих странствий и неведомых морей. Разве земля не надеж-
нее?
Когда такой корабль пристает к берегу, жмется к
нему -- тогда достаточно, чтобы паук протянул от земли
к нему паутину свою. В более крепкой веревке нет надоб-
ности.
Как такой усталый корабль в тихой пристани, так
отдыхаю и я теперь близко к земле, преданный, доверчи-
вый, ожидающий, привязанный к ней тончайшими нитями.
О счастье! О счастье! Не хочешь ли ты запеть, о
душа моя? Ты лежишь в траве. Но теперь таинственный,
торжественный час, когда ни один пастух не играет на
свирели своей.
Берегись! Жаркий полдень спит на нивах. Не пой!
Тише! Мир совершенен.
Не пой, ты, полевая птичка, о душа моя! Не шепчи
даже! Смотри -- кругом тишина! старый полдень спит, он
шевелит губами: не пьет ли он сейчас каплю счастья --
-- старую, потемневшую каплю золотого счастья, зо-
лотого вина? Счастье пробегает по нему, его счастье
смеется. Так -- смеется Бог. Тише! --
-- "Для счастья, как мало надо для счастья!" --
так говорил я когда-то и считал себя мудрым. Но это бы-
ла хула, этому научился я теперь. Мудрые дурни говорят
лучше.
Ибо все самое малое, самое тихое, самое легкое,
шорох ящерицы, дуновение, мгновение, миг -- малое, вот
что составляет качество лучшего счастья. Тише!
-- Что случилось со мною: слушай! Не улетело ли
время? Не падаю ли я? Не упал ли я -- слушай! -- в ко-
лодец вечности?
-- Что происходит со мною? Тише! Меня кольнуло --
о, горе! -- в сердце? В самое сердце! О, разбейся, раз-
бейся, сердце, после такого счастья, после такого уко-
ла!
-- Как? Не стал ли мир сейчас совершенен? Круглым
и зрелым? О золотой круглый зрак -- куда летит он? Раз-
ве я бегу за ним! Тише! Тише" ( -- тут Заратустра потя-
нулся и почувствовал, что спит). "Вставай, ты, сонли-
вец! -- говорил он самому себе. -- Ты, спящий в пол-
день! Ну, вставайте, вы, старые ноги! Уже пора, давно
пора, еще добрый конец пути остался вам.
-------------------------------------------------------
---------------------
Теперь вы выспались, долго ли спали вы? Половину
вечности? Ну, вставай теперь, мое старое сердце! Много
ли нужно тебе времени после такого сна -- чтобы прос-
нуться?"
(Но тут он снова заснул, а душа его противилась,
защищалась и опять легла) -- "Оставь же меня! Тише! Не
стал ли мир сейчас совершенен? О золотой круглый шар!"
--
"Вставай, -- говорил Заратустра, -- ты, маленькая
воровка, тунеядка! Как? Все еще потягиваться, зевать,
вздыхать и падать в глубокие колодцы?
Кто же ты, о душа моя!" (и тут испугался он, ибо
солнечный луч упал с неба на лицо ему).
"О небо надо мной, -- сказал он, вздыхая, и сел,
-- ты глядишь на меня? Ты слушаешь странную душу мою?
Когда выпьешь ты эту каплю росы, упавшую на все
земное, -- когда выпьешь ты эту странную душу, --
-- когда, о родник вечности! ты, радостная, ужаса-
ющая полуденная бездна! когда обратно втянешь ты в себя
мою душу?"
Так говорил Заратустра и поднялся с ложа своего у
дерева, как бы после странного опьянения; а солнце все
еще стояло прямо над головою его. Из этого вполне можно
было заключить, что Заратустра в тот раз спал недолго.
Приветствие
Лишь поздно вечером, после долгих напрасных иска-
ний и блужданий, Заратустра опять вернулся к пещере
своей. Но когда он остановился перед нею не более как в
двадцати шагах, случилось то, чего он теперь ожидал
всего менее: снова услыхал он великий крик о помощи. И,
поразительно! на этот раз крик исходил из его собствен-
ной пещеры. Но это был долгий, сложный, странный крик,
и Заратустра ясно различал, что он состоит из многих
голосов: только издали можно было принять его за крик
из одних только уст.
Тогда Заратустра бросился к пещере своей, и вот
какое зрелище ожидало его тотчас после этого слушалища!
Там сидели в сборе все, с кем провел он день: король
справа и король слева, старый чародей, папа, доброволь-
ный нищий, тень, совестливый духом, мрачный прорицатель
и осел; а самый безобразный человек надел на себя коро-
ну и опоясался двумя красными поясами -- ибо он любил,
как все безобразные, красиво одеваться. Посреди же это-
го печального общества стоял орел Заратустры, взъеро-
шенный и тревожный, ибо он должен был на многое отве-
чать, на что у гордости его не было ответа; а мудрая
змея висела вокруг шеи его.
На все это смотрел Заратустра с великим удивлени-
ем; затем разглядел он отдельно каждого из гостей своих
со снисходительным любопытством, читал в душе их и
удивлялся снова. Тем временем собравшиеся поднялись с
мест своих и почтительно ожидали, чтобы Заратустра за-
говорил. Заратустра же говорил так:
"Вы, отчаявшиеся! Вы, странные люди! Это ваш крик
о помощи слышал я? И теперь знаю я, где надо искать то-
го, кого тщетно искал я сегодня: высшего человека --
-- в моей собственной пещере сидит он, высший че-
ловек! Но чему удивляюсь я! Не сам ли я привлек его к
себе медовыми жертвами и хитрыми приманками счастья
своего?
Однако мне кажется, что вы не годитесь для сов-
местного общества, вы, взывающие о помощи, вы смущаете
сердце друг другу, сидя здесь вместе. Сперва должен
прийти некто,
-- некто, который опять заставит вас смеяться,
добрый, веселый шутник, танцор, ветер, сорвиголова, ка-
кой-нибудь старый дурень -- как кажется вам?
Но простите мне, вы, отчаявшиеся, что я обращаюсь
к вам с такой ничтожной речью, недостойной, поистине,
таких гостей! Но вы не догадываетесь, что делает бодрым
сердце мое, --
-- вы сами и вид ваш, простите меня! Ибо всякий,
кто смотрит на отчаявшегося, становится бодрым. Чтобы
утешить отчаявшегося -- для этого считает себя каждый
достаточно сильным.
Мне самому придали вы эту силу -- драгоценный дар,
мои высокие гости! Настоящий подарок гостей! Ну что ж,
не сердитесь, что я предлагаю вам свой.
Здесь царство мое и владения мои: но все мое на
этот вечер и эту ночь должно быть и вашим. Пусть звери
мои служат вам; пусть будет пещера моя местом отдохно-
вения вашего!
В моем доме, у очага моего никто не должен отчаи-
ваться, в моих владениях защищаю я каждого от диких
зверей их. И первое, что предлагаю я вам, -- безопас-
ность!
Второе же -- мой мизинец. И если он у вас, возьми-
те и всю руку, ну что ж! и сердце в придачу! Милости
просим, поклон вам, желанные гости мои!"
Так говорил Заратустра и смеялся, полный любви и
злобы. После этого приветствия гости его вторично пок-
лонились ему в почтительном молчании; король же справа
отвечал ему от их имени.
"По тому, о Заратустра, как ты предложил нам руку
и привет свой, узнаем мы в тебе Заратустру. Ты унизился
перед нами, почти оскорбил наше уважение к тебе --
-- но кто сумел бы, как ты, унизиться с такой гор-
достью? Это -- ободряет нас самих, это услада для глаз
и сердец наших.
Чтобы видеть только это, мы охотно поднялись бы на
более высокие горы, чем эта гора. Ибо, как любители
зрелищ, пришли мы, мы хотели видеть, что делает ясным
печальный взор.
И вот, уже прекратился всякий крик наш о помощи.
Уже открыты мысли и сердца наши и восхищены. Еще немно-
го -- и наше мужество станет бодрым.
Ничего, о Заратустра, не растет на земле более ра-
достного, как высокая, сильная воля: она прекраснейшее
из произведений ее. Целый ландшафт оживляется от одного
такого дерева.
С пинией сравниваю я, о Заратустра, всякого, кто
вырастает подобно тебе: высокий, молчаливый, твердый,
одинокий, сделанный из лучшего гибкого дерева, господс-
твенный, --
-- простирающий крепкие зеленые ветви за пределы
господства своего, мощно вопрошающий ветры и бурю и
все, что от века близко к высотам,
-- еще мощнее отвечающий, повелевающий, победонос-
ный; о, кто бы ни поднялся на высокие горы, чтобы толь-
ко посмотреть на такие деревья?
Под деревом твоим, о Заратустра, оживляется и пе-
чальный и неудачник, при виде тебя успокаивается беспо-
койный и исцеляется сердце его.
И, поистине, на гору твою и к дереву твоему обра-
щены сегодня многие взоры; возникла великая тоска, и
многие научились спрашивать: кто такой Заратустра?
И все, кому ты некогда по каплям вливал в уши пес-
ню свою и мед свой; все, кто прятался, кто жил одиноко
или одиночествовал вдвоем, заговорили сразу к сердцу
своему:
"Жив ли еще Заратустра? Не стоит больше жить, все
равно, все тщетно, -- или мы должны жить с Заратуст-
рой!"
"Почему не приходит тот, кто так давно возвестил о
себе? -- так вопрошают многие. -- Не поглотило ли его
одиночество? Или мы должны сами пойти к нему?"
Теперь случается, что само одиночество истлело и
распадается, подобно могиле, которая распадается и не
может больше держать мертвецов своих. Всюду видны воск-
ресшие.
Теперь волны поднимаются все выше и выше вокруг
горы твоей, о Заратустра. И как ни высока высота твоя,
многие должны подняться к тебе; твой челн уже недолго
останется на суше.
И то, что мы, отчаявшиеся, теперь пришли в пещеру
твою и уже свободны от отчаяния, -- служит лишь предз-
наменованием, что лучшие находятся на пути к тебе, --
-- ибо он сам находится на пути к тебе, последний
остаток Бога среди людей, а таковы именно: все люди ве-
ликой тоски, великого отвращения, великого пресыщения,
-- все, что не хотят жить, если только не научатся
снова надеяться -- если только не научатся у тебя, о
Заратустра, великой надежде!"
Так говорил король справа и схватил руку Заратуст-
ры, чтобы поцеловать ее; но Заратустра уклонился от его
почитания и отступил с испугом, молча и как бы внезапно
отлетая в широкую даль. Но немного спустя был он уже
опять у гостей своих, смотрел на них ясным, испытующим
взором и говорил:
"Гости мои, вы, высшие люди, я хочу говорить с ва-
ми по-немецки и ясно. Не вас ожидал я здесь, в этих го-
рах".
("По-немецки и ясно? Боже упаси! -- сказал тут ко-
роль слева в сторону; заметно, он не знает милых нем-
цев, этот мудрец с востока!
Но он хочет сказать "по-немецки и грубо" -- ну что
ж! По нынешним временам это еще не худший вкус!")
Пусть, поистине, вы будете, вместе взятые, высшими
людьми; но для меня -- вы недостаточно высоки и недос-
таточно сильны.
Для меня это значит: для неумолимого, что молчит
во мне, но не всегда будет молчать. Если вы и принадле-
жите мне, то все же не так, как правая рука моя.
Ибо кто сам ходит на больных и слабых ногах, по-
добно вам, тот хочет прежде всего, знает ли он это или
скрывает от себя: чтобы щадили его.
Но ни рук моих, ни ног моих не щажу я, я не щажу
своих воинов: как же могли бы вы годиться для моей вой-
ны?
С вами погубил бы я всякую победу. И многие из вас
упали бы, услыхав громкий бой барабанов моих.
Также вы для меня недостаточно прекрасны и недос-
таточно благородны. Я употребляю чистые и гладкие зер-
кала для учения своего; а на вашей поверхности искажа-
ется даже собственный образ мой.
Ваши плечи давит много тяжестей, много воспомина-
ний; много злых карликов сидят, скорчившись, в закоул-
ках ваших. Даже в вас есть скрытая чернь.
И пусть вы высоки и более высокого рода: многое в
вас криво и безобразно. Нет в мире кузнеца, который мог
бы исправить и выпрямить вас.
Вы только мост: пусть высшие перейдут через вас!
Вы означаете ступени; не сердитесь же на того, кто по
вас поднимается на высоту свою!
Быть может, из семени вашего некогда вырастет нас-
тоящий сын и совершенный наследник мой -- но это еще
далеко. Сами вы не те, кому принадлежит наследство мое
и имя мое.
Не вас жду я здесь, в этих горах, не с вами спу-
щусь я вниз в последний раз. Только как предзнаменова-
ние пришли вы ко мне, что высшие люди находятся уже на
пути ко мне, --
-- не люди великой тоски, великого отвращения, ве-
ликого пресыщения и не те, кого назвали вы последним
остатком Бога.
-- Нет! нет! трижды нет! Других жду я здесь, в
этих горах, и без них не шевельну я ногой, чтобы уйти
отсюда.
-- высших, более сильных, победоносных, более ве-
селых, таких, у которых прямоугольно построены тело и
душа: смеющиеся львы должны прийти!
О желанные гости мои, вы, странные люди, -- неуже-
ли вы еще ничего не слыхали о детях моих? И что они на-
ходятся на пути ко мне?
Говорите же мне о садах моих, о блаженных островах
моих, о новом прекрасном потомстве моем, -- почему не
говорите вы мне о них?
Об этом даре прошу я у любви вашей, чтобы говорили
вы мне о детях моих. Ими богат я, через них обеднел я:
чего не отдал я, --
-- чего ни отдал бы я, чтобы иметь лишь одно: этих
детей, эти живые насаждения, эти деревья жизни воли мо-
ей и моей высшей надежды!"
Так говорил Заратустра и внезапно прервал речь
свою: ибо им овладела тоска его, и он сомкнул глаза и
уста, так велико было движение сердца его. И все гости
его также молчали, неподвижные и смущенные: один только
старый прорицатель делал знаки рукою и выражением лица
своего.
Тайная вечеря
На этом месте прорицатель прервал приветствие За-
ратустры и гостей его: он протеснился вперед, как тот,
кому нельзя терять времени, схватил руку Заратустры и
воскликнул: "Но, Заратустра!
Одно бывает необходимее другого, так говоришь ты
сам: ну что ж, одно для меня теперь необходимее всего
остального.
Кстати: разве не пригласил ты меня на трапезу? И
здесь находятся многие совершившие длинный путь. Не ре-
чами же хочешь ты накормить нас?
Кроме того, все мы уже слишком много говорили о
замерзании, утоплении, удушении и других телесных бедс-
твиях: но никто не вспомнил о моей беде, о страхе уме-
реть с голоду". --
(Так говорил прорицатель; но, когда звери Зара-
тустры услыхали слова эти, они со страху убежали. Ибо
они видели, что всего принесенного ими в течение дня
будет недостаточно, чтобы накормить досыта одного толь-
ко прорицателя.)
"Включая сюда и страх умереть от жажды, -- продол-
жал прорицатель. -- И хотя я слышу, что вода здесь жур-
чит, подобно речам мудрости, в изобилии и неустанно: но
я -- хочу вина!
Не всякий, как Заратустра, пьет от рожденья одну
только воду. Вода не годится для усталых и поблекших:
нам подобает вино -- только оно дает внезапное выздо-
ровление и импровизированное здоровье!"
При этом удобном случае, пока прорицатель просил
вина, удалось и королю слева, молчаливому, также про-
молвить слово. "О вине, -- сказал он, -- мы позаботи-
лись, я с моим братом, королем справа: у нас вина дос-
таточно -- осел целиком нагружен им. Так что недостает
только хлеба".
"Хлеба? -- возразил Заратустра, смеясь. -- Как раз
хлеба и не бывает у отшельников. Но не хлебом единым
жив человек, но и мясом хороших ягнят, а у меня их два:
-- пусть скорее заколют их и приправят шалфеем:
так люблю я. Также нет недостатка в кореньях и плодах,
годных даже для лакомок и гурманов; есть также орехи и
другие загадки, чтобы пощелкать.
Мы скоро устроим знатный пир. Но кто хочет в нем
участвовать, должен также приложить руку, даже короли.
Ибо у Заратустры даже королю не зазорно быть поваром".
Это предложение пришлось всем по сердцу; только
добровольный нищий был против мяса, вина и пряностей.
"Слушайте-ка этого чревоугодника Заратустру! --
сказал он шутливо. -- Для того ль идут в пещеры и на
высокие горы, чтобы устраивать такие пиры?
Теперь понимаю я, чему он некогда нас учил, гово-
ря: "Хвала малой бедности!", почему и он хочет уничто-
жить нищих".
"Будь весел, как я, -- отвечал Заратустра. -- Ос-
тавайся при своих привычках, превосходный человек! жуй
свои зерна, пей свою воду, хвали свою кухню -- если
только она веселит тебя!
Я -- закон только для моих, а не закон для всех.
Но кто принадлежит мне, должен иметь крепкие кости и
легкую поступь,
-------------------------------------------------------
---------------------
-- находить удовольствие в войнах и пиршествах, а
не быть букой и Гансом-мечтателем, быть готовым ко все-
му самому трудному, как к празднику своему, быть здоро-
вым и невредимым.
Лучшее принадлежит моим и мне; и если не дают нам
его, мы сами его берем: лучшую пишу, самое чистое небо,
самые мощные мысли, самых прекрасных женщин!" --
Так говорил Заратустра; но король справа заметил:
"Странно! Слыханы ли когда-нибудь такие умные речи из
уст мудреца?
И, поистине, весьма редко встречается мудрец, ко-
торый был бы умен и вдобавок не был бы ослом".
Так говорил король справа и удивлялся; осел же
злорадно прибавил к его речи И-А. Это и было началом
той продолжительной беседы, которая названа "тайной ве-
черей" в исторических книгах. Но за нею не говорилось
ни о чем другом, как только о высшем человеке.
О высшем человеке
1
Когда в первый раз пошел я к людям, совершил я
глупость отшельника, великую глупость: я явился на ба-
зарную площадь.
И когда я говорил ко всем, я ни к кому не говорил.
Но к вечеру канатные плясуны были моими товарищами и
трупы; и я сам стал почти что трупом.
Но с новым утром пришла ко мне и новая истина --
тогда научился я говорить: "Что мне до базара и толпы,
до шума толпы и длинных ушей ее!"
Вы, высшие люди, этому научитесь у меня: на базаре
не верит никто в высших людей. И если хотите вы там го-
ворить, ну что ж! Но толпа моргает: "Мы все равны".
"Вы, высшие люди, -- так моргает толпа, -- не су-
ществует высших людей, мы все равны, человек есть чело-
век, перед Богом -- мы все равны!"
Перед Богом! -- Но теперь умер этот Бог. Но перед
толпою мы не хотим быть равны. Вы, высшие люди, уходите
с базара!
2
Перед Богом! -- Но теперь умер этот Бог! Вы, выс-
шие люди, этот Бог был вашей величайшей опасностью.
С тех пор как лежит он в могиле, вы впервые воск-
ресли. Только теперь наступает великий полдень, только
теперь высший человек становится -- господином!
Поняли ли вы это слово, о братья мои? Вы испуга-
лись: встревожилось сердце ваше? Не зияет ли здесь
бездна для вас? Не лает ли здесь адский пес на вас?
Ну что ж! вперед! высшие люди! Только теперь гора
человеческого будущего мечется в родовых муках. Бог
умер: теперь хотим мы, чтобы жил сверхчеловек.
3
Самые заботливые вопрошают: "Как сохраниться чело-
веку?" Заратустра же спрашивает, единственный и первый:
"Как превзойти человека?"
К сверхчеловеку лежит сердце мое, он для меня пер-
вое и единственное, -- а не человек: не ближний, не са-
мый бедный, не самый страждущий, не самый лучший.
О братья мои, если что я могу любить в человеке,
так это только то, что он есть переход и гибель. И даже
в вас есть многое, что пробуждает во мне любовь и на-
дежду.
Ваша ненависть, о высшие люди, пробуждает во мне
надежду. Ибо великие ненавистники суть великие почита-
тели.
Ваше отчаяние достойно великого уважения. Ибо вы
не научились подчиняться, вы не научились маленькому
благоразумию.
Ибо теперь маленькие люди стали господами: они все
проповедуют покорность, скромность, благоразумие, ста-
рание, осторожность и нескончаемое "и так далее" ма-
леньких добродетелей.
Все женское, все рабское, и особенно вся чернь:
это хочет теперь стать господином всей человеческой
судьбы -- о отвращение! отвращение! отвращение!
Они неустанно спрашивают: "как лучше, дольше и
приятнее сохраниться человеку?" И потому -- они господа
сегодняшнего дня.
Этих господ сегодняшнего дня превзойдите мне, о
братья мои, -- этих маленьких людей: они величайшая
опасность для сверхчеловека!
Превзойдите мне, о высшие люди, маленькие доброде-
тели, маленькое благоразумие, боязливую осторожность,
кишенье муравьев, жалкое довольство, "счастье большинс-
тва"! --
И лучше уж отчаивайтесь, но не сдавайтесь. И поис-
тине, я люблю вас за то, что вы сегодня не умеете жить,
о высшие люди! Ибо так вы живете -- лучше всего!
4
Есть ли в вас мужество, о братья мои? Есть ли
сердце в вас? Не мужество перед свидетелями, а мужество
отшельника и орла, на которое уже не смотрит даже Бог?
У холодных душ, у мулов, у слепых и у пьяных нет
того, что называю я мужеством. Лишь у того есть мужест-
во, кто знает страх, но побеждает его, кто видит безд-
ну, но с гордостью смотрит в нее.
Кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватает
бездну когтями орла -- лишь в том есть мужество.
5
"Человек зол" -- так говорили мне в утешение все
мудрецы. Ах, если бы это и сегодня было еще правдой!
Ибо зло есть лучшая сила человека.
"Человек должен становиться все лучше и злее" --
так учу я. Самое злое нужно для блага сверхчеловека.
Могло быть благом для проповедника маленьких лю-
дей, что страдал и нес он грехи людей. Но я радуюсь ве-
ликому греху как великому утешению своему.
Но все это сказано не для длинных ушей. Не всякое
слово годится ко всякому рылу. Это тонкие, дальние ве-
щи: копыта овец не должны топтать их!
6
О высшие люди, не думаете ли вы, что я здесь для
того, чтобы исправить то, что сделали вы дурного?
Или что хочу я отныне удобнее уложить вас спать,
страдающих? Или указать вам, беспокойным, сбившимся с
пути и потерявшимся в горах, новые, более удобные тро-
пинки?
Нет! Нет! Трижды нет! Все больше все лучшие из ро-
да вашего должны гибнуть, -- ибо вам должно становиться
все хуже и жестче. Ибо только этим путем --
-- только этим путем вырастает человек до той вы-
соты, где молния порождает и убивает его: достаточно
высоко для молнии!
На немногое, на долгое, на дальнее направлена
мысль моя и тоска моя -- что мне до вашей маленькой,
обыкновенной и короткой нищеты!
По-моему, вы еще недостаточно страдаете! Ибо вы
страдаете собой, вы еще не страдали человеком. Вы сол-
гали бы, если бы сказали иначе! Никто из вас не страда-
ет тем, чем страдал я. --
7
Мне недостаточно, чтобы молния не вредила больше.
Не отвращать хочу я ее: она должна научиться работать
-- для меня.
Моя мудрость собирается уже давно, подобно туче,
она становится все спокойнее и темнее. Так бывает со
всякою мудростью, которая должна некогда родить молнии.
--
Для этих людей сегодняшнего дня не хочу я быть
светом, ни называться им. Их -- хочу я ослепить: молния
мудрости моей! выжги им глаза!
8
Вы не должны ничего хотеть свыше сил своих: дурная
лживость присуща тем, кто хочет свыше сил своих.
Особенно когда они хотят великих вещей! Ибо они
возбуждают недоверие к великим вещам, эти ловкие фаль-
шивомонетчики, эти комедианты --
-- пока наконец они не изолгутся, косые, снаружи
окрашенные, но внутри разъедаемые червями, прикрытые
великими словами, показными добродетелями, блестящими
поддельными делами.
Будьте тут особенно осторожны, о высшие люди! Ибо
нет для меня сегодня ничего более драгоценного и более
редкого, чем правдивость.
Не принадлежит ли это "сегодня" толпе? Но толпа не
знает, что велико, что мало, что прямо и правдиво: она
криводушна по невинности, она лжет всегда.
9
Будьте сегодня недоверчивы, о высшие люди, люди
мужественные и чистосердечные! И держите в тайне осно-
вания ваши! Ибо это "сегодня" принадлежит толпе.
Чему толпа научилась верить без оснований, кто мог
бы у нее это опровергнуть -- основаниями?
На базаре убеждают жестами. Но основания делают
толпу недоверчивой.
И если когда-нибудь истина достигала там торжест-
ва, то спрашивайте себя с недоверием: "Какое же могучее
заблуждение боролось за нее?"
Остерегайтесь также ученых! Они ненавидят вас: ибо
они бесплодны! У них холодные, иссохшие глаза, перед
ними лежит всякая птица ощипанной.
Они кичатся тем, что они не лгут: но неспособность
ко лжи далеко еще не есть любовь к истине. Остерегай-
тесь!
Отсутствие лихорадки далеко еще не есть познание.
Застывшим умам не верю я. Кто не может лгать, не знает,
что есть истина.
10
Если вы хотите высоко подняться, пользуйтесь собс-
твенными ногами! Не позволяйте нести себя, не садитесь
на чужие плечи и головы!
Но ты сел на коня? Ты быстро мчишься теперь вверх
к своей цели? Ну что ж, мой друг! Но твоя хромая нога
также сидит на лошади вместе с тобою!
Когда ты будешь у цели своей, когда ты спрыгнешь с
коня своего, -- именно на высоте своей, о высший чело-
век, -- ты и споткнешься!
11
Вы, созидающие, вы, высшие люди! Бывает беремен-
ность только своим ребенком.
Не позволяйте вводить себя в заблуждение! Кто же
ближний ваш? И если действуете вы "для ближнего", -- вы
созидаете все-таки не для него!
Разучитесь же этому "для" вы, созидающие: ибо ваша
добродетель требует, чтобы вы не имели никакого дела с
этим "для", "ради" и "потому что". Заткните уши свои от
этих поддельных, маленьких слов.
"Для ближнего" -- это добродетель только маленьких
людей: у них говорят: "один стоит другого" и "рука руку
моет"; у них нет ни права, ни силы для вашего эгоизма!
В эгоизме вашем, вы, созидающие, есть осторожность
и предусмотрительность беременной женщины! Чего никто
еще не видел глазами, плод, -- он охраняет, бережет и
питает всю вашу любовь.
В ребенке вашем вся ваша любовь, в нем же и вся
ваша добродетель! Ваше дело, ваша воля -- "ближний"
ваш; не позволяйте навязывать себе ложных ценностей!
12
Вы, созидающие, вы, высшие люди! Кто должен ро-
дить, тот болен; но кто родил, тот не чист.
Спросите у женщин: родят не потому, что это дос-
тавляет удовольствие. Боль заставляет кудахтать кур и
поэтов.
Вы, созидающие, и в вас есть много нечистого. Это
потому, что вы должны быть матерями.
Новорожденный: о, как много новой грязи появилось
с ним на свет! Посторонитесь! И кто родил, должен омыть
душу свою!