Даже из этого далеко не полного списка видно, что поместья новых владельцев располагались практически по всему Вологодскому у.
Обращает на себя внимание тот факт, что часть владельцев названы «иноземцами старого выезда», т.е. получившими свои оклады в предшествующий период. Так, вдова Ульяна Мишевская в челобитной пишет: «Выехал, государь, муж мой Иван из Литвы блаженной памяти при государе, царе и великом князе Иване Васильевиче Всея Руси; а оклад, государь, мужу моему был поместный 500 четей... и муж, государь, владел и служил с того поместейца 30 лет». После гибели мужа под Козельском «служил с того поместейца» ее сын Михалко[128]. Такие примеры можно умножить.
Водворение новых владельцев на пожалованных землях происходило непросто. Одних пугала отдаленность полученного надела и связанные с этим трудности приезда на службу, других – необжитость и малолюдность края и сложность ведения хозяйства из-за длительных отлучек. Поэтому часть служилых людей не являлась в пожалованные поместья, а старалась каким-нибудь образом получить земли в центральных уездах. Правительство стремилось воспрепятствовать этому, неоднократно издавая указы, в силу которых земли, оставляемые смолянами, могли переходить тоже только к смолянам, в первую очередь к их родственникам[129].
Вероятно, все же большая часть служилых людей осела у себя в поместьях. Об этом свидетельствует ряд документов. Например, в 1615 г. воевода князь Лыков послал «отписку» белозерскому воеводе Чихачеву об отправленном на Белоозеро сборщике, который должен был составить именной список «дворяном и детем боярским, Смолняном и иных розных городов, и атаманом и казаком, Белозерским помещиком», собрать их «со всею службою и с запасом» и ждать дальнейших распоряжений[130]. Спустя 20 лет, в 1635 г., белозерский пушкарь Пинай Горбушин получил «память», по которой «ехать ему в Белозерский уезд в Заозерской стан в поместья и вотчины иноземцев; и приехав в Шубацкия волости в Черную, в поместье Андрея Радилова, и выслал яз при собе Андрея Радилова к Москве по государевой грамоте...». Тогда же Пинай Горбушин приезжал за помещиками Яковом Станицким и Тимофеем Клюковским[131]. Вероятно, по поводу призыва на службу между властями и помещиками не раз возникали конфликты. В частности, в том же 1635 г. жители Бе-лозерска «старого выезду иноземцы поместной Захарей Сломинский да кормовой Борис Сломинский» били челом царю на притеснение местных властей[132]. Сохранились и другие документы, подтверждающие проживание в уезде смолян. Так, в купчей 1634 г. говорится: «Се яз Василий Севринов сын Уваров, смольнянин, белозерский помещик продал есми на Беле-озере на посаде поварню отца своего Севрина Уварова...»[133]. В 1646-1647 гг. в Белозерской съезжей избе рассматривался спор между смолянами Василием Челищевым и Иваном Федоровым сыном Ашишковым о пустошах в Белозерском у.[134] Земельные споры между смолянами Ф.А. Моложениновым, И. и Л.Н. Лениными, М.Я. Сназиным, Ф.Д. Моклоковым и другими и их соседями неоднократно отмечались в середине – второй половине XVII в.[135]
О доле служилых людей-смолян в общем числе белозерских и вологодских землевладельцев свидетельствует челобитная 1639 г., поданная помещиками Белоозе-ра, Вологды, Галича, Пошехонья, Костромы, об отсрочке им явки на службу. Они просят разрешения приезжать к месту службы – в Тулу, Одоев, Крапивну позже, чем помещики из центральных уездов, мотивируя это тем, что «в большую воду по распуте, в зажёрах и в водяных заливах... в то время на реках перевозов нет». Так, из 116 человек, приписанных к Белоозеру, смолян 78, белозерцев 13, белян 5, «мо-жаич» 20 человек. Из 290 служилых людей-вологжан смолян 112, дорогобужан 8, белян 21, белозерцев 23 человека. Для сравнения укажем, что из 541 галицкого помещика только один смолянин, из 77 пошехонцев четыре смолянина[136]. В писцовой книге 1677 г. по г. Белоозеру из 27 дворов помещиков за смолянами и иноземцами числилось 16 дворов[137].
В Белозерье были также размещены драгуны (конница) и солдаты (пехота), которые первоначально при организации ВОИСКа набирались только из иноземных наемников. В 1668 г. в Белозерск воеводе Петру Моложенинову была послана грамота, чтобы он «драгунов и салдат отпускных и беглых, старых и даточных на Белозере и в уезде всех велел переписать имяны, с отцы и прозвищи, из которых сел и деревень, и с кого имяны взяты, и в которых полкех были, и переписав велел им жить по домам до нашего великого государя указу беспенно, а переписные имянные росписи прислать к нам великому государю к Москве тотчас... в Иноземческом Приказе боярину нашему князю Никите Ивановичу Одоевскому»[138].
Сравнение фамилий помещиков Вологодского у. конца XVII в. с приведенными фамилиями в документах Поместного приказа также свидетельствует о том, что среди них есть потомки смолян. Так, в списках землевладельцев значатся Бердяевы (17 помещиков), Уваров, Сидборевский (возможно Синборовский), Битяговские (7 помещиков), Альшевский (Ольшевский), Мишевские (2 помещика), Селунский, Сназины (5 помещиков), Ленины (5 помещиков), Румянцевы (15 помещиков), Писаревы (4 помещика), Шишкины (3 помещика), Борисовы, Рогульский и Рагульский, Закрыевский (возможно Закревский), Стрижевский, Юрьев, Пановы (8 помещиков) и др.[139] Причем, все они были мелкими помещиками, владея от 1-3 до 20 дворов и редко больше.
Весьма ценным источником для исследуемого вопроса являются данные антро-понимии о распространении на изучаемой территории фамилий с формантом – ичев (напр., Лукичев, Фомичев). Область их скопления находится севернее, северо-западнее и северо-восточнее Белого озера (здесь они составляют местами более 150 на 1 тыс. человек, тогда как обычно несколько человек на тысячу) с постепенным уменьшением частотности в окружающих районах. На юго-восток от Белого озера фамилии по модели – ичевы составляют от 45 человек на 1 тыс. в средней части Шекснинского района до 6 человек на 1 тыс. на границе с Ярославской обл. Восточнее – в Усть-Кубенском районе – около 80 человек на 1 тыс., а еще восточнее, около Харовска, их становится меньше. На юге Вологодчины они встречаются в Грязовецком районе.[140] В.А. Никонов, исследовавший эту модель образования фамилий, указывает, что формант – ичев в XVIII в. был характерен для дворян, и считает вероятным его распространение из Белоруссии[141]. Приводимая им карта распространения фамилий с формантом – ичев практически полностью совпадает с западной частью ареала бытования продольнополосатых юбок и сарафанов.
Второе скопление таких фамилий находится в Верхнем Поочье, на стыке Тульской и Орловской областей. Известно, что здесь были поселены служилые люди для охраны южных границ. Как в северном, так и в южном регионе встречаются одни и те же фамилии[142], что позволяет предположить участие в заселении Вологодчины и Поочья родственных семей.
Кроме служилых в Вологодский у. переселяют и различные категории зависимых людей. Например, в грамоте вологодского архиепископа Сильвестра говорится: «От великого господина преосвященного Селивестра, архиепископа вологоцкого и великоперьмского, в Вологоцкой уезд в Тошенскую волость, в Верховскую треть, Архангелскому попу Варфоломею: в нынешнем 121 [1613] году июня в 4 день, бил нам еси челом и докладывал, что в Архангилском приходе у дворян и у детей боярских служат многие иноземцы, поляки и литва и немцы некрещены, и они де их велят тебе крестити в нашу православную истинную крестьянскую веру»[143].
Во второй половине XVII в. в Вологодском у. поселяются крестьяне-полоняники – «деловые люди», выведенные во время войн царя Алексея из западных районов. Согласно переписи 1678 г., «редкое имение обходится без деловых людей польского полону»[144]. О каких-то присланных в Вологду белорусах идет речь в грамоте 1655 г. вологодского архиепископа Маркела вологодскому протопопу с братией о совершении церковных обрядов относительно белорусов: «Присланы на Вологду жить, до государеву указу, белорусцы... Буде кто не истино крещен, обливан, и тех крестить снова»[145].
Таким образом, существование в Вологодском крае различных групп населения (служилые люди, крестьяне), связанных по своему происхождению со смоленскими землями и Польско-литовским государством, хорошо прослеживается по источникам и не вызывает сомнения. Очевидно, именно с этой волной миграции (в первую очередь со служилыми людьми) и надо связывать появление продольнополосатых юбок и сарафанов на Севере. В пользу такого решения проблемы говорит и совпадение типов севернорусских юбок и сарафанов с аналогичной одеждой, характерной для выходцев из западных земель.
Проникновение одежды из полосатой ткани в севернорусский крестьянский костюм могло происходить, по-видимому, довольно легко и многими путями. Во-первых, существовало зависимое и свободное крестьянское население, переселенное из западных земель, которому этот костюм был хорошо известен и для которого он являлся признаком принадлежности к более высокому социальному классу. Во-вторых, многие из служилых людей получали очень маленькие наделы и со временем практически сливались с крестьянством. Пример такого рода приводит в своей монографии А.И. Копанев[146]. И, в-третьих, в XVII в. в западных районах Вологодчины, безусловно, существовали еще достаточно большие массивы «чудского» населения (отдельные его группы отмечались и в конце XIX в.)[147], для которого поясная одежда была элементом традиционного костюма (об этом см. ниже), что могло стать причиной быстрого распространения полосатых юбок среди местных жителей. Видимо, последнее обстоятельство объясняет и отсутствие специального наименования этой части костюма; в дошедших до нас письменных источниках XVII-XVIII вв., а также в современных вологодских и архангельских говорах не встречаются термины (андарак или саян), обозначавшие полосатую юбку в западном регионе Восточной Европы.
Определенное влияние на распространение одежды из полосатой ткани имели торговые связи. Так, например, известно, что в середине XVIII в. Холмогорские обывательницы носили юбки из светлой каразеи — «материи полосатой»[148]. Каразея – грубая шерстяная ткань, одноцветная или, как видим, полосатая, составляла одну из статей русского импорта с XVI в. и благодаря своей дешевизне была доступна широким слоям населения. Ее доставляли из польских земель белорусские купцы или же она поступала через Архангельск[149]. Название каразейник, или карасей-ник для сарафана из шерстяной ткани получило широкое распространение в Архангельской и Вологодской губерниях[150].
В XIX в. торговля велась с Финляндией через посредничество карельских перекупщиков. «Кореляк закупает у финляндских поселян несколько сот шерстяных юбок, называемых датскими, и перепродает их русским поморам»[151]. Подчеркнем, что сбыт какого-либо продукта возможен при наличии спроса.
В Вологодском крае зафиксированы и другие элементы народного костюма, связанные по происхождению с польско-белорусскими и смоленскими переселенцами. Кроме отмеченных Г.С. Масловой[152], укажем еще следующие. Так, в Троичине Кадниковского у. встречалось название сарафана кундыш (польск. kontusz)[153]. В Кирилловском у. в конце XIX в. носили коломёнтовые сарафаны, сделанные из домотканой пестрой шерстяной материи[154]. В Белоруссии в XVI-XVIII вв. каламайкой называлась светлая полосатая шерстяная ткань, из которой сначала шили шлафроки у знати, а затем женские юбки и пояса у мужчин[155]. Льняная полосатая домотканина (канифас, канафас), которая шла на изготовление матрасов и из которой шили юбки и сарафаны в некоторых районах Вологодчины (см. выше), очень сходна с польской. Причем в Польше эта ткань издавна вырабатывалась на мануфактурах[156].
Дальнейшее проникновение полосатых юбок на восток – в бассейн Двины и Ваги – связано с миграцией населения из Вологодского и Белозерского уездов, о чем имеется достаточно сведений. Однако и здесь, вероятно, следует видеть более сложный процесс: столь широкое бытование полосатых юбок трудно объяснить только одним переселением. Скорее всего, в данном случае также был усвоен культурный импульс, полученный от переселенцев, принесших костюм с полосатой юбкой, местным финно-угорским населением. Причем, Двинско-Важские земли являлись одним из районов, где русские встретились и смешались с прибалтийско-финскими группами, родственными вепсско-карельским[157]. Такой взгляд на появление полосатых юбок у северных русских объясняет, почему они не встречаются в юго-восточных районах Вологодчины, где предшественниками русских были поволжско-финские и пермские группы, у которых не зафиксированы подобные формы костюма.
С более поздней миграцией появление продольнополосатых юбок мало вероятно, поскольку к концу XVII в. заканчивается приток населения извне в северные уезды. Те переселения белорусов, которые отмечаются в XIX в., слишком малы, чтобы повлиять на изменение традиционного женского костюма, и кроме того, сгруппированы всего лишь в нескольких волостях Кадниковского и Сольвычегод-ского уездов[158]. Хотя вполне возможно, что благодаря этим поздним белорусским миграциям уже существовавший комплекс женской одежды с полосатой юбкой получил новую подпитку.
Рассмотрение истории заселения других районов поздней русской колонизации, где существовал подобный тип юбок, обнаруживает присутствие там также выходцев из Польско-литовского государства. Так, в Прикамье, где отмечено бытование описанного типа юбок[159], в числе служилых людей неоднократно упоминаются «литвины»[160]. В Нижнем Поволжье распространение продольнополосатых юбок обычно связывают с расселением здесь белорусских и украинских крестьян в XVIII в. Не отрицая такой возможности, укажем, что в Астраханской губ. в середине XVII в. были поселены ссыльные выходцы из Речи Посполитой, о чем свидетельствуют две царские грамоты астраханским воеводам князю Черкасскому, Волынскому и Дашкову «о присылке имянной росписи ссыльным литовцам, полякам и другим иноземцам, которые посланы в Астрахань и Терек из Москвы и Царских походов» и челобитная царю астраханских дворян и детей боярских «о разверстании их с литовскими гайдуцкими и мещанскими детьми, которые сравнены с ними по городовой службе»[161]. Примечательно, что последнее челобитье было написано под влиянием служивших в Астрахани иноземцев шляхтичей, от которых дети боярские узнали о низком происхождении высланных к ним литовцев.
* * *
Другая разновидность полосатых юбок встречается реже и пока не описывалась в этнографической литературе. К сожалению, она плохо представлена и в музейных собраниях.
Тип II – с горизонтальным расположением полос: поперечнополосатые юбки. Ткань для этих юбок изготавливалась на стане с обычным размером берда (около 40 см). Основой служили льняные нити, окрашенные в темно-красный цвет, утком – очень толстая домашняя шерстяная пряжа. Переплетение нитей – репсовое (так называемый уточный репс). В расцветке преобладают синие, фиолетовые, лиловые, лилово-розовые, коричневые, серые тона. В заонежских юбках больше розовых, охристых, табачно-бурых, коричневых и зелено-бирюзовых оттенков[162].
Юбки шили из четырех-пяти полотнищ, по бокам и сзади закладывая неглубокие складки, которые сверху укреплялись холщовой обшивкой-поясом. Застежку делали слева. Наиболее характерно для этой ткани неравномерное расположение полос по длине юбки. Нижняя часть (примерно треть длины) была более пестрой, чередовались довольно широкие (3 – 4 см) полосы нескольких цветов, в средней оставались полоски только двух цветов и они становились уже (1—1,5 см), верхняя часть была однотонной. Иногда встречаются юбки с одинаковыми полосками по всей длине, однако и здесь подол оформлялся ярче.
Этот тип юбок более распространен в западных районах Вологодской и смежных районах Архангельской областей: Усть-Кубенском (д. Конь-Гора Богородского сельсовета), западной части Харовского (д. Давыдовская Кумзерского сельсовета, д. Машутиха Шапшинского сельсовета) и Вожегодского (д. Заберезник Тавенг-ского сельсовета, д. Бухара Огибаловского сельсовета, д. Мигуевская Бекетовского сельсовета), Вашкинском (д. Остров Островского сельсовета, д. Задняя Слободка Киснемского сельсовета, д. Парфеново Роксомского сельсовета), Бабаевском (д. Шугино Волоковского сельсовета, местность Хилька), Череповецком (д. Борковская бывш. Мегринской вол.). Известны такие юбки и на Онеге, в Каргополье, Пудоже, Заонежье, Кириллове[163]. Из центральных вологодских районов они зафиксированы в Сямженском (д. Яковлевская Житьевского сельсовета, деревни Зайцево и Гора Коробицынского сельсовета, д. Путково Двиницкого сельсовета). Очень редки сарафаны из такой ткани, они отмечены только в Сямженском и центральных и западных сельсоветах Вожегодского р-на. Сарафан-простовик имел такой же покрой, как и сарафан из ткани с продольными полосками.
Ближайшие аналогии данному типу юбок находим в костюме финно-угорских народов Северо-Запада: у карел Петрозаводского у., ижоры Кингисепского у. и финнов из Койвисто[164]. У ижоры такие юбки шили из чисто шерстяной или полушерстяной (основа – бумажная, а уток – шерстяной) ткани «черного, красного, зеленого и синего цвета со всевозможных цветов узкими или широкими полосами, расположенными у одних юбок в вертикальном, а у других в горизонтальном направлениях. По словам старожилов, то или иное расположение полос связано с районом. Так, например, ижоры, живущие по р. Луге, в прежнее время имели на юбках исключительно вертикальные полосы, в то время как у ижоры Кургаловского полуострова полосы всегда располагались в горизонтальном направлении. Эти юбки в настоящее время (т.е. в 20-е годы XX в. – И.С.) во всех указанных районах являются нижней одеждой, но лет 40-50 тому назад девицы носили их как верхние»[165].
К ним близки также и юбки вепсов: «У средних вепсов была распространена шерстяная или полушерстяная юбка с расцветкой поперечными полосами тканого орнамента»[166]. В отличие от описанных вепсские юбки иногда состояли из двух сшитых между собой кусков ткани, причем верхняя часть бывала из льняной домотканины, а нижняя, как правило, – полушерстяной, с горизонтальным или вертикальным расположением полос[167]. У сегозерских карел (Медвежьегорский р-н Карелии) юбки шили из полосатой многоцветной ткани – полушерстяной, конопляной, льняной или из тряпичных лент. В зависимости от сшивания полотнищ юбка имела рисунок в вертикальную или горизонтальную полоску[168].
Таким образом, поперечнополосатые юбки распространены на довольно компактной территории – у южных финнов, ижоры, карел-ливвиков, карел-людиков, вепсов и у русских преимущественно в западных районах Вологодской и Архангельской областей.
Наряду с юбками для многих прибалтийско-финских народов характерна несшитая набедренная одежда, для обозначения которой существуют близкие названия: hurstut, hurstukset, ursk и др.[169] Карельскую несшитую юбку hurstut изготовляли из трех полотнищ грубого полосатого полусукна, ширина среднего равнялась примерно 50 см, а боковые были вполовину уже и расширялись книзу. По подолу нашивалась полоса другой ткани[170]. Ижорскую hurstut шили из двух полотнищ тяжелой шерстяной ткани со свастическим узором, соединенных вставкой из иной ткани. У средней ижоры hurstut представлял из себя полотнище полосатой ткани, по низу которого были нашиты маленькие треугольные кусочки сукна самых различных цветов[171]. Ижорский hurstut ткался поперечнополосатым[172]. Вепсское hursti означало домотканый половик, из этой же ткани шили одеяльные юбки для работы зимой[173]. У води ursk изготовляли из двух кусков коричневой с неяркой клеткой ткани, которая прикреплялась к поясу спереди и сзади[174].
Кроме набедренной одежды этот термин обозначал еще один ее вид – своеобразную накидку из прямоугольного куска ткани с пришитой к нему лямкой. Ее набрасывали на руку, когда хотели спрятать то, что несли в руке, или накидывали на голову во время дождя[175].
У прибалтийско-финских народов набедренная одежда – весьма архаичный элемент традиционного костюма. Об этом свидетельствуют существование близких терминов для наименования сходных форм одежды в ряде прибалтийско-финских языков, употребление этого слова в значении куска ткани, грубой льняной домотканины и т.п.[176] По археологическим материалам, в Эстонии набедренная одежда, вероятно, была известна уже в XI-XIII вв.[177]
Возможно, довольно старой в традиционном костюме прибалтийско-финских народов является также и сшитая юбка. Так, у вепсов «смертная» одежда, «в комплексе которой особенно долго сохраняются традиционные особенности, повсюду включает именно юбку»[178]. В костюме карел юбка – более ранний элемент, чем сарафан, который развился у них под русским влиянием[179].
Бытование поперечнополосатых юбок у русских в районах, пограничных с прибалтийско-финскими племенами, а в прошлом и занятых ими, позволяет предположить, что они являются частью костюма дорусского населения. По данным антропологии, современное население бассейна Верхней Онеги и части западных районов Вологодчины в значительной степени сформировалось на местной финно-угорской основе[180]. Широкое включение в местную топонимию и лексику финских терминов, также свидетельствует о том, что этнический процесс в этих районах шел именно этим путем.
В материальной и духовной культуре русского населения западных районов Вологодчины и смежных районов Архангельской обл. ясно проступают черты, связанные по происхождению с местным прибалтийско-финским населением. К ним, например, относятся отдельные элементы орнамента[181], названия некоторых мифологических персонажей[182], легенда о жертвоприношении каких-либо животных, чаще всего оленей[183], а также другие легенды топонимического характера, содержащие объяснение местных топонимов из «чудского» языка[184], сходство напевов[185] и др. По всей видимости, поперечнополосатые юбки также следует связывать с финноязычной этнической группой (древняя весь?), вошедшей в состав северных русских и названных выше прибалтийско-финских народов.
Итак, приведенные материалы еще раз свидетельствуют о сложности культуры севернорусского населения, которая представляет собой синтез различных этнических и социальных компонентов. Именно под таким углом зрения необходимо рассматривать многообразие ее форм. При этом определяющее значение играл характер межэтнических контактов: преобладание ассимиляционных или аккультураци-оных процессов в значительной степени определяло своеобразие культурного облика той или иной локальной группы.
1 Шмелева М.Н. Русская одежда // Русские (Сер. «Народы культуры»). М., 1997. С. 316.
2 Арциховский А.В. Одежда // История культуры Древней Руси. М.; Л., 1948. Т. I. С. 277.
3 Арциховский А.В. Одежда // Очерки русской культуры XIII-XV вв. М, 1969. Ч. I. С. 292; Маслова Г.С. Народная одежда русских, украинцев и белорусов в XIX-начале XX в. // Восточнославянский этнограф, сб. М., 1956 (ТИЭ. Т. XXXI). С. 568.
4 Башенъкин А.Н. Юго-западное Белозерье во второй половине I-го-начале II-го тыс. н.э. Л., 1986. С. 14-15.
5 Макаров Н.А. Колонизация северных окраин Древней Руси в XI-XIII вв. По материалам археологических памятников на волоках Белозерья и Поонежья. М., 1997. С. 39.
6 Там же. С. 47.
7 Просужих СБ. Одежда населения Великоустюжского края в XVII в. // Вологодская старина. Бысть на Устюзе. Историко-краеведческий сборник. Вологда, 1993. С. 76-78.
8 Там же. С. 78-88; Путешествие Корнелия де-Бруина через Московию // ЧОИДР. М., 1872. Кн. П. С. 95-96.
9 Маслова Г.С. Указ. соч. С. 571.
10 Быков А.В. Народный костюм Вологодской области. Вологда, 1990; Русский традиционный костюм. Иллюстрированная энциклопедия. СПб., 1998.
1' Опись имения богатого вологжанина, посадского человека Ивана Скрябина, составленная Н.И. Суворовым // Изв. АО. СПб., 1861. Т. III. Вып. 1. С. 58.
12 Там же. С. 58-59.
13 Там же.
14 Суворов Н.И. О гардеробе и столе вологодских архиепископов в начале XVII в. и о некоторых других домашних принадлежностях // Изв. АО. СПб., 1861. Т. III. Вып. 1. С. 219-220.
15 Опись старинного крестьянского имения в XVII столетии // Там же. С. 61-63.
16 Макаров И.С. Пушной рынок Соли Вычегодской в XVII в. // Ист. зап. М., 1945. Кн. 14. С. 154.
17 Судаков Г.В. Лексические диалектизмы в севернорусских актах XVI-XVII вв. // Севернорусские говоры. Л., 1984. Вып. 4. С. 75-79.
18 Шмелева М.Н. Указ. соч. С. 328.
19 Чагин Г.Н. Одежда XVII-начала XX в. // На путях из земли Пермской в Сибирь. Очерки этнографии северноуральского крестьянства XVII-XX вв. М., 1989. С. 145; Хозяйственное обозрение Северного края России // ЖМГИ. 1841. Ч. III. Кн. 5-6. С. 64.
20 Кожевникова Л.А. Особенности узорного народного ткачества некоторых районов Севера//Русское народное искусство Севера. Л., 1968. С. 107-121.
21 Маслова Г.С. Узорное тканье на Русском Севере // КСИЭ. 1950. XI. С. 10.
22 Макаренко Н. Искусство Древней Руси. У Соли Вычегодской. Пг., 1918. С. 94—96; Маслова Г.С. Орнамент русской народной вышивки как историко-этнографический источник. М., 1978.
23 АРГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 2. Л. 4-17; Д. 105. Л. 10-148 об.; Р. 7. Оп. 1. Д. 69. Л. 13; Русский традиционный костюм...
24 Русские. Историко-этнографический атлас. М., 1967. Карта № 47.
25 Шмелева М.Н. Указ. соч. С. 339.
26 АРГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 105. Л. 32-35 об., 92; Протопопов М. Свадебные песни Вологодской губернии//ЖС. 1903. Вып. IV. С. 511.
27 АРГО. Ф. 24. On. 1. Д. 105. Л. 10-148 об.; Д. 2. Л. 4-17; Р. 7. Оп. 1. Д. 69. Л. 13; Р. 24. Оп. 1. Д. 25. Л. 74; Р. 27. Оп. 1. Д. 27. Л. 1 об.; Дашков В. Описание Олонецкой губернии в историческом, статистическом и этнографическом отношениях. СПб., 1842. С. 171; Пушка-рев И. Описание Российской империи в историческом, географическом и статистическом отношении. Т. I. Кн. 1 – Новгородская губ. СПб., 1844. С. 71; Шевырев С. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь в 1847 г. М., 1850. Ч. I. С. 132; Макарий, архимандрит. Описание Ферапотовской волости. СПб., 1854. С. 18-19; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 67. Л. 4; Маслова Г.С. Старинная одежда и гончарное производство Каргополыцины // КСИЭ. 1949. VI. С. 4-5.
28 Абрамов Ф.А. Собр. соч. В 3 т. Т. 3. Л., 1991. С. 265.
29 Попов Н. Народные предания жителей Вологодской губернии Кадниковского уезда // ЖС. 1903. Вып. III. С. 384.
30 Русские. Историко-этнографический атлас... Карта № 42.
31 Там же. Карта № 49.
32 Там же. Карта № 48.
33 Там же. Карты № 52, 54, 55; Шевырев С. Указ. соч. С. 132; АРГО. Р. 27. Оп. 1. Д. 27. Л. 159; ВГВ. 1853. № 37. С. 321; ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 147. Л. 26; Ф. 652. Оп. 1. Д. 122. Л. 1; Макарий, архимандрит. Указ соч. С. 18-19; ЖС. 1903. Вып. 1-Й. С. 212; Вып. IV. С. 450 и др.; Иваницкий НА. Материалы по этнографии Вологодской губернии // Изв. ОЛЕАЭ. Т. LXIX. Тр. Этн. отд. Т. XI. Вып. I—II. М., 1890. С. 16-19.
34 АРГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 2. Л. 4-17; Д. 105. Л. 10-148 об.; Р. 7. Оп. 1. Д. 69. Л. 13; Фортунатов Ф.Н. О старинных русских костюмах в Грязовецком и Сольвычегодском уездах Вологодской губернии //Тр. 1-го Археологического съезда 1869 г. М., 1871. С. 195-196; Шустиков А.А. Тавреньга Вельского уезда. Этнографический очерк // ЖС. 1895. Вып. III—IV. С. 361-362; Русские. Историко-этнографичесский атлас. Карта № 40.
35 Маслова Г.С. Об особенностях народного костюма населения Верхнедвинского бассейна в XIX-начале XX в. // Фольклор и этнография Русского Севера. Л., 1973. С. 78-85.
36 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 65. Л. 5; Ф. 4389. Оп. 1. Д. 173. Л. 6; Д. 147. Л. 26.
37 ЖС. 1903. Вып. 1-Й. С. 211; Вып. IV. С. 444.
38 АРГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 2. Л. 3-36; Д. 105. Л.15-144 об.; Д. 13. Л. 3-4; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 67. Л. 4; ВГВ. 1866. № 31. С. 304.
39 Там же; Русские. Историко-этнографический атлас. Карта № 59.
40 Русские. Историко-этнографический атлас. Карта № 60; Дмитровская Е. Русские крестьяне Олонецкой губернии //ЖС. 1902. Вып. П. С. 132-133.
41 Русский традиционный костюм...; АРГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 2. Л. 4-17; Д. 105. Л. 10-148 об.; Р. 7. Оп. 1. Д. 69. Л. 13; Пушкарев И. Указ. соч. С. 71; Шевырев С. Указ соч. С. 132; ВГВ. 1853. № 37. С. 321; 1866. № 31. С. 304; Макарий, архимандрит. Указ. соч. С. 18-19; Иваницкий НА. Указ. соч. С. 16-19.
42 ЖС. 1903. Вып. I—II. С. 366; Вып. IV. С. 444, 457.
43 Русские. Историко-этнографический атлас. Карты № 64, 65, 66; Арсеньев Ф.А. Крестьянские игры и свадьбы в Янгосоре Вологодского уезда. (Бытовой этюд) // Вологодский сб. Вологда, 1879. Т. I. С. 3-5; Шустиков А.А. Указ. соч. С. 361-362.
44 Чагин Г.Н. Указ. соч. С. 169-170; Хозяйственное обозрение Северного края России // ЖМГИ. 1841. Ч. III. Кн. 5-6. С. 64.; Маслова Г.С. Узорное тканье... С. 17.
45 Иваницкий НА. Указ. соч. С. 19; АРГО. Ф. 24. Оп. 1 Д. 2. Л. 13, 105; Р. 27. Оп. 1. Д. 27. Л. 1 об.; ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 171. Л. 2; Русские. Историко-этнографический атлас. Карты №70, 71.
46 Воронов П. Верховажский посад (Вельского уезда) // Вестник РГО. 1860. Ч. 29. С. 132.
47 Шевырев С. Указ. соч. Ч. II. С. 109.
48 Золотарев Д.А. Этнографические наблюдения в деревне РСФСР (1919-1925) // Русский музей. Материалы по этнографии Этнографического отдела музея. Л., 1926. Т. III. Вып. 1.С. 145.
49 АРГО. Р. 1. Оп. 1. Д. 100. Л. 71-71 об.; Ефименко ПС. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии // Изв. ОЛЕАЭ. Т. XXX. Тр. Этн. отд. Кн. V. Вып. I—II. М., 1877-1878. С. 217.
50 Шустиков А.А. По деревням Олонецкого края. (Поездка в Каргопольский уезд) // Изв. ВОИСК. Вып. П. Вологда, 1915. С. 115.
51 Волков Н.Д. Удорский край. Этнографический очерк // Вологодский сб. Вологда, 1879. Т. I.C. 28-29.
52 Россия. Полное географическое описание нашего отечества. СПб., 1900. Т. 3. Озерный край. С. 113; Поляков И.С. Этнографические наблюдения во время поездки на юго-восток Олонецкой губернии // Зап. РГО. Отд. этн. СПб., 1873. Т. III. С. 164; Круковский МЛ. Олонецкий край. Путевые очерки. СПб., 1904. С. 34-36; Олонецкий край. СПб., 1910. С. 33.
53 Маслова Г.С. Народная одежда русских, украинцев и белорусов... С. 635; Лебедева Н.И., Маслова Г.С. Русская крестьянская одежда XIX-начала XX вв. // Русские. Историко-этнографический атлас.
54 Маслова Г.С. Об особенностях народного костюма... С. 66-86.
55 Там же. С. 84.
56 Готъе Ю.В. Замосковный край в XVII веке. М, 1937. С. 188-189.
57 Зеленин Д.К. Великорусские говоры с неорганическим и непереходным смягчением задненебных согласных в связи с течениями позднейшей великорусской колонизации. СПб., 1913. С. 441; Витое М.В. Этнические компоненты русского населения Севера (в связи с историей колонизации XII-XVII вв.). М., 1964. С 7.
58 Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 495.
59 Шейн П.В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. Т. 3. СПб., 1902. С. 51.
60 Карский Е.Ф. Белорусы. Т. 1. Варшава, 1903. С. 13.
61 Маслова Г.С. Народная одежда... С. 555.
62 Молчанова Л.А. Очерки материальной культуры белорусов XVI-XVIII вв. Минск, 1981. С. 65-69.
63 Абецедарский Л.С. Белорусы в Москве XVII века. Минск, 1957; Мальцев А.Н. Россия и Белоруссия в середине XVII века. М., 1974.
64 Русско-белорусские связи. Сборник документов (1570-1667). Минск, 1963. № 86, 118, 169, 348.
65 Мальцев А.Н. Указ. соч. С. 146-147.
66 Материалы для изучения великорусских говоров. Вып. III. СПб., 1896. С. 47, 58, 75; Вып. IV. СПб., 1897. С. 134; Вып. V. СПб., 1898. С. 168 и др.; Программа для собирания сведений, необходимых для составления диалектологической карты русского языка. Вып. П. Севернорусские и среднерусские говоры // Русский филологический вестник. Т. 66. СПб., 1911, № 301; Труды московской диалектологической комиссии. Вып. 3. М., 1914.
67 Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 464, 488 и др.; Ляпунов Б. Несколько слов о говорах Лукояновского уезда Нижегородской губернии // ЖС. 1894. Вып. 2. С. 156-161.
68 Шайтанов А. Верховажский Посад. 1848-1849 гг. // АРГО. Р. 7. Оп. 1. Д. 62. С. 36.
69 Попов Н. О наряде женского пола, живущего в Кадниковском уезде. 1856 г. // Зеленин Д.К. Описание рукописей ученого архива ИРГО. Вып. I. СПб., 1914. С. 108.
70 Куликовский Г.И. Дополнение к «Словарю областного Олонецкого наречия». СПб., 1899. С. 7-8. В данном случае возможна имитация полосатой шелковой ткани «дороги» – см. Савваитов П. Описание старинных русских утварей, одежд, оружия, ратных доспехов и конского прибора в азбучном порядке расположенное. СПб., 1896. С. 33.
71 Шустиков А.А. По деревням Олонецкого края. (Поездка в Каргопольский уезд)//Изв. ВОИСК. Вып. 2. Вологда, 1915. С. 115.
72 Для описания юбок использовались коллекции Российского Этнографического музея (РЭМ), Вологодского государственного историко-художественного музея-заповедника (ВГМЗ), Череповецкого музейного объединения (ЧерМО), а также полевые материалы, собиравшиеся автором в Тотемском, Сямженском, Вожегодском, Харовском, Вашкинском, Грязовецком р-нах в 1990-е гг.
73 РЭМ. Инв. № 660-57; «Т» 2040.
74 Нами используется административное деление (уезд или район), которое содержится в источниках.
75 От «доля», «часть».
76 Лебедева Н.И., Маслова Г.С. Указ. соч. С. 201; Маслова Г.С. Об особенностях... С. 78-79.
77 В описи Череповецкого музея приведено только название деревни – Лаптеве Такие деревни существуют в двух указанных сельсоветах. Установить, в каком из них собиралась коллекция, не представляется возможным.
78 Собрание Белозерского историко-художественного музея.
79 РЭМ. Колл. 1141, № 15-18, 38-44, 46.
80 Zaris historii wtokiennictwa na ziemiach polskich do korica XVIII wieku. Wroclaw; Warszawa; Krakow. 1966. S. 121-126.
81 Hermanowicz-Novak K. Odziez // Etnografia Polski: Przemany kultury ludowej. T. I. Wroclaw; Warszawa; Krakow, 1976. S. 40CM101; Atlas JQzika i kultury ludowej Wielkopolski. T. VI. Wlokiennictwo – odziez – obuwie. C. 2. Wroclaw; Warszawa; Krakow, 1990. S. 34-35, 49-54.
82 Zaris historii... S. 86-87; Ганцкая О.А. Народное искусство Польши. М., 1970. С. 59-60.
83 GlogerZ. Encyklopedia staropolska ilustrowana. T. 2. W-wa, 1972. S. 269.
84 Ганцкая О А., Лебедева Н.И., Чижикова Л.Н. Материальная культура русского сельского населения Западных областей (во второй половине XIX-начале XX в.) // Материалы и исследования по этнографии русского населения Европейской части СССР. ТИЭ. Т. 57. М., 1960; Мастоните М. Литовская народная женская одежда в XIX-начале XX вв. Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. Вильнюс, 1967.
85 Только кое-где в Литве (преимущественно на западе) встречается ткань, изготовленная на стане с широким бердом. Этот тип юбок очень близок к севернорусскому, отличаясь от него расположением полос: они составляют произвольные, несимметричные группы. Фон юбок всегда ярко-красный, полосы – черного, желтого и зеленого цветов.
86 Молчанова Л.А. Материальная культура белорусов. Минск, 1968. С. 140.
87 Миллер В.Ф. Систематическое описание коллекций Дашковского музея. Вып. II. М., 1893. С. 18,20,21.
88 Миллер В.Ф. Указ. соч. Вып. III. M., 1893. С. 128-134.
89 АРЭМ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 81. Л. 28.
90 Молчанова Л.А. Материальная культура... С. 136.
91 ГИМ. Коллекция Погодина. Инв. № 98052-127-130, А^10923 и др.
92 Вольтер Э.А. К вопросу о саянах // Изв. ОРЯС. Т. XXII. Кн. 1. СПб., 1917. С. 117-126; Молчанова Л.А. Очерки материальной культуры... С. 67-69.
93 Вольтер Э.А. Указ. соч. С. 123.
94 Молчанова Л.А. Очерки материальной культуры... С. 70.
95 Ригельман А. Летописное повествование о Малой России. М., 1847. Рис. 18, 19.
96 Доклады и приговоры, состоявшиеся при Правительствующем Сенате в царствование Петра Великого. Т. 5. СПб., 1906. С. 650.
97 Русские. Историко-этнографический атлас... С. 201. Карта 46; Лебедева Н.И. Прядение и ткачество восточных славян в XIX-начале XX в. // Восточнославянский этнографический сб. С. 523-524; Ганцкая О.А., Лебедева Н.И., Парникова А.С. Материальная культура сельского населения южновеликорусских областей (XIX-начало XX вв.) // Материалы и исследования по этнографии... С. 253.
98Лебедева Н. И., Маслова ГС. Русская крестьянская... С. 200-201.
99 Эстонская народная одежда XIX-XX вв. Таллин, 1960; Линевский A.M. Карелы // СЭ. Сб. статей. 5. М.; Л., 1941. С. 89-109; Историко-этнографический атлас Прибалтики. Одежда. Рига, 1986. С. 39^10.
100 Sirelius U.T. Suomen kansanpukujen historia // Jour, de la societe Finno-Ougrienne. 31. Helsinki, 1916.
101 Линевский A.M. Указ. соч. С. 96; Золотарев Д.А. В северо-западной Карелии // Карельский сб. Тр. КИПС. № 16. Л., 1929. С. 13.
102 Женские народные костюмы Латвии по районам. Рига, 1960; Slava M.K. Latviesu tautas terpi. Riga, 1966.
103 Leinbock F. Die materielle Kultur der Esten. Tartu, 1932. S. 57; Voolmaa A. Eesti rahvaroivaseelikud // Etnografiamuuseumi aastaraamat. XXV. Tallinn, 1971. S. 145; Sirelius U.T. Op. cit. S. 103.
104 Rylkanen R. Saatilaispuku Suomessa vanhemalla Vaasaajalla 1550-1620 // Suomen Muinaismuistoyhdistyksen Aikakaus. № 55. Helsinki, 1955; eadem. Barokin Pykumuoti suomessa // Suomen Muinaismuistoyhdistyksen Aikakaus. №71. Helsinki, 1970.
105 Новосельский А.А. Исследования по истории эпохи феодализма. М., 1994. С. 142.
106 Копанев А.И. История землевладения Белозерского края XV-XVI вв. М.; Л., 1951. С. 73.
107 Новосельский А.А. Указ. соч. С. 142-143; Копанев А.А. Указ. соч. С. 73. Иноземцами называли выходцев из-за западного рубежа из пределов Польско-литовского государства; служилые «немчины», «фрянцюженины» или «иноземцы шкотцие земли» упоминаются особо.
108 Южская волость была расположена на реке Большой Юг, левом притоке Шексны, в современном Череповецком р-не.
109 Сборник материалов по Вологодскому краю. XVIII в. // РНБ OP. F. XVII. 57. № 198. Л. 17об.-18. Сборник содержит описание земель Вологодского уезда, относящееся, вероятно, к 30-м годам XVII в., так как в тексте указаны 136, 137, 138 годы.
110 Замысловский Е.Е. Извлечения из переписных книг. Вып. 1. СПб., 1888. С. 266. Сведения относятся к 1678-1679 годам. Отметим, что в этот период уже редко называется прежняя приписка помещика к тому или иному городу. Например, владельцы сел Семеновского и Братовец (или Братач) Шишкин и Патракеев, упомянутые в 1677 г. в других документах, не названы смолянами – см.: Новгородский сб. Т. 5. Новгород, 1866. С. 80, 211.
111 Замысловский Е.Е. Указ. соч. С. 241.
112 Описание столбцов Воскресенского Череповецкого монастыря // Пушкин Б.С. Описание принадлежащих Л.М. Савелову документов. М., 1912. С. 30-31.
113 Дозорная книга города Белоозера «письма и дозору» Г.И. Квашнина и подъячего П. Дементьева / Публ. Ю.С. Васильева // Белозерье. Историко-литературный альманах. I. Вологда, 1994. С. 41 – 48.
114 Мерцалов А.Е. Вологодская старина. Материалы для истории Северной России. СПб., 1889. С. 52.
115 Сторожев В.Н. Материалы для истории делопроизводства Поместного приказа по Вологодскому уезду в XVII веке. Вып. 1. СПб., 1906. С. 95-101, 103, 112, 113, 115, 118.
116 Там же С. 201-293. Вып 2. С. 238.
117 Там же С. 231-232.
118 Там же С. 351.
119 Там же С. 437.
120 Там же. С. 447.
121 Там же. С. 461,463
122 Там же. Вып. 2. С. 43 – 44
123 Там же. С. 156, 158.
124 Сборник материалов по Вологодскому краю. XVIII в. // РНБ OP. F. XVII. № 200. Л. 18 об.
125 Сторожев В.Н. Указ. соч. Вып. 2. С. 242.
126 Указная книга Поместного приказа. Вып. I // Историко-юридические материалы, издаваемые Московским архивом министерства юстиции. М., 1889. С. 68.
127 Сторожев В.Н. Указ. соч. Вып. 1. С. 289, 352, 353.
128 Там же. С. 118.
129 Указная книга Поместного приказа. Вып. I. С. 43, 44, 113, 118, 135. ISO АЮБ. Т. 3. СПб., 1857. С. 44-45.
131 Там же. Т. 1. СПб., 1857. С. 526.
132 АИ. Т. 3. СПб., 1842. С. 335, № 183. «Поместными» назывались иноземцы, которые отличились на службе и прижились в России (они получали поместье на условиях службы с него), а «кормовыми» – те, которые отсылались «на корм» в города. См.: Беляев И. О русском ВОИСКе в царствование Михаила Федоровича и после его, до преобразований, сделанных Петром Великим. М., 1846. С. 31.
133 Успенский Н.П. Белозерская старина. Материалы для истории Бела-озера посада и уезда в XVII веке // Пямятная книжка Новгородской губернии на 1894 год. Новгород, 1894. Сб.
134 Краткая опись древнерусских грамот, хранящихся в Отделе рукописей Гос. Публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. 1630-1646 гг. Вып. 4. Л., 1953. С. 126, № 368.
135 Шумаков С.А. Обзор грамот Коллегии Экономии. Вып. 2. Тексты и обзор Белозерских грамот // ЧОИДР. М., 1900. Кн. 3. С. 19, 35, 36, 60, 70-71.
136 Акты Московского государства, изданные Императорскою Академиею наук. Т. П. СПб., 1894. С. 106-197.
137 Белозерские писцовые книги 1677 г. // Новгородский сб. Вып. I. Новгород, 1865. С. 12-13.
138 АЮБ. Т. 1.С. 287.
139 Водарский Я.Е. Вологодский уезд в XVII в. (К истории сельских поселений) // Аграрная история Европейского Севера СССР. Т. 3. Вологда, 1970. С. 269-296.
140 Никонов В.А. География фамилий. М., 1988. С. 80-81.
141 Там же. С. 45.
142 Там же. С. 80.
143 Суворов Н.И. Вологодские акты 1613-1672 г. //Летопись занятий Археографической комиссии. Вып. 2. СПб., 1862. С. 63-64.
144 Готъе Ю.В. Указ. соч. С. 180, 187; Дьяконов М.А. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XVI-XVII вв.). СПб., 1898. С. 256-261.
145 АЮБ. Т. 1. СПб., 1857. С. 274.
146 Копанев А.И. Указ. соч. С. 178-179.
147 Списки населенных мест Российской империи, составленные и издаваемые Центральным статистическим комитетом Министерства внутренних дел. Т. 27. Олонецкая губерния. Список населенных мест по сведениям 1873 г. СПб., 1879. С. LXXXII, 59-61.
148 Хоревич Ф. О местной народной мужской и женской одежде, ремесленных и других принадлежностях и проч. прошлых времен. Сборник актов Холмогорского Спасопреобра-женского собора // АГВ. 1869. № 12.
149 Русско-белорусские связи... С. 38, № 30 (1593 г.); Молчанова JI.A. Очерки материальной культуры... С. 62; Русская историческая библиотека. Т. 2. СПб., 1875. С. 565, № 162 (1636 г.). В XVI-XVII вв. на русском рынке преобладали ткани из западно-славянских земель. См.: Флоря Б.Н. Из истории экономических связей России с западно-славянскими землями Габсбургской монархии в XVI в. (Чешские, моравские и силезские сукна на русском рынке) // Австро-Венгрия и славяно-германские отношения. М., 1965. С. 3-15.
150 Подвысоцкий А. Словарь областного архангельского наречия. СПб., 1885. С. 63; Словарь русских народных говоров. Л., 1977. Вып. 13. С. 70.
151 Верещагин В. Очерки Архангельской губернии. СПб., 1849. С. 172. Хотя в данном случае и нельзя с полной уверенностью утверждать, что речь идет именно о полосатых юбках, но это очень вероятно: в датском народном костюме они были широко распространены (см. выше).
152 Маслова Г.С. Об особенности... С. 80-81.
153 Шайтанов. Особенности говора Кадниковского уезда Вологодской губ. // ЖС. 1895. №3. С. 391.
154 Словарь русских народных говоров. Вып. 14. Л., 1978. С. 169.
155 Молчанова Л.А. Очерки материальной культуры. С. 62.
156 Staronkova Z. Kanafasy – goralskie pasiaki // Polska sztuka ludowa. 1950. Rok 4. № 7-12. С 122-125.
157 Герд А.С, Лутовинова И.С., Михайлова Л.П., Рождественская Т.В. Этническая история Русского Севера в трудах языковедов и некоторые вопросы теории этногенеза // СЭ. 1985. № 3. С. 31; Рябинин Е.А. К этнической истории Русского Севера (чудь заволочская и славяне) // Русский Север: К проблеме локальных групп. СПб., 1995. С. 32.
158 Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Т. VII. Вологодская губерния. Тетр. 2. СПб., 1904. С. 66-67; Анкетные сведения по исследованию крестьянского хозяйства и землевладения после 9/XI 1906 г. по Вологодской губ. 1906 г. // РГИА. Ф. 91. Оп. 2. Д. 815. Л. 115, 117, 125, 154.
159 Чагин Г.Н. Одежда XVH-начала XX в. ... С. 158-163.
160 Верхотурские грамоты конца XVI-начала XVI1 вв. М., 1982. С. 15, 16, 28, 31 и др.
161 Акты писцового дела 60-80-х годов XVII в. М., 1990. С. 303, 438.
162 Кожевникова Л.А. Указ. соч. С. 119.
163 Кожевникова Л.А. Указ. соч. С. 118-119; Логинов К.К. Материальная культура и производственная магия русских Заонежья. СПб., 1993. С. 106.
164 См.: РЭМ. Инв. № 3946-89, 91, 87; 4460^5; 6588-3 и др.; Прыткова Н.Ф. Одежда ижор и води // Западнофинский сб. Тр. КИПС. Вып. 16. Л., 1930; Тароева Р.Ф. Материальная культура карел. М.; Л., 1965; Sirelius U.T. Op. cit. Цв. табл. II. Рис. 3. На этом рисунке изображена женщина в поперечнополосатой юбке, нижняя часть которой состоит из сочетания довольно широких зеленых, розовых и коричневых полос, а верхняя – из узких коричневых и розовых.
165 Прыткова Н.Ф. Указ. соч. С. 316.
166 Пименов В.В. Вепсы. М.; Л., 1965. С. 148.
167 Костыгова А. Народная одежда прионежских вепсов // Сб. научных работ студентов Петрозаводского ун-та. Вып. 5. Петрозаводск, 1958; Пименов В.В. Указ. соч. С. 108, 148-149, табл. 37.
168 Косменко А.П. Одежда и украшения // Материальная культура и декоративно-прикладное искусство сегозерских карел. Л., 1981. С. 123.
169 Nykysuomen sanakirja. Porvoo; Helsinki, 1951. S. 545; Inkeroismurteiden sanakirja. Helsinki, 1971. S. 74; Voolmaa A. Tahelepanekuid vepslaste roivastusest ja naiste kiisitoodest // Etnografiamuuseumi aastaraamat. XXII. Tallinn, 1967. S. 228-229; Зайцева MM., Муллонен MM. Словарь вепсского языка. Л., 1972. С. 135.
170 Тароева РФ. Указ. соч. С. 159.
171 Manninen I. Die Kleidung... Taf. III, s. 120.
172 Шлыгина П.В. Архаические формы женской одежды води и ижоры // Древняя одежда народов Восточной Европы. М., 1986. С. 221.
173 Пименов ВВ. Указ. соч. С. 108.
174 Slava M. LatvieSu tautas terpi. Табл. 4. Рис. 2.
175 АРЭМ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 587. Л. 34; Sirelius U.T. Op. cit. S. 92.
176 Toivonen Y.H. Suomen kieien etymologinen sanakirja. B. 1. Helsinki, 1955. S. 90-91; Nykysuomen sanakirja. S. 545; Inkeroismurteiden sanakirja. Helsinki, 1971. S. 74; Зайцева MM., Муллонен МИ. Указ. соч. С. 135.
177 Лаул С.К. Одежда эстонцев I-XVII вв. //Древняя одежда народов Восточной Европы. , 1986. С. 193-194.
178 Пименов В.В. К вопросу о карельско-вепских культурных связях // СЭ. 1960. № 5. 37.
179 Тароева Р.Ф. Указ. соч. С. 159; Sirelius U.T. Op. cit. S. 103.
180 Алексеева Т.П., Федосова В.П. Ранние этапы славянской колонизации Русского Севера // Вопросы антропологии. Вып. 86. М., 1992. С. 8-23; Зубов А.А. О финском компоненте в антропологическом типе населения Вологодской области (по данным Российско-Финляндской экспедиции 1991 г.) // ЭО. 1995. № 2. С. 90-96.
181 Маслова Г.С. Узорное тканье... С. 17.
182 Черепанова О.А. Иноязычные элементы в мифологической лексике Русского Севера // Системные отношения в лексике севернорусских говоров. Вологда, 1982. С. 33^40.
183 Шаповалова Г.Г. Севернорусская легенда об олене // Фольклор и этнография Русского Севера. С. 215-216; Пименов В.В. Указ. соч. С. 243.
184 Шустиков А.А. Указ. соч. С. 122 и след.
185 Лапин В.А. Русский музыкальный фольклор и история (к феноменологии локальных традиций). М., 1995. Анализ концепций см. в статье: Кастров А.Ю. Вопросы структурной типологии Олонецких нарративных напевов («вепская мелострофа» и «рунический ритм») // Русский фольклор. XXVII. СПб., 1993. С. 113-135.
ГЛАВА 7
ПИЩА И УТВАРЬ
Особенности материальной культуры русского населения Вологодского края отражены во многих работах исследователей Русского Севера. Такая форма народной культуры, как пища, не была предметом отдельного изучения, но находила место во многих публикациях.
Упоминания о питании и домашней утвари населения Вологодского края XVIII в. встречаются в описаниях путешественников Н.Я. Озерецковского и П.И. Челищева[1]. Однако наибольшее число работ относится к XIX в. Их авторы были непосредственными наблюдателями происходивших на их глазах изменений в жизни народа. Достаточно полно специфика питания крестьянского населения Вологодского, Кадниковского и Сольвычегодского уездов описана известным исследователем Н.А. Иваницким[2]. Отдельные сведения по пище населения Тотемского у. можно встретить в работах В.Т. Попова, М.Б. Едемского, М.Н. Мясникова, П. Волкова[3]. Немало свидетельств о том, чем питались жители других уездов края, обнаруживается в периодических изданиях – «Вологодских губернских ведомостях», «Вологодских епархиальных ведомостях», «Памятных книжках Вологодской губернии»[4].
Названия многих блюд (этнотермины) и описания народной кулинарии были зафиксированы диалектологами Вологодского педагогического института (теперь – университета), издавшими в 1980-е годы «Словарь вологодских говоров» (учебное пособие по севернорусской диалектологии). Проделанная ими работа уникальна: многие значения слов приводятся с указанием мест их бытования.
С 1992 г. Вологодский педагогический университет и издательство «Русь» начали выпускать серию историко-краеведческих альманахов «Старинные города Вологодской области». В их числе были изданы в нескольких выпусках книги «Вологда», «Устюжна», «Тотьма», «Белозерье», «Великий Устюг», «Вожега» и др. Помимо сведений по истории этих городов как уездных и районных центров, в них есть сведения об особенностях материальной культуры сельского населения.
Основными источниками для воссоздания пищевого рациона крестьян XIX в. в настоящей главе стали архивные материалы, и прежде всего материалы Русского географического общества (РГО). Они содержат сведения, собранные местными исследователями П. Вороновым и А.А. Шустиковым о питании крестьян Троицких волостей Кадниковского у.; о будничной и праздничной еде; о пище скоромной и постной; Е. Кичиным об особенностях свадебного стола и ярмарках (с их торговлей продуктами питания) Кадниковского у.; Е.Ф. Шейтановым о пивоварении в Вельском у.; И. Титовым о торговле съестными припасами в Сольвычегодском у.; В. Поповым о торговле рыбой в Великом Устюге и других корреспондентов общества. Материалы некоторых из них, например П. Воронова о свадьбе в Вельском у., были опубликованы в «Этнографических сборниках» РГО.
Второй по значимости источник – материалы Этнографического бюро князя В.Н. Тенишева (Тенишевское бюро), созданного в 1890-х годах в Петербурге. Они представляют собой ответы на различные вопросы «Программы этнографических сведений о крестьянах Центральной России». Программа, разосланная бюро в губернии не только Центральной России, охватывала многие стороны крестьянской жизни и включала в себя около 500 пунктов. Значительную часть материалов составили ответы корреспондентов Вологодской губ., в которых отражено состояние питания севернорусского населения на конец XIX в. По Тотемскому у., например, ценные сведения о повседневной и праздничной пище сообщили учащийся Вологодской духовной семинарии И. Голубев, учитель Спасского земского училища В. Евфимь-ев, псаломщик В. Суровцев, крестьянин А. Мальцев, учитель Калининского земского училища А.А. Жуков и другие (И. Суворов, Д. Малевинский, Н. Михайлов, Н. Миролюбов, В. Покровский, П.А. Дилакторский, А. Шадрин, А.А. Каменев, А. Соболев), собравшие интересные материалы о питании крестьян.
Из всех пунктов «Программы» непосредственное отношение к питанию имеют вопросы о составе ежедневной пищи, о варьировании ее по временам года, о «скудной», «изобильной», «лакомой» пище и т.д. (п. 381). Корреспонденты исходили из основной концепции В.Н. Тенишева: «Сотрудник должен постоянно помнить, что от него требуются факты, а не общие отзывы и выводы; поэтому к вопросам Программы необходимо приурочить отдельные наблюдения, поставив себя в положение достоверного свидетеля о виденном и слышанном в народном быту». Большинство адресатов Тенишевского бюро четко ответили на поставленные в «Программе» вопросы, другие же проявили повышенный интерес к теме питания и собрали более обширный материал, включавший диалектные выражения, характерные для конкретной местности. Многие из них стремились передать народную речь как можно ближе к оригиналу, не забывая и о названиях отдельных блюд и кушаний, а также о выражениях, непосредственно связанных с приготовлением еды.
В этом отношении интересны рассказы крестьян о подготовке к празднику, о встрече гостей и сам прием гостей и т.д. Не менее важны ответы и на вопросы о найме для сельскохозяйственных работ, особенно на помочи, сопровождавшиеся хорошим угощением и приготовлением особых блюд (п. 163), об обрядах при молотьбе нового хлеба и о еде, характерной для этих обрядов (п. 219). Ценными представляются ответы, полученные по таким пунктам «Программы», как «Церковь и религиозное почитание» (п. 240), «Священник и причт» (п. 242), «Почитание праздничных дней» (п. 243-245). Они дали значительный объем сведений о соблюдении праздников церковного календаря и о характере праздничных трапез, о географии «пивных» праздников, о соблюдении постов и т.д.
Материалы Тенишевского бюро свидетельствуют, что именно локальные варианты сыграли основную роль в формировании всей народной системы питания русских и так называемой вологодской кухни. Отчасти это продемонстрировали сведения местных корреспондентов Тотемского у.[5]
Еще одним источником стали архивные материалы Вологодского общества по изучению Северного края (ВОИСК), созданного в 1909 г. и оставившего описания крестьянской жизни дореволюционного времени и первых лет советской власти. Эти сведения хранятся в Государственном архиве Вологодской обл. (ф. 652 и 4389). В них есть свидетельства, что и в 1920-е годы традиции питания сохранялись, хотя и появились трудности в приобретении продуктов, отчего у крестьян были скудны запасы, особенно хлеба. Это отражено в ответах на вопросы анкеты ВОИСК, разосланной в 1920-е годы по Вологодской губ. Кроме того, в них, например, есть сведения о сохранении традиции пивоварения к престольным праздникам, о состоянии промыслов по производству домашней, кухонной и другой утвари.
В архиве ВОИСК имеются также рукописные материалы краеведов о быте крестьян некоторых вологодских уездов. Среди них можно отметить очерки В.М. Соболевской о быте кокшаров и присухонских крестьян с описанием скоромной и постной пищи (1920 г.), А.А. Шустикова, объездившего многие захолустья Вологодской губ. (1920 г.), сведения Н.Г. Паничевой о быте крестьян Вологодского у. (1925 г.), Ф.Н. Журавлева о населении Кадниковского у. и в частности об особенностях стола на новоселье (1924 г.), С. Скороходова о питании каргопольцев, Кондрашева и других лиц.
Некоторые материалы по этнографии Вологодской губ. имеются в Петербургском архиве РАН (ф. 849), в том числе сведения о пище, собранные в 1922-1923 гг. в Вельском у. студентами Харьковского университета и представленные Д.К. Зеленину. Ими записано немало местных названий выпечки, блюд повседневного и праздничного стола, рецептов их приготовления, есть описания свадебного застолья, пивоварения, а также домашней утвари, применяемой для кулинарных целей, и гончарном промысле.
Источниковую базу составили и полевые материалы автора настоящей главы, собранные в 1986-1997 гг. в некоторых районах области. Возраст опрошенных информаторов – от 60 до 80 лет (в редких случаях – более 90 лет), что позволило проследить изменения в системе питания с начала XX столетия вплоть до настоящего времени. Сведения о системе питания в прошлом базировались на их личном опыте, благодаря которому оказалось возможным составить представление о пище повседневной, праздничной и обрядовой, познакомиться со способами приготовления отдельных блюд, их названиями, выявить общие черты и локальное своеобразие питания, а также зафиксировать устойчивость некоторых традиционных кулинарных навыков в настоящее время.
Использовались также коллекции домашней утвари для приготовления еды и хранения припасов, имеющиеся в нескольких музеях страны. Наиболее полный материал сосредоточен в Российском Этнографическом музее (бывшем ГМЭ). Особенно ценны предметы, поступившие сюда из Русского музея в начале XX в. Они были собраны корреспондентами Этнографического отдела музея и частными лицами. Знакомство с коллекциями Государственного Исторического музея (ГИМ) в значительной степени было облегчено опубликованными материалами и прежде всего публикацией С.К. Просвиркиной[6]. Частичное описание крестьянской домашней утвари приводится в работах справочного характера, изданных ГИМ[7].
Значительными коллекциями традиционной и современной утвари располагает Вологодский государственный историко-архитектурный музей-заповедник. Историко-бытовые экспедиции музея 1920-1930-х годов А.А. Шустикова, Е.А. Пискова, И.А. Тюрина позволили собрать уникальные экспонаты, составившие основу музейной коллекции. Изыскания продолжаются многими сотрудниками музея вплоть до настоящего времени, и их собрания легли в основу изучения домашней утвари жителей вологодских деревень.
Немало усилий по реконструкции традиционного прошлого прилагается районными музеями области. Например, Тотемское музейное объединение в течение многих лет ведет систематическую работу по сбору предметов быта. Изучение этой коллекции дало возможность классифицировать домашнюю утварь по ее функциональному назначению и выделить несколько комплексов. Некоторые обобщения такого характера об утвари, бытовавшей в севернорусских землях, имеются в соответствующем разделе по русской утвари, помещенном в монографии «Русские», изданной Институтом этнологии и антропологии РАН[8].
Сопоставление данных различных дисциплин по рассматриваемой проблеме позволило выявить характерные особенности питания и описать домашнюю утварь, предназначенную для приготовления и хранения пищи, в их историческом развитии. Этому способствует, в частности, привлечение данных археологии.
Раскопки под Тотьмой (Черняковская стоянка) в 1920-е годы выявили остатки лепной керамики со следами обжига эпохи неолита[9]. В подъемном материале со стоянки Лиминская-XIX (на р. Вологда недалеко от г. Вологда), датируемым периодом железного века, был обнаружен фрагмент керамики со следами заглаживания, что свидетельствует о более высокой степени обработки сосудов по сравнению с лепной техникой. По находкам, относящимся к периоду железного века, уловимы различия историко-культурного характера будущих вологодских земель в западной их части (бассейны Белозерья, Мологи и Шексны) и в восточной (бассейны Сухоны и Ваги)[10].
Первое славянское население (кривичи), знавшее подсечное земледелие, по мнению А.Н. Башенькина, пришло на территорию края (юго-западное Белозерье) в V-VI в. н.э. Местное же население занималось рыболовством, собирательством и охотой на пушного зверя, а также на бобра, мясо которого шло в пищу. Культура населения восточной части Вологодского края, судя по археологическим находкам, носила следы культуры населения Урало-Камского региона.
Археологические находки мало что говорят о злаковой пище в те далекие времена. Так, в находках упомянутой стоянки Лиминской-XIX был обнаружен черепок, на внутренней стороне которого остался отпечаток зернышка пленчатого ячменя. Но эта культура еще не была известна местному дославянскому населению[11]. Пока трудно восстановить, какими злаками питались в то время, поскольку достоверные сведения об их культивировании отсутствуют. С приходом новгородских славян распространилось пашенное земледелие.
Славянские поселения X в., обнаруженные на территории Белозерского края, сохранили немало предметов утвари: изделия из дерева и бересты, лепную керамику. Культурные слои конца Х-начала XI в. свидетельствуют о появлении здесь гончарной посуды. С расцветом Белозерья в ХII-ХШ вв. развиваются ремесла, что доказывают всевозможные поделки из дерева (днища и затычки от бочек, обломки ковшей и ложек, мутовки), бересты (в числе которых есть днища туесков), а также кости, например, ложки с изящной резьбой. Отдельные предметы утвари, датируемые XI-XIII вв. на территории Вологодчины, найдены при раскопках в поселениях Кемского некрополя, на Волоке Славинском. Это сосуд ручной лепки, горшок, сделанный на гончарном круге, цепь для подвешивания котла к очагу, свидетельствующие о необходимых предметах домашнего обихода того времени[12]. Очевидно, уже в то время одни сосуды использовались для приготовления пищи, другие – для хранения запасов, а некоторые предметы служили столовой утварью, как и в последующие века. По мнению археологов, как ранняя, так и поздняя вологодская посуда – вплоть до XVII в. – состояла в большинстве своем из горшков и мисок, причем характерной особенностью являлось широкое распространение крышек для горшков[13].
Наиболее полные сведения о пище и утвари относятся к периоду, когда рассматриваемая территория, интенсивное освоение которой в хозяйственном отношении происходило в XIV-XVI вв., стала краем северного земледелия с разнообразными промысловыми занятиями населения.
К XVI в. основные районы края – бассейн Сухоны, среднего течения Северной Двины и ее левого притока Ваги, Белозерский край – были наиболее обжитыми и с развитым пашенным земледелием[14].
Города, существовавшие здесь с XI-XII вв., и развитые в них торговля и ремесла способствовали регулярному обмену жизненно важных продуктов питания и предметов домашнего обихода. Вологодский край играл роль перевалочного пункта между московским земледельческим центром и промысловой северо-восточной окраиной.
В систему торгового оборота были втянуты северные монастыри. Крупнейший из них Соловецкий отправлял соль в Вологду и на деньги, вырученные от ее продажи, закупал там же колоссальными партиями хлеб «на монастырский обиход» по цене, значительно ниже поморской. Закупка хлеба в основном производилась в Вологде и Устюге. В Вологде делали закупки Никольско-Комельский, Антониев-Сийский монастыри и другие обители.
Вологодский Спасо-Прилуцкий монастырь занимал особое место в хлебной торговле[15]. Помимо Вологды он закупал хлеб в Сольвычегодске. Вологда играла большую роль в развитии хлебного рынка, через нее были налажены связи с Москвой, Холмогорами, Новгородско-Псковской землей, Волоколамском, Тотьмой. Это также свидетельствовало о том, что связь местных рынков возрастала. Хлебный рынок в XVI в. достиг значительных размеров.
Вологда с прилегающими к ней землями являлась транзитным пунктом для перевоза не только хлеба, но и других съестных припасов с севера на юг в Москву и дальше. Об этом сообщает «Уставная грамота Соловецкого монастыря крестьянам села Никольского Пузырева» (1651 г.): «А повоз везти с выти по лошади, а на лошади везти по четыре четверти ржи, а овса по шти четвертей; а с Вологды везти в село в Никольское или на Городецко или на Киасову гору на тех же конех на выть по 25 пудов соли; а пшеница и горох, и семя, и крупа запарная, и толокно класти против ржи, а солод и гречневая крупа класти на лошадь по пять четвертей; а случится повоз везти к Москве, или на Белоозеро, или ближе Вологды, и крестьяном с приказчиком в том счет против Вологды»[16].
На местных рынках осуществлялась торговля и домашней утварью. В XVI-XVII вв. значительным было производство деревянной посуды, поскольку ею пользовались в то время не только в деревне, но и в городе. Помимо местных центров такого производства много посуды изготовляли в обителях. В 1617 г. в мастерских Спасо-Прилуцкого монастыря вытачивались стаканы, в то же время сам монастырь приобретал тверскую посуду. В Кирилло-Белозерском монастыре делали ложки, ножевые черенки и токарную посуду[17]. Они славились своей красотой, поэтому эти и другие изделия посылались к царскому двору. И.Е. Забелин приводит сведения о некоторых подаренных в 1650 г. царице и царевнам кирилловских изделиях[18].
Ассортимент посуды из дерева прослеживается по таможенным книгам Московского государства XVII в. (1633-1680 гг.). Из предметов утвари, привозимых на рынок Великого Устюга, указаны ставы, блюда, чаши, большие и малые ковши, братины, солоницы, стопы, чарки, фляжки. Среди них – вещи из более отдаленных мест, например, братинки карельские, ковшики тверские, что говорит о том, что на стол вологодского жителя попадала посуда и не местного производства[19].
Некоторые предметно-бытовые слова XVI-XVII вв. включали разнообразные названия утвари, вошедшие в лексику населения севернорусского региона. Среди них в широком употреблении были общерусские слова, например, названия столовой посуды: судки, блюдо, ставец, солонка, солоница, ложка, посуды для напитков: чаша, чашка, чара, кубок, ковш, корец, братина, кувшин, корчага, ендова, кубышка; кухонной посуды: горшок, котел, сковорода, сковородник, квасник, решето, уполовник; погребной бондарной посуды: бочка, бочонок, кадь, кадка, бадья, чан, ведро, водонос, корыто, ночвы; плетеных вместилищ: короб, лукошко. Вместе с тем, в бытовой русский словарь прочно вошли характерные севернорусские лексемы, например такие названия посуды и утвари, как дуплянка (тип бочки), зобня – корзина, подойник, латка и др.[20] Подобное разнообразие этнографических терминов, означавших названия утвари, произошло из говоров населения разных русских земель, сохранявших связь в течение длительных исторических периодов. Это одно из свидетельств формирования севернорусского населения и его культуры во взаимосвязи с единой русской культурой.