На северо-западе и юго-западе Вологодской губ. (Каргополье и Вытегра в том числе), испытавшим кроме новгородского сильное финское влияние, в произношении слов преобладали звуки ц вместо ч, ф вместо х (его нет в финском языке), уо переходило в о, и – в е и др. В самом северном вологодском районе – Вельском – в говоре остались и ц, и ч и развилось сц вместо щ, х перед к; на Кокшеньге ц и ч остались неясные, там произносили среднее между ними, а звук л как у или как в. В восточном яренском говоре отмечалось то же самое. К нему близки устюгский и соль-вычегодский говоры, лишь в Устюге нет ч вместо ц, а в сольвычегодском есть мягкое ц вместо ч. Переход одних звуков в другие есть и в центральных тотемских и кадниковских говорах (о как уо, ё из е, е из я), там же – двойное ш (ешшо); произношение одного звука вместо другого – в вместо л; такие же признаки есть в юго-восточном Никольском и юго-западном грязовецком говорах, но там еще и сильное стяжение гласных в грязовецком и местоимение штё в Никольском. В последнем чувствуется близость с соседними тотемским, костромским и вятским говорами (сюда шла волна заселения с Ветлуги и Унжи и на восток от Тотьмы по Сухоне), но с постепенной нивелировкой этих черт с течением времени.
      Есть общие черты и специфика в соседних между собой центральных вологодском, тотемском, грязовецком и кадниковском говорах. Общее в них – это некоторое единообразие (дифтонг у о вместо о, твердое н и л, частицы -те и -то в конце слов); специфичное – вологодская замена л на у, нерезкость особенностей говора вблизи города, грязовецкое аканье на севере уезда и уо вместо о на его юге, кок-шеньгско-тотемская замена одних звуков другими и т.д.
      Кроме сохранения своих местных особенностей языки всех северных народов постоянно испытывали взаимовлияние. Оно было преобладающим со стороны русского языка на местные финские как языка численно и культурно превосходящих русских над остальными народами. Особенно это сказалось в конструкции и построении карельской и коми речи. Но некоторые заимствования из этих языков были и в севернорусской речи, главным образом в лексике. Ряд этнографических терминов у русских – финно-угорского происхождения: бугра (землянка), каржаки (коты, сапоги), каска (подсека), кердега (сеть), курник (рыбный пирог), ламба (озеро), мёрда (рыболовная снасть), мутник (невод), себра (община) – от seura (фин.) – артель, сельга (гора), чича (сестра) и др.
      Из финно-угорских языков перешло ударение в словах на первый слог. Появилось и некоторое «неправильное» произношение звуков при переходе одних из них в другие. Много таких заимствований в речи русских на западе Вологодского края (Вытегра, Каргополь) и на северо-востоке (Сольвычегодск). Словообразующие модели многих этнотерминов имеют сходство у русских, коми, вепсов, карел, в частности терминология свадебного обряда.
      Таким образом, данные языка и топонимии, как и археологические и антропологические свидетельства, не только подтверждают «синтез этнокомпонентов» в населении Севера, но и позволяют выделить отдельные ареалы с местной спецификой, прежде всего запад, центр и восток, где этническая история населения шла по-разному и по особому складывался этнический состав их жителей.
      С вхождением северных районов в состав Московского государства нивелирующие явления во всех сторонах жизни и в языке стали нарастать, что обусловливалось единым социально-экономическим, историческим и этническим развитием этих районов с XVI в. К тому же в XVII в. закончилось освоение Севера, прекратились массовые миграции, этнический состав населения становился более или менее постоянным и мало меняющимся. В изучаемом Вологодском крае основным населением были русские, в его западных районах имелось некоторое количество карел и вепсов, а на востоке – коми-зырян и коми-пермяков.
      В литературе XIX в. появились мнения о вкраплении западного населения среди жителей Севера с XVII в., главным образом в присухонских местах, и это связывалось со временем Смуты, когда происходило нашествие польско-литовских военных отрядов. С тех времен в народе бытовали легенды о «поляках», «о панах»[50], зафиксированные даже в местных летописях. В «Вологодском летописце» под 1613 г. записано: «...В Прилуцком монастыре польские и литовские люди... с казаками.., воевали села и деревни...» О военных действиях с «литвой» существовали легенды в деревнях Тордоксы по Вожеозеру. Разбитые под Москвой и «в страхе заполонившие чужой речью берега Шексны» шли эти гонимые польско-литовские отряды и «видела их церковь Параскевы Пятницы Рыбной (у рыбаков – И.В.)». Никольское Городище Спасской вол. на Кокшеньге также защищалось от «панов». В Великом Устье в Панском болоте утонули отряды панов в Смутное время. В одной народной песне в Никольском у. пелось: «паны пиво выпили, а хозяев выбили».
      Военные действия, разбой и грабежи прошли под Вологдой, в Кадниковском у. (волости Грибцовская, Корнеевская, Заднесельская), Вельском, Устюгском, Сольвычегодском уездах, в Кичменьгском Городке, в Шекснинско-Белозерском крае. Здесь хозяйничали отряды казаков пана Голеневского и гетмана Баловича. Эти разбойничьи отряды и отождествлялись в народе с поляками (пан – барин в Вельском у.). С тех времен якобы появились у местных жителей польские фамилии. Но это неверное представление, так как никакого оседания в русских селениях польских людей не происходило, а происходили военные действия и эти отряды были разбиты или изгнаны. К тому же фамилии вообще явление позднее. Польские фамилии стали возникать позднее, когда после раздела Польши сюда попадали высланные поляки. Именно с тех времен в Кадниковском у. жили известные Пижаевские-Марковичи, Симановские, Никопольские и др. Кроме польских фамилий отмечалось некоторое западное влияние в народной культуре и в языке (ляшские черты в одежде, акающий говор), до конца не объяснимое и в наши дни. Но в науке существует мнение, что проникновение какой-то части населения с запада на Север было еще в древнерусский период, а возможно еще ранее и с тех пор под западным влиянием формировалась в языке и культуре местная специфика. Так или иначе, западный (польский) элемент в любом периоде истории Севера не мог оказать существенного влияния на этносостав его населения[51].
      В XVIII в. при завершении заселения северных территорий русскими и их отливе на восток и на юг этнический состав жителей северных уездов не менялся[52].
      94% их общего числа приходилось на русских, в западных уездах Вологодчины жили карелы (тогда в новгородских и олонецком Вытегорском уезде) и вепсы. Крещение этих народов началось в Новгородской земле уже в XII в. В XVI-XVII вв. после русско-шведской войны по Столбовскому миру началось переселение карел в новгородские и тверские земли, где они проживали и в последующее время. Незначительное число жителей здесь составили и финны, которые к этому времени уже обрусели. На востоке края в русских волостях оставались коми (устюгско-сольвыче-годские места), основное проживание которых находилось в Устьсысольском и Яренском уездах. Но и коми этих районов заметно обрусели: в Ношульской и Обечевской волостях Сольвычегодского у. к 1760 г. они были двуязычны. В 1780 г. Лузская Пермца Устюгского у. вошла в состав Коми края, но экономически оставалась связанной с Устюгом. Здесь жили однофамильцы — русские и коми – Безносиковы. Из 52 фамилий края (Устьсысольский у.) только две являлись по происхождению коми, остальные – русские, т.е. русское влияние здесь было давним и глубоким.
      Более полные сведения об этническом составе населения относятся к ревизиям первой половины XIX в. (VI-X ревизии) и 1860-1880-м годам при подготовке Первой всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г.[53] И по этим данным изменений этнического состава населения северных уездов до 1890-х годов не происходило. В отдельных описаниях есть указания на проживание карел в Устюженском у. (1370 мужчин и 1080 женщин в 1829 г.), в 1840 г. – снова карел, заметно обрусевших у Кубенского и Белоозера (в Кирилловском у.), у оз. Онежского (10 селений с 321 чел.) в Вытегорском у., в 1850-е годы коми-зырян в Устюгском и Сольвы-чегодском уездах. Незначительным было число цыган (13 семей, 75 чел.), живших оседло в Тотемском и Кадниковском уездах. В 1850-е годы русские в вологодских уездах насчитывали 809 276 душ обоего пола, немцы – 100 душ, цыгане – 160, зыряне – 76 247 (в основном в Яренском и Устьсысольском уездах), где их обрусения не произошло, так как уже с XVI в. в церквях шли богослужения на языке коми и последующие за их крестителем Стефаном Пермским священники и монахи были из зырян.
      Граница расселения зырян с русскими прошла по низовьям Вычегды (за 200 верст от ее устья) в Сольвычегодском у.; Лальск и Сольвычегодск на Вычегде были городами, основанными еще новгородцами, сосланными сюда Иваном Грозным. В Яренском у. среди зырян проживало несколько русских семей новгородского происхождения со времен Ивана IV: Осколовы в Цылибинской вол. и Титовы около Устьсысольска в двух деревнях в Титовском грэзде и Ганя-грэзде; в последних двух деревнях жили Муравьевы и Савины – тоже новгородского происхождения. В Устьсысольском у. русских было несколько больше – до 700 душ обоего пола.
      В середине XIX в. в Сольвычегодском у. проживали белорусы – потомки людей, призванных на службу к Строгановым. Они занимали несколько деревень по Лале и жили обособленно от окружающего населения.
      Некоторые изменения этносостава населения произошли после реформы 1861 г., когда создались условия для освоения новых территорий и открылся путь для притока населения, что было связано с предоставлением крестьянам права покупки недостающих земель в казенных пустующих дачах. Происходили перемещения крестьян на свободные земли и подселения из других губерний. Эти явления отразила перепись 1897 г.[54] Хотя, по ее данным, население вологодских уездов в подавляющей массе оставалось русским (от 91 до 99% из общего числа), там обнаруживаются и представители иных народов, в том числе из Прибалтики – 0,59%, с Кавказа – 0,1%, из Средней Азии – 0,03, Финляндии – 0,39% от всего населения и даже иностранцы – 0,4% в городах. Самыми значительными по численности из нерусских народов были коми на востоке губернии – 8,57%, а на западе – карелы и финны (главным образом в Вытегорском у. соответственно 0,02 и 1,37% и менее в Белозерском, Кирилловском, Устюженском и Череповецком уездах). Вепсы по этой переписи не указаны, они зафиксированы в составе русских, что свидетельствует о значительной степени их обрусения. Наличие представителей других народов, скорее, связано не с миграциями, а с правительственной практикой ссылать сюда осужденных из тех или иных губерний. Не ссыльное же население, а переселенцы, попадали в основном из соседних Костромской и Вятской губерний на незанятые земли юго-восточных районов Вологодской губ.
      Несмотря на однообразный состав населения, оно не было однородным в этническом отношении, и это нашло отражение в различных описаниях Вологодского края. В них обращалось внимание на разный физический облик людей, на своеобразие характера, образа жизни, нравов и нравственности, на обычаях, присущих жителям целых уездов, волостей, отдельных селений. В основе таких различий – разная этническая история населения западных, восточных и центральных районов Во-логодчины, подтверждение чему находим в следующих свидетельствах.
      Так, население Череповецкого края, по описаниям исследователей конца XIX в., было уже «сплошь русским», но «следы чуди в их типах, обычаях, речи» оставались заметными. Лишь у раскольников сохранился «чисто великорусский тип», а у остального населения от русских было разве что их «средний рост и долготерпение». Так как «нравы и обычаи народа зависят от климата и природы», то жители здешних болот «унылы и вялы».
      В другом западном районе – в Устюжне Железнопольской – наличие природных железных руд и занятие железоделательным промыслом наложило отпечаток на характер жителей. По местной поговорке: «Устюжна Железная, а люди в ней каменные» – это были кузнецы-расковщики с замкнутым и твердым характером.
      Исследователь Севера А.А. Шустиков находил «неприветливыми и угрюмыми» жителей некоторых волостей между Кирилловским и Кадниковским уездами (Огибалово, Чужга, Чарозеро, Дягилевы Горы – имение Голицыных). В облике местных русских, по его наблюдению, «чувствуется примесь карельской крови». У населения этих мест действительно был сильный «финский» компонент, а в глазах местных историков и краеведов потомки древней чуди заметно «уступали» славянам в культурном и физическом развитии. Так, у карел они отмечали «угловатое длинное туловище на коротких ногах, руки длинные, рост средний», но телосложение плотное, крепкое, «цвет лица розовый или малиновый», «усы светлее бороды», сильную скуластость.
      В соседнем Каргополье из-за смешения народов нет «чисто славянского типа», там жила «чудь белоглазая», а позднее карелы усвоили славянскую культуру, язык, семейный уклад, религию. Тем не менее, «каргополы» по физическим свойствам отличаются от карел: «выше среднего роста, крепкого сложения, склонны к дородству, полноте, добродушны, простоваты, они русые и рыжие, светлоглазые». Это «вообще русский тип», а в народе облик каргопольца определяли так: «Красна рожа, рвана одежа, рот пол – верно, каргопол». В зависимости же от степени смешения славянского и финно-угорского компонентов в районах Каргополья до сих пор различаются жители Лекшмозера, Кенозера, Пачеозера . Но все они по историческому прошлому и экономическому развитию «тянут» к северным и восточным соседям (вологжанам и архангельцам), а не к олонецким карелам. Финские черты в облике жителей западных уездов со временем сгладились, а к славянским прибавились угловатость и скуластость, но у обоих народов здесь в основном светлые глаза и волосы. Там же, где преобладал «славянский компонент» (восток Вытегорского у.), у жителей отмечался «рост выше среднего, волосы русые и темные, глаза светлосерые и карие; они добры, просты, радушны»[55].
      Чем ближе к центральным районам Вологодской губ., тем больше свидетельств «о здоровых и крепких русских», каковыми, например, были жители Вологодского у. или обитатели Рабанги (21 деревня между Вологодским и Кадниковским уездами) на Сухоне, имевшие «наружность обыкновенную, рост средний, крепкое сложение, они бойкие и смуглые, язык их правильный, но говор отрывистый, а в других местах губернии говорят нараспев». Славянские черты в характерах возобладали у жителей Устья Кубенского (Кадниковский у.): «они предприимчивы, как прежние новгородцы», богаты, «живут на городской манер», нет праздности и «любят разные нововведения». В кадниковской Устьянщине (д. Шпылиха), по словам местных жителей, характер людей «буйный», к тому же «шпыловские мужики все толстые кулаки». А в целом «кадниковский народ религиозен, честен, трудолюбив, весел, склонен к шуткам». В его «обычаях много хорошего, гуманного, разумного». По физическому облику кадниковцы среднего роста, иногда высокие, телосложения крепкого и стройного, смуглые, русоволосые.
      У народа в соседних тотемских деревнях (Калининская вол.) «отклонений от общерусских типов нет, рост большой, частью – средний. Они темнорусые, у них нет скул, нос умеренный, даже красивый». В этом же уезде в Шуйской вол. с древних времен при тесной жизни этносов произошло «их слияние в один народ», а преобладание культуры пришельцев было настолько велико, что коренные жители «утратили свое обличье, растворившись в пришельцах. Только чуждые славянскому языку названия рек, деревень, урочищ говорят о коренных жителях – исчезнувших племенах чуди». И теперь у здешних людей «в наружности есть черты, которые говорят о их нерусском происхождении» (раскосые глаза, рост ниже среднего, редкая и жесткая растительность, скулы). Они «рознятся с соседями» (Грязовец, Солигалич): «это видно в говоре, в способе ведения хозяйства, в их жилище». «Причиной благополучия шуйских крестьян было их происхождение от предприимчивых новгородцев, а затем – их жизнь в Ростовском митрополье»; с 1676 г. они стали экономическими крестьянами, условия жизни которых были лучше, чем у помещичьих крестьян. Точно так же в Бережнослободской вол. Тотемского у. крестьяне, «хотя грубы и дики», но не знали крепостничества, поэтому у них – «простота воли». В целом же тотемский народ нрава миролюбивого, тихого, немстительного. Нечто «финское» по «племени и характеру» наряду с преобладанием русского оставалось у жителей и других центральных районов Вологодского края (в Лежской вол. Грязовецкого у.) или «особая суровость характера» у людей на Кокшеньге Тотемского у.[56]
      Большим своеобразием в центре вологодских земель отличались кокшары -жители Кокшеньги[57], предки которых испытали влияние не только древней чуди и мери (XII-XV вв.), но и двух потоков славян – новгородцев и ростовцев. Этот народ жил в семи волостях по Кокшеньге, в местности между реками Илезой и Кортюгом, в соседних волостях по Уфтюге (девять волостей), и все это пространство занимало среднюю Вагу с притоками – Усья с Кокшеньгой, Вель, Кулой, где к концу ХIХ-началу XX в. было 40 тыс. жителей. Кокшеньгские волости заселялись из Новгорода: новгородцы по прозвищам «Сила» и «Бусый» пришли в эти места, оставив здесь после себя фамилии Силинских и Бусыревых. Внешне кокшары похожи на соседей, но в нравах и обычаях имеют значительные отличия. Они здоровые, крепкого телосложения, сильные, ловкие, проворные, особого душевного склада. И в то же время их тип «похож на зырян». «Живут кокшары особняком, у них иные обычаи, нежели у соседей; к ним не проникает ничего чужого, от них же заимствуется многое. Чувствуется, что это потомки Новгорода (со времен Марфы Посадницы).» Все они называют себя «кокшары» – от «Кокшеньга» (иногда – «Кокшельга»).
      Древняя «чудь», «чудин», по их мнению, – «невзрачный человек, обросший волосами, с белыми глазами («чудь белоглазая»), дикий». Прозвище «чудь» осталось за группой жителей некоторых деревень «по их чудской природе»: у Батоговых и других в деревнях Подгорная (Игунинская), Ильинская и Скребиха. «Они ни праздника, ни воскресенья не знают, все на работе, либо в лесу, в церкви не бывают и молитвы не знают, тем более ни книг не читают, грамоте не знают». Наряду с их прозванием «кокшары», существует кличка «мордва» (д. Наумовская Спасской вол.), «зырь», или «зыряна» и «корела» (д. Первая Корелинская или Боярская и Вторая Корелинская или Володино Поцкого общества Спасской вол.)- По преданию, жители корелинских деревень – корелы, «светлорусые, честные, злопамятные, со слабо развитыми умственными способностями»; у них у всех одна фамилия – Девятовские. В Озерецком приходе в д. Ричка когда-то жила чудь, а теперь ее жители отличаются от кокшаров; «чудь» – их родовое прозвище, они не забывают обид, очень выдержаны, честны, «роста среднего, высоких нет, смуглее, чем кокшары». Таким образом, у кокшар было больше и в характере, и в облике черт новгородских, чем древнечудских. В общем, кокшар – «это бунтовщик, разбойник, головорез, но в сущности это трудолюбивые, энергичные, предприимчивые и сметливые люди». Они «красивы, смуглы, черноволосы, черноглазы».
      Среди кокшаров выделялись более мелкие группы, отличавшие себя от соседей. Это илежане по р. Илезе, перенявшие многое в своей культуре от «беглых» переселенцев, в отличие от «давнишних» жителей этих мест – кокшаров, и руфовичи, руфенки по Верхней Кокшеньге, занимавшиеся гончарным промыслом, родоначальником которого в XVIII в. был некий Руф.
      Близкие соседи кокшаров по Вели и Кулою имеют с ними сходство во внешнем облике. Как отмечалось, народ в Вельском у. в Тавреные (деревни Шируханово, Прилуки) «своеобразен по типу: у него высокий рост, глаза серозеленые и голубые, большие» (славянские черты), в то же время их отличает «челюстной прогнатизм» (выступание челюстей), темные волосы (возможно, от сублапаноидного типа); в других деревнях Тавреный у жителей средний рост, карие глаза, русые волосы, они курносы, т.е. налицо смешение различных признаков. Их туловище «длинное, поэтому таврежан зовут брюханами или векшеедами (векша-белка)», в то же время их женщины очень красивы – «русоволосые, белолицые, дородные», есть и красивые мужчины – «высокие, черноглазые». «Это новгородцы, но как бы оцыганенные», как считали местные краеведы, поскольку часть жителей уезда – «чудского происхождения». Такими же чертами обладали и жители Верхней Ваги – «ваганы»: «толстобрюхий ваган роста среднего, телосложения крепкого и стройного; господствующий цвет волос и глаз – беловатый» (от «чуди белоглазой»). «Обличье их овальное. Они смелы. К физическому труду привычны, проворны, любят петь». По Верхнему Кулою жили такие же люди, а «по преданию, они вышли из карел и финнов». Северные соседи важан и кулойцев – жители Шенкурского у., которые также считались потомками новгородцев: они «светлые, русые волосы; черты характера их слагались под влиянием географических и общественных условий края и резко отличаются от других русских губерний». В отличие от них, «двиняне» – аборигены (финно-угры) «среднего роста, толсты, полнокровны, с широким лицом, со скулами, рыжие». Они давали другим северянам прозвища: архангельцы – «морякоеды» (питались морской рыбой), вологжане – «телятники» (есть предание, как они съели теленка с подковами), шенкурцы на Ваге – «ваги кособрюхие» (носят низко на животе пояс), двиняне – «водохлебы» (занимаются сплавом леса), тарножане – «векмоеды» (живут охотой на «векму» – белку).
      Соседями кокшаров были и слобожане в с. Благовещенском по р. Устья, называвшие себя таким именем потому, что жили в «Купечески слободе» – ярмарочной части села. Рядом с Кокшеньгой по Нижней Тойме у тоймичей различалась группа качемян (из д. Качем в верховьях Тоймы), занимавшихся охотой, лесными промыслами и отходничеством.
      Третью своеобразную группу вологодского населения составлял народ восточных Сольвычегодского, Великоустюжского и частично – соседних с ними Яренского и Устьсысольского уездов[58]. Здесь с ранних периодов истории в тесном соприкосновении жили предки русских и коми, поэтому население обладало чертами обоих этносов. Так, если в Кичменыском Городке (в центре Великоустюжского у.) «народ бо-гобоязлив, трудолюбив, честен, чистоплотен, хорошо одет, живет богато и опрятно», то южнее, в Никольском у. (часть бывшего Устюжского у.) по границе с Вятской землей, «жители похожи на вятчан, ленивы, вороваты; их язык неправильный, нечистый». В другом районе Никольского у. – в Шарженгской вол. – жила «чудь», но ее тип в течение пяти веков сгладился. Сюда приселялся народ из Новгорода, Соли-галича, Костромы и Тотьмы. Как кичменьгско-городцы, так и жители Халезких Городков Байдаровской вол. Никольского у. «считают себя потомками новгородцев». Здесь когда-то шел новгородец Анфал на Каму воевать с чудью. Жители здешних Андангских починков имеют фамилию Новгородцевы. Тем не менее, черты финского характера и у теперешних крестьян, как отмечали местные исследователи, проявляются явственно: «они больше любят охотиться, нежели работать на пашне, и очень привязаны к старине».
      От новгородцев осталось многое в характере и облике русских Сольвычегодска. Там считали себя потомками новгородцев жители строгановского селения Чернигова близ Сольвычегодска.
      По обследованию медиков, устюжане (Палемская вол.) «вследствие отхода умственно развиты». Здесь не было крепостничества, поэтому у людей есть «чувство собственного достоинства». Это население «крепкое физически, нравственно и умственно, носит в себе зародыш нормальной здоровой (разумной) жизни». Отмечали у устюжан и такие черты: «они не помнят, чтобы когда-нибудь было слышно о воре между ними; в деревнях и городах не замыкают никогда дверей». Устюжане и сольвычегодцы – народ «рослый, красивый, бойкий», живут в «веселых», «красных» деревнях (у них избы строят из сосны красноватого цвета). От них отличаются «низкорослые, некрасивые, бедно одетые плюгавые мужиченки, лапотники, чахлые бабы и дохлые дети», живущие в серых низких избах и «килейках» в болотистых местах Вологодского, Кадниковского, Тотемского уездов.
      С соседними зырянами у русских много сходства во всем, а основные различия в языке. Зырянские этнонимы комиморт, или зырянин (от слова зырэдем) перешли в русский язык и обозначали их самоназвания. По описаниям, коми из разных мест различались между собой в зависимости от степени смешения со «славянским компонентом». Устьсысольские зыряне сохраняли свой язык и обычаи (Уркинская вол.), «они грубы, необразованны, но зато добры и смышлены», это народ «здоровый, роста невысокого, коренастые»; есть и русские рядом с ними в с. Лойма. Зыряне по Верхней Печоре и Вычегде (Троицко-Печорский р-н) «мало отличаются от русских, особенно по Вычегде. По Печоре они светлые, русые, с карими или зелеными глазами с косым разрезом глаз, с монголоидной складкой века, роста среднего, коренастые». В целом же на первый взгляд, коми «вялы, тщедушны, робки, пасмурны, телосложения правильного, роста среднего, с белым лицом, у них быстрый взгляд, резкий, певучий и отрывистый говор; они выносливы к климату, смелы, предприимчивы, хранят обычаи дедов, честны, гостеприимны, радушны, хлебосольны».
      Интересно, что по именам и прозвищам (по антропонимии) жителей Верхнего Подвинья еще в XVII в. прослеживались свойства их носителей, например, черты характера (Удалец, Ханжа, Бык, Каша, Кислой, Дутой, Копос, Батура, Брага, Волокита, Кот, Короб), поведение (Бахарь, Рукомах, Зуб, Дрокованко), место происхождения или проживания (Южак, Вологжанин, Вага, Пинега, Москва и т.п.), этническая принадлежность (Корела, Зырянин, Литва, Бакшъико, Карым, Мурат)[59].
      Сравнивая русских и зырян в вологодских уездах, исследователи прошлого века заключали: вологодские крестьяне – и русские, и зыряне – «отличались крепким телосложением, имели рост более средний, лица редко правильные». Исторические судьбы и жизнь этих народов, единые еще с XVI в. закрепили их сходство и не внесли резких различий не только во внешность, но и во все стороны жизни. Отдельными чертами облика и быта они, конечно, различались. Русские «были открыты и откровенны, размашисты даже в своих пороках; зыряне – недоверчивы, скрытны; первые – рассудительны, смышлены, любят новинку, уважают промышленность, деятельны; вторые – необщительны, слепо привязаны к родине и старине, честны в отношении к своему брату, но не таковы с теми, кого не знают, и враги всего чужого. В умственном образовании – преимущество у русских». Но у них, как отмечал Ф. Бунаков, есть большой порок – пьянство, который он распространил на весь народ, что противоречило действительности. В юго-западных вологодских уездах его поразили «пивные праздники», однако этот общий для русских обычай никоим образом не свидетельствует о пьянстве. Пивоварением славились многие русские деревни.
      Зыряне от русских, как считал этот исследователь, «постигают наслаждение пьянства»; у них, по его словам, «рано пробуждаются чувственные наслаждения, отчего целые деревни заражены сифилисом». Несмотря на пороки отдельных людей, «северные умельцы» во все времена сохраняли «мудрое терпение», высокую нравственность и стойкость, приверженность памяти и опыту своих предков. Формирование облика деятельного и энергичного северянина, его «исторического типажа» относится к XI-XII вв., когда предприимчивый промысловик и земледелец начал осваивать Север, а затем с XVI в. стал первопроходцем Урала и Сибири.
      Итак, население вологодских уездов, как и всего Севера, было разным по этносоставу. Самые многочисленные из здешних народов – русские, хотя и образовывали единую севернорусскую общность, отличались по ряду признаков и имели локальные группы. Различия проявлялись в территориальном, сословном, этническом или же в конфессиональном плане. На сложение территориальных групп любого народа обычно влияют природно-климатические и зонально-географические факторы, определявшие характер хозяйственной деятельности и быт населения, на сложение сословных групп – социально-экономическое развитие отдельных районов, конфессиональных – различное вероисповедание, этнотерриториальных – те или иные этнические процессы и контакты с другими народами.
      В целом русские Севера – это крупная этнографическая группа народа, среди которой есть мелкие образования, отличающиеся самоназваниями, своеобразием хозяйственной деятельности и локальных форм народной культуры[60]. Правда, в северной историко-культурной зоне имелось меньше отдельных подразделений народа, чем в южнорусской зоне. Характером северной колонизации (незначительность правительственной, массовость крестьянской и монастырской) было обусловлено культурно-языковое единство населения Севера. Однообразный же характер земледельческой колонизации, в свою очередь, объяснялся естественными факторами – отсутствием сухопутных дорог (поэтому контакты осуществлялись только по рекам, занятыми населением иного происхождения) и помощи со стороны правительства, хотя земледельцы и стремились найти «лучшие» земли. На Севере различные народные потоки и «элементы» сталкивались и объединялись между собой не часто, а потому здесь и не сложилось резких этнографических и диалектных границ.
      В XIV-XVI вв. на Севере существовали местные территориальные группы русских, именовавшиеся по местам их расселения (онежане, белозеры, двиняне и т.п.). В состав всех этих групп вошли новгородцы, «низовское» население древней Руси и другие этноэлементы. Из них лишь «ильменские поозеры» – наиболее прямые потомки древних новгородцев – сохраняли физический тип последних и диалектные особенности новгородского говора. На формирование указанных групп влияли как зональное размещение, так и «этнические компоненты» в их составе.
      К XIV-XVI вв. относится и существование в севернодвинских землях Ростовщины (ростовских владений), клином врезавшейся в новгородское Заволочье. Население Ростовщины по происхождению было связано с «низовцами» и жило в Белозерье, на северо-восточном берегу Кубенского озера («Заозерье»), в северо-восточной части уделов ярославских князей (Бохтюжская вол. Кадниковского и Авнежская – Грязовецкого уездов), в правобережье Северной Двины с притоками Кокшеньгой, Велью, Вагой, Сухоной. Ростовщина на Сухоне заняла будущую Шуйскую вол. Тотемского у. – ростовское митрополье, и за здешними жителями закрепилось название митрополы (существовало в значении этнонима), позднее ставшими экономическими крестьянами. Таким образом, и население Ростовщины являлось локальной этнотерриториальной общностью и частично сословным образованием.
      На Севере были и более крупные территориальные группы русских. К ним относятся известные поморы – потомки новгородцев, частично «низовцев», отличавшиеся по хозяйственному быту от других северных русских, но близкие к ним по народной культуре. В их среде сформировались две более мелкие группы – устъ-цилёмы и пустозёры на Печоре, по происхождению – потомки новгородцев с некоторой примесью местных финно-угров, по быту и те, и другие, близки к Новгороду.
      К этнотерриториальным образованиям можно отнести еще небольшую группу русских, живших по соседству с вологодскими жителями – население по р. Сить в Моложском у. Ярославской губ., известное своим самоназванием сицкари. По характеру своего формирования они связаны с ростово-суздальским продвижением на Север, но в них влились и другие «этноэлементы». В удельный период их земли были славянскими (князей Сицких), в Смутное время сюда попала часть карел из-за Свейского рубежа, в XVI-XVII вв. переселилась часть русских из центра (московские ткачи-хамовники), а позднее, в XIX в., – снова карелы из Тверской и Новгородской губерний. Из своего центра сицкари попали на Шексну и Мологу, и тогда их обособленность была нарушена. Но население и Шексны, и Мологи приобрело от них в говоре дзеканье (западный элемент), аканье, цоканье.
      В северных уездах существовали еще небольшие группы русских, формирование которых было связано с другими моментами, нежели участие этносов и характер этноконтактов. В языковом отношении на юго-западе Севера отличалась от остального населения группа ягупгков (ягунов), по происхождению связанная с бурлаками Волги. Яго вместо его и каго (кагоканье) — черты бурлацкого говора, проникшего в Череповецкий, Белозерский и Кирилловский уезды. Эта группа населения – профессионального происхождения, связанного с бурлацкими занятиями и получившая свое название от прозвища.
      Самым большим своеобразием в пределах рассматриваемых вологодских уездов отличались упомянутые кокшары. Они составили специфическую этнографическую группу на Севере, вобрав в себя все черты составлявших их «этнокомпонентов». Антропологический тип их «проник» из Ростова – это так называемый верхневолжский тип, распространенный у русских Верхней Волги. От Новгорода они переняли «бойкий характер» и многие формы народной культуры (например, гнездовое расположение деревень и др.). Их диалект – вологодско-вятский, распространившийся от Белозерья по средней Двине к Вятке, но топонимия, как и все названия Севера, – финно-угорская, а самоназвание кокша, кокшары – от марийского – лысый, сухой; их земля входила в Ростовщину, а затем здесь развилось дворцовое землевладение. Своими бытом, нравом и обычаями они значительно отличались от остальных вологжан и не воспринимали ничего «чужеродного».
      Таковыми в конце Х1Х-начале XX в. стали русские на Севере. XX столетие, особенно его первая половина, мало влияли на состав населения северных районов. В юго-восточной части вологодских земель, где имелись незанятые земли, этот состав несколько изменился в связи с приселением в столыпинское время эстонцев, латышей, литовцев и белорусов (более 7 тыс.), живших здесь компактно, не подселяясь к русским деревням. Проводимые после революции переписи населения 1920 и 1926 гг. фиксировали наличие представителей этих народов в вологодских районах[61]. Правда, самые многочисленные из них – эстонцы, по данным 1926 г., составили в населении только Никольского у. 0,61%.
      В западных уездах немногочисленны по-прежнему были карелы (0,3% в Череповецком у.) и вепсы (1,7% там же), а в восточных районах (Шонга в Устюгском, Пермас в Никольском) – коми-зыряне (0,1%).
      Последующие десятилетия привели к подселению в вологодские города и селения ссыльных из различных регионов страны (1930-е годы), убыли населения в военные 1940-е годы и оседанию некоторой части мигрантов из областей и республик СССР в 1950-1980-е годы, так что последняя перепись 1989 г. обнаружила на вологодской земле представителей 50 народов. Тем не менее область оставалась русской по составу населения. Немногочисленные финно-угры при многовековом тесном проживании в этих пределах с русскими слились с последними, и произошла нивелировка во всех сторонах жизни этих народов. Так, зыряне в восточных русских районах стали считать себя русскими, у них появились русские фамилии, а в их речи есть звуки ф и х, отсутствующие в языке коми. Аналогичные процессы в этноразвитии произошли у вепсов и карел. Вепсы стали двуязычными, причем вепский язык уже в 1960-е годы применялся как разговорный, а в 1920-30-е годы русским пользовались лишь мужчины. Младшее поколение вепсов теперь целиком перешло на русский язык. Если у молодежи русский язык приобрел книжные обороты, то у старших поколений сохранились старые слова, масса пословиц, поговорок, сравнений.
      Не только язык этих народов стал общим, их образ жизни и многие жизненные ценности – одинаковы. Но кроме старых нравов и обычаев, традиций, появились новые, причем не лучшие, ибо в различных жизненных перепитиях советских десятилетий у людей менялись мышление, поведение, характер. «Люди нынче другие.., – замечает один из героев повести Ф. Абрамова «Мамониха». – Балованные. Легкой жизни хотят», хотя у северных жителей осталось много хорошего – умение, смекалка, «мудрое терпение» и др. В сельской среде до сих пор сохраняется необыкновенный обычай гостеприимства, когда приезжих людей опекают, как родных. Не случайно еще в одной повести Ф. Абрамова («Деревянные кони») говорится: «Человек пришел вечером. Не выгонишь на ночь. Замерзнет. Не на улице же ночевать». О такой же черте характера писал и поэт Н. Рубцов:
      Спасибо, скромный русский огонек,
      За то, что ты в предчувствии тревожном
      Горишь для тех, кто в поле бездорожном
      От всех друзей отчаянно далек,
      За то, что с доброй верою дружка,
      Среди тревог великих и разбоя
      Горишь, горишь, как добрая душа...[62]
      И еще осталась у северян одна черта – это необыкновенное терпение, благодаря которому еще Н.А. Некрасов назвал наш народ «всевыносящим русским племенем», а Россию – «многострадальной матерью» этого племени.
      Единое развитие и мирное существование народов на рассматриваемой территории, длившееся восемь веков, продолжается и теперь. Сам народ говорит о своем мирном житье (Вологодское Присухонье-Брусенец) так:
      Что-бы, как все-ти страны, да жили бы в одно сердце!
      С людям жить, дак язык надо находить[63].
     
      Конфессиональные различия населения
      Уже на самом раннем этапе совместной истории народов Севера происходило распространение среди них христианства[64]. В древнерусский период (XI-XIII вв.) христианизация шла в районе Белозерья-Лачеозера, где в погребениях того времени археологи находят кресты и образки. С углублением этого процесса такие вещи в погребениях исчезли (по крайней мере, в городских некрополях), но появились вещи, относящиеся к «жертвенному комплексу» (дарам погребенным). В этом явственно прослеживаются взаимовлияния при формировании местной культуры этносов. По погребальной культуре (в курганном и бескурганном обряде) Восточного Прионежья и Белозерья виден «синтез черт народов», их быстрое смешение при совместном проживании и более постепенная ассимиляция при чересполосном расселении.
      Во второй половине XII в., по сообщению митрополита Леонтия Ростовского (из «Ростовского митрополья» на Сухоне), совершилось крещение финно-угров в Присухонье. Свои языческие верования местное население сохраняло долго, несмотря на раннюю христианизацию. Так, пришекснинские жители (вепсы) «богу молились, а пню лесному поклонялись. Христа прославляли, а вепса славили». Их церковь «пропиталась лесным языческим духом». Даже Христос, написанный в церкви, – «косолап был», «по-медвежьи приземист», а «архангел Гавриил трубил в обычный пастуший рожок». Северные жители, будучи в течение нескольких веков христианами, долгое время поклонялись «священным местам». И в начале XX в. в северных деревнях встречались такие люди, как герой повести Ф. Абрамова «Деревянные кони»: «У меня свекор любил лес. Бывало в церкву недосуг идти – далеко от нас, – а, ладно, вчера в лесу был. Та же святость». В д. Ширихановская Вельского у. еще в конце XIX в. святым считалось оз. Пачко у церкви, где люди молились и лечились его водой.
      Долго (до XIV в.) оставались язычниками каргопольцы. В христианство их обращали пустынники, которые основали пустыни по берегам здешних рек и озер: на юго-восточном берегу Онежского озера – Лазарь, на Кене – Пахомий, в Лекшмо-озере – Кирилл, в Вожеозере – Никифор и Геннадий. Все пустыни обустраивались одинаково: ставился крест, возле него – часовня и кельи (хижи, хижины). Некоторые из пустынь позже превратились в монастыри (например, монастырь Александра Свирского).
      Исторические показания вплоть до XVII в. говорят о постепенной христианизации жителей северных районов в XII-XIV вв., а местами и в XVI столетии. В XVII в. появились новые свидетельства о религиозной жизни здесь. Церковный раскол привел и на Севере Руси к изменению состава населения по вероисповеданию. Тут проходил путь укрывавшихся от преследований старообрядцев к Белому морю и далее к Соловецкому монастырю. Беглецы наводнили олонецкие, каргопольские, западные вологодские места. Их кельи и скиты появились в глухих, почти непроходимых местах около маленьких рек и озер, где они, поселяясь, занимались рыболовством, сеяли хлеб. У них имелись свои настоятели. Известный Даниил Викулин (ученик Аввакума) положил начало целому направлению северного раскола – даниловскому согласию, распространившемуся по всему Северу. Даниловская (Выгорецкая) обитель располагалась на Выге и стала центром всех беспоповских общин, а в ее школе обучались дети старообрядцев со всей Руси. К началу XVIII в. обитель объединяла 30 скитов и поселков (12 448 чел. обоего пола). В самой обители было 26 домов, стоящих вокруг часовни. Ее связи простирались по всему Северу, в Поволжье, на Урал и в Сибирь.
      Беспоповцы Севера[65], иначе – поморское согласие (от Аввакума), или даниловское (от Даниила Викулина и Андрея Денисова) – это раскольники, не признающие священства; они в свою очередь постепенно распались на ряд толков, получивших названия от имен своих расколоучителей (наставников, начетников). Самые ранние беспоповцы отрицали власть, брак («безбрачники»-»федосеевцы», по имени их учителя, оставались на северо-западе и в XIX в.). Из церковных обрядов безбрачники признавали лишь крещение и исповедь. Часть поморцев – «филипповцы» (1737 г.) приняли брак («так заставила жизнь») и «отпали» во главе с учителем Филиппом от других, уйдя в Тупозерские скиты на Умбу, но несколько филипповцев остались среди олонецких поморцев. Это были самые фанатичные раскольники, прибегавшие к самосожжению. К ним, по учению, примыкали, отделившись от поморцев, «ааро-новцы» (вторая половина XVIII в.) – беспоповцы, признавшие брак. Наставником их был Андрей (Аарон) Жуков, ярославский мещанин, распространявший свое учение в вологодских и архангельских уездах.
      В 1684 г. в Каргополье по р. Порме оформилось еще одно направление беспоповцев – «странники», «бегуны» (Иосиф Сухой и Андронник Нижегородский – По-ремская пустынь, Чаженгский скит, Филаретовская пустынь у Иван озера и др.). Они вышли из филипповцев, а в 50-х годах XIX в. приверженцы этого направления назывались «христовы странники», «бегуны». Крестьянин из Вологодского у. д. Ел-данга Федор Александров под именем Саввы насаждал бегунство в Каргополе (Усть-волгский приход), его последовательницей стала Марфа Козлова («Полетайка») и многие крестьяне в уездах Архангельском, Грязовецком, Вологодском, Пошехонском. Отсюда они распространились восточнее – в Камско-Вятских землях и на Печоре. Известен еще один наставник бегунства – Евфимий Переяславский, появившийся в Вологодском у., а его последователи – в Пошехонье и в Череповецком крае. Здесь среди странников оформились «Большое братство» и «Малое братство» как подготовительное состояние к «Большому». Местом, где находили пристанище странники, служила д. Вахрушево Вологодского у. Крестьянин Грязовецкого у. И. Васильев, последователь Саввы, насаждал странничество в Вологодском у. Сами раскольники характеризовали себя, отличая от окружающих «мирян» («мирских»), как людей, которые «для души твердого берега ищут». Скитское направление в северном расколе поморцев было довольно суровым, недоверчивым к остальным православным.
      Особенно сильно распространился раскол с XVII в. в олонецких и каргополь-ских местах: 82 тайных раскольника жили в 1751 г. в этих уездах. В Кенозерской вол. разместились безбрачники (65 чел.) и даниловцы (45 чел.); службу у них правили учитель Иов Матарыга и др. В Усть-Моше и по Чаженьге жили 100 чел. выговского толка, а по р. Порма – 400 чел. разных толков[66].
      По р. Устья (приток Ваги) скиты и раскольничьи поселки уже были в XVII в. В восточных вологодских землях раскол к середине XVIII в. также распространился, причем не только у русских, но и у христианизированных в XV в. зырян. О тайном расколе в Яренском у. сообщалось в Синод в 1751 г.; о беспоповцах в Троицко-Печорске из Пустозерска – в 1723 г.; в это же время в Черевковской вол. Сольвычегодского у. сожгли себя 25 раскольников; в Белослудской вол. Устюгского у. раскольники «с женами и детьми тайным образом из домов своих весь свой скот и пожитки взяв, неведомо куда сбежали» (53 чел.). Они оказались в суземе (в глухом лесу на волоке), где построили «скит-избу о два жилья», а в 1749 г. их там насчитывалось около 70. В Павинской вол. Никольского у. жили старообрядцы, бежавшие сюда с конца XVII в. Конечно, по сравнению с «мирским» православным населением, старообрядцев было немного: в новгородских и олонецких уездах к 1900 г. -0,8-2,61% от общего числа населения.
      В XVII в. уже оформились епархии – Устюжская, Вологодская, Холмогорская, а в XVIII в. их границы «выравнялись» с административными. Церковное деление на Русском Севере совпало с культурными ареалами, развитие которых приобрело специфику и по вероисповедальному признаку, и по формам материальной и духовной культуры народа.
      В XIX в. появилось много исторических описаний с характеристикой населения севернорусских территорий по его вере. Такие сведения содержатся прежде всего в документах по учету населения и статистических, исторических, этнографических обзорах губерний. Кроме православного населения и некоторой доли староверов, эти материалы отмечают и другие конфессии. По данным 1840-х годов, неправославное население расселялось следующим образом (см. табл. 9)[67].
      Лютеране в 57 вологодских приходах подчинялись новгородскому пастырю фон Реутлингеру.
      Основное внимание в различиях населения по вере обращалось на старообрядчество. И в 1840-е годы в описаниях отдельных уездов есть о нем сведения. В Череповецком у. старообрядцы появились из Тверской губ. (пришли на заработки) и разместились по Шексне. Кроме них прибыли сюда и сектанты, имевшие религию, «похожую на еврейскую», – молокане, так как «у них нет таинств, они отнимают у Спасителя божеское достоинство». Были в уезде филипповцы, власьевцы, софиевцы, спасовцы со своими молельнями и наставниками; всего в уезде 6000 староверов, семь молелен. В 1830-е годы староверов стали склонять к единоверию с православ-
     
     
      Таблица9
      Распределение неправославного населения вологодских уездов по вероисповеданию (1840-е годы)
     

      ной церковью. Встречались в Череповецком у. и поповцы – 2213 чел., в отличие от беспоповцев, признававшие священство и имевшие своих священников или беглых попов (отсюда их название – «беглопоповцы»).
      О единоверцах-старообрядцах, приобщенных к православию, в первой половине XIX в. также появляются сведения. В Грязовецком у. в 1840-е годы отмечено немного беспоповцев: в Углецком приходе 16 чел. и во всем уезде – 381 чел.; поповцев – 169 чел. В Устюженском у. жили поповцы (645 чел.) и беспоповцы (714 чел.). В Кирилловском у. филипповцы (282 чел.) имели две молельни.
      В центральных и восточных районах Вологодской губ. старообрядцы распределялись по толкам следующим образом. В Вологодском у. жили 615 мужчин и 685 женщин беспоповского толка да 165 беспоповцев-брачников; в Вельском у. было всего 23 беспоповца; в Кадниковском – 127 безбрачников да 6 чел., признавших брак; в Тотемском у. насчитывалось 257 беспоповцев-брачников и 257 безбрачников; в Сольвычегодском – 827 и 411 чел. соответственно; в Яренском – первых было 100 чел., в Устьсысольском – 1419 чел. (всего 2914 поповцев, 918 беспоповцев).
      Статистикой 1850-х годов в уездах Вологодской губ. также зафиксированы старообрядцы, причем с различной степенью распространения в разных зонах. Если на востоке на 1000 жителей приходилось 5-10 раскольников, то на западе – 10-15, на северо-западе – 15-30, на юге и юго-востоке – 15-30. По уездам они распространились так: в Вологодском – г. Вологда, с. Новленское с деревнями, по границе с Череповецким и Пошехонским уездами, в Грязовецком – Обнорская вол., Ростиловский и Николо-Зыковский приходы, в Кадниковском – в Томашевской вол. филипповцы, в Паремской -федосеевцы, в Вельском – в Павлищовской и Ивашовской вол. менее 100 душ филип-повцев, в Никольском – по границе с Вятской губ. в одном селении три двора данилов-цев, в Сольвычегодском – под Черевковым два скита (23 чел.) даниловцев да еще 230 душ в уезде. В Устюгском и Сольвычегодском уездах имелось несколько человек филипповцев и аароновцев (в Верхотоемском, Нижнетоемском и Афанасовском приходах – их целые селения, а в Тимошинской и Березнаволоцкой вол. их до тысячи душ). Поморцы и даниловцы проживали в Яренском у. (Важгорт и Ертомская вол.), единоверцы – в Устьсысольском у., где их по Печоре 2000 чел., вышедших из Чердыни.
      Наряду со свидетельствами о раскольниках, отмечалось преобладание приверженцев официального православия в волостях и уездах края. «Раскольников и сектантов нет», – зафиксировано в обозрении Устюгского у. «Раскола в Ферапонтовской вол. Кирилловского у. нет», – писал архиеп. Макарий.
      Неправославное население в 1850-е годы сосредоточивалось в основном в городах – Вологде, Устюге, Онеге, Тойме, Архангельске, Коле. Там встречались католики, лютеране, кальвинисты (421 чел.) и 7 мусульман среди военнослужащих.
      Обзоры губернии 1860-1880-х годов подтверждают этот сложившийся конфессиональный состав населения и дают численность представителей конфессий. Так, на Кокшеньге в Спасской вол. отмечены федосеевцы, филипповцы, поморцы – до 220 чел., а пустынники пришли сюда из Каргополя, и их – до 80 чел. В других волостях Кокшеньги есть беспоповцы разных толков; среди них церковь неудачно пыталась «привить» единоверие. Севернее по Кулою в с. Карьеполь раскол переняли еще в XVI в. от монахов каргопольского Ошевенского монастыря. Конечно, раскольники – это конфессия меньшинства, но «элитарная», поскольку они были поголовно грамотны в сравнении с основной массой «мирских» (табачников). В Карго-полье наблюдалось также странничество, приверженцы которого насчитывали в 1861 г. странников (52 чел.) и страннодержателей (106 чел.).
      Судя по данным второй половины XIX в., население губернии по-прежнему оставалось православным68. В 80-е годы насчитывалось 779 православных храмов, 656 часовен и только одна единоверческая церковь (в Домшинском приходе Вологодского у.). Не обойдены вниманием в описаниях этого времени и раскольники. У них развились, по наблюдениям исследователей, в отличие от «мирских», особая суровость, а из-за отсутствия церквей – «ненабожность», как у раскольников Кокшеньги. Но последнее могло быть связано с беспоповцами, не имевшими церквей и молившимися в кельях (молельнях). Староверы отличали себя от «мирских» и считали их живущими в грехе. В одной из народных песен Кокшеньги говорилось:
      Там соседи табачники,
      Соседки собачливы,
      Встретятся, не поклонятся,
      Встретятся, разругаются...
      Вторая то треть деревни
      Табаком забавляется...
      Остатки языческих верований еще проявлялись сильно в местах, где рядом жили русские и финно-угры. В Вытегорском у. христианство «менее влияет на сознание, чем некоторые языческие верования». Это видно там по распространенному своеобразному пастушескому обряду. У кокшаров также сохранялись некоторые языческие верования: «Во бору то родилися / Да деревам-то молимся...»
      Более точные сведения о различиях в вероисповедании населения дала перепись 1897 г.[69] В вологодских уездах православные составили 99,31% населения, старообрядцы – 0,58, католики – 0,05, протестанты – 0,02, магометане – 0,01, иудеи -0,03%; в уездах, находившихся в то время в составе Новгородской и Олонецкой губерний вероисповедание населения было следующим (см. табл. 10).
      Раскол в Вологодской губ., как отмечалось в переписи 1897 г., «занимал» территорию от 58°30' до 64°45' северной широты, от 38°30' до 60°0Г восточной долготы. У зырянского населения Вологодской губ. старообрядчество было распространено сильнее, чем у русских: у 1,9% зырян от общей их численности, у 0, 49% русских; в расколе более всего состояли женщины (0,62%), чем мужчины (0,34%) у русских, 2,26% женщин и 1,46% мужчин у зырян. Среди направлений старообрядчества снова отмечены беспоповцы разных толков, были также и сектанты. Вот их описания по уездам Вологодской губ. в конце Х1Х-начале XX в. В самой Вологде действовала «потаенная раскольница» Татьяна Скрябина. В Вологодском у. в Дымшинском и Николаевском приходах жили филипповцы и «странники» («бегуны»), проникшие сюда из Романовского у. Ярославской губ., а в Сычевской вол. к этим двум толкам прибавилась еще и «нетовщина» (по-повцы). В Кубенской и Фетиньинской волостях в двух деревнях жили раскольники, а окрестные крестьяне их называли «бесноватыми». В Новленской вол. у беспоповцев наставниками были «мужние женки»; жили раскольники «скрытно в домах за фальши-
     
      Таблица 10 Конфессиональный состав населения в уездах в 1897 г., в %*
     

      выми стенами». В с. Беседном появились бегуны. У старообрядцев д. Коробово той же волости «лежит печать на характере их», что видно по лицу: они всегда печальны, по особому одеты, не курят, не пьют вино, посты соблюдают строго, у них есть знахари. В с. Вахрушево вышли из лесов бегуны и живут в деревнях («шатуны»). Их размещают «в верхних этажах изб или в комнатах во дворе», а «покойников своих хоронят в лесу» (Озерецковский приход).
      В Грязовецком у. у филипповцев есть свои молельня и кладбище, живут они без гражданского брака, но «патриархальность у них в семье до сих пор»; окрестные же «мирские» – это монастырские крестьяне Павло-Обнорского монастыря. В Углецком приходе уезда раскольников приобщают к единоверию.
      В северо-западных районах за Кемью пустыни и скиты «шли» «по кореле и поморью», келейщиками у них «девки 35 лет с обетом безбрачия». В келейниках бывают и молодые мужики, бросившие семьи, и вдовцы. В Каргополье много «скрытников» (бегунов), а также раскольников австрийской веры (поповцев); все они «замкнуты, нетерпимы к новшествам, брак у них – нерелигиозный». Есть здесь и сектанты – штундисты, баптисты, евангелисты, отсюда они проникли в соседнюю Вожегу (с. Огибалово), в Вельский и Кадниковский уезды. В последнем есть и старообрядцы (1% населения), особенно в Шурбовском приходе. Старообрядцы и сектанты проникли и в Тотемский уезд: в Заборскую вол. – староверы, в Куракинскую – хлысты. Тотемская Кокшеньга давно стала прибежищем раскольников. В Спасском приходе Верховской вол. жили федосеевцы, филипповцы, «Кузьмина вера», есть раскольники и в приходе Тюрбер, эти же толки – в тотемском с. Печеньга. Исследователи начала XX в. подробно описывали обряды раскольников и предметы, употребляемые ими при обрядах. Это подручники, на которые опирались при земных поклонах; подкнижники, которые при чтении книг кладутся под корки; це-ловецки – жестяные штампованные изображения человека, которые «опускаются в воду, когда человек болен, молятся, а потом этой водой опрыскивают больного, а во время молитвы в часовне эти фигурки надевают на себя»; лестовки – четки; верхушки рогов оленей, употребляемые при заговорах.
      «Особыми деревнями и слободками» жили раскольники в Череповецком у., а в деревнях среди «мирских» расселялись «особыми кварталами», жили, «не обращаясь к властям и в суд, у них свои выборные старосты, сборщики податей, о них нет записей в метрических книгах». У них «обширные обороты, особенно, которые арендуют мельницы и пруды для рыболовства, угодья для выгонов.»
      В Пермасской вол. Никольского у. раскольники жили в д. Скачково со своим наставником Дормидонтом Кирилловым Ракутиным («Дорюшкой»), учителем которого был Иван Юдич из Костромы, а преемником – «учитель Кузьма». В починке Кузюкове проживали 150 даниловцев с беглым попом, который укрывался в хижине при речке, а православные крестьяне здесь, в отличие от них, – «народ простой, любят молиться».
      Устьсысольские раскольники составляли две трети населения. Центром старообрядцев в восточных районах была Черевковская вол. Сольвычегодского у., к ней примыкала Тойма, где жили даниловцы-полубрачники.
      В восточных уездах губернии в начале XX в. объявилась секта иоаннитов («Община отца Иоанна Кронштадтского»). Две местные крестьянки – Екатерина Коренина (из д. Холщевниково Аргуновской вол. Никольского у.) и Вера Вырубова (из с. Усть-Вымь Яренского у.) занесли учение секты в деревни Балахнинско-го у. Нижегородской губ., торгуя там книгами от своей общины.
      В начале XX в. раскол был распространен почти во всех уездах Вологодской губ.: в Вологодском – в 35 приходах, в Грязовецком – в 29, в Сольвычегодском – в 26, в Тотемском – в 13, в Кадниковском – в 12, в Устьсысольском – в 7, в Яренском и Вельском – по 3, в Устюгском и Никольском – по 1. Особенно много раскольников насчитывалось на Северной Двине, около Кубенского озера, на Печоре, в Устьсысольском и Сольвычегодском уездах – свыше 2000 чел. в каждом, в Вельском и Устюгском уездах – несколько человек. В среде старообрядцев наиболее распространенным было направление беспоповцев, поповцев насчитывалось всего 30 чел. (австрийский толк в двух приходах Кадниковского у. и в трех приходах Грязовецкого у.). В Кадниковском у. появились два сектанта – пашковцы в Пустораменском приходе. Всего старообрядцы и сектанты к 1903 г. насчитывали 7340 чел. «Есть в уездах и сочувствующие расколу – родственники и близкие староверов». Раскол к этому времени «заметно пошатнулся при тесном общении с мирскими». Единоверчество стало распространяться в Грязовецком (Жерноковская вол.), и Сольвычегодском (Белослудская и соседняя с ней волости) уездах. Особенно «слабел раскол» в брачных толках.
      В послереволюционное время православные на Севере, как и везде в стране, понесли урон, выражавшийся в закрытии храмов, монастырей (в Вологодской губ. в 1912 г. их было 21) и истреблении церковнослужителей. Одно время в 1920-1930-е годы «расцвело сектанство» и появились новые течения в старой вере, как например, ерофеевщина в Никольском р-не (в бывших землях Устюга Великого). В канун «года великого перелома» в деревни Вожегодского р-на наведывались беглые попы, скрываясь у жителей и исполняя там требы. Население еще отмечало православные праздники, особенно престольные и общецерковные (Рождество, Пасху, Троицу), а также бытовые – «метеорологические» (по случаю удачной погоды, а, следовательно, хорошего урожая), еще знали своих местных святых (их здесь было до 1000), но после 1930-х годов «победил» атеизм.
      Конечно, в народе сохранялось знание своей веры и в последующие десятилетия (1940-1980-е годы), а в конце 1980-х-1990-е годы, при новом общественном «переустройстве», началось религиозное оживление. Верующим возвращали православные храмы и монастыри. Население вновь обретало память о своем происхождении и о своей православной вере.
      Подводя итог рассмотрению населения в Вологодском крае, можно отметить, что по степени освоенности и заселенности, а также по сложившейся специфике населения здесь оформились три зоны: юго-западная и западная, средняя часть, северо-восток. Такое разделение совпало с этнографическими, антропологическими, диалектными ареалами на этой территории. Их сложению способствовало некоторое природно-климатическое разнообразие, социально-экономическое развитие, различия в этнических процессах, т.е. разная этноистория народа. Общим в истории и судьбе был мирный народный характер заселения в ранние времена, приведший в последующие периоды к таким же мирным отношениям всех этносов, живущих на Севере. Особое значение приобрел тот факт, что по этой земле в феодальный период прошла граница двух форм социально-экономических отношений – между классическим поместно-вотчинным землевладением с крепостничеством и государственным феодализмом. Наряду с разной этнической историей народа развитие районов в таких разных социальных системах привело к локальному разнообразию во всех сторонах жизни и местной народной культуры.
     
      1 Макаров Н.А. Население Русского Севера в XI-XIII вв. М., 1990. С. 113, 116; его же. Русский Север: таинственное средневековье. М., 1993. С. 7-9.
      2 Шелестов Д.К. Историческая демография. М., 1987. С. 157.
      3 Копанев A.M. Население Русского государства в XVI в. // Ист. зап. Т. 64. М., 1959. С. 236, 243, 253.
      4 Колесников П.А. Северная деревня в XV-первой половине XIX в. Вологда, 1976. С. 78, 85-86.
      5 Там же, с. 100.
      6 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 49. Л.2,10-13; Угрюмое А.А. Кокшеньга. Историко-этнографические очерки. Архангельск, 1992. С. 42-43.
      7 Баландин Н.И. Верховажье в конце XVII-начале XVIII в. // Вопр. аграрной истории. Вологда, 1968. С. 411; Попов В.А. Движение народонаселения в Вологодской губернии // Зап. РГО. Отд. стат. Т. 2. СПб., 1871. С. 137.
      8 Колесников П.А. Из истории крестьянства и ремесленников Европейского Севера в XVI-XVIII вв. // Уч. зап. ВГПИ. Вып. 35. Вологда, 1967. С. 8-9.
      9 Колесников П.А. Северная деревня... С. 119; Кабузан В.М. Изменения в размещении населения России в XVIII-первой половине XIX в. М., 1971. С. 59; Памятная книжка Вологодской губ. 1893-1894 гг. Вологда, 1893. С. 47.
      10 Кабузан В.М. Указ. соч. С. 59-170.
      11 Колесников П.А. Северная деревня... С. 100; Пушкарев И. Описание Российской империи в историческом, статистическом и географическом отношении. Т. 1. Кн. 1. СПб., 1844. С. 1,31.
      12 Власова ИВ. Сельское расселение в Устюжском крае в XVIII-первой четверти XX в. М, 1976. С. 29.
      13 Кабузан В.М. Указ. соч. С. 44-46.
      14 Бушем А. Статистические таблицы Российской империи. Вып. 1. СПб., 1858. С. 18-19; Вып. 2. 1863. С. 90, 160; РГИА. Ф. 869. Оп. 1. Д. 789. Л. 1 об.; Пушкарев И. Указ. соч. С. 115-140; Услар П.К. Военно-историческое обозрение Российской империи. Т. П. Ч. III. СПб., 1850. С. 290.
      15 Бушем А. Указ. соч. Вып. 1. С. 18-19; АР АН. Ф. 30. Оп. 2. Д. 86. Л. 2, 21, 22; РГИА. Ф. 869. Оп. 1. Д. 786. Л. 3-7; АРГО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 162. Л. 6-7.
      16 АРГО. Р. 7. Д. 34. Л. 1, 20, 46; Экономический быт сельского населения Вологодской губ. //Вологодский сб. Вып. 2. Вологда, 1881. С. 6-9.
      17 Щербина Ф. Сольвычегодская земельная община // Отечеств, зап. 1879. Т. CCXLV. № 7. С. 69-70; Волков Н.Д. Удорский край. Этнографический очерк // Вологодский сб. Вып. 1. Вологда, 1879. С. 1; Экономический быт... С. 2; Грязное П. Опыт сравнительного изучения гигиенических условий крестьянского быта и медико-топография Череповецкого уезда. СПб., 1880. С. 39.
      18 Власова И.В. Указ. соч. С. 35, 70; Яцунский В.К. Изменения в размещении населения Европейской России в 1724-1916 гг. // Ист. СССР. 1957. № 1. С. 210; Водарский Я.Е. Население России за 400 лет (XVI-начало XX в.). М., 1973. С. 152.
      19 Первая Всеобщая перепись населения Российской империи. Т. XXVII. Тетр. 1. СПб., 1899. С. 1; Т. XXVI. Тетр. 1. 1901. С. 1; Т. VII. Тетр. 1. 1901. С. 1, 17; Тетр. 2. 1904. С. III; ГАВО. Ф. 883. Оп. 1. Д. 227. Л. 12 об.; Ф. 652. Оп. 1. Д. 101. Л. 1.
      20 Водарский Я.Е. Указ. соч. С. 152; ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 206. Л. 34-37; Д. 215. Л. 1; Д. 244. Л. 1; Д. 296. Л. 4; Ф. 653. Оп. 1. Д. 325. Л. 39; Ф. 287. Оп. 1. Д. 410. Л. 73; Каргополь-ский уезд к 1926 г. Каргополь, 1926. С. 6.
      21 Кучин Л.А. Имущественная дифференциация рыбацких хозяйств в Чарондском рыболовном районе. Череповец, 1930. С. 5, 16-17; АР АН. Ф. 135. Оп. 3. Д. 189-200.
      22 Ежегодник Вологодской губ. на 1914 г. Вологда, 1914. С. 2; Россия в мировой войне 1914—1918 гг. (в цифрах). М., 1925. С. 21; Итоги десятилетия Советской власти в цифрах 1917-1927 гг. М., 1927. С. 34; АР АН. Ф. 135. Оп. 2. Д. 411. Л. 1 об., 2 об., 3 об.

К титульной странице
Вперед
Назад