- Это то, что нас сейчас будет есть, - ответил Митя, чувствуя, как от несущегося со стороны моря свиста слабеют ноги и наезжают одна на другую мысли в голове.
      Далеко в небе мелькнуло темное пятнышко, и свист стал громче; Митя животом различил в нем запредельную, на две октавы выше всего слышанного в жизни, мелодию.
      - Подумай, - сказал Дима, - чтобы исчез ты, летучей мыши достаточно перестать свистеть. А что нужно сделать тебе, чтобы исчезла летучая мышь?
      Он оттолкнулся от края площадки и головой вперед бросился вниз. Митя прыгнул следом, и в то место, где он только что стоял, врезалась, с треском ломая кусты, тяжелая черная масса.
      Несколько метров он неуправляемо падал вниз, а потом затормозил и быстро полетел вдоль склона, почти цепляя за него крыльями. Дима исчез.
      Сзади опять долетел тошнотворный свист. Митя оглянулся и увидел ныряющую вверх-вниз темную тень. Пролетев еще с десяток метров, он заметил узкую расщелину в скале и метнулся к ней. Втиснувшись внутрь, он вжался в неровности камня и замер. Несколько минут было тихо, и он слышал только собственное громкое дыхание, а потом со стороны моря опять долетел свист, почти сразу же темная масса мягко врезалась в скалу, закрыла просвет, и в нескольких сантиметрах от лица Мити полоснула воздух черная когтистая лапа. Митя мельком увидел серую широкоскулую и остроухую морду с маленькими глазками и огромной зубастой пастью - отчего-то она напомнила ему радиатор старой "Чайки". Мышь зашуршала крыльями по скале и исчезла. От всего этого события у Мити осталось такое ощущение, что в расщелину, где он прятался, попыталась въехать мягкая и мохнатая правительственная машина, управляемая полуслепым шофером.
      Митя перенес вес тела на левую ногу, а правую отвел назад. Опять раздался свист, и когда черное тело мыши забилось у входа, Митя изо всех сил пнул его ногой. Он попал во что-то податливое и услышал громкий визг. Мышь исчезла. Затаив дыхание, Митя ждал, но мышь не подавала никаких признаков жизни. Осторожно подобравшись к выходу из расщелины, он высунул голову и сразу услышал пронзительный свист. У него перед глазами мелькнуло перепончатое крыло, а над ухом лязгнули зубы. Митя отпрыгнул назад и чуть не потерял равновесие.
      Прошло несколько минут, Мите стало казаться, что он различает издаваемые мышью звуки - тихий шорох крыльев и скрип царапающих камень когтей. Может быть, эти звуки производил ветер, но Митя был уверен, что мышь по-прежнему ждет его у входа. "Вот так, - подумал он. - Как только понимаешь, что живешь в полной темноте, из нее немедленно появляются летучие мыши..."
      Вдруг у Мити мелькнула слабая надежда.
      "А чего она может бояться?" - подумал он.
      Первым, что пришло ему в голову, был летучий кот. Закрыв глаза, Митя попытался представить себе, что это такое. Летучий кот оказался сидящим на задних лапах существом с большими мохнатыми крыльями и хвостом с чем-то вроде мухобойки на конце, как рисуют у древних крылатых ящеров; больше всего он почему-то напоминал сфинкса с швейной машинки "Зингер". Старательно представив все подробности, Митя тихо засвистел, и в расщелину сразу свесилась перевернутая морда, глаза которой, как показалось Мите, были недоверчиво выпучены. Митя засвистел громче и представил себе, как летучий кот раскрывает пасть и прыгает вперед. Морда в расщелине исчезла, и Митя услышал быстро удаляющееся хлопанье крыльев.
      Митя сунул в рот два пальца и изо всех сил свистнул вслед удаляющемуся темному пятнышку, а потом шагнул из расщелины в пустоту, после короткого падения затормозил в воздухе и повернул вверх.
      Димы нигде не было видно. Митя полетел к тому месту, где они расстались, - оно было в стороне и значительно выше. На площадке Димы не оказалось, и Митя полетел к вершине. Он был уверен, что с Димой ничего не произошло, но все-таки, несмотря на эйфорию от неожиданной победы, испытывал нехорошее предчувствие. И только через несколько минут полета, когда до вершины было уже недалеко и мимо него проплывала гладкая, словно вылитая из металла каменная стена без единой неровности, он услышал свист и понял, в чем дело. Мышь вовсе не оставила его в покое. Она просто дожидалась, когда он вылетит из своего убежища и окажется в месте, где спрятаться будет негде.
      Митя сунул в рот два пальца и изо всех сил засвистел в ответ, пытаясь снова вызвать в своем воображении образ черного пушистого сфинкса, но свист вышел жалкий и вся затея показалась крайне глупой. Мышь уже мелькала вдалеке, как черный каучуковый мячик, скачущий к нему по невидимой поверхности, и деться от нее было совершенно некуда. "Что я могу сделать, чтобы она исчезла? - лихорадочно думал Митя. - Чтобы исчез я, ей достаточно перестать свистеть... Я - это то, что она слышит... Чтобы исчезла она... Может, тоже надо перестать что-то делать? А что я делаю, чтобы она возникла?"
      Это было совершенно непонятно. То есть было примерно понятно, что имел в виду Дима в метафорическом смысле, но было совершенно неясно, какой толк во всех этих метафорах, когда рядом летает совершенно не интересующаяся ими летучая мышь.
      Митя зажмурился и неожиданно увидел ясный голубой свет - словно он не закрыл глаза, а, наоборот, закрыты они были раньше и вдруг, открывшись от страха, впервые заметили что-то такое, что находилось перед ними всегда и было настолько ближе всего остального, что делалось из-за этого невидимым. И одновременно в его голове пронеслось мгновенное воспоминание о давно прошедшем дне, когда он тащился по серому ноябрьскому парку, над которым летели с севера низкие свинцовые облака. Он шел и думал, что еще несколько дней такой погоды - и небо опустится настолько, что будет, как грузовик с пьяным шофером, давить прохожих, а потом Митя поднял глаза и увидел в облаках просвет, в котором мелькнули другие облака, высокие и белые, а еще выше - небо, такое же, как летом, до того синее и чистое, что сразу стало ясно - с ним, небом, никогда никаких превращений не происходит, и какие бы отвратительные тучи ни слетались на праздники в Москву, высоко над ними всегда сияет эта чистая неизменная синева.
      И было большой неожиданностью увидеть в самом себе нечто похожее, так же мало затрагиваемое происходящим вокруг, как одинаковое в любое время года небо - ползущими над землей тучами.
      "Весь вопрос в том, - подумал Митя, - откуда смотришь. Если, например, крепко стоять двумя ногами на земле... Стоп. А кто, собственно, смотрит?"
      Издалека донесся знакомый свист.
      "Господи, - подумал Митя, с усилием открывая глаза, - какие еще мыши..."
      Он висел в пятне ярко-синего света, словно на нем скрестились лучи нескольких прожекторов. Но никаких прожекторов на самом деле не было - источником света был он сам. Митя поднял перед лицом руки - они сияли ясным и чистым синим светом, и вокруг них уже крутились крошечные серебристые мушки, непонятно откуда взявшиеся на такой высоте над морем.
      Митя полетел вверх, и за все время, пока он поднимался к вершине, в голову ему не пришло ни одной мысли.
      Вершина оказалась небольшой плоской площадкой, где росло несколько мелких кустов боярышника и торчал стальной шест маяка. Две красные лампы, до этого скрытые каменным выступом, опять стали видны. Они вспыхивали попеременно, и черные тени кустов меняли направление, будто на землю падала тень раскачивающегося в воздухе маятника. Под шестом с лампами стояли две непонятно откуда взявшиеся складные табуретки, на одной из них сидел Дима.
      Митя помахал ему рукой, сел на свободную табуретку и развернул на колене вынутый из кармана лист бумаги.
      - Сейчас, - сказал он внимательно глядящему на него Диме, - сейчас.
      Минуту или полторы он писал, потом быстро сложил из листа самолетик, встал, подошел к обрыву и пустил его - тот сначала нырнул вниз, а потом круто взмыл вверх и пошел вправо, туда, где остался поселок.
      - Что это ты? - спросил Дима.
      - Так, - сказал Митя. - Мистический долг перед Марком Аврелием.
      - А, - сказал Дима, - это бывает. Ну а все-таки, свет чего отражает солнце?
      Митя сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой, и над ее обрезом возник ярко-синий язычок огня.
      - Вот, - сказал Дима. - Как все просто, да?
      - Да, - сказал Митя, - удивительно.
      Он поднял глаза на мигающие вверху лампы. Возле их стекол воздух трещал от крыльев сотен неведомых насекомых, безуспешно пытающихся пробиться сквозь толстое ребристое стекло, к самому истоку света.
      - Куда же все-таки она делась? - спросил Митя.
      - Ты про мышь? Куда она могла деться. Вон летает.
      Дима показал на крохотный черный комок, ныряющий вверх-вниз на границе освещенного участка. Митя посмотрел туда и перевел взгляд на свои руки - они по-прежнему были окружены ровным голубоватым сиянием.
      - Я сейчас понял, - сказал он, - что мы на самом деле никакие не мотыльки. И не...
      - Вряд ли тебе стоит пытаться выразить это словами, - сказал Дима. - И потом, ведь ничего вокруг тебя не изменилось от того, что ты что-то понял. Мир остался прежним. Мотыльки летят к свету, мухи - к говну, и все это в полной тьме. Но ты - ты теперь будешь другим. И никогда не забудешь, кто ты на самом деле, верно?
      - Конечно, - ответил Митя. - Вот только одного я не могу понять. Я стал светлячком только что или на самом деле был им всегда?
     
     
     
      8. УБИЙСТВО НАСЕКОМОГО
     
      - И под конец, - с явным удовольствием рассказывал Артур, глядя на Арнольда, подставившего голову под хлещущую из крана воду, - ты закричал на все отделение: "Американские комары наших мух ебут, а мы смотреть будем?"
      Арнольд закрыл лицо руками, вода потекла по его предплечьям, закручиваясь на локтях и двумя потоками падая на кафель.
      - Но самое интересное, что в милиции к тебе отнеслись с явным сочувствием, - сказал Артур, - и даже деньги отдали, что бывает очень редко. Ты хоть что-нибудь помнишь?
      Арнольд отрицательно потряс головой.
      - Минуты три назад еще помнил, - сказал он, закрывая кран и кое-как расправляя на голове волосы. - А сблевал последний раз - и сразу все как отрезало.
      - Хоть про масонов-то помнишь? - спросил Арнольд. - Я прямо заслушался.
      Арнольд задумался.
      - Нет, - сказал он, - не помню.
      - А про Магадан духа?
      - Тоже не помню.
      - Вот это самое интересное и было, - сказал Артур. - Это ты ментам рассказывал, когда протокол составляли. Что есть где-то такой особый город, куда никто просто так не попадает. И там существует особое искусство и особая наука, и все - как в восьмидесятом году. Последний оплот. И время по другому течет: тут один день проходит, а там - несколько лет. Так сказать, советская Шамбала наоборот. Но вход в нее то ли под землей, то ли в воздухе, этого я не понял. И ты еще дал понять, что у тебя там связи.
      - Не помню, - сказал Арнольд. - И вообще, хватит. Проехали.
      - Ладно, - сказал Артур. - Проехали так проехали. Ты мне только скажи, чего тебя на приключения потянуло? Ты же видел, что с Сэмом было.
      - Даже не знаю, - сказал Арнольд. - Взял чемодан, смотрю - клиент как бревно лежит. Интересно стало. Я подумал - неужели и на меня подействует? Напился, вылетаю - вроде ничего. Ну, думаю, слабый парень этот Сэм. Полетел, значит, с вами встречаться, а потом... Помню только, как Сэма за столом увидел. А что это с ним была за девушка?
      - Не знаю, - сказал Артур. - Я и сам не понял. Бац, а она уже за столом. Они сейчас от голода очень проворные. Готов?
      Арнольд остановился у зеркала, привел себя, насколько возможно, в порядок и положил на тумбочку перед старушкой мятый рубль. Выйдя из душевого павильона, приятели направились в сторону моря.
      - Слушай, - сказал Артур, - до вечера все равно делать нечего. Давай Арчибальда навестим?
      - А он все там же?
      - Вроде да, - сказал Артур. - Я иногда прохожу мимо его избушки, только зайти все недосуг. Но дверь открыта.
      Через несколько минут они подошли к стоящему прямо на газоне бревенчатому домику, повернутому приоткрытой дверью к набережной. Домик был очень маленький и казался перенесенным сюда с детской площадки; над его дверью красовалась вывеска - красный крест, полумесяц и большая капля крови, а сверху была красная надпись "Донорскiй пункт".
      Артур толкнул дверь и вошел внутрь; Арнольд последний раз пригладил волосы и шагнул следом.
      Внутри было полутемно. Напротив двери помещался невысокий прилавок, на котором стояло несколько банок медицинского вида и электрокипятильник для шприцев, а сзади, у стены, располагалась пыльная конструкция из стеклянных сосудов, соединенных оранжевыми резиновыми трубками. Арнольд знал, что это нагромождение пробирок и колб совершенно бессмысленно и является просто декорацией, но все равно ощутил специфический дух больницы. За прилавком никого не было. На стене висело объявление, тоже пыльное, выведенное через трафарет шариковой ручкой:
      БРАТЬЯ И СЕСТРЫ!
      Ваша кровь нужна другим. Научные исследования доказали, что регулярная сдача крови положительно сказывается на половой функции и увеличивает продолжительность жизни. Выполните свой нравственный, гражданский и религиозный долг!
      100 грамм - 25 руб.
      150 грамм - 40 руб.
      200 грамм - 55 руб.
      После сдачи крови бесплатно выдается шоколад "Финиш". Регулярные сдатчики получают значок "Заслуженный донор" и памятную грамоту.
      В избушке никого не было. За прилавком была полуоткрытая дверь. Арнольд обогнул прилавок и выглянул наружу. Там зеленел небольшой тихий оазис - это был участок газона, со всех сторон закрытый густыми зарослями кустов, так что попасть туда можно было только из домика. В центре зеленого пятачка стоял маленький круглый мужчина в белом халате и шапочке. У него в руках был пластмассовый вертолет, насаженный на штырь с леской, и в тот самый момент, когда Арнольд выглянул из двери, мужчина изо всех сил дернул леску.
      Винт вертолета превратился в прозрачный круг, игрушка взмыла в воздух. Мужчина задрал голову, издал тихий счастливый смех и несколько раз невысоко подпрыгнул на месте от восторга. Вертолет повис в воздухе, стал косо падать и исчез за кустами. Мужчина кинулся к двери и чуть не налетел на Арнольда. Остановясь, он выпучил глаза.
      - Арнольд! - сказал он и выронил штырь с леской на траву.
      - Здорово, дружище, - сказал Артур, появляясь из двери домика.
      - Привет, ребята, - сказал Арчибальд, растерянно бегая глазами по гостям и пожимая им руки. - Вот хорошо, что зашли. Я уж думал, вы уехали куда. Как дела? Чем занимаетесь?
      - Дела отлично, - ответил Артур. - Совместное предприятие с американцами делаем. А ты как?
      - У меня все по старому, - сказал Арчибальд. - Сейчас, ребята. Вы садитесь пока.
      Он нырнул в дверь и через минуту появился с большой ретортой, полной темно-красной жидкости, и тремя стаканами. Поставив стаканы на траву, Арчибальд до краев налил их и поднял свой.
      - А чья это? - поинтересовался Артур.
      - Коктейль, - ответил Арчибальд. - Туркменская второй группы и подмосковно-инженерная с отрицательным резусом. За встречу!
      Он сделал большой глоток. Артур с Арнольдом тоже отхлебнули.
      - Ну и дрянь, - поморщившись, сказал Артур. - Ты извини, конечно. Но как ты можешь это пить, с консервантом?
      - А что делать? - развел руками Арчибальд. - Иначе за день сворачивается.
      - Что ж ты, так и живешь? Да ты когда свежую кровь пил последний раз?
      - Вчера, - сказал Арчибальд, - пятьдесят грамм. Я, когда клиентов много, тоже себе позволяю.
      - Из стакана, - фыркнул Артур. - Какой ты комар после этого? Что бы твой отец сказал, если бы увидел?
      - Да какой я комар, - извиняющимся тоном проговорил Арчибальд, - так, слово одно. Мать была божья коровка, вот только крест от нее остался, - он вытянул из-за ворота халата золотую цепочку, - а отец таракан. Я вообще непонятно кто.
      - И нравится тебе быть непонятно кем?
      Арчибальд одним глотком допил кровь и задумчиво повертел стаканом в воздухе.
      - Непонятно кем? - переспросил он. - Не знаю. Нравится, наверно. Тихо, покойно. Конечно, когда молодой был, не думал, что этим кончится. Все казалось, стою на пороге чего-то удивительного, нового, вот только еще немного... - он запнулся, подыскивая слово, и пошевелил пальцами в воздухе, словно пытаясь показать, чему именно он хотел когда-то посвятить еще немного времени, - еще чуть-чуть - и переступлю. А порог оказался...
      Он кивнул головой в сторону двери, ведущей в избушку.
      - Ты когда последний раз летал? - спросил Артур.
      - Не помню даже. Вы меня, ребята, на грустные мысли наводите. Зачем вам, а?
      - А ты ведь не сдался еще в душе, - сказал Артур, - я, как этот вертолетик увидел, так все и понял.
      - Может, и не сдался, - сказал Арчибальд и плеснул из колбы себе в стакан. - Вам наливать?
      Артур вопросительно поглядел на Арнольда. Тот отрицательно покачал головой.
      - Слушай, - сказал Артур, - я тебе вот что предлагаю. Ты запри свою кибитку часа на два и давай на пляж слетаем. Попьем нормальной крови, проветримся. А?
      - Отпадает, - сказал Арчибальд. - Я и ста метров сейчас не пролечу.
      - Кончай, - сказал Артур. - Пролетишь. Если не будешь самовнушением заниматься. Ты себя просто настроил так.
      - Бросьте, ребята.
      - Правда, - заговорил Арнольд, - давай. У тебя аппетит к жизни пропал. А чтобы он появился, надо немного от нее откусить и пожевать. Ведь если сейчас не полетишь, то что тебя потом заставит?
      - Так и сдохнешь тут среди шприцев и шлангов, - сказал Артур. - Извини, конечно.
      - А может, я уже сдох, - сказал Арчибальд, исподлобья глядя на приятелей.
      - Вот и проверим, - не сдавался Артур. - Если летишь, значит жив. Остаешься - значит сдох.
      - Полетели, полетели, - заговорил Арнольд. - Мы тебя, если надо, подстрахуем.
      Выпитая кровь уже начала действовать на Арчибальда. Он зло засмеялся, встал, качнулся и опрокинул колбу с кровью, но не обратил на это внимания.
      - Сейчас, дверь запру только, - сказал он с легким восточным акцентом и скрылся в домике.
      Через секунду Арчибальд выглянул, показал Артуру с Арнольдом длинный острый нож, нехорошо улыбнулся и опять исчез за дверью.
      Арнольд наклонился к Артуру и прошептал:
      - Зря мы это начали. Может, уйдем? Он же действительно за нами увяжется.
      - Поздно, - шепотом ответил Артур.
      И действительно, было уже поздно: Арчибальд появился из своего домика. Он успел переодеться - теперь на нем были тяжелые туристские ботинки, военная рубашка и джинсы, перетянутые офицерской портупеей; в руке - зачехленная гитара, из-за которой он походил на рано постаревшего итээра, собравшегося на слет клуба самодеятельной песни.
      - Джамбул на коне, - сказал он, - как птица в небе.
      Артур с Арнольдом переглянулись.
      - Понимаешь, - заговорил Арнольд, - мы не в том смысле, что прямо сейчас надо все бросать и лететь. Просто надо хотя бы иногда...
      - Так летим или не летим? - презрительно спросил Арчибальд.
      - Летим, летим, - сказал Артур, не обращая внимания на яростные взгляды Арнольда.
      Присев на четвереньки, он поглядел на Арчибальда, раздул щеки, тихо затрещал, приложил руку к груди и резко отвел ее в сторону, словно дергая леску. Полы пиджака задрожали и превратились в стрекочущий прозрачный полукруг над спиной; он медленно поднялся на несколько метров, явно пародируя полет пластмассового вертолетика.
      Арчибальд покраснел, на удивление легко взмыл вверх и завис напротив обидчика. Артур продолжал валять дурака - трещал, дергал невидимую леску и покачивался из стороны в сторону. Подлетев к мрачно наблюдающему за этим Арчибальду, Арнольд взглянул на него и жалостливо отвел взгляд. Хоботок Арчибальда, загнутый вниз и какой-то мятый, вызвал у него длинный ряд ассоциаций, закончившийся вопросом: "Страна, скажи, как твое имя?" (Это был, как Арнольд вспомнил, заголовок газетной статьи, слева от которой размещалась реклама пластмассового приспособления от импотенции "Эректор".)
      - Куда? - спросил Арчибальд.
      - Пролетим над пляжем, - сказал Артур, - сориентируемся.
      Внизу поплыла набережная. Потом мелькнули дощатые крыши раздевалок и открылся берег, на котором неподвижно лежали сотни полуголых тел. Запах моря смешивался с множеством других пляжных запахов; теснота, с которой лежали отдыхающие, напоминала о заводской бане, и желания приземлиться ни у Артура, ни у Арнольда не возникло.
      - Может быть, в заповедник? - предложил Артур, кивая хоботком в сторону далеких скал. - Там народу почти не бывает.
      - Егерь пристанет, - сказал Арнольд.
      - Он там не бывает никогда.
      - А клиента найдем?
      - Один-два всегда есть, - сказал Артур, наклонил голову и полетел впереди, стараясь двигаться не очень быстро, но и не настолько медленно, чтобы Арчибальд понял, что его щадят.
      Берег моря образовывал длинную вогнутую дугу, и друзья полетели по прямой, над морем. Сначала Арчибальд наслаждался полетом и искренне досадовал на то, что уже столько лет добровольно лишает себя наслаждения, доступного в любой момент, но когда усталость разогнала ударившую в голову кровь, он посмотрел вниз и обомлел.
      Под его притиснутыми к брюшку лапками ("Господи, какие худые!" - подумал Арчибальд) и зажатой в них гитарой, похожей на ракету "Хаунд дог" под брюхом бомбардировщика Б-52, расстилалось море - оно было очень далеко, и волны на нем казались неподвижными. Берег оказался на таком расстоянии, что Арчибальд понял - свались он сейчас вниз, вплавь он до него не доберется. Ему стало страшно, и он поднял взгляд на небо.
      Артур с Арнольдом были в превосходном настроении и коротко обменивались впечатлениями о погоде; про Арчибальда словно забыли. Они отлетали все дальше от берега, и Арчибальд стал ощущать короткие приступы паники. От страха он тратил массу лишних усилий, махая крыльями намного быстрей, чем требовалось; сначала он подумал, что все-таки сумеет долететь до заповедника, и уже почти успокоился, решив никогда больше не ввязываться в такие приключения, как вдруг что-то сильно толкнуло его в лицо и грудь.
      Арчибальд зажмурился от рези в глазах, поднес к ним одну лапку и протер их - вся лапка, когда он поглядел на нее, оказалась покрытой грубым папиросным табаком. Табак запорошил ему глаза и рот, забился в волосы и в большом количестве попал за шиворот, но задуматься, откуда он мог взяться на такой высоте и в таких количествах, Арчибальд не успел, потому что гитара неожиданно стала очень тяжелой, а в спине возникла настолько острая боль, что стало ясно - еще полсотни метров, и крылья откажут.
      - Ребята, - позвал он улетевших чуть вперед Артура с Арнольдом и, поняв, что его не слышат, зажужжал во весь хоботок:
      - Ребята!!
      Те обернулись и сразу все поняли.
      - До берега дотянешь? - торопливо подлетая, спросил Артур.
      - Нет, - задыхаясь, ответил Арчибальд, - я сейчас упаду.
      Перед его глазами все слилось в мутное бессмысленное пятно; последним, что он различил, была крошечная белая лодочка прогулочного катера на темно-синем фоне.
      - Так, Арнольд, давай его... Садимся на авианосец. До палубы дотянешь?
      Эти слова донеслись до Арчибальда из другого измерения - в его мире не оставалось уже ни высоты, ни палубы, ни необходимости куда-нибудь дотянуть. Вслед за этими словами послышались другие, неразборчивые, на которые не было никакой охоты отвечать, потому что были дела поважней и поинтересней, но голоса становились все громче и нахальнее, и кто-то даже начал сильно трясти за плечо, после чего пришлось открыть глаза и увидеть склоненные лица Артура и Арнольда.
      - Арчибальд, - позвал Артур, - ты меня слышишь?
      Арчибальд молча приподнялся на локтях. Он лежал на верхней палубе среди оранжевых спасательных плотов - по цвету они так напоминали пыльные резиновые трубки, висящие на стене у него дома, что ему сразу стало спокойно и горько. Под головой у него была гитара, а рядом сидели на корточках Артур с Арнольдом. Теплоход слегка покачивало; с нижней палубы сквозь шум мотора пробивались крики пассажиров.
      - Ну ты даешь, - сказал Арнольд. - Мы тебя в последний момент поймали. У тебя что, высотобоязнь?
      - Типа того, - ответил Арчибальд.
      - Над морем ниже лететь опасно, - сказал Артур. - Чайки.
      Он кивнул в сторону кормы, над которой неподвижно висело несколько белых птиц - они летели с той же скоростью, что и катер, но совсем не махали крыльями и казались эмблемами с кулис невидимого МХАТа. Время от времени с палубы бросали в море конфету или печенье, и тогда одна из птиц чуть поворачивала крылья и уносилась назад, превращаясь в покачивающееся на воде белое пятнышко, а ее место над кормой занимала другая.
      С кормы в небо взмыли две темные тени и унеслись вверх - это произошло так быстро, что ни Артур, ни Арнольд ничего не заметили.
      - Красиво, - сказал Арчибальд и попытался встать.
      - Пригнись, - скомандовал Артур, - из рубки увидят.
      После нескольких эволюций Арчибальд встал на четвереньки, лицом к белой полосе пенного следа за кормой.
      - Господи, - сказал он, - как я живу! Я ведь неправильно живу!
      - Успокойся, - велел Артур. - Мы тоже. Только истерики не надо.
      - Море, - медленно и членораздельно сказал Арчибальд, - катер идет. Чайки. И все это рядом. А я... На палубу вышел, а палубы нет...
      Вдали, у горы, мимо которой шел теплоход, из моря поднимались несколько плоских камней; на вершине одного из них мелькнули два обнаженных тела и сразу исчезли за наехавшей скалой. Арчибальд издал невнятный стон - словно из глубин его сердца вырвалась на свободу вся долго копившаяся ненависть к себе, к своему жирному дряблому телу и бессмысленной жизни, - и, прежде чем приятели успели среагировать, он схватил гитару и бросился в воздух.
      Его сознание сузилось в подобие ракетной системы наведения - в нем остались только плоский камень с двумя лежащими на нем телами, который становился все ближе и наконец заполнил собой все пространство; тогда новой целью стала стремительно несущаяся на него голая женская нога - Арчибальд ощутил, как его хоботок выпрямился и налился давно забытой силой. Арчибальд громко зажужжал от счастья и с размаху всадил его в податливую кожу, подумав, что Артур с Арнольдом...
      Но с неба вдруг упало что-то страшно тяжелое, окончательное и однозначное, и думать стало некому, нечего, нечем да и особенно незачем.
     
     
      - Я не хотела, - повторяла заплаканная Наташа, прижимая к голой груди скомканное платье, - не хотела! Я ничего даже не заметила!
      - Никто никого и не обвиняет, - сухо сказал мокрый Артур. - Это просто несчастный случай, очень несчастный.
      Сэм молча обнял Наташу за плечи и развернул ее, чтобы она больше не могла смотреть на то, что совсем недавно ходило по земле, радовалось жизни, сосало кровь и называло себя Арчибальдом. Сейчас это был мятый ком кровавого мяса, кое-где прикрытый тканью, из центра которого торчал треснутый гриф гитары - ни рук, ни ног, ни головы уже нельзя было различить.
      - Ехали на катере, - сказал мокрый Арнольд, - и он вдруг ни с того ни с сего как взлетит. И с такой скоростью - мы его даже догнать не смогли. Кричали вам, кричали. А когда подлетели... Вы ведь и не заметили ничего. Его назад в море отнесло. Полчаса искали.
      - Если кто-нибудь виноват, - сказал Артур, - так это мы. Он сначала никуда не хотел лететь, словно чувствовал. Но потом согласился. Наверно, просто решил умереть как комар.
      - Может быть, - сказал Арнольд. - А что это он сказал про палубу?
      - Это из песни, - ответил Артур. - На палубу вышел, а палубы нет. В глазах у него помутилось. Увидел на миг ослепительный свет. Упал, сердце больше не билось...
      - Да, - сказал Арнольд. - Когда-нибудь и нас это ждет.
      Ему в щеку ударило что-то легкое и острое, и он рефлекторно поймал маленький самолетик, сложенный из исписанного листа бумаги. Арнольд поднял глаза - над ним возвышалась почти отвесная каменная стена, уходившая вверх не меньше чем на сто метров. Он развернул самолетик (линии, по которым он был сложен, расходились из верхней части листа, как лучи, но точка, откуда они начинались, была за краем листа) и прочел следующее:
     
      ПАМЯТИ МАРКА АВРЕЛИЯ
      1. Трезвое и совершенно спокойное настроение
      Никогда не приводит к появлению подтянутых строк.
      А стихи надо писать со всем стремлением,
      Как народный артист выпиливает треугольный брелок.
      2. А тут идет дождь, и совершенно нет сил, чтобы
      Сосредоточиться. Лежишь себе, лежишь на спине,
      И не глядя ясно, что в соседнем доме окна желты,
      И недвижный кто-то людей считает в тишине.
      3. Но тоска очищает. А испытывать счастье осенью - гаже,
      Чем напудренной интеллигентной старухе давать минет.
      Отдыхай, душа. Внутренний плевок попадет в тебя же,
      А внешний вызовет бодрый коллективный ответ.
      4. Так и живешь. Читаешь всякие книги, думаешь о трехметровой яме,
      Хоть и без нее понятно, что любая неудача или успех -
      Это как если б во сне ты и трое пожарных мерились хуями,
      И оказалось бы, что у тебя короче или несколько длинней,
      чем у всех.
      5. Размышляешь об этом, выполняя назначенную судьбой работу,
      И все больше напоминаешь себе человека, построившего весь расчет
      На том, что в некой комнате и правда нет никакого комода,
      Когда на самом деле нет никакой комнаты, а только Коммод.
      6. Бывает еще, проснешься ночью где-нибудь в полвторого
      И долго-долго глядишь в окно на свет так называемой Луны,
      Хоть давно уже знаешь, что этот мир - галлюцинация
      наркомана Петрова,
      Являющегося, в свою очередь, галлюцинацией
      какого-то пьяного старшины.
      7. Хорошо еще, что с сумасшедшими возникают трения
      И они гоняются за тобой с гвоздями и бритвами в руках.
      Убегаешь то от одного, то от другого, то от третьего,
      И не успеваешь почувствовать ни свое одиночество, ни страх.
      8. Вообще, хорошо бы куда-нибудь спрятаться и дождаться лета,
      И вести себя как можно тише, а то ведь не оберешься бед,
      Если в КГБ поймут, что ты круг ослепительно яркого света,
      Кроме которого во Вселенной ничего никогда не было и нет.
     
      Последнее четверостишие было приписано косым размашистым почерком, явно в спешке. "КГБ" было зачеркнуто, сверху было написано "АФБ" и тоже зачеркнуто, а рядом стояло тоже зачеркнутое "МБВД".
     
     
     
      9. ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК
     
      Максим прикрыл за собой калитку, поглядел вперед и окаменел. Из-за кустов шиповника к нему медленно шел хозяйский волкодав - задумчивый и тихий, с печальными красными глазами; изо рта у него свисало несколько блестящих, как бриллиантовые подвески, нитей слюны, из-за чего он слегка напоминал заколдованную принцессу. Волкодав с сомнением поглядел на максимову красную пилотку с желтой кисточкой и жирной шариковой надписью "Viva Duce Mussolini" и уже открыл пасть, чтобы гавкнуть, но увидел высокие офицерские сапоги, которые Максим тщательно начистил утром, и несколько успокоился.
      - Банзай! - крикнула простоволосая женщина в халате, появляясь из-за кустов вслед за собакой. - Банзай!
      - Банзай! - радостно крикнул Максим в ответ, но то, что он принял за неожиданный и тем более прекрасный духовный резонанс, оказалось недоразумением - женщина не приветствовала его, как он решил в первый момент, а звала собаку. Максим звучно кашлянул в кулак и подумал, что он всегда ошибается в людях, думая о них слишком хорошо.
      - Я извиняюсь, - сказал он поставленным баритоном, - а Никита дома?
      Хозяйка не отвечая потащила оглядывающуюся собаку назад. Максим деликатно постучал в окно, затянутое изнутри рулонной фольгой. В фольге приоткрылся маленький квадратик черноты, и в нем появился внимательный глаз с сильно расширенным зрачком. Потом квадратик закрылся, и из-за расположенной у окна двери донесся скрежет отодвигаемой тумбочки. В щели появилось увитое редкой волнистой бородкой бледное лицо Никиты. Сначала Никита поглядел за Максима, и только убедившись, что никого и ничего больше за дверью нет, снял цепочку.
      - Заходи, - сказал он.
      Максим вошел. Пока Никита запирал дверь и придвигал к ней тумбочку, Максим огляделся. Никаких изменений в обстановке не произошло, только появился где-то подобранный Никитой стенд "Средства воздушной агрессии империализма", покрытый большими черно-белыми фотографиями самолетов, - он стоял прислоненный к груде слежавшегося хлама, в котором Максиму удалось идентифицировать только несколько старых подрамников. Лежащий у стены матрас, на котором Никита спал, был накрыт несколькими одеялами, а поверх них была расстелена газета с целой горой плана, который Максим по темно-зеленому с рыжеватинкой цвету классифицировал как сильно пересушенную северо-западную чуйку урожая конца прошлой весны; куча выглядела солидной, примерно на два стакана и семь кораблей, и Максим ощутил простую и спокойную радость бытия, перешедшую затем в чувство уверенности не только в завтрашнем дне, но и как минимум в двух следующих неделях. Рядом с газетой лежали большая лупа, лист бумаги, на котором зеленели какие-то точки, и любимая никитина книга "Звездные корабли", раскрытая посредине.
      - У тебя папиросы есть? - спросил Никита.
      Максим кивнул и вынул из кармана пачку "Казбека".
      - Задуй тогда сам, - сказал Никита, взял лупу и склонился над листом.
      Максим присел на корточки возле газеты и распечатал папиросы. Черный всадник на пачке тревожил его душу, и Максим, вынув несколько штук, спрятал пачку назад в карман. Взяв папиросу, он повернул ее набитой частью в сторону стенда и сильно дунул в мундштук. Табачная пробка вылетела из бумажного цилиндра и с силой ударила в один из черных самолетов - прочитав подпись, Максим понял, что попал в бомбардировщик Б-52 "Стратофортресс" с подвешенной ракетой "Хаунд Дог".
      - Цель уничтожена, - прошептал он, зажал папиросу в губах, наклонился над кучей плана и стал засасывать его в гильзу.
      Никита, признанный мастер пневмозабивки, смотрел на деятельность Максима мрачно и даже немного брезгливо, но никак ее не комментировал. Он был сторонником несколько другой техники, при которой в голове папиросы сохранялось немного табаку, - дело было не столько в том, что при такой методике план не попадал в рот, сколько в преемственности по отношению к поколению шестидесятников, которых Никита очень уважал, а Максим, как и все постмодернисты, не ставил ни во что, - поэтому, забивая косяк, он просто перекручивал папиросную бумагу у начала картонного мундштука, в результате чего получалась так называемая "бестабачная пятка".
      Задув три косяка, Максим протянул один Никите, вторым вооружился сам и чиркнул спичкой.
      - Хороший, - сказал он, затянувшись два раза, - но все-таки не план Маршалла. Ближе к тайному плану мирового сионизма, а?
      - Я бы не сказал, - отозвался Никита. - Скорее, ленинский план вооруженного восстания.
      - А, - встрепенулся Максим, - вроде того, который он в Разливе выращивал и морячкам давал?
      - Ну. Еще был план ГОЭЛРО.
      - ГОЭЛРО? - переспросил Максим. - Который на прошлой неделе курили? Не очень мне понравился. От него потом желтые круги перед глазами.
      - Еще там был ленинский кооперативный план, - бормотал Никита, - план индустриализации и план построения социализма в отдельно взятой стране.
      - А где "там" - там, где ты брал, или у Ленина?
      - Да, - сказал Никита.
      - А шалаш, - догадался Максим, - так назывался, потому что весь из шалы был сделан!
      - Но плана Маршалла там не было, - заключил Никита.
      Планом Маршалла назывался один удивительный сорт с Дальнего Востока, который в прошлом году проходил на дальней периферии никитиного мира, там, где уже начинались сложные уголовные расклады и за траву намного охотнее брали патроны для "Макарова", чем деньги. Плана Маршалла перепало совсем немного, но он так запомнился, что каждую новую партию неизбежно сравнивали с ним.
      Добив косяк, Никита взял лупу и склонился над листом бумаги, усеянным зелеными точками.
      - Что это ты разглядываешь? - поинтересовался Максим.
      - А это конопляные клопы, - сказал Никита.
      - Какие конопляные клопы?
      - Никогда не видел? - меланхолично спросил Никита. - Ну так посмотри.
      Максим переместился поближе к листу бумаги. На нем лежали обломки сухой конопли примерно одного размера, миллиметра два-три длиной, состоявшие из черенка листа и миллиметрового отрезка ножки, - поэтому все они были одинаковой треугольной формы. Максим прикинул, сколько времени у Никиты должно было уйти, чтобы просеять целую гору травы, собирая эти кусочки, и с уважением посмотрел на приятеля.
      - Так это ж шалашка, - сказал он, - какие это клопы?
      - Я тоже так думал, - сказал Никита. - А ты в лупу посмотри.
      Максим взял лупу и склонился над листом. Сначала он не заметил ничего необыкновенного в увеличившихся в несколько раз обломках листьев, но потом увидел на них странные симметричные полоски и внезапно узнал в этих полосках прижатые к брюшку лапки. И сразу же, как это бывает с ребусами, где нужно выделить осмысленный рисунок в хаотическом переплетении линий, произошла удивительная трансформация - весь лист, который только что был покрыт конопляным сором, оказался усеянным небольшими плоскими насекомыми буро-зеленого цвета с длинной продолговатой головкой (ее Максим принимал за обломок ножки листа), треугольным жестким тельцем (у клопов остались, видимо, рудиментарные крылья - можно было даже различить разделяющую их тоненькую линию) и лапками, которые были поджаты к телу и сливались с ним.
      - Они дохлые, - спросил Максим, - или спят?
      - Нет, - ответил Никита. - Это они притворяются. А если на них долго не смотреть, то они ползать начинают.
      - Никогда бы не подумал, - пробормотал Максим. - Во, один шевелится. И давно ты их заметил?
      - Вчера, - сказал Никита.
      - Сам?
      - Не, - сказал Никита. - Показали. Я тоже не знал.
      - А много их в траве?
      - Очень, - сказал Никита. - Считай, в каждом корабле штук двадцать. Это как минимум.
      - А почему ж мы их раньше не замечали? - спросил Максим.
      - Так они же очень хитрые. И планом прикидываются. Но зато такая примета есть - за день до того, как менты придут, клопы бегут с корабля - ну, короче, как крысы. Поэтому умные люди как делают - берут коробок травы, кладут его на шкаф, а сверху накрывают трехлитровой банкой. И если клопы выползают и забираются на стены банки, умные люди сразу собирают всю траву и везут на другой флэт.
      - Так что, - сказал Максим, - выходит, они в каждом косяке есть?
      - Практически да. Замечал - бывает, когда куришь, что-то трещит? И запах меняется?
      - Так это же семена, - сказал Максим.
      - Вот, - сказал Никита, - я тоже так думал раньше. А вчера специально косяк забил одними семенами - ничего подобного.
      - Так что, это...
      - Да, - сказал Никита. - Они.
      Косяк в руке Максима щелкнул и выпустил тонкую и длинную струю дыма, словно в нем произошло извержение микроскопического вулкана. Максим испуганно поглядел на папиросу и перевел взгляд на Никиту.
      - Во, - сказал Никита. - Понял?
      - Так это ж на каждом косяке бывает раза по три, - побледнев, сказал Максим.
      - О чем я и говорю.
      Максим замолчал и задумался. Никита сел на пол и стал надевать кеды.
      - Ты чего это? - спросил Максим.
      - Стремак, - объяснил Никита. - Надо погулять пойти. У тебя часы есть?
      - Нету.
      - Тогда включи радио. Там объявят. В три часа надо на рынке быть.
      Максим протянул руку к старому "ВЭФу" и щелкнул ручкой. Передавали новости.
      - Выступая на сессии Организации Объединенных Наций, - заговорил ксилофонический женский голос, - король Иордании Хусейн отметил, что американский план ближневосточного урегулирования представляется ему малоэффективным. Он заявил, что у арабских народов имеется свой план, о котором необходимо шире информировать международную общественность. А теперь несколько слов о событиях внутри страны. Из Кузбасса сообщают - на Новокраматорском металлургическом комбинате задута седьмая домна с начала пятилетки. Поясним радиослушателям, что в ранее принятой терминологии одна домна составляет десять стаканов, или сто кораблей, или тысячу косяков. Таким образом, семь ты...
      Никита нагнулся над приемником и выключил его.
      - Не дождемся, - сказал он. - Лучше на улице спросим.
      - Тысяча косяков, - мечтательно повторил Максим и выпучил глаза. - Эй, ты слышал, что сейчас передали?
      - Да, - отозвался Никита. - А что?
      - И тебя ничего не удивило?
      - Нет.
      - Ну ты даешь, - засмеялся Максим. - Совсем скурился чувак. Ты правда, что ли, ничего не заметил?
      - А что я должен был заметить?
      - Про пятилетку. Ведь пятилеток нет больше.
      - Пятилеток нет, - сказал Никита. - Но пятилетний план остался. Его же на пять лет вперед сушили.
      - А-а! - понял Максим.
      - Пойдем быстрее, - сказал Никита, выглянув в окно, - пока во дворе пусто. Еще косяк возьмем?
      - Не вопрос, - сказал Максим и сунул папиросу в карман.
      Никита задержался у двери.
      - Стой, - сказал он, с сомнением глядя на Максима, - так не пойдет.
      - Чего не пойдет?
      - Вид у тебя стремный, вот чего. Переверни пилотку.
      Максим послушно снял пилотку и нацепил ее желтой кисточкой вперед. Никита остался доволен и открыл дверь.
      На улице дул ветер и было прохладно. Недавно прошел дождь, но асфальт уже успел высохнуть. Максим с Никитой вышли на дорогу и двинулись в гору, по направлению к блестящим воротам, образованным трубой теплоцентрали, которая выгибалась над дорогой в форме буквы "П".
      - Слушай, - сказал Никита, - туда не пойдем.
      - А чего?
      - Вон, видишь, - сказал Никита, указывая на арку. - Что это за пэ такое?
      Максим поглядел вперед.
      - Брось, - сказал он, - это у тебя думка начинается. Идем.
      Но после никитиных слов проходить под буквой "П" было довольно страшно, и Максим с Никитой перелезли через трубу в нескольких метрах справа от арки, промочив штаны в сырой траве и вымазав ноги в грязи. Никита внимательно посмотрел Максиму на ноги.
      - Чего это ты в сапогах ходишь? - спросил он. - Жарко ведь.
      - В образ вхожу, - ответил Максим.
      - В какой?
      - Гаева. Мы "Вишневый сад" ставим.
      - Ну и как, вошел?
      - Почти. Только не все еще с кульминацией ясно. Я ее до конца пока не увидел.
      - А что это? - спросил Никита.
      - Ну, кульминация - это такая точка, которая высвечивает всю роль. Для Гаева, например, это то место, когда он говорит, что ему службу в банке нашли. В это время все вокруг стоят с тяпками в руках, а Гаев их медленно оглядывает и говорит: "Буду в банке". И тут ему сзади на голову надевают аквариум, и он роняет бамбуковый меч.
      - Почему бамбуковый меч?
      - Потому что он на бильярде играет, - пояснил Максим.
      - А аквариум зачем? - спросил Никита.

К титульной странице
Вперед
Назад