Разом сомкнулись тарелки, заячьи лапки выбили первую тревогу из барабанов. Полуголый старик лупил в литавры с такой яростью, словно убивал кого-то насмерть. Звякали треугольники, подвывали тромбоны, звенели триакгсли и колокольчики. В это варварское созвучие деликатно (почти нежно) вплетались голоса гобоев, торжественно мычали рога, а возгласы труб-нефпров рассекали музыку, как мечи. Янычары увлеклись сами, играя самозабвенно, словно за их оркестром опять двигались в атаку боевые байраки...
      "Марш янычар" [39] закончился. Платов спросил:
      - Ну дык што? Опять мне вязать эту сволочь?
      Потемкин взял "нсфир" и выдул из него хриплое звучание.
      - Не надо. Лучше мы их покормим, дадим выспаться. А утречком вместе с инструментами поедут они в Петербург, и пусть наши гудошники еще поучатся, как надо играть, чтобы кровь стыла в жилах от ужаса, чтобы от музыки шалел человек, не страшась ни смерти, ни черта лысого, ни ведьмы стриженой...
      Столичные аристократки, падкие до низменных удовольствий, слетались в ставку Потемкина, как мухи на патоку. Образовался гарем из женщин, мужья которых, будучи в чинах генеральских, состояли в подчинении светлейшего. Среди рогоносцев один только князь Василий Голицын посмел вступиться за свою жену. Это дорого ему обошлось: Потемкин запустил в князя шахматной доской:
      - Я ее не принуждаю - она сама тому рада!
      Была поздняя осень. Усталые лошади едва вытаскивали разломанный шарабан из грязи молдавских дорог. Кое-где еще догнивали разбухшие тела убитых и скотины. Каркало воронье. Потемкин грыз чеснок, а доктор Массо сказал ему:
      - Подумайте о своей печени, раздувшейся от угождения вашей светлости. Вчера вы осилили кадушку соленых огурцов, утром почтили светлейшим вниманием жареного гуся, сопроводив его в дальнюю дорогу кастрюлькою шоколада. Сейчас чеснок, а в ближайшей деревне вас ожидает ветчина с ведром винограда... Какой организм выдержит все это?
      - Пл евать, - хмуро отозвался Потемкин и послал казака, чтобы нарвал для него с поля гороху. - Мой желудок подобен самой великой России, которая способна переварить все, как переварила она и татар, и шведов...
      После побед Суворова воевать стало легче. Матвей Платов с казаками взял Аккерман (Белгород на Днестре), молдаване радостно встретили русских в Кишиневе, австрийцы вступили в Белград, но тут Вена выклянчила у турок перемирие, очень невыгодное для русских... Потемкина сейчас беспокоило поведение Берлина: при войне на два фронта опасно заиметь третий-с Пруссией.
      - Где-либо, - рассуждал он, - то ли здесь, то ли на Балтике, но одну лапу из грязи надо скорее вытаскивать...
      Эски-Гасан, сидючи в Измаиле, тоже подумывал о мире. Он слал курьеров к Потемкину, выведывая в письмах его настроение. Потемкин с учтивостью дипломата отвечал "крокодилу", что Россия не ради удовольствия войну начала и согласна к миру прочному, но с земель освоенных назад не сдвинется...
      Он приехал в Вендоры, выбрался из шарабана. К нему, выдирая ботфорты из слякоти, поспешал племянник Самойлов.
      - Ну, что у вас тут, Санька?
      - Деремся по малости. Вылазки отразили. В атаке взяли сераскира, который открыто сказывал мне, что жители Бендср склонны сдаться, да паши побаиваются.
      - А лишней крови не надобно, - напомнил Потемкин.
      Он представил гарнизону Бендер все ужасы сопротивления, заслал в крепость жителей Аккермана, которые поведали осажденным о добром отношении русских, - и паша бендсрский сам выехал к Потемкину на белом коне:
      - Можете войти в Бонд еры, и я надеюсь на ваше благородство. Но в Серале султана меня ждет шелковая петля.
      - Не волнуйтесь, - утешил его Потемкин, - я напишу ЭскиГасану, что вы отчаянно и храбро сопротивлялись...
      О бескровном взятии Вендор он сообщил Екатерине, как всегда, забыл письмо датировать. (Часов тоже при себе не носил: "Зачем, если часы имеются у моих адъютантов!") Бендеры казались страшным захолустьем. Но если здесь после Полтавы рсзиденствовал шведский король Карл XII, почему бы не пожить тут и Потемкину? Ставка его перебралась под Бендеры.
      Сюда заехал польский чиновник из Вены, захвативший и варшавскую почту. Потемкин спросил его:
      - Какие новые сплетни в Варшаве?
      - В свете блистают три замужние дамы. Это княгиня Любомирская, обогащающая любовников, это княгиня Чарторыжская, обирающая любовников, и, наконец, прекрасная Софья Витт, понимающая любовь как продолжение политики.
      - А что поделывает нежная пани Ланскоронская?
      - Она бежала от мужа в Вену, где и пост под музыку Моцарта. Дирижирует ей Сальери, который недавно выругал герцогиню Доротею Курляндскую, имевшую неосторожность заметить, что музыка Моцарта для нее темна и непонятна.
      - Так многие говорят, - призадумался Потемкин...
      Андрей Разумовский из Вены оповестил светлейшего, что Моцарт ("лучший композитор Германии") не совсем-то счастлив на родине и, если ему предложить независимую жизнь в России, наверное, не откажется покинуть Вену. Попов с удивлением сказал Потемкину:
      - Покинуть блистательную Вену... ради чего? Ради проживания в Вендорах, где главный аккорд-пушки?
      - Моцарт меня поймет, - отвечал Потемкин. - Композитор Шампсн в своей опере "Mclomonic" уже использовал канонаду, включенную в органный пункт... А разве Моцарта не вдохновят хоры цыган молдавских? Или песни нашей Украины?
      - Так посылать ли предложение Моцарту?
      - Погоди, душа моя. Сначала вызови сюда Ушакова...
      Внимание светлейшего было уделено Екатерине Федоровне Долгорукой, которая бежала из Петербурга в Бендеры, преследуемая любовью графа Кобенцля. Потемкин исполнял все ос желания, артель ювелиров и золотошвеек трудились, чтобы удовлетворить все ее меркантильные капризы. Целуясь с Потемкиным, княгиня каждый раз говорила:
      - Клянусь, ехала сюда и ни о чем таком не думала...
      Но вот в сонме красавиц появилась энергичная княгиня Прасковья Гагарина, племянница фельдмаршала Румянцева; она приехала из Москвы навестить мужа. Потемкин в ее присутствии объявил за картами, что теперь в Бсндерах уже не сыщешь такой женщины, которую нельзя было бы увлечь за ширму:
      - Вот, смотрите, и эта княгиня Прасковья...
      Гагарина в полный мах залепила ему оплеуху - громкую, как выстрел. Все притихли, ожидая, что будет. Потемкин склонился к руке, его ударившей, и с почтением ее поцеловал:
      - Вы самая храбрая. Мы останемся друзьями...
      Гагарина доказала храбрость: она первая из русских женщин поднялась в небеса на воздушном шаре и благополучно приземлилась в саду подмосковного имения. Потемкин после этой пощечины стал се лучшим другом, уважая и мужа ее, которого в Варшаве скоро повесили на фонаре бунтующие конфедераты...
      В конце 1789 года Бендеры прискучили Потемкину, он перенес ставку в Яссы, где и обосновался надолго. За ним потянулись обозы, кордебалет, капелла, цыгане, зубодеры, парикмахеры, портные. ювелиры, садовники, французские эмигранты, графы и герцоги, блудные девы и легион поваров, способных сотворить кулинарное чудо даже из глины. В шести верстах от Ясс было расположено живописное молдавское село Чердак, где светлейший велел копать глубокие ямы, создавая в них подземные дворцы... Но иногда уже поговаривал:
      - Что-то зуб ноет. Не пора ли мне зубы рвать?
      Только очень близкие ему люди понимали, что под зубами следует понимать Зубовых, засилье которых при дворе становилось подозрительным. Князь Репнин в эти дни был озабочен другим: гонение на масонов и Новикова уже началось; из московских лож его предупреждали, что гнет власти усиливается. Репнин сказал Потемкину, что шекспировский "Юлий Цезарь" тоже запрещен цензурою, яко вредоносная драма.
      - В продаже арестованы духовные сочинения даже митрополита Платона... Вы не находите, что после взятия Бастилии при нашем дворе многое изменилось?
      Потемкин всегда был далек от масонства:
      - Я нахожу, что многое меняется после взятия Зимнего дворца семейкою Зубовых... Если императрица озлоблена критикой Новикова, то и меня гнать надобно, ибо в типографии ясской мои господа офицеры открыто перепечатывают на станках издания Новикова... Впрочем, князь, я плохо просвещен в бреднях мистических.
      - Ея величество прислушивается к вашим советам.
      Потемкин понимал причины беспокойства Репнина:
      - Зачем мне лезть поперед батьки в пекло? Митрополиту Платонову в Москве виднее, грешен Новиков или безгрешен, но Платон давно мирволит к Новикову. Пока же Степан Шешковский нс взялся за кнут, стоит ли нам тревожиться?..
      У него болела рука, Екатерина прислала ему аптечку с камфорной мазью; она жаловалась, что всю неделю согнуться не может, так поясницу ломит, и Потемкин отправил с курьером "мыльный спирт": оба они мазались по вечерам, один в Яссах, а другая в Петербурге... Скоро императрица поздравила его с титулом "великого гетмана Екатеринославского и Черноморского". Из остатков запорожского войска, из ошметков вольного казачества возникало новое казачье войско в России - Черноморское, которое расселялось вдоль берегов моря, образуя станицы, хутора и пикеты, несшие дозорную службу. В ответ на жалобы о худом житье и "голоштанстве" Потемкин обычно говорил:
      - Терпите, казаки! После войны я всех вас на Кубань переселю, Кубанское войско создам, а столица будет в Анапе.
      - Анапу-то еще взять надо, а Кубань усмирить...
      Сидя в Яссах, то праздный, то деятельный, Григорий Александрович издалека не всегда мог постичь все тонкости политики. Разумовский сообщал в Яссы, что Иосиф II слег в постель, в Вене уже поговаривают о переменах политического курса. Наконец зимою до ясской ставки дошло известие, почти траурное: Пруссия заключила наступательный альянс с Турцией, а маркиз Лукксзини готовил перья для подписания союза Берлина с Варшавой, Англия в это время открыто угрожала России - ввести свой флот в Балтийское море...
      - Контр-адмирал Ушаков прибыл, - доложил Попов.
      - Проси. Да скажи, чтобы со мной не чинился...
      Воспитанный в пуританской скромности, Федор Федорович попал в большой подземный зал, сверкающий убранством: стены были обиты розовым шелком, в хрустальных курильницах дымились аварийские благовония. После морозной ночи флотоводцу было странно видеть легко одетых красавиц, которые живописными группами сидели на качелях, укрепленных на лентах славного Андреевского ордена. Потемкин валялся на тахте, облаченный в бараний тулуп, обшитый сверху золотою парчой, под тулупом была надета на голое тело рубаха до колен, из-под нес торчали босые ноги... Он сделал знак рукою, и все покорно удалились.
      - Ты помирать где собираешься?
      Вопрос не с потолка. Ушаков пожал плечами:
      - Если не в морс, так, наверное, в деревне.
      - А что у тебя там, в деревне-то?
      - Да ничего. Ни кола ни двора.
      - А я, - вдруг сказал Потемкин, - помирать стану в Николаеве. Сам я этот город выдумал, сам и взлелеял. Пусть там и лежат мои кости, а в Петербурге гнить не желаю...
      Прелюдия завершилась. Светлейший спустил ноги с тахты, от медвежьего окорока отрезал адмиралу жирный ломоть:
      - Ешь! Ты же с дороги...
      Ушаков не был знатен, а Потемкин, давая жестокие уроки титулованным гордецам, с простыми людьми вел себя просто.
      - Ты мне нужен, - сказал он. - Хочу обсудить будущую кампанию на море: что нам делать вернее? А всех этих Войновичсй и Мордвиновых мы за пояс заткнем...
      Ушаков хотя и натерпелся обид от Мордвинова, - но - честный человек! - за Мордвинова же и вступился:
      - Для хозяйства флотского Николай Семсныч пригоден: он леса дубовые вокруг Николаева садит, с Дона уголь каменный возит, учит бабок наших без дров обходиться...
      Потемкин выслушал. Снял с головы парик и отбросил его. По плечам сразу рассыпались нежные льняные кудри.
      - Ваше превосходительство, - титуловал он Ушакова, - с сего дня будете командовать флотом из Севастополя, а Осип де Рибас останется при гребной флотилии... Прошу должное отдавать всем храбрым и достойным... Что еще надобно?
      Ушаков жаловался, что людей в экипажах мало.
      - Обычный вопль, - отвечал Потемкин. - Баб в деревнях полно, парней тоже, а вот нарожать матросов не поспевают. Бери ил корабли солдат.
      - Они к морю несвычные. Хочу греков из Балаклавы просить, чтобы навигаторов дали. Еще мне надобно несколько лесов сосновых срубить - для ремонта кораблей...
      В беседе Ушаков пользовался морской терминологией, которую Потемкин освоил в совершенстве, и потому, сказав "фон-брамстсньга", Ушаков не объяснил, что это такое. Он завел речь о скудости казны флотской.
      - Что деньги? Вздор, а люди - все!
      - И я такого же мнения, - отвечал Ушаков, - паче того, сколь человечество существует, а умнее денег для расплаты за труды еще не придумало. Но возымел я желание денежными призами поощрять канониров пушечных за каждое меткое попадание. Пусть азарт явится и соревнование похвальное. А матросу, сами ведаете, каждая копеечка в кошельке дорога. Ежели, ваша светлость, деньги вздор, а люди - все, так вот и давайте мне денег!
      - Еще чего? - хмуро спросил Потемкин.
      - Якоря нужны тяжелее. Канаты крепче.
      Незаметно вошел Попов, и Потемкин велел ему:
      - Федору Федоровичу давать все, что просит...
      Ушаков был предупрежден: турки снова рассчитывают взять Крым десантами, уничтожить Севастополь и весь флот Черноморский. Светлейший с адмиралом пришли к убеждению, что прежде надо бы штурмовать Анапу, как ближайшую базу турок на Кавказе, и разгромить Синоп, откуда турецкие "султаны" плывут к Севастополю. Напутствие Потемкина было таково: "Требовать вам от всякого, чтоб дрались мужественно, или, лучше скажу, - по-черноморски. Я молю создателя и поручаю вас ходатайству господа нашего".
     
     
      7. КОЛЛИЗИИ ВРЕМЕНИ
     
      К 1790 году незаметно для многих сложился круг людей, которым в XIX веке предстояло стать придворной элитою (Ливены, Бенкендорфы, Адлерберги), но эти пришлые господа крутились пока что вокруг "малого" двора в Павловске или в Гатчине, мало кому известные, а будущий граф Аракчеев в чине подпоручика артиллерии натаскивал в арифметике сыновей Николая Ивановича Салтыкова... Павел, мучимый давним недовольством, утешался мыслями о своем превосходстве над матерью, которой однажды и сознался:
      - Я внутренне чувствую, что все меня любят.
      - Хуже быть того не может, - отвечала мать. - Очень опасное заблуждение думать, что ты всеми любим. Готовься, сын мой, выносить и всеобщую ненависть...
      Невестка заказала для печей в Павловске заслонки железные, но с мастером за работу не расплатилась. В ответ на упреки в крохоборстве оправдывалась:
      - Но я же великая княгиня, да и дорого ли стоят эти заслонки? А сделав их для меня даром, мастер невольно выказал тем самым преданность моему высочеству.
      - Заслонки - тьфу? - согласилась Екатерина. - Но революции с того и начинаются, что с человеком плохо расплачиваются...
      Граф Сегюр был отозван на родину, из Парижа приехал новый посол Эдмонд Женэ, которого императрица всячески третировала, как представителя новой Франции - революционной. Павел тоже избегал Женэ, а матери он сказал:
      - О чем там спорят в Париже? Будь моя воля или имей я власть вашу, я бы их всех усмирил пушками.
      - Вы, - ответила Екатерина, - плохо кончите, осмеливаясь думать, что с идеями можно бороться пушками...
      Дела становились день ото дня хуже! Россия скатывалась в кошмар политической изоляции, и уже потому так дорог был для нее союз с Австрией. Екатерина в раздражении писала Потемкину: "Каковы цесарцы бы ни были и какова ни есть от них тягость, но оная будет несравненно менее всегда, нежели прусская, которая совокуплена со всем тем, что в свете может быть только поносного..." Берлинский посол Келлер вел себя при дворе нагло, общаясь более с цесаревичем Павлом, нежели с Безбород ко; Екатерина в гневе говорила своему "визирю":
      - Иосиф-то умирает, всеми ненавидим, и не оттого ли занемог, что болтал много, пустяками народ беспокоя. Однако нам без Вены хуже будет. Смотри, сколько врагов у России: Турция, Швеция, Англия, Пруссия, Франция... А где сейчас армия Пруссии? - вдруг спросила Екатерина.
      - Она квартирует уже в Силсзии.
      - Тогда ясно: в Берлине ждут смерти Иосифа...
      Иосиф II скончался. На престол заступил его брат Леопольд I, бывший тосканский герцог. Берлин потребовал от него немедленного мира с Селимом и чтобы Австрия вернула полякам Голицию. За эту вот "милость" Польша подарит Пруссии Торн и Данциг.
      - Кто автор этого дурачества?
      - Очевидно, Герцберг, - отвечал Безбородко.
      - А я-то думала, что маркиз Луккезини...
      В апреле гром грянул: Пруссия заключила союз с Польшею, и Фридрих-Вильгельм немедля потребовал от поляков уступки Торна и Данцига. Через варшавских шпионов Петербург сумел перехватить прусских курьеров; вот что писал Луккезини своему пьяному королю: "Польша теперь в безусловном распоряжении вашего величества. Можете ею пользоваться, как удобным театром для войны с Россией или Австрией или же как оплотом для сохранения Силсзии". Екатерина была подавлена:
      - Александр Андреич, никак мы сели в лужу?
      - Надо скорее отправлять Булгакова в Варшаву...
      В беседе с Александром Воронцовым, братом Дашковой, Безбородко жаловался на все растущее всесилие фаворита Зубова:
      - Вот уж не думал, что подобный Зубову мизерабль столь укрепится близ государыни. По опыту знаю, что всяк куртизан желает в дела иностранные клювик просунуть. Но еще ни один из них не болтал столько глупостей, как этот дурачок...
      Зубова грызла зависть к авторитету Потемкина; он решил превзойти его, создавая "проекты", которые именовал "приятными умоначертаниями". Зубов призывал императрицу включить (!) в состав Российского государства Берлин и Вену, на карте рисовал новые страны "Австразию" и "Нейстрию". Мало того! Он предлагал Екатерине ехать в Севастополь - там они сядут на корабли и со шпагами в руках поплывут в Босфор, где и продиктуют султану условия мира...
      Воронцов подозревал Зубова в хамелеонстве.
      - Уверен, - говорил он, - если бы государыня похвалила якобинцев, Зубов таскал бы в своих зубах "Декларацию прав человека", яко верный Трезор носит туфлю хозяйскую...
      Все учитывал Потемкин в настроениях императрицы. Не учел только того, что Екатерина позовет первого попавшегося... Великолепный князь Тавриды пребывал еще в зените своего величия, черви только начинали копошиться в корнях его могучего дуба.
      Императрица, поначалу делившая ложе с тремя братьями Зубовыми, кажется, склонялась более к Валериану. Между братьями вспыхнула вражда, и Платон Зубов, самый хищный и коварный, добился того, чтобы Валериан уехал на войну. Потемкин принял красавца в Яссах, прочел наказ императрицы, просившей предоставить Валериану Зубову случай отличиться. Потемкин сказал, что воля государыни для него священна - и послал Зубова под огонь турок, на явную погибель, но Валериан остался цел. Так же светлейший поступил и с Николаем Зубовым, тоже искавшим на войне отличия. Вернувшись в столицу, братья жаловались, что Потемкин хотел убить их. Екатерине они внушали: фельдмаршал постоянно увеличивает армию, полки его сделались двухкомплсктны. У него якобы собран уже колоссальный резерв из солдат, которые его обожают, временно он разместил их по деревням. Молдаване с валахами, болгары с греками преданы лично Потемкину - и это опасно! Николай Салтыков, мастер придворных интриг, нашептывал Платону Зубову:
      - О гетманстве не забывай, о гетманстве напомни...
      Платон Зубов нашептывал императрице:
      - Не пойму, зачем Потемкину гетманство дали? У него там ватага собралась атаманов запорожских, и стоит им только свистнуть, как новая гайдаматчина возникнет, а затем и новый Емельяка явится... Эдак-то все умные люди говорят!
      Постоянно твердя о своей пламенной любви, Платон Зубов приучил Екатерину верить в искренность его страсти, и теперь для нее не было дороже этого молодца с красивыми глазами, который охотно дурачился с ее внуками, а между молодыми людьми скакала, визжа, облезлая старая обезьяна - любимица фаворита. Этой обезьяны побаивались все придворные: она прыгала по их головам, раздирая лица и парики, но все терпели, делая вид, будто очень рады этой забаве. Зубов в истоме возлежал на диванах, поигрывая на флейте; он принимал просителей за туалетом, и, не умея подражать Потемкину в его деяниях, он подражал ему тем, что принимал просителей в исподнем. Фаворит часами просиживал перед зеркалом, любуясь собою, а в туалетной, затаив дыхание, сгущалась толпа придворных, и если кто встречал в отражении зеркал надменный взор фаворита, то бывал счастлив, рассказывая об этом, как о большой жизненной удаче. К сожалению, в этой толпе появился и Гаврила Державин; извинить его нельзя, но понять можно: Потемкин был далек, а громадная усадьба Зубовых на Фонтанке примыкала к дому поэта...
      Заметив фаворита грустным, Екатерина спрашивала:
      - Отчего печален, дитя мое?
      - Сестрица родила, а... что подарить ей?
      Екатерина дарила. По-царски! Из сумм казенных.
      Зубов прыгал перед нею на одной ноге, резвясь.
      - Ас чего ты весел сей день?
      - У тетушки племянник в корнеты вышел...
      Ослепленная Екатерина уже не понимала, что ее превратили в дойную корову. Вокруг престола кормилось громадное, ненасытное семейство Зубовых, их дальних и ближних сородичей. Александр Николаевич Зубов, отец фаворита, приехал в Петербург-обогащаться! Салтыков устроил его прокурором в Сенате - есть ли что слаще? Злобный корыстолюбец, прокурор торговал протекцией своего всемогущего сына. За взятки он оптом скупал в Сенате тяжебные дела, тяжебщикам говорил - без стыда:
      - Ваше дело неправое, но я берусь его выиграть... через сына! Ежели по сенатскому решению - возьму сорок тыщ. Но решение Сената можно оспаривать, а потому давайте мне сразу сотню тыщ, и вашу неправду я через Платошу правдой сделаю. Укреплю вранье ваше именным указом ея величества...
      Екатерина все это знала и на все закрывала глаза, будто ее ничто не касалось. Однажды она хотела вовлечь в беседу с Зубовым и своего сына, спросив - каково его мнение? Павел, явно желая уязвить свою мать, ответил, что с некоторых пор у него нет своего мнения:
      - Мое мнение совпадает с мнением Зубова.
      - А разве я сказал дурость? - сдерзил фаворит.
      "Гамлет" выскочил из-за стола как ошпаренный. Его можно понять: почему он должен терпеть оскорбления от любовника своей матери?
      Чесма давно отошла в прошлое, и бравый Александр Иванович Круз все реже вспоминал, как тогда, при взрыве "Евстафия", его подняло под облака, потом с шумом опустило в глубину моря.
      - Вместе со мной, - добавлял Круз, - летел с саблей в зубах и Эски-Гасан, но он стал капудан-пашой, а я только вице-адмиралом. В довершение всего, когда я всплыл при Чесме, меня матросы потчевали еще веслом по башке...
      Василий Яковлевич Чичагов зимовал с эскадрою в Ревеле, а Круз, не поладив с принцем Нассау-Зигеном, был переведен на эскадру в Кронштадте. Екатерина знала, что Круз популярен на флоте, но ходу ему не давала. "У него рука несчастливая", - говорила она. Круз всю зиму энергично приводил эскадру в боевой порядок. Людей, как всегда бывает на Руси, не хватало. Александр Иванович заглядывал в харчевни и лавки Кронштадта, отнимал у мясников топоры, у дворников метлы:
      - Что вы тут топорами да метлами машете? И не стыдно вам, красномордым? Шли бы на флот - из пушек стрелять.
      - Да не умеем мы. Видано ль дело - пушка!
      - Научим. Ступайте на корабли...
      Так с бору по сосенке формировались экипажи.
      Иное дело - в королевской Карлскроне: Питт Младший, давний недруг России, слал сюда своих инженеров, английские офицеры давали присягу на верность Густаву III, занимая высокие должности на кораблях шведского флота. Питт Младший заверял Стокгольм, что, имей Швеция даже незначительный успех на морс, Англия не замедлит прислать на Балтику свою мощную эскадру, которая доломает все то, что не сумеют сломать шведы.
      Герцог Карл был уверен в летней кампании:
      - У русских нет на Балтике хороших кораблей, нет опытных экипажей. По смерти Грейга у них остался лишь один доблестный адмирал - принц Нассау-Зигсн, но он командует только гребными галерами. Дорога на Петербург открыта для нас в этом году, как открыта дорога и туркам на Севастополь...
      Мадрид предлагал Густаву посредничество к миру.
      - К сожалению, - отвечал король испанскому посланнику, - я уже дал согласие посредничать Пруссии и Англии, но эти страны готовы сами включиться в войну против России...
      Из Борго от отправил два письма - Питту и прусскому королю Фридриху-Вильгельму. Герцберг верно расценил послание Густава как обстоятельный призыв к войне с Россией (но в это время король Пруссии впал в состояние алкогольной депрессии, затем "слишком погрузился в нирвану сладострастия, чтобы можно было его разбудить"). Весна 1790 года на Балтике выдалась очень холодная, стылая вода нехотя расступалась перед шведскими кораблями. Было начало марта. В гавани Рогервика шведов не ждали. Они разграбили все магазины, заклепали русские пушки, а комендант крепости де Роберти с поклоном отдал свою шпагу герцогу Зюдерманландскому.
      - Соберите с жителей деньги, - велел ему герцог.
      Контрибуция составила всего 4000 рублей.
      - Больше не нашли, - извинился де Роберти...
      Все это произошло близ Ревеля, где стояла балтийская эскадра. Чичагов послал в Рогсрвик полковника Колюбакина:
      - Притащи сюда де Роберти, я хочу повесить его...
      На эскадре поминали прежнего коменданта Павла Кузьмина, однорукого старца. В начале войны герцог Карл Зюдерманландский тоже приказал ему отворить ворота Рогервика, но Кузьмин отвечал герцогу:
      - Сукин ты сын! Отворяй сам... У меня только одна рука, да и та занята шпагой.
     
     
      8. ОТ АНАПЫ ДО ФРИДРИХСГАМА
     
      А в Николаеве весна обещала быть ранней, обыватели давно спали при открытых окнах. Черный пудель привык к распорядку хозяина: с утра сопровождал его на верфи, где и дремал в стружках, затем, после обеда, бежал следом за ним до штурманского училища, дремля на крыльце, пока Прохор Акимович читал лекции по устройству корабельного корпуса. Курносов жил в достатке, имел прислугу и вестовых, но за все эти годы сыновьям своим даже копейки не послал: пусть обходятся коштом казенным... Неожиданно Ушаков вызвал мастера в Севастополь, а там чего только нет: лимоны, апельсины, орехи грецкие, изюм и халва, миндаль и каштаны, мыло турецкое и хна для волос. Курносов дивился - откуда такое изобилие? Ему объяснили: на флоте турецком сейчас дезертирство повальное, потому Кучук-Гуссейн стал неволить греческих мореходов службой султану, а эллины бегут в Россию на своих кораблях. Товары они разбазарят, корабли русскому флоту продадут, потом и сами на русский флот просятся...
      - Слушай! - бодро начал Ушаков, - Турецкий флот пока в Буют-дере, но скоро явится. Гасан торчит в Измаиле, а к нам нагрянет Саид-бей. Только не путай Саид-бея с Саидом-Али, адмиралом алжирским; оба они флотоводцы изрядные. При Войновиче эскадра наша лишь к середке лета на рейд вытаскивалась, а ныне по весне должны к Анатолии выйти... К тому и вызвал тебя: помогай корабли готовить.
      У него все было отлично! Офицерские штаты великолепны. Иностранцев, кроме греков, в Севастополе не осталось. Плохо было только с матросами, но Балаклава сулила дать и их.
      Прохор спросил: правда ли, что Потемкин болеет?
      - Да. Жаль, не бережет он себя. А коли помрет, нам с тобой худо станется... Но жить при ставке в Яссах я не мог бы! Там знаешь как? Светлейший репку уронит, дюжина холуев знатных бросаются поднимать ее...
      Был теплый, хороший вечер. Ушаков и Курносов сидели за столом, вином балуясь, без мундиров - в жилетках белых.
      - Федор Федорович, а скажи-ка ты мне, зачем Потемкину титул гетмана понадобился? Или честолюбия лишнего ради?
      - Сплетням не верь, - отвечал Ушаков. - В этом титуле заключена мысль государственная. Не забывай, что Киев - град пограничный, а все, что лежит за Днепром, отрезано от Украины нашей. Потемкин - мужик хитрушший! Пока именует себя "Екатеринославским и Черноморским". А после победы, вот увидишь, объявит свое "гетманство обеих сторон Днепра". И ты понял, что он задумал: объединить Украину Западную с нашею, Левобережной, чтобы все украинцы в единой семье жили... Вот ради чего светлейший и пожелал булаву гетманскую!
      Адмирал ознакомил сюрвайера с ордером Потемкина, в котором указано: черноморцам прочесать бухты Анатолии, затем штурмовать Анапу с моря, а с берега Анапу станет брать войско Юрия Бибикова, идущее со стороны Кубани... В мае Ушаков вывел эскадру в морс, с ним ушли крейсера греческих добровольцев "Панагия Попанди", "Принцесса Елена" и прочие. До самой Анатолии пролегла безлюдная водяная пустыня. Для опознания своих по ночам зажигали два фонаря на вантах, а сходясь ближе, окликали друг друга: "Откудова судно?" - "Николаев". - "Кто командиром?" Ответом был пароль: "Мы богом хранимы..." На подходах к Синопу крейсера разошлись для поиска противника. Ушаков приказал эскадре начать бомбардировку Синопа.
      - Кто бы мог подумать, - говорил он офицерам, - что этот городишко был столицею Митридата и даже Трапезундской империи. И уж совсем вчуже мне кажется, что именно здесь, в Синопе, знаменитый Лукулл задавал гостям пиры лукулловские...
      Эскадра громила бомбами Синоп и корабли в его гаванях. Появление русских на прибрежных коммуникациях вызвало среди турок страх и панику. Греческие корсары безжалостно топили, сжигали и полонили турецкие суда, но нигде не встретили "султанов" капудан-паши. Зато на флагманском "Рождество Христово" было не повернуться от пленных: турки, греки, армяне, невольники и невольницы, везомые на продажу и теперь от рабства избавленные, черкесы, плывущие с Кавказа на службу Сслиму III, "неверные" запорожцы, и, наконец, просто нищие... Пленные турки показали: Буюкдерская эскадра еще не оставила Босфора, Саид-бсй живет на даче, а часть флота послал в Эгейское морс - ловить греческих корсаров Ламбро Каччиони...
      - Идем к Анапе, - указал Ушаков штурману.
      Черноморский флот совершал первый в истории боевой поход, выполняемый по образцовым планам, в которых все было четко и ясно, как никогда. Но подвела... армия! Анапа отвечала эскадре огнем, и Ушаков понял, что Бибикова под Анапою нет.
      - И где он теперь - бог его знает...
      На подходах к Севастополю встретили пакетбот, доставивший на эскадру почту от светлейшего. Из бумаг выяснилось, что Юрий Бибиков, еще не дойдя до Анапы, так изнурил солдат, что они едва ноги волокли. А паша Анапы выслал навстречу невольника с караваем хлебным - для Бибикова: "Вот - паша тебе передаст, чтоб не сдох от голода, когда назад пойдешь..." Обратный путь был еще страшнее: Кубань разлилась в ширину, как море, а за нею лежала голая степь. Половина войска пала в пути. Потемкин писал о Бибикове как о бездарном подлеце и безумце, поход к Анапе он сравнивал с беспримерным походом Кортеса в Мексику... Потемкин горько оплакивал эту неудачу: "Сколько сим возгордятся турки"!
      Эскадра положила якоря на грунт Севастопольского рейда. Ушаков сделал последнюю запись во флагманском журнале: "И тем оной вояж окончен благополучно".
      - Эскадре быть готовой к вояжу новому...
      А здесь Балтика, и корабли что-то больно лихие: "Дерись", "Нс тронь меня", "Поддержи славу"... Герцог Зюдерманландский держал свой флаг на "Густаве III"; рано утром перед шведами открылась панорама древнего Рсвсля, а поперек гавани, заграждая ее, в линию стояли русские корабли, вцепившись в грунт якорями. Английский адмирал Сидней Смит сказал герцогу, что адмирал Чичагов на этот раз поступил очень правильно:
      - Не знаю, кто научил его отдать якоря, но видно, что эти варвары выстроили стенку словно из кирпичей...
      Порывистый ветер часто кренил шведскую эскадру, идущую с моря: волны заплескивали открытые порты нижних деков, из которых торчали пушечные морды. Русские корабли держали паруса свернутыми и потому стояли на ровном киле. Сближение происходило в абсолютной тишине... Крен мешал шведам, их залпы оказались бесполезны. Зато первый же залп русских рванул паруса головного корабля шведов, на трепещущих ошметках ткани он едва сумел отвернуть в сторону.
      - Наконец, это невыносимо! - воскликнул герцог.
      Подавая пример другим, его "Густав III" пошел на русских, желая сбить их с якорей. Во время разворота рангоута флагман получил от русских порцию ядер. Одно сумасшедшее ядро, косо взлетев кверху, убило на марсе матроса. С высоты мачты, раскинув руки и ноги, убитый полетел вниз. Но краем бушлата он застрял в блоке! Напрасно марсовая команда тянула канаты - блок заклинило прочным сукном английского производства, и флагман шведского флота потерял управление. Из люков выбегали матросы, огонь русских батарей сметал их с палубы. "Густава III" несло прямо на русскую линию...
      - О боги! - взмолился герцог. - Неужели мне предстоит позор плена из-за паршивого блока, в который попал кусок вонючей тряпки от дохлого матроса?!
      Русские отлично видели всю безнадежность шведов.
      - Эх! - разнеслось по русской эскадре, как один общий вздох, когда покойник сорвался с блока, освободив его шкивы для работы, и тогда паруса "Густава III", снова заполоскав от порыва ветра, помогли флагману отбежать подальше...
      Не так повезло идущему следом "Принцу Карлу": не в силах выбраться из-под огня, он спустил свои флаги.
      Шведы отступили, а "Раксен-Стендер" сел на мель и шведы устроили на нем пожар, чтобы корабль не достался русским. Герцог Зюдерманландский признался Смиту:
      - Сегодня я понял, что испытывает мышь, когда попадает в мышеловку... Будем считать, что нам повезло! И да поможет всевышний моему брату королю во Фридрихсгаме.
      ...На другой стороне Финского залива, в полном неведении событий, жил и трудился гарнизон пограничного Фридрихсгама: здесь стояли корабли и батареи, в госпитале лечились раненые, в город съехалось немало вольнонаемных работников и жен офицеров. 1 мая бригадиру Слизову доложили, что ночью в морс блуждали странные огни. Слизов сообразил:
      - Откуда быть кораблям, если Чичагов в Рсвеле, Круз в Кронштадте, а принц Нассау-Зиген с нами?
      - Очевидно, появились шведы.
      - Но лед в Карлскроне и Ловизе еще не сошел.
      - А может, шведы "выломались" изо льда?..
      Близнецы Курносовы обедали на двухмачтовом коттере "Кречет", где командирствовал Платон Гамалея, лучший астроном флота. Великий трезвенник, он в бокалы мичманские подливал сливки.
      - У вас глаза молодые, - сказал он, - с палубы оглядитесь за островами: что там в море творится?
      Петр и Павел вернулись в кают-компанию:
      - Ясно виден синий штандарт с тремя коронами.
      - Так это королевский! Значит, Густав рядом...
      Шведская эскадра открыла огонь по батареям, уже покинутым, и по улицам города, не ожидавшего нападения. Уже пылал городской мост, гарнизон спешил укрыться за стенами форштадтов, из госпиталя на валы крепости карабкались раненые, крича:
      - Подавай ядра! Где порох?..
      Срочно созвали офицерский совет. Комендант Фридрихсгама, служака из немцев, предложил крепость сдать:
      - Де Роберти сдал Рогервик, и его не повесили.
      - Еще повесим! - предрек бригадир Слизов. - Сначала выслушаем мнение младших. Так положено. Прошу господ мичманов...
      - Сражаться! - запальчиво отвечали близнецы Курносовы. - Инвалиды да больные из госпиталя уже на пушках...
      Слышалась музыка королевских оркестров. Начальник крепостной артиллерии (тоже из немцев) сказал, что пушки есть, ядра есть, зато нет картузов для засыпки пороха.
      - Взять из лавок весь шелк, всю бумагу, - велел Слизов. - Всем бабам кульки свертывать, картузы сшивать... быстро!
      Шведы уже стояли на фарватере. Их оркестры гремели. С валов крепости стреляли из ружей инвалиды и раненые. Курносовы сбежали к пристани, когда к ней подвалила шлюпка под белым флагом. Шведский офицер назвался бароном Розсном.
      - Я прислан самим королем, - сказал он по-русски. - Мне нужен комендант крепости Фридрихсгама.
      - Он болен, - единогласно соврали близнецы.
      - Тогда прошу начальника артиллерии.
      - Он вчера умер.
      - Как странно! - заметил барон Розен. - Тогда передайте волю моего короля своему начальству: Фридрихсгам должен сдаться безо всяких условий. На размышление - два часа!
      За эти два часа женщины гарнизона навертели кульков из бумаги, нашили из шелка "картузов", в которые и насыпали пороху. Старинные пушки времен царя Гороха открыли пальбу по шведским кораблям, и синий штандарт с тремя коронами убрался за каменистые острова...
      Офицеры собрались на городской площади возле ратуши, обсуждая: что делать далее? С моря прилетела бомба и, сорвав с головы Слизова шляпу, треснулась в булыжники, дымно воняя. Петр Курносов схватил бомбу, стал выдергивать из нес запал.
      - С ума ты сошел, парень! - кричали все, разбегаясь.
      - Ой, горячая! - ответил Петр, отбросив бомбу...
      Два дня близнецы сражались на бастионе, пока не кончились ядра. Гамалея звал их на катер обедать:
      - Вы же голодные, ребятки, ничего не ели...
      3 мая ветер развел волну, хлынули дожди. В крепость вошли пехотные батальоны, присланные на подмогу. Полуголые шведы возились в воде, снимая пушки со своих затопленных канонерок. Они пытались поджечь их, но дожди заливали пламя. 6 мая король еще раз рискнул прорваться с судами на фарватер, но крепость встретила его таким яростным сопротивлением, что он был вынужден отвести свой флот в открытое море...
      Только теперь примчался курьер - от Чичагова:
      - Наша эскадра отогнала шведскую от Рсвеля!
      Слизов не дал курьеру даже покинуть седло:
      - Скачи обратно! Передай Чичагову, братец, что наш гарнизон отогнал флот короля от Фридрихсгама...
      Жители уже кинулись в церквушку, солдаты и матросы на радостях ставили свечки перед образом Николы Морского, хранителя всех плавающих. Десятки, сотни, тысячи свечей - все они запылали, и перед иконой вдруг выросла плотная стенка пламени. Священник гарнизона первым осознал опасность и в ужасе бил верующих кадилом по головам, крича в исступлении:
      - Да кто ж так молится? Спалите вы меня...
      - Спасайтесь! - орали верующие. - Горим...
      С моря король Густав III увидел пламя над Фридрихсгамом. Офицеры советовали его величеству вернуться:
      - Наверняка это крепость объята пожаром.
      - И пусть горит, а мы идем прямо на Петербург!
     
     
      9. ПРЕСЛЕДОВАНИЕ
     
      Сиятельный граф Безбородко (как всегда, приоткрыв от усердия рот и сожмурив глаза, заплывшие от ожирения) бодро строчил в ставку Потемкина-к Попову: "Производится ныне примечания достойный суд. Радищев, советник таможенный, несмотря, чго у него и так было дел много, которыя он, правду сказать, и правил изрядно и бескорыстно, вздумал лишния часы посвятить на мудрования... выдал книгу "Путешествие из Петербурга в Москву", наполненную зашитой крестьян, зарезавших помещиков... Книга сия начала входить в моду у многой шали; сочинитель взят под стражу".
      Пожалуй, даже Вольтера в юности Екатерина не читала с таким вниманием, с каким в старости прочитала "пагубную книгу". Петербург притих: рядом с именем Радищева поминалось имя Степана Шешковского. Екатерина послала книгу Радищева в Яссы - Потемкину. Но теперь для него любое раздражение императрицы невольно связывалось с тем "зубом", который он мечтал выдернуть. Что-то мрачное творилось там, на Олимпе власти, кажется, Екатерина была уже склонна запретить даже собственные сочинения: ведь ее переписка с Вольтером теперь выглядела крамольной...
      - Сказывают люди приезжие, - доложил Попов, вездесущий, - что якобы прокурор Зубов, отец "новичка" нашего, проводит в московские губернаторы князя Александра Прозоровского.
      - Дурака-то этого? А - зачем?
      - Противу мартинистов и Новикова...
      Потемкин знал: Екатерина подкрадывалась к Новикову давно. А что могло связывать Новикова с Потемкиным? Да ничего, кроме того памятного с юности дня, когда их одновременно исключили из университета "за леность и тупоумие". Начальство ошиблось: "лентяи и тупицы" стали миру известны, только один ублажается в Яссах, а другой гоним на Москве... Большой знаток религиозной литературы, Потемкин всегда был противником литературы мистической. Но если Екатерина утверждает, что литература обязана воспитывать граждан на положительных видах, то есть ли грех в том, чтобы литература воспитывала добро в людях, описывая явления отрицательные? Так делал Фонвизин, так делал Новиков, так поступал и Радищев...
      - Зуб ноет! Дергать, што ли? - скулил Потемкин.
      Крамольная книга Радищева была им прочитана. И теперь она, гонимая и проклятая, валялась на диване светлейшего в Яссах. Ее свободно читали все кому не лень, от руки переписывали и распространяли. Может, Потемкин нарочно оставлял ее на диване? Может, и не считал ее пагубной? А может, он поступал так назло самой матушке Екатерине?..
      Екатерина ожидала ответа. Потемкин ответ дал.
      Но его отзыв о книге Радищева выглядел странно!
      На все укоризны и гневы царицы противу автора Потемкин выражал уверенность, что Екатерина не станет преследовать Радищева: "Я прочитал присланную мне книгу. Нс сержусь. Рушеньем Очаковских стен отвечаю сочинителю. Кажется, матушка, он и на Вас возводит какой-то поклеп? Верно, и Вы не понегодуете. Ваши деяния - Ваш щит!". Получить такое письмо от Потемкина было для Екатерины как оплеуха от лучшего друга.
      - Радищев бунтовщик хуже Пугачева, - говорила она. - Исполнен заблуждений французских, желающий привесть народ к неповиновению начальству. Это есть первый подвизатель революции в России! Он мартинист опаснее даже Новикова, гнездо которого на Москве давно уже разорить бы надобно...
      По всей стране уходили в подполье масонские ложи. Екатерина сама прочитывала списки ученых и литературных обществ, многих масонов стали преследовать, их высылали в глухую провинцию.
      Только офицеров флота она не тронула:
      - Что с них взять? Они и без того уже на галерах...
      А служба на галерах приравнивалась к каторге!
      Перед отбытием в Варшаву Булгакова просили представиться Платону Зубову.
      - А разве он служит по Коллегии дел иностранных?
      - Не иностранных, а странных. Но так надо...
      Фаворит принял заслуженного дипломата в неглиже. При этом он сидел в кресле, засунув в нос палец.
      - Надеюсь, мы с вами поладим, - сказал он. - Тем более секретарем посольства в Варшаве мой друг - Франц Альтсстл.
      - Вы ставите вопрос или утверждаете свой тезис?
      - А как ты сам думаешь? - улыбнулся Зубов...
      Насиловать свою натуру Булгаков не стал: он повернулся и вышел. Безбородко был явно угнетен небывалым и скорым усилением Зубова... На прощание он сказал:
      - Во мне уже не нуждаются. Скоро я стану посылать к подъезду Зимнего дворца свою пустую карету, а сам останусь сидеть дома. Отсутствие кареты у подъезда еще могут заметить. Но вряд ли заметят теперь мое отсутствие в кабинете государства...
      Варшава. На кострах в Познани еще сжигали молоденьких "ведьм", варивших кисель на воде из костелов, а здесь, в Варшаве, упивались речами о шляхетской свободе. В этом хаосе мятежного словоблудия сохранял спокойствие Феликс Щснсны-Потоцкий, волочившийся за "прекрасной фанариоткой". Страстно влюбленный в нее, он - по ее внушению - держался "русской партии", в своем имении Тульчине охотно принимал Потемкина и Суворова... Булгакову было неприятно узнать, что госпожа де Витт собирается покинуть Варшаву, и он пытался удержать ее в этом Вавилоне:
      - Куда вы? Щснсный готовит вам рай в Умани.
      - Ах, что мне Умань! - отвечала красавица. - Я уже взяла однажды крепость Хотин, а теперь спешу на штурм Измаила...
      На улицах Варшавы вихрилась пылища за каретами, из цукерен пахло ванилью, улыбки нежных пани были очаровательны, сабли звенели, а король Станислав был надломлен. При встрече с Яковом Ивановичем он проклинал королевскую жизнь:

К титульной странице
Вперед
Назад