Московское государство перед смутой Политическое противоречие в московской жизни XVI века Обратимся теперь к характеристике тех основных яв- лений московской государственной и общественной жизни, которыми определилось содержание труднейшего кризиса, пережитого Московским государством на рубеже XVI и XVII столетий. В основании московского государственного и общест- венного порядка заложены были два внутренних противоре- чия, которые чем дальше, тем больше давали себя чувс- твовать московским людям. Первое из этих противоречий можно назвать политическим и определить словами В. О. Ключевского: "Это противоречие состояло в том, что мос- ковский государь, которого ход истории привел к демок- ратическому полновластию, должен был действовать пос- редством очень аристократической администрации". Такой порядок вещей привел к открытому столкновению московс- кой власти с родовитым боярством во второй половине XVI в. Второе противоречие было социальным и состояло в том, что под давлением военных нужд, вызванных необхо- димостью лучшего устройства государственной обороны, интересы промышленного и земледельческого класса, труд которого служил основанием народного хозяйства, систе- матически приносились в жертву интересам служилых зем- левладельцев, не участвовавших непосредственно в произ- водительной деятельности страны. Последствием такого порядка вещей было недовольство тяглой массы и стремле- ние ее к выходу с "тяглых жеребьев" на черных и част- новладельческих землях, а этот выход, в свою очередь, вызвал ряд других осложнений общественной жизни. Оба противоречия в своем развитии во вторую половину XVI в. создали государственный кризис, последним выражением которого и было так называемое смутное время. Нельзя, по нашему разумению, приступить к изложению этого вре- мени, не ознакомясь с условиями, его создавшими, и не сделав хотя краткого отступления об эпохе сложения мос- ковского государственного и общественного строя. В понятие власти московского государя входили два признака, одинаково существенных и характерных для нее. Во-первых, власть московского государя имела патримони- альный характер. Происходя из удельной старины, она бы- ла прямой преемницей вотчинных прав и понятий, отличав- ших власть московских князей XIV--XV вв. Как в старое время, всякий удел был наследственной собственностью, вотчиной своего "государя", удельного князя, так и все Московское государство, ставшее на месте старых уделов, признавалось "вотчиной" царя и великого князя. С Мос- ковского государства это понятие вотчины переносилось даже на всю Русскую землю, на те ее части, которыми московские государи не владели, но надеялись владеть. "Не то одно наша вотчина, -- говорили московские князья литовским, -- кои городы и волости ныне за нами, а вся русская земля... из старины от наших прародителей наша вотчина". Вся полнота владельческих прав князя на нас- ледованный удел была усвоена московскими государями и распространена на все государство. На почве этой удель- ной преемственности и выросли те понятия и привычки, которые Грозный выражал словами: "Жаловати есмы своих холопей вольны, а и казнити вольны же есмы". И сам Грозный считал себя собственником своей земли, и люди его времени смотрели на государство, как на "дом" или хозяйство государя. Любопытно, что один из самых впе- чатлительных и непосредственных, несмотря на вычурность слога, писателей конца XVI и начала XVII в., Иван Тимо- феев, обсуждая последствия прекращения московской ди- настии, всегда прибегал к сравнению государства с "до- мом сильножителя": очевидно, такая аналогия жила в умах той эпохи. Во-вторых, власть московского государя отли- чалась национальным характером. Московские великие князья, распространяя свои удельные владения и став сильнейшими среди севернорусских владетелей, были приз- ваны историей к деятельности высшего порядка, чем их прославленное удельное "скопидомство". Им, как наиболее сильным и влиятельным, пришлось взять на себя задачу народного освобождения от татар. Рано стали они копить силы для борьбы с татарами и гадать о том, когда "Бог переменит Орду". Во второй половине XIV в. борьба с Ор- дой началась, и на Куликовом поле московский князь впервые выступил борцом не только за свой удельный ин- терес, но и за общее народное дело. С той поры значение московских великих князей стало изменяться: народное чувство превратило их из удельных владетелей в народных вождей, и уже Дмитрий Донской заслужил от книжников эпитет "царя русского". Приобретение Москвой новых зе- мель перестало быть простым собиранием "примыслов" и приобрело характер объединения великорусских земель под единой национальной властью. Трудно решить, что шло впереди: политическая ли прозорливость московского владе- тельного рода или же самосознание народных масс; но только во второй половине XV в. национальное государс- тво уже сложилось и вело сознательную политику; ко вре- мени же Грозного готовы были и все те политические тео- рии, которые провозгласили Москву "новым Израилем", а московского государя -- "царем православия". Обе ука- занные черты -- вотчинное происхождение и национальный характер -- самым решительным образом повлияли на поло- жение царской власти в XVI в. Если государь был вотчин- ником своего царства, то оно ему принадлежало, как собственность, со всей безусловностью владельческих прав. Это и выражал Грозный, говоря, что он "родителей своих благословением свое взял, а не чужое восхитил". Если власть государя опиралась на сознание народной массы, которая видела в царе и великом князе всея Руси выразителя народного единства и символ национальной не- зависимости, то очевиден демократический склад этой власти и очевидна ее независимость от каких бы то ни было частных авторитетов и сил в стране. Таким образом, московская власть была властью абсолютной и демократи- ческой. Рядом же с этой властью в XV--XVI вв. во главе ад- министративного и социального московского порядка нахо- дилось московское боярство, история которого с таким интересом и успехом изучалась в последние десятилетия. Однако это изучение не привело еще исследователей к единомыслию. Не все одинаково смотрят на положение бо- ярства в XVI в. Одним оно представляется слабой полити- чески средой, которая вне служебных отношений не имела ни внешнего устройства, ни внутреннего согласия, ни влияния на массы и, стало быть, не могла выступить на борьбу с властью за какой-либо сословный интерес. С этой точки зрения гонение Грозного на бояр объясняется проявлением ничем не оправдываемого тиранства. Другим наблюдателям, напротив, боярство представляется как олигархический организованный в партии круг знатнейших фамилий, которые стремятся к господству в государстве и готовы на явную и тайную борьбу за влияние и власть. Такая точка зрения освещает политику Грозного относи- тельно бояр совершенно иначе. Грозный только оборонялся от направленных на него козней, "за себя стал", по его собственному выражению. Наконец, третьи не считают воз- можным ни отрицать политические притязания боярства, ни преувеличивать значение происходивших между властью и боярами столкновений до размеров правильной политичес- кой борьбы. Боярство, по этому последнему взгляду, было родовой аристократией, которая притязала на первенству- ющее положение при дворе и в государстве именно в силу своего происхождения. Но эти притязания не имели в виду ограничить державную власть или вообще изменить госу- дарственный порядок. В свою очередь, и власть до сере- дины XVI в. не противопоставляла ничего определенного боярским притязаниям, не подавляла их систематично и круто, но вместе с тем не считала для себя обязательным их удовлетворять или даже признавать. Неопределенность стремлений и взглядов вела к отдельным, иногда очень крупным недоразумениям между государем и слугами; но принципиально вопрос о взаимном отношении власти и бо- ярства не поднимался ни разу до того времени, пока дело не разрешилось опричниной и казнями Грозного. Это пос- леднее мнение кажется нам более вероятным, чем прочие. В XVI в. московское боярство состояло из двух сло- ев. Один, более древний, но не высший, состоял из луч- ших семей старинного класса "вольных слуг" московского княжеского дома, издавна несших придворную службу и призываемых в государеву думу. Другой слой, позднейший и знатнейший, образовался из служилого потомства владе- тельных удельных князей, которое перешло на московскую службу с уделов северо-восточной Руси и из-за литовско- го рубежа. Такую сложность состав высшего служилого класса в Москве получил с середины XV в., когда полити- ческое торжество Москвы окончательно сломило удельные дворы и стянуло к московскому двору не только самих подчиненных князей, но и слуг их -- боярство удельных дворов. Понятно, что в Москве именно с этого времени должно было приобрести особую силу и важность местни- чество, так как оно одно могло поддержать известный по- рядок и создать более или менее определенные отношения в этой массе служилого люда, среди новой для него слу- жебной обстановки. Местничество и повело к тому, что основанием всех служебных и житейских отношений при московском дворе XVI в. стало "отечество" лиц, состав- лявших этот двор. Выше прочих по "отечеству", разумеет- ся, стали титулованные семьи, ветви старых удельных ди- настий, успевшие с честью перейти со своих уделов в Москву, сохранив за собой и свои удельные вотчины. Это, бесспорно, был высший слой московского боярства; до не- го лишь в исключительных случаях служебных отличий или дворцового фавора поднимались отдельные представители старых не княжеских боярских фамилий, которые были "ис- кони вечные государские, ни у кого не служивали, окромя своих государей" -- московских князей. Эта-то избранная среда перворазрядных слуг московского государя занимала первые места везде, где ей приходилось быть и действо- вать: во дворце и на службе, на пирах и в полках. Так следовало по "отечеству", потому что вообще, выражаясь словами царя В. Шуйского, "обыкли большая братья на большая места седати". Так "повелось", и такой обычай господствовал над умами настолько, что его признавали решительно все: и сами бояре, и государь, и все мос- ковское общество. Быть советниками государя и его вое- водами, руководить политическими отношениями страны и управлять ее областями, окружать особу государя посто- янным "синклитом царским", -- это считалось как бы при- рожденным правом княжеско-боярской среды. Она сплошь состояла из лиц княжеского происхождения, о которых справедливо заметил В. О. Ключевский, что "то все ста- ринные привычные власти Русской земли, те же власти, какие правили землей прежде по уделам; только прежде оне правили ею по частям и поодиночке, а теперь, соб- равшись в Москву, оне правят всею землею и все вместе". Поэтому правительственное значение этой среды представ- лялось независимым от пожалования или выслуги: оно боя- рам принадлежало "Божиею милостию", как завещанное предками родовое право. В "государеве родословце" преж- де всего искали князья-бояре опоры для занятой ими в Москве высокой позиции, потому что рассматривали себя как родовую аристократию. Милость московских государей и правительственные предания, шедшие из первых эпох московской истории, держали по старине близко к престо- лу некоторые семьи вековых московских слуг не княжеской "породы", в роде Вельяминовых и Кошкиных. Но княжата не считали этих бояр равными себе по "породе", так как, по их словам, те пошли "не от великих и не от удельных князей". Когда Грозный женился на Анастасии, не бывшей княжной, то этим он, по мнению некоторых княжат, их "изтеснил, тем изтеснил, что женился у боярина своего дочерь взял, понял робу свою". Хотя говорившие так князья "полоумы" и называли царицу-рабу "своею сест- рою", тем не менее с очень ясной брезгливостью относи- лись к ее нетитулованному роду. В их глазах боярский род Кошкиных не только не шел в сравнение с Палеолога- ми, с которыми умел породниться Иван III, но не мог равняться и с княжеским родом Глинской, на которой было женат отец Грозного. Грозный, конечно, сделал менее блестящий выбор, чем его отец и дед; на это-то и указывали князья, называя рабой его жену, взятую из простого боярского рода. Этому простому роду они прямо и резко отказались повиноваться в 1553 г., когда не захотели целовать крест маленькому сыну Грозного -- Димитрию: "А Захарьиным нам, -- говорили они, -- не служивать". Такая манера князей-бояр XVI в. свысока относиться к тому, что пошло не от великих и не от удельных князей, дает основание думать, что в среде высшего московского боярства господствовал именно кня- жеский элемент с его родословным гонором и удельными воспоминаниями. Но, кроме родословца государева, который давал опору притязаниям бояр-князей на общественное и служеб- ное первенство, у них был и еще один устой, поддержива- ющий княжат наверху общественного порядка, -- это их землевладение. Родословная московская была и земельной знатью. Все вообще старые и служилые князья Московской Руси владели наследственными земельными имущества-ми; нововыезжим князьям и слугам, если они приезжали в Москву на службу без земель, жаловались земли. Малозе- мельным давали поместья, которые нередко, за службу, обращались в вотчины. Можно считать бесспорным, что в сфере частного светского землевладения московское бояр- ство первенствовало и, заметим, -- не только количест- венно, но и качественно. В XVI в. еще существовали, как наследие более ранней поры, исключительные льготы знат- ных землевладельцев. Представляя собой соединение неко- торых правительственных прав с вотчинными, эти льготы сообщались простым боярам пожалованием от государя. Но у княжат-землевладельцев льготы и преимущества вытекали не из пожалования, а представляли остаток удельной ста- рины. Приходя на службу к московским государям со свои- ми вотчинами, в которых они пользовались державными правами, удельные князья и их потомство обыкновенно не теряли этих вотчин и на московской службе. Они переста- вали быть самостоятельными политическими владетелями, но оставались господами своих земель и людей со всей полнотой прежней власти. По отношению к московскому го- сударю они становились слугами, а по отношению к насе- лению своих вотчин были по-прежнему "государями". Зная это, Иосиф Волоцкий и говорил о московском великом кня- зе, что он "всеа Русскиа земли государям государь", та- кой государь, "которого суд не посужается". Подобное сохранение старинных владетельных прав за княжатами -- факт бесспорный и важный, хотя и малоизученный. Нет сомнения, что в своих вотчинах они имели все атрибуты государствования: у них был свой Двор, свое "воинство", которое они выводили на службу великого князя московс- кого; они были свободны от поземельных налогов; юрис- дикция их была почти не ограничена; свои земли они "жа- ловали" монастырям в вотчины и своим служилым людям в поместья. Приобретая к старым вотчинам новые, они и в них водворяли те же порядки, хотя их новые земли не бы- ли их родовыми и не могли сами по себе питать владель- ческих традиций. Когда, например, Ф. М. Мстиславский получил от великого князя Василия Ивановича выморочную волость Юхоть, то немедленно же стал жаловать земли церквам и служилым людям. Так, в 1538 г., он "пожаловал своего сына боярского" в поместье несколькими деревня- ми: дал деревню священнику "в доме Леонтия чудотворца", "в препитание и в вечное одержание" и т. д. Естественно было, вслед за князьями, и простым боярам водворять на своих землях те же вотчинные порядки и "пожалованием великого государя" усваивать себе такие же льготы и преимущества. Уже в самом исходе XVI в. (1598) Иван Григорьевич Нагой, например, "пожаловал дал человеку своему Богдану Сидорову за его к себе службу и за тер- пенье старинную свою вотчину в Бельском уезде, в Селе- хове слободе, сельцо Онофреево с деревнями и с почин- ки", и прибавлял, что до той его вотчины его жене и де- тям, роду и племени "дела нет никому ни в чем некоторы- ми делы". Но в то же время он ни в жалованной грамоте на вотчину, ни в своей духовной не объявлял, что отпус- кает своего старого слугу на свободу: напротив, он обя- зывал его дальнейшей службой жене и сыновьям своим. Знаменитая семья Романовых, Федор Никитич с братьями, также имела у себя холопа-землевладельца, -- второго Никитина сына Бартенева. В 1589 г. Второй Бартенев, бу- дучи "человеком" Федора Никитича, искал деревни на властях Троице-Сергиева монастыря, "отчины своей, отца своего по купчей"; а на одиннадцать лет позже, служа в казначеях у Александра Никитича, этот же самый "раб до- вел царю Борису на "государей" своих Романовых". Что землевладельцы-холопы, "помещики своих государей", были явлением гласным и законным в XVI в., доказывается, между прочим, тем, что в 1565 г. сам царь велел своему сыну боярскому Казарину Трегубову, бывшему в приставах у литовского гонца, "сказыватися княжь Ивановым челове- ком Дмитриевича Бепьского" и говорить гонцу, что он, Казарин, никаких служебных вестей не знает по той при- чине, что он у своего государя князя Ивана в его жало- ванье был, в "поместье". Таким образом, создался в Московском государстве особый тип привилегированного землевладения -- "боярс- кое" землевладение. Самыми резкими чертами оно было ог- раничено от других менее льготных видов владения. Тяг- лый землевладелец севера, служилый помещик центра, за- пада и юга, мелкий вотчинник на своей купле или выслу- женной вотчине -- весь этот мелкий московский люд, от- бывавший всю меру государева тягла и службы со своей земли, стоял неизмеримо ниже землевладельца боярина, ведавшего свои земли судом и данью, окруженного дворней "из детей боярских" или -- что то же -- "боярских холо- пей", для которых он был "государем", гордого своим удельным "отечеством": близкого ко двору великого госу- даря и живущего в государевой думе. Общественное расс- тояние было громадно, настолько громадно, что прямо об- ращало эту земледельческую княжеско-боярскую среду в особый правящий класс, который вместе с государем стоял высоко над всем московским обществом, руководя его судьбами. Это были "государи" Русской земли, суд которых "посужался" только "великим государем"; это были "удельнии великие русские князи", которые окружили "московского великого князя" в качестве его сотрудни- ков-соправителей. С первого взгляда кажется, что этот правящий класс поставлен в политическом отношении очень хорошо. Первенство в администрации и в правительстве обеспечено ему его происхождением, "отечеством"; влия- ние на общество могло находить твердую опору в его зем- левладении. На самом деле в XVI в. княжата-бояре очень недовольны своим положением в государстве. Прежде все- го, московские государи, признавая безусловно взаимные отношения бояр так, как их определял родословец, сами себя, однако, ничем не желали стеснять в отношении сво- их бояр, ни родословцем, ни преданиями удельного време- ни. Видя в самих себе самодержавных государей всея Ру- си, а в княжатах своих "лукавых и прегордых рабов", московские государи не считали нужным стесняться их мнениями и руководиться их советами. Великий князь Ва- силий Иванович обзывал бояр "смердами", а Грозный гово- рил им, что "под повелительми и приставники нам быта не пригоже", "како же и самодержец наречется, аще не сам строит?" -- спрашивал он себя о себе же самом. Очень известны эти столкновения московских государей с бояра- ми-княжатами, и нам нет нужды повторять рассказы о них; напомним только, что высокое мнение государей московс- ких о существе их власти поддерживалось не только их собственным сознанием, но и учением тогдашнего духо- венства. В первой половине XVI в. для княжат-бояр уже совершенно стало ясно, что их политическое значение от- рицается не одними монархами, но и той церковной интел- лигенцией, которая господствовала в литературе того времени. Затем, одновременно с политическим авторитетом боярства, стало колебаться и боярское землевладение, во-первых, под тяжестью ратных служб и повинностей, ко- торые на него ложились с особенной силой во время войн Грозного, а во-вторых, от недостатка рабочих рук, вследствие того, что рабочее население стало с середины XVI в. уходить со старых мест на новые земли. Продавая и закладывая часть земель капиталистам того времени -- монастырям, бояре одновременно должны были принимать меры против того, чтобы не запустошить остальных своих земель и не выпустить с них крестьян за те же монасты- ри. Таким образом, сверху, от государей, боярство не встречало полного признания того, что считало своим не- отъемлемым правом; снизу, от своих "работных" оно виде- ло подрыв своему хозяйственному благосостоянию; в духо- венстве же оно находило в одно и то же время и полити- ческого недоброхота, который стоял на стороне государе- ва "самодержавства", и хозяйственного соперника, кото- рый отовсюду перетягивал в свои руки и земли и земле- дельцев. Таковы вкратце обстоятельства, вызвавшие среди бояр-князей XVI в. тревогу и раздражение. Бояре-князья не таили своего недовольства. Они высказывали его и литературным путем, и практически. Против духовенства вооружались они с особенным пылом и свободой, нападая одинаково и на политические тенден- ции, и на землевладельческую практику монашества из- вестного "осифлянского" направления. Боярскими взгляда- ми и чувствами проникнуто несколько замечательных пуб- лицистических памятников XVI столетия, обличающих поли- тическую угодливость и сребролюбие "осифлян" или "жи- довлян", как их иногда обзывали в глаза. Разрешение вопроса об ограничении права монастырей приобретать вотчины было подготовлено в значительной мере литера- турной полемикой, в которой монастырское землевладение получило полную и беспощадную нравственную и практичес- кую оценку. Крестьянский вопрос XVI в. также занимал видное место в этой литературе, хотя по сложности своей и не получил в ней достаточного освещения и разработки. Зато над политическим вопросом об отношении государс- твенной власти к правительственному классу писатели бо- ярского направления задумывались сравнительно мало. Этому политическому вопросу суждено было прежде других выплыть на поверхность практической жизни и вызвать в государстве чрезвычайно важные явления, роковые для по- литических судеб боярско-княжеского класса. Отношения князей-бояр к государям определялись в Москве не отвлеченными теоретическими рассуждениями, а чисто житейским путем. И полнота государевой власти, и аристократический состав боярства были фактами, которые сложились исподволь, исторически и отрицать которые бы- ло невозможно. Князья-бояре до середины XVI в. совер- шенно признавали "самодержавство" государево, а госу- дарь вполне разделял их понятие о родовой чести. Но бо- яре иногда держали себя не так, как хотелось их монар- ху, а монарх действовал не всегда так, как приятно было боярам. Возникали временные и частные недоразумения, исход которых, однако, не изменял установившегося по- рядка. Боярство роптало и пробовало "отъезжать", госу- дари "опалялись", наказывали за ропот и отъезд, но ни та, ни другая сторона не думала о коренной реформе от- ношений. Первая мысль об этом, как кажется, возникла только при Грозном. Тогда образовался кружок боярский, известный под названием "избранной рады", и покусился на власть под руководством попа Сильвестра и Алексея Адашева. Сам Грозный в послании к Курбскому ясно наме- кает на то, что хотели достигнуть эти люди. Они, по его выражению, начали совещаться о мирских, т.е. государс- твенных, делах тайно от него, а с него стали "снимать власть", "приводя в противословие" ему бояр. Они разда- вали саны и вотчины самовольно и противозаконно, возв- ращая князьям те их вотчины, "грады и села", которые были у них взяты на государя "уложением" великого князя Ивана III; в то же время они разрешали отчуждение бояр- ско-княжеских земель, свободное обращение которых зап- рещалось неоднократно при Иване Васильевиче, Василии Ивановиче и, наконец, в 1551 г. "Которым вотчинам еще несть потреба от вас даятися, -- писал Грозный о боярах Курбскому, -- и те вотчины ветру подобно раздал" Силь- вестр. Этим Сильвестр "примирил к себе многих людей", т.е. привлек к себе новых сторонников, которыми и на- полнил всю администрацию; "ни единые власти не остави- ша, идеже своя угодники не поставиша", -- говорит Гроз- ный. Наконец, бояре отобрали у государя право жаловать боярство: "от прародителей наших данную нам власть от нас отъяша, -- писал Грозный, -- еже вам бояром нашим по нашему жалованью честью председания почтенным быти". Они усвоили это право себе. Сильвестр таким способом образовал свою партию, с которой и думал править, "нич- то же от нас пытая", по словам царя. Обратив внимание на это место в послании Ивана IV к Курбскому, проф. Сергеевич находит полное ему подтверждение и в "Исто- рии" Курбского. Он даже думает, что Сильвестр с "угод- никами" провел и в судебник ограничение царской власти. Осторожнее на этом не настаивать, но возможно и необхо- димо признать, что для самого Грозного боярская полити- ка представилась самым решительным покушением на его власть. И он дал столь же решительный отпор этому поку- шению. В его уме вопрос о боярской политике вызывал усиленную работу мысли. Не одну личную или династичес- кую опасность судило ему боярско-княжеское своеволие и противословие: он понимал и ясно выражал, что последс- твия своеволия могут быть шире и сложнее. "Аще убо царю не повинуются подовластные, -- писал он, -- никогда же от междоусобных браней престанут". Вступив в борьбу с "изменниками", он думал, что наставляет их "на истину и на свет", чтобы они престали от междоусобных браней и строптивнаго жития "ими же царствия растлеваются". Он ядовито смеется над Курбским за то, что тот хвалится бранной храбростью, а не подумает, что эта добродетель имеет смысл и цену только при внутренней государствен- ной крепости, "аще строения в царстве благая будут". Для Грозного не может быть доблести в таком человеке, как Курбский, который был "в дому изменник" и не имел рассуждения о важности государственного порядка. Таким образом, не только собственный интерес, но и заботы о царстве руководили Грозным. Он отстаивал не право на- личный произвол, а принцип единовластия как основание государственной силы и порядка. Сначала он, кажется, боролся мягкими мерами: "казнию конечною ни единому коснухомся", -- говорил он сам. Разорвав со своими на- зойливыми советниками, он велел всем прочим "от них от- лучитися и к ним не престояти" и взял в том со всех крестное целование. Когда же, несмотря на крестное це- лование, связи у бояр с опальными не порвались, тогда Грозный начал гонения; гонения вызвали отъезды бояр, а отъезды, в свою очередь, вызвали новые репрессии. Так мало-помалу обострялось политическое положение, пока, наконец, Грозный не решился на государственный перево- рот, называемый опричниной. Над вопросом о том, что такое опричнина царя Ивана Васильевича, много трудились ученые. Один из них спра- ведливо и не без юмора заметил, что "учреждение это всегда казалось очень странным, как тем, кто страдал от него, так и тем, кто его исследовал". В самом деле, подлинных документов по делу учреждения опричнины не сохранилось; официальная летопись повествует об этом кратко и не раскрывает смысла учреждения; русские же люди XVI в., говорившие об опричнине, не объясняют ее хорошо и как будто не умеют ее описать. И дьяку Ивану Тимофееву, и знатному князю И. М. Катыреву-Ростовскому дело представляется так: в ярости на своих подданных Грозный разделил государство на две части, -- одну он дал царю Симеону, другую взял себе и заповедал своей части "оную часть людей насиловати и смерти предавати". К этому Тимофеев прибавляет, что вместо "добромыслимых вельмож", избитых и изгнанных, Иван приблизил к себе иностранцев и подпал под их влияние до такой степени, что "вся внутренняя его в руку варвар быша". Но мы зна- ем, что правление Симеона было кратковременным и позд- нейшим эпизодом в истории опричнины, что иностранцы хо- тя и ведались в опричнине, однако не имели в ней ника- кого значения и что показная цель учреждения заключа- лась вовсе не в том, чтобы насиловать и избивать под- данных государя, а в том, чтобы "двор ему (государю) себе и на весь свой обиход учинити особной". Таким об- разом, у нас нет ничего надежного для суждения о деле, кроме краткой записи летописца о начале опричнины, да отдельных упоминаний о ней в документах, прямо к ее уч- реждению не относящихся. Остается широкое поле для до- гадок и домыслов. Конечно, легче всего объявить "нелепым" разделение государства на опричнину и земщину и объяснить его при- чудами робкого тирана; так некоторые и делают. Но не всех удовлетворяет столь простой взгляд на дело. С. М. Соловьев объяснял опричнину как попытку Грозного фор- мально отделиться от ненадежного в его глазах боярского правительственного класса; устроенный с такой целью но- вый двор царя на деле выродился в орудие террора, иска- зился в сыскное учреждение по делам боярской и всякой иной измены. Таким именно сыскным учреждением, "высшей полицией по делам государственной измены" представляет нам опричнину В. О. Ключевский. И другие историки видят в ней орудие борьбы с боярством, и притом странное и неудачное. Только К. Н. Бестужев-Рюмин, Е. А. Белов и С. М. Середонин склонны придавать опричнине большой по- литический смысл: они думают, что опричнина направля- лась против потомства удельных князей и имела целью сломить их традиционные права и преимущества. Однако такой, по нашему мнению, близкий к истине взгляд не раскрыт с желаемой полнотой, и это заставляет нас оста- новиться на опричнине для того, чтобы показать, какими своими последствиями и почему опричнина повлияла на развитие смуты в московском обществе. До нашего времени не сохранился подлинный указ об учреждении опричнины; но мы знаем о его существовании из описи царского архива XVI в. и думаем, что в летопи- си находится не вполне удачное и вразумительное его сокращение. По летописи мы получаем лишь приблизитель- ное понятие о том, что представляла собой опричнина в своем начале. Это не был только "набор особого корпуса телохранителей, в роде турецких янычар", как выразился один из позднейших историков, а было нечто более слож- ное. Учреждался особый государев двор, отдельно от ста- рого московского двора. В нем должен был быть особый дворецкий, особые казначеи и дьяки, особые бояре и окольничьи, придворные и служилые люди, наконец, особая дворня на всякого рода "дворцах": сытном, кормовом, хлебном и т. д. Для содержания всего этого люда взяты были города и волости из разных мест Московского госу- дарства. Они образовали территорию опричнины череспо- лосно с землями, оставленными в старом порядке управле- ния и получившими имя "земщины". Первоначальный объем этой территории, определенный в 1565 г., был в последу- ющие годы увеличен настолько, что охватил добрую поло- вину государства. Для каких же надобностей давали этой территории такие большие размеры? Некоторый ответ на это предлага- ет сама летопись в рассказе о начале опричнины. Во-первых, царь заводил новое хозяйство в опричном дворце и брал к нему, по обычаю, дворцовые села и во- лости. Для самого дворца первоначально выбрано было место в Кремле, снесены дворцовые службы и взяты на го- сударя погоревшие в 1565 г. усадьбы митрополита и князя Владимира Андреевича. Но почему-то Грозный стал жить не в Кремле, а на Воздвиженке, в новом дворце, куда пере- шел в 1567 г. К новому опричному дворцу приписаны были в самой Москве некоторые улицы и слободы, а сверх того дворцовые волости и села под Москвой и вдали от нее. Мы не знаем, чем был обусловлен выбор в опричнину тех, а не иных местностей из общего запаса собственно дворцо- вых земель, мы не можем представить даже приблизительно перечня волостей, взятых в новый опричный дворец, но думаем, что такой перечень, если бы и был возможен, не имел бы особой важности. Во дворце, как об этом можно догадываться, брали земли собственно дворцовые в меру хозяйственной надобности, для устройства различных служб и для жилищ придворного штата, находящегося при исполнении дворцовых обязанностей. Но так как этот придворный и вообще служилый штат требовал обеспечения и земельного испомещения, то, во-вторых, кроме собственно дворцовых земель, опричнине нужны были земли вотчинные и поместья. Грозный в данном случае повторил то, что было сделано им же самим за 15 лет перед тем. В 1550 г. он разом испоместил кругом Москвы "помещиков детей боярских лучших слуг тысячу че- ловек". Теперь он также выбирает себе "князей и дворян детей боярских, дворовых и городовых тысячу голов"; но испомещает их не кругом Москвы, а в других, по преиму- ществу "Замосковных", уездах: Галицком, Костромском, Суздальском, также в Заоцких городах, ас 1571 г., веро- ятно, и в Новгородских пятинах. В этих местах, по сло- вам летописи, он производит мену земель: "Вотчинников и помещиков, которым не быти в опричнине, велел из тех городов вывести и подавати земли велел в то место в иных городех". Надобно заметить, что некоторые грамоты безусловно подтверждают это летописное показание; вот- чинники и помещики действительно лишались своих земель в опричных уездах и притом сразу всем уездом или, по их словам, "с городом вместе, а не в опале -- как государь взял город в опричнину". За взятые земли служилые люди вознаграждались другими, где государь пожалует, или где сами приищут. Таким образом, всякий уезд, взятый в оп- ричнину со служилыми землями, был осужден на коренную ломку. Землевладение в нем подвергалось пересмотру, и земли меняли владельцев, если только владельцы сами не становились опричниками. Можно, кажется, не сомневаться в том, что такой пересмотр вызван был соображениями по- литического порядка. В центральных областях государства Для опричнины были отделены как раз те местности, где еще существовало на старинных удельных территориях зем- левладение княжат, потомков владетельных князей. Оп-ричнина действовала среди родовых вотчин князей ярославских, белозерских и ростовских (от Ростова до Чаронды), князей стародубских и суздальских (от Суздаля до Юрьева и Балахны), князей черниговских и иных юго-западных на верхней Оке. Эти вотчины постепенно входили в опричнину: если сравним перечни княжеских вотчин в известных указах о них -- царском 1562 г. и "земском" 1572 г., то увидим, что в 1572 г. в ведении "земского" правительства остались только вотчины ярос- лавские и ростовские, Оболенские и мосальские, тверские и рязанские; все же остальные, названные в "старом го- судареве уложении" 1562 г., уже отошли в опричнину. А после 1572 г. и вотчины ярославские и ростовские, как мы уже указывали, взяты были в государев "двор". Таким образом мало-помалу почти сполна собрались в опричном управлении старые удельные земли, исконные владельцы которых возбуждали гнев и подозрение Грозного. На этих-то владельцев и должен был пасть всей тяжестью за- теянный Грозным пересмотр землевладения. Одних Грозный сорвал со старых мест и развеял по новым далеким и чуж- дым местам, других ввел в новую опричную службу и пос- тавил под строгий непосредственный свой надзор. В заве- щании Грозного находим многочисленные указания на то, что государь брал "за себя" земли служилых князей; но все эти и им подобные указания, к сожалению, слишком мимолетны и кратки, чтобы дать нам точную и полную кар- тину потрясений, пережитых в опричнине княжеским зем- левладением. Сравнительно лучше мы можем судить о поло- жении дел в Заоцких городах по верхней Оке. Там были на исконных своих владениях потомки удельных князей, князья Одоевские, Воротынские, Трубецкие и другие; "еще те княжата были на своих уделах и велия отчины под со- бой имели", -- говорит о них известная фраза Курбского. Когда в это гнездо княжат вторгся с опричниной Грозный, он некоторых из княжат взял в опричную "тысячу голов"; в числе "воевод из опришнины" действовали, например, князья Федор Михайлович Трубецкой и Никита Иванович Одоевский. Других он исподволь сводил на новые места; так князю Михаилу Ивановичу Воротынскому уже несколько спустя после учреждения опричнины дан был Стародуб Ря- половский вместо его старой вотчины (Одоева и других городов); другие князья с верхней Оки получают земли в уездах Московском, Коломенском, Дмитровском, Звениго- родском и других. Результаты таких мероприятий были многообразны и важны. Если мы будем помнить, что в оп- ричное управление были введены, за немногими и незначи- тельными исключениями, все те места, в которых ранее существовали старые удельные княжества, то поймем, что опричнина подвергла систематической ломке вотчинное землевладение служивых княжат вообще, на всем его пространстве. Зная истинные размеры опричнины, мы уве- римся в полной справедливости слов Флетчера о княжатах (в IX главе), что Грозный, учредив опричнину, захватил их наследственные земли, за исключением весьма незначи- тельной доли, и дал княжатам другие земли в виде помес- тий, которыми они владеют, пока угодно царю, в областях столь отдаленных, что там они не имеют ни любви народ- ной, ни влияния, ибо они не там родились и не были там известны. Теперь, прибавляет Флетчер, высшая знать, на- зываемая удельными князьями, сравнена с остальными; только лишь в сознании и чувстве народном сохраняет она некоторое значение и до сих пор пользуется внешним по- четом в торжественных собраниях. По нашему мнению, это очень точное определение одного из последствий опрични- ны. Другое последствие, вытекавшее из тех же мероприя- тий, было не менее важно. На территории старых удельных владений еще жили старинные порядки, и рядом с властью московского государя еще действовали старые авторитеты. "Служилые" люди в XVI в. здесь служили со своих земель не одному "великому государю", но и частным "госуда- рям". В середине столетия в Тверском уезде, например, из 272 вотчин не менее чем в 53-х владельцы служили не государю, а князю Владимиру Андреевичу Старицкому, князьям Оболенским, Микулинским, Мстиславскому, Рос- товскому, Голицыну, Курлятеву, даже простым боярам; с некоторых же вотчин и вовсе не было службы. Понятно, что этот порядок не мог удержаться при переменах зем- левладения, какие внесла опричнина. Частные авторитеты поникли под грозой опричнины и были удалены; их служи- лые люди становились в непосредственную зависимость от великого государя, а общий пересмотр землевладения привлекал их всех на опричную государеву службу или же выводил их за пределы опричнины. С опричниной должны были исчезнуть "воинства" в несколько тысяч слуг, с КО- ТОРЫМИ княжата раньше приходили на государеву службу, как должны были искорениться и все прочие следы старых Удельных обычаев и вольности в области служебных отно- шений. Так, захватывая в опричнину старинные удельные территории для испомещения своих новых слуг, Грозный производил в них коренные перемены, заменяя остатки удельных переживаний новыми порядками, такими, которые равняли всех перед лицом государя в его "особом обихо- де", где уже не могло быть удельных воспоминаний и аристократических традиций. Любопытно, что этот перес- мотр предков и людей продолжался много лет спустя после начала опричнины. Очень изобразительно описывает его сам Грозный в своей известной челобитной 30-го октября 1575 г. на имя великого князя Симеона Бекбулатовича: "Чтобы еси, государь, милость показал, ослободил людишок перебрать, бояр и дворян и детей боярских и дворовых людишок: иных бы если ослободил отослать, а иных бы еси пожаловал ослободил принять; ...а ослободил бы еси пожаловал изо всяких людей выбирать и приимать, и которые нам не надобны, и нам бы тех пожаловал еси, государь, ослободил прочь отсылати...; и которые похо- тят к нам, и ты б, государь, милость показал ослободил их быти у нас безопально и от нас их имати не велел; а которые от нас поедут и учнут тебе государю, бити че- лом; и ты б... тех наших людишок, которые учнут от нас отходити, пожаловал не принимал". Под притворным самоу- ничижением царя "Иванца Васильева" в его обращении к только что поставленному "великому князю" Симеону скры- вается один из обычных для того времени указов о перес- мотре служилых людей при введении опричного порядка. В-третьих, кроме дворцовых вотчинных и поместных земель, многие волости, по словам летописи, "государь поимал кормленым окупом, с которых волостей имати вся- кие доходы на его государьской обиход, жаловати бояр и дворян и всяких его государевых дворовых людей, которые будут у него в опришнине". Это -- верное, но не полное указание летописи на доход с опричных земель. Кормленый окуп -- специальный сбор, своего рода выкупной платеж волостей за право самоуправления, установленный с 1555--1556 г. Мы знаем, что им не ограничивались доходы опричнины. В опричнину поступали, с одной стороны, пря- мые подати вообще, а с другой -- и разного рода косвен- ные налоги. Когда был взят в опричнину Симонов монас- тырь, ему было велено платить в опричнину "всякие пода- ти" ("и ямские и приметные деньги и за городовое и за засечное и за ямчужное дело" -- обычная формула того времени). Когда в опричнину была взята Торговая сторона Великого Новгорода, то опричные дьяки стали на ней ве- дать все таможенные сборы, определенные особой таможен- ной грамотой 1571 г. Таким образом, некоторые города и волости были введены в опричнину по соображениям финан- совым: назначением их было доставлять опричнине отдель- ные от "земских" доходы. Разумеется, вся территория оп- ричнины платила искони существовавшие на Руси "дани и оброки", особенно же волости промышленного Поморья, где не было помещиков; но главнейший интерес и значение для опричной царской казны представляли крупные городские посады, так как с их населения и рынков поступали мно- гообразные и богатейшие сборы. Интересно посмотреть, как были подобраны для опричнины эти торгово-промышлен- ные центры. К некоторым, кажется, бесспорным и не ли- шенным значений выводам может привести в данном случае простое знакомство с картой Московского государства. Нанеся на карту важнейшие пути от Москвы к рубежам го- сударства и отметив на карте места, взятые в опричнину, убедимся, что в опричнину попали все главные пути с большой частью городов, на них стоящих. Можно даже, не рискуя впасть в преувеличение, сказать, что опричнина распоряжалась на всем пространстве этих путей, исклю- чая, разве, самых порубежных мест. Из всех дорог, свя- зывавших Москву с рубежами, разве, только дороги на юг, на Тулу и Рязань оставлены опричниной без внимания, ду- маем, потому, что их таможенная и всякая иная доход- ность была невелика, а все их протяжение было в беспо- койных местах южной украйны.