Московское государство перед смутой               
     Политическое противоречие  в  московской жизни XVI
века                                                   
     Обратимся теперь к характеристике тех основных яв-
лений  московской государственной и общественной жизни,
которыми определилось содержание  труднейшего  кризиса,
пережитого Московским государством на рубеже XVI и XVII
столетий.                                              
     В основании московского государственного и общест-
венного порядка заложены были два внутренних противоре-
чия,  которые чем дальше,  тем больше давали себя чувс-
твовать  московским людям.  Первое из этих противоречий
можно назвать политическим и определить словами  В.  О.
Ключевского: "Это противоречие состояло в том, что мос-
ковский государь,  которого ход истории привел к демок-
ратическому  полновластию,  должен был действовать пос-
редством очень аристократической администрации".  Такой
порядок  вещей привел к открытому столкновению московс-
кой власти с родовитым боярством во второй половине XVI
в.  Второе  противоречие  было  социальным и состояло в
том,  что под давлением военных нужд, вызванных необхо-
димостью  лучшего  устройства  государственной обороны,
интересы промышленного и земледельческого класса,  труд
которого служил основанием народного хозяйства,  систе-
матически приносились в жертву интересам служилых  зем-
левладельцев, не участвовавших непосредственно в произ-
водительной деятельности  страны.  Последствием  такого
порядка вещей было недовольство тяглой массы и стремле-
ние ее к выходу с "тяглых жеребьев" на черных  и  част-
новладельческих землях,  а этот выход,  в свою очередь,
вызвал ряд других осложнений  общественной  жизни.  Оба
противоречия в своем развитии во вторую половину XVI в.
создали государственный  кризис,  последним  выражением
которого  и было так называемое смутное время.  Нельзя,
по нашему разумению,  приступить к изложению этого вре-
мени,  не ознакомясь с условиями,  его создавшими, и не
сделав хотя краткого отступления об эпохе сложения мос-
ковского государственного и общественного строя.       
     В понятие  власти московского государя входили два
признака, одинаково существенных и характерных для нее.
Во-первых, власть московского государя имела патримони-
альный характер. Происходя из удельной старины, она бы-
ла прямой преемницей вотчинных прав и понятий, отличав-
ших власть московских князей XIV--XV вв.  Как в  старое
время,  всякий  удел был наследственной собственностью,
вотчиной своего "государя",  удельного князя, так и все
Московское государство, ставшее на месте старых уделов,
признавалось "вотчиной" царя и великого князя.  С  Мос-
ковского  государства  это понятие вотчины переносилось
даже на всю Русскую землю,  на те  ее  части,  которыми
московские  государи не владели,  но надеялись владеть.
"Не то одно наша вотчина, -- говорили московские князья
литовским,  -- кои городы и волости ныне за нами, а вся
русская земля...  из старины от наших прародителей наша
вотчина".  Вся полнота владельческих прав князя на нас-
ледованный удел была усвоена московскими  государями  и
распространена на все государство. На почве этой удель-
ной преемственности и выросли те  понятия  и  привычки,
которые  Грозный выражал словами:  "Жаловати есмы своих
холопей вольны,  а и казнити вольны  же  есмы".  И  сам
Грозный  считал себя собственником своей земли,  и люди
его времени смотрели на государство,  как на "дом"  или
хозяйство государя.  Любопытно,  что один из самых впе-
чатлительных и непосредственных, несмотря на вычурность
слога, писателей конца XVI и начала XVII в., Иван Тимо-
феев,  обсуждая последствия прекращения московской  ди-
настии,  всегда прибегал к сравнению государства с "до-
мом сильножителя": очевидно, такая аналогия жила в умах
той эпохи. Во-вторых, власть московского государя отли-
чалась  национальным  характером.  Московские   великие
князья,  распространяя  свои  удельные  владения и став
сильнейшими среди севернорусских владетелей, были приз-
ваны  историей  к деятельности высшего порядка,  чем их
прославленное удельное "скопидомство". Им, как наиболее
сильным  и  влиятельным,  пришлось взять на себя задачу
народного освобождения от татар.  Рано стали они копить
силы  для борьбы с татарами и гадать о том,  когда "Бог
переменит Орду". Во второй половине XIV в. борьба с Ор-
дой  началась,  и  на  Куликовом  поле московский князь
впервые выступил борцом не только за свой удельный  ин-
терес, но и за общее народное дело. С той поры значение
московских великих князей  стало  изменяться:  народное
чувство превратило их из удельных владетелей в народных
вождей,  и уже Дмитрий Донской  заслужил  от  книжников
эпитет "царя русского".  Приобретение Москвой новых зе-
мель перестало быть простым  собиранием  "примыслов"  и
приобрело характер объединения великорусских земель под
единой национальной властью.  Трудно  решить,  что  шло
впереди:                                               
     политическая ли  прозорливость  московского владе-
тельного рода или же  самосознание  народных  масс;  но
только во второй половине XV в.  национальное государс-
тво уже сложилось и вело сознательную политику; ко вре-
мени же Грозного готовы были и все те политические тео-
рии,  которые провозгласили Москву "новым Израилем",  а
московского  государя -- "царем православия".  Обе ука-
занные черты -- вотчинное происхождение и  национальный
характер -- самым решительным образом повлияли на поло-
жение царской власти в XVI в. Если государь был вотчин-
ником  своего  царства,  то  оно ему принадлежало,  как
собственность,  со  всей  безусловностью  владельческих
прав.  Это и выражал Грозный, говоря, что он "родителей
своих благословением свое взял,  а не чужое  восхитил".
Если  власть  государя  опиралась  на сознание народной
массы,  которая видела в царе и великом князе всея Руси
выразителя народного единства и символ национальной не-
зависимости,  то очевиден  демократический  склад  этой
власти  и  очевидна  ее независимость от каких бы то ни
было частных авторитетов и сил в стране. Таким образом,
московская  власть была властью абсолютной и демократи-
ческой.                                                
     Рядом же с этой властью в XV--XVI вв. во главе ад-
министративного и социального московского порядка нахо-
дилось московское боярство,  история которого  с  таким
интересом  и успехом изучалась в последние десятилетия.
Однако это изучение не  привело  еще  исследователей  к
единомыслию.  Не все одинаково смотрят на положение бо-
ярства в XVI в. Одним оно представляется слабой полити-
чески средой,  которая вне служебных отношений не имела
ни внешнего устройства,  ни  внутреннего  согласия,  ни
влияния на массы и,  стало быть,  не могла выступить на
борьбу с властью за  какой-либо  сословный  интерес.  С
этой  точки зрения гонение Грозного на бояр объясняется
проявлением ничем не оправдываемого  тиранства.  Другим
наблюдателям,  напротив,  боярство  представляется  как
олигархический организованный в партии круг  знатнейших
фамилий, которые стремятся к господству в государстве и
готовы на явную и тайную борьбу за  влияние  и  власть.
Такая  точка  зрения освещает политику Грозного относи-
тельно бояр совершенно иначе. Грозный только оборонялся
от направленных на него козней,  "за себя стал", по его
собственному выражению. Наконец, третьи не считают воз-
можным ни отрицать политические притязания боярства, ни
преувеличивать значение происходивших между  властью  и
боярами  столкновений до размеров правильной политичес-
кой борьбы. Боярство, по этому последнему взгляду, было
родовой аристократией, которая притязала на первенству-
ющее положение при дворе и в государстве именно в  силу
своего происхождения. Но эти притязания не имели в виду
ограничить державную власть или вообще  изменить  госу-
дарственный порядок.  В свою очередь, и власть до сере-
дины XVI в.  не противопоставляла ничего  определенного
боярским  притязаниям,  не  подавляла их систематично и
круто, но вместе с тем не считала для себя обязательным
их удовлетворять или даже признавать.  Неопределенность
стремлений и взглядов вела к  отдельным,  иногда  очень
крупным  недоразумениям  между государем и слугами;  но
принципиально вопрос о взаимном отношении власти и  бо-
ярства не поднимался ни разу до того времени, пока дело
не разрешилось опричниной и казнями Грозного.  Это пос-
леднее мнение кажется нам более вероятным, чем прочие. 
     В XVI в. московское боярство состояло из двух сло-
ев.  Один, более древний, но не высший, состоял из луч-
ших  семей старинного класса "вольных слуг" московского
княжеского дома,  издавна несших  придворную  службу  и
призываемых в государеву думу.  Другой слой, позднейший
и знатнейший, образовался из служилого потомства владе-
тельных удельных князей,  которое перешло на московскую
службу с уделов северо-восточной Руси и из-за литовско-
го  рубежа.  Такую  сложность  состав высшего служилого
класса в Москве получил с середины XV в., когда полити-
ческое  торжество  Москвы окончательно сломило удельные
дворы и стянуло к московскому  двору  не  только  самих
подчиненных  князей,  но и слуг их -- боярство удельных
дворов.  Понятно,  что в Москве именно с этого  времени
должно  было  приобрести особую силу и важность местни-
чество, так как оно одно могло поддержать известный по-
рядок  и создать более или менее определенные отношения
в этой массе служилого люда,  среди новой для него слу-
жебной  обстановки.  Местничество и повело к тому,  что
основанием всех служебных  и  житейских  отношений  при
московском дворе XVI в.  стало "отечество" лиц, состав-
лявших этот двор. Выше прочих по "отечеству", разумеет-
ся, стали титулованные семьи, ветви старых удельных ди-
настий,  успевшие с честью перейти со  своих  уделов  в
Москву, сохранив за собой и свои удельные вотчины. Это,
бесспорно, был высший слой московского боярства; до не-
го  лишь в исключительных случаях служебных отличий или
дворцового фавора поднимались  отдельные  представители
старых не княжеских боярских фамилий, которые были "ис-
кони вечные государские, ни у кого не служивали, окромя
своих государей" -- московских князей. Эта-то избранная
среда перворазрядных слуг московского государя занимала
первые места везде,  где ей приходилось быть и действо-
вать:  во дворце и на службе,  на пирах и в полках. Так
следовало по "отечеству",  потому что вообще, выражаясь
словами царя В.  Шуйского,  "обыкли большая  братья  на
большая места седати".  Так "повелось",  и такой обычай
господствовал над умами настолько,  что его  признавали
решительно все:  и сами бояре,  и государь,  и все мос-
ковское общество.  Быть советниками государя и его вое-
водами,  руководить  политическими отношениями страны и
управлять ее областями,  окружать особу государя посто-
янным "синклитом царским", -- это считалось как бы при-
рожденным правом княжеско-боярской  среды.  Она  сплошь
состояла  из  лиц  княжеского происхождения,  о которых
справедливо заметил В.  О. Ключевский, что "то все ста-
ринные  привычные  власти Русской земли,  те же власти,
какие правили землей прежде по  уделам;  только  прежде
оне правили ею по частям и поодиночке,  а теперь,  соб-
равшись в Москву, оне правят всею землею и все вместе".
Поэтому правительственное значение этой среды представ-
лялось независимым от пожалования или выслуги: оно боя-
рам  принадлежало  "Божиею  милостию",  как  завещанное
предками родовое право. В "государеве родословце" преж-
де  всего  искали  князья-бояре опоры для занятой ими в
Москве высокой позиции,  потому что рассматривали  себя
как родовую аристократию.  Милость московских государей
и правительственные предания,  шедшие  из  первых  эпох
московской истории, держали по старине близко к престо-
лу некоторые семьи вековых московских слуг не княжеской
"породы", в роде Вельяминовых и Кошкиных. Но княжата не
считали этих бояр равными себе по "породе", так как, по
их  словам,  те  пошли  "не от великих и не от удельных
князей".  Когда Грозный женился на Анастасии, не бывшей
княжной,  то  этим он,  по мнению некоторых княжат,  их
"изтеснил,  тем изтеснил,  что женился у боярина своего
дочерь  взял,  понял  робу  свою".  Хотя говорившие так
князья "полоумы" и называли  царицу-рабу  "своею  сест-
рою",  тем не менее с очень ясной брезгливостью относи-
лись к ее нетитулованному роду.  В их  глазах  боярский
род  Кошкиных не только не шел в сравнение с Палеолога-
ми,  с которыми умел породниться Иван III,  но  не  мог
равняться и с княжеским родом Глинской, на которой было
женат отец Грозного.  Грозный,  конечно,  сделал  менее
блестящий выбор, чем его отец и дед;                   
     на это-то  и  указывали князья,  называя рабой его
жену, взятую из простого боярского рода. Этому простому
роду  они  прямо и резко отказались повиноваться в 1553
г.,  когда не захотели целовать крест  маленькому  сыну
Грозного  -- Димитрию:  "А Захарьиным нам,  -- говорили
они,  -- не служивать". Такая манера князей-бояр XVI в.
свысока относиться к тому, что пошло не от великих и не
от удельных князей,  дает основание думать, что в среде
высшего  московского боярства господствовал именно кня-
жеский элемент с его родословным  гонором  и  удельными
воспоминаниями.                                        
     Но, кроме  родословца  государева,  который  давал
опору притязаниям бояр-князей на общественное и служеб-
ное первенство, у них был и еще один устой, поддержива-
ющий княжат наверху общественного порядка,  --  это  их
землевладение.  Родословная московская была и земельной
знатью.  Все вообще старые и служилые князья Московской
Руси  владели  наследственными земельными имущества-ми;
нововыезжим князьям и  слугам,  если  они  приезжали  в
Москву на службу без земель,  жаловались земли. Малозе-
мельным давали поместья,  которые нередко,  за  службу,
обращались в вотчины.  Можно считать бесспорным,  что в
сфере частного светского землевладения московское бояр-
ство первенствовало и,  заметим, -- не только количест-
венно, но и качественно. В XVI в. еще существовали, как
наследие более ранней поры, исключительные льготы знат-
ных землевладельцев. Представляя собой соединение неко-
торых  правительственных прав с вотчинными,  эти льготы
сообщались простым боярам пожалованием от государя.  Но
у княжат-землевладельцев льготы и преимущества вытекали
не из пожалования, а представляли остаток удельной ста-
рины. Приходя на службу к московским государям со свои-
ми вотчинами,  в которых  они  пользовались  державными
правами,  удельные князья и их потомство обыкновенно не
теряли этих вотчин и на московской службе. Они переста-
вали  быть  самостоятельными политическими владетелями,
но оставались господами своих земель и  людей  со  всей
полнотой прежней власти. По отношению к московскому го-
сударю они становились слугами,  а по отношению к насе-
лению своих вотчин были по-прежнему "государями".  Зная
это, Иосиф Волоцкий и говорил о московском великом кня-
зе, что он "всеа Русскиа земли государям государь", та-
кой государь,  "которого суд не  посужается".  Подобное
сохранение  старинных владетельных прав за княжатами --
факт бесспорный и важный,  хотя  и  малоизученный.  Нет
сомнения,  что  в своих вотчинах они имели все атрибуты
государствования: у них был свой Двор, свое "воинство",
которое  они выводили на службу великого князя московс-
кого;  они были свободны от поземельных налогов;  юрис-
дикция их была почти не ограничена; свои земли они "жа-
ловали" монастырям в вотчины и своим служилым  людям  в
поместья.  Приобретая к старым вотчинам новые,  они и в
них водворяли те же порядки, хотя их новые земли не бы-
ли  их родовыми и не могли сами по себе питать владель-
ческих традиций.  Когда,  например,  Ф. М. Мстиславский
получил  от великого князя Василия Ивановича выморочную
волость Юхоть,  то немедленно же  стал  жаловать  земли
церквам и служилым людям. Так, в 1538 г., он "пожаловал
своего сына боярского" в поместье несколькими  деревня-
ми: дал деревню священнику "в доме Леонтия чудотворца",
"в препитание и в вечное одержание" и т. д. Естественно
было,  вслед за князьями, и простым боярам водворять на
своих землях те же вотчинные  порядки  и  "пожалованием
великого  государя"  усваивать  себе  такие же льготы и
преимущества.  Уже в самом исходе XVI  в.  (1598)  Иван
Григорьевич  Нагой,  например,  "пожаловал дал человеку
своему Богдану Сидорову за его к себе службу и за  тер-
пенье старинную свою вотчину в Бельском уезде,  в Селе-
хове слободе,  сельцо Онофреево с деревнями и с  почин-
ки", и прибавлял, что до той его вотчины его жене и де-
тям, роду и племени "дела нет никому ни в чем некоторы-
ми  делы".  Но в то же время он ни в жалованной грамоте
на вотчину, ни в своей духовной не объявлял, что отпус-
кает своего старого слугу на свободу: напротив, он обя-
зывал его дальнейшей службой  жене  и  сыновьям  своим.
Знаменитая  семья Романовых,  Федор Никитич с братьями,
также имела у себя  холопа-землевладельца,  --  второго
Никитина сына Бартенева. В 1589 г. Второй Бартенев, бу-
дучи "человеком"  Федора  Никитича,  искал  деревни  на
властях Троице-Сергиева монастыря,  "отчины своей, отца
своего по купчей";  а на одиннадцать лет позже, служа в
казначеях у Александра Никитича, этот же самый "раб до-
вел царю Борису на "государей"  своих  Романовых".  Что
землевладельцы-холопы, "помещики своих государей", были
явлением гласным и законным  в  XVI  в.,  доказывается,
между прочим,  тем, что в 1565 г. сам царь велел своему
сыну боярскому Казарину Трегубову,  бывшему в приставах
у литовского гонца, "сказыватися княжь Ивановым челове-
ком Дмитриевича Бепьского" и говорить  гонцу,  что  он,
Казарин,  никаких служебных вестей не знает по той при-
чине,  что он у своего государя князя Ивана в его жало-
ванье был, в "поместье".                               
     Таким образом,  создался  в Московском государстве
особый тип привилегированного землевладения --  "боярс-
кое" землевладение. Самыми резкими чертами оно было ог-
раничено от других менее льготных видов владения.  Тяг-
лый землевладелец севера,  служилый помещик центра, за-
пада и юга,  мелкий вотчинник на своей купле или выслу-
женной вотчине -- весь этот мелкий московский люд,  от-
бывавший всю меру государева тягла и  службы  со  своей
земли,  стоял  неизмеримо  ниже землевладельца боярина,
ведавшего свои земли судом и данью, окруженного дворней
"из детей боярских" или -- что то же -- "боярских холо-
пей",  для которых он был  "государем",  гордого  своим
удельным "отечеством": близкого ко двору великого госу-
даря и живущего в государевой думе.  Общественное расс-
тояние было громадно, настолько громадно, что прямо об-
ращало эту земледельческую  княжеско-боярскую  среду  в
особый правящий класс, который вместе с государем стоял
высоко над  всем  московским  обществом,  руководя  его
судьбами.                                              
     Это были  "государи"  Русской  земли,  суд которых
"посужался"  только  "великим  государем";   это   были
"удельнии  великие  русские  князи",  которые  окружили
"московского великого князя" в качестве  его  сотрудни-
ков-соправителей.  С первого взгляда кажется,  что этот
правящий класс поставлен в политическом отношении очень
хорошо.  Первенство  в  администрации и в правительстве
обеспечено ему его происхождением,  "отечеством"; влия-
ние на общество могло находить твердую опору в его зем-
левладении.  На самом деле в XVI в. княжата-бояре очень
недовольны своим положением в государстве.  Прежде все-
го,  московские государи, признавая безусловно взаимные
отношения бояр так,  как их определял родословец,  сами
себя, однако, ничем не желали стеснять в отношении сво-
их бояр, ни родословцем, ни преданиями удельного време-
ни.  Видя в самих себе самодержавных государей всея Ру-
си,  а  в  княжатах  своих "лукавых и прегордых рабов",
московские государи не  считали  нужным  стесняться  их
мнениями и руководиться их советами.  Великий князь Ва-
силий Иванович обзывал бояр "смердами", а Грозный гово-
рил им, что "под повелительми и приставники нам быта не
пригоже",  "како же и самодержец наречется,  аще не сам
строит?"  --  спрашивал он себя о себе же самом.  Очень
известны эти столкновения московских государей с бояра-
ми-княжатами, и нам нет нужды повторять рассказы о них;
напомним только,  что высокое мнение государей московс-
ких  о  существе  их власти поддерживалось не только их
собственным сознанием,  но и учением  тогдашнего  духо-
венства.  В первой половине XVI в.  для княжат-бояр уже
совершенно стало ясно, что их политическое значение от-
рицается не одними монархами, но и той церковной интел-
лигенцией,  которая господствовала  в  литературе  того
времени. Затем, одновременно с политическим авторитетом
боярства,  стало колебаться и  боярское  землевладение,
во-первых, под тяжестью ратных служб и повинностей, ко-
торые на него ложились с особенной силой во время  войн
Грозного,  а  во-вторых,  от  недостатка  рабочих  рук,
вследствие того, что рабочее население стало с середины
XVI в.  уходить со старых мест на новые земли. Продавая
и закладывая часть земель капиталистам того времени  --
монастырям,  бояре  одновременно  должны были принимать
меры против того,  чтобы не запустошить остальных своих
земель  и не выпустить с них крестьян за те же монасты-
ри.  Таким образом,  сверху,  от государей, боярство не
встречало полного признания того, что считало своим не-
отъемлемым правом; снизу, от своих "работных" оно виде-
ло подрыв своему хозяйственному благосостоянию; в духо-
венстве же оно находило в одно и то же время и  полити-
ческого недоброхота, который стоял на стороне государе-
ва "самодержавства",  и хозяйственного соперника, кото-
рый  отовсюду  перетягивал в свои руки и земли и земле-
дельцев. Таковы вкратце обстоятельства, вызвавшие среди
бояр-князей XVI в. тревогу и раздражение.              
     Бояре-князья не  таили  своего  недовольства.  Они
высказывали его и литературным  путем,  и  практически.
Против  духовенства вооружались они с особенным пылом и
свободой,  нападая одинаково и на политические  тенден-
ции,  и  на  землевладельческую практику монашества из-
вестного "осифлянского" направления. Боярскими взгляда-
ми  и чувствами проникнуто несколько замечательных пуб-
лицистических памятников XVI столетия, обличающих поли-
тическую  угодливость  и сребролюбие "осифлян" или "жи-
довлян",  как их иногда обзывали  в  глаза.  Разрешение
вопроса  об  ограничении  права  монастырей приобретать
вотчины было подготовлено в значительной  мере  литера-
турной полемикой,  в которой монастырское землевладение
получило полную и беспощадную нравственную и практичес-
кую  оценку.  Крестьянский вопрос XVI в.  также занимал
видное место в этой литературе, хотя по сложности своей
и не получил в ней достаточного освещения и разработки.
Зато над политическим вопросом об  отношении  государс-
твенной власти к правительственному классу писатели бо-
ярского  направления  задумывались  сравнительно  мало.
Этому  политическому вопросу суждено было прежде других
выплыть на поверхность практической жизни и  вызвать  в
государстве чрезвычайно важные явления, роковые для по-
литических судеб боярско-княжеского класса.            
     Отношения князей-бояр к государям  определялись  в
Москве не отвлеченными теоретическими рассуждениями,  а
чисто житейским путем.  И полнота государевой власти, и
аристократический состав боярства были фактами, которые
сложились исподволь, исторически и отрицать которые бы-
ло невозможно.  Князья-бояре до середины XVI в.  совер-
шенно признавали "самодержавство" государево,  а  госу-
дарь вполне разделял их понятие о родовой чести. Но бо-
яре иногда держали себя не так,  как хотелось их монар-
ху, а монарх действовал не всегда так, как приятно было
боярам.  Возникали временные и  частные  недоразумения,
исход которых,  однако,  не изменял установившегося по-
рядка.  Боярство роптало и пробовало "отъезжать", госу-
дари "опалялись",  наказывали за ропот и отъезд,  но ни
та,  ни другая сторона не думала о коренной реформе от-
ношений.  Первая мысль об этом,  как кажется,  возникла
только при Грозном.  Тогда образовался кружок боярский,
известный  под названием "избранной рады",  и покусился
на власть под руководством попа  Сильвестра  и  Алексея
Адашева.  Сам Грозный в послании к Курбскому ясно наме-
кает на то, что хотели достигнуть эти люди. Они, по его
выражению,  начали совещаться о мирских, т.е. государс-
твенных,  делах тайно от него,  а с него стали "снимать
власть", "приводя в противословие" ему бояр. Они разда-
вали саны и вотчины самовольно и противозаконно,  возв-
ращая  князьям те их вотчины,  "грады и села",  которые
были у них взяты на государя "уложением" великого князя
Ивана III; в то же время они разрешали отчуждение бояр-
ско-княжеских земель,  свободное обращение которых зап-
рещалось  неоднократно  при Иване Васильевиче,  Василии
Ивановиче и,  наконец,  в 1551 г. "Которым вотчинам еще
несть потреба от вас даятися, -- писал Грозный о боярах
Курбскому,  -- и те вотчины ветру подобно раздал" Силь-
вестр.  Этим  Сильвестр "примирил к себе многих людей",
т.е.  привлек к себе новых сторонников,  которыми и на-
полнил всю администрацию;  "ни единые власти не остави-
ша, идеже своя угодники не поставиша", -- говорит Гроз-
ный.  Наконец, бояре отобрали у государя право жаловать
боярство:  "от прародителей наших данную нам власть  от
нас отъяша,  -- писал Грозный,  -- еже вам бояром нашим
по нашему жалованью честью председания почтенным быти".
Они  усвоили  это право себе.  Сильвестр таким способом
образовал свою партию, с которой и думал править, "нич-
то же от нас пытая",  по словам царя.  Обратив внимание
на это место в послании Ивана  IV  к  Курбскому,  проф.
Сергеевич  находит  полное ему подтверждение и в "Исто-
рии" Курбского.  Он даже думает, что Сильвестр с "угод-
никами" провел и в судебник ограничение царской власти.
Осторожнее на этом не настаивать, но возможно и необхо-
димо признать, что для самого Грозного боярская полити-
ка представилась самым решительным  покушением  на  его
власть. И он дал столь же решительный отпор этому поку-
шению.  В его уме вопрос о  боярской  политике  вызывал
усиленную работу мысли.  Не одну личную или династичес-
кую опасность судило ему боярско-княжеское своеволие  и
противословие:  он понимал и ясно выражал, что последс-
твия своеволия могут быть шире и сложнее. "Аще убо царю
не повинуются подовластные,  -- писал он, -- никогда же
от междоусобных браней престанут".  Вступив в борьбу  с
"изменниками", он думал, что наставляет их "на истину и
на свет",  чтобы они престали от междоусобных браней  и
строптивнаго  жития "ими же царствия растлеваются".  Он
ядовито смеется над Курбским за то,  что  тот  хвалится
бранной храбростью,  а не подумает, что эта добродетель
имеет смысл и цену только при внутренней  государствен-
ной  крепости,  "аще  строения в царстве благая будут".
Для Грозного не может быть доблести в  таком  человеке,
как  Курбский,  который был "в дому изменник" и не имел
рассуждения о важности государственного порядка.  Таким
образом,  не только собственный интерес,  но и заботы о
царстве руководили Грозным.  Он отстаивал не право  на-
личный  произвол,  а принцип единовластия как основание
государственной силы и порядка.  Сначала  он,  кажется,
боролся  мягкими  мерами:  "казнию  конечною ни единому
коснухомся",  -- говорил он сам. Разорвав со своими на-
зойливыми советниками, он велел всем прочим "от них от-
лучитися и к ним не престояти" и взял  в  том  со  всех
крестное целование.  Когда же, несмотря на крестное це-
лование,  связи у бояр с опальными не порвались,  тогда
Грозный начал гонения;  гонения вызвали отъезды бояр, а
отъезды,  в свою очередь,  вызвали новые репрессии. Так
мало-помалу  обострялось политическое положение,  пока,
наконец,  Грозный не решился на государственный перево-
рот, называемый опричниной.                            
     Над вопросом о том, что такое опричнина царя Ивана
Васильевича,  много трудились ученые. Один из них спра-
ведливо  и  не  без юмора заметил,  что "учреждение это
всегда казалось очень странным, как тем, кто страдал от
него,  так  и тем,  кто его исследовал".  В самом деле,
подлинных документов по делу  учреждения  опричнины  не
сохранилось;  официальная  летопись  повествует об этом
кратко и не раскрывает смысла  учреждения;  русские  же
люди XVI в.,  говорившие об опричнине,  не объясняют ее
хорошо и как будто не умеют ее описать.  И дьяку  Ивану
Тимофееву,  и знатному князю И. М. Катыреву-Ростовскому
дело представляется так:  в ярости на  своих  подданных
Грозный  разделил государство на две части,  -- одну он
дал царю Симеону,  другую взял себе и  заповедал  своей
части "оную часть людей насиловати и смерти предавати".
К этому Тимофеев прибавляет,  что вместо "добромыслимых
вельмож",  избитых  и изгнанных,  Иван приблизил к себе
иностранцев и подпал под их влияние до  такой  степени,
что "вся внутренняя его в руку варвар быша". Но мы зна-
ем,  что правление Симеона было кратковременным и позд-
нейшим эпизодом в истории опричнины, что иностранцы хо-
тя и ведались в опричнине,  однако не имели в ней ника-
кого  значения  и что показная цель учреждения заключа-
лась вовсе не в том,  чтобы насиловать и избивать  под-
данных  государя,  а в том,  чтобы "двор ему (государю)
себе и на весь свой обиход учинити особной".  Таким об-
разом,  у нас нет ничего надежного для суждения о деле,
кроме краткой записи летописца о начале  опричнины,  да
отдельных упоминаний о ней в документах, прямо к ее уч-
реждению не относящихся.  Остается широкое поле для до-
гадок и домыслов.                                      
     Конечно, легче всего объявить "нелепым" разделение
государства на опричнину и земщину и объяснить его при-
чудами  робкого тирана;  так некоторые и делают.  Но не
всех удовлетворяет столь простой взгляд на дело.  С. М.
Соловьев  объяснял  опричнину как попытку Грозного фор-
мально отделиться от ненадежного в его глазах боярского
правительственного класса; устроенный с такой целью но-
вый двор царя на деле выродился в орудие террора, иска-
зился  в  сыскное учреждение по делам боярской и всякой
иной измены.  Таким именно сыскным учреждением, "высшей
полицией  по делам государственной измены" представляет
нам опричнину В. О. Ключевский. И другие историки видят
в  ней  орудие борьбы с боярством,  и притом странное и
неудачное.  Только К.  Н. Бестужев-Рюмин, Е. А. Белов и
С. М. Середонин склонны придавать опричнине большой по-
литический смысл:  они думают,  что опричнина направля-
лась  против  потомства  удельных  князей и имела целью
сломить их традиционные права  и  преимущества.  Однако
такой,  по  нашему  мнению,  близкий к истине взгляд не
раскрыт с желаемой полнотой, и это заставляет нас оста-
новиться на опричнине для того,  чтобы показать, какими
своими последствиями и  почему  опричнина  повлияла  на
развитие смуты в московском обществе.                  
     До нашего  времени не сохранился подлинный указ об
учреждении опричнины;  но мы знаем о его  существовании
из описи царского архива XVI в. и думаем, что в летопи-
си находится не вполне  удачное  и  вразумительное  его
сокращение.  По летописи мы получаем лишь приблизитель-
ное понятие о том,  что представляла собой опричнина  в
своем начале.  Это не был только "набор особого корпуса
телохранителей,  в роде турецких янычар", как выразился
один из позднейших историков,  а было нечто более слож-
ное. Учреждался особый государев двор, отдельно от ста-
рого  московского  двора.  В нем должен был быть особый
дворецкий,  особые казначеи и  дьяки,  особые  бояре  и
окольничьи, придворные и служилые люди, наконец, особая
дворня на всякого  рода  "дворцах":  сытном,  кормовом,
хлебном и т.  д.  Для содержания всего этого люда взяты
были города и волости из разных мест Московского  госу-
дарства.  Они  образовали территорию опричнины череспо-
лосно с землями, оставленными в старом порядке управле-
ния  и получившими имя "земщины".  Первоначальный объем
этой территории, определенный в 1565 г., был в последу-
ющие годы увеличен настолько,  что охватил добрую поло-
вину государства.                                      
     Для каких же надобностей  давали  этой  территории
такие большие размеры? Некоторый ответ на это предлага-
ет сама летопись в рассказе о начале опричнины.        
     Во-первых, царь заводил новое хозяйство в опричном
дворце и брал к нему,  по обычаю,  дворцовые села и во-
лости.  Для самого дворца  первоначально  выбрано  было
место в Кремле, снесены дворцовые службы и взяты на го-
сударя погоревшие в 1565 г. усадьбы митрополита и князя
Владимира Андреевича. Но почему-то Грозный стал жить не
в Кремле,  а на Воздвиженке, в новом дворце, куда пере-
шел в 1567 г.  К новому опричному дворцу приписаны были
в самой Москве некоторые улицы и слободы,  а сверх того
дворцовые волости и села под Москвой и вдали от нее. Мы
не знаем,  чем был обусловлен выбор в опричнину тех,  а
не  иных местностей из общего запаса собственно дворцо-
вых земель, мы не можем представить даже приблизительно
перечня  волостей,  взятых в новый опричный дворец,  но
думаем,  что такой перечень, если бы и был возможен, не
имел бы особой важности.  Во дворце,  как об этом можно
догадываться,  брали земли собственно дворцовые в  меру
хозяйственной   надобности,  для  устройства  различных
служб и для жилищ придворного штата,  находящегося  при
исполнении дворцовых обязанностей.                     
     Но так  как этот придворный и вообще служилый штат
требовал  обеспечения  и  земельного  испомещения,  то,
во-вторых, кроме собственно дворцовых земель, опричнине
нужны были земли вотчинные и поместья. Грозный в данном
случае повторил то,  что было сделано им же самим за 15
лет перед тем.  В 1550 г.  он разом  испоместил  кругом
Москвы "помещиков детей боярских лучших слуг тысячу че-
ловек".  Теперь он также выбирает себе "князей и дворян
детей боярских,  дворовых и городовых тысячу голов"; но
испомещает их не кругом Москвы,  а в других, по преиму-
ществу "Замосковных",  уездах:  Галицком,  Костромском,
Суздальском, также в Заоцких городах, ас 1571 г., веро-
ятно,  и в Новгородских пятинах. В этих местах, по сло-
вам летописи, он производит мену земель: "Вотчинников и
помещиков,  которым  не быти в опричнине,  велел из тех
городов вывести и подавати земли велел  в  то  место  в
иных городех".  Надобно заметить, что некоторые грамоты
безусловно подтверждают это летописное показание;  вот-
чинники  и помещики действительно лишались своих земель
в опричных уездах и притом сразу всем уездом или, по их
словам, "с городом вместе, а не в опале -- как государь
взял город в опричнину".  За взятые земли служилые люди
вознаграждались другими, где государь пожалует, или где
сами приищут.  Таким образом, всякий уезд, взятый в оп-
ричнину  со служилыми землями,  был осужден на коренную
ломку.  Землевладение в нем подвергалось пересмотру,  и
земли меняли владельцев,  если только владельцы сами не
становились опричниками. Можно, кажется, не сомневаться
в том, что такой пересмотр вызван был соображениями по-
литического порядка. В центральных областях государства
Для  опричнины были отделены как раз те местности,  где
еще существовало на старинных удельных территориях зем-
левладение   княжат,   потомков   владетельных  князей.
Оп-ричнина  действовала  среди  родовых  вотчин  князей
ярославских,  белозерских  и  ростовских (от Ростова до
Чаронды), князей стародубских и суздальских (от Суздаля
до  Юрьева  и  Балахны),  князей  черниговских  и  иных
юго-западных на верхней  Оке.  Эти  вотчины  постепенно
входили  в  опричнину:  если  сравним перечни княжеских
вотчин в известных указах о них -- царском  1562  г.  и
"земском" 1572 г.,  то увидим,  что в 1572 г. в ведении
"земского" правительства остались только вотчины  ярос-
лавские и ростовские, Оболенские и мосальские, тверские
и рязанские;  все же остальные, названные в "старом го-
судареве уложении" 1562 г.,  уже отошли в опричнину.  А
после 1572 г.  и вотчины ярославские и ростовские,  как
мы уже указывали,  взяты были в государев "двор". Таким
образом мало-помалу почти сполна собрались  в  опричном
управлении  старые  удельные земли,  исконные владельцы
которых  возбуждали  гнев  и  подозрение  Грозного.  На
этих-то владельцев и должен был пасть всей тяжестью за-
теянный Грозным пересмотр землевладения.  Одних Грозный
сорвал со старых мест и развеял по новым далеким и чуж-
дым местам,  других ввел в новую опричную службу и пос-
тавил под строгий непосредственный свой надзор. В заве-
щании Грозного находим многочисленные указания  на  то,
что  государь брал "за себя" земли служилых князей;  но
все эти и им подобные указания,  к  сожалению,  слишком
мимолетны и кратки, чтобы дать нам точную и полную кар-
тину потрясений,  пережитых в опричнине княжеским  зем-
левладением. Сравнительно лучше мы можем судить о поло-
жении дел в Заоцких городах по верхней Оке. Там были на
исконных   своих  владениях  потомки  удельных  князей,
князья Одоевские, Воротынские, Трубецкие и другие; "еще
те  княжата были на своих уделах и велия отчины под со-
бой имели", -- говорит о них известная фраза Курбского.
Когда в это гнездо княжат вторгся с опричниной Грозный,
он некоторых из княжат взял в опричную "тысячу  голов";
в  числе  "воевод из опришнины" действовали,  например,
князья Федор Михайлович  Трубецкой  и  Никита  Иванович
Одоевский.  Других  он исподволь сводил на новые места;
так князю Михаилу Ивановичу Воротынскому уже  несколько
спустя  после учреждения опричнины дан был Стародуб Ря-
половский вместо его старой вотчины  (Одоева  и  других
городов);  другие князья с верхней Оки получают земли в
уездах Московском,  Коломенском,  Дмитровском, Звениго-
родском  и  других.  Результаты  таких мероприятий были
многообразны и важны.  Если мы будем помнить, что в оп-
ричное управление были введены, за немногими и незначи-
тельными исключениями,  все те места,  в которых  ранее
существовали старые удельные княжества,  то поймем, что
опричнина  подвергла  систематической  ломке  вотчинное
землевладение  служивых  княжат  вообще,  на  всем  его
пространстве.  Зная истинные размеры опричнины, мы уве-
римся  в полной справедливости слов Флетчера о княжатах
(в IX главе),  что Грозный, учредив опричнину, захватил
их наследственные земли, за исключением весьма незначи-
тельной доли, и дал княжатам другие земли в виде помес-
тий, которыми они владеют, пока угодно царю, в областях
столь отдаленных,  что там они не имеют ни любви народ-
ной,  ни влияния, ибо они не там родились и не были там
известны. Теперь, прибавляет Флетчер, высшая знать, на-
зываемая  удельными  князьями,  сравнена  с остальными;
только лишь в сознании и чувстве народном сохраняет она
некоторое  значение и до сих пор пользуется внешним по-
четом в торжественных собраниях.  По нашему мнению, это
очень точное определение одного из последствий опрични-
ны.  Другое последствие, вытекавшее из тех же мероприя-
тий, было не менее важно. На территории старых удельных
владений еще жили старинные порядки,  и рядом с властью
московского государя еще действовали старые авторитеты.
"Служилые" люди в XVI в.  здесь служили со своих земель
не  одному  "великому государю",  но и частным "госуда-
рям".  В середине столетия в Тверском уезде,  например,
из  272 вотчин не менее чем в 53-х владельцы служили не
государю,  а  князю  Владимиру  Андреевичу  Старицкому,
князьям Оболенским,  Микулинским,  Мстиславскому,  Рос-
товскому,  Голицыну,  Курлятеву, даже простым боярам; с
некоторых  же  вотчин и вовсе не было службы.  Понятно,
что этот порядок не мог удержаться при  переменах  зем-
левладения,  какие внесла опричнина. Частные авторитеты
поникли под грозой опричнины и были удалены;  их служи-
лые  люди становились в непосредственную зависимость от
великого  государя,  а  общий  пересмотр  землевладения
привлекал  их всех на опричную государеву службу или же
выводил их за пределы опричнины.  С  опричниной  должны
были исчезнуть "воинства" в несколько тысяч слуг, с КО-
ТОРЫМИ княжата раньше приходили на  государеву  службу,
как  должны были искорениться и все прочие следы старых
Удельных обычаев и вольности в области служебных  отно-
шений.  Так,  захватывая в опричнину старинные удельные
территории для испомещения своих  новых  слуг,  Грозный
производил  в  них  коренные перемены,  заменяя остатки
удельных переживаний новыми порядками,  такими, которые
равняли  всех перед лицом государя в его "особом обихо-
де",  где уже не могло  быть  удельных  воспоминаний  и
аристократических традиций.  Любопытно, что этот перес-
мотр предков и людей продолжался много лет спустя после
начала  опричнины.  Очень  изобразительно описывает его
сам Грозный в своей известной челобитной 30-го  октября
1575 г. на имя великого князя Симеона Бекбулатовича:   
     "Чтобы еси,  государь,  милость показал, ослободил
людишок перебрать,  бояр и дворян и  детей  боярских  и
дворовых  людишок:  иных бы если ослободил отослать,  а
иных бы еси пожаловал ослободил принять; ...а ослободил
бы  еси пожаловал изо всяких людей выбирать и приимать,
и которые нам не надобны,  и нам бы тех пожаловал  еси,
государь,  ослободил прочь отсылати...; и которые похо-
тят к нам,  и ты б, государь, милость показал ослободил
их быти у нас безопально и от нас их имати не велел;  а
которые от нас поедут и учнут тебе государю,  бити  че-
лом;  и ты б... тех наших людишок, которые учнут от нас
отходити, пожаловал не принимал". Под притворным самоу-
ничижением  царя  "Иванца  Васильева" в его обращении к
только что поставленному "великому князю" Симеону скры-
вается один из обычных для того времени указов о перес-
мотре служилых людей при введении опричного порядка.   
     В-третьих, кроме дворцовых вотчинных  и  поместных
земель,  многие волости,  по словам летописи, "государь
поимал кормленым окупом,  с которых волостей имати вся-
кие доходы на его государьской обиход,  жаловати бояр и
дворян и всяких его государевых дворовых людей, которые
будут у него в опришнине".  Это -- верное, но не полное
указание летописи на доход с опричных земель. Кормленый
окуп  -- специальный сбор,  своего рода выкупной платеж
волостей  за  право  самоуправления,  установленный   с
1555--1556 г. Мы знаем, что им не ограничивались доходы
опричнины. В опричнину поступали, с одной стороны, пря-
мые подати вообще, а с другой -- и разного рода косвен-
ные налоги.  Когда был взят в опричнину Симонов  монас-
тырь, ему было велено платить в опричнину "всякие пода-
ти" ("и ямские и приметные деньги и за городовое  и  за
засечное  и  за  ямчужное дело" -- обычная формула того
времени). Когда в опричнину была взята Торговая сторона
Великого Новгорода,  то опричные дьяки стали на ней ве-
дать все таможенные сборы, определенные особой таможен-
ной грамотой 1571 г.  Таким образом, некоторые города и
волости были введены в опричнину по соображениям финан-
совым: назначением их было доставлять опричнине отдель-
ные от "земских" доходы. Разумеется, вся территория оп-
ричнины  платила  искони существовавшие на Руси "дани и
оброки", особенно же волости промышленного Поморья, где
не было помещиков; но главнейший интерес и значение для
опричной царской казны представляли  крупные  городские
посады,  так как с их населения и рынков поступали мно-
гообразные и богатейшие  сборы.  Интересно  посмотреть,
как были подобраны для опричнины эти торгово-промышлен-
ные центры.  К некоторым,  кажется, бесспорным и не ли-
шенным  значений выводам может привести в данном случае
простое знакомство с  картой  Московского  государства.
Нанеся  на карту важнейшие пути от Москвы к рубежам го-
сударства и отметив на карте места, взятые в опричнину,
убедимся,  что  в  опричнину  попали все главные пути с
большой частью городов,  на них стоящих. Можно даже, не
рискуя впасть в преувеличение,  сказать,  что опричнина
распоряжалась на всем пространстве этих  путей,  исклю-
чая,  разве, самых порубежных мест. Из всех дорог, свя-
зывавших Москву с рубежами, разве, только дороги на юг,
на Тулу и Рязань оставлены опричниной без внимания, ду-
маем,  потому,  что их таможенная и всякая иная  доход-
ность была невелика,  а все их протяжение было в беспо-
койных местах южной украйны.                           

К титульной странице
Вперед
Назад