При разногласии исследователей и неполноте истори-
ческих данных составить себе определенное мнение о лич-
ности названного Дмитрия трудно. Большинство историков
признает в нем Григория Отрепьева; Костомаров прямо го-
ворит, что ничего не знает о его личности, а В. С.
Иконников и граф С. Д. Шереметев признают в нем настоя-
щего царевича. Бесспорно, однако, то, что Отрепьев
участвовал в этом замысле: легко может быть, что роль
его ограничивалась пропагандой в пользу самозванца.
(Есть известия, что Отрепьев приехал в Москву вместе с
Лжедмитрием, а потом был сослан им за пьянство.) За на-
иболее верное можно также принять и то, что Лжедмитрий
-- затея московская, что это подставное лицо верило в
свое царственное происхождение и свое восшествие на
престол считало делом вполне справедливым и честным.
Но остановимся подробно на обычных рассказах о
странствованиях самозванца на Руси и Польше; в них
трудно отличить быль от сказки. Обыкновенно об Отрепь-
еве повествуют так: в молодости он живал во дворе у Ро-
мановых и у князей Черкасских, странствовал по разным
монастырям, приютился в Чудове монастыре и был взят к
патриарху Иову для книжного письма. Потом он бежал в
Литву, пропадал несколько времени безвестно и вновь
выплыл, явившись слугой у кн. Вишневецкого; там, во
время болезни, открыл свое царское происхождение. Виш-
невецкие и Мнишек первые пустили в ход самозванца в
польском обществе. Как только самозванец стал известен
и основался у Мнишков в их замке Самборе, около него
явились францисканцы и овладели его умом, склонив его в
латинство; иезуиты продолжали их дело, а ловкая панна
Марина Мнишек завладела сердцем молодого цесаревича.
Будучи представлен к польскому двору и признан им
в качестве царевича, самозванец получает поддержку,
во-первых, в Римской курии, в глазах которой он служил
прекрасным предлогом к открытию латинской пропаганды в
Московской Руси, во-вторых, в польском правительстве,
для которого самозванец казался очень удобным средством
или приобрести влияние в Москве (в случае удачи самоз-
ванца), или произвести смуту и этим ослабить сильную
соседку; в-третьих, в бродячем населении южных степей и
в известной части польского общества, деморализованной
и склонной к авантюризму. При этом нужно, однако, заме-
тить, что взятое в целом польское общество сдержанно
относилось к делу самозванца и не увлекалось его лич-
ностью и рассказами. О приключениях московского цареви-
ча канцлер и гетман Ян Замойский выражался с полным не-
доверием: "Это комедия Плавта или Теренция, что ли"
(Czy to Plavti, czy Terentiuszova comaedia). Не верили
самозванцу лучшие части польского общества, не верил
ему и польский сейм 1605 г., который запретил полякам
поддерживать самозванца и решил их за это наказывать.
Хотя король Сигизмунд III и не держался этих постанов-
лений сейма, однако он и сам не решался открыто и офи-
циально поддерживать самозванца и ограничился тем, что
давал ему денежную субсидию и позволял вербовать в свою
дружину охочих людей. Яснее выражала свои симпатии к
"несчастному царевичу" Римская курия. С такой поддерж-
кой, с войском из поляков, а главным образом казаков,
Дмитрий выступил на Русь и имел успех в южных областях
ее: там его охотно признавали. Некоторые отдельные
стычки самозванца с московскими войсками ясно показали,
что с его жалкими отрядами он никогда бы не достиг
Москвы, если бы Борисово войско не было в каком-то
странном состоянии моральной растерянности. Имя цареви-
ча Дмитрия, последней ветви великого царского рода, ли-
шало московские войска всякой нравственной опоры: не
будучи в состоянии проверить слухи о подлинности этого
воскресшего царевича, московские люди готовы были ве-
рить в него и по своим религиозным и политическим
взглядам не могли драться против законного царя. А бо-
ярство, в известной своей части, было просто радо успе-
хам самозванца и давало ему возможность торжествовать
над царскими войсками, в успехе Лжедмитрия предвидя ги-
бель ненавистных Годуновых.
А гибель Годуновых была близка. В то время, когда
положение дел в Северском крае был очень неопределенно,
когда слабый Лжедмитрий, усиливаясь час от часу от без-
действия царских воевод, становился все опаснее и опас-
нее, умирает царь Борис с горьким сознанием, что он и
его семья лишены всякой почвы под ногами и побеждены
призраком законного царя. При сыне Бориса, когда не
стало обаяния сильной личности Бориса, дела самозванца
пошли и скорее, и лучше. Боярство начало себя держать
более определенно: новый воевода Басманов со всем войс-
ком прямо передался на сторону Дмитрия. Самозванца
признали настоящим царем все высшие боярские роды, и он
триумфальным шествием двинулся к Москве.
Настроение умов в самой Москве было очень шатко. 1
июня 1605 г. в Москву явились от самозванца Плещеев и
Пушкин, остановились в одной из московских слобод и чи-
тали там грамоту самозванца, адресованную москвичам. В
грамоте описывалась вся история царевича, его спасение,
военные успехи; грамота кончалась обещанием всевозмож-
ных льгот народу. Плещеева и Пушкина народ повлек в Ки-
тай-город, где снова читали грамоту на Красной площади.
Толпа не знала, чему верить в этом деле, и решила спро-
сить Василия Шуйского, который вел следственное дело об
убийстве царевича Дмитрия и лучше других знал все обс-
тоятельства смерти этого последнего. Шуйский вышел, го-
ворят, к народу, совершенно отрекся от своих прежних
показаний и уверил, что Борис послал убить царевича, но
царевича спасли, а был убит поповский сын. Тогда народ
бросился в Кремль, схватил царя Федора с матерью и
сестрой и перевел их в прежний Борисов боярский дом, а
затем начал грабить иноземцев, "Борисовых приятелей".
Вскоре затем приехали от самозванца в Москву князь Го-
лицын и Масальский, чтобы "покончить" с Годуновыми. Они
сослали патриарха Иова в Старицу, убили царя Федора и
его мать, а его родню подвергли ссылке и заточению. Так
кончилось время Годуновых.
20 июня 1605 г. Дмитрий с торжеством въехал в
Москву при общем восторге уверовавших в него москвичей.
Через четыре дня (24 июня) был поставлен новый патри-
арх, грек Игнатий, одним из первых признавший самозван-
ца. Скоро были возвращены из ссылки Нагие и Романовы.
Старший из Романовых, монах Филарет, был поставлен мит-
рополитом Ростовским. За инокиней Марфой Нагой, матерью
Дмитрия, ездил знаменитый впоследствии князь М. В. Ско-
пин-Шуйский. Признание самозванца со стороны Марфы сы-
ном и царевичем должно было окончательно утвердить его
на московском престоле, и она признала его. В июле ее
привезли в Москву и произошло первое трогательное сви-
дание с ней Лжедмитрия. Инокиня Марфа прекрасно предс-
тавилась нежной матерью; Дмитрий обращался с ней, как
любящий сын. При Дмитрии мы имеем много свидетельств,
доказывающих, что он верил в свое царское происхождение
и должен был считать Марфу действительно своей матерью,
так что его нежность при встрече с ней могла быть впол-
не искренна. Но совершенно иначе представляется поведе-
ние Марфы. Внешность самозванца была так исключительна,
что, кажется, и самая слабая память не могла бы смешать
его с покойным Дмитрием. Для Марфы это тем более немыс-
лимо, что она не разлучалась со своим сыном, присутс-
твовала при его смерти, горько его оплакивала. В нем
были надежды всей ее жизни, она его берегла, как зеницу
ока, и ей ли было его не знать? Ясно, что нежность ее к
самозванцу проистекала из того, что этот человек, воск-
решая в себе ее сына, воскрешал для нее то положение
царской матери, о котором она мечтала в угличском зато-
чении. Для этого положения она решилась на всенародное
притворство, малодушно опасаясь возможности ноной опалы
в том случае, если бы оттолкнула от себя самозванного
сына.
В то самое время, как инокиня Марфа, признавая
подлинность самозванца, способствовала его окончатель-
ному торжеству и утверждала его на престоле, Василий
Шуйский ему уже изменил. Этот человек не стеснялся ме-
нять свои показания в деле Дмитрия: в 1591 г. он уста-
новил факт самоубийства Дмитрия и невиновность Бориса;
после смерти Годунова перед народом обвинял его в
убийстве, признал самозванца подлинным Дмитрием и этим
вызвал свержение Годуновых. Но едва Лжедмитрий был
признан Москвой, как Шуйский начал против него интригу,
объявляя его самозванцем. Интрига была вовремя открыта
новым царем, и он отдал Шуйского с братьями на суд вы-
борным людям, земскому собору. На соборе, вероятно,
составленном из одних москвичей, никто "не пособство-
вал" Шуйским, как выражается летопись, но "все на них
кричали" -- и духовенство, и "бояре, и простые люди".
Шуйские были осуждены и отправлены в ссылку, но очень
скоро прощены Лжедмитрием. Это прощение в таком щекот-
ливом для самозванца деле, как вопрос об его подлиннос-
ти, Равно и то обстоятельство, что такое дело было от-
дано на суд народу, ясно показывает, что самозванец ве-
рил, что он "прирожденный", истинный царевич; иначе он
не рискнул бы поставить такой вопрос на рассмотрение
народа, знавшего и уважавшего Шуйских за их постоянную
близость к московским царям.
Москвичи мало-помалу знакомились с личностью ново-
го царя. Характер и поведение царя Дмитрия производили
различное впечатление -- перед москвичами, по воззрени-
ям того времени, был человек образованный, но невоспи-
танный, или воспитанный, да не по московскому складу.
Он не умел держать себя сообразно своему царскому сану,
не признавал необходимости того этикета, "чина", какой
окружал московских царей; любил молодечествовать, не
спал после обеда, а вместо этого запросто бродил по
Москве. Не умел он держать себя и по православному обы-
чаю, не посещал храмов, любил одеваться по-польски,
по-польски же одевал свою стражу, водился с поляками и
очень их жаловал; от него пахло ненавистным Москве ла-
тинством и Польшей.
Но и с польской точки зрения это был невоспитанный
человек. Он был необразован, плохо владел польским язы-
ком, еще плоше -- латинским, писал "in perator" вместо
"imperator". Такую особу, какой была Марина Мнишек,
личными достоинствами он, конечно, прельстить не мог.
Он был очень некрасив: разной длины руки, большая боро-
давка на лице, некрасивый большой нос, волосы торчком,
несимпатичное выражение лица, лишенная талии неизящная
фигура -- вот какова была его внешность. Брошенный
судьбой в Польшу, умный и переимчивый, без тени расчета
в своих поступках, он понахватался в Польше внешней
"цивилизации", кое-чему научился и, попав на престол,
проявил на нем любовь и к Польше, и к науке, и к широ-
ким политическим замыслам вместе со вкусами степного
гуляки. В своей сумасбродной, лишенной всяческих тради-
ций голове он питал утопические планы завоевания Тур-
ции, готовился к этому завоеванию и искал союзников в
Европе. Но в этой странной натуре заметен был некоторый
ум. Этот ум проявлялся и во внутренних делах, и во
внешней политике. Следя за ходом дел в Боярской думе,
самозванец, по преданию, удивлял бояр замечательной
остротой смысла и соображения. Он легко решал те дела,
о которых долго думали и долго спорили бояре. В дипло-
матических сношениях он проявлял много политического
такта. Чрезвычайно многим обязанный римскому папе и ко-
ролю Сигизмунду, он был с ними, по-видимому, в очень
хороших отношениях, уверял их в неизменных чувствах
преданности, но вовсе не спешил подчинить русскую цер-
ковь папству, а русскую политику -- влиянию польской
дипломатии. Будучи в Польше, он принял католичество и
надавал много самых широких обещаний королю и папе, но
в Москве забыл и католичество, и свои обязательства, а
когда ему о них напоминали, отвечал на это предложением
союза против турок: он мечтал об изгнании их из Европы.
Но для его увлекающейся натуры гораздо важнее всех
политических дел было его влечение к Марине; оно отра-
жалось даже на его дипломатических делах. Марину он
ждал в Москву с полным нетерпением. В ноябре 1605 г.
был совершен в Кракове обряд их обручения, причем место
жениха занимал царский посол Власьев. (Этот Власьев во
время обручения поразил и насмешил поляков своеобразием
манер. Так, во время обручения, когда по обряду спроси-
ли, не давал ли Дмитрий кому-нибудь обещания, кроме Ма-
рины, он отвечал: "А мне как знать? О том мне ничего не
наказано!") В Москву, однако, Марина приехала только 2
мая 1606 г., а 8-го происходила свадьба. Обряд был со-
вершен по старому русскому обычаю, но русских неприятно
поразило здесь присутствие на свадьбе поляков и несоб-
людение некоторых, хотя и мелких, обрядностей. Не нра-
вилось народу и поведение польской свиты Мнишков, наг-
лое и высокомерное. Царь Дмитрий с его польскими симпа-
тиями не производил уже прежнего обаяния на народ; хотя
против него и не было общего определенного возбуждения,
но народ был недоволен и им, и его приятелями-поляками;
однако это неудовольствие пока не высказывалось откры-
то.
Лжедмитрий сослужил свою службу, к которой пред-
назначался своими творцами, уже в момент своего воцаре-
ния, когда умер последний Годунов -- Федор Борисович. С
минуты его торжества в нем боярство уже не нуждалось.
Он стал как бы орудием, отслужившим свою службу и нико-
му более не нужным, даже лишней обузой, устранить кото-
рую было бы желательно, ибо, если ее устранить, путь к
престолу будет свободен достойнейшим в царстве. И уст-
ранить это препятствие бояре стараются, по-видимому, с
первых же дней царствования самозванца. Как интриговали
они против Бориса, так теперь открывают поход на Лжед-
митрия. Во главе их стал Шуйский, как прежде, по мнению
некоторых, стоял Богдан Бельский. Но на первый раз
Шуйские слишком поторопились, чуть было не погибли и,
как мы видели, были сосланы. Урок этот не пропал им да-
ром; весной 1606 г. В. И. Шуйский вместе с Голицыным
начал действовать гораздо осторожнее; они успели прив-
лечь на свою сторону войска, стоящие около Москвы; в
ночь с 16 на 17 мая отряд их был введен в Москву, а там
у Шуйского было уже достаточно сочувствующих. Однако
заговорщики, зная, что далеко не все в Москве неприми-
римо настроены против самозванца, сочли нужным обмануть
народ и бунт подняли якобы за царя, против поляков, его
обижавших. Но дело скоро объяснилось. Царь был объявлен
самозванцем и убит 17 мая утром. "Истинный царевич",
которого еще так недавно трогательно встречали и спасе-
нию которого так радовались, сделался "расстригой",
"еретиком" и "польским свистуном". Во время этого пере-
ворота был свергнут патриарх Игнатий и убито от 2000 до
3000 русских и поляков. Московская чернь начинала уже
приобретать вкус к подобным рода делам.
Второй период смуты:разрушение государственного порядка
Воцарение кн. В. И. Шуйского. Москва осталась без
царя. По удачному выражению Костомарова, "Дмитрий унич-
тожил Годуновых и сам исчез, как призрак, оставив за
собой страшную пропасть, чуть было не поглотившую Мос-
ковское государство". ("Кто был первый Лжедмитрий", с.
62). Действительно, после смерти Федора хозяином была
Ирина, а еще более Борис, по смерти Годуновых --Дмит-
рий, а после него не было никого или, вернее, готови-
лась хозяйничать боярская среда: на поле битвы она ос-
талась единой победительницей. Сохранилось известие,
что еще до свержения Дмитрия бояре, восставшие на са-
мозванца, сделали уговор, что тот из них, кому Бог даст
быть царем, не будет мстить за прежние "досады", а дол-
жен управлять государством "по общему совету". Очевид-
но, мысль об ограничении, в первый раз всплывшая при
Борисе к 1598 г., теперь была снова вспомянута. Так как
царь и из своей братии мог быть "не сладок" боярству,
как не сладок был ему Борис с 1601 г., то боярство же-
лало, с одной стороны, оформления своего положения, а с
другой, участия в управлении. Но тот же факт избрания
Бориса должен был привести на память боярам, кроме при-
ятных им гарантий, и то еще, что Борис был избран на
царство собором всей земли. А это соборное избрание бы-
ло в данную минуту совсем нежелательным прецедентом для
боярства, как среды, получившей всю власть в свои руки.
Поэтому обошлись без собора.
Москва после переворота не скоро пришла в себя. И
17 и 18 мая настроение в городе было необычное. Ранним
утром 19 мая народ собрался на Красной площади; духо-
венство и бояре предложили ему избрать патриарха, кото-
рый бы разослал грамоты для созвания "советных людей"
на избрание царя, но в толпе закричали, что нужнее царь
и царем должен быть В. И. Шуйский. Такому заявлению из
толпы никто не спешил противоречить, и Шуйский был изб-
ран царем. Впрочем, трудно здесь сказать "избран":
Шуйский, по счастливому выражению современников,
просто был "выкрикнут" своими "доброхотами", и это не
прошло в народе незамеченным, хотя правительство Шуйс-
кого и хотело представить его избрание делом всей зем-
ли.
С нескрываемым чувством неудовольствия говорит об
избрании Шуйского летопись, что не только в других го-
родах не знали, "да и на Москве не ведали многие люди",
как выбирали Шуйского. И рядом с этим известием встре-
чается у того же летописца очень любопытная заметка,
что Шуйский при своем венчании на царство в Успенском
соборе вздумал присягать всенародно в том, "чтобы ни
над кем не сделать без собору никакого дурна", т.е.
чтобы суд творить и управлять при участии земского со-
бора, по прямому смыслу летописи. Но бояре и другие лю-
ди, бывшие в церкви, стали будто бы говорить Шуйскому,
что этого на Руси не повелось и чтобы он новизны не
вводил. Сопоставляя это летописное сообщение с дошедшей
до нас кресто-целовальной записью Шуйского, на которой
он присягал в соборе, мы замечаем между этими двумя до-
кументами существенную разницу в смысле их показаний. В
записи дело представляется иначе: о соборе там не упо-
минается ни словом, а новый царь говорит: "Позволил ес-
ми яз... целовати крест на том, что мне, великому госу-
дарю, всякого человека, не осудя истинным судом с бояры
своими смерти, не предати, и вотчин и дворов и животов
у братии их и у жен и у детей не отымати, будет, кото-
рые с ними в мысли не были, также у гостей и у торговых
и у черных людей, хота который по суду и по сыску дой-
дет и до смертныя вины, и после их у жен и у детей дво-
ров и лавок и животов не отымати, будет с ними он в той
вине невинны. Да и доводов ложных мне, великому госуда-
рю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и
ставяти с очей на очи, чтобы в том православное христи-
анство безвинно не гибло; а кто на кого солжет, и сыс-
кав того казнити, смотря по вине его".
В этих словах обыкновенно видят подлинные условия
ограничений, которые предложены были Шуйскому боярс-
твом. Если точнее формулировать эту присягу Шуйского,
то мы можем свести ее к трем пунктам: 1) Царь Шуйский
не имеет власти никого лишать жизни без приговора думы.
Как мы уже знаем, существует известие, что бояре усло-
вились еще до избрания царя "общим советом... царством
управлять". Но если летописец не ошибся, и в Успенском
соборе Шуйский действительно присягал на имя собора, а
не боярской думы, то мы имеем право предполагать, что
это с его стороны было попыткой заменить боярское огра-
ничение ограничением всей земли. Однако эта попытка,
если она была, оказалась неудачной. Народ отверг огра-
ничение, добровольно на себя налагаемое Шуйским, а боя-
ре от своего уговора не отказались, и в грамотах Шуйс-
кого ограничительное значение придается именно боярской
думе. 2) Далее В. И. Шуйский целовал крест на том, что
он, вместе с виновными в каком-либо преступлении, не
будет подвергать гонению их невинную родню. Это обяза-
тельство Шуйского одинаково относится как к боярству,
так и к прочим чинам, служилым и тяглым. Обычай пресле-
дования целого рода за проступок одного его члена в де-
лах политических существовал в Москве; его держались и
Борис и другие государи. Теперь постарались об отмене
этого обычая и приняли во внимание интересы не только
боярства, но и прочих людей. 3) Наконец, В. И. Шуйский
обязывался не давать веры доносам, не проверив их тща-
тельным следствием; если донос окажется несправедливым,
то доносчик должен быть наказан. В этом пункте присяги
нового царя слышится нам намек на доносы времени Году-
нова, когда они были возведены в систему и явились ве-
личайшим злом. Этими тремя условиями исчерпываются все
обещания Шуйского. Во всей только что разобранной запи-
си трудно найти действительное ограничение царского
полновластия, а можно видеть только отказ этого полнов-
ластия от недостойных способов его проявления; царь
обещает лишь воздерживаться от причуд личного произвола
и действовать посредством суда бояр, который существо-
вал одинаково во все времена Московского государства и
был всегда правоохранительным и правообразовательным
учреждением, не ограничивающим, однако, формально влас-
ти царя.
Итак, Шуйский вступил на престол не законным изб-
ранием земли, а умыслом бояр, от которых и должен был
стать в зависимость. Переворот 17--19 мая 1606 г. слу-
чился так неожиданно для всей страны и произошел так
быстро, что для земли должны были казаться совсем не-
объяснимой новостью и самозванство Дмитрия, и его свер-
жение, и выбор Шуйского. Все эти происшествия упали,
как снег на голову, и стране необходимо было показать
законность замены царя Дмитрия царем Василием. Это и
старался сделать Шуйский со своим правительством, ра-
зослав в города тотчас по воцарении окружные грамоты от
своего имени, от имени бояр и от имени царицы Марии На-
гой, т.е. инокини Марфы. В этих грамотах царь Василий
старается доказать народу: 1) что свергнуый царь был
самозванец, 2) что он, Шуйский, имеет действительные
права на престол и 3) что избран он законно, а не сам
пожаловал себя в цари.
Что Дмитрий был самозванец, объявлял в своих гра-
мотах сам В. И. Шуйский. Свергнутого царя Дмитрия он
называл Гришкой Отрепьевым и доказывал это подбором
фактов, не особенно строгим, как можно в этом убедиться
теперь. То же доказывали в своих грамотах бояре и дру-
гие московские люди, причем в подборе фактов и они не
особенно стеснялись; доказывала это в особой грамоте и
Марфа Нагая. Она сознается тут, что Гришка Отрепьев
устрашил ее угрозами и что признала она его страха ра-
ди, но в то же время пишет (а вернее, за нее пишут дру-
гие), что тайно она говорила боярам о его самозванстве,
а теперь свидетельствует об этом всенародно.
Но, слушая все эти грамоты, русские люди знали,
что Шуйский постоянно переметывался со стороны на сто-
рону в этом деле, что сам же он заставил Москву уверо-
вать в подлинность царя Дмитрия, что Марфа (достойная
сотрудница Шуйского и такой же, как и он, образец поли-
тической безнравственности того времени) когда-то с
восторгом принимала ласки самозванца и очень тепло на
них отвечала. При таких обстоятельствах много остава-
лось места недоразумениям и сомнениям и их нельзя было
рассеять двумя-тремя грамотами. Это, конечно, понимал и
сам Шуйский. Он в июне 1606 г., тотчас же по вступлении
на престол, помимо всяких других доказательств самоз-
ванства прежнего царя, канонизирует царевича Дмитрия и
3 июня торжественно переносит его мощи из Углича в
Москву в Архангельский собор, обращая таким образом это
религиозное торжество в средство политического убежде-
ния.
Второе, что старался доказать Шуйский, -- это при-
рожденные свои права на престол. Здесь он не только
опирается на простое родство с угасшей династией, но и
старается доказать свое старшинство перед родом мос-
ковских царей Даниловичей. Род Шуйских, как и род кня-
зей московских. принадлежал к прямому потомству Алек-
сандра Ярославича Невского, и Шуйские действительно
производили себя от старшей, сравнительно с московскими
Даниловичами, линии суздальских князей. Но это отдален-
ное старшинство мало теперь значило в глазах народа, и
одно, само по себе, не могло оправдать воцарения Шуйс-
кого. Для этого необходимо было участие воли народной,
санкция земского собора, а этим-то новый царь и пренеб-
рег.
Однако, несмотря на это, в грамотах к народу царь
Василий, кроме самозванства Дмитрия и своих прав на
престол, старается доказать еще правильность и закон-
ность своего выбора. Он пишет, что "учинился на отчине
прародителей своих избранием всех людей Московского го-
сударства". В XVI и XVII вв. наши предки "государства-
ми" называли те области, которые когда-то были самосто-
ятельными политическими единицами и затем вошли в сос-
тав Московского государства. С этой точки зрения, тогда
существовали "Новгородское государство", "Казанское го-
сударство", а "Московское государство" часто означало
собственно Москву с ее уездом. Если же хотели выразить
понятие всего государства в нашем смысле, то говорили:
"все великие государства Российского царствия" или
просто "Российское царство". Любопытно, что Шуйский
совсем не употреблял этих последних выражений, говоря
об избрании своем; выбирали его "всякие люди Московско-
го государства", а не "все люди всех государств Рос-
сийского царствия", как бы следовало ему сказать и как
писали и говорили при избрании Михаила Федоровича в
1613 г. В этом, пожалуй, можно видеть осторожность со
стороны Шуйского. Он как будто хотел обмануть наполови-
ну и не хотел обманывать совсем. Но обмануть закон-
ностью своего избрания Шуйскому не удалось. Для народа,
конечно, не могла остаться тайной настоящая обстановка
избрания Шуйского: вся Москва вплоть до малого ребенка
знала, что посажен Василий не всем народом, а своей
"кликой", и что его не избрали, а выкрикнули. В избра-
нии и поведении Шуйского была непозволительная фальшь,
и эту фальшь не могли не чувствовать московские люди.
Много было обстоятельств, мешающих народу отно-
ситься доверчиво к новому правительству. Личность ново-
го царя далеко не была так популярна, как личность Бо-
риса. Новый царь захватил престол, не дожидаясь земско-
го собора, а многие помнили, что Борис ожидал этого со-
бора шесть недель. Новый царь очень сбивчиво и темно
говорил как о самозванстве, так и о свержении Дмитрия,
про которого сам же прежде свидетельствовал, что это
истинный царевич. Наконец, необычайность самых событий,
разыгравшихся в Москве, способна была возбудить много
толков и сомнений. Все это смущало народ и лишало новое
правительство твердой опоры в населении. Силой самих
обстоятельств Шуйский должен был при своем воцарении
опереться на боярскую партию и не мог опереться на весь
народ, в этом и заключалось его несчастье. Народ, приз-
навая Шуйского царем, не был соединен с ним той нравс-
твенной связью, той симпатией, которая одна в состоянии
сообщить власти несокрушимую силу. Шуйский не был наро-
дом посажен на царство, а сел на него сам, и народная
масса, смотря на него косо, чуждалась его, давала воз-
можность свободно бродить всем дурным общественным со-
кам. Это брожение, направляясь против порядка вообще,
тем самым направлялось против Шуйского, как представи-
теля этого порядка, хотя, может быть, представителя и
неудачного.
А дурных соков было много во всех общественных
слоях и во всех местах Русской земли. Та часть боярс-
тва, которая с Шуйским была во власти, проявляла оли-
гархические вкусы, ссылая на дальние воеводства не
угодных ей, не приставших к заговору и верных Лжедмит-
рию бояр (М. Салтыков, Шаховской, Масальский, Бель-
ский), давала волю своим противобщественным личным
стремлениям. Современники говорят, что при Шуйском боя-
ре имели больше власти, чем сам царь, ссорились с ними,
-- словом, делали, что хотели. Другая часть боярства,
не попавшая во власть, не имевшая влияния на деле и не-
довольная вновь установившимся порядком, стала, по сво-
ему обыкновению, в скрытую оппозицию. Во имя кого и че-
го могла быть эта оппозиция? Конечно, во имя своих лич-
ных выгод и раз Уже испытанного самозванца. Не говоря
уже о казачестве, которое жило в лихорадке и сильно
бродило, раз проводив самозванца до Москвы, -- и "русс-
кий материк", как выражается И. Е. Забелин, т.е. сред-
ние сословия народа, на которых держался государствен-
ный порядок, были смущены происшедшими событиями и
кое-где просто не признали Шуйского во имя того же
Дмитрия, о котором ничего достоверного не знали, в ере-
тичество и погибель которого не верил, а Шуйского на
царство не хотели. И верх и низ общества или потеряли
чувство правды во всех политических событиях и не зна-
ли, во имя чего противостать смуте, или были сами гото-
вы на смуту во имя самых разнообразных мотивов.
Смута в умах очень скоро перешла в смуту на деле.
С первого же дня царствования Шуйского началась эта
смута и смела царя, как раньше смела Бориса и Лжедмит-
рия. Но теперь, во время Шуйского, смута имеет иной ха-
рактер, чем имела она прежде. Прежде она была, так ска-
зать, дворцовой, боярской смутой. Люди, стоявшие у
власти, спорили за исключительное обладание ею еще при
Федоре, чувствуя, как будет важно это обладание в мо-
мент прекращения династии. В этот момент победителем
остался Борис и завладел престолом. Но затем и его
уничтожила придворная боярская интрига, действовавшая,
впрочем, средствами не одной придворной жизни, а выне-
сенная наружу, возбудившая народ. В этой интриге, ре-
зультатом которой явился самозванец, таким образом,
участвовали народные массы, но направлялись и руководи-
лись они, как неразумная сила, из той же дворцовой бо-
ярской среды. Заговор, уничтоживший самозванца, равным
образом имел характер олигархического замысла, а не на-
родного движения. Но далее дело пошло иначе. Когда оли-
гархия осуществилась, то олигархи с Шуйским во главе
вдруг очутились лицом к лицу с народной массой. Они не
раз для своих целей поднимали эту массу; теперь, как
будто приучась к движению, эта масса заколыхалась, и
уже не в качестве простого орудия, а как стихийная си-
ла, преследуя какие-то свои цели. Олигархи почувствова-
ли, что нити движений, которые они привыкли держать в
своих руках, выскользнули из их рук, и почва под их но-
гами заколебалась. В тот момент, когда они думали по-
чить на лаврах в роли властей Русской земли, эта Русс-
кая земля начала против них подниматься. Таким образом,
воцарение Шуйского может считаться поворотным пунктом в
истории нашей смуты: с этого момента из смуты в высшем
классе она окончательно принимает характер смуты народ-
ной, которая побеждает и Шуйского, и олигархию.
Если следить хронологически, постепенно за разви-
тием смуты в этот новый период, то невольно теряешься в
массе подробностей, но, внимательно к ним присматрива-
ясь, получаешь возможность различить здесь три основных
факта: 1) первоначальное движение против Шуйского, в
котором первая роль принадлежит Болотникову; 2) появле-
ние тушинского вора и борьба Москвы с Тушином и 3) ино-
земное вмешательство в смуту. Эти факты, однако, не
сменяются постепенно один другим, а развиваются часто
параллельно, рядом. Когда Болотников, потеряв шансы на
успех, сидит еще крепко в осаде от Шуйского, является
тушинский вор; в разгаре борьбы Шуйского с вором явля-
ются на Руси шведы и поляки.
Обратимся сначала к первому из указанных фактов --
к движению Шаховского и Болотникова. Еще не успели уб-
рать с Красной площади труп Лжедмитрия, как разнесся
слух, даже в самой Москве, как это ни кажется странным,
что убили во дворце не Дмитрия, а кого-то другого. Еще
ранее, в самый день переворота, один из приверженцев
самозванца, Михаил Молчанов, бежал из Москвы, пробрался
к литовской границе и явился в Самбор распространять
слухи о спасении царя. На себя брать роль самозванца
Молчанов вовсе не желал, а подыскивал кого-нибудь дру-
гого, кто решился бы выступить в такой роли и был бы к
ней способен.
Слухи о Дмитрии сделали положение Шуйского сразу
очень шатким. Недовольных было очень много, и они хва-
тались за имя Дмитрия; одни потому, что искренно верили
в спасение его при перевороте, другие потому, что кроме
его имени не было другого такого, которое могло бы их
соединить и придать восстанию характер законной борьбы
за правду. Одновременно со слухами, распускаемыми Мол-
чановым, такие же слухи появились в северских городах и
там всего раньше вызвали действительную смуту. Князь
Григорий Шаховской, приверженец Лжедмитрия, сосланный
за это на воеводство в Путивль, немедленно показал
Шуйскому неудобство такого рода наказания. Он объявил в
Путивле, что Дмитрий жив, и сразу поднял против Шуйско-
го весь город во имя этого Дмитрия. По примеру Путивля
очень скоро поднимаются и другие северские города, меж-
ду прочим Елец и Чернигов. В Чернигове начальствовал
князь Андрей Телятевский, который год тому назад долго
не хотел перейти на сторону Лжедмитрия, а теперь, когда
Лжедмитрий был убит, сразу переходит на сторону его
призрака, не зная еще, когда и где этот призрак вопло-
тится. Это его, быть может, и не особенно интересовало,
потому что поднялся он за Дмитрия исключительно по неп-
риязни к Шуйскому. Когда затем царские войска, послан-
ные усмирить мятежные города, были мятежниками разбиты,
то к движению против Шуйского на юг примкнули и другие
города, в числе их Тула и Рязань. Дальше возникли бес-
порядки в поволжских городах. В Перми явилась смута
между войсками, набранными для царя; они начали поби-
вать друг друга и разбежались со службы. В Вятке откры-
то бранили Шуйского и сочувствовали Дмитрию, которого
считали живым. Во многих местностях поднимались кресть-
яне и холопы. Смутами пользовались инородцы, обрадован-
ные случаем сбросить с себя подчинение русским. Они
действовали заодно с крестьянскими шайками. Мордва, со-
единясь с холопами и крестьянами, осадила Нижний Новго-
род. В далекой Астрахани поднялся на царя народ и каза-
ки. В самой Москве было заметно брожение в народе, хотя
не доходившее до возмущения, но очень беспокоившее
Шуйского.
Все эти волнения, происходя в разных местностях
без всякой связи одно с другим, различаются и мотивами,
и деятелями: в них участвуют люди разных сословий и по-
ложений, и преследуются очень разнообразные цели. Всех
серьезнее было движение на юге, в Северской земле. В
центре его стоял первоначально Шаховской. Поднял он
движение во имя Дмитрия, но не находил человека, кото-
рый взял бы на себя его роль, а такой человек был ему
необходим, иначе движение в народе могло заглохнуть.
Боясь этого и узнав, что Молчанов выдавал себя за
Дмитрия, Шаховской звал его к себе, но Молчанов не
ехал, и поднятое дело грозило неудачей. В это время
случай послал Шаховскому выдающуюся энергией и способ-
ностями, любопытную личность Ивана Болотникова. Жизнь
этого человека полна приключений: он был холопом князя
Телятевского, как-то попал в плен к татарам, был продан
туркам и несколько лет работал в Турции на галерах. За-
тем неизвестно как освободился оттуда и попал в Вене-
цию. Из Венеции он пробрался через Польшу на Русь, но в
Польше его задержали. Там он встретился с Молчановым, и
тот нашел его пригодным для своих дел человеком, сбли-
зился с ним и послал его в Путивль к Шаховскому. Ша-
ховской принял Болотникова хорошо и поручил ему целый
отряд. Болотников скоро нашел легкое средство увеличить
свой отряд. Он призывает под свои знамена скопившихся
на Украйне подонков: гулящих людей, разбойников, беглых
крестьян, холопей, -- обещает им именем несуществующего
Дмитрия прощение и льготы. Рассылая своих агентов и
свои грамоты, он везде, где может, поднимает низшие
классы не только против Шуйского и не только за Дмит-
рия, но и против высших классов и этим самым сообщает
смуте до некоторой степени характер социального движе-
ния.
При первой встрече Болотникова с царскими войсками
у Ельца и Кром победа осталась на его стороне, и это
очень подействовало на успех восстания в южной половине
государства. Поднялись Тула, Венев, Кашира, Орел, Калу-
га, Вязьма, некоторые тверские города, хотя сама Тверь
и осталась верна Василию Шуйскому. С особенной силой и
энергией проявилось движение в Рязани, где во главе
этого движения стали: Григорий Сунбулов и дворяне, два
брата Ляпуновых -- Прокопий и Захар. Рязанское населе-
ние отличалось, по отзывам сказателей того времени,
особенно храбрым и дерзким характером. Благодаря своему
географическому положению, Рязанской земле приходилось
чаще других подвергаться татарским нашествиям и быть
оплотом Руси от татар. Немудрено, что сложился у рязан-
цев такой суровый и воинственный характер и что лето-
писцы отзываются о них, как о народе удивительном по
дерзости и "высоким речам". Братья Ляпуновы были весьма
типичными представителями своего края, отличались заме-
чательной энергией, действовали очень решительно и сме-
ло, и действовали порывом, жили впечатлением, а не спо-
койной трезвой жизнью. По своим выдающимся личным спо-
собностям Ляпуновы (особенно Прокопий) могли стать во
главе восстания в Рязани и сделать его опасным для
Шуйского. И действительно, в Рязани очень скоро соста-
вилось ополчение против Шуйского. То же произошло и в
Туле, где во главе восстания стал сын боярский Истома
Пашков. Как тульское, так и рязанское ополчение были,
по преимуществу, дворянскими и направлялись против бо-
ярского правительства Шуйского за Дмитрия. На своем пу-
ти к Москве эти дворянские ополчения соединились с шай-
ками Болотникова, которые несли с собой общее разорение
и вражду не вполне политического характера. Они шли не
только против правительства Шуйского, но и против су-
ществовавшего тогда общественного строя. И немного надо
проницательности, чтобы понять, что в данном случае во
имя Дмитрия соединились социальные враги. Стремления
холопей и гулящего люда, шедшего с Болотниковым, были
совершенно противоположны стремлениям дворянства, быв-
шего тогда тем высшим классом, против которого возбуж-
дал Болотников Украину. Заранее можно было видеть, что
этот союз Ляпуновых с Болотниковым должен был прервать-
ся, как только союзники ознакомятся друг с другом. Так
и случилось. Соединенные ополчения мятежников, подойдя
к Москве, остановились в подмосковном селе Коломенском.
Положение Шуйского стало крайне опасным: вся южная по-
ловина государства была против него и мятежные войска
осаждали его в Москве. Не только для подавления восста-
ния, но даже для защиты Москвы у него не было войска. В
самой Москве недоставало хлеба, так как подвоз его был
прекращен мятежниками; открылся голод. "А кто же хотел
терпеть голод для Шуйского", -- метко замечает Соловьев
(VI II, с. 163). Но на этот раз Шуйский уцелел, благо-
даря тому что у его врагов очень скоро открылась рознь:
дворянское ополчение узнало симпатии и цели своих союз-
ников по их разбойничьему поведению. Болотников и не
скрывал своих намерений: он посылал в Москву грамоты и
в них открыто поднимал чернь на высшие классы. Об этом
мы узнаем из грамот избранного при Шуйском патриарха
Гермогена, который говорит, что воры из Коломенского
"пишут к Москве проклятые свои листы и велят боярским
холопам побивати своих бояр и жен их и вотчины и по-
местья им сулят и шпыням и безыменником вором (т.е.
черни) велят гостей и всех торговых людей побивати и
животы их грабити, и призывают их воров к себе и хотят
им давати боярство и воеводство и окольничество и дь-
ячество".
Такое поведение и направление Болотникова и его
шаек заставило рязанских и тульских дворян отшатнуться
от дальнейшего единения с ними и перейти на сторону
Шуйского, который был все-таки охранителем и представи-
телем государственного порядка, хотя, может быть, и не-
симпатичным. Первые заводчики мятежа против Шуйского,
Сунбулов и Ляпунов, первые же явились к нему с повин-
ной. За ними стали переходить и другие рязанские и
тульские дворяне. Тогда же на помощь Шуйскому подоспели
дворянские ополчения из Твери, из Смоленска; и дело
Шуйского было выиграно. Он стал уговаривать Болотникова
"отстать от воровства", но Болотников бежал на юг, по-
дошел к Серпухову и, узнав, что там мало запасов на
случай осады, ушел в Калугу, где запасов было много.
Оттуда он перешел в Тулу и засел в ней вместе с казачь-
им самозванцем Петром, которого призвал к себе, не дож-
давшись Дмитрия. Этот Петр был оригинальным самозван-
цем. Он явился при жизни Лжедмитрия среди терских каза-
ков и выдавал себя за сына царя Федора, родившегося
будто бы в 1592 г. и в действительности никогда не су-
ществовавшего. Он начал свои действия с того, что пос-
лал известить о себе царя Дмитрия, который желал выз-
вать к себе поближе этого проходимца с его шайкой, что-
бы лучше и вернее его захватить. Но на дороге в Москву
Лжепетр узнал о погибели Дмитрия, обратился назад, со-
шелся с Шаховским и вместе с ним пошел к Болотникову в
Тулу. Таким образом Тула стала центром движения против
Шуйского. Однако ни Шаховской, ни Болотников не удо-
вольствовались Лжепетром и, как прежде, хлопотали о са-
мозванце, способном заменить убитого Лжедмитрия. Такой
наконец явился, хотя и не успел соединиться с ними.
Весной 1607 г. Шуйский решился действовать энергично,
осадить Тулу. Стоял под ней целое лето, устроил плотину
на р. Упе, затопил весь город и выморил мятежников го-
лодом. В октябре 1607 г. Тула сдалась царю Василию. Бо-
лотников был сослан в Каргополь и утоплен, Шаховского
сослали в пустыню на Кубенское озеро, а Лжепетра пове-
сили. Шуйский с торжеством вернулся в Москву, но недол-
го ему пришлось праздновать победу.