Но не все русские люди 30-х и 40-х годов думали так; некоторые не соглашались с тем, что германская ци- вилизация есть верхняя ступень прогресса, что славянс- кое племя есть племя неисторическое. Они не видели при- чины, почему мировое развитие должно остановиться на германцах. Из русской истории вынесли они убеждение, что славянство было далеко от застоя, что оно могло гордиться многими драматическими моментами в своем прошлом и что оно, наконец, имело свою культуру. Это учение было хорошо изложено И. В. Киреевским (1806--1856). Он говорит, что славянская культура в ос- нованиях своих была самостоятельна и отлична от гер- манской. Во-первых, славяне получили христианство из Византии (а германцы -- из Рима) и их религиозный быт получил иные формы, чем те, которые сложились у герман- цев под влиянием католичества. Во-вторых, славяне и германцы выросли на различной культуре: первые-- на греческой, вторые -- на римской. В то время, как гер- манская культура выработала свободу личности, славянс- кие общины совершенно поработили ее. В-третьих, госу- дарственный строй был создан различно. Германия сложи- лась на римской почве. Германцы были народ пришлый; по- беждая туземное население, они порабощали его. Борьба между побежденными и победителями, которая легла в ос- нование государственного строя Западной Европы, перешла впоследствии в антагонизм сословий; у славян государс- тво создалось путем мирного договора, добровольного признания власти. Вот различие между Россией и Зап. Ев- ропой, различие религии, культуры, государственного строя. Так думали славянофилы, более самостоятельные последователи германских философских учений. Они были убеждены, что самостоятельная русская жизнь достигла наибольшего развития своих начал в эпоху Московского государства. Петр В. грубо нарушил это развитие, на- сильственною реформою внес к нам чуждые, даже противо- положные начала германской цивилизации. Он повернул правильное течение народной жизни на ложный путь заимс- твования, потому что не понимал заветов прошлого, не понимал нашего национального духа. Цель славянофилов -- вернуться на путь естественного развития, сгладив следы насильственной петровской реформы. Общая точка зрения западников и славянофилов слу- жила им основанием для толкования не только смысла на- шей истории, но и отдельных ее фактов: можно насчитать много исторических трудов, написанных западниками и особенно славянофилами (из славянофилов историков сле- дует упомянуть Константина Сергеевича Аксакова, 1817--1860). Но их труды были гораздо более философски- ми или публицистическими, чем собственно историческими, а отношение к истории гораздо более философским, чем научным. Строго научная цельность исторических воззрений впервые создана была у нас только в 40-х годах XIX в. Первыми носителями новых исторических идей были два мо- лодые профессора Московского университета: Сергей Ми- хайлович Соловьев (1820-- 1879) и Константин Дмитриевич Кавелин (1818--1885). Их воззрения на русскую историю в то время назывались "теорией родового быта", а впос- ледствии они и другие ученые их направления стали из- вестны под названием историко-юридической школы. Воспи- тывались они под влиянием германской исторической шко- лы. В начале XIX в. историческая наука в Германии сде- лала большие успехи. Деятели так называемой германской исторической школы внесли в изучение истории чрезвычай- но плодотворные руководящие идеи и новые методы иссле- дования. Главною мыслью германских историков была мысль о том, что развитие человеческих общин не есть резуль- тат случайностей или единичной воли отдельных лиц: раз- витие общества совершается, как развитие организма, по строгим законам, ниспровергнуть которые не может ни ис- торическая случайность, ни личность, как бы гениальна она ни была. Первый шаг к такому воззрению сделал еще в конце XVIII столетия Фридрих Август Вольф в произведе- нии "Prologomena ad Homerum", в котором он занимался исследованием происхождения и состава греческого эпоса "Одиссеи" и "Илиады". Давая в своем труде редкий обра- зец исторической критики, он утверждал, что гомеровский эпос не мог быть произведением отдельной личности, а был постепенно, органически созданным произведением по- этического гения целого народа. После труда Вольфа та- кое органическое развитие стали искать не только в па- мятниках поэтического творчества, но и во всех сферах обществен ной жизни, искали и в истории и в праве. Признаки органического роста античных общин наблюдали Нибур в римской истории, Карл Готфрид Миллер в гречес- кой. Органическое развитие правового сознания изучили историки-юристы Эйхгорн (Deutsche Staatsung Rechtsgesc- hichte, в пяти томах, 1808) и Савиньи (Geschichte des ro mischen Rechts in Mittelalter, в шести то- мах, 1815-- 1831). Эти труды, носившие на себе печать нового направления, к половине XIX в. создали в Герма- нии блестящую школу историков, которая и до сих пор еще не пережила вполне своих идей. В идеях и приемах ее выросли наши ученые истори- ко-юридической школы. Одни усвоили их путем чтения, как, напр., Кавелин; другие -- прямо слушанием лекций, как, напр., Соловьев, который был учеником Ранке. Они усвоили себе все содержание немецкого исторического направления. Некоторые из них увлекались и германской философией Гегеля. В Германии точная и строго фактичес- кая историческая школа не всегда жила в ладу с метафи- зическими учениями гегелианства; тем не менее и истори- ки, и Гегель сходились в основном воззрении на историю, как на закономерное развитие человеческих обществ. И историки и Гегель одинаково отрицали в ней случайность, поэтому их воззрения могли ужиться в одной и той же личности. Эти воззрения и были впервые приложены к русской истории нашими учеными Соловьевым и Кавелиным, думавшими показать в ней органическое развитие тех на- чал, которые были даны первоначальным бытом нашего пле- мени и которые коренились в природе нашего народа. На быт культурный и экономический они обращали меньше вни- мания, чем на внешние формы общественных союзов, так как имели убеждение, что главным содержанием русской исторической жизни была именно естественная смена одних законов общежития другими. Они надеялись подметить по- рядок этой смены и в нем найти закон нашего историчес- кого развития. Вот почему их исторические трактаты но- сят несколько односторонний историко-юридический харак- тер. Такая односторонность не составляла индивидуаль- ности наших ученых, а была занесена ими от их германс- ких наставников. Немецкая историография считала главной своей задачей исследование именно юридических форм в истории; корень этого взгляда кроется в идеях Канта, который понимал историю, "как путь человечества" к соз- данию государственных форм. Таковы были те основания, на которых строилось первое научно-философское воззре- ние на русский исторический быт. Это не было простое заимствование чужих выводов, не было только механичес- кое приложение чужих идей к плохо понятому материалу, -- нет, это было самостоятельное научное движение, в котором взгляды и научные приемы были тождественны с германскими, но выводы отнюдь не предрешались и зависе- ли от материала. Это было научное творчество, шедшее в направлении своей эпохи, но самостоятельно. Вот почему каждый деятель этого движения сохранял свою индивиду- альность и оставил по себе ценные монографии, а вся ис- торико-юридическая школа создала такую схему нашего ис- торического развития, под влиянием которой до сих пор живет русская историография. Исходя из мысли, что отличительные черты истории каждого народа создаются его природой и его первона- чальной обстановкой, они и обратили внимание на перво- начальную форму русского общественного быта, которая, по их мнению, определялась началом родового быта. Всю русскую историю представляли они, как последовательный органически стройный переход от кровных общественных союзов, от родового быта -- к быту государственному. Между эпохою кровных союзов и государственною лежит промежуточный период, в котором происходила борьба на- чала кровного с началом государственным. В первый пери- од личность безусловно подчинялась роду, и положение ее определялось не индивидуальной деятельностью или спо- собностями, а местом в роде; кровное начало господство- вало не только в княжеских, но и во всех прочих отноше- ниях, оно определяло собою всю политическую жизнь Рос- сии. Россия в первой стадии своего развития считалась родовой собственностью князей; она делилась на волости, соответственно числу членов княжеского дома. Порядок владения обусловливался родовыми счетами. Положение каждого князя определялось его местом в роде. Нарушение старшинства порождало междоусобицы, которые, с точки зрения Соловьева, ведутся не за волости, не за нечто конкретное, а за нарушение старшинства, за идею. С те- чением времени изменились обстоятельства княжеской жиз- ни и деятельности. На северо-востоке Руси князья яви- лись полными хозяевами земли, сами призывали население, сами строили города. Чувствуя себя создателем новой об- ласти, князь предъявляет к ней новые требования; в силу того, что он сам ее создал, он не считает ее родовой, а свободно распоряжается ею и передает ее своей семье. Отсюда возникает понятие о собственности семейной, по- нятие, вызвавшее окончательную гибель родового быта. Семья, а не род, стала главным принципом; князья даже начали смотреть на своих дальних родственников, как на людей чужих, врагов своей семьи. Наступает новая эпоха, когда одно начало разложилось, другого еще не созда- лось. Наступает хаос, борьба всех против всех. Из этого хаоса вырастает случайно усилившаяся семья московских князей, которые свою вотчину ставят выше других по силе и богатству. В этой вотчине мало-помалу вырабатывается начало единонаследия -- первый признак нового государс- твенного порядка, который и водворяется окончательно реформами Петра Великого. Таков, в самых общих чертах, взгляд С. М. Соловь- ева на ход нашей истории, взгляд, разработанный им в двух его диссертациях: 1) "Об отношениях Новгорода к великим князьям" и 2) "История отношений между князьями Рюрикова дома". Система Соловьева была талантливо под- держана К. Д. Кавелиным в нескольких его исторических статьях (см. том 1 "Собрания Сочинений Кавелина" изд. 1897 г.). В одной лишь существенной частности расходил- ся Кавелин с Соловьевым: он думал, что и без случайного стечения благоприятных обстоятельств на севере Руси ро- довой быт княжеский должен был разложиться и перейти в семейный, а затем в государственный. Неизбежную и пос- ледовательную смену начал в нашей истории он изображал в такой краткой формуле: "Род и общее владение; семья и вотчина или отдельная собственность; лицо и государс- тво". Толчок, данный талантливыми трудами Соловьева и Кавелина русской историографии, был очень велик. Строй- ная научная система, впервые данная нашей истории, ув- лекла многих и вызвала оживленное научное движение. Много монографий было написано прямо в духе истори- ко-юридической школы. Но много и возражений, с течением времени все более и более сильных, раздалось против учения этой новой школы. Ряд горячих научных споров, в конце концов, окончательно расшатал стройное теорети- ческое воззрение Соловьева и Кавелина в том его виде, в каком оно появилось в их первых трудах. Первое возраже- ние против школы родового быта принадлежало славянофи- лам. В лице К. С. Аксакова (1817--1860) они обратились к изучению исторических фактов (к ним отчасти примкнули московские профессора [В. Н.] Лешков и [И. Д.] Беляев, 1810--1873); на первой ступени нашей истории они увиде- ли не родовой быт, а общинный и мало-помалу создали свое учение об общине. Оно встретило некоторую поддерж- ку в трудах одесского профессора [Ф. И.] Леонтовича, который постарался определить точнее примитивный харак- тер древней славянской общины; эта община, по его мне- нию, очень походит на существующую еще сербскую "задру- гу", основанную отчасти на родственных, отчасти же на территориальных отношениях. На месте рода, точно опре- деленного школой родового быта, стала не менее точно определенная община, и, таким образом, первая часть об- щеисторической схемы Соловьева и Кавелина потеряла свою непреложность. Второе возражение против частной этой схемы сделано было ученым, близким по общему своему направлению к Соловьеву и Кавелину. Борис Николаевич Чичерин (1828--1904), воспитывавшийся в той же научной обстановке, как Соловьев и Кавелин, отодвинул за преде- лы истории эпоху кровных родовых союзов на Руси. На первых страницах нашего исторического бытия он видел уже разложение древних родовых начал. Первая форма на- шей общественности, какую знает история, по его взгля- ду, была построена не на кровных связях, а на началах гражданского права. В древнерусском быту личность не ограничивалась ничем, ни кровным союзом, ни государс- твенными порядками. Все общественные отношения опреде- лялись гражданскими сделками -- договорами. Из этого-то договорного порядка естественным путем выросло впос- ледствии государство. Теория Чичерина, изложенная в его труде "О духовных и договорных грамотах князей великих и удельных", получила дальней шее развитие в трудах проф. В. И. Сергеевича и в этой последней форме уже совсем отошла от первоначальной схемы, данной школою родового быта. Вся история общественного быта у Сергее- вича делится на два периода: первый -- с преобладанием частной и личной воли над началом государственным, вто- рой -- с преобладанием государственного интереса над личной волей. Если первое, славянофильское возражение явилось на почве соображений об общекультурной самостоятельности славянства, если второе выросло на почве изучения пра- вовых институтов, то третье возражение школе родового быта сделано скорее всего с точки зрения историко-эко- номической. Древнейшая Киевская Русь не есть страна патриархальная; ее общественные отношения довольно сложны и построены на тимократической основе. В ней преобладает аристократия капитала, представители кото- рой сидят в княжеской думе. Таков взгляд проф. В. О. Ключевского (1841--1911) в его трудах "Боярская дума древней Руси" и "Курс русской истории"). Все эти возражения уничтожили стройную систему ро- дового быта, но не создали какой-либо новой историчес- кой схемы. Славянофильство оставалось верно своей мета- физической основе, а в позднейших представителях отошло от исторических разысканий. Система Чичерина и Сергее- вича сознательно считает себя системой только истории права. А точка зрения историко-экономическая пока не приложена к объяснению всего хода нашей истории. Нако- нец, в трудах других историков мы не встречаем сколь- ко-нибудь удачной попытки дать основания для самостоя- тельного и цельного исторического мировоззрения. Чем же живет теперь наша историография? Вместе с К. [С.] Аксаковым мы можем сказать, что у нас теперь нет "истории", что "у нас теперь пора исторических исс- ледований, не более". Но, отмечая этим отсутствие одной господствующей в историографии доктрины, мы не отрицаем существования у наших современных историков общих взглядов, новизной и плодотворностью которых обусловли- ваются последние усилия нашей историографии. Эти общие взгляды возникали у нас одновременно с тем, как появля- лись в европейской науке; касались они и научных мето- дов, и исторических представлений вообще. Возникшее на Западе стремление приложить к изучению истории приемы естественных наук сказалось у нас в трудах известного [А. П.] Щапова (1831--1876). Сравнительный исторический метод, выработанный английскими учеными [(Фриман) и др.] и требующий, чтобы каждое историческое явление изучалось в связи с подобными же явлениями других наро- дов и эпох, -- прилагался и у нас многими учеными (нап- ример, В. И. Сергеевичем). Развитие этнографии вызвало стремление создать историческую этнографию и с точки зрения этнографической рассмотреть вообще явления нашей древнейшей истории (Я. И. Костомаров, 1817 -- 1885). Интерес к истории экономического быта, выросший на За- паде, сказался и у нас многими попытками изучения на- роднохозяйственной жизни в разные эпохи (В. О. Ключевс- кий и другие). Так называемый эволюционизм имеет и у нас своих представителей в лице современных универси- тетских преподавателей. Не только то, что вновь вносилось в научное созна- ние, двигало вперед нашу историографию. Пересмотр ста- рых уже разработанных вопросов давал новые выводы, ло- жившиеся в основание новых и новых изысканий. Уже в 70-х годах С. М. Соловьев в своих "Публичных чтениях о Петре Великом" яснее и доказательнее высказал свою ста- рую мысль о том, что Петр Великий был традиционным дея- телем и в своей работе реформатора руководился идеалами старых московских людей XVII в. и пользовался теми средствами, которые были подготовлены раньше него. Едва ли не под влиянием трудов именно Соловьева началась де- ятельная разработка истории Московской Руси, показываю- щая теперь, что допетровская Москва не была азиатски косным государством и действительно шла к реформе еще до Петра, который сам воспринял идею реформы из окру- жавшей его московской среды. Пересмотр старейшего из вопросов русской историографии -- варяжского вопроса [в трудах В. Гр. Васильевского (1838-- 1899), А. А. Куника (1814--1899), С. А. Гедеонова и других] освещает новым светом начало нашей истории. Новые исследования по ис- тории западной Руси открыли перед нами любопытные и важные данные по истории и быту литовско-русского госу- дарства [В. Б. Антонович (1834--1908), Дашкевич (р. в 1852 г.) и другие]. Указанными примерами не исчерпыва- ется, конечно, содержание новейших работ по нашему предмету; но эти примеры показывают, что современная историография трудится над темами весьма крупными. До попыток исторического синтеза, поэтому, может быть и недалеко. В заключение историографического обзора следует назвать те труды по русской историографии, в которых изображается постепенное развитие и современное состоя- ние нашей науки и которые поэтому должны служить пред- почтительными руководствами для знакомства с нашей ис- ториографией: 1) К. Н. Бестужев-Рюмин "Русская История" (2 т., конспективное изложение фактов и ученых мнений с очень ценным введением об источниках и историографии); 2) К. Н. Бестужев-Рюмин "Биографии и характеристики" (Татищев, Шлецер, Карамзин, Погодин, Соловьев и др.). СПб., 1882; 3) С. М. Соловьев, статьи по историографии, изданные Товариществом "Общественная польза" в книге "Собрание сочинений С. М. Соловьева" СПб.; 4) О. М. Ко- ялович "История русского самосознания". СПб., 1884; 5) В. С. Иконников "Опыт русской историографии" (том пер- вый, книга первая и вторая). Киев, 1891; 6) П. Н. Милюков "Главные течения русской истори- ческой мысли" -- в "Русской мысли" за 1893 год (и от- дельно). Обзор источников русской истории В обширном смысле слова исторический источник есть всякий остаток старины, будет ли это сооружение, пред- мет искусства, вещь житейского обихода, печатная книга, рукопись или, наконец, устное предание. Но в узком смысле источником мы называем печатный или письменный остаток старины, иначе говоря, той эпохи, которую изу- чает историк. Нашему ведению подлежат лишь остатки пос- леднего рода. Обзор источников может быть веден двумя путями: во-первых, он может быть простым логически-систематич- ным перечнем различных видов исторического материала, с указанием главнейших его изданий; во-вторых, обзор ис- точников может быть построен исторически и совместит в себе перечень материала с обзором движения у нас архе- ографических трудов. Второй путь ознакомления с источ- никами для нас гораздо интереснее, во-первых, потому, что здесь мы можем наблюдать появление археографических трудов в связи с тем, как в обществе развивался интерес к рукописной старине, и, во-вторых, потому еще, что здесь мы познакомимся с теми деятелями, которые собира- нием материалов для родной истории составили себе веч- ное имя в нашей науке. В эпоху допетровскую отношение к рукописям в гра- мотных слоях Московского общества было самым вниматель- ным, потому что в то время рукопись заменяла книгу, бы- ла источником и знаний и эстетических наслаждений и составляла ценный предмет обладания; рукописи постоянно переписывались с большой тщательностью и часто жертво- вались перед смертью владельцами в монастыри "по душе": жертвователь за свой дар просит монастырь или церковь о вечном поминовении его грешной души. Акты законодатель- ные и вообще все рукописи юридического характера, т.е. то, что мы назвали бы теперь официальными и деловыми бумагами, тоже ревниво сберегались. Печатных законопо- ложений, кроме Уложения царя Алексея Михайловича, тогда не существовало, и этот рукописный материал был как бы кодексом действовавшего права, руководством тогдашних администраторов и судей. Законодательство тогда было письменным, как теперь оно печатное. Кроме того, на ру- кописных же грамотах монастыри и частные лица основыва- ли свои льготы и различного рода права. Понятно, что весь этот письменный материал был дорог в обиходе тог- дашней жизни и что его должны были ценить и хранить. В XVIII в. под влиянием новых культурных вкусов, с распространением печатной книги и печатных законополо- жений отношение к старым рукописям очень изменяется: упадок чувства их ценности замечается у нас в продолже- ние всего XVIII века. В XVII в. рукопись очень ценилась тогдашним культурным классом, а теперь в XVIII в. этот класс уступил место новым культурным слоям, которые к рукописным источникам старины относились презрительно, как к старому негодному хламу. Духовенство также перес- тавало понимать историческую и духовную ценность своих богатых рукописных собраний и относилось к ним небреж- но. Обилие рукописей, перешедших из XVII в. в XVIII в., способствовало тому, что их не ценили. Рукопись была еще, так сказать, вещью житейской, а не исторической и мало-помалу с культурных верхов общества, где прежде вращалась, переходила в нижние его слои, между прочим и к раскольникам, которых наш археограф П. М. Строев на- зывал "попечителями наших рукописей". Старые же архивы и монастырские книгохранилища, заключавшие в себе массу драгоценностей, оставались без всякого внимания, в пол- ном пренебрежении и упадке. Вот примеры из уже XIX в., которые показывают, как невежественно обращались с ру- кописной стариной ее владельцы и хранители. "В одной обители благочестия, к которой в исходе XVII в. было приписано более 15 других монастырей, -- писал П. М. Строев в 1823 г., -- старый ее архив помещался в башне, где в окнах не было рам. Снег покрывал на поларшина ку- чу книг и столбцов, наваленных без разбору, и я рылся в ней, как в развалинах Геркулана. Этому шесть лет. Сле- довательно, снег шесть раз покрывал эти рукописи и столько же на них таял, теперь верно осталась одна ржа- вая пыль..." Тот же Строев в 1829 г. доносил Академии наук, что архив старинного города Кевроля, по упраздне- нии последнего перенесенный в Пинегу, "сгнил там в вет- хом сарае и, как мне сказывали, последние остатки его не задолго перед сим (т.е. до 1829 г.) брошены в воду". Известный любитель и исследователь старины митро- полит Киевский Евгений (Болховитинов, 1767--1837), бу- дучи архиереем во Пскове, пожелал осмотреть богатый Новгородский-Юрьев монастырь. "Вперед он дал знать о своем приезде, -- пишет биограф митр [ополита] Евгения Ивановский, -- и этим разумеется заставил начальство обители несколько посуетиться и привести некоторые из монастырских помещений в более благовидный порядок. Ехать в монастырь он мог одной из двух дорог: или верх- ней, более проезжей, но скучной, или нижней, близ Вол- хова, менее удобной, но более приятной. Он поехал ниж- ней. Близ самого монастыря он встретился с возом, ехав- шим к Волхову в сопровождении инока. Желая узнать, что везет инок к реке, он спросил. Инок отвечал, что он ве- зет разный сор и хлам, который просто кинуть в навозную кучу нельзя, а надобно бросить в реку. Это возбудило любопытство Евгения. Он подошел в возу, велел припод- нять рогожу, увидел порванные книжки и рукописные листы и затем велел иноку возвратиться в монастырь. В этом возу оказались драгоценные остатки письменности даже XI в." (Ивановский "Митр. Евгений", стр. 41--42). Таково было у нас отношение к памятникам старины даже в XIX в. В XVIII в. оно было, конечно, не лучше, хотя нужно отметить, что рядом с этим с начала уже XVI- II ст. являются отдельные личности, сознательно отно- сившиеся к старине. Сам Петр I собирал старинные моне- ты, медали и другие остатки старины, по западноевро- пейскому обычаю, как необыкновенные и курьезные предме- ты, как своего рода "монстры". Но, собирая любопытные вещественные остатки старины, Петр желал вместе с тем "ведать государства Российского историю" и полагал, что "о сем первее трудиться надобно, а не о начале света и других государствах, понеже о сем много писано". С 1708 г. по приказу Петра над сочинением русской истории (XVI и XVII вв.) трудился тогдашний ученый деятель Славя- но-греко-ла-тинской академии Федор Поликарпов, но труд его не удовлетворил Петра, а нам остался неизвестен. Несмотря, однако, на такую неудачу, Петр до конца свое- го царствования не оставлял мысли о полной русской ис- тории и заботился о собрании для нее материала; в 1720 г. он приказал губернаторам пересмотреть все замеча- тельные исторические документы и летописные книги во всех монастырях, епархиях и соборах, составить им описи и доставить эти описи в Сенат. А в 1722 г. Синоду было указано по этим описям отобрать все исторические руко- писи из епархий в Синод и сделать с них списки. Но Си- ноду не удалось привести это в исполнение: большинство епархиальных начальств отвечало на запросы Синода, что у них нет таких рукописей, а всего в Синоде было прис- лано до 40 рукописей, как можно судить по некоторым данным, и из них только 8 собственно исторических, ос- тальные же духовного содержания. Так желание Петра иметь историческое повествование о России и собрать для этого материал разбилось о невежество и небрежность его современников. Историческая наука родилась у нас позже Петра, и научная обработка исторического материала началась вместе с появлением у нас ученых немцев; тогда стало выясняться мало-помалу и значение рукописного материала для нашей истории. В этом последнем отношении неоцени- мые услуги нашей науке оказал известный уже нам Герард Фридрих Миллер (1705--1785). Добросовестный и трудолю- бивый ученый, осторожный критик-исследователь и в то же время неутомимый собиратель исторических материалов, Миллер своей разнообразной деятельностью вполне заслу- живает имя "отца русской исторической науки", какое ему дают наши историографы. Наша наука еще до сих пор поль- зуется собранным им материалом. В так называемых "порт- фелях" Миллера, хранящихся в Академии наук и в Московс- ком главном архиве Министерства иностранных дел, заклю- чается более 900 номеров разного рода исторических бу- маг. Эти портфели и теперь еще для исследователя сос- тавляют целое сокровище, и новые исторические труды часто черпают из них свои материалы; так, археографи- ческая комиссия до последнего времени наполняла его ма- териалом некоторые из своих изданий (Сибирские дела в дополнениях к "Актам историческим"). Миллер собирал письменные памятники не в одной только Европейской Рос- сии, но и в Сибири, где он провел около 10 лет (1733-- 1743). Эти изыскания в Сибири дали важные результаты, потому что только здесь Миллеру удалось найти массу ценных документов о смуте, которые были потом напечата- ны в Собрании Государственных грамот и Договоров во II томе. При императрице Екатерине II Миллер был назначен начальником Архива Коллегии Иностранных Дел и имел от императрицы поручение составить собрание дипломатичес- ких документов по примеру Амстердамского издания Дюмона (Corps universel diplomatique du droit des Gens, 8 т., 1726--1731). Но Миллер был уже стар для такого гранди- озного труда и, как начальник архива, успел только на- чать разбор и упорядочение архивного материала и приго- товить целую школу своих учеников, которые по смерти учителя продолжали работать в этом архиве и вполне раз- вернули свои силы позднее в так называемую "Румянцевс- кую эпоху". Рядом с Миллером действовал Василий Никитич Татищев (1686--1750). Он намеревался писать географию России, но понимал, что география без истории невозмож- на и потому решил сперва написать историю и обратился к собиранию и изучению рукописного материала. Собирая ма- териалы, он нашел и первый оценил "Русскую Правду" и "Царский Судебник". Эти памятники, как и самая "История Российская" Татищева, изданы были уже после его смерти Миллером. Кроме собственно исторических трудов Татищев составил инструкцию для собирания этнографических, ге- ографических и археологических сведений о России. Эта инструкция была принята Академией наук. Со времени Екатерины II дело собирания и издания исторического материала очень развилось. Сама Екатерина находила досуг для занятий русской историей, живо инте- ресовалась русской стариной, поощряла и вызывала исто- рические труды. При таком настроении императрицы русс- кое общество стало больше интересоваться своим прошлым и сознательнее относиться к остаткам этого прошлого. При Екатерине как собиратель исторического материала действует, между прочим, граф А. Н. Мусин-Пушкин, на- шедший "Слово о полку Игореве" и старавшийся собрать из монастырских библиотек в столицу все рукописные летопи- си в видах их лучшего хранения и издания. При Екатерине начинаются многочисленные издания летописей в Академии наук и при Синоде, издания, впрочем, еще несовершенные и не научные. И в обществе начинается то же движение в пользу изучения старины. В этом деле первое место занимает Николай Иванович Новиков (1744--1818), больше известный нашему обществу изданием сатирических журналов, масонством и заботами о распространении образования. По своим личным качествам и гуманным идеям это редкий в своем веке человек, свет- лое явление своего времени. Он нам уже известен как со- биратель и издатель "Древней Российской Вивлиофики" -- обширного сборника старых актов разного рода, летопис- цев, старинных литературных произведений и исторических статей. Издание свое он начал в 1773 г. и в 3 года из- дал 10 частей. В предисловии к Вивлиофике Новиков опре- деляет свое издание как "начертание нравов и обычаев предков" с целью познать "великость духа их, украшенно- го простотою". (Надо заметить, что идеализация старины уже сильна была и в первом сатирическом журнале Новико- ва "Трутень", 1769--1770 г.) Первое издание "Вивлиофи- ки" теперь уже забыто ради второго, более полного, в 20 томах (1788--1791). Новикова в этом его издании поддер- живала сама Екатерина II и деньгами, и тем, что допус- тила его к занятиям в архиве Иностранной коллегии, где ему очень радушно помогал старик Миллер. По содержанию своему, "Древняя Российская Вивлиофика" была случайным сводом под руку попавшегося материала, изданного почти без всякой критики и без всяких научных приемов, как мы их понимаем теперь. В этом отношении еще ниже стоят "Деяния Петра Ве- ликого" курского купца Ив. Ив. Голикова (1735--1801), который с детства восторгался деяниями Петра, имел нес- частье попасть под суд, но был освобожден по манифесту по случаю открытия памятника Петру. По этому поводу Го- ликов решил всю свою жизнь посвятить работе над биогра- фией Петра. Он собирал все известия, какие только мог достать, без разбора их достоинств, письма Петра, анек- доты о нем и т. п. В начале своего собрания он поместил краткий обзор XVI и XVII вв. На труд Голикова обратила внимание Екатерина и открыла ему архивы, но этот труд лишен всякого научного значения, хотя по недостатку лучших материалов им пользуются и теперь. Для своего же времени он был крупным археографическим фактом (1-е из- дание в 30 т. 1778-1798. 11-е издание в 15 т. 1838). Кроме Академии и частных лиц, к памятникам старины обратилась деятельность и "Вольного Российского собра- ния", ученого общества, основанного при Московском уни- верситете в 1771 г. Это общество было очень деятельно в помощи отдельным ученым, открывая им доступ в архивы, сооружая ученые этнографические экспедиции и т. д., но само издавало немного памятников старины: в 10 лет оно выпустило только 6 книг своих "Трудов". Такова, в самых общих чертах, деятельность второй половины прошлого века по собиранию и изданию материа- лов. Эта деятельность отличалась случайным характером, захватывала только тот материал, который, если можно так выразиться, сам шел в руки: забот о тех памятниках, которые были в провинции, не проявлялось. Сибирская экспедиция Миллера и собрание летописей, по мысли Муси- на-Пушкина, были отдельными эпизодами исключительного характера, и историческое богатство провинции остава- лось пока без оценки и внимания. Что же касается исто- рических изданий прошлого столетия, то они не выдержи- вают и самой снисходительной критики. Кроме разных тех- нических подробностей, мы требуем теперь от ученого из- дателя, чтобы он пересмотрел по возможности все извест- ные списки издаваемого памятника, выбрал из них древ- нейшие и лучшие, т.е. с исправнейшим текстом, один из лучших положил в основу издания и печатал его текст, приводя к нему все варианты других исправных списков, избегая малейших неточностей и опечаток в тексте. Изда- нию должна предшествовать проверка исторической ценнос- ти памятника; если памятник окажется простой компиляци- ей, то лучше издать его источники, чем самую компиля- цию. Но в XVIII в. на дело смотрели не так; считали возможным издавать, например, летопись по одному ее списку со всеми ошибками, так что теперь, по нужде, пользуясь некоторыми из изданий за неимением лучших, историк постоянно в опасности сделать ошибку, допустить неточность и т. под. Только Шлецер теоретически уста- навливал приемы ученой критики, да Миллер в издании "Степенной книги" (1775 г.) соблюдал некоторые из ос- новных правил ученого издания. В предисловии к этой ле- тописи он говорит о своих приемах издания: они у него научны, хотя еще не выработаны; но в этом его нельзя упрекать, -- полная разработка критических приемов яви- лась у нас только в XIX столетии, и ей более всего спо- собствовали ученики Миллера. Старея, Миллер просил императрицу Екатерину назна- чить после его смерти начальником Архива Иностранной Коллегии кого-нибудь из его учеников. Просьба его была уважена, и после Миллера Архивом заведовали его учени- ки: сперва И. Стриттер, потом Н. Н. Бантыш-Каменский (1739--1814). Этот последний, составляя описание дел своего архива, на основании этих дел занимался и иссле- дованиями, которые, к сожалению, далеко не все напеча- таны. Они очень много помогали Карамзину при составле- нии "Истории государства Российского". Когда в первые годы XIX столетия архив Иностранной Коллегии поступил в главное ведение графа Николая Пет- ровича Румянцева (1754--1826), в архиве воспиталась уже целая семья археографов, и для Румянцева были готовы достойные помощники. Именем Румянцева означают целую эпоху в ходе нашего народного самопознания, и справед- ливо. Граф Н. П. Румянцев явился в ту самую пору, когда приготовлялась "История государства Российского" Карам- зина, когда назревало сознание, что необходимо собирать и спасать остатки старой народной жизни, когда, нако- нец, явились и деятели по этой части с научными приема- ми. Граф Румянцев стал выразителем сознательного отно- шения к старине и, благодаря своему положению и средс- твам, явился центром нового историко-археологического движения, таким почтенным меценатом, пред памятью кото- рого должны преклоняться и мы, и все грядущие поколе- ния. Родился Румянцев в 1754 г.; отцом его был знамени- тый граф Румянцев-Задунайский. Начал свою службу Нико- лай Петрович в среде русских дипломатов Екатерининского века и более 15 лет был чрезвычайным посланником и пол- номочным министром во Франкфурте-на-Майне. При имп. Павле I хотя Румянцев и был в милости у императора, но не занимал никаких должностей и оставался не у дел. При Александре I ему был дан портфель министра коммерции, а затем в 1809 г. поручено Министерство иностранных дел с сохранением поста министра коммерции. Стечением времени он был возведен в звание Государс- твенного Канцлера и назначен председателем Государс- твенного совета. Во время управления Министерством иностранных дел и его Архивом сказалась любовь Румянце- ва к старине, хотя почвы для нее по-видимому не было никакой. Уже в 1810г. граф Николай Петрович предлагает Бантыш-Каменскому составить план издания Сборника госу- дарственных грамот и договоров. Этот план был скоро го- тов, и гр. Румянцев ходатайствовал пред Государем об учреждении, при Архиве иностранной коллегии, Комиссии для напечатания "Государственных грамот и договоров". Все издержки по изданию он принимал на свой счет, но с условием, что комиссия останется в его ведении и тогда, когда он оставит управление ведомством иностранных дел. Желание его было исполнено, и 3 мая 1811 года комиссия была учреждена. Двенадцатый год задержал выпуск 1-го тома, но Бантыш-Каменский успел спасти вместе с архивом и напечатанные листы этого первого тома, и первый том вышел к 1813 г. под заглавием "Собрание Государственных Грамот и Договоров, хранящихся в Государственной Колле- гии Иностранных Дел". На заглавном листе красовался герб Румянцева, как и на всех его прочих изданиях. Во вступлении к первому тому главный его редактор Бан- тыш-Каменский так объяснял потребности, вызвавшие изда- ние, и цели, какие оно преследовало: "Испытатели древ- ностей Российских и желавшие приобрести познание в дип- ломатике отечественной не могли довольствоваться неисп- равными и противоречащими отрывками грамот, в Древней Вивлиофике помещенных, ибо потребно было полное собра- ние коренных постановлений и договоров, которое бы объ- ясняло постепенность возвышения России. Не имев сего путеводства, они принуждены были допытываться о проис- шествиях и союзах своего государства у иностранных пи- сателей и сочинениями их руководствоваться" (СГГ и Д, т. 1, стр. II). Слова эти справедливы, потому что изда- ние гр. Румянцева было первым систематическим сво- дом-документом, с которым не могло соперничать ни одно предшествовавшее издание, В выпущенном (первом) томе были собраны замечательные грамоты времени 1229--1613 гг. С их появлением входила в научный оборот масса цен- ного материала. изданного добросовестно и роскошно. Второй том Румянцевского собрания вышел в 1819 г. и заключает в себе грамоты до XVI в. и документы смут- ного времени. Бантыш-Каменский умер до выхода 2-го тома (1814 г.), и вместо него работал над изданием Малиновс- кий. Под его редакцией вышел в 1822 г. третий том, а в 1828-м, когда Румянцева уже не стало в живых, и четвер- тый. Оба эти тома заключают в себе документы XVII в. В предисловии к 2-му тому Малиновский объявил, что изда- ние грамот переходит в ведение Коллегии иностранных дел и зависит от ее распоряжений; однако и до сей поры дело не пошло далее начала пятого тома, который с недавнего времени обращается в продаже и заключает в себе дипло- матические бумаги. Если бы деятельность Румянцева огра- ничилась только этим изданием (на которое он затратил до 40 000 р.), то и тогда бы память его жила вечно в нашей науке, -- такое значение имеет этот сборник доку- ментов. Как историческое явление, это первый научный сборник актов, ознаменовавший собою начало у нас науч- ного отношения к старине, а как исторический источник, это и до сих пор один из важнейших сводов материала, имеющий значение для основных вопросов общей истории нашего государства.