Гребер направился к фабрике. Поднялся ветер, рваные облака проносились над самыми крышами. Отряд солдат прошагал в полутьме через площадь. Они несли с собой вещи и шли к вокзалу, чтобы сразу отправиться на фронт. "И я мог быть сейчас среди них", - подумал Гребер. Он увидел темный силуэт липы на фоне разрушенного дома и неожиданно почувствовал свои плечи и своя мускулы, его снова охватило мощное ощущение жизни, которое он испытал, когда впервые увидел эту липу. "Удивительно, - подумал Гребер, - мне жаль Польмана, и он бессилен мне помочь, но, выйдя от него, я воспринимаю жизнь глубже и полнее".
     
     
      19
     
      - Ваши бумаги? Подождите минуту.
      Чиновник снял очки и посмотрел на Элизабет. Потом неторопливо встал и скрылся за деревянной перегородкой, отделявшей его от зала.
      Гребер посмотрел ему вслед и оглянулся. Перед выходом толпились люди.
      - Ступай к двери, - сказал он тихо. - Жди там. Если я сниму фуражку, сразу же отправляйся к Польману. Ни о чем не беспокойся, иди, не задерживаясь, я приду туда вслед за тобой.
      Элизабет медлила.
      - Ступай! - повторил он нетерпеливо. - Может, этот старый козел сейчас приведет кого-нибудь. Нам нельзя рисковать. Подожди на улице.
      - А может быть, ему просто понадобилась какая-то справка?
      - Это мы выясним. Я скажу, что тебе стало плохо и ты вышла на минутку. Иди, Элизабет!
      Он стоял у окошечка и смотрел ей вслед. Она повернула голову и улыбнулась. Потом исчезла в толпе.
      - Где же фрейлейн Крузе?
      Гребер обернулся: чиновник был уже тут.
     
     
      - Сейчас придет! Все в порядке?
      Тот кивнул.
      - Когда вы хотите пожениться?
      - Как можно скорее. У меня времени в обрез. Отпуск почти кончается.
      - Можете оформить брак сейчас же, если хотите. Бумаги готовы. Для солдат процедура очень упрощена, и все делается быстро.
      Гребер смотрел на бумаги в руках чиновника. Тот улыбался. Гребер вдруг почувствовал странную слабость. Горячая волна крови обожгла щеки.
      - Все в порядке? - спросил он и снял фуражку, чтобы отереть пот со лба.
      - Да, - подтвердил чиновник. - Где же фрейлейн Крузе?
      Гребер положил фуражку перед окошечком и глазами поискал Элизабет. Кругом стояли люди, но ее он не видел. Вдруг он заметил свою фуражку. Он совсем забыл, что это условный знак.
      - Минутку, - торопливо сказал Гребер. - Сейчас я ее позову.
      И он поспешно начал проталкиваться через толпу: может быть, он еще успеет ее нагнать. Выбравшись на улицу, он увидел, что Элизабет спокойно стоит за водосточной трубой и ждет.
      - Слава богу, ты здесь! - сказал он. - Все в порядке. Все в порядке, Элизабет!
      Они вернулись. Чиновник выдал Элизабет ее бумаги.
      - Вы дочь медицинского советника Крузе? - спросил он.
      - Да.
      У Гребера перехватило дыхание.
      - Я знавал вашего отца, - сказал чиновник.
      Элизабет взглянула на него.
      - Известно вам что-нибудь о нем? - спросила она после паузы.
      - Не больше чем вам. А вы ничего не слышали?
      - Нет.
      Чиновник снял очки. У него были водянисто-голубые близорукие глаза.
      - Будем надеяться на лучшее. - Он протянул Элизабет руку. - Всего хорошего. Я сам провел ваше дело и все оформил. Вы можете зарегистрироваться хоть сегодня. Я могу это устроить. Хоть сейчас.
      - Сейчас, - сказал Гребер.
      - Сегодня днем, - поправила его Элизабет. - В два часа! Можно?
      - Так и сделаем. Вам следует явиться в гимнастический зал городской школы. Бюро регистрации браков теперь помещается там.
      - Спасибо.
      Они остановились у выхода.
      - А почему не сейчас? - спросил Гребер. - Тогда нам уж наверняка ничто не помешает.
      Элизабет улыбнулась.
      - Мне нужно хоть немного времени, чтобы приготовиться, Эрнст. Ты этого не понимаешь, да?
      - Только наполовину.
      - Наполовину, - и то хорошо. Зайди за мной без четверти два.
      Гребер медлил.
      - Все обошлось как нельзя лучше, - сказал он наконец. - Что только мне ни мерещилось! Сам не знаю, почему я так трусил. Я был, наверное, очень смешон, да?
      - Нет, нисколько.
      - А я думаю, все-таки очень.
      Элизабет покачала головой.
      - Отец тоже считал, что люди, которые его предостерегали, смешны. Нам повезло, Эрнст, вот и все!
      Пройдя несколько улиц, Гребер увидел портняжную мастерскую. В ней сидел портной, похожий на кенгуру, и шил военный мундир.
      - Можно отдать в чистку брюки? - спросил Гребер.
      Портной поднял голову.
      - У меня портняжная мастерская, в чистку не беру.
      - Вижу. Я бы хотел и отутюжить мою форму.
      - Ту, что на вас?
      - Да.
      Пробормотав что-то, портной встал. Он осмотрел пятно на брюках.
      - Это не кровь, - успокоил его Гребер. - Это прованское масло. Можно вывести бензином.
      - Почему же вы сами не вывели, если вы все знаете? Бензином такие пятна не выведешь.
      - Допускаю. Вам лучше знать. Есть у вас во что пока переодеться?
      Портной скрылся за занавеской и вернулся с клетчатыми брюками и белой курткой. Гребер взял их.
      - А скоро будет готово? - спросил он. - Сегодня у меня свадьба.
      - Через час.
      Гребер переоделся.
      - Тогда я через час зайду.
      Кенгуру с недоверием посмотрел на него. Он рассчитывал, что Гребер подождет в мастерской.
      - Мой мундир - хороший залог, - пояснил Гребер. - Я не убегу.
      Портной широко улыбнулся.
      - Ваш мундир принадлежит государству, молодой человек. Но так и быть, идите и подстригитесь. Это необходимо, раз вы собираетесь жениться.
      - Верно.
      Гребер отправился в парикмахерскую. Клиентов обслуживала костлявая женщина.
      - Муж на фронте, - сказала она. - Я его пока заменяю. Садитесь. Побрить?
      - Постричь. А вы и это умеете?
      - Господи боже мой! Да уж я так хорошо научилась стричь, что скоро забывать начну. И помыть? У нас превосходное мыло.
      - Да. И помыть.
      Женщина действовала довольно энергично. Она подстригла Гребера и основательно обработала его голову мылом и мохнатым полотенцем.
      - Желаете брильянтин? - спросила она. - У нас есть французский.
      Гребер очнулся от внезапной дремоты, посмотрел на себя в зеркало и испугался. Уши его, казалось, выросли, - так коротко были острижены волосы на висках.
      - Брильянтин? - повелительно спросила женщина.
      - А какой у него запах? - Гребер вспомнил ароматическую соль Альфонса.
      - Ну, как у всякого брильянтина. Обыкновенный. У нас еще французский.
      Гребер взял баночку и понюхал. От брильянтина пахло прогорклым жиром. Время побед и впрямь давно миновало. Он взглянул на свои волосы: там, где они были длиннее, торчали вихры.
      - Ладно, давайте ваш брильянтин, - сказал он. - Но только чуть-чуть.
      Гребер расплатился и вернулся к портному.
      - Быстро вы, - пробурчал Кенгуру.
      Гребер ничего не ответил. Он сел и принялся смотреть, как портной утюжит. От теплого воздуха его разморило. Война вдруг отошла куда-то далеко. Лениво жужжали мухи, шипел утюг, и от всей этой маленькой комнаты веяло давно забытым ощущением безопасности.
      - Вот все, что можно было сделать.
      Портной протянул Греберу брюки. Тот внимательно рассмотрел их. Пятно почти исчезло.
      - Отлично.
      Брюки пахли бензином, но он ничего не сказал и быстро переоделся.
      - Кто это вас так обкорнал? - спросил портной.
      - Какая-то женщина, у нее муж на фронте.
      - Можно подумать, что вы стриглись сами. Погодите-ка минутку.
      Кенгуру прикоснулся ножницами в нескольких местах.
      - Так, теперь сойдет.
      - Сколько я вам должен?
      Портной отрицательно помотал головой.
      - Тысячу марок или ничего. Ну, значит, ничего. Свадебный подарок.
      - Спасибо. Не знаете ли вы, где тут цветочный магазин?
      - Недалеко, на Шпихернштрассе.
     
     
      Магазин был открыт. Две женщины торговались с хозяйкой из-за венка.
      - Да ведь ветки-то с настоящими шишками, - убеждала их хозяйка. - А с шишками всегда дороже.
      Одна из женщин бросила на хозяйку негодующий взгляд. Ее дряблые, морщинистые щеки дрожали.
      - Но это же спекуляция! - воскликнула она. - Настоящая спекуляция! Пошли, Минна! Мы найдем в другом месте подешевле.
      - Не хотите, так не берите, - заявила хозяйка. - У меня товар не залежится.
      - При таких-то ценах?
      - О да, и при таких ценах! Венков не хватает. Ежедневно все распродаю, мадам.
      - Значит, вы наживаетесь на войне.
      Обе женщины, хлопнув дверью, вышли из лавки. Хозяйка, казалось, хотела крикнуть что-то им вслед, потом повернулась к Греберу. На ее щеках горели красные пятна.
      - А вам? Венок или украшение на гроб? Видите, выбор невелик, но у нас очень хорошие еловые ветки.
      - Мне не надо ничего похоронного.
      - А что же тогда? - удивленно спросила хозяйка.
      - Мне нужны цветы!
      - Цветы? Могу предложить лилии.
      - Нет, лилий не надо. Что-нибудь к свадьбе.
      - Лилии вполне подходят для свадьбы, сударь! Это символ невинности и чистоты.
      - Верно. Но нет ли у вас роз?
      - Розы? В это время года? Откуда? В теплицах теперь выращиваются овощи. Да и вообще нигде ничего нет.
      Гребер обошел прилавок. Наконец за каким-то венком в виде свастики он обнаружил букет нарциссов.
      - Вот это подойдет!
      Хозяйка вынула букет из вазы и дала стечь воде.
      - К сожалению, придется завернуть цветы в газету. Другой упаковки у меня нет.
      - Не беда.
      Гребер заплатил за нарциссы и вышел. Он сразу же почувствовал себя как-то неловко с цветами в руках. Каждый прохожий, казалось, разглядывает его. Сначала он держал букет вверх ногами, потом зажал его под мышкой. При этом его взгляд упал на газету, в которую были завернуты цветы. Рядом с нарциссами он увидел физиономию какого-то военного с раскрытым ртом. Это был председатель чрезвычайного трибунала. Гребер вчитался в текст. Четырех человек казнили за то, что они уже не верили в победу Германии. Им отрубили головы топором. Гильотину давно упразднили: она оказалась слишком гуманным орудием. Гребер снял с цветов газету и выкинул ее.
      Чиновник оказался прав: бюро регистрации браков помещалось в гимнастическом зале городской школы. Регистратор бюро сидел перед канатами для лазанья, нижние концы которых были прикреплены к стене. Между канатами Гребер увидел портрет Гитлера в мундире, а под ним - свастику с германским орлом. Греберу и Элизабет пришлось ждать. До них были на очереди немолодой солдат и женщина с золотой брошкой в виде парусной лодочки. Солдат волновался, женщина была спокойна. Она сочувственно улыбнулась Элизабет.
      - А свидетели? - спросил чиновник. - Где ваши свидетели?
      Солдат, запинаясь, что-то пробормотал. У него не было свидетелей.
      - Я думал, когда женится фронтовик, они не нужны, - наконец произнес он.
      - Этого еще не хватало! Нет, у нас во всем образцовый порядок.
      Солдат обратился к Греберу.
      - Может, ты нам пособишь, приятель? Ты и твоя фрейлейн? Ведь только подписать.
      - Ну, ясно. А потом вы подпишете для нас. Я тоже не думал, что нужны свидетели.
      - Кто же об этом помнит!
      - Каждый, кому дороги обязанности гражданина, - резко заявил чиновник. Он, видимо, считал эту небрежность личным для себя оскорблением. - Может быть, вы и в бой идете без винтовок?
      Солдат в недоумении уставился на него.
      - Так там совсем другое дело. Свидетель-то ведь не оружие".
      - Я и не утверждаю. Это всего-навсего сравнение. Ну, как же? Есть у вас свидетели?
      - Вот этот военный и его дама.
      Чиновник сердито посмотрел на Гребера. Он был явно недоволен, что все разрешилось так просто.
      - А у вас бумаги в порядке? - спросил он Гребера с затаенной надеждой.
      - Да. Мы и сами собираемся регистрироваться. Чиновник что-то пробурчал и взял документы. Он внес имена Элизабет и Гребера в книгу.
      - Распишитесь здесь.
      Все четверо поставили свои подписи.
      - Поздравляю вас от имени фюрера, - холодно сказал чиновник солдату и его жене и повернулся к Греберу.
      - А ваши свидетели?
      - Вот, - Гребер указал на тех двоих.
      Чиновник отрицательно покачал головой.
      - Я могу признать только одного из них, - объяснил он.
      - Почему же? Ведь нас вы признали.
      - Вы еще не женаты. А эти двое уже супруги. Свидетелями могут быть два лица, не состоящие в родстве. Супруга таким лицом не считается.
      Гребер не знал, прав чиновник или это придирка.
      - Нет ли здесь кого-нибудь, кто бы мог явиться свидетелем? - спросил он. - Может быть, кто-нибудь из служащих?
      - Я здесь не для того, чтобы подыскивать вам свидетелей, - со скрытым торжеством заявил чиновник. - Если у вас нет свидетелей, вам нельзя сочетаться браком.
      Гребер оглянулся.
      - В чем дело? - спросил пожилой человек, который, подойдя к ним, прислушивался к разговору. - Нужен свидетель? Возьмите меня.
      Он встал рядом с Элизабет. Чиновник холодно посмотрел на него.
      - Документы есть?
      - Конечно. - Он небрежно вытащил из кармана паспорт и бросил на стол.
      Чиновник посмотрел его, поднялся и гаркнул:
      - Хайль Гитлер, господин обер-штурмбаннфюрер!
      - Хайль Гитлер! - небрежно ответил обер-штурмбаннфюрер. - И прекратите эту комедию, понятно? Что это вам взбрело в голову так обращаться с солдатами?
      - Слушаюсь, господин обер-штурмбаннфюрер! Пожалуйста, будьте любезны, распишитесь вот здесь.
      Вторым свидетелем Гребера, оказывается, стал оберштурмбаннфюрер СС Гильдебрандт. Первым был сапер Клотц. Гильдебрандт крепко пожал руку Элизабет и Греберу, потом Клотцу и его жене. Чиновник достал из-за канатов для лазанья, похожих на веревки для повешения, два экземпляра книги Гитлера "Мейн кампф".
      - Подарок государства, - кисло объяснил он, глядя вслед Гильдебрандту. - В штатском, - пробормотал он. - Как его узнаешь!
      Направляясь к выходу, обе пары прошли мимо кожаного коня и брусьев.
      - Тебе когда возвращаться? - спросил Гребер сапера.
      - Завтра, - Клотц подмигнул. - Мы уж давно хотели пожениться. Зачем дарить деньги государству? Если со мной что случится, пусть хоть моя Мария будет обеспечена. Как ты считаешь?
      - Верно.
      Клотц расстегнул ранец. - Ты меня выручил, приятель. У меня есть тут отличная колбаса. Кушайте на здоровье! Не отказывайся, я из деревни, этого добра у меня хватает. Я было хотел дать тому чиновнику. Подумай, этакому стервецу!
      - Вот уж ни за что бы не дал! - Гребер взял колбасу. - А ты бери книгу. Больше мне тебя отдарить нечем.
      - Да ведь я получил такую же.
      - Не беда, будут две. Одну отдашь жене.
      Клотц повертел в руках книгу "Мейн кампф".
      - Шикарный переплет, - сказал он. - А тебе она действительно не нужна?
      - Нет, не нужна. У нас дома есть переплетенная в кожу с серебряными застежками.
      - Тогда дело другое. Ну, прощай.
      - Прощай.
      Гребер нагнал Элизабет.
      - Я нарочно не говорил Биндингу, чтоб он не навязался нам в свидетели, - сказал он. - Не хотелось, чтоб рядом с нашими стояла фамилия крейслейтера. И вот вместо него мы заполучили обер-штурмбаннфюрера СС. Такова судьба всех добрых намерений.
      Элизабет рассмеялась.
      - Зато ты променял библию национал-социализма на колбасу. Одно другого стоит.
      Они перешли через рыночную площадь. Памятник Бисмарку, от которого остались только ноги, был снова водружен на постамент. Над церковью пресвятой девы Марии кружили голуби. Гребер посмотрел на Элизабет. "Мне бы полагалось сейчас быть очень счастливым", - подумал он, но не испытывал того, что ожидал.
     
     
      Они лежали на небольшой лужайке в лесу за городом. Лиловая дымка висела между деревьями. По краям лужайки цвели примулы и фиалки. Пронесся легкий ветерок. Вдруг Элизабет поднялась и села.
      - Что это там? Точно лес волшебный. Или, может, я сплю? Деревья будто одеты в серебро. Ты тоже видишь?
      Гребер кивнул. - Похоже на мишуру.
      - Что же это?
      - Станиоль. Это очень тонко нарезанный алюминий. Вроде серебряной бумаги, в которую завертывают шоколад.
      - Да. Это висит на всех деревьях! Откуда же он берется?
      - Самолеты сбрасывают его целыми пачками, чтобы нарушить радиосвязь. Кажется, тогда нельзя установить, где они находятся, или что-то в этом роде. Тонко нарезанные полоски станиоля, медленно опускаясь, задерживают радиоволны и мешают им распространяться.
      - Жаль, - сказала Элизабет. - Можно подумать, будто весь лес состоит из рождественских елок. Оказывается, и это война. А я-то надеялась, что нам удалось, наконец, убежать от нее.
      Они смотрели на лес. Деревья были густо опутаны свисавшими с ветвей блестящими полосками, они сверкали, развеваясь на ветру. Лучи солнца пробивались сквозь облака, и лес становился лучезарной сказкой. И эти полоски, слетавшие вниз вместе с яростной смертью и пронзительным воем разрушения, теперь тихо висели, искрясь и сверкая на деревьях, и казались мерцающим серебром, воспоминанием о детских сказках или о рождественской елке.
      Элизабет прижалась к Греберу.
      - Пусть этот лес останется для нас таким, каким он кажется, не будем думать о том, какой он на самом деле.
      - Хорошо.
      Гребер вытащил из кармана шинели книгу, подаренную ему Польманом.
      - Мы не можем отправиться в свадебное путешествие, Элизабет. Но Польман дал мне этот альбом с видами Швейцарии. Когда-нибудь, после войны, мы поедем туда и все наверстаем.
      - Швейцария! Это где ночью горит свет?
      Гребер открыл альбом.
      - Нет, и в Швейцарии свет уже не горит. Я слышал в казарме, что мы предъявили ультиматум и потребовали затемнения. Швейцария была вынуждена его принять.
      - Почему?
      - Наши не возражали против света, пока мы один пролетали над Швейцарией. Но теперь над ней пролетают и другие. С бомбами для Германии. Если где-нибудь города освещены, летчикам легче ориентироваться. Вот почему.
      - Значит, и это кончилось.
      - Да. Но в одном мы по крайней мере можем быть уверены. Если мы после войны поедем в Швейцарию, все там будет в точности, как в этом альбоме. А относительно видов Италии или Франции, или Англии этого сказать нельзя.
      - И насчет видов Германии.
      - Да. Германии тоже.
      Они начали перелистывать альбом.
      - Горы, - сказала Элизабет. - Разве в Швейцарии нет ничего, кроме гор? Разве там нет теплых краев, нет юга?
      - Есть! Вот, смотри, Итальянская Швейцария.
      - Локарно. Это не там ли происходила знаменитая конференция? Когда решили, что войны больше не будет?
      - Кажется, да.
      - Недолго же оно выполнялось, это решение.
      - Да. Вот Локарно. Посмотри. Пальмы, старинные церкви, а вот Лаго Маджиоре. А вот острова, азалии, мимозы, солнце, мир.
      - Как называется это место?
      - Порто Ронко.
      - Хорошо, - сказала Элизабет и опять легла. - Мы запомним его... Мы туда поедем когда-нибудь. А теперь мне больше не хочется путешествовать.
      Гребер захлопнул альбом. Он взглянул на мерцающее между веток серебро и обнял Элизабет за плечи. Он ощутил ее всю, и вдруг увидел лесную землю, и траву, и стебли ползучих растений, и какой-то красноватый цветок с узкими нежными лепестками. Они росли, росли, пока не заслонили весь горизонт, и глаза Гребера закрылись. Ветер умер. Быстро темнело. Издали донеслись едва слышные раскаты. "Артиллерия, - подумал Гребер в полусне, - но откуда? Где я? Где фронт?" А потом с облегчением почувствовал, что Элизабет рядом. "Где же здесь артиллерийские позиции? Должно быть, учебные стрельбы".
      Элизабет пошевелилась.
      - Что они? - пробормотала она. - Бомбят или летят дальше?
      - Нет, это не самолеты.
      Раскаты не прекращались, Гребер приподнялся и прислушался.
      - Это не бомбы, и не артиллерия, и не самолеты, Элизабет, - сказал он. - Это гроза.
      - А для грозы не рановато?
      - Для нее не существует расписаний.
      Они увидели первые молнии, которые показались им бледными и искусственными после гроз, создаваемых людьми, да и гром едва ли мог сравниться с гулом летящей эскадрильи самолетов, не говоря уже о грохоте бомбежки.
      Пошел дождь. Они побежали через лужайку и спрятались под елями. Тени, казалось, бежали вместе с ними. Шум дождя в кронах деревьев напоминал аплодисменты далекой толпы; при тусклом свете Гребер увидел, что в волосах Элизабет запутались серебристые нити, соскользнувшие с веток. Волосы казались сетью, в которой запутались молнии.
      Гребер и Элизабет вышли из лесу и добрались до трамвайной остановки. Под навесом толпились люди. Среди них было несколько молодых эсэсовцев, они принялись разглядывать Элизабет.
      Через полчаса дождь прекратился.
      - Не пойму, где мы, - сказал Гребер. - В какую сторону нам идти?
      - Направо.
      Они перешли улицу и свернули в полутемную аллею какого-то бульвара, где длинная вереница людей в полосатой одежде укладывали трубы. Элизабет вдруг выпрямилась, сошла с аллеи и направилась к рабочим. Медленно, почти вплотную проходила она мимо, всматриваясь в каждого, будто искала кого-то. Теперь Гребер заметил на куртках у этих людей номера; вероятно, заключенные из концлагеря, догадался он. Они работали молча, торопливо, не поднимая глаз. Головы их напоминали черепа мертвецов, одежда болталась на тощих телах. Двое изнемогших от усталости заключенных лежали возле забитого досками ларька, где раньше продавали сельтерскую воду.
      - Эй! - крикнул какой-то эсэсовец. - Убирайтесь отсюда. Здесь ходить запрещено!
      Элизабет сделала вид, что не слышит. Она только ускорила шаг, заглядывая на ходу в мертвенные лица заключенных.
      - Назад! Эй вы! Мадам! Вернитесь! Живо! Черт! Не слышите, что ли?
      Чертыхаясь, подбежал эсэсовец.
      - В чем дело? - спросил Гребер.
      - В чем дело? Что вы, оглохли или уши заложило?
      Гребер увидел, что подходит второй эсэсовец. Это был обершарфюрер. Позвать Элизабет Гребер не решался, он знал, что она не вернется.
      - Мы ищем одну вещичку, - сказал он эсэсовцу.
      - Что? А ну, говорите!
      - Мы вещичку потеряли... брошку... Кораблик с брильянтами. Проходили вчера поздно вечером и, верно, обронили. Вам не попадалась?
      - Что?
      Гребер повторил свою ложь. Он видел, что Элизабет уже прошла половину шеренги.
      - Здесь ничего не находили, - заявил обершарфюрер.
      - Да он просто зубы нам заговаривает, - сказал эсэсовец. - Ваши документы!
      Гребер молча посмотрел на него. Он с удовольствием избил бы этого молодчика. Тому было не больше двадцати лет. "Штейнбреннер, - подумал Гребер. - Или Гейни. Все они одного поля ягоды".
      - У меня не только есть документы, но даже очень хорошие, - сказал он наконец. - А кроме того, оберштурмбаннфюрер Гильдебрандт - мой близкий друг, если это вас интересует.
      Эсэсовец иронически рассмеялся.
      - Еще что? Может, и фюрер?
      - Нет, насчет фюрера не скажу.
      Элизабет почти дошла до конца шеренги. Гребер медленно стал вытаскивать из кармана свое брачное свидетельство.
      - Подойдите-ка со мной к фонарю. Читайте, вот. Видите подписи моих свидетелей? И число? Сегодняшнее. Вопросы есть?
      Эсэсовец уставился на документы. Обершарфюрер заглядывал через его плечо.
      - Да, это подпись Гильдебрандта, - подтвердил он. - Я ее знаю. Но вы все-таки не имеете права ходить здесь. Это запрещено. Ничего не поделаешь. Очень жаль, что брошка пропала.
      Элизабет уже прошла до конца шеренги.
      - Мне тоже, - ответил Гребер. - Мы, конечно, не будем больше искать, раз это запрещено. Приказ есть приказ.
      Он двинулся вперед, желая догнать Элизабет. Но обершарфюрер не отставал от него.
      - Может быть, мы еще найдем вашу брошку. Куда ее послать?
      - Гильдебрандту, это будет проще всего.
      - Хорошо, - сказал обершарфюрер с уважением. - А вы ничего не нашли? - спросил он Элизабет.
      Она с недоумением посмотрела на него, будто только что проснулась.
      - Я рассказал обершарфюреру про брошку, которую мы здесь потеряли, - быстро сказал Гребер. - Если ее найдут, то доставят Гильдебрандту.
      - Спасибо, - удивленно сказала Элизабет.
      Обершарфюрер посмотрел ей в лицо и кивнул.
      - Положитесь на нас! Мы, эсэсовцы, истинные рыцарь.
      Элизабет взглянула на заключенных. Обершарфюрер перехватил ее взгляд.
      - Если кто-нибудь из этих негодяев посмел ее припрятать, все равно найдем, - галантно заверил он Элизабет. - Будем допытываться, пока из них дух вон...
      Элизабет вздрогнула.
      - Я не уверена, что потеряла ее именно здесь. Может быть, и в лесу. Я даже думаю, что скорее всего там.
      Обершарфюрер ухмыльнулся. Она покраснела.
      - Да, скорее всего в лесу, - повторила она.
      Обершарфюрер ухмыльнулся еще шире.
      - За лес мы не отвечаем.
      Гребер стоял так близко к одному согнувшемуся заключенному, что увидел совсем рядом его костлявый череп. Он сунул руку в карман, достал пачку сигарет и, отвернувшись, уронил ее к ногам заключенного.
      - Большое спасибо, - сказал он обершарфюреру. - Завтра мы поищем в лесу. Возможно, мы ее там потеряли.
      - Не стоит благодарности. Хайль Гитлер! Сердечно поздравляю с законным браком!
      - Спасибо.
     
     
      Они молча шли рядом, пока заключенные совершенно не скрылись из виду. В прояснившемся небе, точно стая фламинго, плыли перламутровые и розовые облака.
      - Зря я это сделала, - сказала Элизабет. - Я знаю.
      - Ничего. Так уж человек устроен. Не успеет избавиться от одной опасности, как опять готов рисковать.
      Она кивнула.
      - Ты спас нас этой брошкой. И Гильдебрандтом. Ты в самом деле мастер врать.
      - Это единственное, - сказал Гребер, - чему за последние десять лет мы научились в совершенстве. А теперь пошли домой. Наконец-то у меня есть абсолютное, подкрепленное документом право поселиться в твоей квартире. Место в казарме я потерял, а днем ушел и от Альфонса; теперь я, наконец, хочу домой. Хочу с комфортом нежиться в постели, когда ты завтра утром будешь спешить на фабрику, чтобы заработать для семьи кусок хлеба.
      - Мне завтра не надо на фабрику. У меня отпуск на два дня.
      - И об этом ты говоришь мне только сейчас?
      - Я даже хотела сказать завтра утром.
      Гребер покачал головой.
      - Пожалуйста, без сюрпризов! У нас нет времени на это. Мы должны пользоваться каждой минуткой и быть счастливы. Вот и начнем сейчас же. Дома все есть для завтрака? Или...
      - Есть, все есть.
      - Хорошо. Мы будем Завтракать очень шумно. Если хочешь, можно даже завести Гогенфриденбергский марш. А если фрау Лизер в пылу благородного негодования влетит к нам в комнату, мы огорошим ее, сунем ей в нос наше брачное свидетельство. У нее глаза на лоб полезут, когда она увидит подпись нашего свидетеля-эсэсовца.
      Элизабет улыбнулась.
      - А может, она и не будет скандалить. В тот раз, передавая мне твой сахар, она заявила, что ты очень порядочный молодой человек. Одному богу известно, откуда такая перемена! Ты не знаешь?
      - Понятия не имею. Разве что ее сумели подкупить. Это второе, чему за последние десять лет мы научились в совершенстве.
     
     
      20
     
      Бомбежка началась в полдень. День был пасмурный и теплый, во влажном воздухе чувствовалось весеннее пробуждение жизни. Тучи висели низко, и вспышки взрывов взлетали к ним, будто земля швыряла их против невидимого противника, чтобы его собственным оружием заставить его же ринуться в водоворот огня и разрушения.
      Был час обеденного перерыва, на улицах царило оживление. Какой-то дежурный противовоздушной обороны указал Греберу ближайшее убежище. Гребер предполагал, что дело ограничится тревогой, но, услыхав грохот первых взрывов, стал проталкиваться сквозь толпу, пока не добрался до выхода из убежища. В ту минуту, когда дверь снова открыли, чтобы впустить еще несколько человек, он выскочил на улицу.
      - Назад! - крикнул дежурный. - Оставаться на улице запрещено. Разрешается только дежурным.
      - Я дежурный.
      Гребер побежал к фабрике. Он не знал, удастся ли ему увидеть Элизабет, но хотел по крайней мере попытаться увести ее, так как понимал, что фабрики - главная цель при налетах.
      Гребер свернул за угол. Внезапно в конце улицы, прямо перед ним, медленно поднялся дом и развалился в воздухе на куски. Куски эти беззвучно и неторопливо падали наземь. Гребер бросился в водосток и зажал уши. Следующая взрывная волна схватила его, подобно гигантской руке, и властно отшвырнула на несколько метров. Камни градом сыпались вокруг него и тоже падали беззвучно среди несмолкающего грохота. Гребер встал, покачнулся, сильно тряхнул головой, подергал себя за уши и стукнул по лбу, стараясь восстановить ясность мыслей. С каждым мгновением улица все больше превращалась в море бушующего огня. Пройти здесь было невозможно, и он повернул назад.
      Какие-то люди бежали ему навстречу. Рты у них были раскрыты, в глазах застыл ужас. Они кричали, но он их не слышал. Подобно взбудораженным глухонемым, они проносились мимо него. Последним проковылял какой-то инвалид на деревянной ноге; он тащил большие часы-кукушку, и гири волочились следом. За ним, прижимаясь к земле, бежала овчарка. На углу улицы Гребер увидел девочку лет пяти. Она стояла, крепко прижимая к себе грудного младенца. Гребер остановился.
      - Беги скорей в убежище! - крикнул он. - Где твои родители? Почему они бросили тебя здесь?
      Девочка даже не взглянула на него. Она опустила голову и прильнула к стене. Вдруг Гребер увидел дежурного противовоздушной обороны, который беззвучно кричал ему что-то. Гребер тоже крикнул в ответ, но не услышал себя. Дежурный продолжал беззвучно кричать и делал какие-то знаки. Гребер отрицательно покачал головой и указал на обоих детей. То была поистине пантомима призраков. Тогда дежурный одной рукой попытался удержать его, а другой схватил девочку. Но Гребер вырвался. Среди всего этого безумия ему на миг показалось, будто он стал совершенно невесом и может совершать гигантские прыжки, и сейчас же вслед за тем - будто весь он из мягкого свинца и огромные молоты расплющивают его в лепешку.
      Над его головой, словно неуклюжая ископаемая птица, проплыл шкаф с открытыми дверцами. Мощная взрывная волна подхватила Гребера и закружила его, языки пламени вырвались из земли, ослепительно желтая пелена затянула небо, и, раскалившись добела, оно обрушилось на землю. Гребер почти задохнулся от жара, легкие его, казалось, были сожжены, он упал как подкошенный, сдавил голову руками и задержал дыхание так, что голова чуть не лопнула, потом посмотрел вокруг. Сквозь слезы и жжение, сначала расплывчато, а потом все яснее у него перед глазами медленно встала картина: расколотая, покрытая пятнами кирпичная стена, нависшая над лестницей, вздыбленное разбитыми ступенями тело пятилетней девочки, короткая клетчатая юбочка задрана вверх, ноги раскинуты и обнажены, руки вытянуты, как у распятой, грудь пронзена прутом от железных перил, и конец его торчит из спины. А в стороне, словно у него стало гораздо больше суставов, чем при жизни, в нелепой позе - дежурный, без головы, тело скрючено, ноги закинуты за плечи, будто у мертвого акробата, изображающего человека без костей. Грудного младенца не было видно, его, должно быть, отбросило куда-то бешеным шквалом, который теперь уже повернул назад, горячий и обжигающий, гоня перед собой клубы огня.
      - Гады, гады! Проклятые гады! - услышал Гребер чей-то голос совсем рядом, посмотрел вверх, оглянулся вокруг и понял, что кричит он сам.
      Он вскочил и побежал дальше. Он не помнил, как добрался до площади, где стояла фабрика. Кажется, она уцелела, только справа виднелась свежая воронка. Низкие серые здания не пострадали. Фабричный дежурный противовоздушной обороны задержал его.
      - Здесь моя жена! - кричал Гребер. - Впустите меня!
      - Запрещено. Ближайшее убежище на той стороне площади.
      - Черт возьми, что только не запрещено в этой стране! Убирайтесь, или...
      Дежурный показал на задний двор, где был расположен небольшой плоский блиндаж из железобетона.
      - Там пулеметы, - сказал дежурный, - и охрана. Такие же сволочи солдаты, как и ты. Иди, коли охота, чертова морда.
      Дальнейших объяснений Греберу не требовалось: пулеметы простреливали весь двор.
      - Охрана! - воскликнул он с яростью. - А зачем? Скоро будете собственное дерьмо охранять! Преступники у вас там, что ли? Или проклятые шинели караулить надо?
      - А то нет, - презрительно ответил дежурный, - Мы здесь не только шинели шьем. И работают у нас не одни только бабы. В цехе боеприпасов - несколько сот заключенных из концлагеря. Уразумел, окопная дура?
      - Допустим. Как здесь насчет убежищ?
      - Плевать на твои убежища! Они не для меня. Мне ведь все равно торчать снаружи. А вот что будет с моей женой в городе?
      - А убежища здесь надежные?
      - Еще бы! Люди ведь фабрике нужны. Ну, все, а теперь проваливай. На улице болтаться никому не разрешается. Нас уже заметили. Тут строго следят, чтобы никакого саботажа.
      Грохот мощных взрывов немного ослабел, хотя зенитки не смолкали. Гребер побежал назад через площадь, но он бросился не в ближайшее убежище, а укрылся в свежей воронке на конце площади. Вонь в ней стояла такая, что он чуть не задохся. Не выдержав, он подполз к краю воронки и лег, не спуская глаз с фабрики. "Здесь, в тылу, война совсем иная, - подумал он. - На фронте каждому приходится бояться только за себя; если у кого брат в этой же роте, так и то уж много. А здесь у каждого семья, и стреляют, значит, не только в него: стреляют в одного, а отзывается у всех. Это двойная, тройная и даже десятикратная война". Он вспомнил труп пятилетней девочки и другие бесчисленные трупы, которые ему приходилось видеть, вспомнил своих родителей и Элизабет и почувствовал, как его словно судорогой свело, весь он был охвачен ненавистью к тем, кто все это затеял; эта ненависть не побоялась перешагнуть через границы его собственной страны и знать ничего не хотела о справедливости и всяких доводах "за" и "против".
      Начался дождь. Капли, подобно серебристому потоку слез, падали сквозь вонючий, отравленный воздух. Они вспыхивали и, искрясь, окрашивали землю в темный цвет.
      А потом появились новые эскадрильи бомбардировщиков.
     
     
      Греберу показалось, будто кто-то разрывает ему грудь. Это уж был не рев моторов, а какое-то неистовство. Вдруг часть фабрики, черная на фоне веерообразного снопа пламени, поднялась в воздух и развалилась, точно под землей какой-то великан подбрасывал вверх игрушки.
      Гребер сначала с ужасом уставился на окно, вспыхнувшее белым, желтым и зеленым светом, а затем метнулся обратно к воротам.
      - Чего тебе опять? - заорал дежурный. - Не видишь, в нас угодило!
      - Куда? В какой цех? Где шьют шинели?
      - Шинели? Ерунда. Шинельный гораздо дальше.
      - Верно? Моя жена...
      - А поди ты к... со своей женой. Они все в убежище, Тут у нас куча раненых и убитых. Не до тебя.
      - Как, раненые и убитые? Ведь все в убежище?
      - Да это же другие. Из концлагеря. Их никуда не уводят, ясно? Может, воображаешь, для них специальные убежища построили?
      - Нет, - сказал Гребер. - Этого я не воображаю.
      - То-то. Наконец заговорил разумно. А теперь убирайся. Ты старый вояка, тебе не годится быть такой размазней. К тому же все кончилось. Может, на сегодня и совсем.
      Гребер посмотрел вверх. Слышно было только хлопанье зениток.
      - Послушай, приятель, - сказал он. - Мне бы только узнать, что шинельный цех не пострадал! Пусти меня туда или узнай сам. Неужели у тебя нет жены?
      - Есть, конечно. Я же тебе говорил. Думаешь, у меня сердце не болит?
      - Тогда узнай! Сделай это, и с твоей женой наверняка ничего не случится.
      Дежурный взглянул на Гребера и покачал головой.
      - Ты, видно, и впрямь рехнулся. Вообразил себя господом богом.
      Он пошел в свою дежурку и быстро вернулся.
      - Звонил. Шинели в порядке. Прямое попадание только в присланных из концлагеря. Ну, а теперь проваливай! Женат-то давно?
      - Пять дней.
      Дежурный неожиданно ухмыльнулся.
      - Чего ж сразу не сказал! Другое дело!
      Гребер поплелся назад. "Мне хотелось иметь что-то, что могло бы меня поддержать, - подумал он. - Но я не знал другого: имея это, становишься уязвим вдвойне".
     
     
      Все кончилось. В городе, полном огня, стоял нестерпимый запах пожарища и смерти. Пламя, красное и зеленое, желтое и белое, то змейками пробивалось сквозь рухнувшие стелы, то вдруг беззвучно вздымалось над крышами, то почти нежно лизало уцелевшие фасады, прижимаясь к ним вплотную, пугливо и осторожно обнимая их, то бурно вырывалось из зияющих окон. Кругом неистовствовали снопы огня, стены огня, вихри огня. Валялись обуглившиеся мертвецы, охваченные пламенем люди с криками выбегали из домов и неистово метались, кружились, пока без сил не падали на землю, ползали, задыхались. А потом они уже только содрогались и хрипели, распространяя вокруг себя запах горелого мяса.
      - Живые факелы! - сказал кто-то рядом с Гребером. - И спасти их нельзя. Сгорят живьем. Этот проклятый состав в зажигательных бомбах опрыскивает человека и прожигает все насквозь - кожу, мясо, кости.
      - А разве нельзя сбить огонь?
      - Для каждого понадобился бы специальный огнетушитель. Да и то, пожалуй, не помогло бы. Ведь это чертово зелье сжигает все. Как они кричат!
      - Уж лучше пристрелить сразу, если нельзя спасти.
      - Попробуй, пристрели! Тебя живо вздернут. Да и не попадешь - мечутся как безумные! В том-то и вся беда, что они мечутся. Оттого и пылают, как факелы. Все дело в ветре, понимаешь? Они бегут и поднимают ветер, а ветер раздувает пламя. Один миг - и человек запылал!
      Гребер посмотрел на говорившего. Надвинутая на лоб каска, а под ней глубокие глазницы и рот, в котором недостает многих зубов.
      - Что ж, по-твоему, им следует стоять спокойно?
      - Говоря отвлеченно, это было бы разумнее. Стоять или попытаться затушить пламя одеялами, или чем-нибудь еще. Но у кого тут окажутся под рукой одеяла? Кто об этом думает? И кто может стоять спокойно, когда он горит?..
      - Никто. А ты, собственно, откуда? Из ПВО?
      - Да ты что? Я из похоронной команды. Раненых, конечно, тоже подбираем, если попадутся. А вот и наш фургон. Наконец-то!
      Гребер увидел едва двигавшийся между развалинами фургон, запряженный сивой лошадью.
      - Постой, Густав! - крикнул тот, что разговаривал с Гребером. - Здесь не проедешь. Придется перетаскивать. Носилки есть?
      - Есть. Две пары.
      Гребер пошел с ними. За кирпичной стеной он увидел мертвецов. "Как на бойне, - подумал он. - Нет, не как на бойне: там хоть существует какой-то порядок, там туши разделаны по правилам, обескровлены и выпотрошены. Здесь же убитые растерзаны, раздроблены на куски, опалены, сожжены". Клочья одежды еще висели на них: рукав шерстяного свитера, юбка в горошек, коричневая вельветовая штанина, бюстгальтер и в нем черные окровавленные груди. В стороне беспорядочной кучей лежали изуродованные дети. Бомба попала в убежище, оказавшееся недостаточно пробным. Руки, ступни, раздавленные головы с еще уцелевшими кое-где волосами, вывернутые ноги и тут же - школьный ранец, корзинка с дохлой кошкой, очень бледный мальчик, белый, как альбинос, - мертвый, но без единой царапины, как будто в него еще не вдохнули душу и он ждет, чтобы его оживили. А возле - почернелый труп, обгоревший не очень сильно, но равномерно, если не считать одной ступни, багровой и покрытой пузырями. Нельзя было понять, мужчина это или женщина, - половые органы и грудь сгорели. Золотое кольцо ярко сверкало на черном сморщенном пальце.
      - Глаза, - сказал кто-то. - Даже глаза выгорают.
      Трупы погрузили в фургон.
      - Линда, - повторяла какая-то женщина, шедшая за носилками. - Линда! Линда!
      Солнечные лучи пробились сквозь тучи. Мокрый от дождя асфальт слабо мерцал. Свежая листва на уцелевших деревьях блестела. После дождя свет казался особенно ярким и сильным.
      - Этого нельзя простить, никогда, - сказал кто-то позади Гребера.
      Он обернулся. Женщина в красивой кокетливой шляпке, не отрываясь, смотрела на детей.
      - Никогда! - повторила она. - Никогда! Ни на этом свете, ни на том.
      Подошел патруль.
      - Разойдись! Не задерживайся! А ну, разойдись! Марш!
      Гребер пошел дальше. Чего нельзя простить? - размышлял он. После этой войны так бесконечно много надо будет прощать и нельзя будет простить! На это не хватит целой жизни. Он видел немало убитых детей, больше, чем здесь, - он видел их повсюду: во Франции, в Голландии, в Польше, в Африке, в России, и у всех этих детей, не только у немецких, были матери, которые их оплакивали. Но зачем думать об этом? Разве сам он не кричал всего час тому назад, обращаясь к небу, в котором гудели самолеты: "Гады, гады!"
      Дом, где жила Элизабет, уцелел, но зажигательная бомба попала в один из соседних, пламя перекинулось на два других, и теперь уже занялись крыши всех трех домов.
      Привратник стоял на улице.
      - Почему не тушат? - спросил его Гребер.
      Тот сделал рукою жест, словно охватывая широкой дугой весь город.
      - Почему не тушат? - переспросил привратник.
      - Воды нет, что ли?
      - Вода-то есть. Да напора нет. Чуть капает. Да и к огню никак не подберешься. Крыша вот-вот обвалится.
      Посреди улицы стояли кресла, чемоданы, птичья клетка с кошкой, валялись картины, узлы с одеждой. Из окон нижнего этажа потные, возбужденные люди выкидывали на улицу вещи, закатанные в перины и подушки. Другие бегали вверх и вниз по лестницам.
      - Как вы думаете, дом сгорит дотла? - спросил Гребер привратника.
      - Да уж наверно, если пожарные не подоспеют. Слава богу, ветер-не сильный. На верхнем этаже открыли все краны и убрали легко воспламеняющиеся вещи. Больше ничего сделать нельзя. Кстати, где же обещанные вами сигары? С удовольствием выкурил бы одну.
      - Завтра принесу, - ответил Гребер. - Завтра непременно.
      Он посмотрел вверх, на окна Элизабет. Огонь пока не угрожал ее квартире непосредственно: до нее оставалось еще два этажа. В соседнем окне Гребер увидел мечущуюся фрау Лизер. Она увязывала узел, видимо, с постелью.
      - Пойду соберу вещи, - сказал Гребер. - Это не помешает.
      - Не помешает, - подтвердил привратник.
      Какой-то мужчина в пенсне спускался по лестнице с тяжелым чемоданом и больно ударил им Гребера по ноге.
      - Извините, пожалуйста, - вежливо проговорил мужчина, ни к кому не обращаясь, и побежал дальше.
      Дверь в квартиру была открыта, коридор завален узлами. Фрау Лизер, прикусив губу, со слезами на глазах прошмыгнула мимо Гребера. Он вошел в комнату Элизабет и закрыл за собой дверь.
      Сел в кресло у окна, осмотрелся. Его поразил царивший в комнате неожиданный, удивительно далекий от всего, что творилось снаружи, покой. Гребер посидел немного, не двигаясь, ни о чем не думая. Потом принялся искать чемоданы. Нашел два под кроватью и стал прикидывать, что именно следует взять.
      Прежде всего надо было уложить платья Элизабет. Он вынул из шкафа те, которые счел наиболее необходимыми. Потом открыл комод и достал белье и чулки. Маленькую связку писем засунул между туфлями. С улицы до него донеслись шум и крики. Он выглянул в окно. Однако то были не пожарные, а жильцы, выносившие свои вещи. Он увидел женщину в норковом манто, сидевшую в красном плюшевом кресле перед разрушенным домом и крепко прижимавшую к себе маленький чемоданчик. "Наверно, ее драгоценности", - подумал Гребер и решил поискать по ящикам драгоценности Элизабет. Нашел несколько мелких вещиц - тонкий золотой браслет и старинную брошку с аметистом. Он взял и золотое платье. Прикасаясь к вещам Элизабет, он ощущал какую-то особенную нежность - нежность и легкий стыд, как будто делал что-то недозволенное.
      Положив фотографию отца Элизабет сверху во второй чемодан, он запер его. Потом опять сел в кресло и еще раз осмотрелся. И снова удивительный покой, царивший в комнате, охватил его. Вдруг ему пришло в голову, что надо взять с собой и постельные принадлежности. Он закатал перины и подушки в простыни и связал, как фрау Лизер. Опустив узел на пол, он заметил за кроватью свой ранец, о котором совсем позабыл. Когда Гребер стал его вытаскивать, из него выпила каска и покатилась по полу, гремя, будто кто-то стучал внизу. Гребер долго смотрел на нее. Потом ногой отпихнул к вещам, сложенным у двери, и снес все вниз.
     
     
      Дома медленно догорали. Пожарные так и не появились: несколько жилых домов не имели никакого значения. В первую очередь тушили заводы. К тому же, огнем была объята едва ли не четверть города.
      Обитатели домов спасли столько, сколько успели вынести, и теперь не знали, что делать со своим добром. Не было ни транспорта, ни пристанищ. На некотором расстоянии от горящих домов улицу оцепили. По обеим ее сторонам громоздился всякий скарб.
      Тут были плюшевые кресла, кожаная кушетка, стулья, кровати, детская колыбель. Какое-то семейство вынесло кухонный стол и четыре стула и теперь уселось вокруг него. Другое отгородило себе уголок и защищало его, как свою собственность, от каждого, кто хотел в него вторгнуться. Привратник устроился тут же, в шезлонге, обитом материей с турецким рисунком, и заснул. У одной из стен дома стоял большой портрет Гитлера, принадлежавший фрау Лизер. Сама она, держа дочь на коленях, сидела на узле с постелью.
      Гребер вынес из комнаты Элизабет старинное кресло и уселся в него. Рядом он поставил чемоданы, ранец и другие вещи. Он попытался было снести их в один из уцелевших домов. В двух квартирах ему даже не открыли, хотя в окнах виднелись лица жильцов, в другие его не впустили, там было уже битком набито. В последней квартире какая-то женщина накричала на него:
      - Выдумали еще! А потом и жить здесь останетесь!
      Тогда Гребер отказался от поисков. Вернувшись к вещам, он обнаружил, что исчез сверток с хлебом и провизией. Позже он заметил, что семейство, сидевшее за столом, украдкой ест. Отвернувшись, они время от времени что-то совали в рот, но это могла быть и их собственная провизия, которой они ни с кем не хотели делиться.
      Вдруг он увидел Элизабет. Она пробралась через оцепление и теперь стояла на виду, озаренная отблесками пожара.
      - Сюда, Элизабет! - крикнул он и вскочил.
      Она обернулась, но заметила его не сразу. Фигура ее темнела на фоне огня, только волосы светились.
      - Сюда! - крикнул он еще раз и замахал рукой.
      Она подбежала к нему.
      - Это ты? Слава богу.
      Он обнял ее.
      - Я не мог пойти на фабрику встретить тебя. Пришлось сторожить вещи.
      - Я решила - с тобой что-то случилось.
      - Почему же со мной должно было что-то случиться?
      Она прерывисто дышала, прижавшись к его груди.
      - Черт меня побери, об этом ведь я и не подумал, - проговорил он ошеломленно. - Я боялся только за тебя.
      Она взглянула на него.
      - Что здесь происходит?
      - Да вот, дом загорелся, началось с крыши.
      - А с тобой - ничего? Я боялась только за тебя.
      - А я за тебя. Сядь сюда. Отдохни.
      Она все еще не могла отдышаться. Гребер увидел у края тротуара ведро и рядом чашку. Он подошел, зачерпнул воды и подал Элизабет.
      - На, выпей глоток.
      - Эй вы? Это наша вода! - крикнула какая-то женщина.
      - И наша чашка, - добавил двенадцатилетний веснушчатый мальчик.
      - Пей, - сказал Гребер Элизабет и обернулся. - А как насчет воздуха? Он тоже ваш?
      - Отдай им воду и чашку, - сказала Элизабет. - Или лучше вылей ведро им на голову.
      Гребер поднес чашку к ее губам.
      - Ну нет! Выпей. Ты бежала?
      - Да, всю дорогу.
      Гребер подошел к ведру. Женщина, поднявшая крик из-за воды, принадлежала к тому семейству, что сидело за кухонным столом. Он зачерпнул вторую чашку, выпил ее до дна и поставил на место. Никто не сказал ни слова; но пока Гребер возвращался, мальчик подбежал к ведру, схватил чашку и поставил ее на стол.
      - Свиньи, - заявил привратник, обращаясь к сидевшим за столом. Он проснулся, зевнул и тут же снова улегся. Крыша первого дома обвалилась.
      - Вот вещи, которые я вынес, - сказал Гребер. - Тут почти все твои платья, фотография твоего отца и постель. Могу попытаться вытащить кое-какую мебель. Еще не поздно.
      - Оставайся. Пусть горит.
      - Отчего? Еще есть время.
      - Пусть горит. Тогда всему конец. Так надо.
      - Чему конец?
      - Прошлому. Нам с ним нечего делать. Оно нас только связывает. Даже хорошее, что в нем было. Нам надо начинать все заново. Наше прошлое обанкротилось. К нему нет возврата.
      - Но мебель ты могла бы продать.
      - Здесь? - Элизабет огляделась. - Не можем же мы устроить на улице аукцион. Посмотри, мебели слишком много, а квартир слишком мало. И так будет еще очень долго.
      Снова пошел дождь. Он падал крупными теплыми каплями. Фрау Лизер раскрыла зонтик. Какая-то женщина, спасшая от огня соломенную шляпу с цветами и для удобства нацепившая ее на себя, теперь сняла ее и сунула под платье. Привратник проснулся и чихнул. Гитлер на писанной маслом картине фрау Лизер проливал слезы под дождем. Отстегнув от ранца плащ-палатку и шинель, Гребер набросил шинель на плечи Элизабет, а плащ-палаткой прикрыл вещи.
      - Надо подумать, где провести эту ночь, - сказал он.
      - Возможно, дождь потушит пожар. А где будут спать остальные?
      - Не знаю. Об этой улице словно забыли.
      - Переночуем здесь. У нас есть все, что надо, - постели, шинель, плащ-палатка.
      - А ты сможешь здесь спать?
      - Думаю, когда человек устал, он может спать везде.
      - У Биндинга есть свободная комната. Но туда ведь ты идти не захочешь?
      Элизабет отрицательно покачала головой.
      - Потом есть еще Польман, - продолжал Гребер. - В его катакомбах место найдется. Я спрашивал его несколько дней назад. А все временные помещения для пострадавших, наверно, переполнены - если они вообще существуют.
      - Подождем. Наш этаж еще не горит.
      Закутавшись в шинель, Элизабет сидела под дождем, но не казалась подавленной.
      - Хорошо бы чего-нибудь выпить, - сказала она. - Не воды, конечно.
      - Кое-что у нас найдется. Когда я укладывал вещи, между книгами мне попалась бутылка водки. Мы, видно, о ней забыли.
      Гребер развязал узел с постелью. Бутылка была запрятана в перину, поэтому она и не попалась под руку вору. Там же был и стаканчик.
      - Вот. Но пить надо осторожно, чтобы другие не заметили. А то фрау Лизер, пожалуй, донесет, что мы издеваемся над национальным бедствием.
      - Если хочешь, чтобы люди ничего не заметили, не надо осторожничать. Этому я уже научилась. - Элизабет взяла стаканчик и отпила. - Чудесно, - сказала она. - Именно то, что мне было нужно. Прямо как в летнем кафе. И сигареты у тебя есть?
      - Захватил сколько было.
      - Хорошо. Значит, у нас есть все, что нужно.
      - Может быть, все-таки вытащить кой-какую мебель?
      - Тебя все равно не пустят наверх. Да и на что она нам? Не станем же мы тащить ее с собой туда, где сегодня будем ночевать.
      - Один может ее стеречь, пока другой поищет пристанища.
      Элизабет покачала головой и допила водку. В эту минуту крыша ее дома рухнула. Стены, казалось, покачнулись, и вслед за тем провалился пол верхнего этажа. Жильцы на улице завопили. Из окон брызнули искры. Языки пламени взвились по гардинам.
      - Наш этаж еще держится, - сказал Гребер.
      - Теперь уж недолго, - возразил кто-то за его спиной.
      Гребер обернулся.
      - Почему?
      - А почему вам должно повезти больше, чем нам? Я прожил на том этаже двадцать три года, молодой человек. И вот теперь он горит. Почему не сгореть и вашему?
      Гребер посмотрел на говорившего. Тот был тощ и лыс.
      - Я полагал, что это дело случая и не имеет отношения к морали.
      - Нет, это имеет отношение к справедливости. Если вы вообще понимаете, что значит это слово.
      - Не очень ясно. Но это не моя вина, - Гребер усмехнулся. - Вам, должно быть, нелегко живется, если вы все еще верите в справедливость. Налить стаканчик? Лучше выпейте, нет смысла без толку-возмущаться.
      - Спасибо. Оставьте водку себе. Она еще вам пригодится, когда ваша собственная конура заполыхает.
      Гребер спрятал бутылку.
      - Пари, что не заполыхает?
      - Что?
      - Я спрашиваю, хотите держать пари?
      Элизабет рассмеялась. Лысый уставился на них.
      - Пари, нахальный мальчишка? А вам, фрейлейн, еще и весело? Поистине, как низко мы пали.
      - А почему бы ей не смеяться? - сказал Гребер. - Смеяться ведь лучше, чем плакать. Особенно, если и то и другое бесполезно.
      - Молиться вам следовало бы, вот что!
      Верхняя часть стены обвалилась внутрь. Она проломила пол над этажом Элизабет. Фрау Лизер, сидя под своим зонтом, начала судорожно всхлипывать. Семейство за кухонным столом варило на спиртовке эрзац-кофе. Женщина, сидевшая в плюшевом кресле, принялась укрывать его спинку газетами, чтобы оно не попортилось от дождя. Ребенок в коляске плакал.
      - Вот он и рушится, наш двухнедельный приют, - сказал Гребер.
      - Справедливость торжествует! - с удовлетворением заявил лысый.
      - Надо было держать пари, теперь бы выиграли.
      - Я не материалист, молодой человек.
      - Почему же вы так плачетесь о вашей квартире?
      - Это был мой дом! Вам этого, верно, не понять.
      - Нет, не понять. Германская империя слишком рано сделала из меня всесветного бродягу.
      - За это вы должны быть благодарны ей, - лысый прикрыл рот рукой, словно силясь что-то проглотить. - Впрочем, сейчас я бы не отказался от стаканчика водки.
      - Поздно хватились. Лучше молитесь.
      Из окна комнаты фрау Лизер вырвалось пламя.
      - Письменный стол тоже сгорит. Письменный стол доносчицы, со всем, что в нем есть.
      - Надеюсь. Я выплеснул на него целую бутылку керосина. Что же нам теперь делать?
      - Искать ночлег. А не найдем, переночуем где-нибудь на улице.
      - На улице или в парке, - Гребер взглянул на небо. - От дождя у меня есть плащ-палатка. Правда, защита не слишком надежная. Но, может, мы найдем где укрыться. А как же нам быть с креслом и книгами?
      - Оставим здесь. А если уцелеют, завтра подумаем.
      Гребер надел ранец и взвалил на плечо узел с постельным бельем. Элизабет взяла чемоданы.
      - Давай понесу, - сказал Гребер. - Я ведь привык таскать на себе помногу.
      С грохотом рухнули верхние этажи двух соседних домов. Горящие куски стропил разлетелись во все стороны, Фрау Лизер взвизгнула и вскочила: описав большую дугу над отгороженной частью улицы, головня чуть не попала ей в лицо. Наконец пламя вырвалось и из окон комнаты Элизабет. Потом обвалился потолок.
      - Можно идти, - сказала Элизабет.
      Гребер посмотрел вверх, на окно.
      - Хорошие часы мы пережили там, - сказал он.
      - Самые лучшие. Идем.
      Лицо Элизабет освещалось отблеском пожара. Она и Гребер прошли между кресел. Большинство погорельцев уныло молчали. Возле одного лежала пачка книг, он читал. Пожилая пара, тесно прижавшись друг к другу, прикорнула на мостовой, накинув на себя пелерину, так что казалось, будто это какая-то печальная летучая мышь о двух головах.
      - Удивительно, как легко отказываешься от того, с чем вчера, думалось, невозможно расстаться, - заметила Элизабет.
      Гребер еще раз окинул взглядом все вокруг. Веснушчатый мальчик, забравший чашку, уже уселся в их кресло.
      - Пока фрау Лизер тут металась, я утащил у нее сумку, - сказал Гребер. - Она набита бумагами. Мы бросим ее в огонь. Может быть, кого-нибудь это спасет от доноса.
      Элизабет кивнула. Она шла, не оглядываясь.
     
     
      Гребер долго стучал. Потом долго тряс дверь. Никто не открывал. Он вернулся к Элизабет.
      - Польмана нет дома, или он не хочет отзываться.
      - Может быть, он уже не живет здесь.
      - А где же ему жить? Ведь деваться-то некуда. Нам это стало особенно ясно за последние три часа. Он мог... - Гребер еще раз подошел к двери. - Нет, гестапо здесь не было. Тогда бы все выглядело иначе. Что же нам делать? Может, пойдем в бомбоубежище?
      - Нет. А здесь нигде нельзя остаться?
      Гребер осмотрелся, ища подходящее место. Ночь уже наступила, и на мрачном фоне багрового неба высились черные зубчатые руины.
      - Вон висит кусок потолка, - сказал он. - Под ним сухо. Я укреплю с одной стороны плащ-палатку, а с другой - шинель.
      Гребер штыком постучал по потолку: крепкий.
      Поискав среди развалин, он нашел несколько стальных прутьев и вбил их в землю. На них он натянул плащ палатку.
      - Это полог. А шинель повесим с другой стороны - получится что-то вроде палатки. Как ты считаешь?
      - Помочь тебе?
      - Нет. Посторожи вещи, с тебя хватит.
      Гребер очистил угол от мусора и камней. Потом внес чемоданы и приготовил постель. Ранец он поставил в головах.
      - Теперь у нас есть кров, - сказал он. - Бывало и похуже. Ты, правда, не испытала этого.
      - Пора привыкать и мне.
      Гребер достал ее дождевик, спиртовку и бутылку спирта.
      - Хлеб у меня украли. Но в ранце есть еще консервы.
      - А в чем варить? Ты захватил кастрюлю?
      - Моим котелком обойдемся. И дождевой воды сколько угодно. К тому же осталась водка. С горячей водой получится что-то вроде грога. Это предохраняет от простуды.
      - Лучше я выпью водку просто так.
      Гребер зажег спиртовку. Слабый синий огонек осветил палатку. Они открыли фасоль, согрели ее и съели с остатками колбасы, подаренной свидетелем Клотцем.

К титульной странице
Вперед
Назад